Поединок крысы с мечтой

Джонатан Робертович сердится

Роберт Ладлэм. Тривейн. М.: Центрполиграф («Мастера»)

Суперагент джеймсбондовского типа должен быть человеком без нервов. Даже стоя на карнизе небоскреба со связанными руками и ногами, он обязан оставаться бесстрастным. За одну только эту невозмутимость, с которой герой встречает смертельную опасность, читатель способен очень многое простить своему любимцу. И напротив, любое проявление неуравновешенности (даже по самому благородному поводу) сразу же роняет героя в читательских глазах. Суперагент-истерик есть нонсенс, жанровое недоразумение, персонаж пародии; любая форма экзальтации выглядит символом глубокого непрофессионализма рыцаря плаща и кинжала.

Кстати, те же самые критерии вполне применимы и собственно к авторам триллеров. Сильные эмоции, небесполезные для поэтов и пламенных публицистов, попросту губительны для создателей политических детективов с погонями и перестрелками. Пока аксиомы демократического общества (тоталитаризм и коррупция – плохо, бизнес и сникерс – хорошо) являются лишь фоном повествования, все в порядке. Но стоит только писателю всерьез одухотвориться даже самой правильной идеей (типа «Россия – родина слонов» или «США – колыбель демократии»), как пиши пропало: погони превратятся в истовую ловлю собственного хвоста, перестрелки – в многостраничные перебранки с регламентом и без, а сам автор, взойдя на трибуну, порядком удивит аудиторию взвинченной агитацией в пользу какого-либо трюизма (вроде «Страна имеет право знать правду, и не беда, если правда эта кого-то заденет»). По сути, писатель сам дисквалифицирует себя в случае применения эмоционального допинга.

Для автора романа «Тривейн» такой сильной эмоцией стало честное гражданское возмущение уотергейтским скандалом: произведение Роберта Ладлэма написано в начале 70-х и тогда же впервые опубликовано под псевдонимом Джонатан Райдер. Во второй половине 80-х другой шумный скандал, связанный с тайной продажей оружия Ирану, вызвал у Ладлэма новый всплеск возмущенного негодования – в результате чего роман был переиздан, уже с разъяснением подлинного имени м-ра Райдера и с присовокуплением авторского предисловия. Упомянутое предисловие являло собой гневную отповедь всем тем, кто желал бы «извратить наш (то есть американский. – Р. А.) великий эксперимент, нашу прекрасную систему», и в полном объеме включено и в теперешнее российское издание романа.

В те времена, когда «Тривейн» в США впервые увидел свет, в Советском Союзе имел хождение так называемый моральный кодекс строителя коммунизма. Потенциальный строитель светлого будущего обязан был ударно трудиться на благо страны, быть примерным семьянином, чтить Уголовный кодекс и быть верным идеалам социализма. Скорректировав последнее из названных понятий, мы получаем точный словесный портрет Эндрю Тривейна – удачливого предпринимателя, миллионера, неподкупного председателя одного из важных подкомитетов Комиссии по обороне, а в финале – президента США. По всем своим параметрам Эндрю настолько безупречен, что выгодно отличается не только от реального Ричарда Никсона, но и вообще от большинства прошлых и будущих президентов Соединенных Штатов, более всего напоминая идеальный газ из школьного учебника физики (в природе не существует, но для абстрактных расчетов очень даже годится). Если учесть, что газообразный ангел Тривейн действует в среде «старомодных интриганов, ведущих бесчестную игру в монополию», то самым необъяснимым обязан быть факт успешной политической карьеры главного героя – фантастической хотя бы потому, что подавляющее большинство высокопоставленных персонажей романа этого принципиального ангела терпеть не могут. Когда же выясняется, что некая суперкорпорация «Джениз Индастриз» (на которую с упорством бульдозера наезжает наш Эндрю-молодчина) держит под контролем три четверти США (включая и своих людей в конгрессе и в Белом доме), то фантастичность романа возрастает в геометрической прогрессии. Несмотря на враждебное окружение, Эндрю жил, Эндрю жив и Эндрю будет жить. Жалкие попытки промотавшихся отцов нации воспрепятствовать Тривейновым разоблачениям и для этой цели нанять мелкого мафиозного «дона» Марио де Спаданте, воспринимаются почти юмористически (особенно теми из читателей, кто знаком с лучшими романами того же Ладлэма – где, как известно, законопослушных граждан пачками отстреливают с легкостью необыкновенной по причинам гораздо менее масштабным, чем в нашем случае). Дилетанта-мафиози де Спаданте вместе с его «семьей» способен легко размазать по асфальту простой американский майор Пол Боннер, имеющий богатый опыт ведения боевых действий в Индокитае.

Любопытен здесь, между прочим, расклад авторских симпатий. Писатель явно сочувствует бравому вояке, среди боевых заслуг коего – несколько спаленных деревушек в том же далеком Индокитае. На другом полюсе – один из самых отталкивающих персонажей романа по имени Родерик Брюс (он же Роджер Брюстер): либерал, журналист, пацифист, педераст, а вдобавок ко всему еще и противный мстительный карлик в ботиночках на высоком каблуке. Разумеется, нападки журналиста на майора в частности и на всю армию в целом имеют в романе сугубо низменную причину: любовник Брюса погиб в Юго-Восточной Азии, и теперь щелкопер-коротышка счастлив опорочить всех джи-ай в порядке личной мести. Разумеется, справедливый Энди Тривейн, еще не будучи президентом США, уже способен защитить доблестного майора от огульно-очернительских поползновений; вместо того чтобы посадить Боннера в кутузку по надуманному обвинению (ясно же, что тот совершил убийство в целях необходимой самообороны), власти вынуждены согласиться с Энди и даже дать майору звание полковника – за доблесть при исполнении.

Несмотря на то, что примерно за полсотни страниц до окончания пятисотстраничного романа мимоходом убивают американского президента, традиционный хеппи-энд в произведении имеет место. Во-первых, убитый президент был все равно средненьким политиком и с «Джениз индастриз» не мог потягаться. А во-вторых и в-главных: именно в результате досрочных выборов Тривейн и становится новым президентом США. Таким образом, писатель, сильно рассердившись на реальных политиков, самолично привел к власти идеального: «Впервые за многие годы страна обрела в своем лидере коллективную гордость». Последняя фраза звучит настолько здорово, что читателю остается лишь теряться в догадках, кому принадлежит данный пассаж – то ли самому Ладлэму-Райдеру, то ли переводчику П. В. Рубцову. Впрочем, в любом случае переводчик может праздновать маленькую победу: он раньше многих разгадал гнусную сущность одного из помощников убиенного президента и отметил негодяя, выбрав из всех возможных самый неблагозвучный вариант транскрипции его фамилии – Уебстер. Благодаря такому обстоятельству у читателя появляется дополнительный интерес: по ходу чтения можно прикидывать, когда же наконец Уебстера отправят к праотцам. Потому что человеку с такой фамилией в американской Большой Политике делать нечего. Особенно в ту пору, когда в Белый дом приходит белый ангел дорогой товарищ Эндрю Тривейн.

1995

Целых два заговора, и оба – без масонов

Роберт Ладлэм. Завет Холкрофта. Вильнюс: Полина

Если тонет корабль, капитан обязан спасти судовой журнал и корабельную кассу. Если терпит поражение полк, командир должен вынести с поля брани полковое знамя и опять-таки казну. Сейчас уже ни у кого нет сомнений, что вожди ушедшего в небытие Третьего рейха припрятали на черный день крупную сумму в твердой валюте. Недаром группенфюрер Мюллер объяснял полковнику Исаеву, что «золото Бормана, золото партии» еще сыграет свою роль, а весьма информированный Фредерик Форсайт даже показал в своем известном романе, «как это делалось в Odess’е». Да и сам Роберт Ладлэм первый же свой роман «Наследство Скарлатти» посвятил процессу наполнения партийной кассы НСДАП. Таким образом, роман «Завет Холкрофта», где автор вновь обратился к злополучным миллионам Третьего рейха, едва ли может похвастать новизной избранной темы.

И все равно читается на одном дыхании.

Конечно, Роберт Ладлэм высокий профессионал, однако только этого факта сегодня уже не достаточно, чтобы удовлетворить избалованного российского любителя детектива. Сегодняшний интерес к «Завету Холкрофта» объясняется и дополнительными обстоятельствами. Прежде всего неизбежными политическими аллюзиями. Тема «золота партии» – одна из самых болезненных для нашей журналистики. Едва ли не все попытки журналистских расследований по поводу «денег КПСС», предпринятые в атмосфере поставгустовской эйфории 1991 года, завершились печальной констатацией весьма странных обстоятельств гибели двух бывших хранителей партийной казны. Столь же неуспешным оказалось и беллетристическое проникновение в сюжет: ни «Самозванец» Александра Кабакова, ни «Золото красных» Виктора Черняка, ни еще два-три столь же актуальных, сколь и неудавшихся произведения не смогли предложить приличной версии, одновременно правдоподобной и литературно выигрышной. Ладлэм своим повествованием о кровавых приключениях, связанных с фашистскими вкладами в швейцарском банке, вынужден был – без всякого желания – закрывать эту брешь, образовавшуюся в нашей детективной литературе. Ни в чем не повинный американец немецкого происхождения Ноэль Холкрофт (он же Ноэль Клаузен) должен был страдать за отцовские грехи и исполнять две функции сразу – западного джеймса бонда, разведывающего тайные нацистские вклады, и (в царстве аллюзий) – нашего майора Пронина, долженствующего, по идее, заниматься подобными же изысканиями примерно в тех же географических широтах (все партии любят прятать деньги в Швейцарии; Александра Кабакова, отправившего героя почему-то в Данию, погубило незнание географии).

Как всегда у Ладлэма, честный дилетант, поступающий нелогично, мешает честным профи сосредоточиться и ухлопать его. Холкрофт – как и его близнецы из аналогичных романов писателя – по ходу сюжета так или иначе вынужден постоянно сталкиваться с проявлениями тайных и могущественных сил, и, чтобы добиться успеха, ему приходится играть то за одну, то за другую команду. Любой его шаг в конечном счете становится дополнительным очком в ту или иную пользу.

Тут мы приближаемся к еще одной немаловажной причине успеха романов Ладлэма вообще и «Завета Холкрофта» в частности. Писатель достаточно умело убеждает читателя, что мировые заговоры на самом деле имеют место. Собственно говоря, в самой теории мирового заговора нет ничего необычного. По сути, она представляет собой всего лишь побочный продукт уютнейшей философии позитивизма, точку неожиданного компромисса между Воландом и его собеседниками на Патриарших: с одной стороны, жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле «сам человек и управляет», а с другой – бесспорно, «кирпич ни с того ни с сего на голову не свалится». В мире позитивизма, где нет места ни Богу, ни случаю, а господствуют лишь интерес и польза, любое событие – результат воздействия вполне конкретных сил. И значит, можно допустить как неизбежность существование влиятельных и многочисленных групп людей, которые – втайне от толпы – принуждают события развиваться так, а не иначе, к своей полной и окончательной выгоде.

В этой аранжировке теория заговора теряет апокалиптический характер и действует на простого смертного даже успокоительно. Если ты щепка в водовороте, атом в сравнении с макровеличинами, остается расслабиться и получать удовольствие: ты слишком мелкая рыбешка, чтобы акула обратила к тебе свою пасть.

Отдадим должное благородству и изобретательности Роберта Ладлэма. Он не унижает читателя стереотипами вроде жидомасонского заговора, цэрэушного или кагэбэшного. Отдельные представители спецслужб в романах действуют, однако они тоже не более чем статисты в чужой Большой Игре. На первом же плане оказывается нечто экзотическое, невероятно значительное, тайное: «Инвер-брасс», «Аквитания» и т. п. Красиво и непонятно. В романе, о котором сегодня речь, мировой заговор вращается вокруг двух секретных суперколоссов – «Зоммеркиндер» («Дети Солнца») и «Нахрихтендинст» («Служба Информации», довольно безобидное название, наподобие ТАСС). Оба названия, естественно, обманчивы. Солнечные детки сочиняют ужасный заговор с целью построения всемирного Четвертого Рейха на деньги, оставшиеся от Третьего. «Тассовцы» организуют контрзаговор, направленный против первого. Сюжет захватывает, ибо ни «отрицательные», ни «положительные» заговорщики средств не разбирают. К концу романа Ноэль Холкрофт наконец-то перестает быть благородным одиночкой, намеревается жизнь положить на алтарь борьбы с солнечными извергами и рад, что он частица силы противоположного вектора (финальный эпизод, когда герой с помощью снайперской винтовки из укрытия отстреливает крупнейшего международного террориста из числа зоммеркиндеров, в этом смысле особо показателен).

Магия ладлэмовского вымысла действует ровно до тех пор, пока не закрыта книга. Когда же роман прочитан, понимаешь, что в мире, увы, все сложнее и алогичней, чем можно себе представить. Будь по-иному, жизнь была бы все-таки предсказуемей и гораздо тоскливее. Конечно, на нашей планете есть одно по-настоящему массовое движение, для которого не существует границ и которое так или иначе влияет на определенные физические процессы в мире: броуновское движение молекул. Но оно, по-моему, не засекречено.

1993

Злое лицо бельгийской национальности

Дейл Браун. Зло с небес. М.: Эксмо («Best thriller»)

Америка – страна богатая: чего ни хватишься – все есть. Причем больше всего в стране Америке: 1) оружия, 2) маньяков-террористов и 3) демократии. Свободная продажа первого дает возможность вторым легко охотиться на рядовых налогоплательщиков, а переизбыток третьей очень часто позволяет преступным элементам уходить от ответственности. В большинстве полицейских романов и фильмов так или иначе обыгрывается эта драматическая коллизия. Стражи порядка, рискуя жизнью, задерживают на месте преступления криминальных субчиков, однако крючкотворы-адвокаты, хитрецы-политиканы, трусы-начальники, гниды-журналисты и прочая либеральная сволочь нарочно мешают торжеству справедливости. Они сводят на нет все усилия хороших парней с полицейскими значками, да еще норовят под видом защиты прав и свобод эти самые значки у вышеупомянутых хороших копов вообще отобрать. Скованные пресловутым Биллем о правах по рукам и ногам, простые парни с сорок пятым калибром вынуждены часами оправдываться в различных судебных инстанциях и сенатских подкомитетах из-за каждого несанкционированного удара по морде Джека-Потрошителя. Понятно, что симпатии читателей и зрителей оказываются отнюдь не на стороне тупоголовых законников, но на стороне героических нарушителей правил и должностных инструкций – наподобие Майка Хаммера, Эла Уиллера, Грязного Гарри и прочих рыцарей ночных мегаполисов, которые сначала стреляют и только потом готовы принести извинения (если еще останется кому).

Те же, кто доверчиво сверяет каждый свой чих с конституцией, – явно не жильцы на белом свете, несмотря на сорок пятый калибр. Этим беднягам приходится то и дело сдерживать самих себя, торопиться медленно, отмерять семь раз, смеяться последними и в итоге падать на асфальт с бандитской пулей в голове как раз на середине ритуальной фразы о возможности не отвечать на вопросы, требовать адвоката и один раз позвонить по телефону.

В романе Дейла Брауна в роли мальчиков для битья выступают уже не полицейские, а военные летчики, коим дурацкие инструкции не позволяют защищать покой американских граждан в мирное время. В то самое время, когда вмешательство военных ох как необходимо: в американских небесах бесчинствует некто Анри Казье, гражданин бельгийской национальности, «мегаломаньяк и, несомненно, псих», представляющий реальную угрозу безопасности всей страны. Мало того, что мсье Казье захватывает самолеты, перевозит через границы наркотики и оружие, убивает полицейских, захватывает заложников и грабит казну при помощи фальшивых авизо (или как там эти штуки в Америке называются?). Он еще и взрывает крупнейшие в стране аэропорты, а в финале пытается разрушить Белый дом и Капитолий. Действие романа происходит в 1995 году, когда угроза Америке с Востока давно рассосалась сама собой и опытные асы буквально страдают в отсутствие настоящего дела. «Главная задача военных, – убежден главный герой романа, полковник американских ВВС Эл Винсенти, – обеспечивать национальную безопасность, защищать страну от всех врагов, как внутренних, так и внешних».

