Похищение столицы

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующий день Екатерина появилась в милиции в седьмом часу утра. Вслед за ней прибыл и Артур. И едва он вошел к себе, майор открыла дверь и сказала:

— Будьте на месте, без вызова в кабинет Автандила не входите.

Сама она прошла к полковнику, закрыла дверь изнутри. Тот лежал в комнате отдыха, тяжело дышал и к майору даже не повернулся. Едва слышным голосом спросил:

— Это ты, Кэт? Иди сюда.

Она подошла и села рядом с изголовьем. Положила руку на лоб больного.

— Что с вами?

— А-а, шакал бакинский! Ой–ой–ой, что наделал, что наделал! У меня так болит сердце. И голова. Все болит.

— Да что случилось? Говорите же!

— Ты спрашиваешь — да?.. Чечен — человек, ингуш плохой, но тоже человек. Осетин совсем плохой, но тоже человек. Грузин еще хуже, но и он человек. Баку, Ереван — там нет человеков, там живут шакалы. Ай–яй!.. Ну, ладно. Не буду говорить. Ничего не скажу. И ты не говори, что мне плохо. И Старроку, нашему генералу, не говори. Лечи меня здесь, а ему скажи: болен Автандил, поехал домой. И больше никому и ничего. Нам нельзя дэлать шум. Позови Тихого и дай ему вот это… Достал из–под подушки бумажку, протянул майору.

— Пусть накроет этот адрес и заберет оттуда всех дэвочек. Там их сто. Спрячьте их в другом пансионате — в нашем. И мы снова их будем продавать. В Иран пошлем. В Париж и Турцию. Балшие дэньги возьмем. Да? Ты меня слышишь?..

Майор удивилась: «Что он говорит?.. Он бредит и в беспамятстве выбалтывает сокровенные мысли». Катя догадывалась, что он и сам участвует в торговых операциях, но всегда молчал об этом!

Достала из сумочки миниатюрный магнитофон, положила на стол. Автандил заплетающимся языком продолжал:

— Кривой нос — знаешь? Да?.. Вы его привезли. И других привезли. Знаешь?..

— Знаю, знаю. Старый такой. Нос тонкий, горбатый и — набок.

— Набок пошел. Так, так. Он главный у них. Даст дэнег Старроку, и его выпустят. Слышишь?..

— Старроку?.. Как это Старроку можно дать дэньги? Он генерал, начальник милиции.

Полковник приподнял голову, выпучил темные, как ночь, глаза, захрипел:

— Дэвка! Ты как говоришь? Если ты майор — мало давай. Если генерал — много давай. А если нэт дэнег — можно жить? Да?.. У нас в горах нэльзя жить. А в Москве можно? Да?..

И уронил голову на подушку.

Катя подумала: «А он, все–таки, талантливый человек, этот ряженый полковник. Чечены говорят по–другому, а этот вошел в роль грузина и усвоил их интонацию голоса, акцента, и даже длинные речевые обороты говорит по–ихнему. Правда, он жил в горах на границе с Грузией, общался с грузинами и даже, как рассказал однажды, любил грузинку, но отец ему сказал: брось паршивую овцу! Грузины трусливый народ, куста боятся, полюби чеченку!..» И он взял замуж чеченку, но всю жизнь помнил волоокую грузинку.

Катя начинала понимать, что тот, кривоносый, которого они привезли в милицию, — главарь мафии. И с ним конкурирует Автандил, который тоже главарь мафии, но уже другой. В Москве на рынке живого товара действуют две кавказские мафии, а сколько тут и других подобных торговцев, она еще не знала. И пока Автандил бредит и не ведает, что говорит, спросила:

— В Москве много таких мафий?

— Много. Ой, много: пять или шесть.

И застонал:

— О–о–о… Собака бешеный! Ударил бутылкой на голова и забрал дэньги, все забрал!.. Но как узнал шифры сейфа? Как узнал?

«Ага! — обрадовалась Катя, — кривоносого подозревает».

Автандил продолжал:

— Тихому скажи: пусть спрячет кривой нос. Он еще вернет мне доллары, все вернет! Остальных убрать!

Катя тихо спросила:

— Как убрать?..

Автандил снова приподнял голову, очумело вращал глазами. И, не видя майора, повторял:

— Убрать, убрать. Старрок знает, как убирать.

И стал говорить быстро–быстро, и на родном чеченском языке.

