Пограничное состояние (сборник)

«Шестнадцатилетний капитан»

За глаза его звали Вертолетом. Почему — этого не знал никто. Может быть, за мелкую «прыгающую» походку. Может быть, за странную манеру говорить как из пулемета. Не знаю, не ведаю.

Когда он проходил вдоль строя, народ, вытянувшись струной, глухо бубнил под нос: «Ту-ту-ту-ту…»

В общем, так или иначе, история темная, и уходила она корнями в его дремучее капитанское прошлое.

Мы же, курсанты третьего «краснознаменного» взвода, любя называли его Шурой. Или Денисычем. Мы — первокурсники — были Шуриным капитанским настоящим. Глупым, лопоухим, желторотым настоящим. Жутким кошмаром. Слабой надеждой. Лезвием бритвы. Жизнь показала, что у Шуры еще было капитанское будущее. Но об этом — чуть позже.

Рассказывали, что когда-то Шура приехал на границу молодым, подающим надежды лейтенантом. Служил на Камчатке, охраняя Тихоокеанское побережье от (не дай бог!) непрошеных гостей: шпионов, диверсантов, всяких «боевых пловцов» и прочей нечисти. Он их, правда, там так и не увидел за всю службу ни разу. Ни одного. Но служил честно. Служил, служил… И дослужился до капитана. Стал начальником заставы. Не особо напрягался, был на хорошем счету — благо край богатый: рыба, икра, крабы. И все бы у него было хорошо. Но страсть, охотничья страсть, его погубила.

Как-то, пробираясь на ружейный выстрел к заветному озерцу с гусями, утопил Шура ГТС[1].

Ну, утопил, да и хрен бы с ним. С ГТСом, в смысле. Ан нет. Не может наш советский офицер-пограничник ждать милостей от природы! Решил Денисыч ГТС спасти. Вытащить из болота. Пригнал БТР. А когда трос цепляли к ПСу — утонул солдат. Шура честно попытался спасти и его. Но то ли от холода, то ли на нервной почве ноги отнялись. Еле самого вытащили. С тех пор и семенит.

Командование отряда Шурину настойчивость по спасению утопающих не оценило.

Не вникло. Не вошло в положение. Командованию «обрубилась» академия Генштаба. Труп. ЧП. Приказ по войскам. Разбирай чемоданы. Объясняй укоряющим глазам жены, что есть один полудурок… Орясина, урод, кретин безмозглый.

— Что у вас вместо головы??? Вещмешок? У вас, капитан, мозги есть? Вам что, заставских кур не хватало? Гусей ему захотелось!.. Вы — убийца!!! Вам бы руки оторвать и в ж… В задницу засунуть! Ну, вот куда вас теперь, лей-те-нант? За баню и расстрелять?!

— Товарищ полковник, виноват! Ну что мне, застрелиться, что ли, или повеситься?

— Я-те застрелюсь, гад! Я тебя сам застрелю! Из рогатки! И повешу сам! На фонарном столбе! Нет! На осине! Виноват?!! Да вам Родина людей доверила! А вы? Детский сад… Гуси-лебеди… Охотничек! Хантер! Да вас… да тебя, скотина, к людям… Да вас к границе на выстрел, на предельную дальность обнаружения низколетящих целей, на полет баллистической ракеты нельзя подпускать! Да я вам… вас… да я тебя с говном съем! Без соли! Без сахара! Просто так, всухомятку!!! Вот тебе академия, вот! Видел? Все — в тыл! До пенсии! Слышишь — до П-Е-Н-С-И-И! Считать лопаты, портянки… Все! Пошел вон!

И Шуру «сослали». В тыл. В пограничное училище. Но, видимо, сочтя, что наказали достаточно, личный состав все-таки доверили.

И вот Шура, выпустив уже одно поколение курсантов, принял наш взвод. И сразу как-то решил, что взвод будет отличным. С чего он это взял — не знаю. Может, мы ему понравились? Может, посоветовал кто? А может, решил дослужиться до ротного. Сам. Ну, все-таки майорская должность. Но решение было принято. А настоящий командир своих решений не меняет.