Мсье Казье между тем – бельгиец только по происхождению, по паспорту же – американец. Потому во внешние противники записать его, увы, невозможно, а воевать американской авиации с «внутренним врагом» (как бы ни желал этого полковник Винсенти) – уставы не велят. «Присяга обязывает нас играть по правилам, – с понятной горечью говорит отставной адмирал Хардкасл. – Конгресс и суды сделали нас почти беззащитными». Максимум, на что имеют право военные летчики при встрече с воздушными злодеями из числа соотечественников, «открывать ответный огонь». Но злой гений американского небосвода, ловко пользуясь демократией в нехороших целях, до того метко стреляет и кидает бомбы, что конституционное право ответить огнем оказывается нереализованным. Поняв это, полковник Винсенти приходит к логическому выводу: «Если вы не имеете права принимать меры до тех пор, пока террорист не нанесет удара, это не ваша вина, а недостаток системы». Дело за малым – поменять негодную систему. Сделать это американским авиаторам так и не удается. Путаются под ногами президент, конгресс, правительство и даже директор ФБР миссис Лэйни Уилкс («та еще сучка, из либералов», готовая – по словам обиженного адмирала – в любой момент «заявить прессе, что от армии все беды, что она отбилась от рук»). И плевать этим законникам, что суперманьяк Казье «может устроить такой террор, какой этой стране и не снился»: в нелегкие для Америки дни они имеют наглость устраивать постыдную склоку по поводу одного несчастного самолета с телевизионщиками, принятого за транспорт террористов и потому сбитого. И лишь когда раздаются взрывы близ Капитолийского холма, погибают доблестные адмирал с полковником и принимает пулю от маньяка сама директор ФБР, всем персонажам романа становится понятно, что в этой стране дали слишком мало прав честным военным и, пожалуй, переборщили с правами и свободами. Но поздно: половина Вашингтона уже в руинах; хорошо еще, что президент с супругой не пострадали. Только на последних страницах романа оставшиеся в живых персонажи испытывают угрызения совести, что три сотни страниц назад руководствовались абстрактным гуманизмом и не позволили Элу Винсенти уничтожить самолет будущего разрушителя столицы одной ракетой. А ведь цель была так близко, а ведь добро с кулаками могло бы побороть зло с небес...

Весьма пессимистическое произведение американского романиста нашим читателем, однако, может быть воспринято с оптимизмом. Ибо апокалиптическая ситуация, описанная Дейлом Брауном, в наших условиях исключена. И не потому, что наши службы ПВО лучше заокеанских, а Кремль лучше защищен, чем Белый дом. Просто «недостаток системы», о котором сокрушались полковник с адмиралом, у нас ликвидируется в рабочем порядке. В наших условиях самолет с преступным или просто подозрительным мсье Казье вряд ли бы долетел до середины романа. И потом журналистам просто предложили бы три версии одновременно: 1) что никакого самолета вообще не было, 2) что он сбил себя сам и 3) что он скрылся в сторону моря.

1995

«Мираж» для Бонда-младшего

Ларри Бонд. Котел. В двух книгах. М.: Эксмо

Войны, как известно, бывают справедливые, несправедливые и игрушечные. Последние, в свою очередь, могут быть сделаны из жести, из папье-маше или из бумаги. Американский писатель Ларри Бонд (видимо, младший брат Джеймса) развязал в Европе бумажную войну протяженностью в тысячу страниц, перекрыв в один присест личные рекорды Шпенглера и Эренбурга. У поименованных господ старушка Европа закатывалась и гибла слишком быстро, скучно и притом в условиях, не подобающих нашему просвещенному веку пара и электричества: и закат вручную, и гибель по дедушкиным рецептам были там организованы просто-напросто кустарно. Зато уж в произведении Бонда-младшего Европа отдавала концы под воздействием зримых достижений военно-инженерного гения. И если она в финале все-таки выкарабкивалась из смертельного «котла», то отнюдь не по причине конструктивных несовершенств всех этих «Аваксов», «Брэдли», «Вампиров», «Гелиосов», «Дюрандалей», ЗРК, «Иглов», «Корморанов», «Леопардов», «Миражей» и прочих орудий истребления на все буквы алфавита (кроме, разве что, Ъ, Ь и Ы).

Издатели обозначили жанр романа «Котел» как технотриллер – и тем самым совершенно не погрешили против истины: по количеству боевой техники на один квадратный сантиметр страницы Бонд оставил далеко позади даже своего соотечественника Клэнси. Живописатель «Игр патриотов» и «Реальной угрозы», правда, успел назвать жанр технотриллера «новой эпохой в литературе», но сам, похоже, еще оставался в старой. Ибо читатель Клэнси хоть и мог почерпнуть из его романов некоторое количество технической информации (как самому угнать атомную субмарину, как самому собрать ядерную бомбу и проч.), но главное достоинство его книг тем не менее было в сюжетах – динамичных, острых, чьи повороты могли быть неожиданными, но оставались логичными и (в рамках общего замысла) довольно правдоподобными.

Ларри Бонд позаимствовал у Тома Клэнси «монтажный» характер композиции (беспроигрышный принцип «а в это время...»), однако все наличествующие запасы логики и правдоподобия вынужден был без остатка отдать боевой технике: представления автора о механизме принятия важных политических решений уже несравненно более фантастичны, нежели излагаемые автором сведения о механизмах ракет «Спарроу», вертолетов «Сихок», миноносцев «Спрюнс» и т. д. К примеру, сцена подписания президентом России – под давлением маршала-«ястреба» – указа о введении в стране военного положения исполнена в духе «Крестного отца». Маршал делает президенту «такое предложение, от которого тот не может отказаться», в пять минут демократия в стране сведена на нет. После чего олигархам не остается ничего другого, как двигать войска поближе к польским границам – в твердом намерении перейти все границы здравого смысла. Ну ладно, Россия, что с нее взять? Страна медведей, где, «несмотря на многолетние официальные антиалкогольные кампании, алкоголизм по-прежнему оставался главной причиной смертности мужской половины населения России». Но Франция-то с Германией каковы! «В условиях экономического краха Европы» решили объединиться и с помощью превосходства в живой силе и технике (следует обязательное описание техники) поработить всю Европу, от британских морей до Бреста.

Ни германский канцлер Шредер, ни французский вождь Десо автором романа ни разу не были уличены в злоупотреблении спиртными напитками, и значит, их агрессивная внешняя политика на континенте может быть объяснена лишь приступами клинического слабоумия. Еще ни один «Мираж» не нарушил польской границы, а самый темный читатель уже соображает, что на сторону униженных и оскорбленных восточноевропейских народов горой встанут Соединенные Штаты и дадут отпор франко-германским захватчикам. Да и как же иначе? «Близилось к концу двадцатое столетие, а Европа пятилась все дальше и дальше назад, от яркого света будущего в свое жестокое и темное, полное распрей прошлое...»

Лишь Соединенные Штаты оказываются островом демократии и трезвомыслия в океане всеобщего безумия. Американскому президенту, естественно, с самого начала приходится нелегко – как нелегко любому атланту: «его плечи были чуть сгорблены – на них как бы давил груз постоянных битв с изоляционистскими тенденциями, разрушавшими экономику». Не будь атлантов из Госдепартамента, события в Европе развивались бы по сценарию, предсказанному поэтом Городницким: «Во тьме заплачут вдовы, Повыгорят поля, И встанет гриб лиловый, И кончится Земля». Упоминание о «грибе лиловом» в данном случае не выглядит поэтической метафорой: крейзанутые французы в романе решают применить ядерное оружие, и лишь благодаря техническому совершенству (следует описание) противоракет, американский авианосец – в который и целились ракетой – совершенно не пострадал.

В финале романа все «лягушатники» (носители априорного галльского коварства) и все «боши» (чья агрессивность тоже сама собой разумеется) посрамлены. Однако Ларри Бонд, устраивая в конце традиционный американский «хеппи-энд», идет вразрез со своей концепцией. Ибо раз уж Европа погрязла в безумии войн, то кто может гарантировать, что в следующий раз все чокнутые европейцы вновь не наломают дров? И не лучше ли заранее держать американских морских пехотинцев в бундестаге и в Елисейском дворце?

Кстати, московские издатели «Котла» настолько прониклись обидой Ларри Бонда на потенциальных французских агрессоров, что в одной из глав Елисейский дворец презрительно назван Елисеевским – словно это не дворец, а так, гастроном.

1995

Толстый-толстый слой плутония

Том Клэнси. Все страхи мира. М.: Мир

Опять опоздали! Наши исследователи масскульта вновь крепки задним умом. Первый раз осечка вышла, когда не разгадали вовремя феномен Мыльной Оперы, а потом озадаченно разводили руками, пока на торжествующем фоне плакс-богатых скукоживались отечественные сериалы про кооператоров и подростковую любовь с милицейским оттенком. Вторично, похоже, недоглядели за феноменом Пухлого Романа в Переплете, и, когда вдруг книжный рынок без боя оккупировали бронированные кирпичи старорежимных П. Проскурина, А. Иванова и проч., – издатели бестолково заметались в поисках реальной альтернативы этим выползкам из светлого прошлого.

Именно в такой момент, не имея на руках квалифицированных исследований феномена, горячие издательские головы решили, будто выигрыш – непосредственно в толщине.

Одним из первых впало в эту ересь уважаемое московское издательство «Мир», в свое время прославившееся покетбуками серии «Зарубежная фантастика»: теперь сделана ставка на большие габариты, и потому издан романище Тома Клэнси «Все страхи мира» (768 с.).

Кажется, успех обеспечен – замдиректора ЦРУ Джек Райан и умнее, и симпатичнее побуревшего от лозунгов Захара Дерюгина. Соответственно, арабские террористы с самодельной ядерной миной, решившие развязать третью мировую, явно покруче подлого белобандита Лахновского (уж не припомню точно, кто там из Проскурина, кто из Иванова). Тем не менее результат обескураживает. «Мир» отважно действует методом проб и ошибок, причем публикация Клэнси, на мой взгляд, – проба и ошибка одновременно.

Дело в том, что большая часть притягательности Пухлого Советского Романа состоит в неторопливой расслабленности повествования, в тихом течении сюжета и идиотической ясности конфликта. Новая полезная информация строго противопоказана. Долгоиграющий роман а ля «Вечный зов» легко можно цедить по странице в день, не испытывая никаких душевных волнений, что ж там будет потом. При желании роман можно вообще читать с любого места либо ежедневно перечитывать одну и ту же страницу. Стародавние бдения под мерцающими ящиками в период ивановско-проскуринских экранизаций являли собой разновидность коллективной медитации, при которой конкретная фабула вещи, вызывающей общий транс, абсолютно не важна.

Клэнси, как назло, оказался живчиком, истинным трудолюбивым американцем. Роман его кинематографичен строго по голливудским стандартам: множество параллельно бегущих сюжетных линий и по-спортивному быстрое переключение с одной на другую, на третью, и так до сумасшедшей ряби в глазах. (Недаром Голливуд, выпустив киноверсии «Охоты за “Красным Октябрем”» и «Игр патриотов» означенного Клэнси, оптом закупил права на весь последующий сериал Jack Ryan Enterprises.) Естественно, для спокойного чтения данный роман совершенно не предназначен: тут проскуринская «Судьба» дает «Страхам» сто очков вперед. Вместе с тем крупногабаритность Клэнси уже не соответствует и спасительному жанру триллера (это слово, наряду с «бестселлером», размещено на обложке переводного кирпича); необходимый жанру адский динамизм плохо сочетается с завышенным листажом. В свое время добросовестность, усидчивость помогли автору романа о подводных лодках «Охота за “Красным Октябрем”» выбиться из провинциальных страховых агентов в ряды писателей, популярных даже в Пентагоне. Впрочем, уже тогда въедливость Клэнси в детали устройства подводных агрегатов вызывала скорее почтение, нежели интерес. Автор-самоучка – дабы отвести возможные упреки в дилетантизме – был педантичен до тошноты.

В романе «Все страхи мира» прежние недостатки возросли в арифметической прогрессии. Дотошность писателя, пожелавшего дать самую объемную и наиболее цельную преамбулу, обернулась бесспорной потерей темпа. Автор честно подстегивает сюжет, однако политический детектив, где экспозиция занимает 500 страниц из 700, – это неуклюжий монстр. Клэнси, видимо, отлично подготовился, собрал массу материала, и ему было жаль пожертвовать даже крупицей найденного. Одно только описание сборки атомной бомбы в домашних условиях тянет за сотню страниц; даже фанатичные мастера советских производственных романов – и те старались избегать полного соответствия стилистике инструкций, в меру сил беллетризуя привычное «вставить втулку А в шпиндель Б». Клэнси же священнодействует над инструкцией, понимая, что триллеру конец, но себя перебороть не может. Более того: вся огромная сюжетная линия, касающаяся маневров подлодок, выглядит необязательной. Возникает ужасное подозрение, что рачительный Клэнси просто утилизует обрезки, оставшиеся от первого своего романа.

Разумеется, по законам триллера, каждое ружье, подвешенное автором где-то вначале, аккуратно выстреливает на последних страницах. Однако педантом-автором эти ружья развешиваются с таким гигантским опережением, что, пока до них доходит очередь, большинство фабульных «спусковых механизмов» успевает от старости элементарно заржаветь.

Таким образом, сходство произведения Тома Клэнси с настоящим Пухлым Романом чисто внешнее. Семисотстраничный брусок, отбившийся от стана поджарых триллеров, остается чужаком и в раздумчиво-совковой компании толстых товарищей. Единственный мотив, хоть как-то сближающий вещь Клэнси с собратьями по габаритам, – мотив бескомпромиссного осуждения морального облика президента США Фаулера. Тот имел неосторожность вступить в любовную связь со своим помощником по нацбезопасности (женщиной) и подпасть под ее нехорошее влияние.

Другое дело, что живописать такую вопиющую бытовуху столь же ярко, как это научились делать авторы романов-кирпичей отечественной выделки, неопытный Том Клэнси все равно не умеет.

1993

Д’Райан из племени СIА

Том Клэнси. Кремлевский «Кардинал». М.: Мир («Зарубежный триллер»)

По сведениям издательства «Мир», в рекламных целях разглашенным на обложке книги, президент США Билл Клинтон на досуге любит перечитывать романы Тома Клэнси. Что до самого Клэнси, он, по всей вероятности, давно не перечитывал роман Александра Дюма «Три мушкетера»: иначе никогда бы не дал Михаилу Семеновичу Филитову, трижды Герою Советского Союза, помощнику министра обороны СССР и одновременно агенту ЦРУ с тридцатилетним стажем, конспиративную кличку Кардинал. Аберрация памяти сыграла с американским романистом скверную шутку – он обозвал Кардиналом благородного Атоса.

Идея создания «международного» политического триллера с использованием классической матрицы «Трех мушкетеров» носилась в воздухе давно, еще со времен первого Джеймса Бонда. Однако в период холодной войны идея эта по понятным причинам не могла быть реализована. Географическое пространство знаменитого романа Дюма не знало границ идеологических; Франция и Англия могли находиться в состоянии войны, но никому бы и в голову не пришло объявить Ла-Манш чем-то вроде железного занавеса. Для мушкетеров Дюма деление на своих-чужих проходило, разумеется, не по линии национально-государственной принадлежности персонажей, а по моральным качествам. Герцог де Ришелье, официальное лицо бесспорно французской национальности, для верной четверки был фигурой несравненно менее приятной, нежели английский государственный деятель герцог Бэкингем. Нормальный читатель «Трех мушкетеров», будучи в здравом уме и трезвой памяти, никогда не воспринимал тайные контакты д’Артаньяна с тем же Бэкингемом как свидетельство нелояльности отважного гасконца к французской монархии. Напротив, благополучное возвращение алмазных подвесок способствовало и известной стабилизации международной обстановки, и улучшению англо-французских отношений на самом высоком уровне.

Западный политический детектив XX века вплоть до начала эпохи Последнего Детанта конца 80-х не мог себе позволить подобной вольности. По тогдашним законам жанра любой иностранный Бэкингем становился союзником д’Артаньяна со товарищи в одном-единственном случае: если пересекал железный занавес пролива Ла-Манш и просил политического убежища во Франции. Самый популярный роман Тома Клэнси «Охота за “Красным Октябрем”», написанный на излете холодной войны (1986), создан именно по такой схеме. (Советский моряк Рамиус заслуживал помощи и поддержки американцев потому, что героически порвал с Империей зла и увел из ее пределов ядерную подлодку. Подводный вестерн с участием Джека Райана из племени СIА заканчивался несомненной победой светлых сил.)

