Подлинная история тамплиеров

Глава первая. Жак де Моле, последний Великий магистр (1292–1313)

Жак де Моле, последний Великий магистр тамплиеров, стал фигурой легендарной. Для одних он был мучеником, для других — еретиком. Его называли либо жертвой заговора, либо человеком, получившим по заслугам за преступления своего ордена. О Жаке де Моле сочиняли пьесы. Его имя взяла себе группа молодых масонов. Был ли он последним главой тайного общества? Или еретиком, отрицавшим божественность Христа? Или просто честным и преданным воином, попавшим в расставленную королем Франции западню, реликтом уходящего мира?

Кто он, этот человек, стоявший во главе тамплиеров в последние дни существования ордена?

Очень многие обстоятельства жизни последнего Великого магистра остаются неизвестными. Почти все сведения о его личности дошли до нас из приобщенных к делу собственных показаний Жака де Моле, которые он дал после ареста в 1307 году.

В первом протоколе, составленном 24 октября 1307 года, то есть спустя одиннадцать дней после задержания, Жак свидетельствует, что является членом Ордена рыцарей Храма в течение сорока двух лет. Он был принят в орден в городе Боне, что в епархии Отен, Юбером де Перо и Амори де ла Рошем. Если считать, что Жак стал тамплиером лет в семнадцать, то к моменту ареста ему было около шестидесяти. Впрочем, Жак мог вступить в орден, когда был чуть моложе или существенно старше.

О месте рождения Жака де Моле мы также не можем судить со всей определенностью. По-видимому, он родом из Бургундии, где есть несколько селений с названием Моле. Автор биографии Великого магистра Ален Демюрже сводит возможность выбора к двум городам, но мы не вполне уверены в правомочности такого ограничения.

Если Жак де Моле родился в Бургундии, то на него не распространялась юрисдикция французского короля — ведь Бургундия в то время входила в состав Священной Римской империи. Однако Жак, похоже, считал себя французом.

О семье Жака и раннем периоде его жизни нам вообще ничего не известно. Не знаем мы и причины, по которой он пожелал вступить в Орден тамплиеров. Не сохранилось ни одного документа ордена, где бы упоминался Жак де Моле и по которому мы могли бы судить, чем он занимался до избрания Великим магистром. По иронии судьбы, о самом знаменитом Великом магистре тамплиеров нам менее всего известно. Весьма вероятно, что сведения о раннем периоде его жизни содержались в бумагах, которые были утеряны после захвата турками Кипра в 1571 году. Но что толку знать, где находились эти сведения, если мы не имеем представления, в чем они состоят?

Жак де Моле стал Великим магистром в критический момент для тамплиеров и всех латинских королевств. В 1291 году, когда пала Акра, он, скорее всего, находился на Святой земле. Нельзя исключить, что Жак оказался одним из немногих покинувших город рыцарей, хотя этот факт нигде не упомянут. Более вероятно, что он в это время был в одном из укрепленных пунктов ордена, например в Сидоне или на Кипре.

После гибели Гийома де Боже, павшего при защите Акры, Великим магистром стал командор ордена на Востоке Тибо Годен. Из всех уцелевших храмовников он занимал самый высокий пост в иерархии ордена, чем, по-видимому, и объясняется его избрание[288]. Сохранилось лишь несколько писем, относящихся к короткому периоду пребывания Годена в должности Великого магистра. Он умер до апреля 1292 года, поскольку именно тогда Жак де Моле направил в Испанию депешу с разрешением продать участок земли в Арагоне, которую подписал как магистр тамплиеров.

Что же оставалось от ордена, когда Великим магистром стал Жак де Моле?

Хотя тамплиеры храбро сражались в Акре, после падения города почти вся вина за поражение легла на них — так, по крайней мере, это выглядело в глазах Запада. Именно поэтому Жак полагал своей главной и первоочередной задачей возврат утраченных земель прежних латинских королевств. Для этого, как он считал, было необходимо сохранить последнее христианское государство на Востоке — Армению, которая находилась на территории, расположенной в юго-восточной части современной Турции.

В начале 1292 года папа Николай IV направил тамплиерам и госпитальерам послания, в которых приказывал им «прийти на помощь Армянскому королевству и встать на его защиту, использовав галеры, что находятся у них по воле апостольского престола, дабы противостоять врагам Креста Господня»[289]. К сожалению, Армения была ослаблена междоусобной борьбой внутри правящего семейства и лишена поддержки, некогда получаемой от латинских королевств. Попыткам помочь армянам мешала и война между венецианцами и генуэзцами. Эти два купеческих государства держали в своих руках значительную часть средств для морских перевозок войск и грузов, и их противостояние затрудняло плавание в восточной части Средиземного моря.

В течение какого-то времени в руках храмовников еще оставался остров Руад — как раз напротив города Тортоса. Там Жак де Моле рассчитывал накопить силы для того, чтобы вторгнуться на территорию сарацин и начать возврат утерянных земель. Руад в этих планах играл всего лишь роль плацдарма для наступления. Это был крошечный каменистый остров, лишенный пресной воды. В 1300 году он и стал исходным пунктом для задуманного вторжения, при котором с запада на сарацин должны были двинуться крестоносцы, а с востока — монгольские воины. В силу разных причин, включая погоду и разногласия между монгольскими вождями, запланированное вторжение не состоялось. Правда, тамплиеры и их союзники смогли взять Тортосу, но, не получив помощи, не смогли ее удержать и были вынуждены вернуться на Руад.

Этот остров они удерживали до 1302 года, когда на Руад двинулся египетский флот. Во главе сарацин стоял эмир Саиф аль-Дин Есендемюр, «рожденный от христианина и некой женщины в земле, называемой Грузией»[290]. Это означало, что он был выходцем из славянских земель[291], захваченным в плен и проданным в рабство в Египте. У тамплиеров не было достаточно крупных судов, чтобы противостоять египтянам на море или уйти от погони. После короткого сражения рыцарям и подчинявшимся им воинам пришлось сдаться. Тамплиерам был обещан свободный проход, но, «поскольку сирийские пешие воины сопротивлялись так яростно, что нанесли большой ущерб сарацинам, те отрубили им головы всем до единого, а братьев Ордена тамплиеров с бесчестьем отправили в Вавилон»[292]. Такова метафора хрониста, который пытался довести до сведения читателя, что тамплиеры были проданы в рабство подобно евреям, угнанным в вавилонский плен[293]. В данном случае речь шла о невольничьих рынках Египта.

Когда сарацины взяли Тортосу, Жака там не было. Он оставался на Кипре, пытаясь раздобыть корабли, чтобы послать их для спасения защитников города. Однако лучше бы он сам оказался в рядах последних, ибо потеря Руада и пленение тамплиеров в недалеком будущем будут использованы на процессе против ордена.

Перед лицом грозившей крестоносцам катастрофы и полного хаоса на Востоке, не имея ни средств, ни людей, поток которых с Запада практически прекратился, Жак де Моле почувствовал необходимость самому принять участие в вербовке новых членов ордена. В 1293 году он покинул резиденцию тамплиеров на Кипре, чтобы зажечь энтузиазм в сердцах правителей Европы и призвать их к походу для освобождения Иерусалима. Кроме того, он хотел проследить за благополучным разрешением споров, связанных с некоторыми владениями храмовников. И наконец, Великий магистр намеревался созвать совещание глав командорств и других руководителей ордена в Европе.

Два последующих года Жак де Моле без устали колесил по тем странам, где тамплиеры были особенно сильны: а именно по Франции, Провансу, Бургундии, Испании, Италии и Англии. В августе 1293 года в Монпелье состоялось общее собрание ордена, а в июне 1295 года — еще одно, в Париже. Поскольку по традиции подобные собрания были тайными, то мы остаемся в неведении относительно того, какие темы на них обсуждались.

Нам известно, что Жак присутствовал при интронизации папы Бонифация VIII[294] в Неаполе и, по всем признакам, установил с ним добрые отношения. Разумеется, это не расположило к Жаку смертельного врага папы короля Филиппа IV, однако только взаимная приязнь магистра и понтифика не могла бы стать причиной того, что орден и его глава были выбраны объектами королевской мести. По-видимому, произошло некое событие (предположительно, в 1297 году), которое подтолкнуло короля к мысли избавиться от Жака. Незадолго до этого Филипп позаимствовал у тамплиеров 2500 ливров — сумму довольно обычную для французского монарха. Однако один кипрский летописец отмечает, что помимо этого казначей ордена выдал Филиппу 200 000 флоринов. Узнав о столь крупной ссуде, Жак выгнал казначея, причем даже просьба короля не заставила его изменить это решение.

К сожалению, мы не уверены в надежности этих сведений — не исключено, что они являются выдумкой хрониста. Документы, которые могли бы подтвердить такую ссуду, давно утеряны. Но если все так и было, то мы можем сделать вывод о том, что Жак считал короля ненадежным должником. У Филиппа же в таком случае появилась веская причина позаботиться, чтобы соответствующие бумаги ордена исчезли. Кроме того, становится очевидным, что еще до ареста тамплиеров отношения между ними и королем явно испортились.

В конце 1296 года Жак вернулся на Кипр и оставался на Востоке в последующие десять лет. Он возглавлял неоднократные нападения на Египет с моря и участвовал в неудачном походе в Армению в 1299 году, в результате которого орден потерял там свою последнюю крепость. К началу 1306 года Жак уже знал, какое пагубное воздействие на общественное мнение в Европе оказали все эти поражения. Кроме того, подобно тому как его предшественники позволили впутать себя в междоусобицы предводителей латинских королевств, он оказался вовлеченным во внутренние политические интриги Кипра. Я думаю, что Жак де Моле впал в уныние, когда получил письмо нового папы Климента V, в котором понтифик предлагал Великому магистру изложить свои мысли по поводу слияния двух орденов — тамплиеров и госпитальеров. Идея объединения витала в воздухе давно, со Второго Лионского собора, состоявшегося в 1274 году, но Жак опасался, что на сей раз рыцарям Храма не удастся отсрочить это событие.

Великий магистр знал, что, если ему не удастся убедить папу в целесообразности сохранить самостоятельность тамплиеров, то госпитальеры, их давние соперники, поглотят его орден. В новом — объединенном — ордене Жак не видел для себя места.

Когда Климент V приказал Жаку явиться к папскому двору в Пуатье для обсуждения этого вопроса, де Моле отправил ему письмо, в котором объяснял свою позицию. Однако его доводы против слияния орденов даже самому Жаку казались неубедительными. Он писал, что полагает неправильным просить воина, который некогда вступил в определенное братство, вдруг стать членом другого, что между рыцарями двух орденов, принужденными жить вместе, неизбежно возникнут раздоры. Всем известное (или печально известное) соперничество между орденами исчезнет, но с ним исчезнет и полезное стремление проявить себя более храбрым, благородным, милосердным, чем соперник из другого братства. «Ибо, когда госпитальеры встречались в бою с сарацинами, тамплиеры не останавливались ни перед чем, чтобы выказать еще большую доблесть, и так же обстояло дело с госпитальерами»[295].

Жак признает, что содержание одного ордена обойдется дешевле, но замечает, что неизбежные раздоры сведут это преимущество к нулю. В целом выстроенная Жаком аргументация в защиту независимости тамплиеров оказалась далеко не самой сильной. Однако, хотя он и был крайне обеспокоен предложением папы, я думаю, что главной целью его возвращения в Европу все же оставалось стремление набрать достаточно войск, чтобы вернуть Иерусалим христианскому миру.

В начале письма Жака де Моле есть любопытное место, дающее основание усомниться в твердости его памяти даже в то время, когда магистр был на свободе и ему не угрожали пытки. Он пишет, что в 1274 году присутствовал на соборе в Лионе вместе с Гийомом де Боже, незадолго до того ставшим Великим магистром. Инквизиторам следовало бы изучить это письмо, прежде чем допрашивать Жака, поскольку в нем он сообщает папе Клименту V, что видел во время этого собора короля Людовика Святого. Людовик же умер в 1270 году, то есть за четыре года до собора, о котором идет речь. Если бы это прозвучало на суде, процесс мог бы пойти по совершенно другому пути. Человека, которого посещают видения святого короля, вряд ли могли признать еретиком. С другой стороны, на человека, чья память так ошибочно фиксирует события, трудно полагаться в других делах.

Когда в конце лета 1307 года Жак прибыл в Марсель, до него стали доходить слухи о тамплиерах, которые широко распространились по Европе. До этого времени Великому магистру были ведомы только старые обычные упреки, предъявляемые братьям ордена, — дескать, они исполнены гордыни, скаредны и не щедры на пожертвования, хранят в тайне дела, обсуждаемые на их собраниях, и т. п. Вообразите себе, какой ужас охватил Жака, когда он узнал о новых обвинениях: будто храмовники отрекаются от Иисуса Христа, плюют на крест и богохульствуют.

Откуда взяли начало эти слухи, сказать невозможно, хотя некоторые ученые и предпринимали попытки это выяснить. Считается, что все эти истории из мести сочинили люди, которых изгнали из ордена[296].

К 1307 году уже были в ходу рассказы о неподобающих ритуалах, сопровождающих посвящение в тамплиеры, однако Жак де Моле вел себя так, как будто это его особенно не беспокоило. Он сообщил Клименту V о своем желании, чтобы назначенная папой комиссия изучила истинное положение дел и опровергла навет. После этого Великий магистр вернулся к своим делам. Стоял август 1307 года.

Тайный приказ об аресте тамплиеров появился через месяц.

Все летописцы того времени утверждают, что ни тамплиеры, ни, в частности, Жак де Моле не имели понятия о грядущем аресте. Никто их не предупредил. У них не было времени, чтобы как-то подготовиться, бежать или спрятать важные документы или ценности. Двенадцатого октября, в четверг, Жак де Моле лег спать как глава известного и уважаемого духовного ордена. Тринадцатого октября, в пятницу, он оказался в тюрьме и подвергался допросу в связи с обвинением в преступлениях против Христа.

Что мог чувствовать Жак де Моле, когда Гийом де Ногаре и королевские воины принялись ломать ворота парижского Тампля? Уж не принял ли он суматоху за пожар, или внезапное вторжение неприятеля, или весть о каком-то несчастье на Кипре? Когда эти люди ворвались в спальню Великого магистра и выволокли его на улицу, понимал ли он, что на самом деле происходит?

Запись первого допроса Жака де Моле датирована 24 октября. Это строгий юридический документ, фиксирующий признание допрашиваемого, что при вступлении в Орден тамплиеров сорок два года тому назад ему было велено отречься от Иисуса Христа, что «он, хотя и не по своей воле, совершил»[297]. На вопрос, плевал ли он на крест, Жак ответил отрицательно, добавив, что плюнул на землю.

Жак признался в этих преступлениях, но отрицал, что ему было предложено «совокупиться с другими братьями, и поклялся, что никогда не совершал подобного»[298].

Этого оказалось достаточным для его врагов. На следующий день Жака заставили повторить свои признания перед магистрами Парижского университета, а также написать открытое письмо всем членам ордена, в котором он признавал свою вину и раскаивался. Он призывал братьев сделать то же. Кое-кто откликнулся на его призыв, но далеко не все.

Почему же Жак де Моле признался? Позже он сказал, что его морили голодом и грозили пытками. Я думаю, что в эти первые дни после ареста он просто испытал глубокое потрясение и не смог собраться с духом.

В какой-то момент он, очевидно, осознал, что французский король не имеет власти ни над ним, ни над орденом. На всех последующих допросах Жак отказывается отвечать на вопросы, требуя, чтобы его отправили к папскому двору, ибо только папа имеет право его судить. Этой позиции Жак де Моле придерживался последующие шесть лет. Процесс над тамплиерами продолжался без него — магистр хранил молчание в своей камере.

Без всякого сомнения, его «признание», каким бы оно ни было, нанесло сокрушительный удар по защите ордена. Если бы Жак и другие руководители ордена твердо держались на допросах, убедить общество в виновности тамплиеров оказалось бы куда труднее. Множество людей сомневались в том, что братья ордена были такими злодеями, какими их изображали Филипп и его сподвижники, а известие об отказе магистра признать справедливость обвинений могло бы заставить папу воздержаться от ареста тамплиеров, находящихся за пределами Франции.

Жак не смог возглавить шестьсот с лишним храмовников, которые были вынуждены защищать себя и свой орден. 25 октября 1307 года он повторил свои признания в присутствии двух кардиналов, присланных папой Климентом. Тем не менее в августе 1308 года кардиналы снова допросили магистра в Шиноне. Жак и на этот раз признался в тех же грехах.

Пытали ли его в этот период? Ослабила ли его волю тюрьма? Следует заметить, что Жак де Моле никогда не признавался в чем-либо, кроме участия в неподобающих ритуалах при вступлении в орден. Он плюнул на землю рядом с крестом и отрекся от Христа, а потом продолжал служить как добрый рыцарь и христианин.

На допросе в 1309 году Жак де Моле снова заявил, что он подсуден лишь папе. Когда же ему напомнили о его признаниях, «он, похоже, впал в оцепенение»[299]. Создается образ человека, который эмоционально и интеллектуально сломлен.

Трудно не осуждать Жака де Моле, который хранил молчание в камере, когда множество других людей рисковали жизнью — и теряли ее, — защищая тамплиеров на суде[300]. Свою защиту он, по-видимому, всецело построил на убежденности, что судить его властен только папа. В какой-то момент он, правда, высказался в защиту всего ордена, заявив, что не знает другого духовного братства, которое совершало бы столько милосердных дел, и не знает других людей, которые с такой готовностью отдавали жизнь, сражаясь с язычниками за христианскую веру. Но смертельно испуганный Жак де Моле вновь замкнулся в молчании, когда обвинения против ордена стали множиться и приобретать еще более причудливые формы: тамплиеры якобы поклонялись черному коту, почитали идола, который, по их убеждению, мог уберечь урожай и обогатить братьев, а также в каждую Страстную пятницу мочились на распятие.

После допроса представителями папы Жак провел четыре года в заключении в королевском замке Гизор. С Великим магистром там находились командор Кипра Рембо де Карон, командор Нормандии Жоффруа де Шарне, командор Аквитании и Пуату Жоффруа де Гонневиль и генеральный досмотрщик ордена Гуго де Перо. Климент V настаивал, что этих храмовников самого высокого ранга он будет судить лично.

При этом папа не спешил со своим решением.

У нас нет сведений о том, что происходило с Жаком и его собратьями по несчастью, пока папа размышлял, как ему следует поступить. Наконец в декабре 1313 года, через год после официального роспуска Ордена рыцарей Храма, Климент решил вверить судьбу Жака де Моле и других узников тройке кардиналов. Они собрались в Париже в марте 1314 года.

Перед группой церковных иерархов, куда входил архиепископ Санса, который в 1310 году уже позволил послать на костер пятьдесят четыре тамплиера, Жак и другие признались во всем. «В понедельник после дня Святого Григория (18 марта) на площади перед Собором Парижской Богоматери все они были приговорены к пожизненному заключению. Однако, когда кардиналы уже решили, что дело закончено, внезапно два тамплиера, Великий магистр и магистр Нормандии, с превеликой настойчивостью стали возражать кардиналу, провозгласившему приговор, и архиепископу Санса, настаивая на своей невиновности. Проявив крайнее к суду небрежение, они отрицали то, в чем прежде поклялись, и привели этим в великое смущение множество присутствующих»[301].

Филиппу, который в это время находился у себя во дворце, немедленно сообщили о том, как повели себя Жак де Моле и Жоффруа де Шарне. Король пришел в бешенство. Хронист Гийом де Нанжи пишет: «Из осторожности не сообщив духовенству, в тот же вечер он (король) предал этих двух тамплиеров огню на островке на Сене меж королевским садом и церковью Братьев-отшельников»[302]. Гийом далее продолжает: «Они переносили страдания с таким безразличием и спокойствием, что… все свидетели казни исполнились удивления и восхищения»[303]. Один из очевидцев, Жоффруа Парижский, священник на службе короля Филиппа, описал сцену казни в таких стихах[304]:

Жак де Моле достойно вел себя во время казни. Правда, я не знаю, действительно ли он произнес речь, стоя на костре, — ведь единственным очевидцем, который об этом написал, был Жоффруа Парижский, но он был поэтом, а потому мог позволить себе вольность в изложении событий. Однако все сходятся во мнении, что поведение Великого магистра во время казни заставило многих усомниться в виновности как Жака де Моле, так и всего ордена.

Прочитав сохранившиеся документы — письма Жака, его ответы на допросах, отчеты о поездках, — я составила мнение о нем как о человеке среднего интеллекта и умеренного мужества. Он был довольно благочестив и искренно предан своему ордену, а также делу возвращения Иерусалима христианскому миру. Жак де Моле осознавал необходимость преобразований в ордене, но вовсе не потому, что в нем якобы практиковались еретические обряды. По всей видимости, он предполагал изменить устав, сделав его более понятным для храмовников, которые не блистали образованностью и могли ошибочно воспринимать определенные правила. И уж определенно Жак де Моле никогда не вынашивал каких-то тайных планов. Напротив, обвинения против ордена явились для него полной неожиданностью и повергли в ужас. Менее всего последний магистр был способен на интриги, козни и тайные происки, а судьба столкнула его с королем, который как раз обрел славу великого мастера подобных дел.

Глава вторая. Филипп Красивый

Филипп IV, король Франции, получил прозвище «lе Bel», то есть «Красивый», не за то, что был справедлив, а за белокурые волосы и приятную внешность[305]. Он приходился внуком Людовику IX, который погиб в крестовом походе, и во время своего правления приложил немало усилий, чтобы его дед был причислен к лику святых (что ему, разумеется, удалось, иначе откуда бы появился на карте штата Миссури город Сент-Луис[306]?)

Филипп родился предположительно в 1267 году[307]. Его мать Изабелла умерла в 1270-м, возвращаясь из крестового похода. Мачеха Филиппа, Мария Брабантская, не питала нежных чувств к детям своего мужа от первого брака, тем более что его сыновья мешали ее отпрыскам унаследовать трон.

Филипп вступил на французский престол в 1284 году[308], вскоре после женитьбы на Жанне, наследнице Наварры и Шампани. Новобрачная принесла с собой в качестве приданого земли чуть ли не такой же протяженности, как владения ее мужа, и сохранила за собой права на эти территории. При этом важно отметить, что супруги любили друг друга, но, по-видимому, эта любовь пришла к Филиппу слишком поздно, чтобы облагородить его натуру. Согласно всем отзывам, был он замкнут, необщителен и на людях чувствовал себя неловко — черты, вряд ли уместные для государя. Со временем король приобрел репутацию человека надменного и не слишком умного. Однако же он был по крайней мере хорош собой, и на это счет осталось несколько письменных свидетельств.

У Филиппа и Жанны родились трое сыновей и дочь. Судя по всему, о сыновьях король не слишком пекся — по крайней мере, отношение Филиппа к ним проявлялось в несколько необычных формах, а вот в дочери Изабелле, своей маленькой принцессе, он буквально души не чаял. Даже после ее брака с английским королем Эдуардом II он сохранял с дочерью самые близкие отношения и часто по просьбе Изабеллы одаривал ее мужа.

В октябре 1285 года, когда Филиппу исполнилось восемнадцать, умер его отец, оставив сыну французский трон, гибельную войну в Арагоне и огромные долги. Так что к заботам по канонизации деда у Филиппа прибавились новые: поиск дополнительных источников денег. С этими двумя задачами и были связаны все главные конфликты его правления.

Причиной конфликта Филиппа и папы Бонифация стали деньги. Чтобы найти средства для войны с английским королем Эдуардом I, Филипп обложил налогом церковные земли. Такая мера не была чем-то новым, и обычно церковь не возражала против такого сбора средств «для защиты государства», хотя прежние короли и духовенство всегда делали вид, что речь идет не о налоге, а о добровольном пожертвовании.

Филипп был весьма доволен полученным от церкви доходом, а король Эдуард, увидев, что особых жалоб на французского монарха не последовало, решил ввести подобный же налог на английскую церковь. Но тут вмешался Бонифаций и в 1296 году издал буллу «Clericis Laicos»[309], запрещающую духовенству платить или соглашаться на какое-либо вспомоществование светским правителям без дозволения святого престола.

Поскольку значительная часть земель во Франции и Англии принадлежала церкви, ни Филипп, ни Эдуард не пришли в восторг от такого шага папы. Но с цепи сорвался только Филипп. Он организовал настоящую «кампанию в прессе» против понтифика. Появились многочисленные памфлеты, бичующие Бонифация и все духовенство, а поскольку авторы этих произведений состояли на королевской службе, то обвинений в клевете они могли не опасаться. Эта тактика оказалась настолько эффективной, что Филипп позже воспользуется ею в борьбе с тамплиерами.

Бонифаций сначала отступил, но затем решил перейти в контрнаступление. Как это часто бывает в истории, началом важных событий стал сущий пустяк. Некто Бернар Сессе, епископ Лангедока, время от времени в состоянии подпития позволял себе пренебрежительно отзываться о короле. В те времена такое случалось не реже, чем в наши дни. Однако Лангедок был родиной катарской ереси и попал под власть французской короны лишь незадолго до описываемых событий, что делало Филиппа особенно чувствительным к критике, исходящей из этой провинции. Одно из замечаний Сессе в адрес французского монарха передавалось из уст в уста по всей Европе: «Наш король похож на сову — птицу видную, но совершенно бесполезную. Он поразительно хорош собой, но все, что он умеет, это смотреть на людей — не мигая и не произнося ни слова»[310].

Это и другие высказывания епископа привели к тому, что ему было предъявлено обвинение в государственной измене. По вековому правилу, лица духовного звания, обвиненные в совершении преступления, должны были предстать перед церковным судом. Если священника признавали виновным в тяжком преступлении, например в убийстве, его могли передать светским властям для наказания, но решение это принималось церковниками. Однако Филипп, вместо того чтобы найти епископов, которые согласились бы судить Сессе своим судом, велел арестовать его и доставить в Сенлис для проведения дознания.

