Под псевдонимом Ксанти

Глава 3

Утром позвонил Чернышев.

— Докладываю, что теперь нам известно, кто такой генерал Хон. Вы будете удивлены, Хаджумар Умарович, — не по уставу предупредил полковник и с нажимом произнес: — Это бывший генерал рейха Пауль Кильтман… Да, да, товарищ генерал, именно он скрывается под фамилией Хон.

Положив трубку, Хаджумар долго смотрел в окно, потом глухо произнес:

— Кильтман… Кильтман… Значит, прошлое не послужило тебе уроком…

Пауль Кильтман не любил рассказывать про случай, который окончательно решил его судьбу. Было в этом что-то непрусское. В тринадцать лет Пауля отдали в Лихтерфельдский корпус — эту гордость Германии. Его и приняли туда только как отпрыска исконно прусской военной фамилии. А он, Пауль Кильтман, однажды утром исчез.

Он добрался до особняка, в котором родился и в котором прошло его детство, в полночь и отчаянно забарабанил руками и ногами по входной двери. Стук сотрясал дом. Пауль знал, что ему не простят этого шума, но он не в состоянии был унять дрожь в теле. И если всю дорогу он более или менее держал себя в узде, то тут не выдержал. Он колотил и тогда, когда в прихожей вспыхнул яркий свет люстр и осветил испуганную фигуру фрау Кильтман. Не разглядев, кто тарабанит по двери, мать нетерпеливо позвала свою нерасторопную горничную:

— Берта! Берта!

Пауль хотел окликнуть мать, но голос его сорвался, и он еще отчаяннее застучал. Фрау Кильтман сама отодвинула задвижку и отворила входную дверь.

— Боже мой! — ахнула она. — Пауль!..

Он бросился к ней, обнял, хотя знал, что и это не положено — ведь ему уже тринадцать и будущему воину следует быть сдержанным и суровым. Но Паулю было все равно, и он простонал:

— Я убежал оттуда!

— Убежал? — переспросила мать и, когда смысл фраза дошел до нее, изумилась: — Но почему?!

— Не отправляй меня больше туда! — истерически выкрикнул он.

— Ради бога, Пауль, что ты натворил? — испугалась фрау Кильтман.

Он жадно оглядывался по сторонам, ему хотелось поскорее убедиться, что он дома.

— Натворил, да? — склонилась мать над ним. — Что?

— Ничего. Но я… Если вы заставите меня ехать туда… — Он схватил мать за руку, зашептал ей с ужасом в голосе: — Шесть ноль-ноль — подъем. Барабанный бой. Вопль фельдфебеля. Туалет — три минуты, умывание ледяной водой — две минуты, зарядка — десять минут, уборка коек — две минуты, завтрак — три минуты… И все скорей! Скорей! Команды, крики, минуты… Минуты!.. И все время хочется есть!.. Я больше не могу, мама!..

Она обхватила худенькие плечики сына руками, прижала его голову к груди:

— Пауль, мой мальчик, успокойся… Не хочешь — не возвращайся.

— Поклянись! — Он смотрел ей в глаза пристально, боясь поверить в чудо: он может не возвращаться!

Мать не успела ответить. На них сверху, с площадки, ведущей в спальные комнаты, обрушился голос дяди Экхарда:

— Нет! Никаких клятв! — Он и в халате выглядел стройно, стекло в его правом глазу холодно сверкнуло.

— Дядя Экхард! — бросился к ступенькам Пауль. — Спаси меня!

Экхард Гете вытянул перед собой руку, останавливая племянника.

— Я спасу тебя, малыш, спасу от тебя самого! — заявил он и скомандовал громко и требовательно: — Кадет Кильтман! Смирно!

— Не надо так, полковник, — дрогнувшим голосом попросила фрау Кильтман. — Мальчик измучен…

— Измучена вся Германия! — возразил ей Гете. — Поражение от Антанты подорвало дух немцев.

— У Пауля тонкая душа. — Мать хотела тронуть сердце полковника.

— Пауль истинный сын своего отца. — Голос дяди Экхарда звучал сухо и назидательно. — Я думаю, что брат вашего мужа смеет дать вам дельный совет. Вы, фрау Кильтман, должны хранить верность погибшему супругу.

— Верность? — вздрогнула она.

— Э-э… — поморщился он. — Я говорю о его верности Германии, ради которой он отдал жизнь.

Она выпрямилась, непримиримо напомнила:

— Отец Пауля погиб вдали от дома так же, как и его дед и прадед. Военный мундир сделал меня вдовой, Пауля — сиротой. Из четырнадцати поколений Кильтманов лишь троих мужчин смерть застала в постели. Все остальные пали на поле брани, пронзенные пиками, штыками, изрубленные шашками, пораженные пулями… Это ужасно!

— Это великолепно! — дурным эхом отозвался Гете. — Гордитесь, что вошли в такую семью. У Пауля впереди прекрасная военная карьера.

— Нет! Нет! Я мать!

— Вы дочь! Дочь Германии! А родина наша сейчас, униженная и оскорбленная, стоит на коленях. Поднять ее, смыть позор сможет лишь хорошая война. Поколению Пауля предстоит сделать это! Германия взывает не к вашим чувствам, фрау Кильтман, а к вашему разуму. — И тихо произнес: — В этот час решается наша дружба. Отказ пожертвовать всем ради будущей Германии я не прощу даже матери!

Фрау Кильтман съежилась, закрыла глаза, рука ее легла на голову сына, она с болью произнесла:

— Видит бог, я не хочу, чтобы Пауль носил мундир. Но пусть моя сегодняшняя слабость станет доказательством моей привязанности к вашему брату, Экхард Гете…

Он подошел к ней, почтительно поцеловал ей руку:

— Вы истинная дочь Германии, фрау Кильтман, — и обернулся к Паулю: — Мой бедный малыш, тяжелую судьбу избрал ты…

— Я не избирал, — всхлипнул Пауль.

— Да, ты не избирал, — задумчиво произнес Гете. — Германия тебя избрала! Тяжело быть кадетом. И на меня находило отчаяние. Помню, ночью поднял меня офицер — он нашел складки на моем кителе. Всех выстроил босыми на холодном полу. Мне приказал вытянуть руки и присесть на корточки. На пол поставили циркуль. Одно острие направили мне под пятку, другое… Ты знаешь, куда… После этого испытания я месяц спал на животе.

— Нас тоже так наказывают, — прошептал Пауль.

— Это хорошо. Традиции должны сохраняться в большом и малом. Пауль, ты и твои друзья терпят муки ради великой Германии. — Его голос набрал силу: — Вы смоете позор восемнадцатого года! Вы смоете с лица земли социалистов, этих предателей! Они нанесли нам удар в спину! Немец рождается для того, чтобы возвеличить Германию, уничтожить ее врагов. Мудр был великий прусский король Фридрих-Вильгельм. Создав Лихтерфельдский корпус, он ввел в нем жестокие условия. И эти традиции родили нам Роска, Гинденбурга, Людендорфа! Вас держат в голоде. Это полезно! Из тех, кого кормят до отвала, не получится солдат. Голод заставит вас вечно помнить о нуждах Германии, о новых землях, которые ей так необходимы! — Он положил ладонь на голову Пауля, повернул его лицом к себе. — Малыш, я завтра сам отвезу тебя в корпус. Мы скажем, что ты приехал повидаться со мной. И ты стойко перенесешь наказание за самовольную отлучку. Сумеешь?

— Да, — глотая слезы, пробормотал Пауль.

Фрау Кильтман нагнулась над сыном:

— А теперь, Пауль, пойдем, я накормлю тебя.

— В меру, фрау Кильтман, в меру, — предупредил Гете…

На пороге столовой Пауль внезапно оглянулся на дядю Экхарда.

— А-а, теперь я знаю, почему у вас на комоде находятся ржавая пуля, осколок от снаряда и циркуль…

— Ты прав, кадет Кильтман, прав, — согласился Гете. — Вернее было циркуль положить с моими боевыми наградами, потому что ими я отмечен во многом благодаря ему.

Юношеский каприз прошел, забылся, Кильтман был теперь полковником германской армии. Приобщить его к «Великим делам» постарался дядя Экхард. Вообще-то Пауль редко встречался с ним, занимавшим видное положение в германской армии, и когда он неожиданно пригласил его к себе, ему стало ясно, что этот вызов имеет серьезные причины. Представ перед дядей Экхардом, Кильтман отрапортовал:

— Господин генерал, полковник Кильтман прибыл по-вашему приказанию.