Роман «Кремлевский “Кардинал”» написан всего два года спустя, но уже совсем по иным правилам. Идеологические препоны истончились, и хронотоп «Трех мушкетеров» сделался для Клэнси почти приемлемым. В новом произведении роль короля по традиции отводится президенту США, роль капусты играют доллары оборонного бюджета, а в образ кардинала Ришелье вписывается фигура интригана Герасимова, председателя КГБ СССР. Однако роль союзника мушкетеров Бэкингема играет Генеральный секретарь ЦК КПСС Андрей Нармонов. Прочие персонажи романа также имеют дюмашных прототипов; можно провести прямые аналогии между Миледи и агентом КГБ Бизариной, между Рошфором и сообразительным чекистом Головкой, между слабовольным женоподобным Бонасье и лесбиянкой-ренегаткой Тауссиг. Плащи Портоса и Арамиса примеряют друзья цэрэушника Д’Райана и его соратники по охоте за «Красным Октябрем» Рамиус и Манкузо. Функция алмазных подвесок достается в романе секретным документам по «Яркой звезде» – проекту советской программы СОИ. Впрочем, в данном случае подвески отходят на второй план, становясь эпизодом в ходе реализации Д’Райаном мушкетерского принципа (у Клэнси – принципа ЦРУ) «один за всех и все за одного». Большая часть романа посвящена спасению Филитова-Атоса из лап Герасимова-Ришелье. При этом судьба дружественного Бэкингема тоже волнует честных мушкетеров, ибо процесс освобождения Атоса может иметь неприятные побочные следствия. «А вдруг в результате этого мы окажем содействие свержению Нармонова?» – тревожится за союзника де Тревиль – Джеффри Пелт, помощник короля по национальной безопасности. По этой причине Д’Райан и его друзья в конце концов принимают соломоново решение – увезти в США не только Филитова, идейного борца с коммунизмом по кличке Кардинал, но заодно и настоящего кагэбэшного кардинала Герасимова, который попутно оказывается яростным оппонентом генсека в Политбюро. Благодаря такой помощи число противников генсека-реформатора в верхних эшелонах власти сокращается и процесс демократизации становится необратимым. В этой связи стратегические оборонные подвески уже не столь нужны ни советским, ни американским мушкетерам. В итоге значение этих дорогих висюлек сводится на нет мудрым международным договором о сокращении стратегических вооружений.

Уже из пересказа видны неоспоримые достоинства романа. К порокам следует отнести характерный для Клэнси недостаток динамизма. Как и в романе «Все страхи мира», переведенном у нас годом раньше, автор несколько злоупотребил техническими подробностями – на сей раз в описании деталей конструкции лазерного оружия. А ведь даже в «Гиперболоиде инженера Гарина» рассказ Гарина Зое о принципах действия изобретения (куда более краткий, чем у Клэнси) производил впечатление никому не нужного вставного номера.

Вдобавок ко всему осведомленность автора романа в вопросах советской жизни в ряде случаев неполна. По крайней мере, вряд ли следовало ограничивать суточный рацион помощника министра обороны СССР бутылкой водки, краюхой черного хлеба и ломтем колбасы, а в уста бравого вояки (да еще в разгар боя) вкладывать слова «Ты ведешь себя некультурно, ефрейтор Романов!». Впрочем, во всем этом тоже можно увидеть следование традициям знаменитого французского романиста. Ведь развесистое клюквенное дерево обнаружил в России не кто иной, как Александр Дюма.

1994

Олигарх Педаченко идет ва-банк

Том Клэнси, Мартин Гринберг. Игры во власть. Политика. М.: Гудьял-пресс

«Головная боль, водка и аспирин; аспирин, водка и головная боль.

От такого сочетания у всякого голова пойдет кругом, подумал Президент Борис Ельцин, массируя висок одной рукой и отправляя в рот три таблетки аспирина другой. Взяв стоявший на столе стакан, он сделал глубокий глоток, затем молча, про себя, стал считать до тридцати, ожидая, когда водка растворит аспирин...»

Этими словами открывается первая глава новой книги Тома Клэнси «Игры во власть. Политика». Действие романа, написанного при участии М. Гринберга, начинается в сентябре 1999 года и охватывает около пяти месяцев. Вопреки ожиданиям, Борис Николаевич не является главным героем книги: в конце первой главы он скоропостижно умирает от сердечного приступа, так что дальнейшие события триллера происходят, по большей части, в постъельцинской России.

Работая над своими романами, Клэнси всегда чутко ощущает колебания мировой политической конъюнктуры. Хотя первые его произведения написаны еще во времена «холодной войны» (а потому в роли «плохих парней» выступали то советские подводники, то советские чекисты), конец эпохи противостояния мировых сверхдержав отнюдь не ознаменовался для писателя кризисом жанра. С наступлением горбачевского детанта и быстрой трансформации «империи зла» в стратегического союзника пришли иные темы. Кандидатов на должности суперврагов Америки всегда хватало. Так, в «Реальной угрозе» США начинали борьбу с колумбийской наркомафией, а в романе «Долг чести» миру угрожали алчные японские корпорации, готовые ради сверхприбылей поставить планету на грань мировой войны. В этом смысле примечательно возвращение Клэнси к «русской теме» именно в конце 90-х – времени, когда в результате финансового кризиса Россия вновь замерла на распутьи: то ли ей продолжать строить капитализм и дружить с Америкой, то ли вернуться обратно к практике большевизма и «железному занавесу». В книге Клэнси финансовые неурядицы совпадают с грандиозным неурожаем, из-за чего стране угрожает самый настоящий голод (на чем и спекулируют сторонники «твердой руки» в новом руководстве России).

Главным злодеем романа «Игры во власть. Политика» предстает некто Аркадий Педаченко – могущественный олигарх, вошедший во властный триумвират (вице-президент Старинов, генерал Кусиков и уже названный персонаж) после внезапной кончины президента. В определенной мере автор наделил своего отрицательного персонажа напористостью Евгения Наздратенко, махровостью Николая Кондратенко и даже телевизионным шармом Сергея Доренко (олигарх еженедельно выступает по ТВ), однако Педаченко – все же фигура условная и потому по-голливудски опереточно-монструозная. Олигарх ухитряется одновременно саботировать поставки продовольственной помощи в Россию (чтобы скомпрометировать США в глазах простых россиян), плести заговор против прогрессивного Старинова (чтобы устранить его из триумвирата), нанимать террористов – из числа русских мафиози – для организации взрывов в Нью-Йорке (чтобы напрочь рассорить две сверхдержавы) и всячески вредить американскому бизнесмену Роджеру Гордиану (по идейным соображениям).

Гордиан, временно сменивший «серийного» Джека Райана на посту главного положительного героя, – предприниматель-миллионер, специалист по новейшим средствам коммуникаций. Его бизнес являет собой материальное воплощение идей «открытого общества», поскольку сама возможность беспрепятственного общения людей разных стран и континентов (посредством спутниковой телефонной связи или Интернета) уже есть залог демократии. Потому-то, полагает Клэнси, сторонники возвращения России в тоталитарное прошлое пытаются помешать нашей стране войти в общепланетную коммуникативную сеть. Естественно, святой долг честного бизнесмена – предотвратить откат России в прошлое, чреватый непредсказуемыми последствиями для всего человечества. Как и следовало ожидать, в финале заговорщики терпят крах. Гордиан помогает предотвратить покушение на прогрессивного Старинова. Демократия спасена.

Чисто художественно «Игры во власть» намного слабее всех предыдущих романов Клэнси. И злодей, и герой одинаково состоят из штампов (даже конфликт Гордиана с любимой женой порожден тем дежурным обстоятельством, что герой чересчур отдает себя работе, а не семье). Почти карикатурны диалоги кремлевских вождей и умилительна сцена в бане, словно бы взятая напрокат из кинофильма «Красная жара». Страниц, наполненных любимыми писателем (и многими его читателями) техническими описаниями снаряжения героев, на сей раз до обидного мало... Тем не менее роман заслуживает внимания. Он – довольно точное отражение сегодняшних взглядов среднего американца на Россию: известная настороженность тут соседствует с надеждой на то, что повторения былой вражды наших стран все-таки удастся избежать.

1998

Сердцу по-прежнему не прикажешь

Тим Себастиан. Шпион под подозрением. Спасские ворота: Романы. М.: Кучково поле

Только Джеймсу Бонду удалось обмануть бдительность наших таможенников и выехать из России с любовью. Всех прочих, похоже, задерживали на границе, перетряхивали багаж и быстро избавляли от этого нежного и светлого чувства по отношению к нашей стране. Соотечественник Бонда сотрудник Би-би-си Тим Себастиан оказался в числе пострадавших: в 1985 году его выслали из СССР «за деятельность, не совместимую со статусом журналиста». Если верить Себастиану-романисту, английские репортеры довольно часто работали по совместительству в МИ-6, но меру автобиографичности в романах «Шпион под подозрением» и «Спасские ворота» установить не беремся. Так или иначе, художественное творчество экс-журналиста пришлось на годы перестройки и гласности. Вдали от России Себастиан писал о России. И писал весьма мрачно. Образ «униженной страны, которая, захлопывая за тобой дверь, норовит прищемить тебе пальцы», был основным и решающим.

В переведенных на русский язык романах много злых и раздраженных сентенций. Автор гневно критикует наш «дикарский» андерграунд, хамство высших руководителей страны («С буржуями не принято было церемониться. Хорошим тоном считалось оскорбить их в лицо»), русскую зиму, которая «сродни похоронам», а также «непрошибаемое тупое советское равнодушие» и неумение организовать культурный досуг («Редкая удача для русского человека, если выпадет случай где-нибудь повеселиться, наконец, просто хорошо отдохнуть: обязательно что-нибудь да подгадит»). По Себастиану, нашу ментальность хорошо иллюстрируют действия милиции при разгоне митингов («В стране, где так и не научились производить безотказные электрические лампочки или тракторы, с народом обходиться умели»), и той же ментальности категорически противоречит заморская новинка компьютер («Компьютер не соврет, не обманет. Он воплощает в себе то, чем никогда не была Россия»). Можно понять британского дипломата, которого судьба разведчика занесла в самое пекло – в общественную русскую баню: «Пожалуй, впервые он по-настоящему слился с великим русским народом, но большой радости от этого явно не испытывал». Закономерен и вердикт, вынесенный после посещения бани: «Вот оно. Вся Россия здесь: смерть, предательство, и все это под шутки и прибаутки».

Единственное, что забыл упомянуть английский романист в анамнезе нашей жизни, так это нашу склонность к мазохизму. Между тем, она определенно у нас в крови. Недаром еще красноармеец Сухов на вопрос басмача, сразу ли его надлежит убить или он желает помучиться, честно отвечал, что хотел бы, конечно, предварительно помучиться. Романы Т. Себастиана – не первые в числе переведенных за последние два-три года детективно-фантастических произведений «из русской жизни» – многословных, глупых, слепленных из позавчерашних газетных штампов и собственной рутинной репортерской скорописи на давно отзлобившую свое «злобу дня», да еще приправленных живыми картинками реальной российской жизни, почерпнутой в основном из обмолвок гостей на дежурных раутах между третьим и четвертым дринком. Фантазии Тима Себастиана наивно стандартны. В романах его имеются группа английских террористов, сформированная из числа евреев-отказников, и штурм посольства Великобритании силами войск КГБ с последующим убийством посла. Главный перестройщик всея Руси (в книге его зовут, как архангела, – Михаилом, без фамилии и даже без отчества) просто обязан имитировать свое бегство из страны, чтобы «заставить своих врагов сбросить маски», а затем начать из Мурманска новое наступление судьбоносных реформ. Само собой, в варварской стране и реакционеры, и отчаянные демократы («пять-шесть бородатых людей неопределенного возраста») одинаково противны. И если организатор и вдохновитель аппаратного заговора против генсека, замминистра обороны вербует сторонников в политбюро, подкладывая каждому в постель свою жену-красавицу, то демократические заговорщики не находят ничего лучшего, как начать убивать по одному союзников и друзей генсека, чтобы заставить его ускорить реформы, «отстранить от власти консерваторов и провозгласить отказ от руководящей роли партии». Такие вот веселые дела творятся в дурацком царстве-государстве.

Полагаю, в цивилизованном обществе интерес к такой литературной экзотике удовлетворился бы одним, максимум двумя романами (что-то не доводилось слышать о бурном успехе у американских книгоиздателей наших контрпропагандистских опусов типа романов Л. Лукьянова или В. Черняка). У нас же книгоиздатели продолжают поставлять эти бестселлеры на рынок с маниакальным упрямством – и почти с таким же упрямством их продолжают покупать. Невзирая на несерийность большинства этих книг и принадлежность их перу писателей малоизвестных или не известных вовсе. Причина этого феномена, скорее всего, в болезненном любопытстве бывших советских и все-таки по-прежнему советских людей к впечатлению, которое мы производим на окружающий мир. Мы глядимся в импортные романы-однодневки в тщетной надежде понять, почему же мы не пользуемся всеобщей симпатией. Кажется, нами сделано все, чтобы разрушить образ империи зла, но, даже перестав быть для бывших врагов противником № 1 и став их верными соратниками, мы получаем в ответ лишь сдержанные заверения в искреннем почтении. Есть доброжелательность, но нет любви. Осознать истоки этой явной исторической несправедливости мы не в силах. Все наши вечные вопросы свелись к одному. Мы спрашиваем у зарубежного литзеркала, мы ли на свете всех милее, всех румяней и белее, слышим усталое «нет» и продолжаем пристрастный допрос каждого попавшего в наши руки импортного зеркального осколочка, пусть и самого замызганного.

Поскольку любовь есть чувство вполне иррациональное и не совместимое зачастую с трезвым понятием практической пользы, а мы тем не менее дьявольски терпеливы, у романов, подобных себастиановским, в нашей стране большое будущее.

1993

Спички шведские, головки советские

Стюарт Вудз. Фантомы. М.: Олма-пресс («Лицо страха»)

Благодаря книгам Астрид Линдгрен мы знаем об этой стране почти все. Знаем, что населяют страну шведы (и даже сам король, говорят, швед), деньги называются кроны (а мелкие монетки – эре), по тамошнему телевидению идет передача из жизни привидений, столица именуется Стокгольмом, в Стокгольме живет и работает лучший в мире Карлсон. Кроме того, всемирную известность получили такие чисто шведские изобретения, как спички, семья, стол и стенка (не говоря уж об автомобиле «вольво»). Одного лишь мы с вами не знали до недавних пор: что в конце 80-х Швецию чуть было не захватили советские войска. И если бы не мужество простой американской женщины – Кэтрин Рул из Лэнгли, – соотечественники Бергмана и Карла XII давно бы уже проживали на территории Шведской ССР и строили шведский социализм под пристальным наблюдением нашего КГБ и собственного ЦК КПШ.

Из всех мрачноватых военно-политических альтернатив, в разное время предложенных читателю американскими фантастами и нашими издателями, сценарий Стюарта Вудза (образца 1986 года) выглядит, пожалуй, самым бредовым. Даже девять лет назад необходимо было уж очень напрячь воображение, чтобы представить себе, как наш вооруженный до зубов спецназ под аккомпанемент взрыва тактической ядерной бомбы штурмует шведские почту, телефон, телеграф и королевский дворец. И все ради того, чтобы «запрячь шведскую экономику в собственных интересах». Автор напророчил очередную экспансию империи зла в тот самый момент, когда империя уже медленно-медленно начинала сдуваться, словно проколотый воздушный шарик, и неизбежность ухода из Кабула (какой уж там, к дьяволу, Стокгольм!) была, наконец, осознана не только внизу, но и наверху.

Роман Стюарта Вудза – характерный пример ситуации на грани бытового идиотизма, в которую обожают попадать писатели-пророки, вздумавшие строить на песке глубокомысленные геополитические прогнозы. И если газетные или телевизионные предсказания астрологов и аналитиков с течением времени тихо и незаметно уходят в тень без большого вреда для репутаций горе-оракулов, то отважное недомыслие авторов-фантастов, материализованное в тяжелые тома, еще долго и у всех на виду будет выпирать с книжных полок. В условиях же патологической неразборчивости отечественных книгоиздателей наши шансы заполучить в качестве зарубежной новинки такое вот заплесневелое пророчество становятся опасно высокими. В результате мы получаем именно то, что имеем. В частности, рецензируемый роман.