Бонифаций впал в гнев. Он выпускал одну буллу за другой, заявляя, что власть папского престола выше власти любого монарха, и требуя от Филиппа передачи Сессе своим представителям. Декларация верховенства папской власти была делом не новым. Папы всегда утверждали, что только они являются истинными правителями христианского мира, где короли лишь служат их заместителями. Королям все это было не по вкусу — папская власть казалась им досадной помехой. Так или иначе, но вскоре между Бонифацием и Филиппом началась открытая война. Почти никто не сомневался, что в этом противостоянии папа потерпит поражение. Для понтифика наилучшим выходом был бы поиск компромисса, но Бонифаций не пожелал идти на уступки. Он оставался тверд.

Возникает вопрос: почему папа выбрал столь самоубийственную позицию? По мнению одного из историков, «его нрав испортили желчные камни»[311].

Война между королем и папой не ограничилась словесной перепалкой. Филипп устами своего советника Гийома де Ногаре обвинил Бонифация в ереси, мужеложестве и иных пороках, несовместимых с духовным званием. Далее король и Ногаре заявили, что Бонифаций незаконно занял престол, изгнав своего предшественника Целестина V. В этих обвинениях оказалось достаточно правды, чтобы трон под Бонифацием зашатался, — ведь он был лишь одним из многих пап, выбранных в ходе борьбы за власть между знатными римскими родами. Когда Филиппу понадобилась помощь в борьбе с папой, враждебно настроенная к Бонифацию семья Колонна с готовностью предложила свои услуги.

Между тем Ногаре отправился в Италию, где с группой вооруженных людей явился в Ананьи, родной город понтифика, арестовал Бонифация и запер его в собственном дворце. Правда, через некоторое время жители города стали проявлять беспокойство по этому поводу. Люди за пределами Франции прониклись сочувствием к папе, а возможно, и к его политике. Мы так и не сможем узнать, кто из них в конце концов вышел бы победителем из этой войны, поскольку освобожденный из-под ареста Бонифаций отправился в Рим в очень скверном состоянии и спустя месяц, 11 октября 1303 года, скончался.

Таково краткое изложение весьма сложной проблемы. Арест Бонифация важен для понимания того, что случилось в дальнейшем с тамплиерами, ибо на свет появилась определенная схема действий. Противостояние Филиппа и папы началось с того, что королю понадобились средства для ведения различных войн. То есть вначале появилась нужда в деньгах, а уж нравственные и правовые аргументы следовали за главной причиной. Аргументы эти подкреплялись обвинениями во всякого рода грехах, иногда справедливыми, иногда явно надуманными, вроде ереси и сексуальных извращений. С точки зрения Филиппа, его цель оправдывала любые измышления.

Поскольку нужда в деньгах сохранялась, следующей мишенью Филиппа оказались евреи. Положение евреев во Франции всегда оставалось очень шатким. Не будучи христианами, они жили на особицу и были более уязвимы. Евреев было немного, селились они в основном в крупных городах, в своих кварталах, и следовали собственным традициям. Это была особая община со своими законами. Как правило, евреи находились под непосредственным покровительством короля или епископа, которым они за предоставленную защиту платили огромные подати.

Хотя время от времени евреев обвиняли в ритуальных убийствах (самые тяжкие последствия такого обвинения имели место в Блуа в 1171 году), массовых гонений на них во Франции не было. Филипп II, правда, изгнал их из страны в 1180 году, но в 1198-м предложил вернуться. С той поры евреев во Франции почти не беспокоили.

Даже решимость искоренить ересь, овладевшая обществом в тринадцатом веке, мало затронула еврейское население. Поскольку евреи никогда не были христианами, то не могли стать еретиками. Однако к концу века возродилось былое представление, что иудеям не место в христианских странах. Эдуард I изгнал их из Англии в 1290 году, и многие евреи переселились во Францию.

К 1306 году Филипп IV потерял Гасконь, которая перешла к Эдуарду, и Фландрию, отошедшую графине Маргарите, а вместе с тем и доходы с этих земель. Король тут же принялся искать новые источники денег и внезапно увидел в евреях ту часть населения своей страны, на ценности которой вполне можно было наложить лапу и о которой никто не пожалеет.

Филипп почуял возможность уложить двух зайцев одним ударом. Король не только вечно нуждался в деньгах — его престиж у французов тоже был как никогда низок. Совсем недавно действия короля по снижению содержания драгоценных металлов в монетах привели к галопирующей инфляции, а мы-то знаем, как пагубно это отражается на популярности политиков. «В соответствии с королевским указом парижане, сдавая свои дома, должны были получать арендную плату монетами новой чеканки. Большинство простых людей сочли эту плату непосильной, поскольку реальная стоимость аренды утроилась»[312]. Париж был на грани бунта. И тогда Филипп решил изгнать из страны евреев и присвоить их собственность. Оправданием этого шага он считал то обстоятельство, что евреи пользовались дурной славой ростовщиков, которые разоряли честных христиан, давая им ссуды под чрезмерные проценты. На самом деле евреи часто ссужали деньги на более мягких условиях, чем христианские заимодавцы, но это вызывало в обществе еще больший гнев, поскольку они тем самым отбивали у христиан клиентов.

Филипп и его советники полагали, что эти планы следует держать в тайне до самого начала операции, дабы не вызвать возражений местной знати, не позволить евреям ускользнуть, забрав с собой ценности, и не допустить, чтобы добрые французы, почуя добычу, сами растащили имущество евреев до прибытия королевских слуг.

Однако молниеносные аресты не прошли так гладко, как планировалось. Некоторые евреи смогли скрыться вместе со своим добром. Нашлись и феодалы, оказавшие им покровительство. Впрочем, прибыль короля оказалась немалой. Для полноты картины Филипп изгнал и ломбардцев — еще одну группу иностранцев, связанных с банковским делом.

И все же денег королю не хватало. Дальнейшие поиски людей, которые, с одной стороны, эти деньги имели, а с другой — не пользовались особой любовью французов, привели его к тамплиерам. И в своих атаках на Орден рыцарей Храма Филипп использовал весь свой арсенал, доведенный до совершенства в предыдущих баталиях. О том, что тамплиеры никак не ожидали нападения, свидетельствует тот факт, что они приобрели (то ли у изгоняемых евреев, то ли у короля) синагогальный комплекс в Бельвезе. Окруженный стеной и рвом, он прекрасно подходил для нужд ордена. В течение нескольких месяцев храмовники сделали необходимые изменения в убранстве нового помещения, но тут настал их черед…

Историки расходятся в оценках того, до какой степени сам Филипп являлся инициатором приписываемых ему дел. Бернар Сессе был далеко не единственным, кто имел о нем весьма невысокое мнение. Другой его современник высказался следующим образом: «Наш король — человек равнодушный и бесстрастный, как сокол. Пока фламандцы действовали, он проводил время на охоте… Он словно дитя, которое не понимает, что приближенные дурачат его и пользуются им»[313].

Так ли это? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. У Филиппа действительно был советник Гийом де Ногаре, которого обвиняли во всех злодеяниях, совершенных королем, особенно в том, что имело отношение к папе Бонифацию и тамплиерам. Возможно, Филиппа и впрямь было легко одурачить. А может быть, король, как большинство людей, предпочитал производить благоприятное впечатление на общество, предоставляя подчиненным отдуваться. Этакий «тефлоновый король»[314]. Изучив документы, я склоняюсь к мнению, что Филипп отличался большим умом, чем ему приписывает молва, и отнюдь не был марионеткой в руках своего окружения. Думаю, что споры историков по этому поводу еще далеки от завершения.

После казни тамплиеров Филипп оказался замешанным еще в одном крупном скандале. В ноябре 1314 года были арестованы по обвинению в супружеской измене все три невестки короля. Две из них были признаны виновными (в чем я, впрочем, не уверена), а третья сумела оправдаться. Проходящих по процессу мужчин казнили, осужденные женщины вскоре умерли в заключении.

Это дело производит довольно странное впечатление. Остается непонятным, что при этом происходило с принцами. Нигде не упоминается, что они обвиняли либо защищали своих жен. Всем занимался сам Филипп — лишняя демонстрация, кто был в доме хозяин.

В свое время все три сына Филиппа займут трон, и ни один из них не оставит наследника. По иронии судьбы, единственным потомком Филиппа, продолжившим род, станет сын его дочери Изабеллы, которая вышла замуж за английского короля Эдуарда II и произвела на свет будущего короля Эдуарда III, при котором и началась Столетняя война между двумя странами. Судя по поведению Изабеллы в Англии, она оказалась достойной дочерью своего отца.

Еще одной особенностью короля Филиппа была его опора на законников, в которых он видел надежный инструмент управления государством. В отличие от своих предшественников, Филипп назначал своими советниками не родственников или рыцарей, обязанных служить сюзерену мечом, но правоведов, сведущих в администрировании. «Самой сильной и хорошо развитой… гранью государственного управления стала его правовая система»[315]. Филипп мастерски пользовался этой системой, чтобы придать законный вид всем своим действиям, включая захват территорий других государств, смещение папы, изгнание евреев и, разумеется, разгром Ордена тамплиеров.

Последствия его правления изучаются до сих пор. Во многих отношениях Филипп укрепил французскую государственность. Он доказал, что король в своей стране может обладать большей властью, чем папа в Риме. Он создал сетевую структуру органов управления государством, которая, насколько я понимаю, успешно существует поныне. Он, безусловно, сделал юриспруденцию весьма прибыльной профессией в своей стране. Однако даже самые горячие его сторонники признают, что равнодушие и высокомерие этого человека в сочетании с безумной расточительностью сделали Филиппа чуть ли не самым непопулярным королем в истории Франции. Его жестокость в отношении тамплиеров стала лишь одним из множества злодеяний, совершенных Филиппом в безудержной погоне за деньгами.

Страсть Филиппа к охоте вошла в легенду, и никого не удивило, что погиб король в результате несчастного случая на охоте. Это произошло 29 ноября 1314 года.

Глава третья. Пятница, тринадцатое. Арест и суд

В начале октября 1307 года Жака де Моле занимают две проблемы: как уклониться от объединения с госпитальерами и где взять людей и средства для того, чтобы отвоевать Святую землю. О том, что Филипп Красивый готовит арест всех тамплиеров Франции, Великий магистр не имеет ни малейшего понятия.

Я не исключаю, что Жак де Моле в это время был настроен оптимистично и рассчитывал на успех. Ведь новый папа Климент V с самого начала своего понтификата провозгласил одной из главных своих целей возвращение христианскому миру Святой земли. Король Филипп также по всем признакам был расположен возглавить крестовый поход, хотя и на условиях, которые вряд ли укладывались в голове Великого магистра. Филипп хотел добиться роспуска Ордена тамплиеров и создания нового, которым бы руководил его младший брат Карл де Валуа. Карл был женат на Катерине де Куртенэ, внучке последнего западного императора Константинополя, он лелеял мечту отбить этот город у греков и самолично им править.

Итак, судя по всему, Жак де Моле не догадывался о приближавшейся катастрофе. Когда магистр в октябре 1307 года приехал в Париж, у него и в мыслях не было, что Филипп уже разослал приказ об аресте французских рыцарей Храма.

Возникает вопрос: почему своей очередной жертвой Филипп избрал именно тамплиеров? Здесь нет полной ясности, хотя советники короля исписали массу бумаг, призванных оправдать его решение. Если принимать эти документы за чистую монету, то из них следовало, будто благочестивый монарх был глубоко уязвлен, узнав, что тамплиеры оказались вовсе не такими, какими он их себе представлял. Отнюдь не опорой христианства, не твердыней в борьбе с язычниками был этот орден — напротив, его члены отвергали Христа и все деяния свои направляли против Него, а заодно и против христианнейшего короля Франции и (ах да, конечно) против папского престола.

За месяц до ареста тамплиеров, 14 сентября 1307 года, Филипп разослал тайный приказ своим чиновникам по всей стране. Текст приказа не оставлял сомнений относительно того, как глубоко король страдает, в какую бездну ужаса повергла его причина, вызвавшая необходимость подобных действий: «Горечь и скорбь наша неодолима, помыслить об этом — претерпеть страшные муки, услышать об этом — погрузиться в пучину страданий, столь отвратительно сие преступление, столь мерзопакостно и гнусно творимое бесчестье, и чудовищностью своею оно превосходит всякое человеческое разуменье»[316]!!!

Получившие сие послание должностные лица, должно быть, содрогались от ужаса во время чтения, не понимая, о каком чудовище идет речь. Приказ открывался целой страницей подобного словоизвержения, прежде чем обнажал наконец тайну, что злоумышленниками являются — да-да, тамплиеры! «Волки в овечьей шкуре, прикрывшись монашеским облачением, они оскорбляют святую веру. Наш Господь Иисус Христос, распятый ради спасения людей, снова распинаем ими в наше время»[317].

Затем король раскрывает наконец, в каких именно видах богохульства повинны тамплиеры. Вскоре это станет известно всем, но можно только представить себе, что чувствовали бейлифы и сенешали, когда прочитали об этом впервые.

При поступлении в орден, утверждает Филипп, тамплиеры трижды торжественно отказываются от веры в Иисуса Христа. После этого они трижды плюют на распятие. И наконец, новобранец раздевается догола и целует тамплиера, который привел его в орден, сначала ниже поясницы, затем в пупок, а затем в губы, «следуя нечестивому обряду этого ордена»[318].

Но этого мало. Далее новобранцу сообщают, что он должен отдаться другим братьям, не смея отказать им ни в чем, и возлечь с ними, предавшись «ужасному и отвратительному пороку»[319]. И — чтобы не забыть — еще они поклонялись идолам.

Заканчивает Филипп сообщением, что эти исключительные меры он принимает по просьбе главного инквизитора Парижа и с соизволения папы, поскольку Орден тамплиеров в данный момент представляет явную опасность для всего христианского мира. Он приказывает королевским должностным лицам арестовать всех храмовников на подведомственных им территориях и заключить их под стражу. Упомянутым должностным лицам также надлежит захватить все имущество ордена, включая строения и земли, и сохранить его во власти короля (ad manum nostrum — «для нашей руки»), не пользуясь им и не причиняя ущерб. Ибо если выяснится, что тамплиеры невиновны, то все это имущество, разумеется, должно быть возвращено владельцам в том виде, в каком они его оставили.

Нелишне отметить, что главный инквизитор Гийом Парижский был к тому же личным духовником Филиппа. Разумеется, это никак не сказывалось на его преданности христианской вере или папскому престолу.

Итак, все было готово.

В четверг, 12 октября 1307 года, Жак де Моле присутствовал на похоронах Катерины де Куртенэ, супруги Карла де Валуа. Во время церемонии он занимал почетное место и даже удостоился чести держать один из шнуров погребального покрова. По всей видимости, в тот вечер он отошел ко сну, чувствуя, что занимает достойное место при дворе.

Мне приходилось слышать, что суеверие, согласно которому пятница, приходящаяся на тринадцатое число, является несчастливым днем, берет начало как раз с ареста тамплиеров. Проследить происхождение народных поверий — дело нелегкое, но число тринадцать считалось несчастливым задолго до тамплиеров, а традиция относить пятницу к неудачным дням, возможно, связана с тем, что именно в пятницу был распят Иисус Христос. Когда эти два поверья соединились, мне определить не удалось, но удача отвернулась от Жака де Моле и всех братьев ордена именно в этот день. Мир Жака рухнул в предрассветные часы в пятницу 13 октября, когда в парижский Тампль вошли королевские воины. «Все тамплиеры, которых удалось разыскать на землях Французского королевства, были в один и тот же час разом схвачены и заключены в тюрьмы согласно решению короля и по его приказу»[320].

Остается неясным, знали ли тамплиеры с самого начала, что им вменяют в вину. До Жака де Моле, по всей вероятности, доходили слухи, порочащие орден, и он просил папу Климента разобраться в них. Климент обещал выяснить, в чем причина молвы, но откладывал это разбирательство из-за своего хронического недомогания. Похоже, ни Жак, ни папа не считали это дело неотложным.

К 24 октября Жак де Моле уже признался во всех злодеяниях, которые приписывали ему обвинители. Сделал он эти признания, как сказано в протоколах, не под пыткой и не из страха перед пыткой, а также не вследствие своего заключения в тюрьму — «напротив, он говорил чистую правду ради спасения своей души»[321]. В течение нескольких недель после ареста очень похожие признания сделали почти все храмовники. То ли вина их была очевидна, то ли все инквизиторы работали по одному сценарию.

Люди, которые узнавали об этих признаниях, склонялись на ту или иную сторону в зависимости от личного опыта общения с тамплиерами и степени удаленности от двора Филиппа Красивого. Хайме И, король Арагона, написал Филиппу, что он поражен выдвинутыми против ордена обвинениями, поскольку тамплиеры, «согласно общему мнению в его стране, были людьми благочестивыми и вели весьма достохвальную жизнь»[322]. Английский король и зять Филиппа Эдуард II сообщил своему тестю, что, по его мнению и по мнению его советников, в обвинения против тамплиеров «просто невозможно поверить»[323].

Но более всех, если не считать самих арестованных тамплиеров, был удивлен папа Климент. Орден рыцарей Храма был ответствен только перед папским престолом, даже местные епископы не имели права судить тамплиеров. Это обстоятельство стало источником трений с момента возникновения военных монашеских орденов. Поэтому, когда король Франции, который при всех его регалиях оставался все же мирянином, позволил себе арестовать и допрашивать храмовников, даже не уведомив об этом папу, он зашел слишком далеко.

Климент дал понять Филиппу, что он крайне недоволен. Папа написал королю: «В наше отсутствие… вы, презрев все правила и установления, схватили братьев Ордена тамплиеров и завладели их имуществом. Вы также заточили их в тюрьмы и, что уязвляет нас еще пуще, не проявили надлежащей мягкости в обращении с узниками (что означает „вы их пытали“)… Опрометчивое деяние ваше по справедливости воспринимается всеми как проявление неуважения к нам лично и к Римской Церкви»[324].

Климент тревожился не напрасно. Он хорошо помнил, что приключилось с Бонифацием VIII в его родном городе в Италии, когда папа повздорил с Филиппом. А уж бросить вызов королю в его собственной стране было куда опасней: ведь вынужденный еще ранее покинуть Рим, Климент в это время находился в Пуатье. И все же он посчитал необходимым высказаться, поскольку Филипп по всем признакам незаконно принял на себя роль главы христианского мира. Папа к тому времени, видимо, понимал, что в европейском обществе его принимают всего лишь за марионетку французского короля, но на этот раз Филипп позволил себе лишнее: хотя Климент никогда не давал согласия на арест тамплиеров, Филипп заявлял всем и каждому, что сделал это с благословения понтифика.

Климент должен был найти способ овладеть положением.

В ответ на возмущение папы Филипп заявил, что опасность, которую представляли тамплиеры, была столь велика, что он, как добрый христианин и увенчанный короной защитник веры, оказался перед необходимостью принять срочные меры, поскольку сам Климент пребывал в бездействии. Папа не счел это объяснение убедительным — как и магистры Парижского университета, когда Филипп изложил им свои резоны.

По сути, король так и не сказал, какую именно угрозу несли храмовники. С его стороны прозвучали лишь туманные намеки, что братья ордена вовлекали людей в пагубную ересь, однако о существовании заговора с целью уничтожить королевство или убить папу Филипп не упоминал. Надо сказать, что до признания самого Жака де Моле все обвинения против тамплиеров зиждились исключительно на слухах. Однако, после того как Жак и другие руководители ордена признали свою вину, судьба рыцарей Храма была решена.

И все же до официального роспуска ордена пройдет еще целых пять лет — период, на протяжении которого обсуждался вопрос о виновности или невиновности тамплиеров, и ход этого обсуждения отражает политический климат и эмоциональное состояние общества в Европе. Тамплиеры оказались в известной степени пешками в борьбе папы Климента V за освобождение от диктата французского короля. Кроме того, они ощутили на себе ненависть местного духовенства, которую оно питало ко всем орденам, получившим папские привилегии. На судьбе тамплиеров сказалось и распространенное в обществе мнение об их высокомерии и слишком большой власти. В довершение всех неприятностей именно в эту пору Европу охватила тревога по поводу распространения ереси и укоренилась вера, что еретические учения связаны со всякого рода колдовством и магией. Кульминации эти настроения достигли в семнадцатом веке, в эпоху Просвещения с ее процессами над ведьмами[325].

На первых порах Климент просто пытался извлечь максимальную выгоду из возникшей ситуации. Демонстрируя, что он якобы владеет инициативой, папа 22 ноября 1307 года приказал подвергнуть аресту всех храмовников во всех странах. Одновременно он разослал по всей Европе своих представителей, чтобы проследить за ходом дела.

Пока папа вел себя столь противоречиво, люди короля продолжали весьма энергично допрашивать братьев ордена. По некоторым сведениям, в результате такого дознания не менее тридцати шести тамплиеров скончались.

Большинство обвинений против тамплиеров были весьма банальны, и в течение долгого времени общее мнение склонялось к тому, что Филипп и его советники просто-напросто все это выдумали. Надругательство над святынями, идолопоклонство, сексуальные извращения и дикие оргии — в этом обвиняли чужаков и неугодных задолго до появления христианства. Скажем, в разгульных оргиях полагали виновными всех еретиков, даже тех, кто проповедовал сексуальное воздержание.

Так или иначе, но по меньшей мере один человек распространял истории о распутстве тамплиеров еще за несколько месяцев до их ареста. Этот человек, некий гасконец Эскин де Флойран, потратил немало усилий, чтобы привлечь к себе внимание европейских монархов. Сначала он явился к королю Арагона Хайме II, но тот счел рассказы гасконца абсолютной чепухой. Но Эскин не был обескуражен. С теми же историями он отправился к Филиппу Красивому, который оказался куда более благодарным слушателем. Король послал своих соглядатаев в различные командорства ордена, чтобы выяснить, правду ли поведал ему Флойран. Вернувшись, люди короля подтвердили: все так и есть! Трудно сказать, как королевским шпионам удалось это выяснить — вряд ли они сами вступали в члены ордена. Возможно, они расспрашивали завсегдатаев близлежащих кабаков, ведь именно так поступают сыщики в телесериалах.

Тамплиеры знали об обвинениях Флойрана, но, похоже, не придавали им значения. Для опытного главы ордена Жак де Моле вел себя уж слишком наивно.

В январе 1308 года Флойран написал королю Хайме II письмо — мол, я же вас предупреждал! Ведь говорил он арагонскому монарху, что тамплиеры отрицают Христа, и плюют на крест, и совокупляются друг с другом, и целуют друг друга во всякие места при вступлении в члены ордена. «Вы были первым властителем, — напоминает королю Эскин де Флойран, — первым в целом мире, кому я поведал об этих безобразиях… А вы, государь, не пожелали отнестись к словам моим с полным доверием»[326]. А затем сей достойный муж излагает главную причину, побудившую его взяться за перо: «Государь, надеюсь вы помните о своем обещании… буде эти деяния тамплиеров найдут подтверждение, платить мне 1000 ливров ежегодной ренты да еще 3000 ливров от их имущества»[327].

Заплатил ли Хайме обещанное, осталось неизвестным.

Мне так и не удалось выяснить, откуда Эскин де Флойран черпал свои сведения о тамплиерах. Был ли он честным гражданином, уведомляющим власти о преступлении, или просто алчным мерзавцем, преследующим корыстные цели?

Этого — как и многого другого — мы никогда не узнаем.

На этот вопрос люди ищут ответ на протяжении нескольких веков. Некоторые полагают, что рыцари Храма все же были виновны. В самом деле, зачем хранить в тайне обряды посвящения в члены ордена, если в них нет ничего дурного? Другие считают, что, хотя часть обвинений и была справедлива, эти действия храмовников не следует считать признаками ереси. Заявлять об отрицании Христа и плевать на крест новобранцам надлежало для доказательства их послушания. Поцелуи могли быть просто средневековым мальчишеским ритуалом, демонстрирующим покорность. Все эти обряды не означали ничего особенного — обычная церемония вступления в братство[328].

Однако кое-кто воспринимает эти признания с большей серьезностью. Они исходят из предположения, что по крайней мере часть из них указывает на события, в действительности имевшие место, из чего делается вывод, что тамплиеры являлись неким тайным мистическим и/или языческим обществом[329]. Однако, хотя братьев ордена и обвиняли в богохульстве и отрицании божественности Иисуса Христа, о какой-либо тайной программе тамплиеров нигде не упоминалось.

С моей точки зрения, многие из этих попыток объяснить случившееся не принимают в расчет, в каком положении оказались члены ордена и какие верования царили в том мире. Прежде всего, большая часть арестованных были не рыцарями, а «служащими братьями» или просто слугами. Средний возраст допрашиваемых в Париже составлял 41–46 лет. Самому Великому магистру перевалило за шестьдесят. Были среди них и совсем молодые люди, не достигшие двадцати и только что вступившие в орден. Это вполне объяснимо, поскольку всех мужчин в наиболее пригодном для воинского дела возрасте незамедлительно отправляли на Восток, а те, кто оставался во Франции, были либо слишком стары и немощны, либо еще молоды и не обучены. В результате в сети Филиппа попали самые слабые братья.

Чтобы разобраться в обвинениях против тамплиеров и в их признаниях, следует понять, что в то время означало для людей слово «ересь». Еретику мало было просто уверовать в нечто, противоречащее церковному учению, — он должен был сохранить свою убежденность даже после того, как ему объяснили общепринятую точку зрения. Кроме того, ересь обычно не привлекала к себе внимание до тех пор, пока уверовавший в нее не пытался обратить в свою веру других.

Организованная группа еретиков, идущая наперекор церкви и светской власти, могла нанести обществу сокрушительный удар. Именно поэтому короли и другие правители полагали необходимым подобные группы уничтожать. Такая опасность возникла и проявилась с особой ясностью за пятьдесят лет до суда над тамплиерами, когда целые графства отказались повиноваться местному духовенству, обратившись к учению катаров.

