Погані дороги

5

Прочиняються двері в темному приміщенні, хтось намацує вимикач, спалахує тьмяне світло. Підвальне приміщення, без вікон. Біля дверей двоє. Він — у військовому камуфляжі, вона — просто дівчина у джинсах і футболці.

ВІН: Сюда.

ВОНА: Как ты думаешь, что здесь было раньше?

ВІН: Я думаю, тут раньше был склад.

ВОНА: А что здесь хранилось?

ВІН: То же, что и сейчас. Оборудование... санаторное. Вот ванная, вот это шо за херь... для ингаляций, наверное... Хлорофилипп, блядь, вспомнил...

ВОНА: Так это санаторий?

ВІН (зі сміхом): Курорт, да.

ВОНА: А какая тут специализация?

ВІН: От чего лечат, в смысле?

ВОНА: Ну да... Есть же там для проблем с опорно-двигательным, есть для желудочно-кишечного тракта...

ВІН (смієтся): Тут опорно-двигательный лечат, точно... (Сміється.)

ВОНА: Я всегда с бабушкой ездила в Миргород, мы пили там воду, ходили на проце...

ВІН: Заткнись уже. Раздевайся.

ВОНА (умить заходиться плачем): Ну вот опять ты... Ну пожалуйста... Мы с бабушкой ходили на процедуры... Мы пили кислородную пенку...

ВІН: Ты меня услышала, блядь? Раздевайся.

ВОНА: Пожалуйста, можно я тебе сначала расскажу про то, как мы с бабушкой ездили в санаторий... У меня были проблемы с позвоночником и мы каждый год туда ездили, и я пила минеральную воду из бювета... Мне нужно было ходить в корсете...

ВІН: Думаешь, ты меня сейчас разжалобишь?

ВОНА: Ну ты же человек.

ВІН: Я животное.

ВОНА: Ты человек. Ты ингаляции с хлорофилиппом делал. У тебя горло болело, ты не любил ингаляции, да?

ВІН: Сейчас у тебя горло болеть будет. Очень сильно будет болеть горло от моего хуя.

ВОНА: Давай не сегодня. Пожалуйста. Я привыкну, может, я завтра сама захочу.

ВІН: На хера мне, когда ты захочешь? Мне нравится, когда вот так... когда орут.

Б’є її по обличчі, вона скрикує, плаче ще відчайдушніше.

ВІН: Смотри, как меня заводит... Потрогай, как меня заводит. Ртом потрогай.

Опускає її вниз, навколішки, сує її обличчя собі проміж ніг. Вона захлинається риданнями.

ВІН: Хлорофилипп, давай, сука...

ВОНА: Так не бывает. Ты же был когда-то ребенком...

ВІН: Уебенком. Я был уебенком. А стал полноценным уебищем.

ВОНА: Нет, ты хороший.

ВІН (сміється): Ты меня прикалываешь? Я подорванный на всю голову. Мне нравится мучить, я садист!

ВОНА: Но ведь с этим трудно жить...

ВІН: Тебе меня жалко?

ВОНА: Жалко.

ВІН: Соси, если жалко.

ВОНА: Мне не так жалко. По-человечески.

ВІН: Соси, сестра, соси!

ВОНА: Прости меня. Прости меня, пожалуйста. Я очень хочу тебя. Но мне сейчас просто плохо... Сильный стресс. Давай завтра, пожалуйста, я все сделаю завтра... Ты мне правда очень нравишься.

У нього зникає ерекція, і він розлючується.

ВІН: Ты, блядь, ебнутая? Или сектантка? Это хорошо. Я тебя в жопу ебать буду, пока ты не обосрешься. Потом оттуда хуй достану и в рот тебя отъебу, через блевотину буду ебать, а потом братву позову, человек десять вонючих контуженных солдат, которые тут, сука, три месяца без баб в говне сидят, и все тебя будут иметь во все дыры. У Дрона такой болт, до гланд достанет. Тебя порвут тут на ваш флаг, сука... Мама тебя по трусам не узнает...

ВОНА: У меня мама...

ВІН: Токо не говори, что у тебя мама умерла, а то я кончу сразу, блядь... Я кончаю от чужого горя. Шо ты, сука, затихла? Ты, сука, не молчи.

ВОНА: Я люблю тебя.