4.30 утра… Морозно — минус двадцать два. Мы в полной боевой выкладке бежим по Можайскому шоссе. Денисыч рядом. Семенит себе в шинелке, портупейке и хромовых сапожках. С легким попукиванием.

— Как там у Тютчева, вроде — «Алупкой красной солнце встало…»? А? Ладно… Подводим итоги за неделю. Ну что, взвод, будем еще двойки-тройки получать?!

— Бу-буб-у… сапог юфтевый… гнида…

— Понял! Взвод, газы!

Раз-два-три, раз-два-три… Сколько отмотали? Судя по ориентирам — трешка… Это только начало… Раз, два, три…

— Рассказываю анекдот. Дочка приходит к маме и говорит: «Мама, покажи мне слоников. Какие они?» Мама отвечает: «Я не знаю. Ты, доченька, вот чего. Ты сходи лучше к папе на заставу. Папа у нас все знает…» Ну, она приходит к отцу на заставу и говорит: «Папа, папа, а покажи мне слоников!» А папа: «Застава, газы!»… Шаров!

— И-й-яЯ!

Колю два дня назад застукали в «художке» за распитием спиртных напитков. Еле отмазали от отчисления.

— У вас в роду алкоголиков не было? А? Как там? Водочка-то выходит??? Нет? У? Не слышу!

— Бу-бу… тьфу, ипона мама… сам ты…

— Понял! Взвод, вспышка справа!

Хлоп! И вот уже на шоссе лежит стадо «боевых слонов». Редкие утренние авто шарахаются в стороны к обочинам при виде такой картины. Фантасмагория… Бред…

— Взвод, вс-ст-ать! Противогазы снять — отбой, газы! Бе-го-ом марш!

Раз-два-три, раз-два-три… Автомат на шею… Нет, так еще хуже. Противогаз по причинному месту бьет, либидо не в обиду ему. Вещмешок последний раз неудачно уложил — котелок ребром уперся между лопаток. О, вот и Ару-Артура на буксир взяли, а вот уже и переезд железнодорожный. Это сколько ж мы уже в пути? Х-м, «пятерочка» кэмэ чистая, стало быть, есть. Разворачиваемся, ждем «раненых». Отплевались, отсморкались, откашлялись.

— Алавердян! Когда научишься постель заправлять?

Шуре намедни комбат «вдул» за бардак в спальном.

— Та-а-а-р-щ ка-пи-тан, а я при чем, да? Деканосидзе спросите, да, ну?.. Казик, гёт веран… Унем ворот…

— Понял! Взвод, справа у дороги 100 метров, к бою!!!

Война. Снегу по уши. Атакуем… Уничтожаем… Выползаем на шоссе… Бегом марш! Денисыч лучится румянцем во всю щеку. Педагог. Ушинский, Песталоцци и Шура…

А мы потом, после чистого червончика, полдня спим на занятиях, рисуя в конспектах диаграммы сна и роняя слюни на пол. Остальные взводы хихикают. Они еще не знают, глупые гиббоны, что их командиры уже взяли на вооружение наш «великий почин».

— Третий взвод! Знаете, товарищи курсанты, с это… был такой великий педагог, Сухомлин.

— Не Сухомлин, а Сухомлинский, товарищ капитан. Сухомлин — это курсант с пятого взвода…

Женя, Женя, ну кто тебя вечно за язык тянет. Нарвешься сейчас.

Шура хмыкнул, помотал головой, но не стал отвлекаться.

— Ну так вот, товарищи курсанты! Я вот тут думаю… Что-то я тут с-этовался со всеми с вами, стою вот сейчас перед диалеммой…

— Перед дилеммой, товарищ капитан…

Что-то щелкнуло у капитана в голове, хрустнуло так…

— Ну в отношении вас, то-ва-рищ Бо-ро-вик, я перед диалеммой не стою — два наряда вне очереди!