Впрочем, теоретически церковь желала не карать грешников, а спасать их. А потому еретик, признавшийся в своем грехе, выказавший раскаяние и готовый этот грех искупить, должен был быть прощен и возвращен в лоно церкви. В случае с тамплиерами арестованных членов ордена заведомо сочли виновными. Один из летописцев отмечает: «Некоторые из братьев, рыдая, признались почти во всех вменяемых преступлениях, и им было дозволено раскаяться. Других же допросили с применением различных пыток или же устрашив их видом пыточных орудий. Третьих склонили к признаниям обещаниями. Многих же понудили присягнуть в справедливости обвинений муки заключения и нестерпимый голод»[330].

После многих дней и недель заключения и пыток храмовники вполне могли прийти к выводу, что куда разумней признать все обвинения, подвергнуться искупительному наказанию и продолжать жить на свободе. В этом свете массовые признания арестованных вполне объяснимы. Вызывает недоумение другое: почему они в дальнейшем отказались от своих признаний? Удивлен этому и цитированный выше летописец: «Но великое их множество отрицало абсолютно все, в чем их обвиняли, и более того, те, кто первоначально признался, в дальнейшем отреклись от своих слов и упорствовали в отрицании своей вины до самого конца. Некоторые из них умерли под пытками»[331].

В конце концов Клименту надоело упорство, с каким Филипп продолжал допрос тамплиеров, не освященный согласием папского престола. Поскольку король утверждал, что действует от имени Гийома Парижского, папского инквизитора, Климент нашел лазейку. В феврале 1308 года он приостановил полномочия членов суда инквизиции во Франции, «чем завел процесс над тамплиерами в тупик»[332].

Однако пути назад уже не было. Во всем христианском мире тамплиеры либо сидели в тюрьмах, либо скрывались, все имущество ордена было конфисковано, а Великий магистр признался в леденящих кровь преступлениях, что, естественно, позволяло заподозрить в таковых и любого брата.

Климент, возможно, и надеялся сделать расследование деятельности ордена внутренним делом папского престола, но Филиппа это совершенно не устраивало. Король спустил с поводка борзописцев, натравив их на тамплиеров. Один из его законников, Пьер Дюбуа, сочинил так называемое «Воззвание народа», предположительно выражавшее мнение французов. Свой труд Дюбуа написал по-французски, и он был распространен по всему королевству. «Народ» со страниц этого произведения вопиял, что его повергает в ужас «содомия тамплиеров», что люди крайне обеспокоены признаниями членов ордена в богохульстве и задают себе вопрос: уж не подкупили ли храмовники папу, чтобы тот остановил расследование их преступлений[333].

Это воззвание было направлено не столько против тамплиеров, сколько против папы Климента, который оказался довольно легкой мишенью. Не только мздоимство ставится ему в вину, но и тот факт, что папа расставил своих многочисленных родичей по выгодным местам в церковной иерархии. Причем оба обвинения имели под собой основания. Племянник папы Бернар де Фарг стал архиепископом Руана, другой племянник, Арно де Кантилуп, — архиепископом Бордоским, наконец, третий племянник, Гейяр де Прессак, получил место епископа Тулузского. Папа был всегда готов порадеть родному человеку.

У Климента были все причины для беспокойства, ибо сочинение Дюбуа упорно намекало, что понтифик, который не действует в интересах святой веры, должен покинуть свой пост.

За «Воззванием народа» последовала новая прокламация, на этот раз на латыни, которая жалила в основном тамплиеров, но вместе с теми призывала короля принять меры, дабы папа наконец очнулся от оцепенения. «Народ Франции изъявляет свою преданность королю и настоятельно просит Ваше Величество (посодействовать}, чтобы… несмотря на разногласие между вами и папой о наказании тамплиеров, он поклялся встать на защиту святой веры»[334]. Народ вновь побуждает короля помочь понтифику во исполнение своего долга осудить орден.

И вот Филипп собирает некую группу представителей со всего королевства, в которую входят местные чиновники невысокого ранга и горожане, и от имени народа Франции излагает этому собранию возникшую проблему. Собрание решает, что дальнейшее бездействие недопустимо.

Климент уловил намек. И все же папа отказывается дать королю разрешение судить орден. В начале 1309 года он назначает комиссию, которой поручено опросить арестованных тамплиеров и собрать сведения для решения судьбы ордена в целом. Еще ранее папа объявил, что в октябре 1310 года состоится церковный собор, которому это решение и надлежит принять.

Комиссия папы Климента, которую возглавил Жиль Эйслен, архиепископ Нарбоннский, собралась лишь 9 августа 1309 года. Епископы выпустили специальное воззвание, в котором предлагали всем, кто пожелает выступить в защиту тамплиеров, явиться в монастырь Святой Женевьевы в Париже.

В первый день работы комиссии таких желающих не оказалось.

То же во второй день.

То же и в третий день, хотя монастырский привратник Жан обошел весь город, выкрикивая приглашение.

Ничего не изменилось и в последующие пять дней. Комиссия уже склонялась к тому, чтобы прервать свою работу и вновь собраться в ноябре: в конце концов, всем известно, что в августе французы покидают Париж и ищут местечко попрохладней. Однако перед этим члены комиссии сделали последнюю попытку. Они направили послание парижскому епископу с просьбой ускорить события. Епископ решил навестить храмовников лично и выяснил, что кое-кто из них вовсе не прочь дать показания. Оказалось, что довольно трудно явиться на встречу с комиссией, если ты прикован цепью к стене.

На следующий день перед комиссией предстали семь членов ордена, в том числе генеральный досмотрщик Гуго де Перо. Все они в один голос утверждали, что являются «простыми рыцарями, не имеющими ни коней, ни доспехов, ни земельных наделов, и не знают, как они могут защитить орден»[335]. Когда же в помещение ввели Гуго, он смог сказать только, что тамплиеры принадлежат к весьма уважаемому ордену и судить их вправе только папа.

Такой защиты члены комиссии не ожидали. Правда, несколько позже к ним явились еще несколько человек. Один из них, Пьер де Сорайо, вышел из ордена какое-то время тому назад и теперь искал в Париже работу. Ничего дурного об ордене он сказать не мог, но тут же попросил комиссию о вспомоществовании. Еще двоих прислали тамплиеры из Эно, чтобы выяснить, в чем дело. Они и вовсе не понимали, что им надлежит защищать.

В результате комиссия решила отложить дальнейшее разбирательство до ноября.

В ноябре, когда кардиналы вернулись в Париж, положение существенно изменилось, хотя встреча с первым участником процесса, Жаком де Моле, этого никак не проявила.

Великий магистр ордена заявил, что не может поверить, будто папа желает уничтожить орден, который столь много сделал для христианской веры. Он добавил, что не может позволить себе нанять адвоката, поскольку все его состояние состоит из четырех денариев. Комиссия зачитала Жаку его прежние показания. Услышав их, «он дважды перекрестился, а затем сделал руками жест, как бы показывая, что поражен»[336].

То ли Жак был великим актером, то ли двухлетнее заключение весьма неблагоприятно отразилось на его умственных возможностях.

Тем временем комиссия продолжала допрашивать тамплиеров. Кое-кто их них повторил свои признания, однако день за днем члены ордена обретали былую смелость. Понсар де Жизи, глава первого командорства в Пейне, признал, что ранее согласился со всеми обвинениями в свой адрес. Затем он сообщил кардиналам, что он и другие храмовники признавались в преступлениях только под давлением, поскольку их пытали, и все добытые на допросах сведения не соответствуют действительности. В заключение Понсар сказал, кто, по его мнению, мог затаить зло к ордену. Он перечислил четверых, одним из которых был Эскин де Флойран.

Оживились и другие тамплиеры. Некоторые отказывались от прежних показаний, другие, и раньше не признававшие своей вины, рассказывали о перенесенных пытках, с помощью которых их хотели принудить к раскаянию в несовершенных злодеяниях. Тамплиерам связывали руки за спиной и подвешивали за кисти рук, выворачивая суставы. Один член ордена рассказал комиссии, что во время допроса к его гениталиям и другим частям тела подвешивали тяжести. Другому храмовнику смазывали ноги жиром, а затем жгли их на огне, пока не сгорала вся кожа. Многих узников морили голодом и содержали в невероятно тесных помещениях. Те, кого еще не пытали, знали, что происходит с их товарищами. Некоторые признались, что простая угроза пытки заставляла их терять мужество.

Мало-помалу перед комиссией прошло почти семьсот тамплиеров. Большинство рыцарей понимали, что у них не хватает знаний для юридически полноценной защиты, и в конце концов один из священнослужителей ордена, Пьер де Болонья, согласился выступить от имени всех арестованных. Пьер получил юридическое образование и был представителем ордена при папском дворе в Риме. Он вполне мог соперничать в красноречии с королевскими адвокатами.

23 апреля 1310 года Пьер и еще три защитника предстали перед комиссией и заявили, что действия короля Филиппа были противозаконными и бессмысленными. «Судебное преследование Ордена было „скоропалительным, непредвиденным, несправедливым, совершаемым без должных юридических процедур, сопровождаемым ущемлением прав и жестоким насилием“, ибо никаких попыток надлежащего разбирательства дела не предпринималось». Пьер добавил, что вследствие этого внезапного ареста, заключения в тюрьмы и жестоких пыток тамплиеры оказались лишены «свободы мысли, столь необходимой каждому достойному человеку. Утратив же свободу воли, человек оказывается также лишенным всех прочих благ, включая способность познавать, помнить и понимать»[337].

За этой страстной речью последовало требование предоставить все документы по делу, а также список всех свидетелей, как уже допрошенных, так и тех, кого допросить предстояло. Защитники также потребовали, чтобы свидетелям не дозволялось общаться друг с другом и чтобы их показания не разглашались до отправки всех материалов папе.

Комиссия с этими требованиями согласилась. Внезапно появилась надежда, что тамплиеров признают невиновными и наконец, после двух лет заключения, отпустят на волю.

Стоял май 1310-го, с момента ареста тамплиеров прошло почти три года. В сущности, на этой стадии обвинения предъявлялись не ордену, а отдельным его членам, которые все еще содержались в заключении в разных местах Франции. Филипп Красивый по-прежнему не мог на законных основаниях завладеть их имуществом. Появились признаки, что ему придется все вернуть владельцам. Король понимал, что ему необходимо принять решительные меры.

По странному совпадению, новый архиепископ Сансский Филипп де Мариньи приходился родным братом новому и к тому же любимому советнику короля Ангеррану де Мариньи, а Париж в то время подпадал под юрисдикцию архиепископа Санса. Кроме того, если комиссия разбирала дело ордена в целом, то местные епископы имели право судить отдельных храмовников и выносить им приговоры. Именно этим и решил заняться архиепископ Санса и объявил, что арестованных в Париже тамплиеров будет судить его суд.

Это заявление повергло защитников в ужас. Пьер де Болонья и другие бросились к членам комиссии, хотя дело было в воскресенье. Пьер умолял папских представителей не позволять архиепископу судить узников, а в особенности тех, кто признал свою вину под пыткой, а потом отказался от признаний. Страх, который обуял тамплиеров, сквозит даже в официальных протоколах, которые воспроизводят их мольбу дословно:

«Это было бы противу Господа и справедливости и совершенно перевернуло бы ход расследования… Мы взываем к Папе изустно и в нашем послании… и просим взять под защиту Святого престола всех братьев, которые выступили или выступят в защиту ордена. Мы обращаем к Папе свои мольбы, исполненные отчаяния!»[338]

Я так и представляю себе эту картину: воскресное затишье, монастырь Святой Женевьевы, часовня святого Элигия, храбрецы-тамплиеры молят папских посланцев спасти их жизни. Нам осталось неизвестным, как эта мольба подействовала на членов комиссии. Жиль Эйслен, который по совместительству был еще и советником короля, уклонился от принятия решения. Остальные члены комиссии обещали дать ответ тамплиерам после вечерней молитвы.

Наступает момент в моем повествовании, когда мне становится трудно сохранять приличествующую ученому непредвзятость.

Члены комиссии: епископ города Менд Гийом Дюран, епископ Лиможа Реджинальд де Ла Порт, Матфей Неаполитанский, архидиакон Трента Жан де Мантуа и архидиакон Магелонна Жан де Монлор — вновь встретились с Пьером и его товарищами. Они сообщили тамплиерам, что не силах хоть чем-нибудь им помочь. Закон не оставляет сомнений на этот счет: посланцы папы не имеют полномочий на территории, подвластной архиепископу Сансскому. Увы, покачали они головами, тут ничего не поделаешь.

Неужто эти священнослужители были столь законопослушны? Или они праздновали труса, трепеща перед Филиппом Красивым? Или в самом деле верили, что тамплиеры виновны и заслужили свою судьбу? Ведь они не могли не понимать, что своим решением подвергают всех членов ордена смертельной опасности.

Спустя два дня архиепископ Санса решил судьбу пятидесяти четырех тамплиеров — он послал их на костер. Рыцарей «сожгли за городом в поле неподалеку от обители Святого Антония»[339]. Похоже, что жертвы были выбраны наугад из тех узников, которые не примирились с церковью. Лишь немногие из них заявляли о своем намерении защищать орден.

Все тамплиеры умерли, провозглашая свою невиновность. «Все они, без единого изъятия, отказались признать себя виновными во вмененных им преступлениях и в отрицании своей вины оставались тверды до самого конца, не прекращая утверждать, что смертный приговор им вынесен беспричинно и вопреки справедливости. Великое множество народа наблюдало за казнью в изумлении и ужасе»[340].

Ужас охватил и храмовников, все еще находящихся в тюрьме. Никто теперь не рвался защищать орден. Папа то ли не хотел, то ли не мог спасти их. Та опора, на которую они рассчитывали, рухнула.

Следующий свидетель, Эмери де Вилье-ле-Дюк, был так напуган, что был готов признаться в чем угодно, лишь бы избежать костра. Так он и сказал членам комиссии. Стараясь подчеркнуть свою удаленность от ордена, Эмери появился перед комиссией чисто выбритым и без традиционного плаща тамплиеров. Он был очень удручен. «И когда члены комиссии увидели, что свидетель находится на краю гибели», они велели ему возвращаться домой и никому не повторять того, что он только что сказал[341].

Положение храмовников, и без того скверное, вскоре стало еще хуже. Когда члены комиссии вновь захотели увидеть Пьера де Болонья, самого подготовленного защитника ордена, выяснилось, что тот исчез. Он, оказывается, внезапно вернулся к своим прежним признаниям, а затем каким-то образом покинул узилище и бежал.

Потеря такого человека явилась тяжким ударом — мало кто из рыцарей Храма имел юридическую подготовку, чтобы достойно оспаривать обвинения в суде.

С тех пор о Пьере де Болонья не было ни слуху ни духу. Выводы можете делать сами.

Один историк предположил, что повышенный интерес госпитальеров к образованию, проявленный ими в четырнадцатом веке, связан с тем, что «невежество тамплиеров и полное отсутствие у них правовых знаний сыграли важную роль в крахе ордена»[342]. Последствия потери тамплиерами своего главного адвоката свидетельствуют в пользу такого предположения.

Комиссия еще время от времени собиралась до июня 1311 года, но энтузиазма не проявляла. Большинство тамплиеров уже не пытались защищать орден и склонялись к признанию своей вины. Они буквально соперничали друг с другом, наперебой излагая детали богохульных ритуалов, сопровождавших прием новых членов ордена. Они во всех подробностях описывали кресты, на которые или рядом с которыми плевали. Идолы же, которым им надлежало поклоняться, имели головы из золота, серебра или живой плоти. В описании тамплиеров эти объекты поклонения становились то женщинами, то чудищами, то седобородыми мужчинами — казалось, каждый имел своего собственного идола[343].

Наконец комиссия прекратила свою работу и отправила все бумаги в Авиньон папе Клименту. Никаких рекомендаций касательно судьбы храмовников к протоколам не прилагалось.

Теперь решение было за папой и Вьеннским собором.

Глава четвертая. Обвинения против тамплиеров

Когда 24 октября 1307 года состоялся первый допрос Жака де Моле, обвинения касались только ритуалов, сопровождавших прием в орден новых членов. Отрицал ли он Христа и плевал ли на распятие? Говорили ли ему, что он может совокупляться с другими братьями? К этому, похоже, сводились вопросы дознавателей на первом этапе.

Однако в последующие месяцы перечень обвинений вырос до ста двадцати семи пунктов. Многие из них, впрочем, повторяли друг друга. Так, например, пять пунктов утверждали, что тамплиеры плевали, наступали ногами и мочились на крест, а еще два пункта добавляли, что совершались эти действия «в знак неуважения ко Христу и истинной вере» и по приказу тех братьев ордена, которые принимали новых членов. Тамплиеры признавались почти во всех предъявленных обвинениях.

Мы можем представить себе эту картину: после нескольких месяцев заключения и пыток рыцаря или сержанта ордена вводят наконец в помещение, где он предстает перед судьями.

— Здравствуй, брат, — говорит инквизитор. — Святая церковь и король прислали пас сюда, и единственное наше желание — узнать правду, дабы спасти твою душу.

В этот момент обоняние тамплиера ловит запах жареной оленины, и он вспоминает, что, во-первых, умирает с голоду, а во-вторых, не найди он правильных ответов на вопросы судей, его ожидает судьба этого несчастного оленя.

— Так вот, — продолжает инквизитор, — велено ли тебе было плюнуть на крест, когда тебя принимали в тамплиеры?

— Да, господин, это так. Но я перехитрил их и плюнул рядом с крестом, да так, что никто не заметил.

— А приказывали тебе топтать крест ногами?

— Припоминаю что-то в этом роде, господин.

— И ты это делал?

— Даже не подумал.

— А приходилось тебе топтать крест и мочиться на него в Страстную пятницу? Было ли у вас в обычае совершать подобное в день, когда Господь наш Иисус Христос принял смерть за твои грехи, еретик проклятый?

— Нет, господин, не было у нас такого обычая.

— Стало быть, ты топтал крест и мочился на него в какой-нибудь другой день. В какой же? В Великий четверг? Выкладывай, когда осквернял крест? Нам точно известно, что ты этим занимался — все остальные тамплиеры уже признались. Хочешь сказать, что ты единственный, кто этого не делал?

Ну, и так далее. В конечном счете напуганный и сбитый с толку тамплиер признается во всем, только бы скорее вернуться в свою уютную тихую камеру.

И хотя эта сцена — всего лишь плод моего воображения, я слышала, что подобный метод допроса, когда один и тот же вопрос задается несколько раз с небольшими изменениями, практикуется до наших дней. К счастью, на себе я этого еще не испытала.

Поскольку множество обвинений повторяют друг друга, все сто двадцать семь пунктов можно для удобства разбить на несколько групп[344].

1. Тамплиеры отрицали Христа в ходе церемонии приема в орден и после таковой. Кроме того, они плевали на крест и топтали его.

2. Они целовали друг друга в различные части тела, преимущественно в пупок и пониже поясницы.

3. Во время приема в члены ордена им сообщали, что они могут совокупляться с другими тамплиерами. С них брали клятву, что они никогда не покинут орден.

4. Тамплиерам предписывалось держать в тайне все, что происходит во время приема в члены ордена.

5. Они не верили в литургию и в таинства. Их священники не проводили освящения Тела Христова во время причастия.

6. Тамплиерам сообщали, что магистры могут отпускать грехи, а потому им не нужны священники.

7. Они почитали некоего идола как Господа и Спасителя. То ли отдельные тамплиеры были в этом повинны, то ли большинство из них совершали такое поклонение на своих собраниях. В каждой провинции был свой идол, некоторые имели одно лицо, некоторые — три. Иногда в роли такого идола выступал человеческий череп. Они верили, что он приносит богатство, помогает цветам распускаться и делает землю плодородной. Братья носили веревку вокруг пояса, они касались ею идола и не расставались с ней даже во сне.

8. Им дозволялось исповедоваться в грехах только священнику своего ордена.

9. Они не раздавали милостыни, как то подобает монахам, и полагали, что в стремлении к обогащению нет греха. Им дозволялось добывать деньги любыми средствами, как законными, так и преступными.

10. Они собирались по ночам и втайне от других.

11. Каждый или почти каждый член ордена знал обо всем и не делал ничего, чтобы исправить положение.

12. Многие братья покидали орден из-за царящих в нем «разврата и заблуждений»[345] (см. пункт 3).

13. Состояние дел в ордене стало достоянием слухов и покрыло его позором во всем христианском мире.

14. Великий магистр и другие руководители ордена признали свою вину.

Как может заметить читатель, некоторые обвинения являются скорее просто утверждениями, а другие видоизменяются столько раз, что создается впечатление, будто инквизиторы изо всех сил пытаются придать им смысл.

Первые пять пунктов этого перечня я анализирую в главе «Тайные обряды инициации». Обвинение, содержащееся в шестом пункте — о вере тамплиеров в то, что магистр может отпустить грехи, по-видимому, соответствует действительности. Некоторые братья путали отпущение грехов, полученное на исповеди от священника, и прощение, даваемое магистром или командором, когда на еженедельном общем собрании они признавались в нарушении устава ордена.

Вопрос о таинственном идоле храмовников рассматривается в главе «Бафомет». Поскольку у современных читателей эта тема вызывает наибольший интерес, я полагаю нелишним сообщить, что ни в одном командорстве ордена ни одного идола так и не удалось отыскать. В Париже нашли лишь серебряный ковчежец с фрагментами черепа одной из одиннадцати тысяч девственниц, умерших мученической смертью со святой Урсулой в Кельне в четвертом веке[346]. Даже под пыткой большинство тамплиеров не могли толком ответить на вопрос о поклонении идолу.

Тамплиеры действительно имели собственных священников, но обычно их нанимали на определенный срок. В то же время значительное количество священнослужителей других орденов, которые свидетельствовали за или против тамплиеров, основываясь на сведениях, полученных при исповеди, говорят о том, что это обвинение не имеет под собой основы.

Трудно что-нибудь сказать об обвинении тамплиеров в том, что они проявляли скаредность при раздаче милостыни. У нас нет на этот счет достаточных сведений. Однако по меньшей степени трижды в неделю просившие подаяние его получали, и в уставе ордена содержались строгие указания о помощи неимущим. При этом подаянием могло служить все, за исключением оружия и доспехов. Когда Великий магистр приезжал в какое-нибудь командорство, в его честь пятерых бедняков надлежало пригласить к столу и накормить той же пищей, которую ели братья ордена. Кроме того, устав предписывал каждый день раздавать беднякам десятую часть выпекаемого хлеба.

Тамплиеры не учреждали столько странноприимных домов, сколько госпитальеры, но зато тратили немало денег на выкуп неимущих пленников, захваченных мусульманами, да и не отказывали в приюте паломникам. Были ли они достаточно щедры? Я, право, не знаю. А мы отдаем достаточно?

Там, где обвинения касались денег, защищаться тамплиерам было трудно. В дошедших до нас грамотах есть много свидетельств того, что орден не пропускал ни малейшей возможности заполучить какое-либо имущество законным путем, а пару раз накладывал лапу на то, что ему не предназначалось. Более обстоятельно это изложено в главе «Тамплиеры и деньги».

Обвинение в том, что храмовники собирались по ночам и втайне от других, выглядит бессмысленным. Братья действительно время от времени устраивали собрания после заутрени — урочных предрассветных молитв. В соответствии с уставом они были обязаны проверить, все ли в порядке с лошадьми и оружием, а затем могли отправляться в постель. Однако это время оказалось также удобным для собраний, которые были тайными лишь в том смысле, что обсуждаемые на них вопросы не следовало доводить до сведения посторонних. Это обвинение довольно странно еще и потому, что закрытые собрания практиковались в большинстве духовных орденов. На них обычно обсуждались различные проблемы ордена и проступки его членов, и, разумеется, братья не желали, чтобы их внутренние дела становились всеобщим достоянием. У меня вызывает удивление, почему ни один тамплиер не упомянул об этом. Не потому ли, что они очень мало знали о внутренней жизни других орденов?

Реальной проблемой для храмовников было обвинение в тайных обрядах инициации. Большинство орденов практиковали открытые церемонии приема новых членов. Это было важным событием, и все члены семей новобранцев с нетерпением ожидали, когда они смогут присутствовать на торжестве. Тамплиеры поступали неразумно, вербуя новых членов без широкой огласки, но именно эта закрытость была по вкусу элитарным обществам.

Обвинение в том, что каждый член ордена знал обо всем, является классическим примером искажения фактов — оно предполагало, что все прочие обвинения справедливы.

Очень забавно выглядит обвинение, связанное с тем, что некоторые члены покинули орден, испытывая отвращение к еретическому поведению остальных. Во-первых, инквизиторы уже успели обвинить тамплиеров в запрете на выход из состава ордена. Разумеется, братья могли уйти без дозволения, что некоторые и сделали. Однако число членов, покинувших орден по разным причинам и вполне легально, было столь велико, что и речи не могло идти о том, чтобы заставить их молчать о прошлой жизни.

Свидетельствуя против парижских тамплиеров, некий священник по имени Жан де Фоллиако заявил, что во время приема в члены ордена его заставляли совершать мерзкие действия, о чем он в 1304 году пожаловался парижскому прево. Он сообщил папе, что жалобы эти изложил в письме, которое могло свидетельствовать о правдивости его показаний. Однако обнаружить это письмо не удалось. В конце концов он признался, что уйти из ордена его понудили суровые требования устава и страх перед возможностью быть посланным на Восток, где шли боевые действия.

Один любопытный эпизод касается испанского храмовника Понса де Гисана, который вступил в Орден рыцарей Храма, когда заболел на пути на Святую землю. Решив, что умирает, Понс подумал, что проведет в чистилище меньше времени, если попадет туда тамплиером. Однако он не умер, а стал полноправным членом ордена и занял важный пост в Иерусалиме. Затем он встретил женщину, оставил орден и женился. После смерти жены Понс захотел вернуться к тамплиерам. За уход из ордена на него была наложена епитимья, но тем не менее его снова приняли. Совершенно ясно, что покидал он орден не из-за царящих в нем «разврата и заблуждений».