Он знал, что генерал Гете и не представлял себе, что кто-то может как-то иначе его приветствовать. Только по уставу! Гете не мог себе позволить никаких нежностей, потому что был убежден, что это приводит к утрате мужества и дисциплины. Впрочем, он иногда мельком давал понять, что помнит, кем Кильтман ему приходится. Вот и в тот день Гете, слегка улыбаясь, сказал:

— Рад вас видеть, полковник. Садитесь. Вы очень похожи на своего отца. Те же отличные знания военной стратегии и тактики, сообразительность, аккуратность, целенаправленность… Истинный «дворянин меча». Пруссак!

— Благодарю вас! — выпрямился Кильтман в кресле.

Гете был доволен: он намекнул, что следит за успехами племянника. Но он тут же постарался недвусмысленно показать, что нечего надеяться на его особое покровительство. Гете сам пробивал свою карьеру, сам, без помощи со стороны, — и Кильтману предстояло самому хватать свою судьбу за хвост… Итак, он перешел к делу:

— Но, полковник, у вас имеется серьезный недостаток: полное отсутствие опыта хорошей войны, которая только и рождает полководцев. Мы вам предоставим возможность приобрести его. Вы поедете… в Испанию.

— В Испанию? Но там мир, покой… — изумился Кильтман.

— Пока еще мир, — многозначительно подчеркнул генерал. — А завтра… Вы там примените на практике свои знания.

— Мы объявим войну Испании?

— Боже упаси! — отмахнулся от такой чудовищной мысли Гете. — Испанцы объявят войну… испанцам.

— Значит, гражданская, — вздохнул Кильтман. — Не о такой войне мечтал я. Я не хочу стрелять в население.

Гете насупился, гневно процедил:

— Стреляют солдаты, а мы с вами занимаемся высшей воинской стратегией, полковник! Ясно?

— Так точно!

Гетсу захотелось смягчить свою вспышку, он мягко повел рукой:

— Пауль, вам необходим опыт.

— Там будут дети… женщины… — поморщился Кильтман.

— Да, женщины, — подхватил Гете. — Не только испанские, но и немецкие… Я вас познакомлю с очаровательной женщиной. — Он крикнул в сторону внутренней двери: — Фрау Бюстфорт!

Появилась невысокая женщина лет двадцати пяти — двадцати семи, уверенная, с острым взглядом серых глаз.

— Благодарю за комплимент, генерал, — сказала она деловито.

— Посмртрите, с каким мужчиной вам предстоит путешествие в Испанию.

Бюстфорд бесстыже показала на дверь, в которую вошла, призналась:

— Я уже его изучила… — и обратилась к Кильтману: — Господин полковник, у вас есть еще один недостаток. Почему вы не национал-социалист?

Кильтман не ожидал такого вопроса. Но у него давно был заготовлен ответ:

— Один глубокоуважаемый воин как-то сказал мне, тогда еще кадету: «Германия была на пороге славы и величия. Германский солдат завоевал Польшу, Украину, Прибалтику; в наших руках было пол-Франции. Но нам в спину вонзили нож… социалисты. Их революция восемнадцатого года поставила Германию на колени перед Антантой. Социалисты такие же враги Германии, как и англичане, французы, русские…»

— Память у вас, Пауль, — довольно улыбнулся Гете. — Вы хороший солдат, но…

— …слабый политик, — подхватила фрау Бюстфорд: — У власти не социалисты, а национал-социалисты.

— Все-таки в их названии не обошлось без слова «социалист».

Ей не понравилась реплика. Очень.

— Простите, — извинилась она и повернулась к Гетсу: — Он не подойдет.

— Один момент, — возразил генерал. — Скажите, полковник, какие задачи, на ваш взгляд, история поставила перед Германией?

О, это Кильтман прекрасно знал:

— Реванш, завоевание жизненного пространства, создание Великой Германии.

Гете победно глянул на фрау Бюстфорд и стал цитировать по памяти:

— Послушайте. «Главной задачей будущей армии явится завоевание нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация».

— Позвольте привести еще одно высказывание, — вступила в игру, затеянную генералом, фрау Бюстфорд. — «Только дети могут думать, что получат лакомства, если они будут вести себя скромно… Брехня, если заверяют народы, что им не придется прибегать к оружию». Я цитирую подлинник…

Гете кивнул ей, подтверждая, что она не исказила цитату, и обратился к полковнику:

— Эти высказывания противоречат вашим взглядам?

— Я могу под ними подписаться.

— Эти мысли принадлежат Адольфу Гитлеру. — Он показал на книгу, лежавшую на столе. — Фюреру национал-социалистов, государственному канцлеру Германии… — И, встав, выпрямился, торжественно заявил: — Нам предстоят славные походы и баталии, полковник. — Он подошел к карте, окинул ее взором: — Европа… Скоро это понятие исчезнет. Вместо нее возникнет — Великая Германия… — Легко повернувшись к ним на каблуках, генерал официально заявил: — Пора, господа. К сожалению, полковник, вам не удастся заскочить домой, — он развел руками, — операция засекречена. Весьма. Вы должны вылететь сегодня, немедленно. О семье не беспокойтесь. Мы сообщим, что следует. Идите!

— Слушаюсь, господин генерал, — щелкнул каблуками Кильтман; он не мог сказать, что рассуждения генерала его убедили, но он был ошеломлен размахом замысла.

— До свидания, полковник! — попрощалась фрау Бюстфорд.

Кильтман был уже на пороге, когда его настиг голос Гетса:

— Один момент, полковник, — он протянул книгу, — в полете у вас будет время. Великолепнейшая книга! Без волнения нельзя читать. Невозможно!

Кильтман взглянул на заголовок:

— «Майн кампф».

— Только не забудьте оставить книгу в салоне самолета, — предупредил генерал. — Первое время не стоит рекламировать, что вы из Германии.

Перед глазами Хаджумара мелькали картины многолетней давности… Вот он в кабинете Корзина..

— Если я скажу нет? — Иван Петрович пристально смотрел на Хаджумара.

— Я завтра опять буду проситься к вам, — твердо заявил Хаджумар.

— Твое оружие бьет врага с не меньшей силой, чем винтовка или пулемет, — возразил комкор. — А бойцов у нас пока хватает.

— Я видел, что они творят в Германии с людьми, — поднялся с кресла Хаджумар; он не мог без содрогания вспоминать факельные безумства, костры, на которых горели книги, избитых до беспамятства людей, которых волокли по мостовой, как мешки с трухой. Человек, видевший это своими глазами, мечтает об оружии. А сегддня, когда они принесли свое изуверство в Испанию, он знал, через нее они идут в поход на весь мир, на гуманизм и человечество, на нас!.. Но он не стал все это говорить, он просто сказал: — Я прошу направить меня в Испанию!

И Корзин произнес:

— Последние сводки из Испании малоутешительны. Надо же, с какой невинной фразы: «Над всей Испанией безоблачное небо», прозвучавшей в эфире, началась трагедия многих миллионов людей… Такой сигнал к путчу избрал военный губернатор Испанского Марокко генерал Франко. Он ни перед чем не остановится — будет идти по лужам крови к власти. Ему бы ничего не удалось добиться — взбунтовавшиеся воинские соединения в самой Испании удалось быстро усмирить, — но эту жалкую и смешную в своих претензиях фигуру поддержали Гитлер и Муссолини. Они высадили десант на испанский материк. Их оружие, боеприпасы и войска позволили Франко приблизиться к Мадриду. У Франко было всего девяносто тысяч солдат. Муссолини подбросил ему шестьдесят тысяч итальянских вояк, Гитлер — пятьдесят тысяч немцев. Португалия и та направила в Испанию пятнадцать тысяч. А еще наемники иностранного легиона… В общем, трагедия приближается. На помощь Испанской республике спешат интернационалисты из многих стран мира. Верны ей и мы. Но беда в том, что в самой республике не все силы стремятся к сплочению. Нашлись политиканы, стремящиеся в мутной водичке выискать выгоду для своих интересов. Коммунистам не удалось создать единый мощный кулак для отпора мятежникам: — Он внимательно посмотрел на Хаджумара: — Мы отправимся в самое пекло — в Мадрид…

— Мы?

— Да. Я и ты. По разным маршрутам. Это решено сегодня.

