Под нами бездна

3

Не прошло и суток, как Федор вышел из тайги, а она уже переменилась: пряней и резче стал запах сухой травы, острей дух талой земли. Теперь он сопровождал четырех молодых тренированных ребят.

Уже по тому, как они оделись и уложили рюкзаки, лесник понял, что никакие они не спасатели.

Вскоре попутчики проговорились, что служат в каком-то вневедомственном охранном агентстве.

Нагрузились они сверх всякой меры, а лесника щадили, почитая за бороду с проседью. Старшему, белокурому охраннику, которого Федор увидел первым, было под тридцать. Он назвался Серегой, был высок, коренаст и добродушен. Примерно таким Федор когда-то представлял себе зятя, с которым мог бы построить терем над морем.

На кордоне Сергей азартно взвалил на себя преогромный рюкзак, повесил на шею снайперскую винтовку с оптикой. На поясе у него была кобура с пистолетом. Самому младшему, смешливому и усатому парню было слегка за двадцать, может быть двадцать четыре. Он, единственный из группы, курил. К тому же, как это принято у многих прибайкальских селян и горожан, бросал окурки под ноги. У него, кроме огромного рюкзака, был автомат с подствольником. Остальные были вооружены короткоствольными омоновскими «касучками». Все, чего смог добиться от «спасателей» Федор, — формального обещания не стрелять без его разрешения. Да и то, согласие было дано ни к чему не обязывающим тоном.

Он шел первым, сердился и хмурился, но понимал, что находится в безвыходной ситуации. Молча шагал с легким рюкзачком и с двустволкой, то и дело оглядывался на «войско». Оружие, которое те несли с собой, по его понятиям, было признаком мальчишества. Если бы понадобилось, с любым из Верных в паре, впрочем, и в одиночку, он положил бы их всех здесь без большого шума.

Ребята были сильные, но уже через час вымотались, что было естественно с их грузом и неумелой укладкой. И одеты они были глупо и неудобно: в черные костюмы, на которых клещей заметить трудно. Вскоре выяснилось, что армейские ботинки с высокой шнуровкой меньше всего пригодны для переходов. Ребята стали часто переобуваться.

Когда молодой на очередном привале упал навзничь и закурил, Федор сел рядом и, отворачиваясь от едкой вони, поставил на землю котелок, чтобы пепел курильщик стряхивал только в него.

— Ты, батя, по башке его этим котлом! — откинувшись на брошенный рюкзак, пошутил Сергей. — Ведь «Минздрав предупреждает…»

— Когда только мы вам, горожанам, втолкуем, что в это время в лесу курить опасней, чем на бочке с порохом. Сто раз подумать и оглядеться надо, прежде чем спичку зажечь.

— Я же осторожно, отец, — устало оправдывался молодой и, суетливо спохватясь, заканючил:

— Куда мы затарились? Зачем столько жратвы? Давайте бросим половину. Дед на обратном пути заберет. Ему сгодится.

— Ладно, жратва, — снова заворчал Федор, — какой в ней вес. В тайге всякое может случиться.

Чего ради обвешались? — кивнул на автомат на груди молодого. — Из такой пукалки в зверя стрелять — самоубийство.

— Ну, дед, — усмехнулся Сергей. — От самой деревни наши стволы тебе покоя не дают… Да не будем мы стрелять в твоих зверей — не до того.

— Зачем тогда вооружились?

Четверо устало заухмылялись. Сергей терпеливо и снисходительно пояснил:

— На той девице, за которой мы идем, такие бабки висят, что если появится вертолет и нас начнут мочить с воздуха — не удивляйся.

— И что, эти деньги у нее там за пазухой спрятаны? — раздраженно проворчал Федор.