Последние два обвинения таковыми вообще не являются. Тут, скорее, обвинители ищут себе оправданий. Окончательной причиной роспуска ордена на Вьеннском соборе стало то обстоятельство, что скандал вокруг тамплиеров приобрел слишком большие масштабы, чтобы в обществе сохранялось серьезное отношение к рыцарям Храма. Для современных людей это может показаться странным, но в Средние века страх перед скандалом приводил в трепет и отдельных людей, и могущественные организации. Они отдавали себе отчет в том, какую силу имеет молва, если придать ей нужные размах и направление. Позор, сопровождающий обвинение, мог сломать жизнь даже ни в чем не повинного человека, и храмовники убедились в этом, к своему несчастью.

Глава пятая. Гийом де Ногаре

Гийом де Ногаре заслужил славу зловещего организатора и вдохновителя кампании против тамплиеров. Этот слуга короля приобрел соответствующий опыт еще в 1303 году в борьбе с папой Бонифацием VIII и был готов снова доказать свою пользу и преданность монарху, на сей раз уничтожив Орден рыцарей Храма. Многие считают его злым гением, направлявшим как ход процесса над тамплиерами, так и войну с папой Бонифацием.

Кем же был этот человек? Кукловодом, заставлявшим короля Филиппа плясать под свою дудку, или же марионеткой, выполнявшей грязную работу за своего господина?

Гийом де Ногаре родился на юго-западе Франции в городке Сан-Фели-де-Караман. Точной даты его рождения мы не знаем, предположительно — 1260 год. Слово «Ногаре» — не топоним, а производное от окситанского «nogarede», что означает «тот, кто выращивает грецкие орехи».

В отличие от многих чиновников в правительстве Филиппа Красивого, Гийом был незнатен. По слухам, его деда сожгли на костре как последователя еретического учения патаринов, одной из многочисленных ересей, распространенных в Европе того времени. (С катарами патарины не имели никакой связи.)[347]. Правдивы ли сведения о деде-еретике, нам неизвестно, но на протяжении всей жизни Гийома де Ногаре ему то и дело бросали этот упрек, что, безусловно, повлияло на его характер. Нам важно отметить это обстоятельство еще и потому, что Гийом был автором большинства памфлетов и листовок, клеймивших тамплиеров как еретиков. Возникает вопрос: действительно ли он верил в то, что тамплиеры были плохими христианами, или просто повсюду вынюхивал ересь, дабы доказать, что сам безупречен в своей вере?

Какие бы подозрения ни падали на предков Ногаре, его семья была достаточно обеспеченной, чтобы дать Гийому приличное образование. Проучившись некоторое время в Тулузе, он прибыл в Монпелье с целью изучать юриспруденцию. К 1293 году он уже был «доктором права»[348].

Предположительно в 1296 году Ногаре пригласили в Париж. Это был огромный успех — он стал юридическим советником короля! В последующие несколько лет Ногаре удачно провел ряд переговоров и в 1299 году получил в награду титул, позволивший ему именоваться рыцарем. Таково было одно из нововведений Филиппа — возведение в дворянское звание лиц, не имевших отношения к военной службе, что привело к появлению так называемого «дворянства мантии». Эти дворяне всецело зависели от короля, даровавшего им титул, поскольку наследственных земель не имели.

Ногаре, по всей вероятности, был главным советником Филиппа во время войны короля с папой Бонифацием. Причины этой коллизии коренились в непрекращающейся борьбе за власть между светскими правителями Европы с духовенством. С одной стороны, папы чувствовали, что им ни в коем случае не следует позволять королям назначать своих друзей и родственников на должности епископов и других церковных иерархов. С другой стороны, короли желали, чтобы духовенство их стран подчинялось общим для всех законам.

В Средние века лиц духовного звания судил церковный суд. Признанных виновными священнослужителей могли либо заточить в монастырь, где их ждал тяжкий труд, либо передать светским властям для исполнения смертного приговора. В эпизоде противостояния Филиппа и Бонифация чувствуется направляющая рука Ногаре, он же организовал нападение на папу в 1303 году, когда тот удалился в Ананьи. При этом было создано два прецедента. Во-первых, Филипп посчитал допустимым для светской власти свергнуть папу, если последний оказался порочен. Никто не мог попирать закон Господа! (Кроме Филиппа, разумеется.) Во-вторых, для очернения Бонифация в глазах общества еще до его ареста королевскими слугами были использованы средства массовой информации.

В этом деле Гийом де Ногаре показал себя мастером. Для оправдания действий короля Ногаре представил Бонифация еретиком, идолопоклонником, убийцей и содомитом. Кроме того, утверждалось, что папа наживается ростовщичеством, подкупом добился избрания на престол и вообще приносит с собой беды, где бы ни появлялся. Ни одно из этих обвинений не было доказано, но убедили они многих. А заодно снабдили Гийома прекрасным материалом для обличения тамплиеров четырьмя годами позже.

После смерти папы Ногаре направил коллегии кардиналов послание, в котором оправдывал свои действия. «Когда антихрист захватывает Святой престол, мы обязаны противостоять ему, и подобное противостояние не наносит оскорбления Церкви… И если во имя благого и правого дела свершается насилие, то мы не можем нести за это ответственность»[349].

Лежала ли на Ногаре ответственность за насилие в Ананьи или нет, но зачинщиком и вожаком в этом деле был именно он. Следующий папа, Бенедикт XI, засвидетельствовал, что нападение на Бонифация имело место. Вскоре он даровал королю Филиппу и другим прощение за содеянное, однако Ногаре среди прощенных не упоминался. Напротив, он возглавил список грешников, где фигурировал как глава «исчадий ада, сынов Сатаны»[350]. Бенедикт уже собирался созвать трибунал, дабы отлучить от церкви Ногаре и двенадцать других «первенцев дьявола», но 7 июля 1304 года неожиданно скончался.

Согласно молве, Ногаре позаботился об отравлении понтифика. Доказательств этого не существует, однако отсутствие доказательств никогда не останавливало слухов. Кроме того, Ногаре заслужил неприязнь автора куда более славного, чем он сам: Данте сравнивает Гийома с Понтием Пилатом[351].

Гийом де Ногаре не только является инициатором ареста тамплиеров, но еще и направляет ход расследования и допросов. В 1309 году, когда Жака де Моле допрашивают в третий раз, «неожиданно прибывший Ногаре» прерывает ход дознания. Он говорит магистру, будто в летописях аббатства Сен-Дени содержатся указания на то, что во времена Саладина тамплиеры принесли присягу верности султану, а причиной этого, как во всеуслышание заявил Саладин, стал «порок мужеложества, в котором они погрязли, и утрата ими своей веры и своего закона»[352].

Редактор издания этих материалов в двадцатом веке делает сноску: «Это обвинение… не найдено в имеющемся в нашем распоряжении тексте летописей Сен-Дени»[353].

На Вьеннском соборе Ногаре снова с энтузиазмом доказывает, что все действия, предпринятые им и королем Филиппом, совершены во благо христианского мира. Для финансирования предполагаемого крестового похода с целью отвоевать Святую землю он предложил использовать «не только богатства тамплиеров, но и всего духовенства: священнослужителям следует, таким образом, оставить только средства, необходимые для удовлетворения их каждодневных нужд»[354].

Наверняка это предложение не привело в восторг кардиналов и епископов.

После ареста тамплиеров Ногаре должен был испытать чувство глубокого удовлетворения: казалось, все поставленные цели достигнуты. Однако одна проблема оставалась нерешенной — он все еще оставался отлученным от церкви. Мысль, что он может умереть, не освободившись от приговора папы, приводила Ногаре в ужас.

Одной из причин, по которым Ногаре так настойчиво желал отмены отлучения, была забота о семье — жене Беатрикс, сыновьях Раймунде и Гийоме и дочери Гийемете. Беатрикс вышла из знатной лангедокской семьи, так что этот брак стал достижением для выходца из рода «тех, кто выращивает грецкие орехи». Но что во всем этом толку, если его имущество после смерти будет конфисковано?

Ногаре обратился к брату короля Карлу де Валуа с просьбой повлиять на папу Климента V. Он даже сочинил для папы буллу, где объяснялось, что Ногаре действовал исключительно во благо церкви. По слухам, в ход была пущена и взятка. И вот в конце концов в апреле 1311 года Климент подписал декрет, согласно которому все лица, связанные с враждебными действиями против Бонифация VIII, получили прощение. На Гийома была наложена епитимья — ему надлежало совершить паломничество в Компостелу (Испания), после чего возглавить отряд воинов, направлявшийся воевать за Святую землю.

Он не сделал ни того, ни другого.

Гийом де Ногаре умер в ноябре 1314 года. По всей видимости, похоронен он был, согласно завещанию, на кладбище доминиканского монастыря близ Нима.

За пределами Франции, где он лез из кожи вон, чтобы исторические труды оправдали его деяния, Гийома де Ногаре поносили повсеместно. Данте был убежден, что именно он руководил всеми действиями короля Филиппа. Я и сама не считаю, что Ногаре следует оправдать, но вместе с тем уверена, что его поступки заслуживают беспристрастной оценки с учетом времени, в котором этот человек жил. Некоторые историки могут сказать, что арестом папы и роспуском Ордена тамплиеров (и тот и другие не были так уж безупречны) Ногаре нанес удар пагубному господству папского престола и тем, кому он покровительствовал.

Я, впрочем, не готова проявить такую степень беспристрастности.

Глава шестая. Вьеннский собор и конец Ордена тамплиеров

Несмотря на непреклонную решимость короля Филиппа Красивого самому определить судьбу храмовников, папа Климент V надеялся овладеть инициативой в процессе над рыцарями Храма.

Он решил представить дело так, будто приговор по делу тамплиеров исходит от высших церковных иерархов, совместно определивших степень их виновности. Следуя этой идее, папа собирает церковный собор в городе Вьенн, что к югу от Лиона. Вьенн в то время не был частью Франции, но незадолго до описываемых событий Филипп взял Лион. Так что Климент знал: хотя формально работа собора происходит на территории, неподвластной королю, грозная тень Филиппа и его армии маячит поблизости.

Первое послание о соборе написано Климентом 12 августа 1308 года. В нем Климент повелевал всем архиепископам, епископам и аббатам христианского мира явиться во Вьенн в октябре 1310 года. Тамплиеры в послании не упоминались, но будущим участникам собора предлагалось подготовить сообщения о том, какие сферы церковной деятельности нуждаются в преобразовании. Приглашения на собор были посланы и наиболее влиятельным правителям Европы. Главными пунктами в повестке дня собора стали обвинения против храмовников, необходимость освобождения Святой земли и реформа церкви в целом.

Собор начал работу лишь в октябре 1311 года, что позволило многим приглашенным (или получившим приказ явиться) найти различные предлоги и отговорки, чтобы уклониться от участия в нем.

Собор оказался весьма непопулярным. Более трети церковников не явились во Вьенн, нарушив предписание папы. Возможно, они опасались, что Климент попросит у них увеличить выплаты на содержание папской курии. Из светских правителей присутствовал только Филипп IV (в сопровождении своей армии), да и тот появлялся лишь на заседаниях, касавшихся дела тамплиеров.

В результате вместо единомышленников, демонстрирующих готовность поддержать любое решение понтифика, перед папой предстала группа рассерженных и раздраженных прелатов. Для этих людей, как правило, выходцев из знатных семей, связи с местной знатью и родственниками значили гораздо больше, чем вопрос о наказании тамплиеров за их грехи. Мало кто из них хотел портить отношения с королем Филиппом. При этом многие участники собора были вовсе не уверены в справедливости обвинений, предъявленных рыцарям Храма.

Ко всему прочему город оказался переполнен, торговцы взвинтили цены, сообразуясь с возросшим спросом, а погода была хуже некуда. Девятого ноября Раймунд Деспон, епископ Валенсии, писал королю Арагона Хайме II: «Тоска здесь смертная, к тому же очень холодно… в мои годы переносить это тяжко. Городишко невелик и с трудом вмещает всех приезжих. Многие не смогли найти достойного пристанища, однако ж наш долг со смирением переносить неудобства»[355]. Кроме того, слышались жалобы, что в соборе участвует непропорциональное число иерархов из Франции, которые наверняка побоятся голосовать против пожеланий, высказанных королем Филиппом.

Климент, по всей видимости, рассчитывал, что собор быстро проголосует за осуждение тамплиеров и передачу их имущества другому ордену, а затем перейдет к тому, что было его мечтой, — новому крестовому походу. Кроме того, Климент хотел удержать Филиппа от открытых обвинений в адрес Бонифация VIII. Негоже, чтобы короли пребывали в убеждении, будто они могут ниспровергать пап, пусть даже мертвых.

События, впрочем, развивались вовсе не по плану Климента. Во-первых, для создания видимости справедливого разбирательства папа пригласил во Вьенн тамплиеров, чтобы те могли лично защищать орден. Помятуя о казнях 1310 года, Климент, очевидно, полагал, что рыцари Храма не осмелятся появиться на соборе. Однако 4 декабря 1311 года семеро тамплиеров прибыли во Вьенн, а на следующий день к ним присоединились еще двое. Они заявили собору, что готовы выступить в защиту своего ордена и что в округе находится еще более тысячи братьев, которые также желают этого.

Климент велел их арестовать.

Затем состоялось тайное совещание небольшой группы иерархов. Биограф Климента Птолемей Лукканский позднее так описывал происходившее: «Папа созвал епископов и кардиналов, дабы обстоятельно обдумать вопрос о тамплиерах… Папа поочередно опросил присутствующих, и те сказали, что храмовникам следует разрешить высказаться в защиту ордена. К этому мнению склонились все итальянские епископы, за исключением одного, а также все епископы из Испании, Германии, Дакии, Англии, Шотландии, Ирландии и Франции — кроме трех архиепископов, а именно Реймса, Санса и Руана»[356].

Архиепископ Санса, еще в 1310 году отправивший на костер пятьдесят четыре тамплиера, — это, если помните, Филипп де Мариньи, брат любимого королевского советника Ангеррана де Мариньи. Архиепископ Реймсский Робер де Куртенэ был в родстве с королевской семьей (брат французского короля был женат на его сестре), а Жиль Эйслен, архиепископ Руана, одновременно занимал должность канцлера Франции и приходился племянником одному из прежних королевских советников Пьеру Флоту[357]. И это было хорошо известно участникам собора.

Мы не можем утверждать, что среди участников собора нашлось много людей, которые сами были готовы выступить в защиту тамплиеров. Дело осложнялось тем, что Жак де Моле и другие руководители ордена уже признали свою вину, затем отказались от признаний, а затем вновь эти признания повторили. Ну как можно объявить невиновными тех, кто настаивает на своей виновности?

И все же по крайней мере один человек, а именно Жак де Терин, вызвался защищать тамплиеров на Вьеннском соборе. В 1311 году он был настоятелем одного из цистерцианских монастырей на территории современной Бельгии. А еще в 1307 году, будучи магистром Парижского университета, Жак де Терин вместе со своими коллегами заявил королю Филиппу, что не видит оснований для преследования храмовников. Тогда он был одним из четырнадцати богословов, возражавших монарху. Сейчас он остался в одиночестве.

В своей речи аббат Жак де Терин выдвинул целый ряд аргументов, которые потом неоднократно повторялись на протяжении семи столетий. Логично ли полагать вменяемые тамплиерам преступления соответствующими действительности? Речь идет о людях с совершенно разным прошлым, которые вступали в орден в различном возрасте. Жаку представлялось немыслимым, что «простолюдины и знатные рыцари, люди различных национальностей и выходцы из разных стран, выросшие и воспитанные не как бастарды, а в добропорядочных и богобоязненных семьях, мужчины, которые со всем пылом изъявляли желание защищать святыни, вдруг все возжелали поддаться одинаковым соблазнам».

Жак приходит к выводу (как и многие после него), что признания тамплиеров были, со всей очевидностью, неискренними, но вырванными из них пытками и устрашением. То обстоятельство, что некоторые из братьев нашли в себе мужество отказаться от этих признаний и пойти на костер, говорит об их невиновности лучше всяких других свидетельств. Суды, проводимые за пределами Франции, не выявили никаких доказательств вины тамплиеров, и это вызывает большие подозрения. Наконец, в любом случае решение по этому делу должен принимать папа, а вовсе не король Франции.

Мяч снова оказался на стороне папского суда, и Климент был отнюдь не в восторге по этому поводу. Самое время, решил он, объявить перерыв до весны.

Последующие три месяца, до возобновления работы собора в марте, папа провел в поисках выхода из затруднительного положения. Трудно сказать, что на самом деле думал Климент о виновности тамплиеров. На мой взгляд, будь папа уверен в их преступлениях, он немедленно вынес бы приговор ордену. Похоже, он понимал, что тамплиерами ему в любом случае придется пожертвовать.

В самом деле, если он спасет орден, ему потом придется противостоять решимости Филиппа посмертно отлучить от церкви Бонифация VIII, то есть извлечь из склепа тело папы и сжечь его как еретика (именно на этом настаивали посланцы короля). Если же храмовники будут осуждены, то это подбодрит ту часть местного духовенства, которая возражала против освобождения орденов от церковных налогов. Следующими объектами нападения могут стать цистерцианцы, или францисканцы, или доминиканцы, не говоря уж о госпитальерах. Прекращение деятельности духовного ордена не было чем-то новым. В 1274 году два нищенствующих ордена в Провансе, Сорочье братство и Покаянное братство, были распущены. Тамплиеры только выиграли от этого, так как им досталось имущество исчезнувших орденов.

При любом раскладе Климент был обречен на поражение — неудивительно, что он постоянно страдал болями в желудке. В конце концов папа решил действовать. Возможно, к этому его побудило прибытие 20 марта 1312 года Филиппа с тремя его сыновьями, братьями и армией. За две недели до своего появления во Вьенне Филипп прислал папе письмо, в котором настаивал на немедленном роспуске ордена. «Сгорая от желания послужить истинной вере, — писал король, — и пребывая в убеждении, что столь тяжкое оскорбление Господа нашего Иисуса Христа не должно остаться безнаказанным, мы смиренно и преданно умоляем Ваше Святейшество положить конец существованию вышепоименованного ордена»[358].

В результате «в полнолуние после Фомина воскресенья (22 марта) в кафедральном соборе открылось второе общее собрание»[359]. Высшие чины духовенства, вернувшиеся во Вьенн, были готовы выслушать проповедь папы, открывающую собор.

Климент, по одну сторону которого стоял король, а по другую — старший сын Филиппа, будущий Людовик X, прочитал буллу, согласно которой Орден тамплиеров прекращал свое существование. Сначала папа пояснил, что считает в высшей степени омерзительными преступления, в совершении которых признались Жак де Моле и другие тамплиеры: «нечестивое отступничество от Господа нашего Иисуса Христа, гнусный порок идолопоклонства, смертный грех мужеложества, равно как и различные ереси»[360]. Но к счастью, продолжает Климент, «наш возлюбленный сын во Христе Филипп, всеславный король Французский, не остался безразличным к творимым мерзопакостям… Отнюдь не алчность подвигла его… Он сгорал от желания послужить истинной вере…»[361].

Неужели вы не видите, как, произнося эти слова, папа с беспокойством ловит взгляд короля?

Остановившись кратко на аресте тамплиеров и допросах, а также на том, как комиссия кардиналов и епископов изучала сведения, полученные во время всех судебных процессов в Европе, папа признал, что 80 процентов членов комиссии пришли к выводу о необходимости предоставить тамплиерам возможность защиты. Однако же само имя ордена оказалось до такой степени запятнанным, что доверять его деятельности в дальнейшем стало совершенно невозможно. «А потому, с печалью в сердце… мы, при одобрении святого собора, накладываем нерушимый и вечный запрет на Орден рыцарей Храма, его устав, облачение, а также само имя, и воспрещаем кому бы то ни было, отныне и вовеки, вступать в сей Орден, или носить его облачение, или же вести себя подобно члену Ордена»[362].

У нас нет убежденности, что все участники собора были согласны с запретом, но это не столь важно, поскольку папа уже сделал свой выбор и мог навязать его собору даже без их одобрения.

Климент особо отметил, что имущество храмовников отходило в распоряжение папского престола, дабы послужить делу освобождения Святой земли, а потому никто не вправе к нему прикасаться. Думаю, произнося эти слова, папа избегал смотреть на короля.

Далее он распорядился, чтобы братья ордена, которые не признали своей вины или же были оправданы судом, получили содержание. Те же, кто свою вину признал и был прощен, отсылались в различные монастыри для покаяния.

Второго мая папа объявил, что все имущество тамплиеров передается ордену госпитальеров, за исключением владений в Арагоне, Кастилии, Португалии и на Майорке.

Орден тамплиеров прекратил свое существование, но история рыцарей Храма была далека от завершения. Предстояло разобраться с тысячами и тысячами людей, а также с «домами, церквами, часовнями, молельнями, замками, большими и малыми городами, земельными наделами, фермами, различными ценностями, доходами, имущественными и иными правами и прочей собственностью, недвижимой, движимой и самодвижущейся, как по сю сторону моря, так и на заморских землях, во всех частях мира без изъятия…»[363].

Как поступили со всем этим добром, мы рассмотрим в другой главе.

Впрочем, хотя дело тамплиеров омрачило ход Вьеннского собора, оно оказалось не единственным предметом, представлявшим интерес для церкви. Смерть Климента, последовавшая в 1314 году, предотвратила немедленное издание постановлений собора, но его преемник Иоанн XXII тут же разослал их по всем епархиям. Эти постановления уточняли некоторые вопросы догматики, в частности крещения, а также касались еретической секты Свободного Духа, возникшей в Нидерландах и Бельгии[364]. Были установлены правила для нищенствующих орденов францисканцев и доминиканцев, которые своим неуемным бродяжничеством досаждали людям. Университетам в Париже, Оксфорде, Болонье и Саламанке вменялось в обязанность обучать студентов древнееврейскому, арабскому и халдейскому языкам, «дабы иметь возможность наставлять язычников»[365].

Собор закрылся 6 мая 1313 года[366]. Заключительные дни были наполнены административными делами. Иерархи, возможно, полагали, что уже могут разъезжаться по домам, но Филипп приготовил для них последний сюрприз. Он сообщил о своем согласии в 1319 году отправиться в крестовый поход и попросил на связанные с этим расходы часть церковной десятины.

Собор, хотя и без энтузиазма, согласился.

Однако ни Филипп, ни его сыновья не участвовали в крестовых походах[367].

Глава седьмая. Хронология судебного процесса

Я позаимствовала эту хронологию из труда Малкольма Барбера «Суд над тамплиерами».

1292 г. Жак де Моле становится Великим магистром Ордена тамплиеров.

1305 г. 14 ноября. Бернар де Гот становится папой Климентом V.

1306 г. Июнь. Король Филипп Красивый вынужден восстановить полноценное содержание драгоценных металлов в монетах.

Июль. Из Франции изгнаны евреи, их имущество конфисковано.

Осень. Жак де Моле возвращается с Кипра на Запад.

1307 г. 14 сентября. Филипп рассылает секретные приказы об аресте тамплиеров.

23 сентября. Климент направляет Филиппу послание, в котором сообщает, что им начато расследование, связанное с обвинениями против тамплиеров.

13 октября. Все тамплиеры, находящиеся во Франции, арестованы и заключены в тюрьмы.

19 октября. В Париже начаты допросы тамплиеров.

24 октября. Жак де Моле признает себя виновным по всем предъявленным обвинениям.

25 октября. Жак де Моле повторяет свои признания перед магистрами Парижского университета.

27 октября. Папа Климент направляет Филиппу послание с протестом против арестов.

9 ноября. Гуго де Перо, генеральный досмотрщик ордена, признает себя виновным по всем предъявленным обвинениям.

22 ноября. Папа Климент издает буллу, предписывающую арестовать тамплиеров во всех странах.

24 декабря. Жак де Моле в присутствии представителей папы отказывается от своих признаний.

1308 г. Февраль. Папа Климент приостанавливает полномочия членов суда инквизиции во Франции. В том же месяце Филипп просит магистров Парижского университета дать оценку его роли при арестах тамплиеров.

25 марта. В ответ на эту просьбу богословы Парижского университета заявляют, что король Филипп не имел права арестовывать тамплиеров.

4-29 мая. Филипп созывает в Туре Генеральные штаты, требуя оправдания своих действий. Генеральные штаты соглашаются с королем. Папа Климент покидает Францию и переезжает в Авиньон.

1309 г. Под контролем епископов начинаются местные процессы над тамплиерами.

8 августа. В Париже папская комиссия начинает процесс над Орденом тамплиеров (прежде проходили процессы над отдельными членами ордена).

22 ноября. Открываются первые слушания папской комиссии.

26 ноября. Перед комиссией предстает Жак де Моле.

28 ноября. Жак де Моле повторно предстает перед комиссией. Комиссия уходит на рождественские каникулы.

1310 г. 3 февраля. Папская комиссия собирается вновь.

2 марта. Жак де Моле вновь предстает перед комиссией. Он заявляет, что судить его имеет право лишь папа.

14 марта. Тамплиерам, желающим защищать орден, зачитывают список обвинений из 127 пунктов.

28 марта. В Париж съезжаются около шестисот тамплиеров, изъявивших желание выступить в защиту ордена.

7 апреля. Пьер де Болонья и Реджинальд Прованский от имени других тамплиеров выступают в защиту ордена.

12 мая. Архиепископ Санса посылает на костер пятьдесят четыре тамплиера за то, что те отказались от своих признаний. Защитники ордена рассеиваются.

28 мая. Пьер де Болонья исчезает.

30 мая. Папская комиссия принимает решение уйти на летние каникулы.

3 ноября. Папская комиссия собирается вновь.

1311 г. 26 мая. Папская комиссия заслушивает последние показания.

5 июня. Папская комиссия заканчивает работу.

11 октября. Открывается Вьеннский собор.

Конец октября. Семь тамплиеров просят дозволения защищать орден.

1312 г. 20 марта. Филипп во главе армии прибывает во Вьенн.

22 марта. Климент V читает свою буллу «Vox in excelso», согласно которой орден объявлен распущенным. В соответствие с буллой «Ad providam», имущество тамплиеров переходит госпитальерам[368].

1314 г. 18 марта. Жак де Моле и Жоффруа де Шарне вновь заявляют о своей невиновности и немедленно предаются казни на костре.

15 апреля. Умирает Гийом де Ногаре.

20 апреля. Умирает папа Климент V.