…Старый шумный Мадрид, взбудораженный звонкими криками, гулом, возгласами, сигналами машин, ржанием коней, громкими проклятиями, плачем, топотом многотысячной толпы, столкнувшейся двумя мощными встречными потоками — бегущих из столицы и спешащих на помощь оказавшемуся в опасности городу. Из лабиринта улиц, на которые то здесь, то там обрушивались снаряды, опрокидывая стены домов, разбрасывая в стороны доверху нагруженные домашним скарбом повозки и фаэтоны, разметая убитых и раненых, спешили выбраться на простор полей старики, дети, женщины с хныкающими малышами и узлами вещей. А навстречу им, под огонь и бомбы, шли, громко шлепая по мостовой грузными высокими ботинками, отряды добровольцев. Кого только не увидишь в этих наспех сколоченных, разношерстно одетых бригадах с громкими названиями: «Смерть франкистам», «Ярость народа», «Орлы Каталонии»! Крестьяне с дробовиками на плече вышагивали тяжким, плотно припечатывающим шагом — ни дать ни взять точно идут за плугом, выворачивающим землю. Интеллигенты то и дело поправляли на носу сползающие кругляшки-очки. Весело скалящие зубы анархисты нарочито двигались вразвалочку, чтоб все видели: они никогда не станут придерживаться команды «Раз! Два! Три!». Женщины в траурных длинных, до самых пят, платьях закутаны в платки… С высоко поднятыми головами шли, ровняя ряды, интернациональные бригады — в жестких, грубого пошива суконных тужурках, в широких штанах, заправленных в неуклюжие ботинки на толстой подошве. Их громко приветствовали. Из длинных очередей за хлебом выбегали женщины и девушки, обнимали интербригадовцев. Прохожие выбрасывали кулаки: «Но пасаран!» Интербригадовцы, не сбавляя шага, спешили на окраину Мадрида, откуда доносился гул канонады.

Улицы города кишели людьми. Казалось, что все разом решили покинуть дома, чтобы покричать, пошуметь, помитинговать. Все были в движении, все спешили куда-то, о чем-то громко споря и напутствуя друг друга. У многих в руках были кирки и лопаты, ружья и пики. Разбегались они только при появлении самолетов, нещадно бросавших в самую их гущу визжащие бомбы. И тогда город погружался в гром и грохот, визг и плач, над целыми кварталами стелился едкий дым, из-под обломков торопливо, голыми руками выгребали людей и то, что от них осталось. Невыносимо было видеть маленькие искалеченные тельца пяти-шестилетних малышей, тела-обрубки с широко вытаращенными в последнем крике «Мама!» глазенками.

Город вооружался, город готовился к обороне. Опасность сплотила рабочего и мелкого торговца, крестьянина и конторщика, художника и пенсионера… Казалось, что сам город ощетинился мешками с песком, баррикадами, сложенными из булыжников; стены домов, машины, трамваи были оклеены с необыкновенной щедростью лозунгами и транспорантами, кричащими о необходимости встать на защиту города, разбить двигающиеся на Мадрид войска франкистов…

Хаджумар медленно продвигался по улице. Устав от многочасового лазанья по вонючим, сырым, бесконечным каналам мадридского подземелья, он направился к отелю «Флорида», чтобы вздремнуть, согнать с себя эту тупую вялость мышц, что появляется у человека, не спавшего двое суток. Он точно определил время, что уйдет у него на сон, — два с половиной часа. В пять часов за ним заедет шофер и опять отвезет его на площадь, под которой начинается замысловатый узел коммуникаций, ведущих в различные районы города. До прибытия в Мадрид Хаджумара мало кому из защитников города приходило в голову, что подземелье может стать и грозной опасностью, и великим подспорьем в борьбе с врагом. Он уже в первый день наткнулся на склад боеприпасов и оружия, которым запаслись сторонники франкистов и которое в первые же минуты после условного сигнала оказалось бы в руках врагов республики. Каждый день приносил новые факты подготовленных диверсий. Даже под правительственными зданиями была обнаружена заложенная франкистами взрывчатка.

Хаджумару пришлось срочно решать задачу, как закрыть доступ в подземелье контрреволюционерам и диверсантам. Работа велась тайно. Каждый проход, ведущий вниз, будто случайно оказывался замурованным: то якобы нужно было отремонтировать пострадавшее от бомбежки здание и для этого привезли строительный материал, а нерадивые рабочие свалили его в люк; то баррикада прошла как раз над люком; то подвал, через который был проход в подземелье, завалили годовым запасом соли, ибо склада для нее не нашлось… Этими «случайностями» обеспечивалась безопасность объектов, и в то же время они не позволяли мятежникам встревожиться и искать другие возможности для диверсий, когда франкисты подойдут к стенам города.

Но обезопасить себя — это полдела. Важно было самим использовать подземные каналы и проходы для нанесения внезапного удара по врагу. Это было намного важнее. И в этом направлении Хаджумару удалось многое сделать. Мешала неорганизованность. Среди республиканцев бытовало мнение, будто исход войны зависит только от того, как будет настроен на борьбу с мятежниками народ. При этом забывалось, что сражение выигрывается не криками, а воинской наукой, умелым использованием оружия, тактики и стратегии боя. Добровольцу вручали оружие, а научить его владеть им забывали. Ди и военных специалистов у республиканцев было мало. Поэтому советским советникам, готовившим мадридцев к обороне, приходилось начинать с азов. Республиканцы ради свободы были готовы к самопожертвованию, легко шли на смерть, подымаясь под пули. Шли в атаку с песней, с гордым криком «Виват, республика!» Падали, сраженные наповал, с улыбкой. Их бесстрашие было трогательно и впечатляюще. Но этого для победы было недостаточно. И Хаджумар, полюбив эти откровенные души, их доброжелательность и жизнерадостность, негодовал, видя, как отсутствие элементарной военной подготовки уносит множество прекрасных жизней.

Глядя на оживленные лица добровольцев, Хаджумар думал: отправь их на полгода в военные лагеря на учебу — и лучшей армии не надо. Но полгода не было. Были считанные дни для того, чтобы организовать достойный отпор мятежникам.

Неожиданно за спиной Хаджумара раздался выкрик:

— Салюд, советико!

Он инстинктивно чуть не оглянулся. Но привычка, долгие годы вырабатываемая, сработала: Хаджумар даже не замедлил шага. Он давал понять крикнувшему, что не считает приветствие относящимся к нему, Хаджумару. Ведь теперь он не Хаджумар и не представитель Советского Союза. Здесь о его истинном имени и происхождении знают буквально считанные люди. И Хаджумар так же медленно и устало продолжал двигаться по направлению к отелю. За его спиной все больше голосов подхватывали приветствие, горячо, от души провозглашали:

— Вива, руссо!

— Долой фашизм!

— Вива, республика!

Поняв, что крики относятся не к нему, Хаджумар наконец медленно, как человек, который ради любопытства решил взглянуть, что там за шум, оглянулся и увидел толпу мадридцев, окруживших двоих в суконных куртках с погонами. Их дружески похлопывали по плечам, по спине. Тянулись вверх кулаки в традиционном приветствии. Хаджумар узнал их, виновников шумного приветствия. Один из них, тот, что обнял пожилого рабочего, был журналист Михаил Ефимович Кольцов, второй, пытавшийся открыть кинокамеру и заснять эту неожиданную сцену на улице, оператор Роман Лазаревич Кармен. Кольцов, когда его дружно подхватили на руки и стали подбрасывать вверх, всполошился, ошалело перешел на русский язык, упрашивая:

— Что вы? Я же не заслужил! Зачем же меня?

Он раз за разом взлетал вверх и судорожно хватался за очки, боясь разбить их. Кармен водил камерой по толпе и весело шутил:

— Так его! Так! Заслужил он, заслужил!

Теплая волна радости охватила Хаджумара. Испанцы были искренни в проявлении своей благодарности к Советскому Союзу, не оставившему их в одиночестве. Так и хотелось подойти поближе к толпе, которая все разрасталась, становилась восторженнее и шумнее, признаться им, что он тоже советский, что он тоже прибыл помогать им отстоять свободу. И его конечно же так же горячо бы приветствовали, возможно, и ему пришлось бы взлететь над толпой. Вот взялись же теперь и за Кармена… Но Хаджумару нельзя было останавливаться. И вместо того чтобы приблизиться к своим землякам-соратникам, Хаджумар продолжил свой путь. И, лишь заворачивая за угол, вновь бросил взгляд на толпу, которая, выстроившись возле Кольцова, весело позировала Кармену.

Хаджумар, Кольцов и Кармен живут в одном отеле, часто встречаются в коридорах, но редко когда перекидываются словечком. Чаще вынуждены делать вид, что друг друга не знают. Если же возникала необходимость обсудить какую-либо проблему, они улавливали те редкие минуты, когда в отеле воцаряется ночная тишина, и пробирались в комнату, чтоб при погашенных огнях и шуме спускаемой в ванну воды пошептаться.

Мамсуров вспомнил свою встречу с Корзиным. Генерал сказал ему:

— Вам следует разработать легенду.

— Уже есть, — кивнул головой Хаджумар — Я македонский продавец апельсинов.

— Почему продавец апельсинов и почему македонский? — задумчиво спросил Корзин.

— Я знаю, как выращивают апельсины. — Корзин ждал, и Хаджумар пояснил: — Когда я был в заграничной «командировке», останавливался у одного плантатора. Изучил многие сорта, смогу определить, какой плод откуда. Ну а за границей известно, что у нас в стране плантации апельсинов — редкость. Естественно, и специалисты тоже…

— Хорошо, — похвалил Корзин.