Справедливости ради следует заметить, что произведение Стюарта Вудза, выпущенное в серии «Лицо страха», вызывает раздражение не только по причине военно-шведского лейтмотива. Обескураживает бессмысленность суперобложки. Злят переводческие выкрутасы («помещение производило впечатление чего-то шведского», «машинка зажужжала по направлению к берегу»; и почему, собственно, название книги «Deep Lie» следует непременно переводить как «Фантомы»?). Впрочем, более всего раздражает все-таки сам текст романа Вудза. Автор, увы, не может похвастаться ни нагловатой размашистостью, присущей его коллеге Мартину Крузу Смиту, ни хотя бы дотошностью военно-технических описаний (прерогатива труженика Тома Клэнси). Прибавьте к этому стереотипность большинства сюжетных ходов и образов фигурантов – и картина окажется вовсе удручающей. Недаром сомнительный эстонец Ян Гельдер у Вудза есть ухудшенная и уменьшенная копия подозрительного литовца Мариуса Рамиуса из «Охоты за “Красным Октябрем”» того же Клэнси. Различие между Яном и Мариусом лишь в том, что персонаж «Охоты...» в финале сдает подлодку новейшей конструкции непосредственно американцам, а Гельдер сдается вместе с не очень секретной подлодкой незавоеванным шведам и у них же просит политического убежища.

В «Фантомах» высшие чиновники ЦРУ и маньяки-садисты из КГБ словно нарочно стремятся перещеголять друг друга в тупости. Упрямые маразматики и карьеристы из Лэнгли никак не дают хода ценной стратегической информации об опасных передвижениях войск противника. Дебилы с Лубянки не умеют пользоваться простейшими айбиэмовскими компьютерами (а потому приглашают на суперсекретную базу специалиста из-за бугра, который и крадет план захвата Стокгольма). План этот, однако, цэрэушному начальству впрок не идет, и складывается явно патовая ситуация. К счастью, положение все-таки спасает вышеназванная американская пианистка Кэт из Лэнгли, при помощи которой демократия в последний момент успевает победить со счетом 1:0. Шефы ЦРУ со вздохом уходят в отставку, маньяки из ГБ со скрежетом зубовным падают, пронзенные пулями. Ядерная мина не взрывается стараниями перебежчика Яна. Швеция спасена.

Читая роман «Фантомы», видишь и еще один органический порок и этого, и подобных геополитических романов-катастроф: все они самоубийственно серьезны. Между тем самый бредовый прогноз на будущее воспринимался бы куда спокойнее, если бы авторы произведений допускали бы в свои стратегические обители хоть немного иронии и самоиронии, если бы не боялись заменить маршальский жезл в ранце на фигу в кармане. Даже намеки на гротеск или фарс обеспечили бы роману-предсказанию жизнь более долгую и интересную. «Шведскую» часть фабулы тоже можно было бы, при желании, обыграть весьма любопытным образом – благо в числе действующих лиц у Вудза обнаружился один Карлсон.

К сожалению, американский романист пренебрег открывшимися возможностями: он подпустил в фамилию своего Карлсона еще одну букву «с», спустил Карлсона с крыши в канцелярию министерства обороны, и в конце концов сей персонаж оказался заговорщиком, предателем родины и советским шпионом. И никаких тебе пропеллерчика и кнопки на пузе.

1995

Месть Бориса Джонсона

Норман Спинрад. Русская весна. М.: Текст

Американской «новой волне» НФ у нас не везет. То на книжном рынке возникает изуродованный переводчиками Сэмюэль Дилэни, то Филипа Дика пытаются выдать за простого голливудского сценариста...

А Норману Спинраду повезло меньше всего.

Человек злорадный, наверное, заметил бы по этому поводу: «За что боролся, на то и напоролся». Начинал Спинрад с произведений довольно традиционных, однако уже к концу 60-х на полной скорости взлетел на гребень «новой волны» и в течение двух десятилетий старательно будировал, фраппировал и эпатировал добропорядочную читающую публику. Правда, имидж злого мальчика примерял на себя в ту пору не один Спинрад: во второй половине 60-х это было модным явлением. Джефферсон устарел. «Новые левые» готовили терпкое варево из марихуаны, перебродивших идей Председателя Мао, Че, Троцкого, Маркузе и прочих бородатых, усатых, смуглых или длинноволосых политических гуру. Норман Спинрад с большим удовольствием отдавался поветрию. Ему был прекрасно известен перечень моральных и социальных табу, которые следовало нарушать.

Подчас Спинрад искал себе противников совсем уж в неожиданных местах. Так, в романе «Агент Хаоса» автор подверг строгой и издевательской ревизии антитоталитарную схему, предложенную еще Замятиным и Оруэллом. На первый взгляд фантастическая гегемония на планете Марс очень напоминала Океанию из «1984». И там, и здесь культивировался всеобщий контроль, были распространены слежка, строгая кастовость, доносительство; существовали и немногочисленные бунтовщики из так называемой Демократической Лиги, взыскующие гражданских свобод. Писатель поначалу провоцировал в читателях симпатию к отважным инсургентам, возглавляемым смелым Борисом Джонсоном, а затем всласть пользовался эффектом обманутого ожидания. Ибо бунтовщики-демократы неожиданно оказывались инфантильными придурками, а самыми мудрыми – анархисты из Братства Убийц, так называемые «агенты Хаоса».

Конечно, все призывы Спинрада «возглавить броуновское движение», сделать Хаос еще более хаотичным имели отчетливый оттенок интеллектуальной провокации. Спинрад высмеивал не только форму, но и содержание западной сайенс-фикшн, стремясь выставить коллег-традиционалистов в виде ополоумевших маразматиков. Сам же писатель как бы получал право – весь в белом – парить над этим копошением и время от времени бросать вниз пучок-другой молний.

Увы, к концу 80-х то ли возраст взял свое и Спинрад сообразил, что невозможно всю жизнь оставаться мальчиком, то ли его стало поджимать следующее поколение – ретивые кибер-панки. Так или иначе, Норман Спинрад принял твердое решение распрощаться с фокусами 60—70-х и создавать что-нибудь умеренно-традиционное, вполне либеральное (без Хаоса, террора и т. п.), в духе ориентиров массовой культуры.

Первой попыткой блудного сына вернуться стал роман на полтыщи страниц... Ах, лучше бы Спинрад, как и прежде, поплевывал с бреющего полета!

Итак, лет через тридцать, – в первой еще четверти XXI века, события в мире будут развиваться следующим образом. СССР станет частью общеевропейского дома, будет принят в ЕЭС с благодарностью, ибо давно уже (со времен победы горбачевских реформ) поддерживает технологическими и финансовыми вливаниями экономику старушки Европы. В то же время Америка, под пятой президента-реакционера одержимая идеями «звездных войн», весь бюджет тратит на космический зонтик и почти уже превращается в Верхнюю Вольту с ракетами. Лишь благодаря успехам перестройки и демократизации в мире (в конечном cчете) воцаряется вечный мир.

Это фабула романа Нормана Спинрада «Русская весна», выпущенного московским издательством «Текст». Роман, как нетрудно заметить, писался в самый разгар горбомании, во второй половине 80-х. Нормана Спинрада, вне всякого сомнения, подставили – выпуская этот роман на русском языке как раз в то время, когда автор подобного опуса становился для нас сегодняшних кем-то вроде шута горохового. Не сомневаюсь, что писатель-то искренне сопереживал горбачевским преобразованиям и искренне же полагал, что на этой волне Советский Союз добьется выдающихся успехов. Однако мы узнали об этих упованиях, когда прогнозы американца стали выглядеть обидным и туповатым юродством. Беда была даже не в многочисленной развесистой клюкве (хотя автор называет героиню «самым типичным русским именем – Франя» и т. п.). Издатели романа в России подсунули читателям этот протухший «ближний» прогноз, уже прекрасно зная – это видно из предисловия, – что он вызовет у нас, мягко говоря, противоречивые чувства. В условиях, когда Европе и Америке мы крупно задолжали, инфляция галопирует, демократия переживает не лучшие времена, предсказания Спинрада о том, какая замечательная жизнь ждет нас через пару лет, смотрятся карикатурным подобием стародавнего официального вранья.

«Русская весна» – роман, который Спинраду (если бы он хоть немного разбирался в нашей реальной ситуации) следовало бы под угрозой бешеных штрафов запретить сегодня печатать в России, – был добровольно передан отечественным издателям, решившим: если уж прогноз катастрофически устарел, то можно по крайней мере превратить чужое недомыслие в бесплатный хэппенинг – не пропадать же добру!

Что ж, каждому – по вере. «Русская весна» – первая крупная публикация Спинрада в России. И, сдается, последняя.

1993

Теперь дозвольте пару слов без протокола

Фредерик Форсайт. Четвертый протокол. Минск: ИКФ «Вольса», МФЦП

Сюжет романа Фредерика Форсайта сводится к следующему. В середине 80-х Олег Гордиевский обращается с секретным посланием к Маргарет Тэтчер. В письме изложен детальный план превращения СССР в антикоммунистическую страну. Для этого надо тайно доставить в Советский Союз из Лондона небольшую атомную бомбу и взорвать ее где-нибудь за Уралом. Народ решит, что рвануло что-то свое собственное, сугубо военное, возмутится и тут же изберет новое, антикоммунистическое правительство. После чего Гордиевский, соскучившийся по родным березкам, сможет благополучно вернуться на родину.

Само собой разумеется, железная леди находит идею экс-агента гениальной и тут же начинает проводить ее в жизнь.

Бред, усмехнется читатель. Да не мог умный Форсайт сочинить такого маразма! Это ведь штука посильнее, чем фаустпатрон. Даже для журнала «Молодая гвардия» подобный сюжет крутенек.

Каюсь, пошутил. Форсайт действительно написал совсем о другом.

О том, как Ким Филби, живущий в СССР, обратился с секретным письмом к генсеку Андропову и посоветовал, каким образом в Великобритании в кратчайший срок привести к власти лейбористов (то есть, по Форсайту, коммунистов в овечьих шкурах). Естественно, с помощью бомбы. Ее нужно будет тайно доставить в Англию и... так далее.

Выворотку фабулы я предпринял только для того, чтобы довести сюжет «Четвертого протокола» до абсурда.

Фредерик Форсайт, разумеется, мастер своего дела. Однако на камушке «ближней» политической фантастики спотыкаются и опытные мастера. Одно дело – описать в подробностях вполне понятные поступки оасовцев, и впрямь намеревавшихся в свое время устроить покушение на генерала де Голля («День Шакала», первый и пока лучший из форсайтовских романов). И другое – отойти от реальности, ступить на зыбкую поверхность политического прогноза недалекого грядущего, оформив в виде триллера свои весьма умозрительные предположения. Придуманная фактура часто сушит романы, делает повествование холодным и нудноватым.

Мало того. Белорусские издатели крайне опрометчиво назвали в аннотации «Четвертый протокол» последним романом Форсайта: на самом деле книга была написана десять лет назад, и с тех пор автор не сидел без работы. Выдав книгу за новинку, издательство, как у нас водится, поставило доверившегося ему зарубежного писателя в глупейшее положение. В 1983-м, когда Форсайт только сочинял свой роман-прогноз, он едва ли рассчитывал, что генеральное секретарство Юрия Андропова продлится только до начала февраля 1984-го. Соответственно и факт существования Андропова в той же самой ипостаси к 1987 году казался вполне возможным. Между тем политическая фантастика – самое скоропортящееся из литературных блюд. Даже небольшая потеря темпа нашими издателями превращает «ближнюю» антиутопию в совершенно иной жанр, в «альтернативную» сайенс-фикшн. Пока автор заглядывал в будущее, он был в своем праве и мог выглядеть смелым экстраполятором. А в роли «предсказателя назад» писатель похож на двоечника, скверно усвоившего урок по новейшей истории. «Альтернативный» жанр требует совсем иного подхода к материалу, и прежде всего знания о том, что же происходило в действительности и с чем можно полемизировать. В далеком 1983-м (роман вышел в Англии в самом начале 1984-го) Фредерик Форсайт, конечно же, не мог предположить, что в 1987-м у советского генсека будет много забот помимо построения социализма на Британских островах. «Внутренние» недостатки произведения (уже упомянутая холодность, вялость интриги, явные самоповторы) наложились на благоприобретенные, полученные извне – по вине публикаторов русского перевода. Возник мощный кумулятивный эффект, благодаря которому произведение на наших глазах тихо аннигилировало. Остались добротный переплет, отличная плотная бумага и боевая рекламная аннотация. Никаких тебе осознанья, так сказать, и просветленья, о которых тщетно мечтал персонаж песни Высоцкого про протокол. Милицейский, естественно.

1993

Рука шпионская Отечество спасла

Фредерик Форсайт. Икона. М.: АСТ

...В июле 1999-го скоропостижно скончается российский президент Иосиф Черкасов, лидер движения «Наш дом – Россия». Премьер-министру Ивану Маркову трудно будет удержать власть в голодной стране, где набирает силу умный харизматический демагог Игорь Комаров – вождь партии «Союз патриотических сил». Предстоящая победа Комарова на ближайших президентских выборах всем наблюдателям покажется неизбежной, и страны Запада уже смирятся с ожидаемым раскладом политического пасьянса. Однако за несколько месяцев до плебисцита английским дипломатам случайно станет известно, что после победы фанатик Комаров намерен развязать в стране террор против инакомыслящих и нацменьшинств, вернувшись к практике худших лет сталинской диктатуры.

Сэр Найджел Ирвин, бывший шеф Британской секретной разведслужбы, решит остановить опасного маньяка, а заодно вернуть Россию в лоно цивилизации. Тайная операция, хитро спланированная сэром Найджелом, будет поручена бывшему агенту ЦРУ Джейсону Монку и завершится блестящим результатом. Мало того, что злодей Комаров, от нетерпения затеявший путч, окажется низвергнут в Лефортово: в России будет еще и восстановлена монархия (конституционная) во главе с англо-русским принцем романовских кровей...

Такой сценарий предложил читателям мэтр английской беллетристики Фредерик Форсайт в своем новом романе «Икона».

Два года назад, едва «Икона» вышла на английском, журнал «Огонек» перевел по горячим следам несколько занятных фрагментов книги, сопроводив публикацию желчным отзывом экс-шпиона Михаила Любимова: «Я потерял веру в Форсайта. Это уровень наших, пусть они на меня не обижаются, Тополя, Незнанского, Гурского».

Поскольку отрывки из «Иконы» в журнальном варианте смотрелись довольно многообещающе, суровость тирады отставного рыцаря плаща и кинжала нетрудно было счесть следствием амбиций человека, чье пребывание на Британских островах завершилось не без участия коллег форсайтовых персонажей. Однако теперь, когда роман вышел полностью на русском языке в издательстве «АСТ», наш читатель, пожалуй, будет и впрямь разочарован.

Беда, конечно, не в чисто профессиональных упущениях автора по шпионской части, на которые в свое время горестно пенял сильный знаток Любимов. Реальную специфику службы разнокалиберных джеймсбондов (как и их оппонентов из контрразведок) давно уже вытеснила виртуальная реальность, созданная поколениями писателей и кинематографистов: никого не заботит, что у настоящего героя невидимого фронта может не быть суперкомпьютера размером с брикет жевательной резинки или бронированного суперавтомобиля величиной с танк. Гиперболы и литоты шпионской атрибутики заведомо обусловлены и оправданы жанром.

Беда книги не в дежурной «клюкве», без которой со времен «Парка Горького» Мартина Круза Смита не обходится ни один западный триллер из русской жизни. Если напрячь фантазию, можно поверить в существование Кисельного бульвара в Москве, в охрану Патриарха Алексия II, состоящую из одного казака, в действенность рейдов столичной милиции по тылам оргпреступности и во многое другое. Надо – так надо.

Беда «Иконы» и не в конкретном рецепте, который иностранец Форсайт готов немедленно выписать больной российской государственности: финальный въезд аглицкого принца, доставленного в Москву спецрейсом под ликование электората и танковые салюты, выглядит лубочной картинкой – но ничуть не в большей степени, чем пряничное благолепие а-ля Никита Михалков.