— Живешь, дед, щи лаптем хлебаешь… Твое счастье, конечно, — он помолчал и добавил скороговоркой: — Если тело исчезнет, то деньги, которые у нее в банке или еще где в деле, будут заморожены на пять лет. Этого кому-то очень хочется. Нам сказали, что никто не знает о ее гибели, однако наняли с оружием. Понял? Не понял? — взглянув на него, криво усмехнулся Сергей. — Какой там к фене зверь? Начнется пальба, хватай свою берданку и беги, не лезь в наши дела… А что, давайка, действительно, мы тебе продуктов отсыплем. Консервов можно половину сбросить…

Чтобы не пакостить землю новым кострищем и в целях пожарной безопасности, Федор привел охранников к лагерю, в котором ночевал с Ксенией. Он дал им спокойно пообедать и отдохнуть, затем стал поторапливать.

— Братва, уберите от меня старого зануду! — взмолился на очередном привале молодой, пытаясь тайком закурить.

Сергей, тяжело дыша, отрезал строго:

— Докуриваешь последнюю. Пока не придем, чтобы воздух не портил. Правильный дед. Курить вредно.

Выйти к скалам засветло они не успели. Но уже то, что дошли без ночлега, в глазах Федора было подвигом. Когда сбросили рюкзаки возле полощущей на ветру, завалившейся на бок палатки, было темно. Охранники попадали на землю. Федор и сам устал, пристраиваясь под чужой шаг, хотя, в отличие от молодых, шел налегке. Немного отдохнув, развел костер в выстывшем кострище.

— Вы пока тут ужин сгоношите, а мне дайте фонарь, схожу посмотрю, на месте ли скалолазка.

Что-то мне не нравится, — проворчал. — Что-то не так, не пойму что.

— Не могла же она уйти? — настороженно просипел старший и, выбросив из рюкзака мощную фару, нехотя предложил: — Мне с тобой пойти?

— Отдыхай! — Федор вскинул на плечо двустволку и, не включая фару, ушел. Темень была вечерней, не густой. К тому же на небе сияла луна, и ему хватало света, чтобы ориентироваться.

До того места, где был оставлен труп, он дошел минут за десять. Ошибиться Федор не мог.

Остановился, прорезая тьму мощным лучом. Веревка все так же висела на скале, сугроб под ней еще не растаял. В тишине чуть слышна была приглушенная капель. Но на снегу ничего не было. Федор ругнулся и еще раз провел лучом от веревки к скальной плите, где нашел скалолазку, потом к сугробу: «Склероз ли, чо ли?» — подумал, холодея. Но нет. Ошибки быть не могло. Труп исчез.

Подсвечивая, он быстрым шагом вернулся в лагерь. Здесь ярко горел костер, пряно пахло какимито паштетами и специями. Молодежь готовила ужин и ночлег.

— Что? — обернувшись к нему, кивнул Сергей, шепелявя набитым ртом..

— Нету! — развел руками Федор.

— Чего нету? — вскочил тот и, сплюнув, закашлял.

— Тела!

— Да ты чо, дед! — вскрикнул молодой. — Нас всех за нее на пятаки порубят. И тебя тоже!

— Всем молчать! — оборвал его старший. По замершим лицам его спутников и по тону, Федор почувствовал жесткую дисциплину, связывавшую эту, на первый взгляд, товарищескую вольницу. — Дед причем? — добавил строго. — Клиент гарантировал секретность в течение трех суток. Опередить нас не могли. Саня, остаешься здесь. Остальные со мной. Батя, возьми что-нибудь, перекусишь на ходу.

С самого начала, еще в салоне министерского вагона, угощаясь бутербродами с икрой, Федор догадывался, что его втягивают в темные дела. Но где они теперь, дела законные и легальные? Мало ли неудачливых туристов терялось и гибло на его территории за четверть века? Мало ли всяких разбогатевших придурков ездит в министерских вагонах и жрет икру с таким видом, будто это самое важное дело? Но с миром, где в ходу большие деньги, он столкнулся впервые и по лицам охранников понял, что ситуация более чем серьезная.

— Есть догадки, — сказал. — Свет нужен. Берите фонари и пукалки.