Надо отдать должное — вы будете смеяться, но за первый курс наш взвод стал отличным! И на втором, когда старый ротный уходил в академию, Шура остался временно исполняющим обязанности командира роты.

«Ему еще только сорок один, а смотрите, смотрите — он уже целый капитан! Карьерист, однако…» И тут вот оно. Фортуна! Нашему «вечному» капитану засветил, забрезжил МАЙОР.

Мечты, мечты… Как он старался! Да только судьбу не обманешь. «Фортуна нон пенис, ин манус но реципи». За первые два месяца его временного исполнения обязанностей рота дала 37 пьянок. Времена были суровые, андроповские. Сколько пьянок — столько отчисленных. Этого Шуре комбат не простил… Денисыча «сослали» в батальон обеспечения. Уже навсегда. До пенсии… А мы потом, до самого выпуска, были только отличным взводом.

На выпуске он стоял не в нашем строю. Он вообще не стоял в строю.

Он был в гостевых рядах и, улыбаясь, махал нам рукой…

Ту-ту-ту-ту-ту-ту-ту..

Через двадцать лет мы увиделись на встрече выпускников нашего батальона. Были все курсовые офицеры. Комбат, ротные. Был и Шура. Заметив группу выпускников третьего взвода, подошел к «своим»:

— Ну что, рас-звез-дяи, не обижаетесь на старика, с это?..

— Да ладно, Александр Денисыч, ты что! Ты брось это! Все ж на пользу…

А за столом, когда пришла его очередь говорить тост, он сказал:

— Я имею право тут говорить. Я тут из вас один такой — шестнадцатилетний капитан…

Шура, Шура… Александр Денисович…

Он и правда имел это право.

Наш Вертолет. Заслуженно. Я знаю…

Ван Гог!

За окном лектория мело снегом совсем не по-ноябрьски.

Значит, утром — аврал. Значит, командиры уже договорились с вениками-метлами, лопатами-«самолетами» и ломами. И с утра будем соединять пространство и время — работать «отсюда» и до завтрака, от сих и до отбоя, очищая ступеньки, дорожки, плац, спортгородок, да мало ли еще чего от снега и льда. Выравнивая по фронту, по высоте и углам снежные сугробы, вынося «лишний» снег плащ-палатками за территорию любимой «бурсы».

Потому что снег и лед — это жуткий аллерген, это страшная, практически непреодолимая фобия нашего командования. Ну не могут они спокойно взирать на это «безобразие». Они, наше командование, от этого как-то сразу покрываются красными пятнами, срываются на крик, начинают судорожно подрагивать, подергивать головой и задыхаться.

И только вид серых шинелей, с упорством муравьиной семьи носящихся за окном с лопатами наперевес, выводит их из истерично-спазматического состояния. Все озадачены, озабочены. Снежинки еще в полете выстраиваются в шеренги, колонны, чтобы плотно и управляемо залечь в пирамиды, кубы, параллелепипеды практически совершенной формы. Наше командование излечимо только контролируемой, хорошо и, главное, быстро организованной имитацией бурной деятельности широких, но серых курсантских масс. Плевать, что через пять минут после отбоя ровные грани будут стерты метелью. Это уже не важно. Потому что с раннего утра все начнется сначала, опять и снова. И так без конца. Важен процесс! Однако я отвлекся…

— Пятая рота!!!

Что-то вечер начинает складываться напряженно… Столько металла в голосе и пунцовости в лице нашего «главкома» мы еще никогда не видели. И кстати, что это за голая баба на доске нарисована?

— Пятая рота пропилась!! Вопреки воинскому уставу, вопреки железной воле командиров всех степеней. Тридцать семь зафиксированных пьянок за два месяца. Я так думаю, что могло быть и хуже. Ладно. С этим уже все понятно. И вам, и мне уже все популярно объяснено. Неоднократно. Бог с вами, золотые рыбки. Хотите пить — будете. Но за «забором». После того как дослужите маме-Родине то, что положено. Воля ваша.