Беда романа – в исключительном занудстве, с каковым исполнены и шпионская, и «путчевая», и «царская», и все прочие сюжетные линии. От былой динамики «Дня Шакала» в новой книге не осталось следа. Избрав выигрышную тему (перманентная угроза диктатуры – это праздник, который всегда с нами), автор подсунул читателю вместо триллера шестьсот страниц унылой политграмоты, разбавленной гомеопатическими дозами action. Мало того. Вопреки совету Тютчева романист вздумал не только понять Россию умом, но и арифметически расчислить распорядок действий по вытаскиванию из болота тоталитарного бегемота. Пункт первый – уговорить Патриарха. Пункт второй – уломать милицейского начальника. Пункт третий – убедить видного банкира. Пункт четвертый – урезонить чеченцев. Пункт пятый, шестой, двадцатый... Если британский посланец всем все объяснит, здешние граждане поймут свой стратегический интерес и станут поступать, как должно. Будет гвоздь – подкова не пропадет, подкова не пропадет – лошадь не захромает...

Возможно, на родине Форсайта подобная логическая цепочка вызовет доверие, но мы-то ясно видим главную причину утопичности сценария сэра Найджела (и самого романиста): хоть ты в лепешку расшибись, в нашей кузнице в нужный момент никогда не будет гвоздя.

1999

За что Губенко зарезал Хасбулатова

Мартин Круз Смит. Красная площадь. М.: Новости

В августе 1991 года стало окончательно ясно: Губенко с Хасбулатовым – по разные стороны баррикад. Противостояние могло прекратиться только со смертью одного из двух. Губенко нанес удар первым. Обманув бдительность охранников, проник в сауну, где мирно парился Хасбулатов, заколол его кинжалом и скрылся.

Прервем пересказ этого кровавого эпизода – тем более, что он в произведении отнюдь не главный и не единственный в том же духе. «Красная площадь» Мартина Круза Смита опровергает традицию, по которой каждый следующий роман серии хуже предыдущего. «Красная площадь» сильно выигрывает по сравнению с «Парком Горького» и «Полярной звездой» – и стройностью сюжета, и убедительностью фактуры.

По всей вероятности, автору просто стало стыдно. Два первых романа писались в эпоху, когда вероятность их легальной публикации в нашей стране равнялась нулю. Достаточно было навести самый легкий декорум, включить в интерьер соболей, снега и партбилеты, чтобы американский обыватель поверил, будто действие происходит не в штате Техас, но в Москве и окрестностях. «Красная площадь» писалась уже во времена, когда автору было доподлинно известно, что вся трилогия о сыщике Ренько будет выпущена в стране, о которой, собственно, и идет речь. Будь на месте Смита некто чуть менее щепетильный, он бы проигнорировал такую мелочь: в конце концов, завоевание российского рынка приносит западному творцу покамест чисто символические дивиденды. Однако Смит оказался профессионалом до кончиков ногтей – сумел перестроиться и проработать детали куда более тщательно.

Фантастические сюжеты с соболями и с рыболовецкими траулерами сменились вполне реальной интригой. Ибо действительно: если что еще можно украсть в России, так художественный авангард. И если уж кто может помочь украсть картины, так чиновники разнообразных рангов, включая самые высокие (в контрабанде замешан даже прокурор Москвы). Наконец, если кому и суждено помешать афере – так одному из немногих честных следователей, работающих не славы ради, а пользы для.

Смит меньше путается в географических и прочих подробностях. Приблизительность, конечно, присутствует (например, в описании московского черного рынка). Однако фабула, касающаяся убийства подпольного банкира Руди Розена и переправки на Запад работ Казимира Малевича, расписана более чем грамотно.

Накладки встречаются. Полностью русским автор своего Аркадия Ренько сделать не смог. Во внутренних монологах героя проглядывает холодноватая отстраненность американца – живописателя рашн экзотик. Герой может вдруг подивиться «вонючей русской сигарете», подумать о соотечественниках как о «людях, снедаемых водкой и меланхолией», или о том, что «по своей натуре русские не любят гостиниц». Знакомо выглядит описание ассортимента валютного буфета в Москве, который предлагает «красную, черную и баклажанную икру».

Особый разговор – об именах персонажей. Прежде зарубежные авторы не слишком беспокоились, как будут выглядеть фамилии наших соотечественников в обратной транскрипции. Вот почему до недавних пор фамилии попадались либо странноватые (Карков у Хемингуэя, Рубашов у Кестлера), либо неуместные (генералы Гоголь и Пушкин в сериалах о Джеймсе Бонде). Смит наделяет персонажей-преступников (подпольного торговца картинами и руководителя чеченской мафии в Москве) фамилиями несравненно более «актуальными» – что по-прежнему забавно, но понятно. Есть знаменитый тест на стереотипность мышления. На слово «поэт» человек рефлекторно реагирует: «Пушкин», на «домашняя птица» – «курица» и тому подобное. Наш полуобразованный обыватель не утратил быстроты рефлексов. На слова о «запятнавшем себя деятеле искусств» он, не задумываясь, отвечает «Губенко» (то ли у него украли Таганку, то ли он украл). На словосочетание «криминальный чеченец» следует очевидная реакция – «Хасбулатов». Как видно, Мартин Круз Смит смог так плотно вжиться в нашу реальность, что стал усваивать ее предубеждения и поведенческие клише. Безусловно, американец подпал под влияние стереотипов – но ведь это наши стереотипы. И, значит, процесс адаптации автором пройден более чем успешно.

1993

Руки-ноги-голова

Джеймс Эллиот. Холодное, холодное сердце. М.: Центрполиграф («Мастера»)

Чем отличается крутой триллер от традиционного детектива-расследования в духе тетушки Агаты? Правильно. Обилием «экшн» и отсутствием загадки. Читателю и так с самого начала ясно, кто именно злодей. И всем остальным, как правило, тоже ясно. Главному положительному герою остается только преодолеть побольше препятствий, поймать злодея, вышибить ему мозги, а самому – уцелеть. Поклоннику триллера не требуется напрягать мыслительные способности и отыскивать какие-нибудь улики; герой прекрасно справляется и без помощи читателя. Канон известен: преступление – погоня – финальное вышибание мозгов. Хеппи-энд. Читатель как бы отгорожен от сюжета пуленепробиваемым стеклом. С одной стороны, хорошо. Не заденут шальной пулей. С другой стороны, обидно. Обратная связь нулевая. Читатель не имеет возможности проявить свои сыщицкие способности.

В этом – блеск и нищета триллера. Единство и борьба противоположностей. Однако «Холодное, холодное сердце» – случай особый, нетрадиционный. Не зря крупнейшие издательства США, отпихивая друг друга локтями, боролись за право публикации. Одновременно с погонями и перестрелками в произведении наличествует даже не загадка, а настоящая тайна. Дело в том, что «Джеймс Эллиот» – псевдоним. На протяжении всего романа читатель-сыщик не просто следит за похождениями героев, но и пытается угадать, кому же принадлежит авторство произведения.

Попробуем и мы провести свое расследование, не выходя за рамки одной отдельно взятой рецензии.

Итак, действие романа «Джеймса Эллиота» происходит в США. Главный отрицательный персонаж – Джон Малик, он же Николай Лубанов. Уже сама фамилия тонко намекает, что Джон-Николай имеет отношение к Лубянке. И точно – он бывший офицер КГБ. Помимо этого крупного недостатка у Малика-Лубанова имеется и помельче: в свободное (от КГБ и ЦРУ) время он сотрудничает с русской мафией на Брайтон-Бич, где и печатает фальшивые доллары. Вдобавок у Малика есть совсем уж маленькая слабость: он до безумия любит музыку кантри. Невинные музыкальные пристрастия имеют, однако, пагубные последствия: «Его начинал манить сумеречный мир... В его ум начинали вторгаться странные, сексуально заряженные, насыщенные жаждой убийства фантазии». Итак, под звуки кантри гебист и фальшивомонетчик обожает убивать девушек с каштановыми волосами, расчленять трупы, заново соединять части тел различных жертв и подбрасывать то, что получилось, на всеобщее обозрение. Полиция и журналисты дают маньяку кличку «Трупосоставитель».

В мании Малика-Лубанова таится, между прочим, подсказка читателям. Не догадались? Тогда переходим к положительным персонажам.

Главных – двое. Он – Майк Капли, бывший агент ЦРУ, пострадавший от того, что взял на себя некоторые темные финансовые махинации своих хозяев из Лэнгли. В самом начале романа еще находится в американской тюрьме, но страниц через двадцать уже освобожден: бывшие хозяева просят, чтобы Майк втихаря нашел и ликвидировал музыкально озабоченного маньяка-фальшивомонетчика. Ибо бывшего гебиста Джона-Колю, оказывается, пестовало ЦРУ, считая его своим важным двойным агентом и ничего не зная про кантри и Брайтон-Бич. «Маньяк-убийца прошел у нас проверку и был признан пригодным для адаптации в Америке», – стонут видные цэрэушники. Выражение «прикрыть свою задницу» употребляется разными цэрэушными персонажами в разных главах романа и в конце концов начинает восприниматься в качестве неписаного девиза конторы из Лэнгли.

Впрочем, мы чуть не забыли о главной положительной героине: Джулия Хаузер, высокая красивая журналистка. В прошлом – сотрудница полиции, награждена медалью за храбрость. Ряды нью-йоркской полиции покинула после ранения, в результате которого у нее развилась аллергия к прицельной стрельбе по живым мишеням. У Джулии каштановые волосы.

Вы все еще не догадались, кто автор «Холодного, холодного сердца»?

Тогда еще несколько подробностей сюжета.

У Майка есть дочь-красавица Дженни (ее мать умерла). У Дженни каштановые волосы.

У маньяка Джона-Коли «ярко выраженный славянский тип лица».

Фальшивомонетчики с Брайтон-Бич «пьют водку так, словно это была вода».

Судья Хендрикс, осудивший Майка Капли, питает слабость к молодым мальчикам.

Хитрованы из ЦРУ пытаются спрятать концы в воду. В смысле – в огонь.

В критический момент Джулия Хаузер преодолевает свою аллергию и стреляет в кого надо.

На последней сотне страниц маньяк захватывает в плен дочь Майка.

Джип-«чероки». Вертолет. Охотничий домик. Наручники и цепи. Видеокамера и бритва. Помповое ружье. Погоня в зарослях. «Мне надо было прикончить тебя много лет назад, проклятое дерьмо».

Финальное вышибание мозгов.

И вы понимаете наконец, кто может быть автором произведения, в котором нет ни одной оригинальной сюжетной линии, ни одного мотива, который бы многократно не обкатывался в американской детективной литературе и в современном американском кинематографе.

Все еще не понимаете?

Тогда вот вам отгадка.

В 60-е годы, когда кибернетика у нас делала только первые шаги, публицисты и фантасты ломали голову над важным, как им казалось, вопросом: «Может ли машина мыслить?» Теперь-то всем ясно, что мыслить – и тем более оригинально мыслить! – машине попросту ни к чему. У нее, извините, другие задачи. Современный компьютер не умеет ничего придумывать, но может комбинировать уже кем-то придуманное, добиваясь идеального сочетания. Романный Трупосоставитель, в чьем больном мозгу билась идея совершенства, из отдельных частей не мог «составить» идеального человека. Компьютер, работая по такому же принципу, сумел составить Типичный Американский Детектив 90-х. Получилась читабельная, среднедобротная вещь, не хуже и не лучше многих.

Вне всякого сомнения, «Джеймс Эллиот» – компьютер. Роман, им созданный, знаменует новую эпоху в американской литературе. Отныне писатели-люди будут изготовлять лишь штучную продукцию по спецзаказу. Что касается беллетристики, то ее, задав соответствующую программу, можно теперь писать с холодным (металлическим, на световодах или полупроводниках) сердцем. Без помощи горячей головы и тем более человеческих рук.

1995

Д-р Джонс и др.

Роб Магрегор. Индиана Джонс и хоровод великанов. М.: Эгмонт Россия Лтд

Из всех искусств важнейшим у нас является сами знаете что. Рассказывают, что признанием заслуг великого разведчика Рихарда Зорге мы обязаны прежде всего английскому фильму режиссера Ива Чампи «Кто вы, доктор Зорге?». Никита Сергеевич, посмотрев импортное кино, немедленно распорядился наградить разведчика посмертно Золотой Звездой. Покойному тут же дали Героя, написали о нем книги, допустили в пантеон. В рекордно короткие сроки.

К сожалению, такое неуклонное торжество исторической справедливости возможно только в нашей стране. В тех же Соединенных Штатах причинно-следственная связь кинематографа с официальным протоколом куда менее прочна или даже вовсе отсутствует. Видимо, этим прискорбным обстоятельством и можно объяснить тот злополучный факт, что самый знаменитый кинодоктор Америки, главный герой трех популярнейших фильмов до сих пор не представлен хотя бы к «Пурпурному Сердцу». Между тем его заслуги перед свободным миром общеизвестны: он по крайней мере дважды помешал нацистам достичь мирового господства и один раз собственноручно спас от гибели первобытное племя, уже вставшее на несоциалистический путь развития.

Речь идет, как вы догадались, о докторе Индиане Джонсе – благородном американском археологе-супермене, чьи подвиги увековечены оскароносцем Спилбергом. Понятно, что три названных эпизода не исчерпывают всех событий безусловно героической биографии И. Джонса. И тут на выручку люмьерову целлулоиду приходит гутенбергов пресс. В петербургской «Азбуке» сейчас готовится к печати целый свод ранее не известных военных приключений нашего персонажа – «Индиана Джонс против Третьего Рейха», а москвичи уже выпускают новую серию романов-приквелов, в которых описываются доблестные победы молодого Индианы образца 20-х годов. Данная книга про Индиану и хоровод – как раз из этой серии.

Имя Роба Магрегора (или Мак-Грегора – в двух разных местах книги написание различно) до сих пор не было знакомо автору этих строк. Вполне вероятно, что мистер Роб – самый натуральный американец, журналист, публицист и сотрудник «Лукасфильма». Есть небольшой шанс, что Робби – отчасти и наш соотечественник, и одно из желаний книжного Инди («с каким удовольствием он бы съездил кулаком по холеной физиономии члена парламента!») возникло не без влияния нашего ТВ. Но, право же, нет принципиальной разницы в том, где родился приквел – на берегах Москва-реки или на берегах Потомака. Во-первых, потому, что убогость жизнеописания доктора Джонса впрямую не связана с местом дислокации самого биографа. Во-вторых, потому, что – невзирая на указанную убогость – жизнеописателю невольно удалось приблизиться к разгадке причин теперешней популярности многоуважаемого Индианы Д.

Действие рецензируемого романа разворачивается в Англии, куда прибывает доктор Джонс, чтобы занять преподавательский пост на археологическом факультете Лондонского университета. По ходу докторских лекций читатель узнает много полезных сведений о Стоунхендже, о друидах и о легендарном Мерлине. Как и положено, первые полтораста страниц наш герой является фигурой страдательной: представители темных сил напускают на него ядовитых пауков и скорпионов, травят хлором, взрывают, бьют по многострадальной докторской голове и пытаются разлучить с самой красивой студенткой его семинара. Зато уж ближе к финалу все козыри собираются в руках Инди. Мало того что наш герой смел, решителен, носит красивую кожаную куртку и подпоясан кнутом-талисманом, он еще и обладает обширными связями в научной среде и в качестве археолога-профессионала не знает себе равных. Последняя-то деталь и есть самая важная.

Дело в том, что для классического супермена – в голливудских формах его проявления – существовала одна-единственная профессия: боевое суперменство. Шварценеггер в «Команде», Сталлоне в «Рэмбо», Ван Дамм в «Универсальном солдате» или Уиллис в любом из «Крепких орешков» профессионально геройствовали прежде всего потому, что ничему другому обучены не были. Для подобных персонажей не существовало альтернативы; они совершали подвиги с той же оскорбительной легкостью, с какой любая певчая птица выводит свои рулады. В лучшем случае эти персонажи, оставив на пути горы вражеских трупов, одерживали победы, в худшем – готовились умереть тяжело, но достойно. Индиана Джонс с самого начала выгодно отличался от голливудских коллег тем, что у него имелась гражданская специальность (и не просто гражданская, но еще и гуманитарная). Все подвиги, таким образом, становились не самоцелью, а лишь вынужденным приложением к процессу поисков научной истины и мучительного обретения последней. Даже вышеупомянутая борьба доктора с Третьим рейхом имела в первооснове нормальное желание высококлассного археолога оградить важные для науки находки от грубых посягательств наглых дилетантов в эсэсовской форме или в цивильном. Традиционный супермен выглядел достаточно абстрактной и вневременной фигурой: от механической замены щита и двуручного меча на бронежилет и гранатомет общая сумма не менялась. Доктор Джонс – и в киношном, и в книжном его воплощении – был характерным персонажем именно двадцатого столетия; романтизм века XIX уравновешивался на исторических весах с благоприобретенным прагматизмом эпохи НТР. Другими словами, Инди превращался в «сумасшедшего профессора» наоборот – затрепанный образ из старых комиксов терял зловещие черты и делался наконец привлекательным. Образ Научной Истины, могущей к тому же за себя постоять, вызывал безусловное сочувствие к доктору Инди и жалость к сеньорам типа Галилея или Бруно, которые в свое время, увы, не догадались подтвердить явную научную правоту аргументами 45-го калибра.