Катя пошла в свой кабинет, налила в стакан холодного кофе, накапала снотворного и принесла Автандилу. Он выпил и вновь забылся — на этот раз уже надолго. Катя вызвала Тихого и Артура. В кабинет вошел высокий, плечистый подполковник — тот самый, который руководил арестом главарей мафии на Тверском бульваре и которому она дала деньги. Почтительно поклонился Екатерине и оставался стоять посреди кабинета. Вошел и Артур. Катя предложила им сесть. Подполковнику подала бумажку, на которой был записан адрес пансионата, где ожидали отправки в арабские страны сто русских девушек.

— Поднимите своих людей, возьмите три автобуса и увезите девушек в наш пансионат. Организуйте сильную охрану. На помощь можно вызвать человек двадцать из моего фабричного отряда.

— Будет сделано! — сказал подполковник.

Это был недавно демобилизованный из армии офицер тридцати шести лет, Федор Владимирович Тихий, главный соратник Екатерины. По ее заданию и под ее руководством он создал в милиции Русский отряд и только ему поручал особо важные дела. Людям этого отряда он дополнительно платил, помогал обустроиться в Москве, приобрести квартиры, собрать возле себя других русских мужиков, которые остались без работы. Так он постепенно и тайно создавал свое боевое ополчение и бдительно следил за тем, чтобы в их ряды не проник предатель. Это была еще одна форма поднимающегося в русском народе сопротивления тем, кто его вымаривал, выполнял волю заокеанских хозяев, решивших под корень извести весь русский народ, а на место его поселить кавказцев, азиатов, африканцев, которых легче превратить в рабов, добывающих нефть, газ, золото и бриллианты для «золотого миллиарда» — будущих хозяев жизни на планете Земля.

Подполковник стремительно направился к выходу и тут столкнулся с главным начальником милиции генералом Старроком. Но тот даже не кивнул офицерам, устремился к майору и схватил ее руку, стал целовать. Подполковник выскользнул из кабинета, а вслед за ним — Артур. Генерал, подсевший к майору, осыпавший ее комплиментами, не заметил ухода офицеров — они его, видно, не интересовали. И верно: его интересовала одна Катя. Он даже не спросил, где Автандил. Склоняясь к уху майора, заговорил:

— Вы мне нужны, но только…

Тронул ее гимнастерку:

— …не в этой робе. Наденьте свое лучшее платье.

Катя кивала головой. Она думала, что опять предстоит операция, опять надо дефилировать по Тверскому бульвару и сверкать голыми коленками, но — Старрок?.. Раньше он не вмешивался в подобные дела. Катя по многим признакам видела и знала, что Автандил несет ему деньги, и очень большие, но чтобы генерал сам вот так… давал задания! Ни–ни!..

Генерал горячо шептал:

— Сегодня вечером у меня на даче будет ужин. Встречаем…

Он достал из кармана бумажку, прочитал:

— Хакера. Вы знаете, что такое хакер?

— Какой–то компьютерный жулик. Из банков деньги ворует.

— Именно! Взломщик! Авантюрист! Но какой?.. Такого хрякера…

— Хакера, — поправила его Катя.

— Ну, да — хакера нет в целом мире. Недавно объявился на малазийских островах и выпотрошил десятки американских банков, но этот… этот… Ну, ладно. Я молчу. Катя, милая! Вам же цены нет! Вы сильнее всех харкеров в мире. Если уж нужно очаровать?.. — да вы хоть дьявола… Помните у Достоевского: красота спасет мир! Нам для милиции нужны деньги. Ну, что ему стоит. У нас есть счет в банке. Скажем ему — и пусть валит. Но для начала его надо обаять, захомутать. Вам стоит качнуть коленками…

— Господин генерал! Ваши комплименты… мне не нра- вятся.

— Не буду, не буду. Но скажу честно: Красноярская ГЭС — и та слабее. Словом, нынче вечером, ровно в семь — заезжаю за вами, и мы вместе едем ко мне на дачу. И там разыграем водевиль. Харкер прилетит из Нью — Йорка. Он там работал в военной лаборатории. Он уже такой, что за пояс заткнет того… малазийского. А теперь прикиньте: хрякер у нас в кармане. Служит мне и вам. А?.. Вы такое можете представить?!.

Старрок был одесским евреем, а в московскую милицию попал по какому–то великому блату. В его речь то и дело вкрапливался одесский акцент. Был разговорчив до болтливости; часто забывал, что он важный начальник, что должность обязывает больше молчать и слушать других. Когда же попадал в общество, где была Катерина, он и совсем забывался, говорил без умолку.