— Что касается македонского своего происхождения, то я смахиваю на выходца из тех краев.

— Недостаточно, — отпарировал Корзин.

— Область маленькая, вряд ли кто еще оттуда появится в Испании, — привел еще один довод Хаджумар.

— Получше, — согласился генерал.

— И к тому же в библиотеке нашей я отыскал разговорник. Русско-македонский.

— Ну и…

— На память не жалуюсь, языки мне легко даются, — сказал Хаджумар. — С тысячу слов уже знаю. Акцент проверила Софья Михайловна.

— Она и македонский знает? — поразился Корзин. — Ну и полиглот! — И опять посмотрел на Мамсурова: — Ну а звать как вас, македонский продавец апельсинов?

— Никак не подберу фамилию — ни одна не приживается, — огорчился Хаджумар. — Взять распространенную? Опасно…

— Верно, — согласился Корзин. — Нужно, чтоб звучала по-македонски, но не была бы македонской. Поменьше тебе следует иметь родственников на земле Македонии. Наша профессия очень не любит случайностей… Как же тебе найти фамилию без родственников? — задумался он и вдруг резко направился к стене, на которой висела огромная карта Европы. — Идите сюда! — Он стал водить указкой по карте, читая названия населенных пунктов в Македонии: — Скопье, Прилеп, Битола, Штип, Куменово… Вардар — это река, Преспа — озеро… Не нравится?

— Нет.

У Корзина озорно блеснули глаза.

— Давай по-студенчески, Хаджумар. Бери в руки указку и ткни в карту. Что выпадет, то и будет твоей фамилией… Давай, давай…

Хаджумар взглянул на генерала: не шутит ли? Убедившись, что тот и в самом деле предлагает такой необычный способ выбора псевдонима, улыбнулся, взял указку, закрыл глаза и ткнул в карту.

— Ксанти, — прочел Корзин и засмеялся. — Да ты в соседнюю Фракию угодил! Повторяй…

— Ксанти, — произнес Хаджумар и вслушался: — Ксанти… Ксанти…

— Звучит, — согласился генерал.

— Близко мне, — сознался Хаджумар. — Сразу в душу вошло. Наверное, потому, что у осетин все фамилии на «ти» оканчиваются…

— Ну, если нравится, то пусть так и будет: продавец апельсинов господин Ксанти…

— Итак, я прибываю в Испании, чтоб приобрести апельсины для продажи в Македонии, — сказал Хаджумар. — Но меня там обворовывают, и я остаюсь, пытаясь отыскать вора, а потом поддаюсь агитации и вступаю добровольцем в бригаду.

— Все понятно: был богатым продавцом, стал нищим и перешел на сторону пролетариата… Не банально, смахивает на жизнь… Как будете добираться до Испании?

— Обговорил с Ванко Винаровым, — пояснил Хаджумар. — Он тоже советует через Берлин — Брюссель — Париж…

— Где вы появитесь как македонский продавец апельсинов?

— В Вене…

Корзин помедлил, нахмурив брови, подумал и решительно глянул на Хаджумара:

— Утверждаю…

— Я слышал, что Дурутти просит себе советника, — сказал Хаджумар Корзину.

Они находились в автомобиле, который с погашенными фарами медленно кружил вокруг парка. Корзин знал, что Хаджумару удалось найти оптимальный вариант для контрударов через городское подземелье. Теперь все подступы к нему были взяты под контроль, и франкисты не сумели использовать его для диверсий. Республиканцами же было подготовлено несколько неожиданных ударов на случай, если враг войдет в пределы города…

— Бригада Дурутти занимает ключевые позиции в обороне Мадрида, и ох как важно иметь в ней опытного советника, — сказал Корзин. — Но с Дурутти придется тяжко. Он отчаянный, не бережет себя, лезет на рожон. Удерживать его от необдуманных поступков — это полдела. Важно суметь завоевать его уважение. Только тогда можно будет влиять на него. Кстати, у него уже был советник. Неплохой. Но нам пришлось его отозвать, ибо он не пришелся по душе ни Дурутти, ни его бригаде. Сложно там, очень сложно.

— Знаю, — сказал Мамсуров и спросил, будто просьба его удовлетворена: — Будем отказываться от псевдонима или я все еще буду продавцом апельсинов из Македонии?

— Ничего менять не будем. Для всех вы господин Ксанти. Кто вы на самом деле, будут знать лишь сам Дурутти и переводчица.

— Я немного уже понимаю по-испански. Скоро свободно заговорю.

— Тебе нужна переводчица, — возразил Корзин. — Я знаю одну, что под стать вам и Дурутти — тоже отчаянная.

Командира бригады Народного фронта Фернандо задело осколком снаряда. Он сидел в овраге, нервно поторапливал бойца, делавшего перевязку:

— Кончай, камарада! Царапина, а ты возишься!

Боец невозмутимо прилаживал вату к ране, обматывал марлей лоб.

— Ты не магометанин? — нетерпеливо тряхнул головой Фернандо. — Чалму наматываешь! А тут вот-вот мятежники опять пойдут в атаку!

Тяжко переваливаясь на больных ногах, к воронке приблизилась пожилая испанка в длинной юбке и шерстяных чулках. От крестьянок ее отличала кожаная куртка, которая очень шла к волевому, насупленному лицу женщины. Ее сопровождала девушка в брюках и голубой рубашке, большая черная шевелюра так и рвалась из-под пилотки. На поясе болтался огромный пистолет, мешавший каждому шагу. Огромные глаза уставились на командира бригады.

— Салюд, Фернандо! Тебя задело?

— Салюд, Мария! — Командир оттолкнул бойца. — Ты долго колдуешь, амиго. — Глядя исподлобья на Марию, он спросил: — Что в штабе?

— Беспокоятся — выстоишь ли?

— Пусть верят — фашисты здесь в Мадрид не пройдуд! — сердито закричал Фернандо. — Франко бросил на нас танки, самолеты, погнал в атаку марокканскую кавалерию. С гиком шли! Пики наперевес! В рукопашной сразились. Зато можешь передать штабу: у Франко больше нет марокканской кавалерии!

— У него еще много марокканцев, — покачала головой Мария.

— Пусть гонит их на нас! И у него не будет марокканцев! Если бы мне, военному офицеру, раньше сказали, что рабочие, только научившиеся стрелять из винтовок, выстоят против регулярных частей, против кавалерии, танков, самолетов, — я громко смеялся бы! Я не смеюсь — я восхищаюсь! И прошу штаб: побольше давайте таких бойцов!

— Передам, — серьезно пообещала Мария. — Я пришла тебе сказать, Фернандо, что ее, — кивнула на свою спутницу, — решено направить вместе с советником к Дурутти.

— Лину к нему?! — возмутился Фернандо. — Они же анархисты! Им ничего не стоит пристрелить ее. Не отдам!

— Она нужна там, — жестко сказала Мария. — Здесь должен был ее ждать полковник Ксанти.

— Этот македонский продавец апельсинов — умная бестия, — цокнул языком Фернандо. — Утром прибыл в бригаду, а ребята уже за ним стайкой ходят. Все-то он умеет. Видела бы ты, как он из пулемета шпарил по марокканцам! — Догадавшись, встрепенулся: — Это его советником к Дурутти? Коммуниста — к анархистам? Нет! Он и нам пригодится. Нет!

— Да! — отрезала Мария. — Так решило правительство.

— Ох, погубите вы и Ксанти, и Лину, — покачал головой Фернандо. — У Дурутти не бригада, а сброд. Анархисты должны были ударить во фланг марокканцам. Но не сделали этого, трусы!

— Дурутти — смелый и храбрый командир, — сказала Мария.

— Но вокруг него подонки. Они его подводят. Да и он слаб в тактике.

— Поэтому и направляем к нему Ксанти, — согласно кивнула головой Мария и спросила, оглядываясь назад: — Где он?

— Не туда смотришь, — усмехнулся Фернандо. — Он впереди, в окопах… — И сказал бойцу: — Сбегай позови македонца сюда. Смотри, Лина, не влюбись в него. Красавец, но македонцы большие ревнивцы.

— Не пугай, — попросила Мария. — Ей с ним в бой идти.

— Не буду, — согласился Фернандо и спросил: — А в городе как?

— Как может быть в городе, который изо дня в день бомбят, снарядами обстреливают. Ехали сюда — видели, как снаряд в очередь угодил. Женщины. Дети. Старик один. За хлебом стояли. Кровь, стоны. А плача уже нет — привыкли! Ужас! — Отогнав тягостные видения, произнесла: — То, что я скажу, ты уже знаешь. Но я повторяю: так приказано! Мятежники идут дорогой Валенсия — Мадрид. Ты должен остановить их на этом рубеже! Ясно?