Видимо, в силу как раз-таки этих причин Инди и суждено было стать народным любимцем. Жаль только, что светлый образ д-ра Джонса в народном сознании как-то смешивается с обликом мистера Харрисона Форда, который угодил даже на обложку рецензируемой книги. Кстати, факт ненаграждения героя может объясняться именно такой путаницей. В принципе можно поверить, что сотрудники наградного отдела администрации президента США все-таки держат «Пурпурное Сердце» наготове и просто еще не нашли ответа на вопрос: «Кто вы, доктор Джонс?».

1995

Красивое искусство убивать

Эрик ван Ластбейдер. Ниньзя-1. Роман. СПб.: Лик

Американцы наконец-то придумали, как отплатить японцам за истинные и мнимые грехи – от Пирл-Харбора до ввоза в США дешевых «тойот». Решено было взять в эксплуатацию всего один небольшой кусочек японской национальной культуры и выжать из него максимальный конвертируемый доход.

Речь идет о культуре убийства. Разумеется, на Западе (как и на Востоке) убийством никого не удивишь: лишение жизни давным-давно превратилось в сюжетообразующий фактор тысяч триллеров. Обыватель, которому на роду написано умереть в собственной постели, обязан получить – хотя бы в искусстве – компенсацию за свою порядочность и честность. Сотни писателей и режиссеров делали имена и состояния на рецептах превращения человека в покойника. Другое дело, что западная культура убийства была недостаточно зрелищна в силу «экономичности» и строгой функциональности. Доходило до того, что мастера жанра брали на вооружение способы убийства из арсенала разведок и контрразведок – а уж эти-то ведомства всегда славились умением сделать убийство камерным, тихим и малоэффектным. (Классический пример – знакомый и нашим зрителям фильм Жерара Ури «Укол зонтиком», появившийся на экранах вскоре после покушения КГБ на жизнь болгарского писателя-диссидента Георгия Маркова; в комедии с участием Пьера Ришара диссидента заменили необаятельным пузатым мафиози, которого сам бог велел поскорее кокнуть.)

В этом смысле «восточное» убийство выгодно отличалось экзотичной атрибутикой и неторопливостью процесса: убийство принимало облик красивого спектакля с двумя участниками, причем жертва могла быть уверена в непредсказуемости финала. Красивый японский ритуал стал воспроизводиться массовой культурой во всех подробностях, чуть замедленно, чтобы каждую можно было рассмотреть. По правде говоря, настоящие ниньзя (они же ниндзя) – хладнокровные убийцы японского средневековья – тоже не превращали свое кровавое ремесло в театр. Но правда жизни всегда отступает перед правдой искусства; вот почему восточная прописка убийств-спектаклей стала со временем само собой разумеющейся. Для удобства был выведен даже особый книжный и – особенно – кинематографический гибрид идеального ниньзя, американца-европейца по рождению и японца по воспитанию, культуре и привычкам (вспомним героя Дольфа Лундгрена в «Больших разборках в мини-Токио» или персонажа Майкла Дудикова в «Американском ниньзя»).

Герой романа Эрика ван Ластбейдера Николас Линер – именно из таких. Автор делает его сыном английского еврея и японки и заставляет провести юность в Стране восходящего солнца, поднабраться культуры (убийства) у соответствующего старика сэнсея, чтобы затем перебросить героя в США и сделать там сыщиком. Гремучая смесь готова.

Дальнейшее действие романа составляют короткие мизансцены плановых смертоубийств, исполненных в положенной восточной манере (это двоюродный японский брат Николаса таким экзотическим способом напоминает о своем приближении), в финале же следует необычайно долгий поединок двух ниньзя. Дружба народов в лице Ник. Линера побеждает.

В литературном отношении роман безбожно плох. Усилия переводчиков, постаравшихся максимально беллетризовать произведение, успеха не возымели. Да автор и не стремился выдать реестрик красивых убийств за роман: занудные разговоры по ходу дела и утомительный секс призваны лишь к заполнению пауз – как коверные во время циркового представления. Главная беда, впрочем, состоит отнюдь не в художественной убогости романа (читывали и похуже). К сожалению, основная часть отечественных потребителей подобного чтива кое в чем отличается от своих американских собратьев. Обычный полицейский триллер наш соотечественник еще числит по ведомству литературы, зато слегка беллетризованный путеводитель по карте эффектных убийств уже играет роль некоего руководства, инструкции – а всяческими «полезными советами», пособиями умельцам на заметку нас всегда учили не пренебрегать. Западный читатель (зритель) выработал иммунитет к таким советам, он понимает, что все это не всерьез, и умеет разделять мир реальный и мир вымысла. Мы же, воспитанные в духе наивного реализма, не разучились еще над вымыслом обливаться слезами, и эта отзывчивость нам еще может аукнуться. «Красота спасет мир», – поучал Достоевский, чей Раскольников убивал свою жертву не по законам масс-культа, но суетливо, нелепо, неэстетично. Кто знает: овладей Родион Романович красивым искусством ниньзя – и великая русская литература могла бы двинуться в совершенно ином направлении.

1993

Пряник-убийца

Эрик ван Ластбейдер. Черное Сердце. Тула: НПО «Тулбытсервис»

Отныне можете не ездить в Тулу со своим Ластбейдером. Новый (всего лишь десятилетней давности) роман одного из первооткрывателей темы ниндзя (ниньзя) красиво вписался в привычный ряд исторических достопримечательностей Тулбытсервиса, заняв почетное место левее печатного пряника и где-то посередине между самоваром и двустволкой. Соответственно, деятельность двух главных героев романа – бывшего цэрэушника Трейси Ричтера и настоящего террориста Сока Киеу – спроецировалась на сюжет популярной повести Николая Лескова о тульском мастере Левше.

Произведение Лескова попало в этот ассоциативный ряд не случайно. Литературоведы-традиционалисты в данной повести предпочитали считать заглавного героя – центральным, а потому видеть здесь только конфликт секуляризованной личности с авторитарной разновидностью социума, априори глухого к просьбам индивида. Именно в этом ключе обычно трактовался и текст завещания Левши, и факт принципиального неисполнения оного: даже в том случае, когда лицо индивида недвусмысленно просило кирпича, социум демонстративно изводил кирпич на чистку оружейных стволов. Литературоведы «новой волны» справедливо отвергали столь поверхностный подход, обнаруживая в образе блохи квинтэссенцию трагического противостояния Востока и Запада. Пресловутая аглицкая блоха (Запад), подкованная русским умельцем Левшой (Восток), не только отказывалась танцевать под чью-либо дудку, но и вообще (согласно Киплингу) не могла сойти с места. Для автора повести противоречие выглядело неразрешимым. Дитя двух цивилизаций, порождение сразу двух культур, миниатюрное механическое создание англо-русского гения у Лескова было однозначно обречено на гибель.

Эрик ван Ластбейдер, взяв за основу именно вторую трактовку «Левши», попытался исследовать двуединство «Восток—Запад» более спокойно и непредубежденно. Сказовая форма автору показалась архаичной, и он избрал достаточно популярную форму динамичного детективного повествования. В ходе исследования писатель вывел интересную закономерность: от перемены мест двух культурных слагаемых общая «сумма» менялась совершенно фантастическим образом. Оказывается, результат синтеза двух культур напрямую зависел от последовательности расположения пластов. И если для американца Трейси Ричтера вхождение в мир культуры древней Камбоджи (Запад + Восток) становилось благотворным, то для камбоджийца Киеу, перевезенного в Америку (Восток + Запад), эксперимент заканчивался полным распадом личности. Для Ричтера возникший дуализм был гармоничен и только удваивал число нравственных запретов, делая героя почти идеальным (недаром под влиянием Востока этот бывший лучший мастер спецопераций покидал ЦРУ и использовал свои навыки лишь для самозащиты или для защиты близких). Правоверный буддист Киеу, которого мощная террористическая организация «Ангка» все активнее использовала в качестве бизнесмена-убийцы, заражался ядом чуждого холодного рационализма и впадал в безумие. В отличие от тульского печатного пряника, на который не распространялся лишь Закон о печати, Киеу вынужден был в итоге отвергнуть вообще все нравственные законы и превращался в машину. Машину, сконструированную умельцами Востока, подкованную злыми мастерами Запада и предназначенную отнюдь не для механических танцев, но для убийства и только убийства.

В центре повествования у Ластбейдера оказывалась многоходовая политическая композиция, разработанная оружейным магнатом Макоумером. Тот рассчитывал привести в президентское кресло своего ставленника, «ястреба» Атертона Готтшалка, чтобы затем проводить политику, угодную его корпорации. Потому-то и был задействован Киеу – безумный человек-компас, чья стрелка пыталась указать и на «ост», и на «вест» одновременно. Вышеупомянутый Трейси Ричтер, в свою очередь, использовался автором в качестве противоядия Киеу и в качестве успокоительного – для всех остальных, как своих, так и чужих (разница лишь в величине прописанной дозы). К середине второго тома герои окончательно определялись в своих сюжетных функциях: безумный гибрид (Киеу) совершал кровавые преступления, стараясь после каждого собрать воедино осколки разбегающегося собственного «я»; удачный гибрид (Трейси) стимулировал динамику фабулы, то и дело прерывая мучительный транс убийцы новыми ходами расследования. В конце книги миллионер Макоумер погибал, запутавшись в сетях собственных интриг, а беднягу Киеу разрывали на части внутренние противоречия.

Заметим, что судьба данных персонажей в общем предсказуема: можно было догадаться, что оба кончат плохо. Но вот что наш читатель не смог бы предугадать – так это трагический конец кандидата в президенты (практически без пяти минут президента) Аттертона Готтшалка. Если верить автору романа, этому деятелю после кончины злодея-вдохновителя Макоумера решительно ничего серьезного не угрожало. В худшем случае – газетчики несколько потрепали бы его честное имя и высказали бы ряд ничем не доказанных предположений о связях потенциального президента с магнатом-мафиози. У нас действующий политик на такую мелочь и внимания бы не обратил, продолжая мелькать на телеэкране с филиппиками на тему борьбы с мафией. У них же почти-президент Готтшалк не нашел ничего лучшего, как отправиться вслед за Макоумером и Киеу, наложив на себя руки.

Воистину: Запад – дело тонкое.

1994

Защита Хоупа

Эд Макбейн. Кошечка в сапожках. М.: Центрполиграф («Мастера остросюжетного романа»)

Благодаря американскому детективу уровень правового сознания наших сограждан в последние годы значительно вырос. Если раньше гражданин, поднятый ночью с постели стражами порядка, обреченно вопрошал: «За что, начальник?», получал в ответ пару зуботычин и покорно шлепал на цугундер, то теперь наш соотечественник, еще толком не проснувшись, уже что-то бурчит о презумпции невиновности, о каком-то деле «Миранда против штата Аризона» и о своем гражданском праве на один телефонный звонок, одну чашечку бразильского кофе, одну гаванскую сигару и всего одну зуботычину – и ту в присутствии адвоката.

Обратите внимание: ад-вока-та.

Еще сравнительно недавно фигура эта в нашем массовом сознании воспринималась почти однозначно со знаком «минус». Пропаганда долгие годы приучала нас видеть в защитнике прежде всего платного подлеца и хитрого крючкотвора, который – вместо того чтобы помочь разоблачить явного преступника – наводит тень на плетень, раздражает прокурора дурацкими вопросами и придирками, а в результате законное возмездие становится чуточку менее неотвратимым. Понятно, нам и в голову никогда не приходило сочувствовать защитнику – безусловному пособнику безусловных воров и убийц.

Железобетонную нашу уверенность в правоте такого подхода поколебал американец Эрл Стенли Гарднер. Вверив функции сыщика обаятельному и неуязвимому адвокату Перри Мейсону, писатель вынудил нас сочувствовать не государственному обвинителю, но защитнику, и потому финальным аккордом детективного произведения становилась реабилитация невиновного. Настоящий виновник, конечно, тоже отыскивался – но попутно и лишь для того, чтобы правота адвоката оказывалась триумфальной.

Писатель Эд Макбейн продолжил дело Эрла Стенли Гарднера, безвременно скончавшегося четверть века назад. Адвокат Мэтью Хоуп стал естественным преемником Перри Мейсона, унаследовав его практику и заодно умение выигрывать самые безнадежные дела. Однако Макбейн в соответствии с духом времени (его романы о Хоупе писались в 80-е и в начале 90-х) видоизменил своего героя по сравнению с предшественником. Мейсон был блестящим виртуозом, настоящим Шерлоком Холмсом в адвокатской мантии; он почти не ошибался и двигался к цели по прямой. Вместе с читателем этот герой подбирал факты и фактики – чтобы потом, в самый последний момент, продемонстрировать фейерверкообразные умозаключения и выйти в финал, оставив читателя с сухим ворохом ложных версий. Во времена Гарднера у юристов еще практически не было электронных помощников-компьютеров, и, стало быть, сам Мейсон вынужден был выступать в роли человека-компьютера, работающего практически без сбоев. Правда, никакой личной жизни у компьютера не могло быть априори – так что секретарша Мейсона, бессменная Делла Стрит, напрасно рыдала в подушку: кроме невинного флирта и честной дружбы ее патрон все равно бы ничего иного не смог предложить.

Мэтью Хоуп, получив уже возделанный участок юридической практики от Мейсона, имел возможность немного расслабиться. Фигура адвоката-сыщика нашему читателю отныне уже не казалась чужеродной; герою можно было без суеты окучивать свой огородик, и притом оставались еще уикенды для личных дел. С точки зрения развития сугубо детективной интриги тексты Макбейна несколько проигрывают по сравнению с гарднеровскими, зато Мэтью Хоуп, погруженный в бытовую круговерть и переживающий один роман за другим (сколько, однако, в городе Калузе разведенных и незамужних!), чисто по-человечески вызывает симпатию. Блестящий Мейсон достоин был в первую очередь восторженного поклонения. Хоуп же неспешно тянет лямку – один из нас, грешных. Его мыслительный процесс не спрятан от читателя, истина рождается в муках, финальный фейерверк отсутствует, но тяжкое удовлетворение от хорошо сделанной работы охватывает и читателя. Читатель уже не свидетель – он причастен к победе; спасение невиновного от пожизненного заключения или электрического стула воспринимается отчасти и как личное наше достижение. А если учесть, что в сборнике «Кошечка в сапожках» целых три романа, то налицо – тройное торжество института адвокатуры над косным стечением обстоятельств или чьим-то коварным злым умыслом.

Конечно, персонаж детектива, даже хорошего, – неадекватная замена настоящему домашнему юристу. Но ведь и Нью-Йорк не сразу строился. Все должно идти своим чередом. Сначала к нам является Перри Мейсон – и колеблет предубеждения. Потом приходит Мэтью Хоуп – и вербует нас в союзники (напомню, что помимо рецензируемого сборника сравнительно недавно увидели свет книги «Златовласка» и «Золушка» с тем же главным персонажем). Недалек и тот день, когда на страницах отечественного детектива тоже явится защитник во всем великолепии. И скоро наши граждане, поднятые ночью с постелей стражами порядка, будут повсеместно требовать соблюдения законного права на одну рюмку водки, одну папиросу и на присутствие адвоката Макарова, ссылаясь на дело «Сидоров против Российской Федерации».