— Катя, Катюшенька! Великий человек к нам плывет в руки — смекаешь?.. Что же ты молчишь?

— А почему он к нам плывет, а не туда, наверх, где Федеральная служба безопасности. В нем, как я понимаю, должны быть заинтересованы высшие силы.

— Ты много задаешь вопросов. Там, в Америке, у меня друзья: Сеня Фихштейн и Миша Кахарский. А здесь у нас банкир Роман, и другие банкиры. Эти три хороших парня, кстати, мои земляки, все из Одессы, и если уж им надо было попасть к Гайдару или Черномырдину, или даже и туда повыше, в Кремль, им не надо выписывать пропусков. И говорить они будут с любым чиновником — ну, вот так, как я с вами. Хорошенькие ребята? Да?.. Так вот мы с ними договорились и решили: пусть этот хакер сидит у нас в кармане и делает то, что мы ему скажем. Тебя мы тоже берем в компанию. За тобой сила. Качнешь коленками и… Ну, ладно, ладно. Больше не буду.

— Для этой цели найдите молодую. А я старушка…

— Старушка!.. Бог мой Яхве! Двадцать три года! Старушка!

— Ну, ладно, — прервала поток его красноречия Катерина. — Без четверти семь я буду сидеть в своем автомобиле у главного входа в милицию.

— Договорились!

Генерал подхватился и, как ветер, вылетел из кабинета.

Ехали в сопровождении охраны: впереди и сзади по два автомобиля. Старрок недавно был заместителем министра — там его охранял целый взвод парней; он же, этот взвод, перешел с ним и в районную милицию, куда генерала свалили за какие–то грешки. Поговаривали, что он был очень охоч до женщин, цеплялся за каждую юбку, а если кто сопротивлялся, увольнял с работы. Младший офицер из его охраны, желавший ему насолить, выслеживал моменты его любовных утех и миниатюрным фотоаппаратом снимал их в замочную скважину. И однажды утром, когда сотрудники пришли на службу, они в вестибюле увидели выставку порнографических «шедевров». Лица женщин были заклеены, и ни одна из них не была посрамлена. Зато Старрока фотограф как косой скосил: генерала перевели в районный отдел милиции.

Шутника с фотоаппаратом скоро раскрыли, потребовали от него назвать имена всех женщин, но он сказал:

— А уж их я вам не назову под страхом расстрела. Мало вам того, что вы их унизили и оскорбили, так вы еще хотите и куска хлеба лишить.

Куска хлеба лишили фотографа: его уволили. И когда Старрок занял кабинет районного начальника милиции, здесь прошел слух, что тот фотограф приходил в отдел кадров и просил принять его на работу хотя бы дворником. Ему отказали. Но через месяц прошел другой слух: парень этот обслуживает здание милиции в качестве сантехника. И будто кому–то он сказал: «Я этого одессита все равно добью». И всем рассказывал, что Старрок до милиции работал то ли администратором, то ли конферансье в одесском ансамбле.

При первой же встрече с Катериной генерал приоткрыл рот от изумления. Спросил:

— О-о, вы — майор?

— С вашего разрешения, господин генерал! — съязвила Катерина.

Старрок конвульсивно потянулся к майору, но та на него так посмотрела… он отстранился.

И сейчас, когда Катя сидела в одном с ним автомобиле и в смотровое зеркало видела сопровождавшую их кавалькаду, она покачивала головой и почти вслух произносила: «Боже мой, мать Россия! Каких захребетников посадила ты себе на шею!»

Катя много читала, хорошо знала русскую литературу, имела феноменальную память. Любила народную речь, многих удивляла несвойственной девушке глубоко русской лексикой. Она разглядывала физиономию генерала, машину с охранниками, идущую сзади, покачивала головой:

«Сколько же здоровых, крепких русских парней охраняют этого гунявого жулика. И сколько же тысяч, а может, и миллионов ребят брошено на охрану новых хозяев жизни?..»