29 ноября. Умирает король Филипп IV.

Глава восьмая. Судебные процессы за пределами Франции

В отличие от короля Филиппа и его сподвижников, которые старались во что бы то ни стало и как можно скорее вынести приговоры тамплиерам и ордену в целом, правители других стран не проявляли такого энтузиазма в преследовании и тем более арестах членов ордена. Храмовники слыли людьми чванливыми и скаредными, что давало повод скорее для их изображения в сатирическом ключе, да и то лишь время от времени. Большинство людей сохраняли добрые отношения с жившими среди них братьями ордена. Лишь приказ папы Климента V подвигнул европейских правителей на определенные действия, результаты которых менялись от страны к стране.

В начале четырнадцатого века на Пиренейском полуострове располагалось несколько королевств: Кастилия, Леон, Наварра, Португалия и Арагон, включающий в себя Каталонию и Валенсию. Южная часть полуострова, Андалусия, все еще находилась в руках мусульман.

Если говорить об этих странах, то больше всего сведений сохранилось о судьбе тамплиеров в Арагоне. Король Хайме II (1292–1327) бережно относился к разного рода хроникам и копиям посланий, и многие эти документы дошли до наших дней.

Поначалу сюда доходили лишь слухи о том, что происходит с тамплиерами во Франции. Затем, в конце октября 1313 года, испанские тамплиеры узнали об аресте кое-кого из своих собратьев в Наварре, которая в то время находилась под властью Людовика, сына Филиппа Красивого. Три арагонских члена ордена отправились туда с целью выяснить, что происходит. По прибытии в Наварру они были тут же арестованы.

Магистр тамплиеров Арагона Химено де Ленда немедленно написал королю Хайме. Король отправил своего представителя в Наварру с требованием освободить этих братьев. Кроме того, посланец Хайме попытался собрать сведения о событиях вокруг тамплиеров во Франции.

Вернувшись, он рассказал королю об обвинениях, выдвинутых против членов ордена. В середине ноября Хайме получил письмо от Филиппа, где тот, не стесняясь в выражениях, утверждал, что тамплиеры являются отъявленными еретиками и содомитами и потому их следует незамедлительно арестовать.

Хайме весьма вежливо ответил французскому королю, но не предпринял никаких действий против ордена. Кроме того, он отправил письмо папе, где писал о тамплиерах: «Нам представляется невозможным, чтобы они совершали какие-то тайные действия и скрытно злоумышляли против Христа, ибо за веру Христову они сражаются».

Однако известие о признаниях, сделанных Жаком де Моле и другими арестованными, подтолкнули Хайме к мысли, что и ему следует заключить храмовников под стражу. К тому же орден укреплял свои замки на территории Арагона. По-видимому, рыцари Храма не хотели, чтобы их застали врасплох.

Поскольку тамплиеры на Пиренейском полуострове уже двести лет вели борьбу с мусульманами на собственной земле, их статус отличался от такового в других европейских странах. В отличие от тамплиеров латинских королевств, они не потеряли территорию, а помогали отвоевать ее. Их замки некогда стояли на границе христианских земель, но теперь эта граница была далеко. Люди, живущие вокруг замков ордена, хорошо знали, что совершили тамплиеры и на что они способны.

Кроме того, в отличие от французских братьев, в Арагоне многие рыцари ордена вышли из знатных влиятельных родов. В частности, тамплиером был Гильермо де Рокаберти, архиепископ Таррагоны. Запугать этих людей было не так просто, их семьи находились поблизости и могли решительным образом протестовать против дурного обращения со своими родственниками.

В декабре 1307 года Хайме в конце концов уступил давлению папы и отдал приказ о задержании тамплиеров. Однако он не стал действовать с таким же неистовством, как Филипп. Массовых арестов не последовало. Люди короля Арагона обходили резиденции тамплиеров одну за другой и, к своему немалому удивлению, убеждались в том, что они почти пусты. Некоторые братья просто исчезли в неизвестном направлении, другие предпочли переждать бурю в одном из замков ордена. Одним из немногих членов ордена, отказавшихся бежать, был магистр Арагона. Его арестовали и заточили в тюрьму.

Из своих крепостей храмовники слали королю письма, в которых отнюдь не выказывали неповиновения, но умоляли монарха позволить им доказать свою невиновность и вернуться в командорства. Однако Хайме не пошел им навстречу. Он чувствовал себя обязанным повиноваться воле папы Климента и приказал рыцарям сдаться. Тамплиеры уже слышали, что их собратьев во Франции пытали и морили голодом, и решили не полагаться на добрую волю и справедливость правителей. Королю Хайме пришлось осадить замки ордена. Минуло полтора года, пока последний из них пал.

Большинство схваченных тамплиеров поместили под охрану в их же командорствах. Там их допрашивали члены папской комиссии и местный инквизитор епархии, причем первые следственные действия начались лишь 7 ноября 1309 года, то есть через два года после ареста французских тамплиеров. Все это время их вполне сносно кормили, одевали и содержали в приличных условиях. И, разумеется, не пытали.

На допросах некоторые братья показали, что верили, будто глава командорства может отпускать грехи, хотя и не считали это серьезным проступком, но ни один тамплиер не признался в том, что плевал на крест или иным образом оскорблял эту святыню, равно как и в иных серьезных преступлениях.

К началу Вьеннского собора Климент не получил ни одного сообщения о сколько-нибудь стоящих признаниях членов ордена с Пиренейского полуострова. Он послал письмо епископам, ответственным за ход следствия, в котором давал им разрешение прибегнуть к пыткам, дабы исторгнуть правду у арестованных. Пыткам подвергли восемь тамплиеров, но ни один из них не дал признательных показаний. Наконец, 4 ноября 1312 года, уже после роспуска ордена папой Климентом, все тамплиеры Арагона были объявлены невиновными.

Поскольку Орден тамплиеров прекратил свое существование, следовало определить судьбу его имущества и оставшихся без руководства членов. Для короля Хайме головная боль, связанная с тамплиерами, только начиналась. Еще долгие годы ему пришлось разбираться с нуждами и требованиями бывших братьев ордена.

Согласно оценкам, число тамплиеров в Англии в 1307 году составляло всего лишь сто сорок четыре человека. Из них не более двадцати были рыцарями, шестнадцать — священниками и сто восемь — сержантами. Содержание их немалых владений в этой стране было доверено в основном слугам и арендаторам.

После ареста французских тамплиеров Филипп написал английскому королю Эдуарду И, помолвленному с его дочерью Изабеллой, письмо, в котором настоятельно рекомендовал ему немедленно заключить под стражу всех членов ордена в Англии. Но Эдуард, хотя и сидел на троне всего четыре месяца, с недоверием отнесся к рекомендации будущего тестя. Мало того, что английский монарх в ответном письме выразил сомнения в истинности предъявленных тамплиерам обвинений, он еще и разослал послания королям Португалии, Кастилии, Арагона и Неаполя, в которых выражал свою поддержку ордену. Затем он отправил письмо папе Клименту V, где заявил, что английские храмовники никогда не давали повода «усомниться в чистоте их веры». Эдуард склонялся к мысли, что все обвинения были плодом зависти и не имели под собой никаких оснований. Характер Филиппа он знал хорошо.

Однако признания Жака де Моле и других французских тамплиеров, а также приказ папы об аресте членов ордена во всех странах, вышедший 22 ноября 1307 года, заставил Эдуарда глубже вникнуть в происходящее.

10 января 1308 года он издал приказ об аресте тамплиеров на территории Англии. Сделано это было без особой строгости. Многие члены ордена остались под домашним арестом в своих командорствах. Магистр английских тамплиеров Уильям де ла Мор был заключен в Кентербери, однако же ему выплачивали ежедневное содержание, «предоставили постель и одежду и разрешили пользоваться личными вещами»[369]. Что касается пыток, то в Англии они вообще были запрещены.

Так что тамплиеры Англии оставались в относительном комфорте, продолжая получать доход от своих владений, пока в октябре 1309 года не прибыли инквизиторы, чтобы допросить арестованных.

В сущности, инквизиторы могли не подвергать себя тяготам путешествия. Все храмовники дали одинаковые и совершенно невинные показания о процедуре вступления в орден. В числе допрошенных оказался и глава командорства Оверни Эмбар Блан, который то ли находился на острове с визитом, то ли скрывался там во время процесса над тамплиерами. О причинах его пребывания в Англии существует множество предположений, но ни одно из них не подкреплено фактами.

Блана допросили 29 октября. Он состоял в ордене уже тридцать шесть или тридцать семь лет, и принимал его еще Гийом Боже, Великий магистр, павший при защите Акры. Блан все отрицал, признав лишь, что во время приема в члены ордена магистр поцеловал его в губы, что было обычным делом, а все пункты обвинения до последнего он отверг как злонамеренную ложь, заявив, что ничего подобного никогда не имело места.

Один из тамплиеров, Томас де Лудэм, вступил в орден всего за одиннадцать дней до ареста (через три месяца после того, как начались аресты во Франции). Это обстоятельство наталкивает на предположение, что английские члены ордена решили, будто все это касается только французских командорств и их судьбу никак не затронет.

К июню 1310 года инквизиторы уже отчаялись получить какие-либо признания. Поскольку английские законы запрещали им прибегать к пыткам, они попросили архиепископа Кентерберийского позволить им отвезти тамплиеров в Понтье, одно из владений французского короля, где они «могли бы беспрепятственно и в полном объеме использовать пытку» в своем дознании. К чести Эдуарда, он запретил перемещать английских тамплиеров за пределы своей страны, где их собирались подвергнуть пыткам.

Хотя надо сказать, что Эдуард все-таки уступил давлению папы и ряда епископов и отдал храмовников во власть инквизиторов, разместив арестованных в тюрьмах у городских ворот Лондона. При этом король заявил, что инквизиторы могут делать с заключенными все, что угодно, но заметил, что позволение это дает исключительно из уважения к Святому престолу.

В конце концов некоторых тамплиеров (по крайней мере в Лондоне) все же подвергли пыткам, но результата это не дало. Английские члены ордена не признали себя виновными. К списку вопросов, прежде задаваемых французам, инквизиторы на этот раз прибавили еще один: почему тамплиеров хоронят втайне? Что подвигло их задать этот вопрос, остается неизвестным. Может быть, они хватались за любую возможность. В ответ они услышали, что никаких тайных похорон не было, и дальнейшее расследование показало, что тамплиеры правы. Похороны членов ордена проводились открыто, и на них присутствовало много народу.

Инквизиторы почувствовали себя очень неловко. В отчаянии они решили обратиться за доказательствами к людям, которые не являлись членами ордена. На дворе между тем стоял 1311 год. Вот-вот должен был открыться Вьеннский собор, и они боялись остаться единственными, кому придется появиться там без смачных историй о злокозненных тамплиерах.

Показания новых свидетелей не давали скучать. Один из них, некий Генри из Ирландии, служивший у храмовников, сообщил, что слышал жалобы, будто «Гуго, магистр Замка Паломников, на церемонии приема в орден заставлял многих людей отрекаться от Христа»[370]. А еще ему ведомо о неком тамплиере с Кипра, у которого в доме была голова то ли из золота, то ли из бронзы, и голова эта могла ответить на любой вопрос. Впрочем, Генри не утверждал, что тамплиер этой голове поклонялся, — скорее просто использовал ее для получения разных полезных сведений.

Еще один свидетель, Джон из Уоррингтона, что в Йорке, заявил, будто тамплиер Уильям де ла Фенн дал его, Джона, жене книгу, в которой говорится, что Христос вовсе не Бог и не был распят. Де ла Фенн подтвердил, что дал жене Джона книгу, но в книге этой не содержалось ничего еретического, и в свою очередь спросил, почему Джон ждал целых семь лет, чтобы заявить об этом[371].

Еще несколько человек сказали, что слышали о тайных ночных собраниях, а поскольку им неизвестно, что именно на этих собраниях происходило, то они склонны думать, что там творилось что-то дурное. Одна свидетельница, обозначенная в отчете как «женщина нестрогого поведения», говорила об «отвратительных действиях с участием черного кота и камня»[372].

На подобные показания свидетелей или тех, кто знал таковых, нельзя было положиться, но они вносили определенное оживление в процесс. Один францисканец сообщил, что «ему сказала некая женщина, которой сказал один мужчина, который услышал еще от кого-то, будто слуга знакомого этого последнего был убит, когда оказался очевидцем поклонения тамплиеров идолу»[373].

От такого даже самый твердокаменный инквизитор должен был бросить перо и прекратить допрос.

И все же им удалось добиться признаний от трех тамплиеров или, возможно, бывших тамплиеров. Эти трое скрывались с 1307 года и были только что арестованы. Стояло лето 1311 года. Возможно, их пытали, но точных сведений на этот счет у нас нет.

Признавшись, они прилюдно раскаялись. Наложив на них епитимью, им даровали прощение.

В конечном счете остальные храмовники, которые все еще находились в тюрьме, хотя их вина и не была доказана, решили, что лучше бы и им признаться. Те, что сохранили силы, стоя на ступенях собора Святого Павла объявили, что отказываются от еретических убеждений и отныне становятся истинными христианами. На них наложили епитимью, а затем, прощенных, отправили по различным монастырям Англии, назначив пенсию по четыре пенса в день из доходов с владений ордена.

Только магистр Уильям де ла Мор и глава французского командорства Эмбар Блан отказались каяться и просить пощады. Де ла Мор до конца твердил, что «не станет просить прощения за грехи, которых не совершал»[374].

Оба они умерли в тюрьме.

В Германии тамплиеров было немного. Там большей популярностью пользовались госпитальеры и тевтонские рыцари, особенно последние — так сказать, свои, домашние. В Центральной Европе, включая Польшу и все немецкие государства, ко времени роспуска Ордена тамплиеров насчитывалось всего лишь пятьдесят командорств. У ордена там имелись владения, которые кем-то управлялись и сдавались в аренду по договоренности с тамплиерами, но мест, где жили сами рыцари Храма, пусть и небольшими группами, было совсем мало.

После неудачных крестовых походов Святого Людовика храмовники создали несколько новых командорств в Моравии (одно из них получило название Темплштейн). К концу тринадцатого столетия они контролировали некоторые небольшие территории, хотя все это не шло ни в какое сравнение с масштабами тевтонских рыцарей, которые управляли целыми странами[375].

О судах над тамплиерами в Германии не осталось никаких письменных свидетельств. Нам известно, что в некоторых местах их подвергли арестам, но этот процесс проходил труднее, чем во Франции или Англии. Например, архиепископ Магдебургский заключил в тюрьму нескольких братьев ордена, в том числе Фридриха фон Альвенслебена, который был главой немецких тамплиеров. Тут ему, надо сказать, сопутствовала удача. Однако епископ Хальберштадта возмутился — ведь арестованных тамплиеров вывезли с подведомственной ему территории — и, ничтоже сумняшеся, отлучил от церкви архиепископа. Я-то пребываю в уверенности, что отлучать от церкви своего начальника — не по правилам, но епископ Хальберштадта на это решился. В дело пришлось вмешаться папе Клименту, который отменил отлучение и напомнил всем участникам конфликта, что суд идет именно над тамплиерами, а не над кем-то еще.

В Трире, на западной границе Германии, архиепископ допросил трех членов ордена. Он также выслушал показания нескольких свидетелей. В результате храмовники Трира были оправданы.

Два брата, Гуго и Фридрих фон Зальм, были начальниками командорств в Грумбахе и Рейнланде. Они проявили невиданную энергию, пытаясь защитить орден. 13 мая 1310 года Гуго буквально ворвался на заседание собора в Майнце и обратился к архиепископу и другим присутствующим. Он сказал, что до него дошли слухи о намерении уничтожить орден. Это, заявил Гуго, «жестоко и совершенно недопустимо». После чего добавил, что хотел бы говорить с «будущим папой», а не Климентом V[376]. Право, этому человеку нельзя отказать в проницательности.

Далее Гуго добавил то, что стало одной из первых легенд, которые после завершения процесса над тамплиерами начали расти как грибы. Он сказал, что «людей, которые упорно отрицали эти чудовищные обвинения, предали огню, но Господь показал их невиновность, явив чудо, ибо белое облачение с красным крестом, которое было на казненных, не сгорело»[377].

Архиепископ усмотрел логику в речах Гуго и ответил, что ему надо выяснить мнение папы по этому поводу. Гуго и двадцать вооруженных тамплиеров, которые его сопровождали, ушли, удовлетворенные этим обещанием.

Что касается Фридриха фон Зальма, то он заявил допрашивавшим его инквизиторам, что прекрасно знал Жака де Моле и не верит в его вину. Он предложил пройти испытание раскаленным железом, во время которого подозреваемый должен взять в руки железный стержень, только что принесенный из кузницы. Если полученные ожоги заживали быстро, то подвергнутый испытанию человек считался невиновным. Однако предложение Фридриха отклонили, и суд продолжался обычным путем, без применения пыток. Заслушав все показания, архиепископ объявил тамплиеров невиновными.

В других областях приказ папы просто проигнорировали. Отто, начальник командорства в Брунсвике, не пожелал понизить свой статус. Со временем он стал во главе командорства госпитальеров в Сюпплингенберге с ежегодным содержанием в сто марок. Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что Отто был братом герцога, но и не столь знатные храмовники в Германии тоже продолжали преуспевать. Очень немногие из них подверглись аресту, и никто не был казнен.

Кипр к тому времени стал резиденцией иерусалимских королей в изгнании. Там же расположились штаб-квартиры тамплиеров и госпитальеров. В свое время тамплиеры помогли королю Кипра Амори де Лузиньяну в его борьбе за власть со своим братом Генрихом. В кипрской резиденции ордена были допрошены семьдесят братьев. Все они полностью отрицали обвинения. Допросам подвергли также свидетелей, не состоявших в ордене. Большинство из них, по существу, выступили в защиту храмовников.

В отличие от прочих европейских центров ордена вне Испании, на Кипре тамплиеры представляли собой боевую организацию. Записи о процессе над кипрскими тамплиерами дают нам представление о составе ордена на Востоке. Мы наконец ощущаем, что это воистину интернациональный орден. Брат Николас был англичанином и вступил в орден в 1300 году в Лидли. Брат Джон, тоже англичанин, стал тамплиером в Италии и, хотя и был всего лишь сержантом, занял пост начальника командорства. Брат Франциск приехал из Славонии (восточная часть Хорватии), и в орден его принимал сам Жак де Моле. Брат Бертран был родом из Бриндизи (Италия), а брат Пьер — из Прованса. На Кипре жили также храмовники из Акры — брат Ги, принятый в орден в самой Акре, и брат Хубальд, который приехал на Кипр из Акры, но тамплиером стал уже на острове в 1299 году.

Кипрские тамплиеры были моложе и крепче прочих братьев ордена, в любую минуту они могли отправиться в поход за освобождение Святой земли. Многие из этих воинов участвовали в сражениях и видели, как их товарищи гибли за веру, а потому обвинения против ордена вызвали в них еще большее негодование, чем в европейских тамплиерах-служителях, которые в большинстве своем никогда не бывали на Востоке.

В разгар судебных слушаний был убит король Амори — спешу добавить, не тамплиером. Тело короля нашли «под лестницей в его дворце в Никосии». Подозрение пало в первую очередь на его брата Генриха, ставшего королем после смерти Амори, но я не уверена, что это дело изучено достаточно хорошо.

Поскольку тамплиеры в свое время помогли Амори в борьбе за престол с Генрихом, то, когда прерванный было процесс вновь открылся и суд стал допрашивать новых свидетелей, у братьев ордена появились причины опасаться самого худшего.

Однако этого не случилось. Новые свидетели, люди из знатных родов королевства, утверждали, что тамплиеры были самыми отважными и благочестивыми воинами, каких только им приходилось видеть, и весьма благочестивыми христианами. Они регулярно посещали церковные службы и получали причастие. Один из стражников, охранявших арестованных храмовников, заявил, что поначалу считал их виновными, но, проведя рядом с ними два года, не только изменил свое мнение, но и почувствовал, что сам Господь явил чудо, дабы доказать ему невиновность братьев ордена.

Папа Климент был явно недоволен этими результатами и в 1311 году отправил на остров легата с предписанием возобновить процесс, но уже с применением пыток. Право, не знаю, хотел ли понтифик пытать тамплиеров, или свидетелей, или тех и других, но никаких документальных свидетельств о дальнейших событиях у нас нет.

Италией, разумеется, мы называем современное государство. В четырнадцатом веке на Апеннинском полуострове располагалось несколько самостоятельных территорий, в том числе Ломбардия, Тоскана, города-государства Пиза, Венеция и Генуя, разбросанные по полуострову папские государства (см. далее в этой книге), а также Неаполитанское королевство, которым правил Карл II, дядя Филиппа Красивого.

Серьезным преследованиям тамплиеры подвергались только в Неаполе. Во время процесса Карл умер, и на трон вступил его сын Робер, заявивший о своих притязаниях также на престолы Иерусалима и Сицилии. Летом 1309 года Робер совершил путешествие в Анжу, чтобы встретиться с папой Климентом и получить официальное подтверждение своих прав.

О процессе над тамплиерами в Неаполитанском королевстве сохранилось очень мало документов. Аресту подверглись шесть братьев, и их пытали, добиваясь признаний. Суд состоялся в апреле 1310 года, и самым ярким событием процесса стали показания некоего Гальцеранда де Теуса. Этот муж порадовал инквизиторов историей о том, как его в Каталонии принимали в орден и при этом не только велели отречься от Христа, но и заверили, что Иисус на кресте сам признался, будто он не является Богом, после чего был прощен. Де Теус уверял судей, что об этом известно всем каталонским храмовникам. Впрочем, позже выяснилось, что Гальцеранд вступил в орден в Италии и, вполне возможно, вообще никогда не бывал в Каталонии.

В Тоскане аресту подверглись тринадцать тамплиеров. Шесть из них под пыткой признали свою вину, остальные семеро утверждали, что невиновны. Как и в большинстве стран за пределами Франции, здесь больше внимания уделяли описи и изъятию имущества ордена, чем арестам самих братьев.

Вопросы судей по-прежнему касались в основном тайных церемоний приема в орден новых членов. Показания брата Джакомо ди Фигаццано отражают глубокое разочарование и гнев, которые владели и остальными тамплиерами: «Прием братьев в орден производился так, как того требовал устав, — утверждал Джакомо. — Ни один из братьев не был принят иначе как по правилам, данным святым Бернаром, по которым и его (Джакомо) принял отец Яков»[378].

Папскими государствами были области, перешедшие под юрисдикцию папского престола. К ним относятся несколько городов и территорий, разбросанных по пространству современной Италии. Их общая площадь была невелика, но тем не менее там размещалось не менее тридцати командорств ордена, и вызывает удивление, что только семь тамплиеров этих командорств были арестованы. Шестеро из них были тамплиерами-служителями. Это Николаи ди Лангано, Андреас Арманни де Монте Одеризио, Герард де Плацентиа, Петрус Валентини, Виволус де вилла Санкти Юстини и Галтериус Иоханнис Неаполитанский — все итальянцы. Седьмым был священник Гильельмо де Вердуно. Никто из них никогда не был на Востоке, они вообще не покидали Италии.

Все арестованные признались, что плевали на крест и топтали его; священник сообщил, что ему позволили вместо креста топтать два пучка соломы. Четверо сказали, что им велели поклоняться идолу, причем в описании всех идол выглядел по-разному. Николаи видел металлического юношу, Андреас — мужчину с тремя головами, идол Герарда был деревянным и с одной головой, а Виволюс видел мужскую голову белого цвета.

По всей видимости, никого из арестованных не пытали, и все они были прощены. О судьбе других тамплиеров папских государств никаких сведений не сохранилось.

За пределами Франции весьма немногие храмовники признали свою вину или были осуждены. Многие вообще не подвергались судебному преследованию. Несмотря на все старания папы Климента понудить местных церковников к жесткому преследованию членов ордена, включая применение к ним пыток, его усилия мало что дали. В результате судебных процессов тамплиеры остались не у дел. Мало-помалу большая часть имущества ордена перешла к госпитальерам, но на них возлагалась обязанность выплачивать содержание как бывшим тамплиерам, так и тем, кто материально зависел от распущенного ордена.

По сути дела, главными проигравшими в этих процессах оказались папа Климент V и последующие понтифики. Климент продемонстрировал собственную слабость, а также отсутствие реальной власти у папского престола. Он мог отдать приказ об аресте тамплиеров, поскольку те находились под непосредственной юрисдикцией пап, но заставить местных епископов выполнить его распоряжение со всей жесткостью папе было не под силу. Климент обладал достаточной властью, чтобы прекратить существование ордена, но этой власти оказалось мало, чтобы он смог распорядиться имуществом тамплиеров по собственному усмотрению.

И теперь это стало ясно всему миру.

Глава девятая. Тайные обряды инициации

Самые тяжкие обвинения, выдвинутые королем Филиппом против тамплиеров (и до сих пор притягивающие к себе внимание широкой публики), касаются тайных ритуалов, которые сопровождали вступление в орден. Всем арестованным братьям задавали вопрос, что происходило во время их приема в члены ордена. Ответы подразделялись на две категории. Согласно первой, прием проходил по обряду, описанному в уставе.

Поскольку церемония приема описана во французской (старофранцузской) версии устава, она была вполне доступна для ознакомления: умевшие читать могли это сделать лично, а также прочитать вслух тем, кто чтению был не обучен. Поэтому тайной церемония приема была не в том смысле, что никто не мог проведать, в чем она заключалась, — просто на эту церемонию не приглашались ни члены семьи, ни друзья.

Вот основные пункты процедуры вступления в орден.

Пожелавшего стать тамплиером прежде всего приводят в помещение, примыкающее к залу, где члены ордена обычно проводят свои еженедельные собрания. Там новичку задают несколько вопросов.