1995

Кругом враги, а этот маленький

Лоуренс Сандерс. Десятая заповедь. М.: Ланцер

Природа не терпит пустот. Почти полвека современный детектив игнорировал скорбный вопрос Ханса Фаллады «Маленький человек, что же дальше?», пока американский беллетрист Лоуренс Сандерс не дал наконец четкого, оригинального и вполне оптимистического ответа. Попутно автор мягко напомнил нам, что тема маленького человека в мировой литературе впервые была затронута Джонатаном Свифтом («Путешествие в Бробдингнег») и братьями Гримм («Мальчик-с-пальчик»), и уж только потом тему подхватили представители нашей «натуральной школы», придавшие ей чрезмерное социальное звучание. Герой романа Л. Сандерса тридцатидвухлетний Джошуа Бигг, несмотря на явную принадлежность к малым сим (рост пять футов и три восьмых дюйма – что существенно ниже среднего) и на связанные с этим обстоятельством комплексы («Я недомерок... Я никчемный, безвольный коротышка... Я маленький, тихий, очень обычный...»), не раскисает чрезмерно. Он не воображает себя испанским королем, не пишет жалостливых писем ближайшей соседке и не занимает денег. Напротив, он занимает должность шефа отдела расследований в солидной адвокатской конторе и в этом качестве ищет убийцу. Безоружный и слабосильный, но юркий, как гном в стане гоблинов, наш герой к финалу обнаруживает преступника, причем тот оказывается полной противоположностью сыщику – высоким, красивым и обаятельным мерзавцем. Иного, впрочем, и быть не могло. В этом, понятно, романе.

На первый взгляд может показаться странным выбор на роль главного героя триллера этакого мальчика-с-пальчик, который не в состоянии даже толково дать человеку по физиономии, да и не любит это делать по моральным соображениям. Массовая продукция Микки Спиллейна, Картера Брауна, Ричарда Пратера и прочих как будто обязана была нас убедить в необходимости тут белокурой бестии с крепкими шеей и кулаками. Можно, конечно, заподозрить в Сандерсе убежденного борца с дискриминацией, принципиально выступающего на стороне славных малых, коих безжалостное общество награждает обидными прозвищами вроде «метр с кепкой» (в смысле «три фута со шляпой»). Однако скорее всего дело не в этом. Во всяком случае, не только в этом: трудно исключить наличие у автора приязни к низкорослым умникам и неприязни к своекорыстным великанам-симпатягам, но появление романа «Десятая заповедь» обусловлено обстоятельством куда более принципиальным.

Книга Сандерса напоминает нам, что Америка – отнюдь не только конвейер и ширпотреб. Отступление от стандарта в романе о Джошуа Бигге – не прихоть автора: выбор героя запрограммирован спецификой предполагаемой аудитории. Поразительно точная, иногда буквально «точечная» адресность того или иного детективного романа не вызывает сомнений. Каждый микросоциум, структурированный или даже вполне аморфный, обязан получить произведение, максимально отвечающее его вкусам и отражающее его интересы. Существуют детективы, априори предназначенные для темнокожих, нацменьшинств, женщин, геев, военнослужащих, инвалидов, бейсболистов, близоруких, любителей пиццы и т. д. – практически для всех, кто в состоянии отдать за покетбук доллар-другой. Ошибки здесь должны быть минимальны: феминистки, например, не станут читать Картера Брауна, полицейские – Дональда Уэстлейка, домохозяйки – Ван Гулика и тому подобное. (Известен ведь случай неадекватной реакции ветеранов Вьетнама на экранизацию известного романа Алистера Маклина «Пушки острова Наварон», когда вдруг обнаружилась невольная самоидентификация зрителей с совершенно отрицательными персонажами.) Лоуренс Сандерс сознательно выбрал свою аудиторию, и можно себе представить, что книга пользуется успехом отнюдь не у последователей Шварценеггера. Очевидно, что тысячи низкорослых американцев прочтут данный детективный роман с дополнительным удовольствием.

Наш книжный рынок, увы, пока не чувствует таких тонкостей, а наши издатели по-прежнему представляют любителей детектива этакой однородной массой, удивляясь только, почему в стране падает спрос на спиллейновского Майка Хаммера или брауновского Эла Уиллера. В то время как мимо книжных развалов потерянно проходят наши собственные феминистки, близорукие, футболисты и коротышки. Нетипичная книга Лоуренса Сандерса проскользнула в печать, очевидно, случайно и понимающей аудиторией не будет замечена: любого нормального коротышку-интеллектуала отпугнет изображенный на обложке стандартный мордоворот на фоне соплеменных небоскребов.

1994

Пришел, понюхал, победил

Лоуренс Сандерс. Личное удовольствие. М.: Новости («Мировой бестселлер»)

В мировом кинематографе место гнилого буржуазного пацифиста с некоторых пор зарезервировано за нашим соотечественником – мультипликационным котом Леопольдом. Над ним на протяжении целого сериала последовательно издеваются два мышастых ультра, а он мучительно долго морщит усатую физиономию, подставляет левую лапку после того, как наступят на правую, и с упорством сладкого страдальца (достойным его тезки Захер-Мазоха) интеллигентно тянет: «Ребя-а-а-та, дава-аай-те жить... дружно...». Впрочем, и гнилые бурж. пацифисты – если их раздразнить до определенного состояния – изменяют своим жизненным правилам. Как мы помним, в одной из серий упомянутый Леопольд, отчаявшись тянуть лямку всекошачьего Ганди, покупает в аптеке химический стимулятор агрессивности «озверин», глотает всю упаковку и начинает охоту за охотниками. К счастью для двух серых экстремистов, действие снадобья в самый критический момент заканчивается – и наш котяра превращается в привычную тряпку, готовую подписать любое мюнхенское соглашение с парой маленьких зубастых наци, лишь бы его оставили в покое.

Судя по книге американского беллетриста Лоуренса Сандерса, душераздирающая история русского кота Леопольда пришлась и американцу по вкусу и даже подвигла на написание ремейка. Роль кота исполнил тридцатидевятилетний химик Грегори Бэрроу, ведущий научный сотрудник химической фирмы «Макхортл инк.», а вакансии наглых микки-маусов распределились между десятком прочих персонажей романа «Личное удовольствие», в числе которых оказались жена Грегори, его сын, его начальник, подруга жены, друг жены, друг подруги жены, шеф друга подруги жены и множество иных охотников испытать терпение нашего героя.

Тема маленького человека и прежде была не чужда Лоуренсу Сандерсу, но если в романе «Десятая заповедь» автор подошел к этой теме чисто механически и обыграл понятие «маленький» буквально (герой-коротышка), то в «Личном удовольствии» окружение Леопольда-Грегори уже вплотную приближает героя к классическому порогу страданий (его не понимают, не слушают, едва ли не льют на голову холодную воду). По сюжетным правилам ремейка нашему герою остается только одна забава: в финале отправиться в аптеку и накупить на все жалованье побольше упаковок «озверина». И не делает этого наш бедный Грегори лишь по единственной причине: подобного препарата ни в какой аптеке нет. Более того – в реальном американском мире, где проживает герой вместе со своей компанией мучителей, целебное средство для мямлей-леопольдов вообще не производится здешними фармакологическими монстрами. Оказывается, в условиях гнилой буржуазной демократии такие стимуляторы считаются психотропными, а их распространение – нежелательным. Ситуация патовая. То, что русский Леопольд может свободно приобрести в любой аптеке, американскому аналогу формально недоступно. Хорошо еще, в мире Грегори существует такая организация, как Пентагон, для которого вопросы повышения обороноспособности родных Штатов превыше формальных ограничений. Это пятиугольное ведомство очень вовремя заказывает химической фирме «Макхортл инк.» некую секретную разработку, долженствующую повысить агрессивность пятнистых джи-ай. «Пусть ваши ребята изобретают таблетку, которая сделает каждого американского солдата цепным псом, защищающим свое добро», – цинично требует от химиков Пентагон в лице полковника Генри Кнекера. Само собой, разработку поручают безотказному Грегори. Тот быстро смекает, что все дело в тестостероне, и опытным путем получает искомый состав: нюхнешь – и превращаешься в Рэмбо. (Впрочем, чтобы не слишком отклоняться от мультипликационной канвы, где «озверин» существует в виде пилюль, химик Грегори изготавливает и соответствующие таблетки; глотнул парочку – и эффект тот же.)

Общеизвестно, что именно Пентагон сыграл важную роль в деле формирования и становления американской сайенс-фикшн. Не будь в природе этого грозного ведомства с широкими полномочиями, без опоры остались бы целые гроздья перспективных научно-фантастических тем. Некому было бы плести заговоры против демократии (см. «Семь дней в мае» Ф. Нибела и Ч. Бейли), некому было бы финансировать кроненберговских сканеров и стивенкинговских психокинетиков; освоение космоса оказалось бы под угрозой (кому, извините, нужен космос в сугубо мирных целях?), да и путешествия во времени удавалось вписывать в национальный бюджет лишь благодаря пентагоновским лоббистам. Потому-то и в данном случае оборонное ведомство становится главным спонсором фантастического сюжета книги Л. Сандерса.

Кстати, по справедливым законам беллетристики, Пентагон искомого снадобья так и не получает из рук химика (в НФ вообще очень редко эта организация пользуется плодами своих финансовых вложений; вечно ей что-то мешает – в основном необходимость хеппи-эндов). В критический момент, когда злоумышленники присовокупляют к обычным неприятностям химика Грегори еще и похищение его чада, главный герой все-таки принимает «озверин» собственного изготовления – и в один абзац сводит к нулю все конфликты. После чего решает слишком эффективный состав, под воздействием которого он забил голыми руками двух профессиональных громил, ни полковникам, ни генералам не отдавать. Счастливый конец.

В книге, однако, присутствует одна побочная сюжетная линия, которая делает финал романа не столь уж показательно приторным. Коллега химика Генри, работающая на другом этаже той же лаборатории, изобретает другое снадобье – на основе духов: «Тот, кто однажды вдохнул их, стал бы эмоционально богаче, душевно теплее и заботливее». Но если желающих заполучить изобретение Грегори пруд пруди (военные, дельцы, громилы), то вышеупомянутые духи оказываются вовсе никому не нужны. Нет спроса.

1996

Между волкодавом и людоедом

Стивен Кинг. Долорес Клэйборн. М.: Мир («Зарубежный триллер»)

Зловещее Кладбище домашних любимцев, малышки-пирокинетички, отели-убийцы, стиральные машины-мстительницы, автомобили-безумцы и автомобили-ревнивцы, картофелечистка-потрошительница, томминокеры-лангольеры, а также кровожадные чудовища из тумана, клоуны из канализации, псы из «поляроида», полицейские из библиотеки и прочие байки из склепа... Все эти рукотворные страхи были на самом деле только генеральной репетицией, осторожным подступом к главному, лишь предвосхищением подлинного ужаса. Два десятилетия плодотворной работы Стивена Кинга на ниве хоррора не прошли даром: к 1993 году писатель наконец-то понял, что такое настоящий кошмар.

Дорогая бутафория, голливудская электроника и компьютерная мультипликация теперь не понадобились. Услуги парапсихологов со степенями и экзорсистов не пригодились. Все оказалось проще. И страшней.

Кошмар много лет жил в одном доме с Долорес. Спал в ее постели. Жрал виски, купленное на ее жалкие доллары. Издевался над старшим сыном Долорес. Обучал всяким гадостям ее младшего сына. Пытался совратить дочь. Воровал деньги, скопленные по центу и предназначенные на колледж для детей.

Земное имя кошмара было Джо.

Земное – и единственное. Поскольку Джо не был гостем из потустороннего мира. Напротив, он был патентованным американским гражданином, законным мужем Долорес Клейборн и родным отцом троих ее детей.

Безо всякой мистики...

Российские издатели одного из последних – на сегодняшний день – романов Стивена Кинга, опубликовав это произведение весьма оперативно (да еще в очень приличном переводе Ирины Гуровой), тем не менее чувствовали некое смущение в связи с «нетипичностью» Кинга, а потому сделали неловкую попытку оправдаться перед потенциальным читателем. Роман был выпущен в совершенно не отвечающей жанру серии «Зарубежный триллер» (в том же оформлении, что и Том Клэнси!). В аннотации издатели «Долорес Клэйборн» словно бы просили у нас извинения за «необычный для Кинга стиль, близкий к реализму», – как будто продавали некондиционный товар и, по неопытности, стеснялись этого.

Между тем сам роман не дает ни малейшего повода для каких-либо издательских стеснений и извинений. Стивен Кинг, не изменив жанру хоррора, просто вывел повествование на иной уровень; он продемонстрировал свои художественные возможности, доселе скрытые от широкой публики. Роман представляет собой монолог героини, объясняющей в полиции, почему именно она, Долорес, почти тридцать лет назад убила мужа, Джо Сент-Джорджа. Героиня не нуждается в том, чтобы слушатели оправдали ее поступок – ей достаточно, если ее хотя бы поймут. Впрочем, повествование построено таким образом, что рассказ о событиях многолетней давности превращается в защитительную речь; к концу романа все симпатии – на стороне Долорес. И это происходит несмотря на то, что жертва Долорес – отнюдь не монстр, не Джек-потрошитель, а всего лишь дрянной человечишко (чье поведение заслуживает презрения, но никак не смертного приговора). В романе нет описаний каких-либо особенных злодейств: ужас «Долорес Клэйборн» – это ужас абсолютной беспросветности существования женщины под одной крышей с мелким подонком, исподволь превращающим жизнь в нескончаемое и мелкое же истязание. Убить – вот единственный выход; не спастись самой, так по крайней мере спасти детей. Но хорошо бы, чтобы дети не догадались, что несчастный случай с отцом – на самом деле далеко не случайность. Такова фабула. Все остальное (история компаньонки Долорес, ее «двойника» Веры Донован) – обрамление этой нехитрой фабулы. Это не триллер, однако сюжет романа бьет по нервам именно поэтому. Едва ли не впервые Стивен Кинг отказался от лазейки, всегда предоставляемой ему излюбленным жанром, и – опять выиграл.

До сих пор писатель заранее ограничивал этическое поле конфликта, мастерски играя с читателем в поддавки. Традиционные положительные герои большинства предыдущих романов автора тоже не были, разумеется, абсолютным воплощением сил Добра – зато противостояло им, как правило, «химически чистое» Зло, иногда вообще не антропоморфного вида. Количество жертв этого Зла было зримо, что в свою очередь требовало немедленного возмездия. Персонажи получали от автора не только законное право на такое возмездие, но и своеобразную нравственную индульгенцию (нечто вроде джеймсбондовской «лицензии на убийство»). Главной проблемой было вовремя обнаружить и идентифицировать Зло, найти подходящее оружие для борьбы с ним, а затем уже постараться отправить исчадия ада обратно в ад. К примеру, попытка героя «Кристины» расплющить одноименный автомобиль-убийцу не требовала никаких дополнительных моральных обоснований. Уничтожение фантома в «Темной половине», поражение серебряной пулей вервольфа («Круг оборотня»), расправа с вампирами при помощи осиновых кольев («Салемс-Лот») – эти и многие другие аналогичные поступки в произведениях фантаста не выглядели разновидностью суда Линча. Такие убийства у Кинга меньше всего походили на акты умерщвления себе подобных; даже поединок писателя Пола Шелдона с маньячкой Энни Уилкз («Мизери») совершенно укладывался в пределы необходимой обороны. Правила обращения с демонами, оборотнями, кровавыми маньяками и подобной нечистью изначально предусматривали их скорейшую нейтрализацию любыми возможными способами: жанр мистического романа как бы выводил за скобки все нравственные аспекты убийства. Именно потому, должно быть, большинство критиков и по сей день считают Кинга беллетристом, а не «серьезным» прозаиком. Конечно, будь Алена Ивановна из «Преступления и наказания» вампиром-кровососом не в переносном, а в самом буквальном смысле слова, вся философская проблематика романа Достоевского просто перестала бы существовать.

В романе «Долорес Клэйборн» Стивен Кинг создал собственный вариант «Преступления и наказания». Читатель, вполне сочувствуя главной героине (в отличие от Раскольникова ей за давностью поступка удалось избежать формального судебного преследования), вместе с тем прекрасно осознавал неизбежность нравственного воздаяния за грех. Дети героини – ради которых, по большому счету, Долорес и пошла на преступление – все-таки не поверили в несчастный случай с отцом (нелюбимым ими, но...) и стали все больше отдаляться от матери. Зло было наказано героиней, однако количество Добра в мире это нисколько не прибавило. Неуклюжая попытка хеппи-энда в эпилоге этот горький вывод перечеркнуть не может (упомянутый эпилог вообще выглядит уступкой автора американскому издателю).

«Волкодав прав, а людоед – нет». Четкость афоризма живого классика русской литературы вполне соответствовала всем прежним мистическим фантасмагориям Стивена Кинга, где Добро и Зло было разведено по полюсам, а вервольфу гарантировалась справедливая серебряная пуля. Но как же грустно бывает от такой правоты, когда век-волкодав бросается на плечи именно тебе, и всю оставшуюся жизнь ты должен чувствовать на своих плечах эту тяжесть и ощущать это горячее дыхание.