Это у нас такое лирическое вступление. Прелюдия, фа-мажор. Еще не вокал, но уже эскиз к нему. Этим нас уже не удивить. Странно другое — по данным «ротной разведки», сегодня пьяных не обнаружено. Тогда зачем эта ария? К чему такое эмоциональное начало? Партия ВрИО командира роты исполняется не впервые. Но…

Товарищ капитан, продолжайте, мы уже заинтригованы! Хм-м, а баба, между прочим, нарисована довольно неплохо, чувствуется, с душой. Со всей, так сказать, нерастраченной любовью. Даже, л бы сказал, с настроением и не без таланта.

— Но я собрал вас сегодня не по этому поводу…

Ну, это мы уже догадались. Дальше, дальше…

Тьфу, блин, интересно, какая сволочь эту голую бабу здесь нарисовала? Невозможно сосредоточиться, невозможно внимать начальству со всем почтением при таком отвлекающем факторе. Грудь очень хорошо прорисована, бедра. «Изгиб бедра, облитый лунным светом…» Неплохо, неплохо… Пропорции соблюдены, есть изюминка…

— А собрал я вас, товарищи курсанты, чтобы еще раз восхититься вместе с вами тому многообразию творческой мысли и «криминальных» талантов, которые нас окружают Кобылинский, встань, расзвездяй! Иди сюда, драгоценный мой пусть товарищи на тебя посмотрят…

Шура Кобылинский, почти двухметровый мальчик с повязкой дневального по учебному корпусу, понурившись, вышел к трибуне.

— У товарища Кобылинского, пятая рота, неожиданно проснулся талант изобразительного искусства. Вот так внезапно взял и проснулся! Он у нас художник, оказывается! Юное дарование! Кобылинский, вы не Суриковское училище случайно заканчивали? Нет? Странно… Может, у вас это наследственное? В роду художники были? Ну, там пейзажисты-портретисты различные? Графики, сюрреалисты?

Вон оно что! А мы то думали — откель здесь баба-раскрасавица?

— Ну что вы, как рыба об лед, молчите? Расскажите же, будьте любезны, поведайте товарищам, как дошли до жизни такой.

— А чего такого? Я ж так… Кто ж знал, что так получится? Я ее только стереть хотел, а тут…

— Тут, там!!! Кобылинский, лучше б вы водки напились и упали прямо на КПП лицом в снег! Или в самоволке попались бы патрулю, что ли… Вундеркинд вы наш недостреленный! Художник-передвижник! Шишкин-пышкин-залупышкин-хворостин-звездин-гвоздин! Ван Го-ог, мать вашу..

А дело было так. Шуркина дневальная служба уже подходила к концу. И надо же! Домывая пол в лектории, увидел Сашенька мелок. И как-то само собой поперло вдохновение. Рука летала над доской, оставляя на ней уверенные штрихи. И вскоре с классной доски на Сашеньку уже смотрело божественное создание во всей своей сексапильной наготе. Удовлетворенно хмыкнув, Шура побежал поменять воду в ведре, чтобы домыть последний кусок лектория. И уже возвращаясь, увидел входящую в лекторий плотную спину в папахе с красным верхом на голове. А еще через секунду раздался грозный рык начальника училища:

— Дневальный!!!

Шура, совершенно естественно, не стал проявлять героизм и не вышел к генералу с открытым забралом. Это было бы глупо. Лишним бы это было. Наша «Красная Шапочка» могла бы сгоряча тут же вызвать кадровика — пять минут, и готов приказ на отчисление. Но Шура не желал отчисляться. Это никак не входило в его планы. Шура страстно хотел учиться. Именно поэтому он поступил проще — он спрятался, затаился, залег. И наблюдал из-за укрытия. Как учили.

Генерал, не дождавшись нашего героя, вызвал дневального с другого этажа, поставил его возле двери в лекторий со строгим наказом никого не впускать и пошел в батальон. «Строить» комбата и чинить разбор полетов.