Приехали в загородный домик генерала. Трехэтажный кирпичный особняк мало чем отличался от разбросанных там и тут на зеленых полянках особняков, выросших, как грибы–поганки, в ближних и дальних пределах Подмосковья за время господства демократов. Забор был высокий, кирпичный и увенчанный острым металлическим частоколом; ворота открывались автоматически, повинуясь какому–то сигналу. У входа прогуливался молодой человек с собакой. Кате опять пришла мысль, не дававшая ей покоя: «Батюшки! И здесь охрана, охрана…» Она вспомнила чьи–то рассказы, что у генерала несколько квартир в Москве, и та, в которой он живет, имеет шесть комнат, и там тоже охрана, и постоянно живут две служанки. А для своей старой и больной жены он купил дом в Тель — Авиве. Старший сын Старрока живет в Америке, младший в Англии; отец им регулярно посылает деньги. Наверное, ведь и им купил квартиры, и они там живут безбедно. Вот она «демократическая» революция, которую во второй раз в России совершили иудеи. И как много нужно средств, чтобы все эти «революционеры», как и в семнадцатом году, так и теперь, вдруг зажили так широко и богато!

На втором этаже в большой комнате Старрока и Катю встретила Лида — особа лет восемнадцати–двадцати, которую генерал называл хозяйкой. При появлении в дверях Катерины она оживилась и потянулась к ней в объятия: они были знакомы. Старрок дернул Лиду за рукав:

— Накрывай стол. Сейчас к нам явится важный господин. Такой важный, что ты никогда не видела.

И почти тотчас же открылась дверь и в сопровождении двух офицеров в комнату вошел бородатый мужчина непонятного возраста. Пружинная походка, гибкое тело выдавали человека молодого, физически крепкого. Русые волосы, как у женщины, волнами лежали на плечах. Но особенно замечательными были его глаза, большие, как блюдца, и синие, пронзительно синие — и смотрели на каждого так, будто перед ними было существо, сошедшее с летающей тарелки. Он не мигал, не моргал и никаких движений глазами не делал. Стоял у дверей и медленно, лениво переводил взгляд с одного человека на другого.

Генерал подскочил к нему, протянул руку:

— Здравствуйте, Олег Гаврилыч! Вас встретили наши люди, но это не значит, что вы арестованы. Я начальник милиции одного из районов Москвы, и вы — мой гость. Позвольте вам представить…

Подавая Кате руку, гость сказал:

— Я Грех. Вас где–то видел. Но, может, не видел, а хотел увидеть. Это почти все равно.

«Странный!» — подумала Катя.

Гость обратился к хозяину, вежливо заметил:

— Я Филипп Грех. Ваши люди с кем–то меня перепутали. Они называют меня Олегом Гаврилычем.

— Хорошо, хорошо, — заторопился Старрок, — Грех так Грех. У нас тоже есть Грех, но только он не Грех, а Греф. И он тоже, как вы — хрякер, но только в экономике. Он новому президенту план составил, и тоже, как вы: у одних деньги возьмет, другим отдаст. Бедных хочет сделать еще беднее, а богатых еще богаче. У нас уже были такие. И представьте, у них получилось. Может, вы там, в Америке, слышали? Явлинский, Гайдар, Аганбегян.

Лида пригласила гостя к столу. Тут уже были расставлены тарелки, жареная картошка, холодные закуски, вино.

— Да, я летел в самолете и там телевизор. Я видел Грефа. Я тогда подумал: новый президент знает, кто может составить план. В Америке тоже составляют планы, но не такие большие. Как я разумею, Россия теперь вся — со всеми лесами и морями — полетит в космос. И олигархам будет еще лучше. Правда, Гуся сунули к Ибрагиму, но это для острастки; смотрите, мол, и на вас найдется управа! Правда, Ибрагим поставил ему телевизор и жарил картошку с рыбой–фиш, но я бы, все–таки, не хотел сидеть в Бутырке.

— А кто такой Ибрагим? — спрашивал Старрок. — Ах, да!.. Рафик Ибрагимов, начальник Бутырской тюрьмы. Знаю, конечно.

— В Америке на военной базе, где я работал, — продолжал Грех, — спрашивали у меня: «Зачем начальником Московской тюрьмы турка назначили?» Я им говорю: «Ибрагим не турок, его из Казани привезли или с Кавказа».

Грех при этих словах засверкал синими младенческими глазами. И от умиления, что у нас есть свои ибрагимы, на ресницах у него показались слезы.