Скользя подрагивающим лучом по мрачным скалам, он снова шагнул во тьму. Отблески костра пропали. Федор слышал за спиной усталое пыхтение «спасателей», бряцанье их оружия. Вчетвером, подсвечивая фарами и фонарями, они пошли к месту трагедии. Осветив и обследовав окрестности, лесник обнаружил на кустарнике, чуть ниже по склону, пух от спального мешка. Вскоре на песчанике нашел след волока и отпечаток медвежьей лапы.

— Едят вашу золотую девчонку! — пробормотал, вставая с колен и указывая куда светить. Четыре луча заметались по камням и кустарникам.

— А там что? Вон белеет, — подергал лучом один из охранников.

Федор пригляделся и, кивнув, пошел вперед, подсвечивая себе под ноги. Вскоре разглядел и опознал в низкорослом багульнике тот самый спальный мешок. В ноздри ударил душный едкий запах зверя. Казалось, дух этот был еще теплым. Федор остановился, скинув с плеча ружье.

— Не стрелять! — приказал хрипло и дал дуплет в воздух. Кажется, в тот же миг у костра застрекотал автомат, и в небе заискрилась трассирующая очередь. — Я же сказал — не стрелять! — вскрикнул Федор.

Сергей, выхватив из кармана радиотелефон, прокричал:

— Кто тебе разрешал палить, козел?!

В телефоне раздался писк, виноватый голос что-то забормотал в ответ.

Они подошли к белевшему предмету. Это был тот самый спальный мешок. Он был изодран, но не пуст. Федор нащупал «собачку» и вжикнул молнией. Лицо скалолазки было опухшим, неузнаваемо круглым, рот раскрыт и оскален. Казалось, она беззвучно хохочет над шуткой, устроенной «спасателям» и лесоинспектору.

— Она? — настороженно спросил Сергей.

— Она!

— Ну, мля, — кто-то выругался и сплюнул за спиной. — Хоть голова цела!

Федор застегнул молнию и брезгливо выдохнул в сторону. Запах уже был не слабый. Охранники, отплевываясь и морщась, обвязали кокон веревками и понесли вверх. Федор то и дело оборачивался, отступая, водил лучом по сторонам, ждал возможного броска зверя — большой палец на курке, указательный на спусковом крючке.

— Помоги, дед! — попросил Сергей. — Хоть под ноги посвети.

— Лучше я вас прикрою. Это как раз тот случай, когда зверь может напасть.

Трое то и дело спотыкались, приглушенно поругивались и поплевывали, придерживая болтавшееся на шеях оружие. По пути несколько раз отдыхали. Медведя не было слышно. Наконец они вышли на свет костра, бросили тело шагах в двадцати от огня. Федор предложил положить поближе, но все четверо заспорили, дескать, они не патологоанатомы, а охранники.

— Вам видней, — пожал плечами Федор. — Только если медведь наглый и голодный, он за девчонкой вернется.

— Да видно же ее. Мы еще подсвечивать будем.

— Как хотите! — отмахнулся Федор, но на всякий случай взял веревку, брошенную рядом с чьимто рюкзаком, привязал конец к стяжке на спальном мешке погибшей скалолазки. Другой конец, размотав веревку, принес к костру, раздумывая, за что бы его привязать. На глаза попался пень, принесенный охранниками для костра.

— Ты, батя, ужинай и отдыхай. Теперь мы сами разберемся. Спасибо, выручил. Если все нормально — приедем к тебе в гости и привезем самую большую бутылку. Ну а свои заработанные ты получишь, это я обещаю.

— И благодарность от начальства, и премию, как положено.

Федор пожал плечами, присаживаясь к костру. «Деньги, конечно, лишними не бывают», — подумал, а вслух сказал, кивнув на белевший в темноте кокон:

— И я, и вы, и наше начальство — все этим кончим. А вот скалы, тайга, море должны остаться.

— Все правильно! — зевнул Сергей. — Нам бы твои заботы!

— При нашей зарплате, — ухмыльнулся молодой, прикуривая от уголька.