ВІН: Шо, блядь?

ВОНА: Я люблю тебя.

Він сильно б’є її.

ВІН: Думаешь, я лох?

ВОНА: Делай, что хочешь. Тебе нужно, значит...

Він її б’є, вона лише стогне, проте не захищається, не затуляється й торочить, мов у пропасниці.

ВОНА: Ты хороший... Я люблю тебя... Я люблю тебя...

Він накидається на неї згори, вона не чинить опору, він якийсь час вовтузиться, в нього не виходить. Він підводиться.

ВОНА: Я люблю...

ВІН: Заткнись, блядь, у меня падает все.

ВОНА: Прости меня...

ВІН: Думаешь, ты победила? Думаешь, хитрая, сука? Журналисточка. Думаешь, будешь потом в фейсбуке писать, как ты в плен попала и Феникса наебала? Не надейся. Тебя отсюда вперед ногами вынесут. И на твоей страничке будут писать: «боже какое горе», «такая молодая», «какая страшная смерть»... А еще будут писать: «сама виновата, на хера туда поехала?».

ВОНА: Прости меня...

ВІН: Моим бойцам по хуй, сопротивляешься ты или нет, я один тут такой извращенец. Они тебя до смерти отъебут. Жди, готовься. Или головой об ванну убейся. Они сейчас по очереди заходить будут.

Плює на неї згори, виходить. Вона лежить нерухомо, потім ворушиться, починає стогнати. Двері відчиняються — це повернувся він, вона завмерла. Він підійшов до неї, помочився згори. Вийшов.

Вона якийсь час лежить, потім підводиться, сідає, виє від жаху. Скриплять двері. Вона дивиться на двері.

Заходить він, тримає в руках бляшанку з тушківкою й ножа. Вона в тому самому одязі, хіба що тепер ще й брудна, зі сплутаним волоссям сидить у кутку на якійсь шматині.

Дивиться на нього.

Він розпорює бляшанку ножем.

ВІН: Сейчас поставлю на землю, будешь есть, как собака.

ВОНА: Можно, я буду есть, как кошка? У меня в детстве была...

ВІН: Да заткнись ты, блядь, со своим детством. У меня хомячок был, мне что теперь, блядь...

ВОНА: Как его звали?

ВІН: Любимчик. Он меня за палец укусил, а я ему зубы вырвал. Потом лапы. Потом он плавал в своей кровище, пока не утонул.

ВОНА: Это неправда.

ВІН: Хочешь, как хомячок?

ВОНА: А я... Я тоже... Я переехала курицу недавно.

ВІН: Какой ебучий пиздец.

ВОНА: Ехала на машине, а она перебегала... И я ее...

Вона схлипує. Якийсь час плаче.

ВІН: Ты припиждженная, конечно.

ВОНА: Я остановила машину. Вышла и пошла во двор.

ВІН: В какой двор?

ВОНА: Откуда она выбегала...

ВІН: На хуя?

ВОНА: Чтобы сказать, что я ее убила.

ВІН: Они сказали тебе, шо ты припиждженная?

ВОНА: Они сказали, чтобы я заплатила двести гривен.

ВІН: Ясно. Они сразу увидели, что ты припиждженная. Кило курицы стоит пятьдесят. Потрошеной. А целая курица максимум тридцатку.

ВОНА: Я ее убила. Понимаешь?

ВІН: Малая, да ты убийца.

ВОНА: Да.

ВІН: Я представил: захожу во двор ко всем укропам, которых я убил... Говорю такой родителям: я вашего сына убил. Сколько он весил и по чем кило? Во сколько ты ваших оцениваешь за килограмм?

ВОНА: Тысячу гривен.

ВІН: Ты гонишь. Если хорошая курица стоит 50 гривен кило, то один ебаный позорный укроп стоит 25. Курица никакого зла не приносит.

ВОНА: Это для тебя он поганый укроп, а для родителей и для родины он самый лучший и бесценный сын.

ВІН: Ты права, малая, ты права. Тысяча говоришь? Окей. Сколько средний укроп весит?

ВОНА: Семьдесят?

ВІН: Семьдесят на тысячу. 70 тысяч гривен. Бля... Ну это дохуя. Он не может столько стоить. Это тогда я миллион должен.

ВОНА: Ты не можешь столько быть должен.