— Передай там словами романсеро: «Среди нас нет робких сердцем, и должна еще сильнее наша доблесть разгореться». — Он вскинул кулак. — Мадрид неприступен!

Подошел Хаджумар, молча кивнул женщинам.

— За тобой пришли, — сказал Фернандо, показав глазами на женщин.

Хаджумар молча ждал. И тогда Мария кивнула на Лину:

— Она пойдет с тобой. И будет все время с тобой. Береги ее и не обижай. Она мне все равно что дочь.

— Что она умеет делать? — заученно произнес по-испански Хаджумар.

— О-о, — заулыбалась Мария. — Она знает итальянский, испанский, русский, понимает немецкий. А лучше всего она бросает бомбы. Да-да, бомбы, — видя, что советник не поверил, подтвердила Мария. — В банкиров! Первую бомбу она бросила в Аргентине, когда ей было всего тринадцать лет. Представляешь? По улице в фаэтоне ехали банкиры, а она в них бомбой! Вот такая отчаянная у тебя будет переводчица, македонец Ксанти! Ее в шести странах приговорили к смертной казни. А бог ее бережет, потому что тоже влюблен в нее. Посмотри, какая она красивая.

До этого момента Лина стояла молча и спокойно, будто речь шла не о ней. Но тут вскинулась, огорченно произнесла:

— Тетя Мария!

…Стемнело. Впереди едва заметно выделялись на фоне отливающего краснотой неба строения. Лина внезапно остановилась. Советник подождал ее. Видя, что она не трогается с места, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— У нас есть полчасика, — произнесла она и пояснила: — Нам не следует приходить в штаб бригады в то время, когда там отсутствует Дурутти. А он прибывает лишь в семь тридцать вечера.

— Такая точность? — усмехнулся Хаджумар. — А я представлял себе анархистов людьми, которые ни во что не ставят условности, тем более время.

— Неверное представление, — отпарировала Лина. — Я, к примеру, тоже была анархисткой, да еще какой! А на свидание ни разу не опоздала. — Сквозь ее мягкий акцент прослушивалась насмешливость.

— Таких женщин, что умудряются не опаздывать, не бывает, — поддался ее шутливому тону Хаджумар.

— Не опаздывала я на свидание потому, что его еще у меня не было, — засмеялась она и смело протянула ему ладонь. — Пора нам знакомиться. Лина.

— Ксанти, — коротко сказал он.

— Ксанти… Звучит, — усмехнулась она. — Но я вам назвала свое настоящее имя.

— Ксанти, — упрямо повторил он.

— Ну что ж, — после паузы сказала она. — А я переводчица советника Ксанти.

— Должен вас предупредить — я уже почти все по-испански понимаю. Говорю плохо. Могут не понять. Я не хотел бы говорить по-русски. Предлагаю немецкий. И вы его знаете, и я. К тому же в Македонии язык германцев в ходу.

— Принято. — Показывая на сваленное дерево, она предложила: — Сядем?

— Сядем, — охотно согласился он, с явным удовольствием вытянул ноги, затем снял берет и, прислонившись к стволу, закрыл глаза.

Лина осторожно отломала несколько торчащих веточек и тоже уселась. Глянув на советника, она с удивлением заметила, что он спит. «Моментально уснул!» — ахнула она, и ей стало обидно: она рядом с ним, а он, видите ли, преспокойно спит! Такое женщине трудно перенести. Она протянула руку к плечу советника, чтоб хорошенько встряхнуть его. Но рука повисла в воздухе, и, вместо того чтобы разбудить его, Лина наклонилась, чтобы лучше рассмотреть лицо советника. Сейчас, когда жгучие, пронзительно-задумчивые глаза его были прикрыты, весь его облик приобрел поразительно тихий, мирный вид. Казалось, у него нет никаких забот, ему ничего не угрожает и он полностью отдался сну. Короткая стрижка… Высокий лоб… Губы застыли в едва заметной доброй улыбке. Брови — черные, пышные, так и приковывают к себе, левая, слегка приподнятая, нервно дернулась раза три, точно отгоняя непрошеную мысль. Это подергивание умилило Лину, и ей ясно представилось, каким он был мальчишкой — не по-детски рассудительным и в то же время нетерпеливым, не терпящим фальши. Ей захотелось притронуться к брови, пригладить ее… «Красивый мужчина», — невольно сделала она вывод и горько усмехнулась: разве красота дает гарантию от гибели? Что с советником будет через день? Да чего там день?! Через двадцать минут они предстанут перед анархистами, и неизвестно, во что это выльется.

Берет выпал из рук советника, и это заставило его открыть глаза. Увидев устремленный на себя взгляд Лины, он сконфуженно поднял берет с земли.

— А мне говорили, что… советник Ксанти не спит пять-шесть дней кряду.

— Неверно, — отрицательно покачал он. — Я ежедневно спал по два часа тридцать минут. Пока ехали с добровольцами из казармы на стрельбище и обратно…

— О-о, — только и сказала она.

— Надо было научить их стрелять… Мужества у них много, но никогда раньше винтовки в руках не держали.

— А бьют регулярные части! — с вызовом заявила она.

— Бьют, — охотно подтвердил советник. — Эту бы отвагу да умеючи! Идут на фронт, как… как на корриду: всей семьей, заводом, фабрикой! Стащишь за ногу танцующего. на бруствере храбреца, спросишь: «Зачем зря голову подставляешь?» — а он в ответ: «Я испанец! Пусть видят, что мы их не боимся!» — Он неожиданно повернулся к ней: — И для вас война — игра? Нарядились в брюки, на бок пистолет пристроили… Что, не нашлось мужчины на ваше место?

— О мужестве судят не по штанам и юбкам, — вспыхнула она.

— Во-во! Сейчас вы скажете: «Я испанка! Пусть видят, что я их не боюсь!»

— Я не испанка, я из Аргентины, — парировала она.

— Слышал: бомбочками баловались, — сказал он. — А война— дело намного сложнее, чем бомбу в фаэтон бросить.

— А чем, собственно, вы от испанцев отличаетесь? — спросила она. — Тоже на бруствере танцуете!

— Что? — поразился советник. — Откуда вы взяли?

— Почему согласились идти в отряд анархистов?

— Им нужен военный советник.

— Это безумие! — заявила Лина. — Они ненавидят коммунистов. Не удивлюсь, если через несколько часов нас привезут назад на носилках. Только разговаривать мы не сможем. Тогда уж вы выспитесь!

— А чего же вы не отказались? — По тону можно было легко угадать, что он улыбается.

— Тайна. Пусть у меня тоже будет тайна. Как и у вас, камарада Ксанти… Еще не поздно отказаться. Подумайте.

Советник устало поднялся:

— Как долго добираться до бригады Дурутти?

— Минут двадцать. А если туда и обратно…

— Обратно не будет, — прервал он ее. — Пойдемте.

Штаб бригады располагался в доме богатого буржуа, бежавшего к франкистам. Просторная прихожая, широкая мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Во всю стену массивные портреты предков хозяина дома, по обе стороны порога доспехи крестоносцев. Из глазницы правого шлема торчала трость. Поверх портретов — красно-черный плакат с надписью «Вива, анархия!» И лестница, и все пространство вдоль стены забиты бойцами. Они хохотали, весело наблюдая за тем, как женщина лет двадцати семи, ухватившись обеими руками за перила лестницы, отбивалась от двух бойцов, которые старались стащить ее вниз.

— Не уйду, хоть убейте! — визжала женщина. — Не уйду! — Ее щедро напудренные щеки и красные губы дрожали от негодования.

— За шею ее, за шею, Аугусто! — подсказывали снизу бойцы.

— А чего ты, Гарсиа? Боишься ее?

Аугусто отпустил женщину, вытер пот со лба.

— Чертова баба! Да понимаешь ли ты, что этот дом — ключевая позиция? Девкам тут оставаться незачем.

— Нельзя! — подтвердил и Гарсиа.

— И для нас ключевая позиция! — подхватила женщина. — Когда хозяин удрал, мы так себе и сказали: раз революция, раз республика, раз свобода, то и нам хватит ютиться в малюсеньких комнатушках. Займем особняк! А теперь вы явились.

В дверях на втором этаже показался грузный мужчина, весь увешанный патронными лентами, с двумя гранатами на поясе, с револьвером и пистолетом. Гарсиа бросился ему навстречу:

— Педро, Дурутти приказал оборудовать позиции. Куда пулеметы ставить?

— Э-э, — отмахнулся Педро. — Помогите мне. — И скрылся в соседней комнате.

— Я пойду, — предложил Аугусто Гарсиа. — А ты валяй свою агитацию — у тебя хорошо получается.