Тут-то Шура черной тенью метнулся к лекторию. Дневальный, курсант-первокурсник, бледный как полотно, вцепился в него дрожащими руками и не пускал.

— Не могу я, меня отчислят, начальник училища приказал…

А Шура орал, как раненый бегемот:

— Пу-у-сти, зара-а-за! Мне бы ведь только трусы ей пририсовать!

«Хенде хох!»

Однажды в училище должна была приехать делегация представителей пограничников ГДР. Знакомиться с бытом советских курсантов.

Наш генерал, наша «Красная Шапочка», почему-то решил, что немцев надо удивить. Удивить замечательным бытом и офигительным внутренним порядком. Непременно удивить. Настоящим образом. Немцев. Бундосов. Педантов и аккуратистов.

Уязвить их арийское самолюбие. Сбить холодную спесь. Поразить в самое их тевтонское сердце. Чтоб они поняли — такая армия непобедима! Чтоб они, в конце концов (из конца в конец!), помнили! И Брестскую крепость, и Сталинградский котел, и Курскую дугу, и штурм рейхстага…

Немцы. Гансы… Забавно, правда?

— Вопросы, товарищи офицеры?

— Вопросы, товарищи курсанты?

«Битте шон!»

Гена, командир взвода «уродов», ну в смысле курсантов первого курса, толстенький и кругленький старлей — между прочим, мастер спорта по самбо — любил вкусно и часто покушать. Поэтому любимой службой у него было дежурство по столовой.

Задница в протертых на «глютеусах» галифе возвышалась над варочным баком. Дело в том, что после обеда в баке на самом дне всегда оставался компот. Или, точнее, сухофрукты, из которых он сварен. А остатки — сладки! Но то ли бак был высоковат, то ли ноги у задницы коротковаты — только она, задница то есть, ерзала по краю бака, а ножки в хромовых сапожках болтались на весу.

— Ну куды залез, засранец! Обалдуй бессовестный! — взвизгнула проходившая мимо бабка-уборщица и с размаху опустила мокрую тряпку на лоснящиеся «батоны», — А ну, вылезай, кому говорю!

Из бака, пыхтя и отдуваясь, вылез… Гена. Лицо у него было красно-фиолетового от натуги и смущения цвета, а изо рта торчал кусок недоеденной груши.

— Вот, блин, ведьма бабка. Пожрать не даст.

Так обычно проходило дежурство по столовой старшего лейтенанта Царева. Но в этот раз Гене было не до жратвы.

Училище ждало немцев. С раннего утра все были на взводе. Генерал со штабом — в состоянии сексуальных маньяков, возбужденных предстоящими «оргиями». Дежурные службы, командование дивизионов, рот и взводов — все запасались терпением и мылом, готовясь к «вставлению» между «булок». Внимание! Вынимание… Пространство было наполнено шипящими звуками, орущими и бегущими людьми, сверлящими, буравящими и испепеляющими взглядами.

Наряд по кухне тоже не миновала чаша сия. После завтрака Гена непрестанно мотался как «электрический веник» от коридора учебного корпуса, ведущего в столовую, до обеденного зала. От спального помещения своего взвода (дежурство дежурством, а за бардак в спальном комдив не пожалеет не только красного словца!) до мусорной камеры столовой, где привычно сортировал отходы «король параши» курсант Жолнерович.

— Жолнерович, подарок из Занзибара, как тут?

— Все будет в ажуре, товарищ старший лейтенант.

— Смотри, если что — за-кор-чу-ю-ю!!!

Мы все «шуршали», как «жители Виллабаджо», отскребая засохшую кашу со столов. Шутка ли — немцы! Прусская дисциплина, железный порядок! Жизнь по линеечке! В ресторан — с калькулятором, на прогулку с собакой с собственным совочком. К тому же ожидались-то «наши» немцы — славные представители не менее славного соцлагеря. Тут, братцы мои, вопрос на контроле! Тут никак нельзя проявить «инициативную тупоголовость», «полную безнадежность» или, что еще хуже, «идеологическую недальновидность». Или, что уж совсем не дай бог, «политическую близорукость»!