ВІН: Ну хорошо, не миллион, но дохуя. Чего ты не жрешь?

Дає їй бляшанку із тушківкою, в тушківці ніж, вона жадібно їсть із ножа. У її руці ніж, з якого вона їсть. Він ходить приміщенням, лічить.

ВІН: Ну как не миллион? Ты, блядь, таблицу умножения забыла? Даже если посчитать, что я человек тридцать замочил, примерно так... То два миллиона сто получается. Ну хорошо, допустим все одинаково стоить не могут, кто-то дороже, кто-то дешевле. Вес опять же разный.

Він стоїть спиною до неї. Вона дивиться на нього. Перестає їсти.

ВІН: Но прикинь, два миллиона! Я экономический преступник, блядь. Меня разыскивает Интерпол. Но зато на родине я герой. Моей маме вручают такую повестку... Шо типа ваш сын в розыске за то, что убил 30 украинских военнослужащих общим весом 2100 киллограмов...

ВОНА: И что мама?

ВІН: Мама в шоке, мама радуется и гордится. Ее награждают за достойное воспитание сына грамотой и медалью. Просят родить еще таких сыновей. Она такая — та, блядь, вы охуели, мне уже 55-ть. У меня уже климакс, сука...

ВОНА: Сейчас и в 55 рожают.

ВІН: Ну. Они ей говорят: мы там лучших врачей, все такое.

ВОНА: Но нужен тот же папа. Иначе другие сыновья получатся... Не факт...

ВІН: Папа?! Ахаха… А папа сбухался. У папы давно не стоит. И что получается?

ВОНА: Получается, тебя нельзя повторить. Ты такой один на весь мир. Неповторимый.

ВІН: Неповторимый?

ВОНА: Да.

Він різко розвертається до неї, простягає руку. Вона облизує ножа й віддає йому.

ВІН: А ты прикольная. Только ты в постели бревно, да? От тебя вообще никаких флюидов не идет. Ты целка?

ВОНА: Мне 26.

ВІН: Кто ж на тебя повелся? Нет, ну мордаха нормальная. И фигура есть. Но секса ноль. На хуя ты мне сейчас подыгрываешь? Думаешь хитрая, да, блядь?

ВОНА: Ты в моем вкусе, пойми.

ВІН: Твой типаж?

ВОНА: Мой типаж, да. Я когда тебя увидела — подумала, что такой, как ты не может на той стороне воевать.

ВІН: То есть, вы нас всех маргиналами и уродами представляете? У меня высшее образование.

ВОНА: Это видно.

ВІН: У меня половина бойцов с высшим.

ВОНА: Просто своих всегда идеализируешь.

ВІН: Ну, ясный хуй. Ваши телок в плен не берут, на «колхоз» не пускают, на расстрелы не водят.

ВОНА: Нет, конечно. Они же наши.

Сміються разом.

ВІН: Я вообще воевать не собирался. Я собирался строить дом. У меня свой бизнес вообще-то был, строительный. Самый мирный бизнес, нах. Я такие дворцы людям строил. Но вы, сука, решили за меня все решить. Под кем мне ходить и какие песни петь.

ВОНА: Ты на моего одноклассника похож, Сашку Авдеенко... Он мне нравился.

ВІН: Я не твой одноклассник, я твой враг, ты приехала, блядь, материальчик собирать на нас, у тебя же мечта, чтобы нас с лица земли стерли.

ВОНА: Если бы мы два года назад встретились. До всего.

ВІН: Да я бы не посмотрел на тебя.

ВОНА: Я другая была. Я бы тебе понравилась.

ВІН: Так и я другой был. Я б тебе не понравился. Я c девчатами на лавочке целовался. А тебе нравится, чтобы тебя унижали.

ВОНА: Я тоже другая была.

ВІН: Фееричная? Сексуальная? Запах другой? Ты не жидовка, кстати? Нет, ты не жидовка. Я по запаху определяю. Потому что все зло от жидов.

ВОНА: Я так не считаю.

ВІН: Либерастка? Гей-парады, все дела?

ВОНА: Мне геи и евреи ничего плохого не сделали.

ВІН: Вот то, что ты здесь — это их работа. Ты думаешь, это про секс... Да пусть ебутся с кем хотят. Это не про секс, это про власть, про мировое господство. Под красивой обложкой «европейские ценности» они разжигают войны, ссорят братские народы, чтобы ослабить влияние тех, кто отстаивает настоящие ценности, такие как семья, вера, социальное равенство...