Первый вопрос касается его желания вступить в орден: «Брат, просишь ли ты общества нашего дома?»[379] Если он отвечает утвердительно, новоприбывшему следует поведать о великих лишениях и тяжких страданиях, которые ему придется переносить, а затем спросить, готов ли он стать слугой и рабом дома вовеки и до конца своей жизни. О тяготах жизни тамплиера говорится несколько раз, и подобные вопросы не являются чем-то особенным — любой человек, вступающий в духовный орден, предупреждается о том, что ему придется беспрекословно повиноваться своим начальникам. Это относится к бенедиктинцам, цистерцианцам, францисканцам, доминиканцам и прочим орденам. Однако предполагалось, что мужчины, получившее воспитание и обучение рыцарей, не так склонны к повиновению, как большинство простых монахов.

Если эти сведения о нелегкой судьбе храмовника не отпугнут кандидата, то ему зададут вопросы, касающиеся причин, по которым он не сможет стать членом ордена. Женат ли он? Состоит ли в каком-либо другом ордене? Есть ли у него долги, которые он не в состоянии вернуть? Не страдает ли он заразной болезнью?

Если ответы на эти вопросы окажутся удовлетворительными, то один из братьев, проводивших опрос, заходит в зал собраний и говорит магистру: «Господин, мы говорили с этим достойным человеком, который ждет снаружи, и описали ему лишения дома по мере наших способностей и знаний. И говорит он, что желает быть слугой и рабом дома…»[380]

Затем в зал вводят кандидата. Он преклоняет колена перед магистром, соединяет ладони и говорит: «Господин, вот я пред Богом и вами, и пред братьями, и прошу вас во имя Господа и Девы Марии ввести меня в ваше общество и под покровительство дома как человека, который желает быть слугой и рабом дома вовеки»[381].

После этого магистр еще раз пытается разубедить его. «Добрый брат, — говорит он, — ты просишь о великом, ибо в нашем ордене ты видишь лишь внешнюю сторону. Видишь ты, что есть у нас добрые кони и оружие, славная пища и питье, и красивые одежды есть у нас, и кажется тебе, что легко тебе будет с нами, но все сие суть видимость. Ты не знаешь о суровых заповедях, что лежат в основе нашей жизни, и тяжко будет тебе, который ныне сам себе господин, стать слугой для других. Ибо вряд ли когда-нибудь еще ты будешь делать то, что хочешь: если захочешь ты пребывать в землях по эту сторону моря, пошлют тебя за море; и если захочешь ты быть в Акре, пошлют тебя в земли Триполи, или Антиохии, или Армении… и если ты пожелаешь спать, тебя разбудят, а если ты пожелаешь бодрствовать, тебе прикажут лечь в постель»[382].

Если кандидат не принадлежит к знати, то ему сообщают, что он будет сержантом. Это означает еще более тяжелое испытание, ибо ему придется выполнять работу, которую он может счесть для себя недостойной. Магистр не смягчает своих слов. Он перечисляет все докучливые виды работ, которые прикажут выполнять новому брату. Что до меня, то я бы переменила свои планы, когда магистр в этом перечислении добрался до ухода за свиньями и верблюдами. Но многие мужчины оставались тверды в своем желании вступить в орден.

Затем кандидата просят выйти и ждать решения собрания. Если это решение благоприятное, его вновь вводят в зал и еще раз спрашивают, готов ли он переносить все тяготы, о которых ему ранее говорили.

Когда он подтверждает свою готовность, магистр поднимается со своего места и просит всех встать и вознести молитву «Господу нашему и Деве Марии, дабы он преуспел в этом»[383]. Каждый читает «Отче наш», после чего брат капеллан читает молитву Святому Духу. Затем тот, кто готовится стать братом, кладет руки на Евангелие, и его в последний раз спрашивают, нет ли каких-либо причин, которые могут воспрепятствовать его вступлению в орден.

После этого с кандидата берут клятву. Это происходит следующим образом. Магистр вопрошает его: «Клянешься ли ты Господу и Божьей Матери, что отныне во все дни твоей жизни ты будешь повиноваться магистру Храма и любым приказам, которые тебе отдадут? Клянешься ли ты Господу и Святой Деве Марии, что все оставшиеся дни своей жизни ты будешь хранить целомудрие? Клянешься ли ты Господу и Деве Марии, что все оставшиеся дни свои ты будешь жить без какого-либо имущества? Клянешься ли ты Господу и Святой Деве Марии, что все оставшиеся дни свои будешь жить согласно обычаям нашего дома? Клянешься ли ты Господу и Святой Деве Марии, что все оставшиеся дни своей жизни будешь помогать со всей силой и мощью, данной тебе Богом, в защите святой земли Иерусалима, а также защищать и спасать всех христиан, кто в этом нуждается? Клянешься ли ты Господу и Святой Деве Марии, что ты никогда не оставишь орден, если не будет на то разрешения магистра?»[384]

На каждый из этих вопросов кандидат отвечает: «Да, если это угодно Богу».

Наконец магистр говорит: «Мы, именем Господа и Святой Девы Марии, и именем своего господина святого Петра из Рима, и именем нашего святого отца Папы, и всех братьев Храма, вводим тебя во все блага дома, что были от начала и пребудут до конца… и ты также вводишь нас во все благие дела, что ты свершил и свершишь. И мы обещаем тебе хлеб, и воду, и бедную одежду дома, и много боли и страданий»[385].

Затем новому тамплиеру дают его облачение — белый плащ для знатных рыцарей, черный или коричневый для сержантов. Капеллан читает сто тридцать второй псалом «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!». Братья вновь читают «Отче наш», и магистр поднимает вновь поступившего с колен и целует в губы.

Такой поцелуй считался традиционным способом закрепления клятвы. Этот обычай был принят и в религиозных сообществах, и при подписании договоров монархами, и при официальных приветствиях. Я вижу в подобном поцелуе чисто церемониальный акт, лишенный сексуальности. Уверена, что языки в этом деле не участвовали.

Таким образом, по крайней мере по уставу, прием новых членов в орден проходил весьма благочестиво. В церемонии не было ничего, что стоило держать в тайне. Просто тамплиеры предпочитали не приглашать посторонних.

Такая тяга к закрытости и должна была привести их к катастрофе. В сознании многих людей всякая секретность вызывает подозрение. В самом деле, если они не делают ничего дурного, то почему бы кому-нибудь не прийти и не посмотреть? Стало быть, какое-то богохульство имело место во время приема или же после приема совершался какой-то второй, дополнительный ритуал.

Этот предполагаемый второй ритуал и был описан в предъявленных тамплиерам обвинениях: после обычной процедуры приема новобранца якобы отводили в укромное место и велели ему заявить о своем отрицании Христа и плюнуть на распятие. Потом то ли он целовал магистра пониже поясницы и в пупок, то ли его целовали. Письменные свидетельства на этот счет расходятся. Этот ритуал, как правило, описывался теми тамплиерами, которых подвергли пытке или пообещали пытать, буде они не дадут инквизиторам желаемого ответа[386].

Проблема с протоколами допросов заключается в том, что все они написаны в третьем лице и не передают сказанного обвиняемыми дословно. Каждого храмовника спрашивали, принимал ли он участие во вменяемых ордену преступлениях. Обвинения зачитывались пункт за пунктом, и инквизитор записывал суть ответа.

Первое показание Великого магистра Жака де Моле, по сути дела, стало образцом для всех протоколов о тайных ритуалах при приеме в орден. Спустя девять дней после ареста, 24 октября 1307 года, Жак сказал инквизиторам, будто после того, как он получил белый плащ тамплиера, ему показали бронзовый крест с изображением Христа и велели отречься от Господа. И он сделал это, хотя и с глубоким отвращением (licet invictus). Затем ему приказали плюнуть на этот крест, но он вместо этого плюнул на землю. Наконец, его спросили, давал ли он клятву хранить целомудрие. «Да, — был его ответ. — Тогда они сказали, что я могу совокупляться с другими братьями, но я клянусь, что никогда подобного не совершал»[387].

Признания других тамплиеров следовали этой схеме. Брат Пьер ла Верна, сержант, показал, что, после того как он получил плащ, ему было приказано поцеловать принимающего его брата между лопаток, и он это сделал. Затем ему велели отречься от Господа, ибо таков был обычай. Он и этот приказ выполнил «на словах, но не сердцем» (ore, поп corde)[388]. Брата Стефана понуждали целовать принимающего тамплиера в пупок, причем поверх одежды. Кроме того, он отрицал Христа также «ore, non corde» и плюнул рядом с распятием.

Эти два признания прозвучали в Париже. В Оверни брат Жан Далма д’Артон, рыцарь, сообщил, что его в 1299 году принимал в тамплиеры глава командорства Эмбар Блан, который сказал ему, будто отрицание Христа было одним из правил. Жак произнес требуемое, опять же «ore, non corde», и плюнул рядом с крестом.

В начале процессов речь шла только о требованиях отречься от Христа и плюнуть на крест, а также время от времени о разрешении совокупляться с другими братьями. По прошествии нескольких месяцев узникам стали задавать вопросы об идолопоклонстве. Об этом обвинении мы поговорим отдельно в главе «Бафомет».

Итак, многие тамплиеры утверждали, что их принимали в орден в полном соответствии с уставом, но те, кто признался в противном, давали показания по одному и тому же шаблону. Первые два действия (отрицание Христа и плевок на распятие) описываются идентично во всех признательных показаниях. Место «непристойного поцелуя» могло меняться, но предпочтение отдавалось пупку и точке пониже поясницы. Ни один из тамплиеров не признал, что совершал эти действия охотно. Все братья в сердце своем оставались верующими христианами — так они утверждали.

Какова же, по мнению обвинителей, была цель этих тайных ритуалов инициации? Неужели они действительно верили, будто всем вновь принимаемым тамплиерам тут же сообщали, к их величайшему изумлению, что они вступают отнюдь не в христианский орден, а в общество людей, отрицающих Христа и оскорбляющих распятие? Выглядит нелепым, что новобранец, готовый с восторгом отдать свою жизнь, сражаясь за Христа, в первый же день узнает, что орден существует вовсе не для этого. И не странно ли, что, уже якобы отрекшись от Христа, они должны были поклоняться некоему идолу, который многие называют Бафометом? Не слишком ли много для первого дня пребывания на новой службе?

Согласно показаниям тамплиеров, после описанного ритуала жизнь ордена протекала как прежде. Братья продолжали посещать урочные церковные службы с чтением молитв и псалмов, хотя кое-кто показал на допросе, что священники пропускали слова благословения Тела Христова во время причастия. И воины ордена продолжали сражаться и гибнуть на Святой земле.

За что в таком случае они сражались и умирали? Если они приезжали на Святую землю не с целью защищать паломников и биться с язычниками и тем заслужить прощение своих грехов и обрести надежду попасть в рай, то что, спрашивается, они там делали? На этот счет существует немало теорий, но в ходе процессов ни один из признавших свою вину тамплиеров не смог объяснить, какими же верованиями они заменили христианскую веру. Они не утверждали, что приняли ислам. Они не говорили, что принадлежат к какой-либо еретической секте христианства. Они не считали себя катарами. И уж во всяком случае, никто из них не сказал судьям, что является атеистом — такого понятия вообще не существовало в те времена. Отсутствие какой-либо системы верований не имело прецедента в истории еретических движений. И все же если тамплиеры не были христианами, то они и не признались в принадлежности к какой-либо другой вере.

Похоже, на этом обвинители ордена споткнулись. Возможно, они рассчитывали, что люди сами заполнят этот пробел своими фантазиями о самых жутких формах ереси. Но мы в этом видим еще одну причину полагать, что все еретические ритуалы, сопровождающие прием в орден новых братьев, существовали только в воображении инквизиторов.

По мнению Алана Демюрже, в церемонию приема все же могли быть включены некоторые неортодоксальные элементы для испытания новичка. Однако мне представляется нелогичным требовать, чтобы принимаемый в орден человек отрекался от того, что как раз побуждает его в этот орден вступить, даже если это отречение является мистификацией. Я, конечно, не могу полностью исключить предположение Демюрже, поскольку наслышана о весьма странных обычаях инициации юношей и в наши дни, но все же склоняюсь к мысли, что в Ордене тамплиеров подобных ритуалов не было. Ведь ни один храмовник, дававший показания без угрозы пыткой, не подтвердил существования этих еретических обрядов.

Одно из самых тяжких обвинений касалось отвратительного требования отречься от Христа и плюнуть или даже помочиться на крест. Вслед за Демюрже некоторые историки полагают, что подобное требование могло иметь место, и интерпретируют это как испытание новичка на готовность к беспрекословному повиновению. По-моему, это сущий вздор. Все это не выходит за рамки предположений о той или иной форме еретического учения.

Сохраняя в тайне свои церемонии приема, тамплиеры создали условия для самых мрачных подозрений. Зачем они это сделали?

Наилучший ответ на этот вопрос дал Эмбар Блан, глава командорства в Оверни, который был арестован и подвергнут допросу в Англии. Вопреки показаниям Жана Далма, о которых шла речь выше, Эмбар утверждал, что во всех обвинениях нет ни слова правды. На вопрос, почему тамплиеры держали в тайне церемонию приема в орден, он ответил: «По глупости!» И добавил, что в этой церемонии не было ничего, «о чем нельзя было бы поведать всему миру»[389].

Эмбар предпочел смерть в английской тюрьме признанию в том, чего никогда не совершал. Объяснение этого человека представляется мне наиболее разумным.

В течение многих веков люди пытаются разгадать смысл «тайных обрядов» тамплиеров. В главе «Тамплиеры и Людовик IX Святой, король Франции» я писала о некой истории, связанной с Людовиком IX, дедом Филиппа Красивого. Когда Людовик находился в плену у мусульман, у него взяли клятву, что буде король не доставит требуемый выкуп, то станет отступником, который отрицает Христа и плюет на крест. Другой пример. В летописи 1147 года, описывающей взятие Лиссабона крестоносцами, говорится, что защищавшие город мусульманские воины «показывали нам изображение креста и подвергали его осмеянию, они плевали на него, и вытирали им зады свои, и мочились на него».

Множество людей пытались представить себе, какая же религия соответствует показаниям, данным храмовниками под пыткой. Ни разу на процессе не прозвучало описания какой-либо системы верований, которая включала бы в себя эти якобы исполняемые ими ритуалы. Довольно странный вид ереси, которая не встроена ни в какое вероучение. Опираясь на имеющиеся в нашем распоряжении сведения, я вынуждена прийти к выводу, что тайной процедуры приема в орден, по-видимому, не существовало, и уж во всяком случае не существовало еретической альтернативной веры, которую исповедовали тамплиеры.

Орден рыцарей Храма был создан для служения Господу и защиты христиан, и братья ордена жили и умирали с верой, что именно это они и делают.

Глава десятая. Маргарита Порет

Может показаться странным, что в книгу об Ордене рыцарей Храма я включила главу о Маргарите Порет, бельгийском мистике, которая никогда не была на Святой земле. Но судьба тамплиеров самым печальным образом повлияла на ее судьбу.

Маргарита принадлежала к секте бегинов. Наибольшее влияние эта секта получила в Нидерландах и Бельгии, но ее последователи встречались и в других частях Европы. Бегины жили в небольших городах в своих общинных домах, работали или собирали милостыню и сообща пользовались всем имуществом. Вероучения бегинов варьировались от следования вполне традиционной набожной полумонашеской жизни до мистических, иногда еретических, озарений. Хотя на Вьеннском соборе это движение подверглось осуждению, оно продолжало существовать до двадцатого века. Некоторые общинные дома бегинов стали музеями.

Немало мистиков-бегинов пользовалось уважением у местного населения, их принимали у себя церковные иерархи. Однако Маргарита не принадлежала к их числу. Она скиталась по городам и весям, проповедуя веру в Свободный Дух (эта еретическая секта, иначе именуемая сектой «спиритуалов», также подверглась осуждению на Вьеннском соборе) и объясняла людям, что душа может достигнуть единения с Богом и без направляющей руки, как она говорила, «малой церкви»[390].

Следует помнить, что никто не имел права проповедовать что бы то ни было публично без дозволения местного епископа, а женщинам вообще запрещалось проповедничество (по крайней мере, вне своей семьи). Маргарита же не только нарушила этот запрет, но и написала книгу о своих мистических озарениях — «Зерцало простых душ». В 1306 году этот труд был проклят и сожжен епископом Валансьенским. Однако неустрашимая Маргарита передала книгу на суд трех богословов из Парижского университета, и все они в один голос засвидетельствовали, что в «Зерцале» не содержится никакой ереси.

Богословы Парижского университета, по всей видимости, пользовались непререкаемым авторитетом при решении религиозных вопросов. К ним неоднократно обращался и Филипп Красивый, пытаясь оправдать арест и судебное преследование тамплиеров. Надо думать, что, заручившись одобрением этих ученых мужей, Маргарита почувствовала себя в безопасности, поскольку продолжила свою деятельность. Однако в 1308 году экземпляр этой книги попал к Гийому Парижскому, исповеднику Филиппа и по совместительству папскому инквизитору. В этот период он был весьма разочарован тем, что папа Климент V не проявляет должного энтузиазма в преследовании тамплиеров. В отличие от магистров университета, Гийом отыскал в труде Маргариты несколько еретических пассажей и приказал привезти ее в Париж для допроса.

Маргарита, которая всегда была готова излить душу первому встречному, отказалась отвечать на вопросы инквизиторов. Полтора года она провела в тюрьме, не делая попыток себя защитить. Девятого июня 1310 года ее приговорили к сожжению, что и было исполнено на следующий день. С момента казни пятидесяти четырех храмовников по приказу архиепископа Сансского не прошло и месяца. Высказывались предположения, что «своими необузданными враждебными действиями против тамплиеров король Филипп вызвал гнев папы»[391]. Возможно, Филипп рассчитывал, что папа будет во всем ему потакать, однако же король забеспокоился, что сожжение братьев ордена оказалось уж слишком сильным вызовом для понтифика. Следовательно, Филиппу и Гийому Парижскому понадобился пример истинного еретика, который открыто насмехается над авторитетом церкви, и Маргарита прекрасно подошла для этой роли. В ней действительно жил дух свободы — она не была привязана ни к монастырской обители, ни к знатному семейству. И труд ее решительно отвергал традиционную религию.

Но взошла бы на костер Маргарита Порет, если бы процесс тамплиеров не принял столь трагический оборот? Я полагаю, нет. С большей вероятностью они сожгли бы ее книгу, а саму Маргариту заперли в какой-нибудь монастырь. С другой стороны, Маргарита отражала растущее желание образованных мирян того времени самим осознать сущность собственной веры. Подобная независимая позиция создавала угрозу стабильности общества в целом, а не только церкви. Различные церковные реформы за предшествующие два столетия были сосредоточены прежде всего на личной связи с Богом. Множество людей пытались осмыслить веру, которой их учили. Маргарита стала одной из самых ярких выразительниц этой тенденции, но она была не столь одинока, как ей могло казаться. Это подтверждается уже тем, что, хотя все экземпляры «Зерцала простых душ» надлежало сдать властям для уничтожения, нашлись люди, сохранившие у себя эту книгу. Она была переведена на английский, итальянский и даже на латынь, что также свидетельствует об успехе труда Маргариты Порет. Со всей очевидностью, мистические прозрения этой женщины тронули множество людей.

Попала ли Маргарита в ловушку, расставленную для тамплиеров, или она вместе с братьями Ордена рыцарей Храма стала жертвой панического страха, охватившего власти предержащие? Были они обвинены в ереси на сколько-нибудь веских основаниях или потому лишь, что их надо было обвинить, а такие обвинения в те времена воспринимались обществом со всей серьезностью?

Откровенно говоря, не знаю. Но об этом стоит подумать.

Глава одиннадцатая. Кем же были тамплиеры?

Хотя в число храмовников входили весьма заметные фигуры, а время от времени какой-нибудь рядовой воин ордена получал известность благодаря тому, что летописец восславил его героическую гибель, в массе своей братья Ордена рыцарей Храма казались равными и взаимозаменяемыми. В этом был определенный умысел. Предполагалось, что тамплиерам, в отличие от светских рыцарей, не следует стремиться к личной славе. Они были не только воинами, но и монахами, и образ их жизни сочетал в себе неукоснительное подчинение воинской дисциплине и следование строгому монашескому уставу, предполагавшему восемь урочных молитв каждый день.

О повседневной жизни тамплиера нам говорит устав ордена. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов различие между распорядком дня воина на Святой земле и брата, который никогда не покидал Европы. Однако устав определяет некий набор правил, которыми предположительно должен руководствоваться каждый член ордена. И вполне вероятно, что братья, не занятые в данный момент в военных действиях, прилагали все усилия, чтобы этим правилам следовать.

Как выглядели тамплиеры? Прежде всего, в отличие от щегольски одетых рыцарей и придворных двенадцатого века, всегда чисто выбритых и носивших длинные локоны, тамплиеры стриглись коротко и оставляли аккуратные бороды. Согласно латинскому варианту устава, написанному монастырскими учеными монахами, братьям орденам не следовало одеваться по последней моде. Особенно критически монахи были настроены против башмаков с узкими длинными носами и шнурками, «ибо очевидно и хорошо известно, что подобные туфли носят язычники»[392]. Одежда братьев должна быть простой и прочной, без меха, оборок и прочих украшений. Как и в монастырях, облачение не принадлежало лично тамплиеру, а распределялось братом — хранителем одежд, которому надлежало позаботиться, чтобы каждый получил одежду согласно своему росту, а не выглядел шутом, обряженным в чересчур длинное или слишком короткое одеяние.

На монастырский манер храмовники вкушали трапезу вместе и в тишине. С учетом того, что воины могли нуждаться в дополнительной энергии, им дозволялось употреблять мясо трижды в неделю за исключением дней, приходящихся на некоторые церковные праздники, а именно Рождество, День всех святых, Успение и праздник Двенадцати апостолов. Перед сном брат мог выпить вина, но в разумном количестве[393]. Ночью в помещении, где спали тамплиеры, всегда должен был гореть свет, «дабы враги в тени не могли ввести их в искушение»[394].

Множество правил было призвано позаботиться о том, чтобы лишить братьев возможности сексуального контакта как с женщиной, так и с мужчиной. Они всегда должны были покидать командорство либо парами, либо в группе, а если членам ордена приходилось останавливаться на постоялом дворе, то им запрещалось входить в комнаты друг друга. Это правило меня, надо признаться, озадачило: ведь в большинстве постоялых дворов не было отдельных комнат, нередко постояльцу предлагали разделить постель с незнакомцем. То ли монахи, сочинившие это правило, никогда не путешествовали, то ли тамплиеры могли заплатить за хорошие условия проживания в гостинице.

Распорядок дня братьев ордена копировал монастырскую жизнь. Посреди ночи они поднимались, чтобы отслужить заутреню. На рассвете они являлись на службу первого часа, а затем слушали обедню. Они прерывались еще на шесть урочных молитв и после завершения вечерни должны были хранить молчание до следующей заутрени.

Поскольку мало кто из братьев мог читать псалмы по-латыни, да и по-французски, им вменялось в обязанность только слушать чтение священника и повторять «Отче наш» тринадцать раз во время каждого урочного богослужения. В конце каждой службы братья получали какие-либо приказы или выслушивали важные объявления.

После заутрени, задолго до рассвета, тамплиеры не возвращались в постель, пока не осмотрят своих лошадей и снаряжение, не починят то, что требует починки, и не поговорят с оруженосцами о текущих проблемах. Затем они могут спать до восхода солнца.

Вместо обычных монашеских занятий — переписывания манускриптов или работы в саду и на огороде — тамплиеры почти все свободное от молитв время проводили в заботах о лошадях и оружии. Лошади требовали к себе особого внимания. Монах Одо Дейльский, сопровождавший Людовика VII во Втором крестовом походе, был поражен тем, как тамплиеры, сами умиравшие с голоду, кормили своих коней. Устав содержал инструкции, касающиеся кормления и тренировки лошадей, а также военных упражнений самих тамплиеров. Напротив лондонского Темпла располагалось поле, на котором братья могли упражняться в метании копья и иных воинских искусствах, так что поддерживать необходимую форму должны были не только члены ордена, несущие службу на Святой земле.

Храмовник находился в строгом подчинении магистру, и этим орден не отличался от монастыря или современной армии. Почти на любое действие требовалось дозволение начальника, и все приказы брат должен был исполнять немедленно и со словами «De par Dieu», что означает «Именем Господа».

Одна из уступок, которые вынуждены были сделать авторы последних разделов устава, касалась игры. Азартные игры занимали второе место среди любимых развлечений средневековых воинов, а поскольку тамплиеры давали клятву соблюдать целомудрие, то о развлечении, занимавшем первое место, речи не шло. Правило 317 устанавливало пределы ставок для членов ордена. Похоже, авторы этого правила исходили из идеи, что тамплиер должен играть, практически ничем не рискуя. Поскольку члены ордена дали клятву бедности, то денег у них вообще не было, а к тому же они не имели права ставить на кон что-либо ценное, например седло. Разрешалось рискнуть колышками для шатра, свечными огарками или изношенной тетивой арбалета. Шахматы и триктрак находились под полным запретом.

В то же время тамплиеры выросли в обществе, где азартным играм предавались все, и тот факт, что устав оказался вынужденным хоть в малой степени учесть это, показывает, насколько глубоко обычаи рыцарской жизни проникли в психологию людей, решивших вступить в монашеский орден.

Как уже говорилось, между образами жизни тамплиера на Востоке и в Европе была заметная разница. Если исключить Пиренейский полуостров, братья ордена, жившие в различных командорствах и небольших общинных домах, никогда не участвовали в сражениях. Их жизнь весьма напоминала ту, которой жили монахи по соседству. Обязанности таких тамплиеров сводились главным образом к набору новых членов ордена для отправки в Иерусалим или Акру и к поиску средств для обеспечения этих операций.

В Париже и Лондоне некоторые братья становились служащими королевского казначейства, но мы по сю пору знаем лишь несколько имен таких тамплиеров и понятия не имеем о том, кем они были и что с ними стало. Думаю, это связано с тем, что большинство храмовников принадлежало к иному общественному слою, нежели их наниматели. Даже рыцари в белом облачении, как правило, были выходцами из нетитулованной знати, а сержантом ордена имел право стать любой свободнорожденный мужчина. Поэтому, за редким исключением, представители высшей знати видели в парижских и лондонских тамплиерах всего лишь государственных служащих.

