Пограничные бродяги

ГЛАВА VIII. Объявление войны

Может показаться странным, однако нам приходится подтвердить факт, имевший несколько раз место во время наших странствий по Америке и заключающийся в том, что часто чувствуешь приближение несчастья, не будучи в состоянии отдать себе отчета в испытываемом чувстве; чувствуешь, что опасность угрожает, не будучи в состоянии определить ни времени, ни обстоятельств ее наступления; день становится как будто мрачнее, солнечные лучи теряют свой блеск, предметы внешнего мира принимают печальную окраску; в воздухе замечается какое-то странное дрожание; все, по-видимому, охвачено странным и непонятным беспокойством.

Хотя и не случилось ничего такого, что бы подтверждало опасение капитана насчет возможных последствий его встречи с пауни, однако все население колонии уже с наступлением вечера чувствовало себя во власти необъяснимого страха.

В шесть часов по заведенному порядку прозвонил колокол, чтобы дать сигнал дровосекам и пастухам. Все вернулись, животных загнали в стойла и, по крайней мере внешне, ничто необычайное не должно было, по-видимому, нарушить спокойствие колонистов.

Сержант Ботрейл гнался несколько часов вместе с товарищами за Обезьяньем Лицом, но они нашли лишь лошадь, которой столь нагло завладел индеец и которую он потом, по всей вероятности, бросил, чтобы легче скрыть свои следы.

В окрестностях колонии не оказалось ни малейшего признака индейцев, тем не менее капитан, сильно обеспокоенный, удвоил число часовых, охранявших безопасность колонии, и приказал сержанту каждые два часа посылать патрули для обхода укреплений.

Когда были предприняты все предосторожности, семейство капитана и слуги собрались в нижней комнате башни на вечернюю беседу, согласно обыкновению, установившемуся с самого начала их пребывания в этом месте.

Капитан, сидя в большом кресле у камина, так как ночью становилось свежо, занимался чтением какой-нибудь старой книги по военным наукам, в то время как миссис Уатт вместе со своими служанками чинила белье.

На этот раз капитан вместо чтения сидел, сложив руки на груди и устремив глаза на огонь, и казался погруженным в глубокое раздумье.

Наконец он поднял голову и, обращаясь к жене, произнес:

— Разве ты не слышишь, как дети плачут?

— В самом деле, я не могу объяснить себе, что с ними сегодня, — отвечала та, — их никак не удается успокоить. Бетси возится с ними уже около часа и никак не может уложить их спать.

— Ты бы пошла туда сама. Пожалуй, не совсем удобно поручать их заботам служанки.

Миссис Уатт, ничего не сказав, вышла, и скоро голос ее послышался на верхнем этаже, где была детская.

— Таким образом, сержант, — произнес капитан, обращаясь к старому солдату, занятому в углу комнаты починкой хомута, — вам не удалось вернуть этого негодного язычника, столь грубо сбросившего меня сегодня на землю.

— Мы даже не видели его, капитан, — сказал сержант. — Эти индейцы, точно ящерицы, проскальзывают всюду. Хорошо еще, что я отыскал Бостона. Бедное животное проявило такую радость, увидев нас снова.

— Да, да, Бостон — благородное животное, мне неприятно было бы его лишиться. Не ранил ли его язычник? Ведь всем известно, что эти дьяволы имеют привычку дурно обращаться с животными.

— Насколько я заметил, он вполне здоров. Должно быть, индеец решил поскорее избавиться от него, почуяв за собой погоню.

— Да, по всей видимости так и было, сержант. Вы внимательно обыскали окрестности?

— Мы сделали все, что было в наших силах, капитан. И я не нашел ничего подозрительного. Краснокожим придется хорошенько подумать, прежде чем напасть на нас. Мы задали им слишком хорошую встряску, чтобы они о ней так скоро забыли.

— Я не разделяю вашего восторга, сержант. Индейцы мстительны. Я уверен, что они захотят нам отомстить и что в один прекрасный день, может быть скоро, мы услышим в долине их воинственный клич.

— По правде сказать, я этого не желаю, но мне кажется, если они на это отважатся, то найдут, с кем поговорить.

— Я разделяю ваше мнение, но они преподнесли бы нам неприятный сюрприз, в особенности теперь, после стольких трудов и забот, когда мы должны увидеть плоды своей деятельности.

