Похищение локона

Но, в яростном унынье закоснев,

У ней в груди таился лютый гнев;

Король, терзаясь в горестном плену,

Девица, упустив свою весну,

Любовник от возлюбленной вдали,

Краса, которою пренебрегли,

Тиран, придя к жестокому концу,

Кокетка, если платье не к лицу,

Не так ярятся от своих обид,

Как дева, что без локона скорбит.

Когда покинул деву Ариель

И улетел за тридевять земель,

Гном Умбриель, наимрачнейший дух

Из тех, кто хочет, чтобы свет потух,

Отправился в подземные миры

Искать пещеру хмурую Хандры.

На закопченных крыльях гном парит,

В пределах тех, где тьма всегда царит.

Восточный ветер дует вечно там,

Отраднейшим препятствуя ветрам.

Вдали от лучезарнейших красот

Находится угрюмый этот грот.

Хандра лежала, погрузившись в тень;

Боль сбоку, в изголовий Мигрень.

У трона две прислужницы стоят,

У них различны облик и наряд.

Была со старой девой схожа Злость,

Вся в черно-белом, тощая, как трость;

Молитвы берегла на каждый час

И пасквили держала про запас.

Жеманство имитировало цвет

Щек, нежно-розовых в осьмнадцать лет,

Сюсюкало, притворствовало всласть.

Приготовлялось в обморок упасть,

Чтобы недомоганьем щеголять

И неглиже при этом обновлять.

Так вызывает новый пеньюар

Хворь дамскую, в которой столько

Тонул в тумане странный этот зал,

Где призрак вслед за призраком всплывал,

Как бред ночной отшельников лесных

Или виденья девушек больных.

Там демоны, там змеи, там огни,

Там тени в беспросветнейшей тени,

Озера золотые, рай и тлен,

Машинерия элизийских сцен.

Все заняты причудливой игрой,

Различно искаженные хандрой;

Оживший чайник ручку подавал

И носиком задумчиво клевал;

Треножником вышагивал горшок;

Вздыхал кувшин, и говорил пирог.

Беременностью хвастал старый лев,

И пробок жаждал хор бутылок-дев.

Гном, пролетая в этом царстве грез,

В руке целебный папоротник нес,

И молвил он: «Владычица, привет!

С пеленок до пятидесяти лет

Владеешь каждой женщиною ты,

Внушая то капризы, то мечты;

Ты вызываешь в дамах интерес

То к медицине, то к писанью пьес;

Гордячек заставляешь ты блажить,

Благочестивых учишь ты ханжить.

Есть нимфа, чей пример, прельстив других,

Толкнет к восстанью подданных твоих.

Когда подпортить я умел красу,

Искусно вызвав прыщик на носу,

Когда сжигал я нежный цвет ланит,

Уверив, будто проигрыш грозит,

Когда на головах рога растил,

Мял юбки дам, на простынях гостил,

Удачную прическу разрушал,

И подозреньем душу иссушал,

И слезы заставлял напрасно лить,

Хотя нельзя собачку исцелить,

Внемли: Белинду омрачить пора!

Тогда полмира поразит хандра».

Богиня с кислой миною брюзжит,

Но, в сущности, советом дорожит;

Мешок достала, не велик, не мал

(В мешке таком Улисс ветра держал[18]).

У ней в мешке изысканный набор

Бурь дамских, всхлипов, причитании,

Дала флакон скорбей, печалей, слез,

И это все с собою гном унес;

Дары незаменимые ценя,

На черных крыльях взмыл к высотам дня.

В объятиях Фалестрис нимфу гном

Узрел, порвал мешок, и грянул гром,

И фурии взвились, подъемля вой

Над непричесанною головой.

И без того была Белинда зла,

А тут пожар Фалестрис разожгла.

«Несчастная, рыдай! — вопит она

(Ей отвечает эхо из окна). —

Когда враждебный беспощадный рок,

Зачем щипцы, заколки, гребешок?

Зачем в неволе волосы держать,

Железом раскаленным поражать?

Зачем ярем, тяжелый, как свинец?

Зачем нам папильотки, наконец?

И похититель смеет свой трофей

Показывать собранью светских фей?

Но если пострадала наша честь,

Покоя не вернет нам даже лесть.

Предвижу слезы горькие твои,

Предвижу грязных домыслов рои.

Злоречие свою покажет прыть:

Испорченным кусочком будешь слыть.

Как мне тогда вступить с молвою в спор?

Мне скажут, что дружить с тобой п

Неужто так судьбой предрешено?

Неужто с бриллиантом заодно

Сверкать придется вечно красоте —

О, ужас! — на разбойничьем персте?

Скорей Гайд-парк бурьяном зарастет

И колокол рассудок обретет.

Не лучше ли пропасть вселенной всей —

От комнатных собачек до людей?»

И сэра Плюма шлет Фалестрис в путь:

Извольте, дескать, волосы вернуть!

Сэр Плюм повиновался, осердясь;

Янтарной табакеркою гордясь

И тросточкой, рассеян и угрюм,

Открыл сначала табакерку Плюм,

Потом вскричал: «Милорд, какого черта!

Тьфу, пропасть! Шутка не такого сорта…

Отдайте локон! Разве я не прав?»

И замолчал, по крышке постучав.

«Мне очень жаль, — в ответ промолвил пэр,

Должна бы с вас любезность брать пример,

Но локоном клянусь я вам, что впредь

Я вечно буду на него смотреть,

И не сиять ему среди волос,

Где ненаглядный прежде произрос;

Покуда я дышу, моя рука

С ним не расстанется наверняка».

Ответив так, он локон показал,

Которым хвастать суетно дерзал.

Гном Умбриель — поистине злодей.

Разбить он поспешил флакон скорбей.

Белинда током слез поражена,

В красивую тоску погружена,

И, не подняв печального чела,

Свой монолог Белинда начала:

«Будь проклят, омраченный вечной тьмой,

Мерзейший день, отнявший локон мой!

За что должна я, Господи, страдать?

Уж лучше Хэмптон-Корта не видать!

Там пала жертвой — ах! — не я одна,

Придворной суетой совращена.

Не лучше ли таить свою красу

Хоть на скале безлюдной, хоть в лесу,

Без ломбера, без чая, без карет,

Когда девице все это во вред,

И чтобы репутацию спасти,

Не лучше ли в пустыне отцвести?

Зачем средь лордов юных мне блистать?

Молитвы дома лучше бы читать!

Ничто не предвещало мне добра:

Шкатулка трижды падала с утра,

Качался без причины мой фарфор,

У Шока был недружелюбный взор,

И сильф меня во сне предостерег,

Но слишком поздно мне открылся рок!

Оставшимся кудрям несдобровать,

Я волосы мои готова рвать!

Два локона блюли мою весну

И оттеняли мраком белизну.

Теперь один остался у меня;

Грустит он, похитителя дразня,

И тоже беспощадных ножниц ждет,

И, кажется, придет его черед.

Мой враг жестокий! Лучше бы в тот миг

Ты мне другие волосы остриг!»