1995

Публика-дура с топором в руках

Стивен Кинг. Мизери. СПб.: ИМА-пресс-реклама

Роман знаменитого американского беллетриста обещает стать настольной книгой великого множества российских литераторов из числа бескорыстных рыцарей концептуализма, постмодерна и прочих буревестников Новой Литературы, которые предпочитают творить не для наглой публики, а исключительно для себя (ну и еще для Вечности). Более того, вышеозначенные литераторы имеют право извлечь из романа Кинга внятную мораль «Вот злонравия достойные плоды!» и наглядный аргумент в пользу собственного modus vivendi. Ибо главный герой «Мизери» испытывает невероятные мучения и чуть не погибает от руки убийцы-маньяка именно потому, что принадлежит, напротив, к иному сорту писателей – тех, что творят исключительно для простого обывателя.

Ныне, в эпоху «Марианны», «Поющих в терновнике», разнообразнейших «Анжелик» на книжных прилавках, уже нет сомнения, что выпуск добротной развлекательной литературы имеет малое касательство к творчеству и есть род промышленного производства. Что «фабрика грез» на самом деле фабрика. И наконец, что человек, производящий эту продукцию, – лишь небольшая часть сложного механизма. В мире производства коммерческой беллетристики обратная связь читатель—писатель действует безукоризненно: если публика скажет «Надо!», творец ответит «Есть!». Еще в XIX веке, когда эта бесконечная гонка только брала старт, популярные беллетристы уже чувствовали приближение смертельного марафона: если верить историческим анекдотам, стихийные демонстрации читателей и вправду проходили возле особняка Понсона дю Террайля, когда автор, уставший от своего Рокамболя, решил было прикончить его. Похожее давление, кажется, испытал и сам сэр Артур Конан Дойл, пожелавший в один прекрасный день избавиться от Холмса и вынужденный, как и дю Террайль, вернуть персонажу жизнь.

Пол Шелдон, герой Стивена Кинга, довольно-таки капризный винтик издательской машины: не только популярен, но еще и талантлив. Его романы о девушке Мизери, судя по всему, посильнее «Анжелики» и балансируют на грани между кичем и изящной словесностью. Само собой, крошка Мизери однажды автору осточертела, и он решил похоронить ее – чтобы взяться за производственный роман из жизни автогонщиков.

«Широкая читательская аудитория» помешала ему сделать это. «Широкая аудитория» сузилась к одной-единственной гротескной фигуре – подобно тому как выключенный экран черно-белого телевизора оставляет в центре одну, но очень яркую точку. «Аудиторию» звать Энни Уилкс, и она – квинтэссенция всех слегка крейзанутых читателей, способных над вымыслом слезами облиться.

Потому что Энни Уилкз настоящая чокнутая. Она маньяк. И она прекрасно понимает, несмотря на свое безумие (а, может быть, как раз вследствие этого безумия), что имеет право диктовать писателю свою волю. Раз взятый ею в плен романист Пол Шелдон – только винтик в конвейере создания книги про Мизери (писатель—издатель—полиграфист—книготорговец—читатель), раз он уже не впервые работает для того, чтобы эта цепочка функционировала – значит, нужно только покрепче надавить на него, и он выдаст новый шедевр (скажем, «Ребенок Мизери»). А если еще и плохо кормить его, бить палкой и угрожать, книга в самом деле может получиться хорошей.

Самое печальное, что сумасшедшая ведьма почти не ошиблась.

Не нужно быть психоаналитиком, чтобы догадаться, почему идея романа о попавшем в лапы маньяка романисте Поле Шелдоне пришла в голову писателю Стивену Кингу. Судя по всему, Кинг на себе ощущает, что написанные книги имеют даже большую власть над автором, чем автор – над уже готовой книгой. Недаром с таким постоянством возникают в его книгах преуспевающие писатели, к кому в дом стучатся, ломятся призраки, монстры, рожденные воображением самих писателей (наиболее красноречивый пример – «Темная половина»). Шелдон, без сомнения, явился alter ego Кинга, чуть гиперболизированным, хотя отнюдь не сильно преувеличенным воплощением Писателя-для-публики. Таким образом, писатель Шелдон, попавший в руки Энни Уилкз, оказался заложником отнюдь не вечности и в плену совсем даже не у времени. Каждому свое.

Строго говоря, Энни безумна только в методах, которыми она принуждает автора историй о Мизери сочинять продолжение (беспримерная, изуверская жестокость героини, запечатленная Кингом в ряде весьма натуралистически исполненных сцен пыток, может превратить впечатлительного читателя в ярого женоненавистника). Идея ею движет совершенно здравая: она просто сокращает цепочку от писателя к публике ровно до двух звеньев. Писатель (Пол Шелдон) – Читатель (Энни Уилкз). Никаких иных посредников ей не нужно, одному (1) читателю достаточно тиража в 1 (один) экземпляр. И застрахован ли сам Стивен Кинг от того, что однажды не будет пленен читателем-маньяком, желающим узреть еще один роман – теперь уже о Поле Шелдоне?

Вернемся, однако, к началу нашего разговора. Думаю, теперь очевидно, что роман, подобный «Мизери», просто незаменим в качестве морального допинга большой группе честных тружеников пера. Роман окончательно укрепит их в правоте однажды сделанного выбора: лучшая литература прекрасно обойдется без последнего звена опасной цепочки. Творческие антагонисты Пола Шелдона могут работать спокойно. Читатель не будет маячить у них за плечом, алчно ожидая нового романа или новой повести. Никто не будет устраивать раздражающих пикетов под окнами и требовать воскрешения какого-нибудь особенно полюбившегося персонажа. И уж конечно, никогда никто не будет (с угрозами ли, с ласковыми обещаниями ли) настаивать, чтобы они ни в коем случае не прекращали сочинять свои произведения. Никто-никто.

1994

Психопат всегда звонит дважды

Мир замер в ужасе: неуловимый русский мафиози по кличке Волк берет в заложники население Нью-Йорка, Тель-Авива, Лондона и Парижа. Преступник требует четыре миллиарда долларов, угрожая устроить теракты с применением тактического ядерного оружия. Убит директор ЦРУ. Звучат первые взрывы. Рушатся Бруклинский и Вестминстерский мосты. Сотрясаются стены Лувра. Последняя надежда западной демократии – это спец по маньякам, доктор психологии афро-американец Алекс Кросс. Если он не справится, то никто...

Итак, в гроб традиционного детектива забит десятый по счету гвоздь. На русский язык перевели роман «Лондонские мосты» (М., «АСТ», оригинальное название – London Bridges) американца Джеймса Паттерсона – автора, породившего сыщика Алекса Кросса. Популярность этого персонажа на родине Огюста Дюпена, Филипа Марлоу, Ниро Вульфа и Сэма Спейда поражает и раздражает. Поскольку ни один из сюжетов с участием доктора К. не позволяет ответить на вопрос: каким, черт побери, образом герой, не обладающий ни ярко выраженными дедуктивными способностями, ни явным психологическим талантом, ни мощными бицепсами Рэмбо, ни даже чувством юмора, смог заслужить столь высокую репутацию?

У российского читателя старшего поколения имя Джеймса Паттерсона вызовет, пожалуй, невольные воспоминания о старом советском фильме «Цирк»: многие еще помнят, как звали чернокожего младенца, который в финале картины побывал на руках у Соломона Михоэлса, а потом вырос и стал членом Союза писателей СССР.

Велик соблазн торжественно объявить сегодняшнему читателю, что автор 34 романов, выпущенных суммарным тиражом 100 миллионов экземпляров, – тот самый экранный отпрыск Любови Орловой. Однако не будем мистифицировать публику. Создатель и «Лондонских мостов», и всех предыдущих детективных произведений о Кроссе – лишь тезка и однофамилец московского Джеймса Ллойдовича.

Нынешнему американскому романисту еще нет шестидесяти. Он родился и вырос в Ньюбурге, штат Нью-Йорк, и с нашей страной его ничего не связывает (кроме, разве что, образов жутких русских мафиози и бывших агентов КГБ, периодически всплывающих в его книгах). Зато с кинематографом James Patterson очень даже тесно связан. Собственно, благодаря Голливуду он впервые и возник из полубезвестности. Ибо средних писателей-детективщиков в Америке пруд пруди, а великий актер Морган Фримен – только один.

Справедливости ради заметим, что Фримен занялся сыском еще до Паттерсона. В картине Дэвида Финчера «Семь» (1995) актер сыграл роль полицейского детектива Сомерсета – умудренного опытом копа, который вместе с героем Брэда Питта ищет серийного убийцу. Образ оказался настолько ярким и симпатичным, что двумя годами позже режиссер Гэри Фледер попросил Фримена вновь войти в ту же реку, сыграв еще одного сыщика – и теперь-то уже в экранизации романа об Алексе Кроссе «Целуй девочек» (Kiss The Girls).

Целовал девочек в фильме, понятно, вовсе не сыщик, а его противник, сексуальный маньяк. Поскольку романного Кросса (которому не было еще и сорока) для экрана нарочно состарили, чтобы подогнать к Фримену. Три года спустя актер еще раз сыграл того же героя – в картине «И пришел паук» (Along Came A Spider) Ли Тамахори.

Любопытно, что Голливуд совершил инверсию, сначала обратившись не к первому, а ко второму роману о Кроссе: впервые сыщик возник как раз в романе про паука. Здесь доктор психологии – а заодно замначальника отдела расследования убийств полиции Вашингтона – занимался делом о похищении двух детей из школьного класса.

Маньяк Гэри Сонеджи, мечтающий совершить Преступление Века, постепенно отходил на второй план: его лавры похищал не менее изощренный психопат. Увы, без помощи ФБР и благоприятного стечения обстоятельств (в американских кустах – полным-полно расставленных роялей!) нашему положительному герою едва бы удалось задержать Сонеджи и понять, кто был «мозговым центром».

В финале выяснялось, что маньяк номер два орудовал под самым носом у нашего великого психолога, безгранично доверявшего тому, кому доверять не стоило. Еще раз напомним, что в книге Алекс Кросс заметно моложе своего киношного двойника, а потому без романтической линии не обходилось. «Наша страна производит их в количествах, явно превосходящих ее потребности, – в финале размышлял о маньяках сыщик, обманутый в лучших чувствах. – Она штампует их любой формы, любого размера, любой расы и вероисповедания и, заметьте себе, обоих полов. И в этом вся трагедия».

Кстати, именно после книги «И пришел паук» хитрый Паттерсон смекнул: убийц-психопатов в одном романе непременно должно быть больше одной штуки. Тогда судорожные метания сыщика от трупа к трупу будет намного легче выдать за полноценное расследование.

«В настоящее время в стране действовало несколько серийных преступников, – читаем в следующем романе, то есть в уже упомянутой книге “Целуй девушек”. – Кто-то убивал гомосексуалистов в Остине, штат Техас. Кто-то расправлялся с пожилыми женщинами в Анн-Арбор и Каламазу, штат Мичиган. Серийные убийцы действовали в Чикаго, Палм-Бич, Лонг-Айленде, Окленде и Беркли»...

Фамилией Cross (то есть крест) автор одарил героя не без умысла. Доктору на роду написано всю дорогу нести тяжкий крест борца с мировым злом. Сообщения о найденных телах – задушенных, зарезанных, расчлененных – будут не раз и не два выдергивать сыщика из теплой (нередко двуспальной) кровати. Конечно, вынудить доктора сражаться разом со всем маньячеством в США было бы со стороны писателя садизмом. Но вот заставить Алекса побегать хотя бы за двумя чокнутыми зайцами одновременно – это уж непременно.

В центре сюжета книги «Kiss The Girls» – двое насильников-убийц. Один называет себя Джентльменом-визитером и собирает «гарем» из похищенных девушек в Северной Каролине; другой, Казанова, действует во Флориде. К счастью, у д-ра Кросса есть помощница из числа выживших жертв. Она-то и поспособствует разоблачению гадов и поиску похищенной племянницы нашего детектива.

Как и в первом романе, психопатия злодеев облегчает задачу романисту. Ему не нужно придумывать убедительные мотивировки. Не надо строить версии на тему «Cui prodest?». Преступники будут совершать злодеяния в силу особого завихрения в мозгах, логике не поддающегося. А раз так, то классический сыск ни к чему. Доктор психологии имеет право забить на психологию и в финале тривиально взяться за пистолет. Правда, надо еще найти цели. Но они-то вовремя окажутся под рукой – в силу двух важных обстоятельств.

Дело в том, что маньяки у Джеймса Паттерсона почему-то сами слетаются к Кроссу, словно пчелы на мед. Кроме того, сюжеты всех десяти романов о Кроссе построены так, что ближайшими пособниками злодеев оказываются люди, работающие с Алексом рука об руку.

Будь герой чуть потолковее, он мог бы, конечно, начиная уже со второго романа, не метаться бестолково по всему миру, а сразу заковывать в наручники и допрашивать с пристрастием того, кто рядом. Но добрый доктор К., само собой, отправляется за семь верст киселя хлебать и возвращается к своему ближнему страниц через триста, ближе к развязке – когда число трупов зашкаливает и все прогрессивное человечество взывает к Кроссу: «Помоги!».

Помощь Кросса нередко сомнительна. Но при этом он ухитряется не потерять репутацию даже в случаях позорнейшего фиаско. Например, в третьей книге о Кроссе, «Джек и Джилл» (Jack and Jill), сыщик расследует деятельность серийного детоубийцы и одновременно пытается вычислить заговорщиков (один из них, само собой, маньяк), которые готовят покушение на президента США.

Охотника за детьми в книге ловят так мучительно долго, что паршивец к финалу успевает заметно проредить юное население США. Но если вы понадеялись, что в финале хотя бы американский президент будет спасен, то нет же! Его таки убьют, а Алекс разведет руками: мол, извиняйте, граждане, накладочка вышла, не доглядел.

Казалось бы, теперь героя можно отправлять в отставку. Однако Паттерсон не из тех, кто своими руками режет дойных коров. Схема обкатана, сыщик политкорректен, а мировой ресурс психопатов – в отличие от запасов нефти и газа – стабильно возобновляется.

В следующих романах все останется по-прежнему: и маньяки вновь станут ходить парами, и будет предатель прятаться за спиной. В книге «Кошки-мышки» (Cat & Mouse) вторично явится паук Сонеджи, а в пандан к старому недругу возникнет новый, «мистер Смит», убивающий людей по схеме, – чтобы инициалы жертв составили текст письма к Кроссу. Надо ли упоминать, что маньяк допишет свой кровавый мессидж почти до конца, а Кросса озарит лишь на последней букве, когда псих самоликвидируется? (Видимо, романист не раз и не без пользы пересматривал фильм «Семь».)

Однообразие и монотонность – фирменный стиль всего паттерсоновского цикла. Психопаты с особым цинизмом станут грабить банки (роман «Розы красные» – Roses Are Red), пить кровь простых американцев (роман «Фиалки синие» – Violets Are Blue), прятаться во тьме (роман «Прыжок Ласки» – Pop Goes the Weasel) и проч., и проч. Всякий раз Кросс будет магнитом притягивать маньяков, и каждый раз наш герой (в отличие от других, менее удачливых персонажей) спасется от неизбежной и мучительной смерти.

В «Лондонских мостах» – десятом по счету романе о добром докторе – возникла, наконец, надежда, что Паттерсон его ухлопает. Да, серийный убийца Проныра не слишком крут. Зато второй маньяк в паре, русский мафиози Волк (связанный с «Аль-Каидой», ЦРУ и чуть ли не с самим Фредди Крюгером), до неприличия всемогущ. Лидеры мировых держав стоят перед Волком на полусогнутых и выплачивают ему отступные. «Ты единственный, кто способен подобрать к нему ключик», – плачется директор ФБР в жилетку Кроссу, отправляя того на подвиг. Увы, Алекс не способен даже подобрать ключик от наручников, которыми злодей приковывает героя к чемоданчику с ядерной бомбой. Но зато и бомба не взрывается...

В общем, показательная бездарность и удивительная живучесть доктора Алекса Кросса не может не насторожить самого доверчивого читателя. После десятой книги многим, наверное, должна прийти в голову простая мысль: должно быть, главный герой и есть самый главный в мире законспирированный маньяк. Все улики против него видны невооруженным глазом. Но где, помилуйте, взять толкового персонажа, который сумел бы объяснить американскому романисту эту очевидную истину?

2006