— Каброн! — выругалась женщина. — Злой он.

— Будешь злой, когда фашисты жену и детей расстреляли, — сказал Гарсиа. — Как тебя звать?

Один из бойцов заиграл на гитаре веселые танцевальные мелодии. Женщина с ходу стала пританцовывать, кокетливо крутясь вокруг Гарсиа, произнесла:

— Зови меня Хехе.

— Хехе… — удивился Гарсиа. — Да что это за имя? Никогда не слыхал.

— У тебя молоко на губах, — отмахнулась от него Хехе. — Не нравится — иди дальше!

Вокруг захохотали.

— Здорово она тебя отшила! — злорадно прокричал боец, развалившийся на ступеньках возле статуи Афродиты.

Гарсиа ошарашено оглянулся, но не рассердился и дружелюбно стал объяснять женщине:

— Пойми, Хихи… Тьфу, черт! Хехе! У нас теперь все равны. У каждого должна быть приличная профессия.

Во входной двери показались Хаджумар и Лина. Остановившись у порога, молча стали оглядывать помещение и бойцов. Брови советника нахмурились. Никто не спросил у них, кто они такие, зачем пришли, никто не обратил на них внимания — все были заняты тем, что подтрунивали над Гарсиа и Хехе. Лина увидела, что советнику не нравится, как ведут себя анархисты в штабе, и терпеливо ждала дальнейших событий.

Хехе, соблазнительно виляя бедрами, танцующей походкой удалилась от Гарсиа. Распахнулась дверь. Педро и Аугусто вытолкали из комнаты величественную двуспальную кровать с высокими резными спинками.

— Святая Мария, хозяйскую кровать взяли! — ахнула Хехе.

— Куда поставим? — спросил Аугусто.

Педро огляделся и указал на самое неподходящее место — посреди второго этажа, прямо напротив лестницы:

— Сюда.

— А почему не в той комнате, где ты остановился?

— С этим подонком я больше не намерен в одном помещении находиться, — разозлился Педро. — Храпит не переставая!

— Сейчас у тебя унизительная работа, — догнав Хехе, сказал Гарсиа.

— Почему унизительная? — продолжала танцевать женщина.

— Ну, потому что… — растерялся Гарсиа. — Тебе приходится… Как бы это сказать? Зарабатывать деньги… э-э… таким делом…

— Каждый зарабатывает деньги, как может, — беспечно заявила Хехе.

Педро и Аугустино установили кровать. Педро, отойдя на два шага в сторону, причмокнул от удовольствия губами.

— А здесь недурно! — С разбега бросился на кровать, утонул в пышных перинах.

Аугусто, желая помочь другу, вытащил пистолет и направил его на Хехе:

— Ты еще здесь? Подружки ушли, а ты сама лезешь на мушку, — и стал прицеливаться в нее.

Прервав танец, женщина испуганно бросилась за спину Гарсиа.

— Он убьет меня!

— Погоди, Аугусто! — закричал Педро и, вскочив с кровати, направился к двери, в которую только что вынесли кровать. — Последняя попытка. — На пороге он оглянулся, удивленно спросил у Хехе: — Заставляешь себя ждать?

Хехе, опасливо обходя Аугусто, медленно исчезла за дверью следом за Педро. Аугусто засмеялся в лицо Гарсиа: — Вот такая агитация ей нужна, друг! — и, не снимая сапог и куртки, бросился на кровать, подражая Педро.

Гарсиа спустился по ступенькам, отнял гитару у бойца:

— Отдай! Не то исполняешь, — и заиграл грустную мелодию.

Шумно распахнулась входная дверь. Из ночной тьмы в холл ворвались несколько анархистов. Впереди двигался порывистый высокий мужчина. Глаза горели лихорадочным огнем.

— Дурутти! — радостно закричал Гарсиа и проворно отложил в сторону гитару.

И остальных бойцов появление комбрига обрадовало, видно было, что они любят его и гордятся им. Кое-кто поднялся, стал часовым у зашторенных окон; дремавшие на полу и на лестнице подняли голову, подтянули ноги, давая проход комбригу.

— Салюд, камарада! — поднял вверх кулак Дурутти.

Ему недружно ответили:

— Салюд, комбриг! Салюд, камарада!

Дурутти, не заметив Хаджумара и Лину, легко взбежал на второй этаж. Его не смутила кровать, поставленная прямо на пути, он обошел ее и торопливо направился к окну, собираясь распахнуть шторы.

— Здесь душно.

— Стой, Дурутти! — испугался Гарсиа и дернул шнур из рук комбрига. — Фашисты в ста метрах отсюда.

— Надо будет отогнать их подальше, — нехотя отпустил шнур Дурутти.

«Вот ты какой, легендарный Дурутти!» — Хаджумар не спускал глаз с комбрига анархистов, стараясь поскорее раскусить человека, которому должен внушить идеи дисциплины и военной науки, необходимость согласовывать свои действия с другими бригадами. Поскорее бы отыскать к его душевным стрункам ключик, узнать его характер, привязанности, образ мышления… Глядя на Дурутти, Хаджумар мысленно отмечал: порывист, нетерпелив, уверен в себе и правоте анархистов, наслаждается своей популярностью, взгляд острый. Дурутти явно из числа тех, кто доверяет первому впечатлению и кого потом невозможно заставить изменить свою оценку человека. Значит, необходимо сейчас, сегодня же произвести на него впечатление. Но как?

На шум из комнаты вышел Педро. Следом появилась Хехе. Теперь на ней были брюки, на боку нелепо торчал пистолет.

— Эй, вы! Представляю вам: моя боевая подруга Катарина. Прошу любить и жаловать! — увидев Дурутти, Педро ничуть не смутился. — Салюд, комбриг!

— Это ты приказал перетащить орудия к себе на фланг? — не отвечая на приветствие, резко спросил Дурутти.

— Я! — с вызовом заявил Педро.

— Я поставил их в центр! — гневно бросил ему в лицо комбриг.

— Это несправедливо, Дурутти, — возразил Педро. — Уже неделя, как артиллерия находится у Санчеса. А чем он лучше? Такой же командир батальона, как и я. Дай и мне покомандовать пушками!

Хаджумар хмуро посмотрел на Лину, тихо спросил:

— Правильно ли я понял, что этот человек отменил приказ командира?

— Вы неплохо знаете испанский, — похвалила переводчица.

Интересно. Эта стычка должна прояснить характер комбрига. Хаджумар ждал.

— Педро, ты не прав, — сказал Гарсиа.

— А ты помалкивай, — оборвал его Педро.

— Я командир бригады, и я решаю, где находиться артиллерии, — напомнил Дурутти. — Она будет в центре!

— Ты забыл, что я тоже анархист, и я желаю, чтобы пушки стояли на левом фланге. — Рука Педро потянулась к кобуре. — И никто не помешает мне это сделать!

— Они останутся в центре! — Пальцы Дурутти скользнули к кобуре, стали отстегивать ремешок.

— Я знаю, почему артиллерия охраняет только Санчеса, — выхватил пистолет Педро. — Он твой любимчик! — Педро взвел курок.

«Эге! Это уже не шуточки!» — Хаджумар почувствовал, как тело его напряглось. Еще не хватало, чтоб Дурутти погиб на глазах советника, так и не успевшего приступить к своим обязанностям.

— Я командир бригады. — И в руках комбрига запрыгал пистолет.

— Стой! — тело Хаджумара метнулось по лестнице, и он в несколько секунд оказался между Педро и Дурутти, закричал по-немецки: — Что вы делаете?

— Уйди, амиго, изрешечу тебя! — пригрозил Педро. — Или ты не слышал обо мне?

— Не мешай, парень! — закричал и комбриг. — Я с ним разделаюсь. Он предает идеи анархии!

— Смерть тебе, Дурутти! — Оттолкнув Хаджумара, Педро направил пистолет на комбрига.

Раздался выстрел, но секундой раньше Хаджумар ловко подсек руку Педро вверх, выбил пистолет и бросил анархиста на пол.

— Не признак мужества, когда рука меч обнажает из-за пустяка, — укоризненно покачал головой Хаджумар.

Дурутти посмотрел вверх, на потолок с дыркой, перевел взгляд на Хаджумара.

— Что ты сказал?

— Это не я сказал — Фирдоуси. — И попросил Лину: — Переведите. Камарада, башни долговечнее людей. А отчего рушатся? Маленький камушек отваливается от громадной стены. Остальное сделает время: за первым отвалится второй, затем третий… А потом и стена рухнет.

Лина перевела.

— А-а, комбриг, ты башня, — догадался Гарсиа и, смеясь, показал пальцем на Педро: — А он камень, что отваливается.