Впрочем, попытаемся дать портреты нескольких братьев ордена, опираясь на сведения из различных грамот.

Довольно необычным является предусмотренное уставом право (правила 65 и 66) принимать в орден так называемых светских рыцарей на ограниченный срок. Одним из таких тамплиеров был некий рыцарь по имени Юбер де Боже. Я не нашла подтверждения связи этого человека с Великим магистром Гийомом де Боже, но исключить такую связь не могу. Во многих родах существовала традиция поддерживать выбранный духовный орден на протяжении нескольких поколений.

Юбер был сыном Гитара де Боже из Бургундии и Люсьены де Рошфор. Точная дата его появления на свет неизвестна, но событие это произошло между 1115 и 1120 годом. Решив участвовать во Втором крестовом походе с Людовиком VII, он намеревался отправиться на Святую землю вместе со своим тестем Амадеусом III Савойским, но однажды ночью ему было видение, убедившее его в необходимости ехать туда в одиночку. Остается не совсем ясным, о какой беде предупреждало Юбера видение. Амадеус III, приходившийся дядей Людовику VII, вел с собой большую армию. Вместе с Людовиком он претерпел неприятности во время перехода через Анатолию, а также оказался среди тех, кто выдвинулся слишком далеко вперед, что привело к значительным потерям армии Людовика в Турции. Но сам Амадеус пережил поход и умер на Кипре от лихорадки.

Юбер отправился в Иерусалим один и там вступил в Орден тамплиеров, хотя и был женат. Либо он заявил, что холост, либо попросил принять его на условленный срок, солгав при этом, что его супруга не имеет ничего против. Похоже, что Юбер оставался в ордене лишь до конца крестового похода, поскольку в 1150 году он уже снова был в Бургундии. Не исключено, что он сопровождал Великого магистра Эверара де Барра, который как раз в это время вернулся в Европу.

В 1137 году Гишар, отец Юбера, стал монахом Клюнийского аббатства (близ Макона в Бургундии), и Юбер проявлял большую активность в этих местах, охраняя покой и избавляя население от разбойников и грабителей. Эверар, по-видимому, сожалел о том, что такой славный сподвижник покинул орден. Настоятель обители Петр Преподобный всей душой был за изгнание сарацин со Святой земли, но разбойники Бургундии, хоть и называемые христианами, находились ближе и представляли непосредственную угрозу ему и монахам его аббатства. Петр написал Эверару, умоляя его позволить Юберу покинуть ряды тамплиеров, дабы он мог продолжать благородное дело защиты Клюни и прилегающей территории. Такова еще одна причина, заставляющая меня предположить, что Юбер был лишь временным членом ордена: настоятель Клюнийского монастыря не стал бы добиваться, чтобы кто-то нарушил клятву верности духовному ордену. Однако, если Юбер обещал служить этому ордену определенный период времени, но покинул его до истечения оговоренного срока, Петр мог полагать свою нужду в таком защитнике более острой, нежели нужда в нем тамплиеров.

В то время как все славные воины отправились сражаться за Святую землю, пишет Петр Преподобный магистру, злоумышленники остались и занимаются грабежом честных, ни в чем не повинных людей. Но Юбер, «который лишь недавно вернулся из-за моря, дабы, ко всеобщей радости, позаботиться о нашей земле», может теперь взять под свою защиту вдов, сирот и беспомощных монахов.

В результате Юбер прекратил свое членство в ордене. Он остался в Боже, где энергично занимался очищением округи от преступников. Кроме того, нам известно о его борьбе с собственным сыном, Юбером IV, который предпочитал, чтобы его отец не покидал Иерусалима. В конце концов их примирил епископ Лиона, выступивший арбитром в споре родственников.

«Среди всех злоключений земли нашей более всего бросается в глаза это потрясение, эта беспощадная война, которую ведут между собой Юбер де Боже и его сын и конца которой мы отчаялись дождаться… Наконец отец согласился признать сына своим наследником и, после своей кончины, законным сеньором всего его лена и владельцем Боже, а также сопроводил это решение клятвой в присутствии свидетелей. Сын же, в свой черед, принес отцу присягу верности. И таким образом, при посредстве нашем, молодой Юбер вернул своему отцу большую долю владений, которые до той поры взял под свою руку».

Молодой Юбер погиб в Третьем крестовом походе. Его отец умер предположительно в 1192 году, когда ему было около восьмидесяти. Надеюсь, он до конца сохранил свою отвагу.

Юбер прекрасно демонстрирует, что тамплиерами могли быть не только люди, покинувшие семью и ушедшие от мира. Я так и не смогла найти каких-либо указаний на то, что после возвращения в Бургундию он сохранял связи с местными храмовниками, хотя должна признать, что источников в моем распоряжении было не так уж много. Участие младшего Юбера в очередном крестовом походе предполагает, что его отец верил в дело освобождения Святой земли. Вместе с тем сын не последовал примеру Юбера-старшего и отказался вступить в Орден тамплиеров.

Однако в отдельных случаях связь с орденом становилась делом всей семьи. Одним из наиболее щедрых источников благ для командорства Ришенд был владелец всей округи Гуго Бубутон. В 1136 году он и его племянник Бертран, а также их друзья и соседи передали в дар тамплиерам обширные земельные наделы. Чтобы никто не оспорил передачи земель в собственность ордена, они попросили засвидетельствовать этот дар епископа Понса де Грийона. Через два года Гуго, его жена, сын и племянник оказались среди группы дарителей, которые пожертвовали тамплиерам еще несколько участков земли, а днем позже сам Гуго вступил в орден. Со временем он возглавил командорство Ришенд.

Пример Гуго, по-видимому, вдохновил его сына Николаса, который, несмотря на протесты матушки, 3 декабря 1145 года также стал храмовником. Матушка в конце концов смирилась с решением сына. По всей видимости, Николас был единственным ребенком в семье, поскольку он отдал все имущество семьи ордену, процитировав при этом Евангелие: «Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником»[395]. Небольшую толику Николас оставил своей бедной матери. Остается только гадать, как эта женщина доживала свой век, но из дошедших до нас записей видно, что она тяжело перенесла решение сына и он об этом знал.

Воистину Гуго и его сын были людьми глубоко религиозными. Они пожертвовали своим имуществом и общественным положением ради угодного Богу дела. У нас нет сведений, что их подвигло на такое решение, хотя набожность этих людей сомнения не вызывает. Подобные белые пятна весьма мучительны для исследователя, но они же побуждают его на дальнейшие поиски. Я могу себе представить, что Гуго остался руководить своим командорством, а его сын отправился в Иерусалим и, возможно, погиб в одном и сражений Второго крестового похода или в какой-нибудь мелкой стычке с мусульманами. Сожалел ли Гуго о том, что поощрял желание Николаса вступить в орден? Продолжала ли его супруга разговаривать с ним после случившегося? Нам этого знать не дано.

В заключение скажу, что, имей мы побольше подобных портретов членов ордена и их семей, по миру гуляло бы гораздо меньше фантастических историй о жизни тамплиеров.

Глава двенадцатая. Другие бравые парни. Региональные военные ордена

Во время Третьего крестового похода часть немецкой армии с телом погибшего Фридриха Барбароссы, но без других предводителей прибыла в Акру Люди были в ужасном состоянии, приветливая встреча, оказанная им монахами немецкого странноприимного дома Святой Марии, вызвала у них восторг. Когда настала пора возвращаться домой, некоторые воины предпочли остаться и работать в этом приюте. В 1198 году дом Святой Марии был разделен на два учреждения: одно предназначалось для опеки нуждающихся и хворых немецких паломников, а другое превратилось в военный орден, живущий по правилам, позаимствованным из устава тамплиеров. Так возник Орден тевтонских рыцарей.

Члены нового ордена в большинстве своем вышли из так называемых министериалов, служилых людей немецких королей и крупных феодалов. Они выполняли в основном хозяйственную и административную работу. Хотя многие семьи министериалов разбогатели и обрели влияние, их по-прежнему не считали людьми свободными, а браки министериалов с представителями знатных родов запрещались. Мужчины этой группы населения, умевшие владеть оружием, видели в Тевтонском ордене возможность рыцарской карьеры, которая была закрыта для людей их происхождения.

К началу Пятого крестового похода тевтонские рыцари уже составляли определенную часть армии крестоносцев, куда входили и воины других военных орденов. В неудачной египетской кампании 1218–1221 годов они сражались бок о бок с госпитальерами и тамплиерами. Тевтонские рыцари помогали тамплиерам восстановить крепость Шато Пелерен, известную в наши дни как Атлит.

Однако довольно скоро тевтонские рыцари решили, что возвращение Иерусалима не должно оставаться их главной задачей. Не менее важно, подумали они, расширить границы христианского мира, обратив в истинную веру язычников Пруссии, Ливонии и Эстонии. Выполнение этой миссии они начали в Венгрии в 1211 году, когда король Андрей II подарил им земли к северу от Трансильванских Альп. По прошествии короткого времени король писал: «Они стали новой опорой на этой границе. Подвергаясь смертельной угрозе каждый день, они сдерживают постоянные нападения куманов (языческое племя) и обеспечивают надежную защиту королевства»[396]. Впрочем, через несколько лет Андрей постарался избавиться от тевтонских братьев. Причина этого нам неизвестна, хотя в одной из хроник говорится: «Для короля они стали словно огонь в груди, словно мышь в кошельке, словно змея за пазухой, так скверно отблагодарили они радушного хозяина»[397]. Похоже, рыцари засиделись в гостях. В 1225 году тевтонских братьев из Венгрии изгнали.

С императором Фридрихом II им повезло больше. Фридрих испытывал затруднения в управлении страной, которая растянулась от Средиземного моря до Балтийского, и с радостью отдал тевтонцам Камберленд, а также все территории Пруссии, которые они сами могли занять.

Тевтонские рыцари не заставили просить себя дважды.

Все это вовсе не говорит о том, будто орден не относился к религии серьезно. Порядки там были не менее строгие, чем в других военных монашеских орденах. Рыцари приносили клятвы целомудрия, бедности и повиновения. В походе молельней для них служил шатер магистра. В то время как тамплиерам дозволялось играть (хотя и делая скромные ставки), тевтонские рыцари могли заполнять свое свободное время только резьбой по дереву. Военная дисциплина была весьма жесткой.

К 1230 году Тевтонский орден стал доминировать среди военных орденов Восточной Европы. Небольшое командорство Ордена Калатравы (о нем ниже) исчезло. Два других немецких ордена — меченосцев и Добрина — были поглощены тевтонцами, которые постепенно заняли значительную часть Пруссии. Под их покровительством эти земли подверглись колонизации немецкими крестьянами, что дало тевтонским рыцарям прочную базу — более прочную, чем у тамплиеров и даже госпитальеров, которым не удалось расселить достаточное число колонистов на Мальте.

За два года до арестов тамплиеров в Ливонии судили тевтонских рыцарей. В числе выдвинутых против них обвинений были «заключение в узилище епископа Риги, посягательство на церковные привилегии, противодействие миссионерам, развращенность в рядах ордена, а также продажа замков и оружия литовцам». Тевтонцы и в самом деле были повинны в значительной части этих прегрешений, но у них не было противника, похожего на Филиппа IV, и, напротив, была собственная территория, где они могли отбиваться от нападения, а потому все обошлось, и Орден тевтонских рыцарей не пострадал.

В середине пятнадцатого века один монах-картезианец написал историю различных орденов, придав ей форму диалога между матерью и сыном. Дойдя до Ордена тевтонских рыцарей, мать описывает, как орден зародился, и при этом замечает, что эти братья следовали уставу госпитальеров, а не тамплиеров. Вначале они действовали как благородные защитники веры, говорит она, «но теперь — увы! — сбитые с праведного пути стремлением к богатству, они пытаются низвергнуть почти все прочие ордена и подлым образом подчинить себе все страны!»[398].

В 1525 году королевство тевтонских рыцарей в Пруссии превратилось в протестантское герцогство. К тому времени количество членов ордена там сильно поубавилось. Молодые братья оставили орден и женились. Рыцари постарше остались верны своим монашеским обетам и разошлись по различным духовным общинам. В Германии орден претерпел организационные изменения, и рыцари отправились на Балканы воевать с турками. Со временем их резиденция переместилась в Вену, и орден стал «военной и рыцарской организацией при Доме Габсбургов»[399].

Названием своим это братство рыцарствующих монахов обязано испанской крепости Калатрава. Орден возник в 1158 году, после того как из этой крепости по неизвестным причинам ушли тамплиеры. В это время существовала большая угроза нападения мавров, обосновавшихся в Гренаде. Кастильский король Санчо III послал отчаянное письмо Раймондо, настоятелю цистерцианского монастыря в Фитеро (Наварра), умоляя о помощи. На мой взгляд, искать военной поддержки лучше было бы вовсе не в монастыре, однако так или иначе, настоятель не подкачал, пообещал помочь и заодно принял новый орден под покровительство цистерцианцев. Такова история рождения первого испанского ордена.

Тамплиеры весьма активно участвовали в реконкисте в Испании и Португалии, но при этом непременно определенную долю захваченного добра отправляли на Святую землю для поддержки королевств крестоносцев. А поскольку местные владыки полагали, что дел достаточно и дома, то они всячески поддерживали испанский орден рыцарей-монахов, проявлявших безусловную верность своей стране.

Санчо посодействовал благоприятному началу деятельности Ордена Калатравы, не только передав ему сам город и крепость с таким названием, но добавив еще и селение с землями в более безопасном месте. Ордену также посулили доходы от других городов, если рыцарям удастся их завоевать. Все эти дары, вкупе с обещанием известной доли добычи от других победоносных операций, весьма взбодрили братьев Калатравы.

Местные жители также высоко оценили служение своих рыцарей, что подтверждается многочисленными записями о передаче им в дар поместий и прав на земли. Выгодной для нового ордена стала и связь с цистерцианцами, которые, подобно тамплиерам, были подотчетны в своей деятельности не местным епископам, а самому папе. Это, как и следовало ожидать, привело к определенным трениям с испанским духовенством, но вместе с тем и приносило осязаемый доход.

Рыцари Калатравы действовали весьма активно, бок о бок с другими военными орденами участвуя в большинстве сражений на Пиренейском полуострове в течение двенадцатого и тринадцатого веков. Потеряв в 1195 году Калатраву, они продолжали защищать крепость Сальватьеру, пока не вынуждены были сдать и ее. Но в июле 1212 года этим неунывающим воинам удалось вновь захватить город, давший им название.

Испанские ордена занимались и оказанием медицинской помощи раненным в сражениях воинам. В Кала-траве располагалось по меньшей мере шесть лазаретов. Начальник одного из них, Санта Олалла, сопровождал армию, «дабы пользовать рыцарей и пеших воинов, раненых и пребывающих в нужде, всех мучимых разными хворями, а с ним были капеллан, который при надобности соборовал умирающих, и искусный хирург для исцеления страдающих от ран»[400]. В этом плане они как бы совмещали обязанности тамплиеров и госпитальеров.

Орден Калатравы вобрал в себя более мелкие братства — Орден Святого Хулиана дель Перейро в Леоне и Орден Ависа в Португалии. В Кастилии и Леоне существовали также Орден Сантьяго и Орден Алькантара. На этой территории находились и командорства тамплиеров, но кастильские короли предпочитали иметь дело с местными орденами.

И, похоже, оказались правы в своих предпочтениях. Военные ордена Пиренейского полуострова не рассчитывали на поступления средств из других стран, военные действия международного масштаба их не затрагивали, и благодаря этому они сосредоточили свои усилия на основной цели — изгнании мавров из Испании. Эта задача была полностью решена в 1492 году.

Одним из наиболее любопытных военных орденов в истории было братство Святого Лазаря. Членами этого ордена, по крайней мере на раннем этапе его существования, становились почти исключительно прокаженные.

В 1130 году некий бургундец по имени Видо Корнелли, «решивший, что он заразился проказой», пожелал уехать в Иерусалим, чтобы вступить в Орден тамплиеров и посвятить себя служению в этом ордене до конца своих дней. Судя по перечню свидетелей его обета, Видо принадлежал к знатному роду. Перед тем как отправиться на Святую землю, он позаботился о материальном обеспечении жены и детей и, прибыв в Иерусалим, в соответствии со своей клятвой стал тамплиером, хотя, будь Видо Корнелли и впрямь болен проказой, рыцарям Храма пришлось бы изыскивать способ позаботиться о своем брате, когда его недуг основательно подточит его здоровье.

В то время в Иерусалиме уже существовал приют для прокаженных. Как и многие другие подобные учреждения, он носил имя святого Лазаря. В Евангелиях встречаются два человека с таким именем. Один был нищий, который лежал у ворот богача в струпьях и умер, не дождавшись помощи. После смерти он попал на небеса, а жестокосердный богач, когда пришло его время умереть, попал в ад[401]. Этого несчастного нищего вполне можно считать прокаженным, а евангельская притча говорит нам о неизбежном наказании за отказ поделиться своим добром с неимущим. Другим, более известным библейским персонажем был Лазарь из Вифании, брат Марии и Марфы, которого Иисус воскресил из мертвых, — тут уместно напомнить, что многие люди в те времена воспринимали прокаженных как живых мертвецов. Какой же из этих Лазарей дал имя ордену? Не исключено, что оба. Подобно Марии Магдалине, святой Лазарь, почитаемый в Средние века, мог быть неким слиянием в один образ двух людей с одинаковыми именами.

Итак, когда Видо принес клятву при вступлении в Орден тамплиеров, приют для прокаженных имени Святого Лазаря уже существовал. Строго говоря, он располагался не в самом Иерусалиме, а снаружи, вблизи внешней городской стены. И хотя люди в то время еще не считали проказу Божьим наказанием за грехи, источник недуга был им неизвестен, а потому большинство таких домов строилось на удалении от густонаселенных частей города.

Королевские семьи Иерусалима, начиная с Фулка и Мелисанды, делали щедрые пожертвования «церкви и обители недужных» Святого Лазаря. Большинство знатных родов латинских королевств следовали их примеру. Среди свидетелей, ставивших подписи на грамотах о таких дарах, встречалось немало тамплиеров, в том числе приписанных к самому иерусалимскому Храму. Это может навести на мысль, что уже на раннем этапе существования Ордена тамплиеров его братьями совместно с приютами для прокаженных принимались специальные меры по оказанию помощи заболевшим проказой рыцарям. Однако надо помнить и о том, что иерусалимский Храм Соломона был местом оживленным, часто посещаемым различными людьми для обсуждения деловых вопросов и заключения сделок. Люди эти, возможно, с готовностью поделились бы с прокаженными своим добром, но при этом вряд ли стремились с ними встречаться. Так что мы не можем категорически утверждать, что в те времена между храмовниками и братьями Святого Лазаря существовала тесная связь.

Приблизительно в 1153 году приют Святого Лазаря обрел дополнительную функцию: он стал домом для больных проказой рыцарей, которые все же оставались достаточно крепкими, чтобы сражаться. Первым известным нам управляющим дома Святого Лазаря был некий Варфоломей, который снабжал недужных водой и всячески о них заботился. В 1155 году Альмарих, сын Фулка и Мелисанды, подарил усадьбу «братьям приюта Святого Лазаря в Иерусалиме и Гуго из обители Святого Павла, который является магистром сего и всех прочих приютов для прокаженных».

Остается неясным, когда Орден Святого Лазаря начал посылать своих недужных братьев в бой. Некоторые грамоты адресуют дары «братьям», другие — «приютам прокаженных». Возникает вопрос: связано ли это просто с термином, выбранным тем или иным писцом, или за этими словами скрываются разные адресаты? Я склоняюсь к мысли, что военный Орден Святого Лазаря рождался постепенно, по мере того, как приют наполнялся мужчинами с проказой в слабой форме, способными носить оружие. Ведь в Иерусалиме всегда ощущалась нехватка воинов. Кроме того, бывали случаи, когда некоторые виды кожных болезней ошибочно принимали за признаки проказы, особенно на ранних стадиях. Такие воины могли участвовать в сражениях и довольно долго сохраняли боеспособность.

Однако папские привилегии, аналогичные тем, что были дарованы другим орденам, братья Святого Лазаря получили только после падения Иерусалима в 1187 году, и только с этого времени мы можем считать, что Орден Святого Лазаря обрел официальный статус. Первое упоминание об участии рыцарей этого ордена в военных действиях относится к битве при Ла Форби, которая произошла в 1244 году. Все братья Святого Лазаря, вступившее в сражение, погибли.

Члены Ордена Святого Лазаря видели воочию, что представляет собой грозящая им всем смерть от проказы, и в сравнении с нею мучения гибнущих на поле брани не могли их устрашить. Надо сказать, что тамплиеры с сочувствием отнеслись к этому братству В начале тринадцатого века они внесли в свой устав следующее положение: «Когда случится с кем-либо из братьев, что по воле Господа нашего он заболеет проказой и это докажут, достойные люди дома должны призвать его и сказать ему, чтобы он просил разрешения покинуть их, уйти в приют Святого Лазаря и взять накидку брата этого ордена»[402].

Братья Святого Лазаря переместились в Акру вместе с тамплиерами и госпитальерами. Там у них был жилой дом, больница и обитель для сестер ордена. Захватившие город мамелюки убили их всех.

Казалось бы, с падением Акры подобный военный орден должен был прекратить свое существование, однако братья Святого Лазаря смогли обосноваться на Кипре. Впрочем, в дальнейшем они смогли сохранить за собой лишь европейские владения — главным образом в Англии и во Франции. К этому времени среди рыцарей ордена практически не осталось прокаженных. Их количество убывало постепенно, и к концу тринадцатого века в это братство входили только вполне здоровые мужчины. Незадолго до 1307 года они решили перевести свою главную резиденцию во Францию, в Буани. Дальнейшая история ордена довольно загадочна.

В 1308 году рыцарей Святого Лазаря берет под свое покровительство Филипп Красивый. На фоне преследований тамплиеров братьям ордена этот жест мог показаться странным. С другой стороны, я не исключаю, что подобное покровительство они восприняли так же, как застигнутые штормом моряки могли отнестись к возможности переждать разгул стихии в тихой гавани.

В Англии Орден Святого Лазаря просуществовал до тех пор, пока Генрих VIII не положил конец монашеству в своем королевстве. Однако братья ордена уже не посвящали себя заботе о недужных и не участвовали в крестовых походах — их первоначально заявленных целей более не существовало. Во Франции они переживали как взлеты, так и падения. При Людовике XIV братство Святого Лазаря вновь возродилось как военный орден — на сей раз он противостоял еретикам-англичанам. А в завершение удивительной истории Ордена Святого Лазаря его последним французским Великим магистром стал король Людовик XVI. В 1792 году нож гильотины положил конец жизни магистра и — вместе с ним — ордена.

Однако, подобно библейскому Лазарю, этот орден воскрес. Случилось это в 1910 году. Ныне он превратился во всемирную христианскую благотворительную организацию с отделениями в Европе и Северной Америке. Как и в случае с тамплиерами, история рыцарей Святого Лазаря была слишком захватывающей, чтобы навсегда исчезнуть с горизонта.

По мнению английского паломника и хрониста Ральфа Дикетского, Орден Святого Фомы в Акре возник благодаря обету некоего священника по имени Уильям, который был застигнут в море бурей. Испуганный, страдающий от морской болезни, Уильям поклялся, что, доведись ему снова ступить на твердую землю, «он построит и посвятит святому мученику Фоме красивейшую часовню и кладбище при ней. И свершилось по словам его»[403]. Однако летописцы более позднего времени утверждают, что этот орден учредил крестоносец по имени Юбер Вальтер, а Матвей Парижский, английский летописец середины тринадцатого века, считал, что клятву на корабле, плывущем по бурному морю, произнес не кто иной, как Ричард Львиное Сердце. Разумеется, Ричарду в конце концов и приписали честь основания ордена — ведь он был не только королем, но еще и сыном Генриха II, который приказал убить святого Фому, или Томаса Бекета. В такой версии эта история выглядит более привлекательно.

Кем бы ни был основатель Ордена Святого Фомы в Акре, возникло это братство во время или по завершении Третьего крестового похода, после падения Иерусалима в 1187 году и перемещения королевского двора в Акру.

Первоначально задачи ордена сводились к заботе о неимущих и погребению мертвых. Причт церкви Святого Фомы уделял особое внимание английским паломникам, которые не говорили на французском, то есть на языке латинских королевств. Орден не был достаточно заметен, чтобы привлекать щедрые дары и пожертвования, и вел довольно скудное существование до 1228 года, когда братьев посетил епископ Уинчестерский Пьер де Рош. Епископ решил, что орден слишком беден, а его братья впали в «беспутство». Они были скорее канониками, чем монахами, — это означало, что жили члены ордена не все вместе, а каждый в своем доме. В иных местах такое положение приводило к нарушению братьями обетов бедности и целомудрия, поэтому одной из важных реформ в церковной жизни двенадцатого века стала замена многих каноников в кафедральных соборах монахами, которые находились под постоянным контролем настоятеля.

Пьер де Рош приехал на Святую землю с отрядом крестоносцев и сам предпочитал вести жизнь воина. Он избавился от каноников (не проливая крови) и превратил братство Святого Фомы в Акре в военный орден, живший скорее по уставу тевтонских рыцарей, чем тамплиеров. Это означало, что за братьями оставалась обязанность проявлять заботу о бедных и недужных, хотя главным их делом становилась военная служба.

Сейчас трудно судить, насколько ордену удалось выполнить это предназначение. Хроники не засвидетельствовали участия братьев Святого Фомы в каких-либо крупных сражениях. Однако к 1256 году им удалось получить от папы те же привилегии, которыми Святой престол уже одарил тамплиеров и госпитальеров.

Орден смог получить кое-какие пожертвования в виде земельных наделов, в основном в Англии. Пьер де Рош был ревностным сторонником короля Иоанна, брата Ричарда, а также опекуном его сына, будущего короля Генриха III, поэтому его покровительство помогло Ордену Святого Фомы получить дары и от королевской семьи. В то же время истинного процветания орден так и не достиг. В 1279 году его церковь в Акре все еще оставалась недостроенной из-за нехватки средств. Более того, в конце тринадцатого века тамплиеры предприняли попытку присоединить к себе этот орден; ведь даже само здание в Акре, где жили братья Святого Фомы, находилось в собственности Ордена рыцарей Храма. Между двумя братствами был заключен некий договор об объединении, но, поскольку многие члены Ордена Святого Фомы энергично возражали против поглощения их братства тамплиерами, окончательного слияния орденов так и не произошло.