ВОНА: Ослабить влияние добра?

ВІН: Что?

ВОНА: Геи и евреи хотят ослабить влияние добра?

ВІН: Да. То, что брат на брата пошел, и кровь проливается — это их работа. Весь ваш Майдан.

ВОНА: Подожди, а американцы?

ВІН: Америкосы тоже, конечно.

ВОНА: А бандеровцы? Националисты?

ВІН: Не говори со мной, как с дебилом.

ВОНА: Я не считаю тебя дебилом.

ВІН: Ты хочешь выставить меня дебилом. Как будто я сваливаю все в одну кучу. Просто куча очень большая. Потому что зла в мире много и оно у власти. У них круговая порука, они протаскивают своих... Они защищают себя крепкими законами, полицией, правами человека... Демократия — это самый хитрый бог, который придумали либерасты и пидорасы, чтобы мы все молились на него, а они прячутся за ним, как за забором и прекрасно себя чувствуют.

ВОНА: Где же правда?

ВІН: Правда есть, но она осталась в жопах мира, где живут бедные простые люди. Я по каждому пункту тебе аргументированно докажу.

ВОНА: Не надо.

ВІН: Веру боишься потерять? В европейские ценности?

ВОНА: Я верю только в одно...

ВІН: Ну?

ВОНА: В доброту.

ВІН: Ой, бля. Напрасно. Здесь ее точно нет. Ты столько знаешь, столько видела, что ты отсюда не выйдешь, даже если я вдруг ебанусь и стану добрым. Поверь мне.

ВОНА: Ты мне только что доказал, что стоишь на стороне добра. На стороне бедных, за семью и веру.

ВІН: Да. Но это же не значит, что я добрый.

Прикладає ножа їй до горла.

ВІН: Сейчас ты скажешь, что все геи, евреи, американцы и украинцы — зло. И Майдан — зло. И Украины — нету.

ВОНА: Конечно, зло. Конечно нету. Ой.

ВІН: Больно? А сейчас я выколю тебе глаз.

Вона сповзає в непритомність. Він ляскає її по щоках.

ВІН: Ты дура, что ли? Шуток не понимаешь?

Він заходить із відром води й горнятком.

ВІН: Я буду тебя купать. Ты ж обосцанная.

ВОНА: Хорошо.

ВІН: Раздевайся.

Вона слухняно знімає із себе все. Він дивиться.

ВОНА: Я сама могу.

ВІН: Отставить.

Поливає її з горнятка. Вона зіщулюється.

ВІН: Горячая?

ВОНА: Да. Больно.

ВІН: Ну прости. Сейчас остынет.

Ллє їй на голову гарячу воду.

ВІН: Сейчас чистенькая будешь. У тебя хорошая жопа. В меру. А вот такие соски мне не нравятся. Бледные. Я люблю темно-коричневые, большие, чтобы на ощупь, как вот ткань такая... на гробах.

ВОНА: Бархат?

ВІН: Точно. Как бархат. Или крылья бабочки. А где твои волосы?

ВОНА: Депиляция.

ВІН: Бля... Это лазер?

ВОНА: Нет, наносят воск, а потом срывают лентой.

ВІН: Больно?

ВОНА: Больно.

ВІН: Так тебе нравится, когда больно.

Щипає її за сосок.

ВОНА: Ой.

ВІН: Ой. А у меня встает.

Вона злякано дивиться на нього.

ВІН: Я пошутил. Я проверить хотел, как ты меня любишь. Ты ж меня любишь, да?

ВОНА: Люблю.

ВІН: Мне приснился сон, как будто мы с тобой на Покровском рынке выбираем мясо. Мне давно мирные сны не снились. И ты такая: давай возьмем телятину. А я говорю: свинину. Я свинину люблю. Ну, мы взяли свинину, конечно. А потом пошли за зеленью и помидорами. Вот такие помидоры! У моей бабушки такие...

Він затнувся.

ВОНА: Как звали твою бабушку?

ВІН: Люда.

ВОНА: А мою Валя.

ВІН: Она была очень добрая.

ВОНА: Все бабушки...

ВІН: Нет, не все!