— Да, это было бы досадно, потому что потери, которые может причинить нападение этих разбойников, трудно даже вообразить.

— К несчастью, мы можем лишь быть настороже, так как у нас нет возможности воспрепятствовать исполнению планов, которые, без всякого сомнения, задумывают против нас эти краснокожие дьяволы. Вы, сержант, расставили часовых так, как я приказал?

— Да, капитан, и я дал им строжайший приказ быть как можно бдительнее. Мне кажется, что пауни, несмотря на всю свою хитрость, не сумеют напасть на нас неожиданно.

— Нельзя этого утверждать, сержант, — ответил капитан, с сомнением покачав головой.

В ту же минуту, как бы в подтверждение слов капитана, колокол, помешенный снаружи, для того чтобы предупреждать колонистов о том, что кто-то желает войти в крепость, с силой зазвонил.

— Что это значит? — вскричал капитан, кидая пристальный взор на часы, висевшие на противоположной стене. — Уже около восьми часов вечера, кто может прийти так поздно? Все ли люди вернулись?

— Все, капитан, за стенами не осталось никого.

Джеймс Уатт встал, схватил ружье и, сделав знак сержанту следовать за ним, направился к выходу.

— Куда ты, мой друг? — раздался нежный голос, в котором звучало беспокойство.

Капитан повернулся к жене, незаметно для него вошедшей в комнату.

— Разве ты не слыхала звона? — сказал он ей. — Кто-то хочет, чтобы его впустили.

— Да, друг мой, я слышала, — но ваше ли дело идти отпирать в столь позднее время?

— Миссис Уатт, — холодно, но твердо сказал капитан, — я отвечаю за жизнь всех обитателей этого форта. Справедливость требует, чтобы в столь позднее время шел отворять именно я, так как это сопряжено с опасностью, а я должен во всем служить примером храбрости и верности долгу.

В эту минуту колокол зазвонил вторично.

— Идем, — сказал капитан, обращаясь к сержанту.

Молодая женщина не сказала ни слова. Бледная и дрожащая от волнения, она присела на диван.

Несмотря на это, капитан вышел, сопровождаемый Ботрейлом и четырьмя охотниками с ружьями в руках.

Ночь была темная, на мрачном небе не было видно ни звездочки, в двух шагах от себя трудно было различать предметы, холодный ветер глухо завывал. Ботрейл снял с крюка фонарь, чтобы освещать путь.

— Как могло случиться, — проговорил капитан, — что часовой, стоящий у моста, не закричал: «Кто идет?»

— Может быть, из боязни поднять тревогу, зная, что мы услышим сигнал с башни.

— Гм! — пробормотал капитан сквозь зубы.

Они продолжали двигаться вперед. Скоро они услышали чей-то голос и стали прислушиваться. Это был голос часового.

— Подождите, — говорил он, — пока сюда придут. Я вижу свет от фонаря, вам осталось подождать всего несколько минут. Исключительно в ваших интересах я советую вам не трогаться с места, или я буду стрелять.

— Parbleu! 11 — отвечал снаружи насмешливый голос. — Странно у вас понимается гостеприимство. Ладно, я подожду. Вы можете убрать дуло вашего ружья, я вовсе не намерен нападать на вас в одиночку.

В это время капитан подошел к окопу.

— Что там такое, Боб? — спросил он караульного.

— Право, я и сам не вполне понимаю, капитан, — отвечал тот. — У самого рва стоит человек, который желает во что бы то ни стало войти.

— Кто вы такой, и что вам нужно? — закричал капитан.

— А сами вы кто? — спросил неизвестный.

— Я — капитан Джеймс Уатт, и я вам заявляю, что в столь позднее время вход неизвестным бродягам в колонию запрещен. Приходите сюда с восходом солнца, тогда я, может быть, и позволю вам войти в мое имение.

— Остерегайтесь поступить таким образом, — отвечал неизвестный. — Ваша настойчивость заставит меня потерять напрасно время на берегу этого рва и может обойтись вам дорого.

— Сами остерегайтесь, — нетерпеливо отвечал капитан, — я не расположен выслушивать угрозы.

— Я не угрожаю вам, я только предупреждаю. Вы уже совершили сегодня один промах, и не стоит делать еще более серьезную ошибку сегодня вечером, настойчиво отказываясь меня принять.