Дурутти гневно посмотрел на Лину, потом на Хаджумара:

— На немца ты не похож, хоть и шпаришь фразы чисто. Кто такой?

— Ее я знаю, — вмешался Антонио. — Она из Аргентины. На ее счету немало отчаянных дел. За ней охотилась полиция. Вся своя!

— Это правда? — обратился к Лине Дурутти.

— Да, — согласилась Лина. — Я очень нравилась полиции. И я тебя тоже знаю.

— Меня все знают, — невозмутимо произнес Дурутти и показал на Хаджумара: — Он кто?

— Вам нужен военный советник.

— А-а, — вспомнил комбриг и жестко спросил: — Коммунист?

— Коммунист, — твердо ответил Хаджумар.

Вокруг раздался ропот.

— Анархистам не нужен коммунист! — выкрикнул Педро и рванулся было к Хаджумару, но его удержали.

— Тихо! — закричал Дурутти и попросил Лину: — Передай ему: я не позволю коммунисту сбивать на пол анархиста. И еще: я не позволю разводить агитацию. Мне нужна его голова, а не язык.

«И это вместо того, чтобы дать команду арестовать и осудить Педро. Вот тебе и благодарность за то, что спас комбрига от смерти», — с горечью усмехнулся Хаджумар и сказал Лине:

— Мне не переводите, я все понял. Но ему передайте: я прибыл воевать с фашистами.

— Передайте ему, — выслушав Лину, сказал Дурутти, — трусов я расстреливаю из этой штуки. — Он поднял пистолет. — Я имею право стрелять в трусов. Мне было шестнадцать, когда я первый раз швырнул бомбу в богачей. Я дрался на баррикадах, я похищал судей, я совершал налеты на банки, я познал десятки тюрем. Восемь стран меня высылали за пределы своих границ. В Испании, Чили и Аргентине меня приговорили к смертной казни. А я продолжаю бороться.

— Лина, передайте ему: я не люблю много слов. — Советник взял из рук комбрига пистолет, отсчитал четыре патрона на ладонь, остальные вложил опять в пистолет и возвратил его ему: — Четыре патрона ему, четыре — мне… Разить трусов.

Вокруг замерли. Потом Гарсиа произнес задумчиво:

— Это справедливо.

— Дурутти, он и для тебя взял «душечку», — зло прыснул Педро.

— Молчи! — взбесился комбриг. — Он намекает мне? — Он в гневе прошелся по помещению, взгляд его блуждал, выискивая способ немедленной проверки на смелость военного советника. — Отлично! — Он подбежал к окну, сорвал штору.

— Дурутти, осторожнее! — испугался Гарсиа. — В ста метрах фашисты!

Дурутти оттолкнул Гарсиа, встал спиной к окну:

— Прочь! Я покажу этому штабишке, что я не трус. Ярче зажгите свет!

Педро охотно бросился к выключателю и щелкнул им. Свет люстры ярко осветил помещение. Все, с испугом прислушиваясь, ждали. И недолго. Раздался выстрел, и тут же зазвенела люстра.

— В люстру попали! — облегченно вздохнул Гарсиа.

— Слава Марии, промазали! — улыбнулся Аугусто.

«Сумасшествие какое-то!» — подумал Хаджумар.

Дурутти нетерпеливо отошел от окна, хмуро сказал:

— А теперь пусть встанет… коммунист!

— Это невозможно! — встрепенулась Лина.

Хаджумар поглядел по сторонам, убедился: анархисты ждали, что он предпримет. Он мягко отстранил Лину, вставшую на его пути, направился к окну. «Вот тебе и испытание, которое ты искал, но как оно глупо и бессмысленно!»

— Камарада, советник! — закричала Лина. — Это самоубийство.

Хаджумар неторопливо облокотился на подоконник и не стал поворачиваться спиной к окну. Все притихли в напряженном ожидании. Опять раздался выстрел, потом второй, послышалась пулеметная очередь. С головы Хаджумара слетел берет, зазвенел хрусталь люстры. Через всю комнату метнулась фигура Лины. Девушка щелкнула выключателем. Наступила темнота.

— Дети! Ну маленькие дети! — поразилась Лина и зло приказала: — Прикройте штору!

Кто-то задернул штору, включил свет. Хаджумар спокойно щурил глаза от яркого блеска люстры.

— Вы не хотите жить? — обрушилась на него переводчица.

— Я люблю жизнь, — не согласился с ней Хаджумар.

— И подставляете свой лоб пуле?

— Глупо, конечно, — согласился советник. — Но вы же все понимаете. Я вынужден был это сделать… Там республиканцы стоят насмерть. А эти отсиживаются в замках. Мне надо из них сделать хороших солдат.

— Понятно: борьба за души, — не успокаивалась Лина. — Но не слишком ли тяжкой ценой?

— Жаль, что приходится завоевывать доверие таким образом, — вздохнул Хаджумар. — Не умом, не талантом, а вот так…

Дурутти прислушался к гулу одобрительных голосов, подошел к Хаджумару, всмотрелся в его лицо. Их окружили плотным кольцом. Комбриг широко улыбнулся:

— Ты похож на испанца, черный, как все мы. Я знаю, откуда ты, но мне говорили, что все люди там — блондины.

— Он забыл о конспирации, — сказал по-немецки Лине советник и недовольно покачал головой. — Я из Македонии. Продавец апельсинов.

Дурутти пристально всмотрелся в анархистов и многозначительно сказал:

— Наш военный советник из Македонии, — и повторил: — Из Македонии! Понятно?

Гарсиа просиял:

— Теперь мы знаем, что он из Македонии.

— Македонец, сразу видно, — пробасил Аугусто.

— Продавец апельсинов, из Македонии, — раздались голоса.

Комбриг довольно посмотрел на Хаджумара:

— Видишь, все знают, что ты из Македонии, — и протянул руку: — Дурутти.

— Ксанти, — пожал руку комбрига советник.

— Полковник Ксанти, — поправил его комбриг и вновь нахмурился. — В деле проверим тебя, коммунист, в деле.

Жить будешь в моей комнате, вон там, — показал он на дверь в глубине площадки.

— Я буду приходить поздно ночью, камарада Дурутти, — усмехнулся Хаджумар. — Не боишься, что прерву твой сон?

— А где ты намерен проводить ночь? — резко спросил комбриг.

— Ты видел, как те стреляют? — кивнул на окно советник. — Я не хочу, чтобы твои бойцы так же мазали. Я буду учить их стрелять без промаха. Днем мятежники не позволят, придется проводить занятия ночью.

Дурутти улыбнулся — идея советника пришлась ему по душе.

— Записывай и меня в ученики, — хлопнул он ладонью по плечу Хаджумара и тоже кивнул головой на окно. — А сам, наверно, рад, что те плохо стреляют. А то бы мы с тобой разговаривали там, — показал он на небо.

Бойцы засмеялись шутке комбрига. Только советник не улыбнулся.

Катарина, не сводя глаз с Хаджумара, вздохнула:

— А он красивый.

— У тебя одно на уме, — махнул рукой Педро.

— Я хочу задать ему один вопрос, — обратился к Лине Аугусто. — Мы здесь, потому что ненавидим фашистов. Они уничтожили мою семью. А он не уехал отсюда. Зачем? Ему там плохо жилось?

— Нет, жилось хорошо, — ответил Хаджумар. — А не уехал, потому что тоже ненавижу фашизм.

— Не люблю коммунистов, — признался Гарсиа. — У вас слишком много законов. Свободному человеку и разгуляться негде. А в мире должно быть иначе. Каждый должен делать то, что ему нравится. Я требую уничтожить деньги, чтоб люди перестали гоняться за ними. Я требую уничтожить правила уличного движения. В самом деле, почему я должен ехать прямо, если я хочу повернуть налево?

— И ты едешь прямо, на красный свет, и врезаешься в машину, неся смерть людям. Ты называешь это свободой, а я насилием! — Видя, что все прислушиваются к ним, Хаджумар задал вопрос: — Вы хотите уничтожить все?

— Да! — подтвердил энергично Педро. — Не оставим от старого безмозглого мира камня на камне. Мы заново построим все!

— И культура вам не нужна? — спросил Хаджумар.

— У нас будет своя культура, — отрезал Педро.

— Нам ничего не надо от старого мира, — подтвердил и Гарсиа.

— И песни Лорки? — показал на гитару в его руках Хаджумар.

— Мне его песни очень нравятся, — растерялся Гарсиа.

— Анархия создаст свои песни! А эти уничтожим, — заявил Педро.

— Опоздал! — с горечью сказал советник. — Фашисты уже расправились с Лоркой.

— Нет! — побледнел Гарсиа.

— Они расстреляли его.

Гарсиа, поняв, что советник сказал правду, прислонил гитару к стене.