И мы прониклись! Мы драили и начищали, мыли и перемывали, выравнивали и «отбивали», корячились и скоблили. Мы готовились удивлять, уязвлять и доказывать. Себе, командованию, немцам. Миру, в конце концов. Мы сбились с ног.

Когда все было «заряжено, отшкурено и отшлифовано», мы, гордые и уставшие, сели перекурить в подсобке. «Битте шон, гансы…» «Битте шон, фрицы…»

И вдруг… раненым мастодонтом в столовую ворвался Гена:

— Все-о-о! Прячь-те-ссссь!! НЕМЦЫ-Ы-Ы!!!

И почудилось нам, померещилось — лай собак, лязг гусеничной техники, треск мотоциклов — «Лос-лос! Шнеллер, русиш унд юдэ швайне! Хенде хох, партизанен…». Война и немцы! И пароль все тот же…

«Битте шон!»…

Проверка на благонадежность

«Папа» в армии — это командир, а «мама»…

«Мама» — это добрая, но твердая рука, призванная неуклонно проводить Линию… Причем на принципах демократического централизма, которые никак не хотят, но должны сочетаться с основным военным принципом — единоначалия. И еще, возьмем на заметку, чтобы вернуться к этому вопросу чуть ниже, «мама» в армии — это Он, а не Она.

«Мамы» — это наследники комиссаров (не путать с капелланами!), историческим назначением которых было присматривать за тем, чтобы в революционное сознание бойцов Красной армии не вкралась черной змеей подлая буржуйская крамола и измена. «Мам» приставили к «папам» во времена военспецов — «контры», которой не доверяли в силу ее дворянского прошлого, но без которой не могли воевать.

«Мамы» в армии — это замполиты, политруки — прежние комиссары.

Нашему дивизиону хронически не везло на замполитов. Они менялись как перчатки, не успевая оставить неизгладимый след и добрую память в наших хрупких душах и пока еще горячих сердцах. И может быть, по этой самой причине им никак не удавалось стать для нас примером беззаветного служения Родине. Идеальным, так сказать, образцом для подражания в свете решений… Эталоном высокой моды в духе морального кодекса, etc. Они приходили и уходили, а мы оставались, чтобы двигаться дальше. Через тернии к звездам. Словно пасынки во Вселенной. Без «мамы»…

Но однажды это случилось. Наша очередная «мачеха» осталась в дивизионе. И стала нашей «мамочкой» до самого светлого, до выпускного дня…

«Мамочку» звали Ара. Тьфу, то есть звали его, конечно, подполковник Налбандян Ашот Саркисович. Но русскому человеку лень и трудно выговаривать такие непривычные имена, а поэтому за глаза его звали просто — Ара. Просто Ара, а по выходным — Ашот Саркисович. Но за глаза…

Официально — товарищ подполковник. Но за глаза никогда. Язык просто не поворачивался называть его подполковником. В нем не было ничего военного. Форма смотрелась на нем, как пальто на заборе. Как скафандр космонавта на фотомодели, как зипун на балерине… Пиджак, одним словом. И именно поэтому нам хотелось быть честными хотя бы между собой.

А еще мы называли его… Нет, пожалуй, все по порядку.

«О-образный ты наш!» — думали мы всегда, когда его аморфное тело проплывало мимо строя. Мы замечали, что «мамочкины» аккуратные усики совсем недурно выглядят на плохо подстриженной полулысой голове. Умные глаза, подбородок… Неплохо, неплохо. Ну, не так чтоб волевой. Но не уродливый, нет. Подбородок его не портил.

И все бы хорошо, если б не тонкая шея, узкие плечи и непомерно толстая ж… В общем, чтоб не путаться, мы еще называли его Оно…

Бывает в жизни счастье? Случается, не стану спорить. Вот и нам козырным тузом из колоды серых курсантских будней выпал как-то в качестве прибавки к отпуску Всемирный молодежный фестиваль.