Охранники приглушенно рассмеялись, а Федор, подхватив рюкзак и ружье, отошел в сторону под нависший карниз скалы, из-под которой все было видно, а спина защищена от ветра и нападения. Он расстелил спальный мешок, положил ружье под бок. Долго лежал и не мог уснуть, поглядывая в сторону костра.

Сменился часовой, то есть было уже далеко за полночь. Наконец, на какое-то время, леснику удалось забыться в тяжелом сне. Или так показалось…

Раздался вопль. Федор выскочил из мешка, прижался спиной к скале и взвел курки ружья. Тлел затухающий костер. Охранники повскакивали с лежанок и водили лучами фонарей по склону, невидимому из-под скалы. И там прострекотала вдруг долгая, как простуженный кашель, тявкающая автоматная очередь. Охранники у затухающего костра тоже открыли беспорядочную стрельбу.

Огненные трассеры прочерчивали длинные светящиеся линии, от которых у Федора мурашки побежали по спине. Трое побежали вниз.

Пока лесник обувался стрельба стихла. Один из охранников привел в лагерь постанывавшего товарища, бросил автомат на землю и стал раздувать огонь. Федор подошел к ним, взглянул на стонущего и приглушенно выругался. Вскинулось пламя над хворостом, высветив двоих и расстеленные спальные мешки. Вскоре еще двое выволокли на свет костра многострадальный труп скалолазки в изодранном в клочья спальном мешке. На этот раз его бросили вблизи от огня. Остро пахло жженым порохом. Федор сел, опираясь на приклад ружья.

— Это не медведь, дед, — захлебываясь и тяжело дыша, вскрикнул Сергей. — Это слон. Я в него пол-обоймы всадил — хоть бы что… А ты, мудак, спал на посту? — влепил подзатыльник поскуливавшему.

— Я же веревку к ноге привязал! Только голову на колени положил…

— Подлый медведь у тебя на подотчете, дед, — оправдываясь, попытался пошутить часовой. — Мочить таких надо.

— Чо он лезет и лезет, людоед! — возмутился кто-то в темноте, тяжело дыша.

— Ты не переживай, — сказал Сергей Федору. — Нашим клиентам с твоим начальством договориться — плевое дело. У них связи, какие тебе не снились. А мы подтвердим — людоед был.

— Рассветет — посмотрим! — пробурчал в бороду Федор.

— Вроде, мы его уложили!

— Завалили некрофила. Своими глазами видел.

— Сколько времени? — хмуро спросил Федор.

— Шестой!

— Скоро рассветет. Сготовим завтрак и будем собираться, — сказал Сергей. Это прозвучало как приказ, не терпящий возражений и обсуждений.

— Повезло вам, ребята, — со скрытой угрозой, оскорбленный несправедливостью этого везения, процедил сквозь зубы Федор. — Хотя, день только начинается. Как он закончится — одному Богу известно.

Пятеро у костра еще не закончили завтрак, когда из мрака стали выплывать очертания ближайших скал. Старший начал поторапливать товарищей. Молодежь по-армейски быстро собралась. Часть продуктов они снова оставили Федору, решив поголодать, но облегчиться. Тело завернули в палатку и приготовили к транспортировке.

Федор тупо смотрел на сборы. Бессонная ночь давала о себе знать. Гулко билось в груди усталое сердце, по телу растекалась тупая боль. До него стало доходить, что ребята собираются транспортировать ношу на веревках перекинутых через плечи. «Эдак далеко не уйдут, — подумал. — Начнут вырубать волокушу. Конечно, загубят самые лучшие деревца, срубят много лишних». Ему хотелось дождаться, когда они, наконец, уйдут, лечь и долго-долго спать.

Превозмогая тупую тяжесть в теле, Федор встал.

— Надо вырубить жерди для волокуши, — сказал. — Не ждите меня. Догоню.

— Шеф! — взмолился Молодой, глядя на Сергея. — Надо же посмотреть на некрофила. Хоть клок шерсти взять на память.