Надо было видеть, как внимательно и почти самоотверженно слушали человека с необыкновенной фамилией Грех Лида и Катя. Они русские, а все русские страсть как любят необыкновенное. На что уж Катя многое повидала среди наехавших в столицу разных диковинных людей, но и она была зачарована человеком, скрывавшим свой возраст за густым волосяным покровом. Только вот не могла до конца понять: издевается он над ними или и в самом деле такой придурковатый. «Они, что, хакеры, все такие? Но как же они тогда соображают так много в компьютерах?..» — думала она.

А хакер откинулся на спинку стула и, сверкнув звездами–глазами, воскликнул:

— Понять не могу! Зачем вам, русским людям, все эти… грефы, гайдары, явлинские?.. Пусть они едут в Тель — Авив и там составляют планы.

Старрок, только что приступивший к еде, поперхнулся, вытащил вилку изо рта, выпучил на гостя желтые волчьи глаза. Он не знал, как реагировать на эту внезапную оплеуху. «Он же антисемит!.. — стучало в висках. — Ненавистник евреев, — а может быть, он даже уже и фашист?.. Что же я скажу своим шефам? Они так его ждали!..»

— Но вы же сами Греф! — нашелся Старрок.

— Я Греф? Извините, я Грех. И послал меня господь в наказание за ваши грехи. Грех, а не Греф! — слышите?.. А это большая разница. Вы вот потом посмотрите, какой смысл заложил господь Бог в мою фамилию.

Старрок ни с того ни с сего стал блажить:

— А я, по–вашему… тоже из их компании? У меня фамилия–то вон какая!..

Грех совершенно спокойно воспринял контратаку. Тщательно разделал на мелкие кусочки мясо, не спеша ел. Наконец, окатил хозяина синью глаз, спокойно проговорил:

— Да уж… фамилии у вас заковыристые. Но в Штатах говорят: господь Бог умышленно запустил в Кремль людей с мудреными кличками; это для того, чтобы русские увидели, что власть–то у них нерусская! А еще он подобрал людей с шипящими именами: Шахрай, Шойгу, Шифрин, Ресин, Шабдарасулов, Шумейко… А еще раньше был кандидат наук, который умнее всех академиков, — и тоже с мудреной фамилией: Бурбулис. Все они с тайным умыслом подбирались, не без намека; ползут, мол, по кремлевским коридорам! Смотрите: ужалят! Бог–то он ничего без умысла не делает; и прямо ни о чем не говорит, а все с подтекстом, да так, чтобы сами думали.

Катя и Лида все глубже склонялись над тарелками, — казалось, они и дышать перестали. Обе они еще со школы знали, что говорить о национальности человека нехорошо, неприлично. Это было правилом, законом жизни для советских людей, а теперь–то, когда в Москве живет больше нерусских, чем русских, и, по слухам, даже патриарх церкви в России какой–то Редигер, и в церкви редко встретишь священника–славянина, и Старрок тоже нерусский, и в свою милицию все больше натаскивает кавказцев и прочих инородцев, а русских людей выживает… — все это знали Катя с Лидой, и теперь, когда приехавший из Америки важный господин так громко говорил об этом, решительно не понимали, как им вести себя.

Генерал пытался переменить тему:

— Я имею задание от самого верха… встретить вас, организовать ваш быт и создать условия для работы.

— Да, я знаю. Вы получили задание от замминистра Трофимова, а тому дал поручение Шутинский, а Шутинскому сообщил из Америки Кахарский — мой и ваш дружок.

Старрок онемел: все знает!

Ему, конечно, невдомек было, что сидящий перед ним человек, назвавший себя Грехом, а на самом деле, он, конечно, и не Грех совсем, а Олег Гаврилович Каратаев, изобрел миниатюрные аппараты, позволяющие ему подслушивать телефонные разговоры нужных ему людей. Старрок и его шефы знали одну только способность этого человека: перебрасывать деньги с одного банковского счета на другой, — уже и это искусство казалось им всемогущим, но чтобы отгадывать чужие мысли, видеть невидимое?.. Но мы приоткроем завесу: Каратаев знал, что дружок его Кахарский шпионит за ним и все передает своим людям в Россию, и знал он также фамилии и номера телефонов людей, которые тут, в России, возьмут над ним опеку и станут с его помощью потрошить банки и набивать себе карманы. Знал все это, и уже там, в Америке, построил план своих действий. При помощи Кахарского соорудил документы на имя Греха. Иначе ему бы не ускользнуть от начальника военной базы, где он трудился над созданием электронных систем. И сейчас, прилетев в Россию и попав в лапы милиции, он ждал прилета Фихштейна и Кахарского, надеялся их прикупить и превратить в своих адвокатов. Этим двум молодцам он был премного обязан; при их помощи он там, в Америке, сколотил немалую сумму денег, — примерно шестьсот или семьсот миллионов долларов лежали на его банковских счетах.