Народу, молодежного и не очень, должно было собраться много. Пофестивалить. Помолодежить. Милое дело. Но! Раз народу много — то что? А то, что соблазны всяческие, эмоций перехлест. Опять же молодежь: психика неустойчивая, влюбленности всякие. Тут и до безобразий рукой подать. И, стало быть, что? А то, что кто-то должен был проследить за порядком. И кем-то (палец вверх!) было решено доверить нам (палец вниз!) поучаствовать, в этом процессе. Все ж продумано. И чтобы народ, молодежь в смысле, не пугать, даже разрешили нам целый месяц не стричься и выдали «гражданское платье». Ну а проверку нашего «облика морале» и психологической готовности поручили… Кому? Ну, конечно же, «мамочке».

Ара собрал дивизион в актовом зале и выдал всем по листочку бумаги.

— Товарищи курсанты, сейчас мы с вами проведем тестирование! Итак, разделите лист бумаги на три части…

Тут же нашлись непонятливые (или вдумчивые?):

— Товарищ подполковник. А как делить-то, вдоль или поперек?

— Что вдоль-поперек?..

— Ну, лист…

— А, лист… Вдоль, конечно… Или поперек? В общем, так — делите поперек! Есть? Ага, теперь рисуем. В первой части рисуем горы, так… Го-ры. Во второй части рисуем ме-шок, мешок, вот. Ну и в последней рисуем зме-ю, змею, товарищи курсанты. Так, нарисовали? Подписываем взвод и фамилию. И сдаем мне.

Все стали сдавать свои листочки с рисунками.

Женька Боровик весь тест ерзал на стуле. Его явно мучил вопрос.

— Товарищ подполковник, вопрос можно? Курсант Боровик.

— Пожалуйста, товарищ, э-э, Боровик.

— А что означает этот тест, как он интерпретируется?

— Одну минуточку, я вам сейчас отвечу. Так. Все сдали листочки? Ага, хорошо. Ну так вот, товарищ, э-э, Боровик. Кто нарисовал острые горы — у-у-у! Это человек конфликтный! Кто нарисовал завязанный мешок — о-о-о! Этот человек скрытный, понимаете. И еще. Кто нарисовал змею извивающуюся — а-а-а!!! Это хитрый, изворотливый че-ло-век…

— Товарищ подполковник, скажите, а какой дурак нарисует плоские горы, развязанный мешок и ровную змею?

Аут!..

Ты будешь смеяться, мой дорогой читатель, но тогда почти все курсанты дивизиона поехали на фестиваль. И почти целый месяц жили как белые люди. Почти все. Только Женечка с рядом товарищей (видимо, не прошедших проверку на благонадежность) остались в училище.

Сегодня, вспоминая ту историю, он смеется:

— Копать коллектор в достойной компании достойных людей ничем не хуже, чем целый месяц открывать двери в гостинице «молодым обезьянам» с острова Таити…

А потом добавляет:

— Хотя… Это сейчас смешно, а тогда, между прочим, обидно было.

Шутка юмора

Войска в мирное время обречены на «разложение». Армия и солдатики без войны «опухают» и деградируют.

И если их своевременно не занять чем-нибудь общественно полезным (рытьем траншей, например), они могут стать легкой добычей вероятного противника. Врага, который постоянно строит коварные планы, ведет неустанную разведывательную и подрывную деятельность и при этом, сволочь этакая, заметьте, не спит.

Вовик Тюжин, курсант третьего «гвардейского» курса, а сегодня еще и по совместительству дневальный по любимой роте, изнывал на «тумбочке» от скуки. Полы «протянуты», «очко» отдраено, рота давно «отбилась» и мирно отдыхает, окутанная легким газово-портяночным флером. Курсовые офицеры «сдриснули» по домам, а дежурный по роте Ванюша Коногонов удалился в бытовочку и «повесился» там на таксофоне, названивая какой-то очередной пассии. И стоит он там, голубь ненаглядный, уже битый час, томно обвив ручонкой телефонную трубочку, трепетно воркуя и судорожно суча ножками от внезапно навалившейся тесноты в районе гульфика.