При всей ответственности, Сергей не удержался от соблазна и, с мальчишеским озорством сверкнув глазами, сдался:

— Пять минут! — сказал, сбрасывая уже закинутый было на плечо рюкзак. Охранники гурьбой побежали вниз по склону, к месту ночной стрельбы. Федор молча сидел у выстывавшего костра и смотрел на тлеющие угли. Молодежь вернулась притихшая и чем-то озабоченная.

— Нету… медведя, — виновато глядя на Федора, сказал Сергей. — Уполз что ли? — пожал плечами.

— Может быть, уполз, а может, убежал, — пробормотал Федор, не отрывая глаз от тлеющего кострища.

— И что? За нами увяжется?

Федор чуть повел плечом и поднял усталые глаза:

— Шли бы вы поскорей! — поморщился с досадой и добавил мягче: — Путь не близкий…

Охранники надели рюкзаки, подхватили за веревочные петли упакованный труп и побрели на запад, в сторону трассы. Федор накинул на плечо двустволку, спустился к тому месту, где была стрельба. Походил кругами по склону. Среди чапыжника, посыпанного белым пухом, нашел медвежьи следы с кровавыми пятнами. Крови было немного, что естественно для боевого оружия малого калибра. При этом лесник старательно вынюхивал запахи. Его интересовал не столько сам раненый зверь, сколько гарь. Трассирующие пули могли подпалить какую-нибудь гнилушку.

Раздуваемая ветром, через час-другой она пустит пал. Ночь, проведенная у костра, и потяга сверху, от лагеря, притупили обоняние. Сколько Федор ни водил носом — запаха дыма уловить не смог. Зато всем телом ощущал на себе взгляд зверя.

Будто когда-то это уже происходило с ним, он остро почувствовал, что медведь лежит поблизости, жмурясь от боли и обнажая клыки, наблюдает за человеком. Зверь был мучительно голоден и тяжело болен. Он ждал и берег силы для одного единственного броска, от которого зависела жизнь. Этот бросок мог разом избавить от преследователя и утолить голод.

Федор почти догадывался, в каком месте мог скрываться медведь. Он не полез в кустарник.

Присмотрев несколько чахлых березок, постоял возле них, поглаживая ладонью изъеденные лишайником стволы, выбрал два деревца похуже, побезнадежней, срубил, проредив поросль, — все равно им всем не выжить.

Он очистил от веток две жерди, приволок их к костру, сделал волокушу. Затем, тщательно залил угли, отбросил подальше подсохший лапник и, не спеша, побрел по следу охранников. Волокуша громыхала и скрежетала по камням. Лесник глядел под ноги, высматривая окурки, и не находил их.

Ребята шли аккуратно. Хоть это радовало в наступающем дне.

Федор догнал охранников под седловиной. Не прошло и часа, они выдохлись, приуныли и с радостью согласились попробовать приспособление, которое предлагал лесник. Размолвка вышла изза мелочи: им казалось, что удобней уложить труп головой вперед, чтобы сместить центр тяжести.

Федор суеверно настаивал, чтобы транспортировали скалолазку вперед ногами: по крайней мере, до тех пор, пока не уйдут с его участка.

Старший впрягся в волокушу один и, протащив ее с десяток метров, радостно вскрикнул:

— Братва, да эдак мы до трассы галопом добежим! Ну, дед, с нас еще флакон ко всему обещанному.

— Я не пью, — скромно отмахнулся Федор.

— Ну и правильно, не пей сам, но дома имей — сгодится!

Федор вывел охранников на водораздел к квартальному столбу, на границу лесничества. Указал тропу, посоветовал, если собьются с нее, двигаться строго на северо-запад — все равно выйдут на трассу.

Здесь, на высотке, охранники опробовали радиотелефон, им удалось связаться с кем-то. Они доложились и, повеселев, заспешили.

Федор почувствовал облегчение: рассеялась тупая боль в голове, успокоились ноющие суставы.

