Под полной луной

3

Луна

В скромной хижине, что служила домом, помещались одна общая комната и кухня; стол загромождали тарелки и бабушкины карты по отслеживанию полнолуния, а на голом полу лежал вязаный коврик. В дальнем углу с помощью обшитых панелями перегородок отделили две спаленки. В одной спали бабуля Ту и мама, а в другой — девочки. В любой другой день из хижины доносились бы звуки стряпни или уборки, или топот маленьких ножек по половицам. Но сегодня царила только зловещая тишина сдерживаемого дыхания.

Мама, бабуля Ту и Луна сгрудились вокруг общей кровати девочек, на которой сидела Уиллоу с тарелкой грибного супа. Она подносила полные ложки супа ко рту и дула, чтобы остудить.

Она заболела. Ее недуг не имел ничего общего с насморком или сенной лихорадкой — Уиллоу подхватила изнурительную болезнь, что пришла в эти края вместе с болотом, и еще никому не удавалось ее побороть. Ровно три недели и ни днем больше остается жить больному — хоть старому и дряхлому хоть молодому и сильному.

— Ну всё, — не выдержала Уиллоу, уронив ложку в суп. — Хватит уже. Бабуля Ту, присядь. — Она махнула в сторону кресла-качалки. — Луна, иди рыбачить. Или погуляй с Бенни. Я никуда не денусь с этой кровати. Мама…

Но никто не пошевелился. На их лицах застыло выражение проигранной борьбы. Мать напоминала высохшую корягу с полым стволом и сгнившими в грязи корнями. Луна хотела подойти к ней, взять за руку или под руку, объяснить, что она ни в чем не виновата, и что Уиллоу поправится; в голове ее пронеслось: «Мне так страшно, мама».

Глядя на полупрофиль матери, Луна надеялась, что та повернется к ней. Но она не повернулась. Колени Луны подкосились, мысли плыли в тумане, и казалось, горе навалилось на нее всей тяжестью и тянуло мертвым якорем. Она подошла к кровати и, откинув одеяла, прижалась к Уиллоу всем телом, уткнувшись в ее плечо, будто в силах Уиллоу было снять с нее весь этот груз.

Уиллоу вздохнула и, открыв рот, чтобы поесть, произнесла:

— Ладно уж, тогда расскажите мне сказку.

Бабуля Ту уселась в кресло-качалку, ручки которого отполировались до гладкости за тот век, что она провела на его широком сидении. Бабушка коснулась перекладины, и дерево под ней привычно заскрипело. Подняв взгляд к потолку, она пробиралась к пыльным уголкам своей памяти.

В сказках бабули Ту можно было услышать о многом: и об историях, которые ее бабушке рассказывала прапрабабушка, и о летнем полнолунии, когда устраивают праздник в честь перигея и запускают фейерверки, и о волшебном мире, в который уже никто не верит, и о водяных ящерицах, что загоняют своих жертв в подводные норы, и о первых шагах Уиллоу и первых словах Луны, а еще о большом взрыве, что дал начало всему живому. Все эти истории сплетались воедино, пока разницу между правдой и выдумкой не ставилось так же сложно раскопать, как корни альстонии.

— Ну-ка, дай подумать, — начала рассказчица, — пожалуй, я поведаю о путешествии, которое приготовила для вас с сестрой, как только тебе станет лучше, идет?

Голос бабули Ту дрогнул, опухшие сжатые в замок пальцы прилипли к подолу, взгляд опущен.

Уиллоу кивнула, дуя на очередную порцию супа.

— Когда мы с твоим дядей Тимом были примерно твоего возраста, наш папа взял нас с собой. Мы пошли вверх по извилистой реке к подножию горы, в город, который плавает на студеном озере, таком глубоком и прозрачном, что поговаривали, что дна у него нет, и никто так и не смог до него достать. Говорили, что это чистое озеро протекает под землей и выливается прямо в море. Яркие паруса лодок раздувались от порывов ветра, словно ребра гигантских чудовищ. А высоко над нашими головами почти у самых звезд горели яркие фонари, и они казались нам новорожденными облаками. Папа вел нас через прилавки на морской барже. Кого там только не было — плотники, мастера по металлу, дрессировщики соколов, знахари. А какие там были сладости — всевозможные пироги, пирожные, даже был лед с горных вершин, присыпанный сахаром и украшенный сливками.

По мере того как веки Уиллоу тяжелели, дыхание становилось глубоким и равномерным, и сама она начинала сползать со спинки кровати, бабуля Ту постепенно переходила на шепот. Луна забрала у сестры тарелку и натянула одеяло ей до подбородка. Все трое переглянулись — в их глазах зеркалом отражался общий страх и безутешная скорбь.

Уиллоу уже никогда не попадет в плавучий город, никогда не научится самостоятельно управлять лодкой и не отпразднует следующий день рождения.

Наверно мама не заметила немую мольбу в глазах Луны, видимо, она не догадывалась, что мысль о потере сестры лихорадочно жгла Луне кожу. Мама лишь взглянула последний раз на Уиллоу, как поднимается и опускается ее грудь, как бегают зрачки под опущенными веками, и потом вышла. Луна соскользнула с кровати и на цыпочках обошла перегородку.

— Подожди! — крикнула она, догоняя мать на улице.

Мама была уже на полпути к соседнему дому, в котором жил Бенни. Она повернулась, расшатывая переходный мостик.

— Как я могу помочь, мам? Скажи мне, что надо сделать, чтобы вылечить Уиллоу?

— Ничего нельзя сделать, — тихо ответила мать, ее голос напоминал лист, намертво прибитый ливнем к земле.

— Но мы не можем просто сидеть здесь! Мы должны попытаться…

— Ты думаешь, никто не пытался? Ты думаешь, ты первая теряешь близкого тебе человека? — голос матери дрогнул, и она закрыла рот ладонью.

— Но бабуля Ту сказала, что в городе живут знахари. Мам, может, у лекарей найдется средство для Уиллоу.

— Луна, я не собираюсь нестись сломя голову в город, когда я нужна Уиллоу тут. Лекарь ничем не сможет помочь. Никто из нас ей уже не поможет.

Последние слова прозвучали едва различимо. Мама развернулась и медленно прошла мимо хижины Бенни, мимо школы — прямо к деревенской молельне на холме.

Сложив руки на груди, Луна раздраженно вздохнула. Перебирание четок снова и снова вряд ли хоть сколько-нибудь поможет. Равно как и сидение возле кровати с рассказыванием сказок.

Она управится за день. Мама разозлится, но это она потом как-нибудь уладит.

Луна собиралась к озеру. Она обязательно отыщет лекаря.