После падения Акры в 1291 году остатки Ордена Святого Фомы вместе с тамплиерами и госпитальерами переместились на Кипр, однако, не найдя себе там должного применения, уже в начале четырнадцатого века орден перенес свою главную резиденцию в Лондон, сохранив за собой на Кипре лишь одно небольшое укрепление.

Обосновавшись в Лондоне, братья решили, что устав тевтонских рыцарей им больше не подходит, и восприняли правила августинцев, согласно которым им следовало вернуться к монашеской жизни, отказавшись от военной деятельности.

В последующие годы орден в основном обеспечивал местами для проживания своих знатных покровителей, которые приезжали в Лондон. Кроме того, он открыл в Лондоне грамматическую школу, которая просуществовала там до воцарения Генриха VIII. К тому времени, когда этот монарх закрыл все монастыри, покровителями Ордена Святого Фомы были уже не знатные семейства, а лондонские купцы. Имущество ордена приобрела гильдия торговцев тканями.

Орден Святого Фомы в Акре стал одним из довольно многочисленных квазивоенных орденов, возникших по примеру Ордена тамплиеров. Временами у братьев этого ордена возникало желание обрести такие же влияние и богатство, какими обладали два ведущих ордена — рыцари Храма и госпитальеры. Но в 1307 году, когда за тамплиерами пришли люди короля, многие возносили благодарственные молитвы за то, что планам превратить рыцарей Святого Фомы в членов Ордена Храма Соломона не суждено было воплотиться в жизнь.

Глава тринадцатая. Бафомет

Во время суда над тамплиерами им, в частности, вменялось в вину поклонение идолу, называемому Бафометом. Поскольку инквизиторам это имя было знакомо, они сочли обвинение правдоподобным. В Средние века большинство европейцев имели смутное представление о мусульманских верованиях. Хотя в 1140-е годы по просьбе клюнийского аббата Петра Достопочтенного и под его руководством Коран был переведен на латынь, люди, как правило, черпали свои знания об этой религии из светской литературы.

Французские chansons de geste (песни о героических деяниях) изобиловали сценами сражений с сарацинами — так они называли мусульман. Сарацины в этих произведениях были язычниками, которые поклонялись множеству богов, в том числе Аполлону и Бафомету. В различных формах Бафомет нередко появлялся в героических поэмах и всегда ассоциировался с исламом. Например, в эпосе двенадцатого века «Эмери Нарбоннский» («Aymeri de Narbonne») под этим именем выступает один из сарацинских властителей, в битву с которым вступает герой[404]:

В поэме конца двенадцатого или начала тринадцатого века «Песнь об Антиохии» («Chanson dAntioche») дядю одного из сарацинских воинов зовут Bausumes, или Baufreme. В «Детстве Гийома» («Enfances Guillaume»), тринадцатый век, появляется мусульманин по имени Balfumes.

Принято считать, что «Бафомет» — искаженная форма имени Мухаммед, что с лингвистической точки зрения вполне возможно. В моем распоряжении оказался отрывок из стихотворения тамплиера Рико Бономеля, написанного в середине тринадцатого века, где поэт оплакивает погибших христианских воинов: «Воистину, кто бы ни пожелал сие увидеть, может убедиться, что Господь оказался на их (язычников) стороне. Бог почивает в то время, когда Ему следовало бы бодрствовать, а Бафомет тем временем всею своею мощью споспешествует Меликадезеру (Байбарсу — мамелюку, правившему Египтом в то время)»[405].

Мы не нашли сведений, указывающих на то, что Бафомет — имя одного из древних божеств.

Так называемый идол тамплиеров вообще очень редко наделялся каким-нибудь именем. Во время процесса большинство храмовников утверждали, что им ничего не известно об идоле. Сержант Пьер д’Орак признался, что во время инициации отрекался от Христа, но, по его словам, «никогда не видел и даже не слышал о существовании какого-то идола в форме головы»[406]. То же говорили Элиас де Жотро, служитель ордена, и Пьер де Шарют. Многие тамплиеры — даже те, кого подвергли пытке, — стояли на том, что вообще не понимают, о чем их спрашивают дознаватели.

В то же время все братья ордена, признавшиеся в грехе поклонения идолу, описывали его по-разному. Один говорил о голове бородатого мужчины, «который и был Бафометом». Другой описывал некую фигуру, называемую Яалла (сарацинское слово, возможно, имеется виду Аллах). Упоминались также «черно-белый идол и деревянный идол»[407].

Один из тамплиеров, рыцарь Вильгельм д’Эрбле, заявил, что в Париже был свидетелем почитания некой головы. «Он часто видел водруженную на алтарь серебряную голову, и почти все братья в зале собраний поклонялись ей. И была это, как он слышал, голова одной из одиннадцати тысяч девственниц»[408]. Святая Урсула и ее одиннадцать тысяч девственниц почитались членами ордена за твердость в вере перед лицом смерти (см. соответствующую сноску к главе «Обвинения против тамплиеров»). Если подобное мужество проявили женщины, полагали братья, то и рыцари Храма не могли показать слабость в своей вере. После дополнительных стараний инквизиторов Вильгельм припомнил, «что голова эта, как ему представлялось, имела два лица и серебряную бороду, и вид ее был ужасен»[409]. В парижский Тампль был тут же послан человек с наказом отыскать среди имущества тамплиеров какие-либо головы — металлические или деревянные. Через некоторое время посланный вернулся с серебряной позолоченной головой женщины. Внутри головы находился холщовый мешочек с черепными костями. Ярлык, прикрепленный к мешочку, гласил, что это кости головы номер пятьдесят восемь из одиннадцати тысяч[410]. Другие головы обнаружить не удалось.

Историкам остается выбрать между двумя вариантами. Первый состоит в том, что тамплиерам удалось заблаговременно узнать о прибытии инквизиторов и они успели спрятать того идола, которому в действительности поклонялись. Согласно второму варианту, Вильгельм д’Эрбле, испугавшись жестоких пыток, просто-напросто выдумал своего двуликого идола, а единственная найденная у храмовников голова оказалась ракой, в которой хранились кости одной из девственниц святой Урсулы, а именно девственницы № 58. Я склоняюсь к последней версии.

Во владении братьев Ордена Храма предположительно имелась еще одна голова — святой Евфимии Халкидонской, греческой великомученицы раннехристианской эпохи. Эта реликвия хранилась в кипрской резиденции тамплиеров. После прекращения деятельности ордена ее вместе с прочим имуществом храмовников передали госпитальерам. Последние увезли голову на Мальту, где, по всей вероятности, в 1798 году ею завладели наполеоновские солдаты. Если это предположение справедливо, то останки святой Евфимии упокоились на морском дне у берегов Египта вместе с французским судном «Ориент».

Хотя мы и лишились головы святой Евфимии, у нас есть достаточно оснований полагать, что она мало отличалась от головы девственницы № 58. Будь в ее облике что-то особенное, об этом непременно бы высказались госпитальеры или ученые более позднего периода.

Впрочем, я спешу успокоить тех читателей, которых, возможно, огорчила частичная пропажа останков этой святой. На самом деле тело святой великомученицы целиком и полностью, вместе с головой, по сю пору хранится в Стамбуле в церкви Святого Георгия. Похоже, тамплиеры попались на удочку нечистого на руку торговца святыми реликвиями и оказались среди тех, кто приобрел частицы Животворящего Креста или крайнюю плоть Иоанна Крестителя.

А Бафомет есть не что иное, как плод воображения, в действительности никогда не существовавший.

Глава четырнадцатая. Катары

У катаров и тамплиеров определенно есть общие черты. Те и другие соблюдали обет безбрачия, тех и других обвиняли в ереси, тех и других подозревали в сокрытии сокровищ и, наконец, те и другие были уничтожены. Еще одна общая черта: и катары, и храмовники оказались вовлеченными во множество не лишенных интереса предположений и догадок, касающихся вещей, к которым они не имели ни малейшего отношения, — например Святого Грааля.

Так кем же были катары?

Религия катаров включает в себя верования, существовавшие многие столетия, а возможно, и тысячелетия. Сталкиваясь с жестокостью и неизбежными проявлениями несправедливости в жизни, некоторые люди решили, что добрый Бог не может нести ответственность за это безобразие. Не соглашаясь с той точкой зрения, что Господь посылает людям испытания или наказывает их за грехи, они пришли к заключению, будто Бог не является всемогущим. В некоторых формах этих верований предполагается существование двух богов — добра и зла, которые пребывают в постоянной борьбе друг с другом за власть над людьми. В тех религиях, которые исходят из существования единого всемогущего Бога, эта сила зла, другими словами — дьявол, все же находится под контролем Неба. Катары же наделяют дьявола большим влиянием на судьбы людей.

Вера в то, что мир есть зло, влечет за собой убежденность, что бог зла ответствен не только за проявление зла в этом мире, но и за мир в целом. Бог добра правит на Небесах и желает, чтобы души людей отправлялись (или возвращались) именно туда. В этом случае все, что имеет отношение к земному имуществу или продолжению рода, суть мерзость, ибо оно лишь продлевает время, проведенное вдали от Неба. Поэтому истинно верующий дуалист не употребляет в пищу ничего, что было получено в результате совокупления животных — мясо, яйца или даже молоко. Недаром один охотник за еретиками поделился своим опытом, сказав, что распознает свою жертву, в частности, по бледности лица.

Существовало довольно много разновидностей этой веры, ориентированной на существование двух богов. Ученые предпринимали попытки связать истоки верований катаров с раннехристианскими гностиками или манихейством — позднеримской религией, которой одно время был увлечен святой Августин. Однако, несмотря на определенное сходство, непосредственной связи между катарами и раннехристианскими верованиями, скорее всего, не существует.

Религия катаров (кагаризм) зародилась, по всей вероятности, на территории современной Боснии в середине десятого века и затем утвердилась в Болгарии. Первым известным нам проповедником связанных с катаризмом религиозных идей является болгарский священник Богомил, имя которого означает «достойный Божьей милости». В нашем распоряжении имеется речь проповедника десятого века Космо, в которой тот обрушивается на последователей Богомила. Из этой речи явствует, что богомилы были одной из многочисленных групп, желавших, скорее, реформировать христианскую церковь, чем расстаться с ней. Они не поклонялись кресту: зачем восславлять орудие убийства? Они указывали на лицемерие церковных иерархов, и с этой критикой даже Космо был вынужден согласиться. Но его ужасало, что богомилы вовсе отвергали Ветхий Завет, а Новый Завет признавали лишь частично.

Космо заявляет, что вера богомилов ложна и что их смирение и воздержанность в пище притворны и рассчитаны на внешний эффект. Они носят с собой Евангелие, но не понимают его истинной сути. Самое пагубное их заблуждение, по мнению Космо, заключается в том, что «все в мире существует по воле дьявола: небо, солнце, звезды, воздух, земля, человек, церкви, кресты — все, что исходит от Бога, они приписывают дьяволу»[411]. Наконец, эти еретики не видели никакой надобности в священнослужителях — они исповедовались друг другу и друг другу отпускали грехи.

Эти две особенности вероучения отделяли дуалистов от других христиан, и преодолеть подобный разрыв не представлялось возможным.

В середине двенадцатого века существовало множество реформаторских движений. Некоторые из них возникли с одобрения церкви и превратились в новые монашеские ордена — например, цистерцианский и францисканский. Другие же были объявлены еретическими и запрещены — к ним, в частности, относятся вальденсы и катары. Немало людей, неудовлетворенных своей жизнью и событиями в окружающем мире, охотно воспринимали новые вероучения, особенно если они включали в себя уже знакомые сюжеты об Иисусе Христе и обнажали низменные качества церковных иерархов.

Религия богомилов постепенно распространялась на Западную Европу, следуя торговыми путями через Италию, вдоль Рейна и через Южную Францию, где оказалась лишь одним из многих альтернативных вероучений. Например, в начале двенадцатого века некий проповедник по имени Генрих пришел в город Ле-Ман и испросил у тамошнего епископа Гильдеберта разрешения на свои проповеди. Гильдеберт такое разрешение дал, а сам на некоторое время уехал в Рим. По возвращении он обнаружил, что жители Ле-Мана решили, будто им вообще более не нужны священнослужители, и епископа просто-напросто не впустили в его собственный город. Со временем Гильдеберт вернул себе контроль над паствой, а Генрих прилюдно отрекся от своих еретических мыслей и уединился в одном из монастырей. Однако довольно скоро он снова вышел на свободу и продолжил свою проповедническую деятельность где-то в другом месте. Нам неведомо, чему именно учил своих последователей Генрих, кроме сильнейшей антипатии к официальному духовенству, но и этого оказалось достаточно, чтобы снискать популярность.

Еще одним проповедником, чья деятельность продолжалась почти двадцать лет (1116–1136 годы), был Пьер де Брюи. Проповедовал он в долине Роны, на юго-востоке Франции. Некоторые из его «ересей» всплыли в позднейших протестантских течениях. Главные пункты вероучения Пьера сводились к следующему: крещение младенцев не имеет смысла, ибо для восприятия религии человеку необходимо быть в разумном возрасте; церкви не нужны вовсе, «поскольку Господь слышит взывающих к Нему из кабаков столь же хорошо, как возносящих молитвы в храмах»[412]; поклоняться кресту не следует, поскольку это орудие пытки; месса не является таинством; поминальные молитвы и принесение даров усопшим лишены смысла, ибо помочь мертвецам люди не в силах.

Генрих избегнул наказания за свои проповеди, чего нельзя сказать о Пьере: в городе Сен-Жиль он попытался сжечь крест, но вместо этого разъяренные горожане сожгли его самого.

Пьер и Генрих были лишь двумя из многочисленной армии странствующих проповедников. Только некоторым из них удалось привлечь к себе последователей и основать общины. Еще меньше было тех, кто смог изложить свои взгляды на письме. Действовали они, разумеется, не только в Южной Франции, но и по всей Европе.

Первые признаки движения богомилов на запад отмечены в начале сороковых годов двенадцатого века, когда настоятель одного из монастырей близ Кельна отправил Бернару Клервоскому послание, в котором просил его возвысить свой голос против группы еретиков, появившейся в округе. Кое-какие обычаи этих еретиков были свойственны и катарам — скажем, крещение взрослых возложением рук, а не водой, — но тем не менее для причисления этой группы к катарам у нас слишком мало сведений.

В 1145 году Бернар отправился на юг Франции с проповедями против еретиков. В первую очередь его заботили приверженцы Генриха и Пьера, но, помимо них, в поле зрения Бернара попали люди, которых его спутник и биограф Жоффруа д’Оксер назвал «арианами». Бернар не стал уделять им особое внимание, однако из сохранившихся записей можно понять, что представление этих людей о природе Христа отличалось от принятого официальной церковью. У Бернара сложилось впечатление, что к этой группе еретиков принадлежат в основном ткачи, жившие в Тулузе. Что касается катаров, то они в то время были слишком малочисленны, чтобы вызвать особое беспокойство Бернара Клервоского.

Однако за последующие сорок лет движение катаров стремительно распространилось по всей Окситании. Причина этого остается загадкой на протяжении веков, поскольку в иных местах это учение, после некоторых первоначальных успехов, довольно быстро сошло на нет. По-видимому, тут дело в сочетании нескольких факторов: слабости местного духовенства, привлекательности вероучения катаров, достойного всяческих похвал их образа жизни и провозглашения равноправия получивших доступ в общину женщин. Преобладание женщин среди катаров не является случайным; здесь им было дозволено становиться священниками, а эта идея имела многочисленных сторонников.

Не в пример большинству еретических сект катары отличались хорошей организацией. В 1160-х годах у них были свои священнослужители и епископы. Это сделало движение более заметным и представляющим куда большую угрозу для официальной церкви, чем другие ереси. Кроме того, последователи катарской доктрины не оказывали никакой (в том числе финансовой) поддержки местному духовенству.

Катары подразделялись на две группы. Большинство принадлежало к так называемым «кредентес», то есть верующим. Они старались вести праведную жизнь в согласии со своим учением, но не прибегали к крайним формам отречения от плотской стороны, как это было свойственно представителям второй группы — «перфекти», или «совершенным». Последние, как подсказывает их название, стремились придерживаться более строгих норм поведения. Они проводили время в молитвах и проповедях своей веры, строго соблюдали целомудрие, постились, никогда не употребляли в пищу мясо, яйца или сыр.

На первых порах различные ордена направляли к катарам своих проповедников, дабы развеять их пагубные заблуждения. Сведения об этих заблуждениях мы черпаем в основном из дошедших до нас текстов с аргументацией этих проповедников, а из содержащихся там же контраргументов катаров можно узнать немало и об их вероучении. Например, «они („совершенные“) лживо утверждали, будто соблюдают целомудрие; они тщились сделать вид, будто никогда не лгут, а на самом деле постоянно живут во лжи, в особенности там, где это касается Господа; они заявляли, что люди ни при каких обстоятельствах не должны клясться… Они воистину чувствовали себя в безопасности и полагали, что могут свободно и безнаказанно предаваться греху, ибо верили, что спасутся без воздаяния за совершенное зло, без исповеди и покаяния, стоит им в предсмертных муках прочесть „Отче наш“ и удостоиться возложения рук от своих наставников»[413].

Из этого можно сделать вывод, что они были целомудренны, избегали лжи, не клялись и не верили в посредничество священнослужителей. У катаров было в ходу крещение особого вида, «консоламентум», которое каждый мог принять лишь однажды. Как и в раннехристианских общинах, многие катары принимали крещение лишь на смертном одре. Многие ли могут быть тверды в убеждении, что не отпадут от своей веры? Именно поэтому тех, кто принимал «консоламентум», не достигнув старости, почитали как «совершенных».

В конце концов папа Иннокентий III и другие иерархи пришли к пониманию, что контроль над ситуацией утрачен. Даже Раймунд VI, граф Тулузский, считался если не катаром, то, во всяком случае, сочувствующим этому движению. В 1208 году Иннокентий отлучил Раймунда от церкви и призвал к крестовому походу против катаров. Последовала долгая и беспощадная война. Каждый десятый катар был предан смерти, и большая часть Окситании оказалась под властью французской короны.

Последним оплотом катаров стала крепость Монсегюр, расположенная на высокой горе на юге Франции. Несколько сотен защитников в течение двух лет удерживали крепость против французской армии. Наконец стало ясно, что сдача Монсегюра неизбежна. 14 марта 1244 года защитники крепости спустились по крутой тропе и без тени страха направились к приготовленному для них костру. Более двухсот мужчин, женщин и детей погибли в огне вместе со своими предводителями.

Укоренившаяся в сознании, хотя и ничем не подтвержденная легенда гласит, что в ночь накануне сдачи крепости и гибели ее защитников с утеса, на котором стоял замок Монсегюр, было тайно спущено некое сокровище. Оно, как предполагалось, было столь важным, что ради него стоило отдать жизнь. И хотя нет никаких доказательств его существования, некоторые версии легенды утверждают, что впоследствии сокровище катаров перешло к тамплиерам.

Глядя на Монсегюр, трудно себе представить, каким образом тяжелые сундуки с драгоценностями можно темной ночью спустить по обрывистым склонам горы, со всех сторон окруженной врагами. Зато легко понять, как на такой круче катары смогли продержаться целых два года.

Так что же на самом деле связывало Орден Храма и катаров?

Один популярный, но изобилующий ошибками труд утверждает, что среди катаров находились тайные тамплиеры, Великий магистр ордена Бертран де Бланфор (или Бланшфор) сам был катаром и выходцем из семьи катаров, а братья ордена предоставляли преследуемым катарам убежище[414]. Чтобы прокомментировать все ошибки этой книги, понадобилась бы целая команда историков, и я с удовольствием вошла бы в их число. Пока же давайте рассмотрим аргументацию авторов.

Утверждение, что Бертран был катаром, основано на двух грамотах, датированных 1130-ми годами, то есть десятилетием раньше, чем появилось первое упоминание о катарах в Окситании. Впрочем, подумала я, пытаясь идти навстречу авторам, ведь семья Великого магистра могла обратиться в веру катаров на раннем этапе движения. Однако, взглянув на эти грамоты, я выяснила, что речь в них идет не о Бертране де Бланфоре, а о Бернаре де Бланшфоре, то есть совершенно другом человеке. Не исключено, что они состояли в родстве, но никаких указаний на это обстоятельство я не нашла. Кроме того, источник, которым воспользовались авторы, представляет собой некую компиляцию грамот тамплиеров, собранных из разных архивов. Две упомянутые грамоты взяты из архива Дузена («Картулярий Дузена»), одного из первых командорств ордена в Окситании. С этим я решила разобраться подробнее.

В командорстве Дузен оказалось еще несколько грамот, подписанных Бернаром де Бланшфором, которые свидетельствовали о пожертвованиях ордену от целой группы дарителей. Бернар вместе с несколькими соседями передал тамплиерам земельный надел. Установлено также, что в 1130-х годах сама семья Бланшфоров также одаривала орден, а в 1147 году племянница Бланшфора передала храмовникам Дузена земельный участок. Означает ли это, что Бланшфоры благоволили к Ордену Храма? Возможно, это так. Не исключено, правда, что они всего лишь присоединились к целой группе жертвователей. Означает ли это, что Великий магистр Бертран де Бланфор был членом этого семейства? Вовсе нет. Во Франции существует несколько семей Бланфоров и Бланшфоров, так что существующих данных явно недостаточно.

Итак, неизвестно, входил Бертран в эту семью или нет; впрочем, у нас нет и доказательств принадлежности Бланшфоров к катарам. Замечу при этом, что большинство населения Окситании вовсе не было активными членами катарской общины.

И наконец, как обстоит дело с утверждением, что тамплиеры укрывали преследуемых катаров? Авторы дают в этом месте следующее разъяснение: «Документ, найденный в архиве семейства де Брюйер и Молеонов, содержит указания на то, что храмовники Кампани и Альбедюна (Безю) открыли дом, где находили приют „добрые люди“ из катаров. Этот документ, наряду с другими, был утрачен во время войны в ноябре 1942 года» (курсив мой. — Ш.Н.)[415].

Какая досада!

Помимо пропавших документов, которые, видимо, так и не успели скопировать, никаких свидетельств связи тамплиеров с катарами не существует. Храмовники отказались воевать с этими еретиками по той же причине, по которой не присоединились к крестовому походу на Константинополь или не дали вовлечь себя в войны с папами. Делом ордена было сражаться с сарацинами и отвоевывать для христиан Святую землю.

Вильгельм де Пюилорен, летописец крестового похода на катаров, упоминает о тамплиерах довольно скупо, но всегда отмечает, что они были на стороне Римской церкви. Когда сторонник катаров граф Раймунд Тулузский приказал повесить своего родного брата Балдвина, «братья Ордена Храма попросили отдать им его тело, сняли его с виселицы и похоронили близ церкви в монастыре Лавальдье»[416].

Сейчас принято считать, что поход на катаров осуществлялся папой и французским королем. На самом деле это была и гражданская война. Балдвин принял сторону церкви и пошел на брата. Тамплиеры ему сочувствовали. Но те же храмовники, что похоронили брата Раймунда, предоставили убежище епископу Тулузы, когда тот не смог вернуться в город, занятый катарами.

Не вызывает сомнения, что тамплиеры Окситании хорошо знали катаров, а кое-кто из них состоял с ними в родстве. Многие семьи оказались разделенными религиозной пропастью. Это не было редкостью. Один историк, который попытался установить связи между храмовниками и катарами, обнаружил лишь трех человек, обвиненных в ереси, причем после их смерти. Каждый из них либо дарил, либо продавал землю тамплиерам командорства Ма Дье. Двое из них были оправданы. Третий, Пьер де Фенуйе, причастившись Святых Тайн, умер и был похоронен в Ма Дье в 1242 году. Суд, состоявшийся через двадцать лет, признал доказанным, что Пьер был практикующим катаром и что тамплиеры позволили «совершенным» явиться в командорство и совершить над Пьером обряд «консоламентум». В результате Пьер де Фенуйе был посмертно осужден, его останки извлекли из могилы и сожгли.

Правда ли все это? Мне сие неизвестно. Инквизиция не отличалась скрупулезностью ведения дел, но, возможно, все так и было. Однако означает ли это, что тамплиеры командорства Ма Дье были еретиками? Отнюдь. Могло существовать немало иных причин, по которым они позволили похоронить Пьера на своем кладбище. Если Пьер был богатым покровителем ордена или просто добрым другом, храмовники могли сделать вид, что ничего не знают о его религиозных пристрастиях. Трудно не исполнить волю умирающего, особенно если вы его хорошо знаете и любите.

За несколько лет до смерти Пьера де Фенуйе глава командорства Ма Дье выступал свидетелем обвинения на процессе катаров. Так что никаких указаний на то, что тамплиеры были катарами или сочувствовали этому движению, в природе не существует. С другой стороны, известно, что графу Раймунду VI, отлученному от церкви за ересь, дали приют и защиту госпитальеры. Почему в таком случае братьев этого ордена не заподозрили в том, что они помогли катарам спасти свое сокровище? Да хотя бы потому, что тамплиеров уже обвинили в ереси, Орден Храма уничтожили и в его еретичности не могло быть сомнений.

Обвинения против тамплиеров имели целью среди прочего напомнить людям о судьбе катаров, которые действительно отошли от официальной религии. Но никакого сходства между действительным вероучением катаров и верой храмовников не было. Хотя и тех и других обвиняли в поклонении черному коту, и тех и других обвиняли в гомосексуализме: катаров — потому что они проповедовали против продолжения рода, а тамплиеров — потому что среди них были молодые воины, давшие обет целомудрия, а кто же не знает, к чему такое может привести?

Как бы то ни было, ни один серьезный историк так и не нашел каких-нибудь связей между Орденом Храма и катарами.