Здесь заканчивался Байкал, его бездна с водой, скалами, рыбой, тайгой, зверьми и людьми. Отсюда чужие ручьи и речки беззаботно текли куда-то вдаль, а потому, казалось, здесь даже запахи другие.

Федор на миг ощутил себя кротом, выбравшимся на поверхность. В теле появилась легкость, и он с завистью посмотрел вслед веселым, молодым ребятам, возвращавшимся в свой город: пусть грязный и заплеванный, живущий одним днем по законам ума, удовольствий, выгод и искушений.

Не прошел Федор и трети обратного пути к скалам, как увидел возле них дым. Все-таки случилось, чего он больше всего боялся: над склоном висело облако, похожее на вздувшееся лицо погибшей скалолазки. В первом порыве Федор хотел броситься вслед ушедшим охранникам и требовать от них помощи в тушении пожара. Но, поскрипывая зубами от бессилия, понял, что надеяться ему не на кого.

— Гады! — пробормотал. И так грешно, так мучительно захотел, чтобы вместо медведя страдали эти самонадеянные молодчики, созданные по образу и подобию Божию. Здесь, у края бездны, их гибель была ничтожней и безвредней, чем случайно раздавленных клещей или комаров. Но она уже ничем не могла помочь раненому медведю, лупоглазым лягушкам, вмерзшим в тину болот, спящим стрекозам. Спасти все это мог только последний из Верных, еще способный тушить пожары. А каждая минута промедления уносила сотни жизней.

Ветер дул из пади, и гарь поднималась к скалам. Федор мгновенно оценил ситуацию. Дальше скал пал уйти не мог. Жаль было всех, ждущих весны байкальских тварей, обреченных на выжигание. Но им уже ничем не помочь. На севере, цепляясь за вершины деревьев, выплывало из таежного урмана серое облако. Скоро ветер должен был перемениться. Он развернет пожар. На север путь ему отрезан, на востоке им же выжженная земля. Оставался запад: не оттаявшее болото с длинными прядями сухой травы на кочках, за ним падь ручья, бегущего к Байкалу. К вечеру по ней заструится ветерок и погонит огненный вал вниз. Если огонь подойдет к болоту и будет подхвачен ветром, то к утру может выйти на берег.

И скалолазки, и охранники, и деньги, и копченая колбаса, от которой начиналась изжога, не стоили одного единственного захудалого болотца, каких у Байкала тысячи. Федор зарысил на линию, которую наметил себе издали, чтобы отстаивать болото. От осыпи, серым потоком стекавшей по склону, по ту сторону он все отдавал огню: даже раненого медведя, затаившегося в буреломе. По пути лесник вырубил толстую ветку, из которой сделал подобие грабель, бросив рюкзак на камни, стал торопливо очищать от сухой травы и хвороста полосу склона. Мешала двустволка за спиной.

Ветер сменился быстрей, чем ждал Федор. Огонь прошелся вдоль скал, взметнулся на продуваемом гребне и повернул вдоль осыпи к болоту, к очищенной от травы и валежника полосе, к бурелому и кустарнику, здесь яростно затрещал, вздыбился языками к самому небу. Из бурелома вылез медведь. Припадая при ходьбе, направился по черной не выстывшей гари к скалам, выбрался на невыгоревший островок сухой травы и улегся на открытом месте, мордой к человеку, как собака, положив тяжелую голову на передние лапы. Дела его были плохи. По тому, как он лег, Федор понял, что медведь обречен на долгое болезненное умирание.

— Угораздило тебя связаться с этой девицей! — вслух прохрипел он иссохшим горлом и снова побежал вдоль расчищенной полосы сбивать прорывающееся пламя.

В метаниях, прошла вторая половина дня. К сумеркам огонь ослаб, пожар стал выдыхаться и тихо попыхивал разрозненными очагами, рассчитывая на свое коварство и промашку уставшего человека.

Пал был локализован, но погасить пламя на пнях и сушинах могли только дождь или время. При благоприятных условиях пожар мог сожрать сам себя и остыть.