Пристально посмотрел на Катю:

— Если не ошибаюсь, вы — майор?.. Забавно. Никогда не видел таких юных и прелестных милицейских начальников.

Катя оглядела свое платье: уж не надела ли она по ошибке форму? Но нет, на ней ее любимое светло–серое с белыми пуговицами платье. Заговорила с заметным волнением:

— Я?.. Майор?.. Но позвольте! Откуда…

— Да, да — вы майор. И зовут вас Екатерина Михайловна. Фамилию вашу я тоже знаю, но не стану произносить. Ведь может же быть такое, что вы скрываете ее от посторонних?..

И повернулся к генералу:

— А вы недавно были заместителем министра. Но там вы позволили себе некоторые вольности… Вам доверили самостоятельную работу. Правда, столичный мэр советовал министру послать вас в Тверь заведовать городской милицией, но министр сказал, что вы ему еще пригодитесь. Он высоко ценит ваши связи и умение обкручивать самые сложные дела. А кроме того, там, наверху, очень ценят людей пуганых и битых.

Лицо Старрока покрылось пятнами; он был потрясен: уж чего–чего, а этих–то своих тайн он никому не поверял — даже жене. Сильно удивилась и женская часть их компании. А Грех погладил бороду и заговорил примирительно:

— Простите, если я неловко выражаюсь и трогаю деликатные струны. Я человек простой, а кроме того, пожил в Америке. Там не принято разводить церемоний. Если уж вы меня принимаете в свою команду, то знайте: я вот такой и другим быть не умею. От хороших людей меня бы следовало держать подальше, — до тех пор, пока я не наберусь культуры.

Тишина за столом установилась такая, что слышно было, как хрустит на зубах салат и у Старрока клацают челюсти. И никто не нарушал этой тишины. А Грех, словно бы распаляемый жаром своих откровений, продолжал:

— Не понимаю ваших «новых русских», которые детей своих посылают на учебу в Америку. Америка — это сумасшедший дом, и люди там похожи на зверей, заблудившихся в лесу и сильно оголодавших. Стоит им встретить существо слабое, и они набрасываются на него, словно тигры. Вы еще не знаете Америку. Она сейчас тянет к России свою жадную лапу, но того не разумеет, что Россия, в отличие от нее, представляет собой самонастраивающуюся систему. В ней каждая поломка возбуждает спасительную инерцию и сообщает новую, доселе небывалую энергию. Так запрограммировал русских Бог, а американцы ни в Бога, ни в черта не верят. А потому не понимают, как это в России до сих пор сохранились такие понятия, как совесть, долг, честь, любовь. Их пожирают наркотики и спид, алкоголь и табак. Бедствием страны стал автомобиль. Все это в России тоже есть, но слава Богу, не в таком количестве. Здесь еще сохраняются люди, которые пишут книги, и не только бесовские, сочиняют музыку, рисуют и лепят. Здесь есть физики и математики, философы и химики. Америка таких людей уже давно не производит; она их покупает. И ваш покорный слуга трудился у них в лаборатории, где весь персонал был из купленных в России, Германии, Японии, Корее. В одном они большие мастера — загребать чужие деньги. Недавно они вычистили русские банки и за русское золото покупают русских же ученых и инженеров. Но вы меня извините: я разговорился и, кажется, понес не в ту степь. Теперь мы с вами будем в одной шайке — тут, я думаю, можно позволить себе и некоторые откровенности.

При слове «шайка» Старрок и вовсе смешался, а Лида, не успев отвернуться и зажать рот руками, прыснула, но, впрочем, тут же справилась и лишь озорные смешливые зайчики не смогла выгнать из глаз. Катя тоже улыбалась, но эта не скрывала своего радостного удивления и почти детского восторга от такой фамильярности заморского гостя. Она, конечно, все поняла; и то, что Грех знает себе цену, и что Старрок вцепится в него зубами и будет терпеть любые унижения ради миллионов, которые этот молодец способен из любого банка перекинуть на его счета. Все это она поняла, и ей было забавно наблюдать почти театральную сцену, но все–таки она не одобряла такого рискованного шутовства со стороны Греха. Полагала, что он чрезмерно хулиганист и даже глуповат. Ей же почему–то хотелось, чтобы он был и умным, и хитрым, и в разговоре со Старроком проявлял тонкую дипломатичность.