Такой ответ поразил капитана и заставил его призадуматься.

— Но, — сказал он минуту спустя, — если я соглашусь вас впустить, то кто мне поручится, что вы меня не предадите. Ночь темна, и вы можете с собой провести огромную толпу, так что я и не замечу.

— Со мной один только товарищ, за которого я отвечаю, как за себя.

— Гм! — сказал капитан еще в большей нерешительности. — А кто мне за вас поручится?

— Я сам.

— Кто же вы такой? Вы говорите на нашем языке так хорошо, что можно принять вас за одного из своих соотечественников.

— Пожалуй, с натяжкой можете. Я — канадец, а зовут меня Транкилем.

— Транкиль! — воскликнул капитан. — Значит, вы знаменитый лесной охотник, прозванный «Тигреро».

— Не знаю, насколько я знаменит. Все, что я с уверенностью могу сказать, это то, что я тот самый человек, о котором вы говорите.

— Если вы на самом деле Транкиль, то я вас впущу. Но что за человек ваш товарищ?

— Черный Олень, верховный вождь племени Змеи.

— О-о! — пробормотал капитан. — Что же ему здесь нужно?

— Это вы узнаете, если пожелаете нас впустить.

— Хорошо, можете войти! — крикнул капитан. — Но знайте, что при первом признаке предательства вас и вашего товарища убьют без сожаления.

— Вы сделаете это с полным правом, если я нарушу данное вам слово.

Капитан, отдав охотникам приказ быть готовыми к любой случайности, приказал опустить подъемный мост.

Транкиль и Черный Олень вошли.

Оба были безоружны, насколько можно было заключить по их внешнему виду.

Видя столь явное выражение доверия, капитан устыдился своих подозрений, и когда подъемный мост убрали, он отпустил конвой, оставив для своей охраны одного лишь Ботрейла.

— Следуйте за мной, — сказал он обоим пришельцам.

Те молча поклонились и пошли с ним рядом.

Они дошли до башни, не сказав ни слова.

Капитан ввел их в комнату, где находилась в одиночестве миссис Уатт, погруженная в сильнейшую тревогу.

Капитан подал ей знак, чтобы она удалилась. Она бросила на него умоляющий взор, который был ему понятен, и так как он более не настаивал, она молча осталась сидеть на своем месте.

У Транкиля на лице было то же спокойное и открытое выражение, с которым мы уже знакомы, и в обращении его не было заметно ничего такого, что бы обличало в нем враждебные намерения по отношению к колонистам.

Черный Олень, напротив, был мрачен и суров.

Капитан предложил гостям занять места у камина.

— Садитесь, господа, — сказал он им, — вы должны согреться. В качестве друзей или врагов приходите вы ко мне?

— Задать этот вопрос легче, чем на него ответить, — добродушно сказал охотник. — Пока намерения наши мирны. От вас, капитан, зависит, в каком настроении мы вас покинем.

— Во всяком случае, вы не откажетесь закурить?

— Теперь, по крайней мере, прошу нас извинить, — отвечал Транкиль, который, по-видимому, взял на себя обязанность говорить и от своего имени, и от имени своего товарища. — Мне кажется, лучше сейчас же решить дело, которое нас сюда привело.

— Гм! — произнес капитан, озадаченный в душе этим отказом, не предвещавшим ему ничего хорошего. — Говорите, в таком случае, я вас слушаю. С моей стороны препятствий к мирному решению дела не будет.

— Я желаю этого от всего сердца, капитан, тем более что я нахожусь здесь с единственной целью устранить последствия, которые могут быть вызваны недоразумением или минутной запальчивостью.

Капитан поклонился в знак признательности, и канадец начал свою речь.

— Вы, senor caballero, старый солдат, — сказал он, — поэтому лучше всего быть с вами кратким. Вот в двух словах цель нашего прихода: пауни обвиняют вас в том, что вы вероломно захватили их селение и перебили значительную часть их родных и друзей. Так ли это?

— Я действительно захватил селение. Но на это я имел право, так как краснокожие отказались отдать мне его добровольно. Я отрицаю, что это было сделано вероломно. Напротив, пауни предательски поступили со мной.

— О-о-а! — вскричал Черный Олень, быстро поднимаясь с места. — У бледнолицего во рту лживый язык.