Только тут Федор вспомнил, что не ел, и почувствовал страшную, нестерпимую усталость, когда хочется упасть на том самом месте, где стоишь, что бы ни было под ногами. Но он дотащился до ручья, натаскал сухой травы, бросил на нее спальный мешок, лежа припадал к котелку с ледяной водой, грыз осточертевший сервелат.

То впадая в тяжелую дремоту, то настороженно просыпаясь, он вглядывался во тьму с яркими цветами догоравших костров. Иногда их отблески высвечивали медведя, которому достаточно было света звезд, чтобы видеть человека, лежавшего к нему лицом, открывавшего и закрывавшего усталые глаза, в которых мерцали отблески пламени.

Федор все чаще впадал в забытье, с трудом приходя в себя. Разлепливал тяжелые веки. Сердце стучало гулко и учащенно, тело было вялым и больным, от одежды смрадно несло прогорклым потом и сырой золой. Он поглядывал на склон, находил знакомый бугорок, успокаивался и сочувствовал ему, понимая: будь у медведя достаточно сил, тот не упустил бы шанс напасть этой ночью.

Начался рассвет, притухли и поблекли светящиеся костры. Теперь на месте черной гари веретенами тянулись дымы и выгибались дугами к Байкалу. Четче обозначились контуры лежавшего зверя. Федор хотел было вылезть из отсыревшего спальника и согреть воды. Медведь шевельнулся вдруг, задрал голову, словно беззвучно завыл, глядя на высокие, гнущиеся дымы, поднялся и сделал неверный шаг вниз по склону. Федор придвинул ружье и расстегнул потертый подсумок с патронами.

Поводив носом, медведь сделал еще один шаг, еще и еще, медленно приближаясь к человеку, лежащему на краю болота. Покачиваясь на коротких кривоватых лапах, перед каждым шагом он подолгу высматривал путь. Минута за минутой расстояние между ними сокращалось. Остановившись в очередной раз, зверь повернул голову к пади, подставив под выстрел мохнатую шею.

— Прости, братишка! — прошептал Федор. — Так будет лучше для всех, и для тебя тоже! — Он плавно спустил курок, и медведь покорно лег, устало уронив тяжелую голову. Федор перезарядил ствол и, тщательно целясь, выстрелил еще раз в круглое мохнатое ухо. Он понял, что не промахнулся, бесшумно опустил курок заряженного ствола, отложил ружье в сторону, нахохлившись, под накинутым на плечи спальным мешком, разжег костерок и склонился над ним, будто хотел обнять робкий огонек. Внутренний озноб, дрожь и боль стали замирать в натруженном теле. Федор попил согревшейся воды, пососал тающее во рту иностранное печенье в яркой обертке, снова залез в проволглый мешок и уснул, пригреваемый восходящим солнцем.

Проснулся он от рева кружащего над ним пожарного самолета. Чувствуя себя отдохнувшим, выскочил из спального мешка. Сунул босые ноги в сырые сапоги и вышел на открытое место. На фоне обгорелого, черного склона он был заметен. Кукурузник, развернувшись еще раз, покачал крыльями. Федор дал знак, что пожар локализован, что он контролирует ситуацию. Пожарник снова покачал крыльями и улетел в сторону Байкала.

Тогда лесник закинул за спину ружье и зашагал к убитому медведю. Склонился над ним, потрепал по лохматому, невылинявшему загривку. Зверь был по-весеннему суховат, но не настолько, чтобы лезть на рожон из-за мертвечины. Был он среднего размера и среднего возраста. Шансов выжить у него, действительно, не было: почти не кровоточили полдесятка ран, но начал воспаляться и вздулся кишечник. Федор с легким сердцем вспорол израненный живот убитого зверя, приглашая воронье и всех уцелевших на пожаре зверушек на пир. Пора было подумать о себе: приготовить обед и основательно подкрепиться, прежде чем тушить дотлевавшие головешки.