Время, вихляя стрелкой часов, как ползущий боец «полупопиями», придвинулось к трем ноль-ноль и замерло лупоглазым филином. Дивизионное содружество ровно дышало, сопело, храпело, иногда вздрагивая и постанывая и только этим выдавая близкое присутствие могучей боевой единицы. А ночь, эта ядовито-манящая сирена, уже подступила к Вовке со всей своей космической тоской так близко! И уже хватала она его своими липкими пальцами за отяжелевшие веки, и уже шептала она ему на ухо мерзкие колыбельные слова, медленно, но верно увлекая в омут позорного воинского проступка.

Вовка пробурчал знакомую с детства песенку, фальшивя практически в каждой ноте, поотжимался от пола, пожонглировал штык-ножом. Прислушался. В бытовке все так же приглушенно бубнило.

«Чума бубонная! Пошел второй час второго раунда виртуального флирта (Ванюша один раз отрывался от трубки пописать-перекурить, минут на десять). Сегодня телефонный коитус товарища сержанта что-то затянулся. На рекорд идет, однако, гигант наш виртуально-половой. Будут сегодня зайчики на простынке, ой, будут…»

И так тут на Вовку что-то нашло, наехало прямо, накатило, нахлынуло. Из ниоткуда, из ничего, из ночной пустоты. Флюидами темных сил, установкой вражьего голоса, дудочкой Нильса… И так отчаянно ему захотелось приколоться, пошутить, выкинуть фортель, отчебучить номер, дать гвоздя, что ли, наконец.

Глупость, конечно, но его понесло.

Вовка снял трубку служебного телефона и недрогнувшей рукой набрал домашний номер командира дивизиона, а когда услышал хриплонедоуменное «Алле!», твердым голосом произнес:

— Товарищ полковник, вы спите?

— Да, а в чем собственно… — начал было спросонок комдив.

— А враг не спит, — отчеканил Вовик и положил трубку.

А через пять минут он сменился и быстро и крепко заснул. С чувством глубокого внутреннего, а может, и какого другого удовлетворения. И даже успел увидеть сон…

А через еще десять минут (о, ужас!) комдив был в батальоне и поднял его по учебно-боевой тревоге. И когда «боевые слоны» построились на плацу в полной экипировке и приняли зимнюю стойку, произнес короткую, но проникновенно-трогательную речь:

— Товарищи курсанты! Вот ведь какая штука получается: мы с вами спим и ни о чем себе даже не подозреваем. А в это же самое время враг не спит!

Ерунда получается, товарищи курсанты! Ерунда и полное говно! Никакой боеготовности, а сплошная расхлябанность и разгильдяйство! Я долго думал и решил наконец положить этому конец!

Внимание! Дивизион, слушай боевой приказ: противник превосходящими силами в количестве до двух батальонов не-о-жи-дан-но (!) вторгся на нашу территорию и приступил к развертыванию на рубеже: окраина поселка Часцы — высота N. Приказываю: совершить марш и атакой с ходу.

Вот так вот. Шутка за шутку, око за око и глаз за глаз. Не месть, но учебно-воспитательный процесс игровым методом. На свежем воздухе. До рассвета. До подъема. Просто, доходчиво. Со всеми вытекающими. Соплями, слезами, сбитыми ступнями, выносом и эвакуацией «раненых», последующим неудержимым кашлем, отхаркиванием и слюнями, вытекающими изо ртов засыпающих на лекциях тел.

Потом, до самого выпуска, больше охотников пошутить с командиром не находилось. И то ведь: шутка не воробей, вылетит — замучаешься в войну играть…

А Вовке еще сильно повезло, что комдив его не сдал личному составу… Тоже был бы юмор…