— Успокойтесь! — воскликнул Транкиль, заставляя его снова сесть. — Дайте мне самому распутать этот клубок. Простите, капитан, что я настаиваю, но вопрос серьезен и истина должна быть выяснена. Ведь вожди племени дружественно встретили вас при вашем прибытии?

— Действительно, первоначальные наши отношения были дружескими.

— Отчего же они перешли во враждебные?

— Я уже сказал: потому что они, вопреки данному ими клятвенному слову, отказались уступить мне это место.

— Как! Уступить вам это место?

— Разумеется, ведь они продали мне эту землю.

— О-о! Капитан, это требует объяснения.

— За ним дело не станет, я вам докажу свою правоту, продемонстрировав купчую крепость.

Охотник и вождь обменялись удивленными взглядами.

— Я тут ничего не понимаю, — сказал Транкиль.

— Подождите минутку, — сказал капитан. — Я сейчас найду ее и покажу вам.

Затем он вышел.

— О, сударь, — произнесла молодая женщина, с мольбою складывая руки, — постарайтесь помешать столкновению.

— Увы, сударыня, после такого оборота дела это будет очень трудно, — печально ответил охотник.

— Вот смотрите, — сказал капитан, входя и показывая гостям купчую крепость.

Обоим было достаточно одного взгляда, чтобы различить плутовство.

— Документ этот подложный, — сказал Транкиль.

— Подложный? Это невероятно! — в изумлении вскричал капитан. — В таком случае я был гнуснейшим образом обманут.

— К несчастью, так и случилось.

— Как же быть? — машинально пробормотал капитан.

Черный Олень встал с места.

— Пусть услышат бледнолицые, — сказал он, — слова вождя, которые он сейчас скажет.

Канадец хотел вмешаться, но знак вождя заставил его замолчать.

— Моего отца обманули. Он — честный воин, и голова его убелена сединой. Ваконда наградил его мудростью. Пауни также справедливы, они хотят жить в мире с моим отцом, так как он не виноват в том, в чем его упрекают. Ответственность падает на другого.

Начало речи произвело благоприятное впечатление на слушателей, в особенности на молодую мать, которая чувствовала, как исчезает ее беспокойство и на его место в сердце проникает радость.

— Пауни, — продолжал вождь, — возвратят моему отцу все взятые у него товары. Он, со своей стороны, даст обещание покинуть места охоты пауни и удалиться со всеми пришедшими с ним бледнолицыми. Пауни откажутся мстить убийцам своих братьев, и вражда между краснокожими и бледнолицыми прекратится. Я сказал.

После этих слов воцарилось молчание.

Присутствующие были поражены. Условия эти принять было немыслимо, война была неизбежна.

— Что скажет на это мой отец? — спросил вождь по прошествии минуты.

— Увы, вождь, — печально ответил капитан, — я не могу согласиться на подобные условия, это немыслимо. Все, что я могу сделать, это удвоить первоначальную плату.

Вождь презрительно пожал плечами.

— Черный Олень ошибся, — сказал он с презрительной улыбкой, — у бледнолицых действительно лицемерный язык.

Невозможно было объяснить вождю истинное положение вещей. Со слепым упорством, составляющим особенность его расы, он не хотел ничего слушать, и чем больше пытались доказать ему, что он не прав, тем сильнее он убеждался в противном.

В час ночи канадец и Черный Олень удалились, причем капитан проводил их до укреплений.

Когда они ушли, Джеймс Уатт в глубокой задумчивости вернулся в башню. На пороге он споткнулся о довольно объемистый предмет. Он нагнулся, чтобы его рассмотреть.

— О, — вскричал он поднимаясь, — так они в самом деле думают воевать! By God! Они меня узнают!

Предмет, на который наткнулся капитан, оказался связкой стрел, перевязанных змеиной кожей. Оба конца этой кожи и наконечники стрел были вымазаны кровью.

Черный Олень, уходя, бросил связку в знак объявления войны.

Всякая надежда на мир исчезла, нужно было готовиться к битве.

После первоначального оцепенения к капитану вернулось его хладнокровие, и, хотя день еще не наступил, он приказал разбудить колонистов и собрал их перед башней, чтобы обсудить средства избавления колонии от угрожавшей ей опасности.