Вона мовчить. Тремтить від холоду.

Він, здається, плаче.

ВОНА: Мне холодно, Олег.

ВІН: Ты ебнулась? Я не Олег.

ВОНА: Просто так страшно, когда ты плачешь. Я просто так сказала, от ужаса...

ВІН: Блядь, но почему Олег? Педрильское имя... А-а-алежа. Я Стас.

ВОНА: Я Юля.

ВІН: Я знаю. У меня твои документы. Юлька-пиздюлька. Одевайся, Юлька. Вот.

Дає їй чоловічий камуфляж.

ВІН: Меньше не было.

Вона надягає на себе форму.

ВІН: Теряешь человеческий облик.

ВОНА: Я?

ВІН: Нет. Я. Насмотришься всего. Даже не смерти. Смерть может быть вообще легкой. Или неважной. Ну как бы мы привыкли, что смерть это пиздец. Потолок всего. Первого двухсотого нельзя забыть. А с десятого уже можно кольцо снять. Я не снимал. Но уже нет шока. Радуешься, что это не ты. А потом и этому не радуешься, потому что перестаешь чувствовать. Дно страшнее смерти. Заглянул на дно и думаешь: это дно... А нихуя. Под ним еще дно... Под ним еще... А под ним мертвый товарищ с выколотыми глазами... Вот кто выколол ему глаза? Ведь другой человек... А ты потом идешь тушенку жрать. Жрешь и думаешь: следующему пленному тоже выколю глаза. Живому. Ам. Понимаешь?

ВОНА: Да.

ВІН: Нихуя ты не понимаешь. И обратно нет пути.

ВОНА: Я знаю путь обратно.

ВІН: Что ты знаешь? Ты даже отсюда не смогла уйти. Дверь же открыта.

ВОНА: Я знаю.

ВІН: Так вали. Тут нет никого, кроме нас. Иди.

ВОНА: Я без тебя не пойду.

ВІН: Куда ты со мной пойдешь, припиждженная?

ВОНА: Не знаю... Туда...

ВІН: Я больной на всю голову. Вали давай, пока отпускаю.

ВОНА: Все травмы можно превратить в опыт.

ВІН: И что мне с ним делать, с этим ебучим опытом?

ВОНА: Не знаю... В книжках пишут, что все травмы можно превратить в опыт, что они могут помогать дальше жить...

ВІН: Ты гонишь. Этот опыт никому не помог еще. Он приближает конец света.

ВОНА: Тебе же сон сегодня мирный приснился. Значит, что-то осталось. Это как знак. Надежда.

ВІН: Да... Сон прикольный... Только я не весь тебе рассказал... Я начал мариновать шашлык, а там опарыши в мясе...

ВОНА: Ты это сейчас придумал.

Він регоче. Сидить на краю ванни.

ВІН: Иди, сядь рядом. Юля.

Вона сідає поряд. Він дивиться на неї.

ВІН: Как на лавочке.

ВОНА: Как на заборе. У лавочек широкое сиденье.

ВІН: Точно. Как на заборе.

Він обіймає її за плечі. Сидять так якийсь час.

ВІН: Надежда, говоришь?

ВОНА: Да.

ВІН: Дура. Целоваться будем?

ВОНА: Да.

Він цілує її. Із паузами. Гладить по плечі. Отак вони й сидять, цілуються, наче закохані на лавочці, а радше, на паркані в якомусь СМТ після кіносеансу під час першого побачення.

ВІН: Я даже за грудь тебя не буду трогать. Тебе хорошо?

ВОНА: Очень.

ВІН: Ты слышишь?

ВОНА: Что?

ВІН: Цикады.

ВОНА: Да.

ВІН: Охуеть.

ВОНА: Подожди секунду.

ВІН: Хорошо.

Вона підводиться. Іде, стає в нього за спиною.

ВОНА: Не смотри, ладно?

ВІН: Не смотрю.

Вона бере цеглину.

ВОНА: Я так боюсь тебя.

ВІН: Что?

І вона сильно б’є його ззаду по голові, кілька разів. Він падає у ванну. Вона плює на нього — слабко, по-дівочому.

Потім стає обома ногами на ванну й мочиться на нього згори.

Потім якийсь час сидить і плаче.

Потім бере його рушницю й виходить із підвалу.