Дурутти, разложив карту на кровати, позвал:

— Эй, коммунист, подойди сюда.

Хаджумар склонился над картой, спросил:

— Где фронт?

— Везде! — широко повел руками комбриг.

— Я спрашиваю, где проходит линия фронта?

— А черт его знает! — пожал плечами Дурутти и хитро глянул на него. — Ты военный спец — ты и решай где.

— Как же вы воюете? — невольно поразился Хаджумар.

— Эй, Гарсиа! — позвал комбриг. — Скажи ему, как мы воюем.

— Откуда в нас стреляют — туда и мы, — охотно поделился опытом молодой анархист.

— Вот-вот, бьем врага, где застанем.

Хаджумар посмотрел на Дурутти.

— Где нет дисциплины, Дурутти, там нет армии. Почему ты не прогонишь Педро?

— Он анархист и ненавидит фашистов, — насупился комбриг, лицо его стало озабоченном. — В штабе мне сказали, что моя бригада должна остановить мятежников, наступающих по дороге Валенсия — Мадрид. Я встречу их артиллерией.

— Ты поставил ее в центре? — всмотрелся в карту советник.

— На войне как в шахматах — всегда укрепляй центр.

— Рельеф местности позволяет им впритык подойти к правому флангу, — прикинув ситуацию, предупредил Хаджумар.

— Чепуха! — возразил Дурутти. — Они пройдут здесь: интуиция меня не обманывает.

— Вам нужен военный советник, который восхищался бы вашей интуицией? — выпрямился Хаджумар, поняв: если не сумеет отстоять свое мнение сейчас, потом поздно будет заставить его прислушиваться к себе.

— Дурутти — очень вспыльчивый человек, — предупредительно напомнила Лина. — Он истинный испанец.

— А я тоже южанин и тоже вспыльчивый человек, — твердо заявил советник и предложил: — У меня в пистолете четыре его пули. Если фашисты ударят в центр, я одну из них пущу себе в лоб.

— Это мужской разговор, — оживился Дурутти. — Пари есть пари. А если франкисты ударят во фланг, то я должен выстрелить себе в лоб?

— Нет, — поставил свое условие Хаджумар. — Ты обязан будешь забыть о своей интуиции.

— Ха! — удивился комбриг. — Согласен! — Он протянул руку Хаджумару, тот хлопнул по ней ладонью. — Ставь артиллерию куда хочешь.

— Мы это сделаем точно в нужный момент, — заявил советник и углубился в изучение карты.

Как ни прикидывай, карта давала однозначный ответ: положение катастрофическое. Немало ошибок совершено, и очень много времени потрачено на бесполезные споры и дебаты, как защищать Мадрид, надо ли его защищать и где развернуть оборону. И вот результат: выбран отнюдь не лучший вариант обороны, а времени на оборудование новой позиции нет. Надо искать выход в неожиданных тактических ударах. Но не с такими войсками, где расположение артиллерии определяют не соображениями успешной обороны, а престижными мотивами. И разве возможно воздействовать на разум таких, как Педро? Их уже не перевоспитаешь, чересчур обработаны, охвачены жаждой делать только то, что им хочется. А война — это испытание, в котором каждый человек делает то, что требуется для победы. Но бойцов не хватает, и, значит, придется опираться и на анархистов. Надо добиться, чтобы такие, как Гарсиа, Аугусто, эти простые крестьяне, одурманенные лживыми лозунгами о вычурной свободе личности, поняли, что победа не придет без умения воевать. Им надо наглядно показать, как куется успех.

Он рассуждал, а глаза его бегали по карте, выискивая, за что бы зацепиться, хотелось отыскать и использовать любой маломальский шанс, дававший дополнительную возможность для отражения атаки. Уже несколько раз палец его утыкался в мост, находившийся в тылу мятежников. Несколько дней назад он был в руках республиканцев, но уже тогда надо было предусмотреть опасность захвата его франкистами. Но никому в голову не пришло заминировать его, чтобы взорвать при отступлении.

Хаджумар чертыхнулся: будь мост взорван, сколько дней было бы выиграно для организации стойкой обороны. Мысль никак не желала мириться с тем, что он целехонький и помогает врагу. И пришло твердое решение: мост должен быть взорван. Как? Он этого еще не знал, но упрямог твердил себе: мост необходимо разрушить. Но кто это сделает? У бойцов нет такого опыта. Значит, придется идти самому. Нужно, чтобы люди поверили в него, советника, чтобы у него появился костяк бойцов, на которых можно опираться. К тому же это тот случай, та операция, на которой можно научить двух-трех анархистов умению воевать. И Хаджумар кивнул на карту и тихо, чтоб никто из бойцов не услышал, произнес:

— Камарада Дурутти, этот мост очень нужен мятежникам.

— Что ты предлагаешь?

— Надо взорвать его, — заявил советник. — Пойти и взорвать.

— Кто пойдет? — удивился Дурутти. — Там же фашисты. Хотел бы я видеть этого сумасшедшего.

— Я пойду, — сказал Хаджумар и надел на себя берет, повязал шарф на шее. — Ну как?

— Испаньеро! — засмеялся комбриг. — Нет, каталонец!

— Дай мне двух бойцов, — попросил советник.

— Значит, ты всерьез? — посуровел Дурутти и, помедлив, крикнул: — Всем — сюда! — И когда собрались бойцы, сказал: — Кто желает пройтись с камарада советником в тыл мятежников?

— Я, — вышел вперед Педро.

— Нет, — сказал по-испански советник. — Пойдет он, — показал на Аугусто.

— Меня выбрал, — довольный, усмехнулся в лицо Педро Аугусто.

Хаджумар нагнулся к гитаре, поднял ее:

— И этот, что не любит правила.

— Пойдете через два дня, — сурово произнес Дурутти.

— Нет, — не согласился советник.

— Два дня вам хватит на подготовку, — отрезал комбриг. — Это приказ.

— Нет, не через два дня, — заупрямился Хаджумар. — И даже не завтра. Сейчас пойдем… Дорога каждая минута, камарада комбриг. — Тол у вас есть?

— Тол есть, — сказал комбриг.

Лина протянула руку к гитаре, сказала:

— Тол понесут мужчины, а гитару — я.

— Нет, — отрицательно покачал головой Хаджумар. — Вы не пойдете с нами.

— Решили избавиться от меня? — вспыхнула переводчица. — Не выйдет!

— Это опасное дело.

— Я с опасностью свыклась с тринадцати лет, камарада советник.

…Когда Хаджумар, Аугусто, Гарсиа и Лина ушли готовиться к операции, Педро пристал к Дурутти:

— Тебе нужен советник или диверсант?

— Он сам захотел, — ответил комбриг.

— Один шанс из ста, — произнес кто-то из бойцов.

Дурутти проворно повернулся к бойцам:

— Вы понимаете их?

— Кого? — удивился Марио, старый анархист, всю жизнь посвятивший движению.

— Коммунистов? У всех у них — у русских, испанцев, немцев, чехов — есть что-то общее… — Он помолчал, наконец с усилием отогнал посторонние мысли, оглянулся, резко сказал: — Я приказал во всех окнах расставить пулеметы, поставить часовых возле здания…

— Хорошо, — покорно произнес Педро.

— Я сам проверю, — предупредил Дурутти и вошел в комнату.

Педро оглядел бойцов, скомандовал:

— Эй, Антонио, тащи пулемет к этому окну… Ты, Марио, будешь часовым… Марш за здание… — и повалился на кровать.

Катарина подошла поближе к нему, облокотилась на спинку кровати:

— Скажи, почему командир Дурутти? Он самый смелый?

— Заткнись! Тебя не спросили.

— Тебя окопы сделали грубияном… Был у меня Пабло. Такой внимательный! А сколько покупал конфет.

— Каждый услаждает женщину чем может.

— А ты раньше был торговцем?

— Буду… Я всегда мечтал о своем деле. Чтоб магазин был. Чтоб я стоял за прилавком. Чтобы люди мне кланялись…

— Не все тебя ценят… Вот и македонец… Он отказал тебе.

— Ну и черт с ним! Идти в тыл врага — небольшая радость.

— Кого больше боишься: коммунистов или тех? — показала она на окно.

— Победим тех, возьмемся за этих!

— Когда два твоих врага дерутся, лучше в сторонке постоять. Подождать, пока один из них другого… за глотку… И у победителя силы будут на исходе… Тогда и ударить и свалить его можно.

Педро привстал на кровати, посмотрел на нее внимательно:

— Ты не потаскушка. У тебя мужские разговоры.

— Дурутти забывает об анархии. Не такой нам нужен вождь. Ты должен быть на его месте.

— Ты вот что! — задохнулся от гнева Педро, так неприятен был ему намек на то, что его обошли: — Ты ласкай мое тело, а не слух!