Грех наклонился к хозяину:

— У вас большие связи, ваш ареал действий мне предпочтителен — я охотно буду с вами работать.

И потом добавил:

— А кроме того, мне приятно видеть генерала, так похожего на тех ребят, с которыми я имел дружбу в Америке. Они мне во всем помогали.

— Ребята? — переспросил генерал.

— Да, ребята. Один из них Сеня Фихштейн, другой — Миша Кахарский. Вы, как я понимаю, знаете Мишу Кахарского? Вы даже и внешне на него похожи.

— Да, да. Кахарский мой школьный товарищ, он жил в Одессе, и мы учились с ним вместе. Но чтобы я был похожий…

— Похожесть у вас особая, характера генетического. А так — конечно, конечно… Он толстый и больной, вы не очень толстый и, как я вижу, пребываете в бодрости и здравии. Слава Богу, слава Богу. Но генетика… Это, знаете, никуда не денешь. Я вот русский, и всем видно, что русский, а не калмык и не эфиоп. И каждый, кто не любит русских, смотрит на меня косо. Во Львове многие говорят: «Геть, геть, москаль». Они забыли, что москали — это как раз и есть потомки тех людей, которые создали Русь, и поначалу она называлась Киевской Русью, а на Кавказе и в Прибалтике многие называют нас по имени милых хрюкающих животных — и тоже забывают, что и там раньше была Русь, и что именно этим хрюшам они и обязаны своей жизнью. А не то их бы давно слопали — одних тевтонские рыцари, других турки, персы, вахобиты и прочие племена и народы. Сейчас, говорят, и в Москве много пришельцев, которые будут смотреть на меня нехорошо — ну, так, будто я у них украл тысячу долларов. В Америке тоже много таких, которые не любят русских. И все они смотрели на меня косо. Есть там люди, и их тоже немало, которые не пылают нежностью к евреям. Жизнь так устроена: кто–то на кого–то непременно смотрит косо. Что поделать! Свой ищет свояка, то есть своего по роду. А национальность — она от Бога. А вы и он… то есть Кахарский, тоже не выбирали родителей. Что поделать! Скажите спасибо, что в нас не залетели собачьи гены.

Старрок всполохнулся:

— В вас или в меня?

Волосатый ответил не сразу. Он будто бы обиделся на вопрос и не торопился на него отвечать. Но потом тихо заметил:

— В вас… и в меня. Благодарите Бога, что мы с вами родились человеками.

Грех растягивал слова. Если бы он читал лекции, то студенты бы засыпали на его уроках. Однако же в тоне его грудного басовитого голоса слышалась энергия и уверенность. Тонкая натура Екатерины уловила нотки равнодушного отношения и к ней, и к генералу. Гость, которого по замыслу Старрока она должна была очаровать, был холоден и непроницаем. Он ни разу не удостоил ее пристальным взглядом, а если и посмотрел в глаза, то без того привычного для Катерины восхищения, с которым обыкновенно смотрят на нее мужчины. Это хоть и обижало ее немного, но больше забавляло, пробудило к нему интерес и даже уважение.

— Расскажите, как вы там жили, — заговорил генерал, наливая в объемистую рюмку гостя армянский коньяк. — Говорят, вы попали под подозрение и за вами была погоня?..

Гость неожиданно поднялся:

— Я хотел бы отдохнуть с дороги. Не найдется ли у вас для меня укромного уголка?

Генерал позвал его к себе в кабинет. А Катя и Лида по- шли на кухню, где они могли вволю предаться своей дружеской беседе.

— Катрин, ты скоро станешь миллиардершей! — защебетала Лида, едва закрыла дверь кухни. — Он же знаешь, какой богатый — богаче всех наших олигархов.

Катя села на стул возле окна, из которого открывался вид на сад и на аллею, ведущую к задним воротам усадьбы. Она была серьезна и на Лиду не смотрела. А та продолжала:

— Я все разговоры старика, — так она звала Старрока, — слышала. Его выкрали с какой–то военной базы.

— Кого?

— Ах, ты меня не слушаешь; его же, хакера. Старику каждый день звонят из Америки, скоро сюда приедет много американцев. Они все помогали старику и Трофимову из министерства вызволить этого синеглазого из чьих–то лап. Вот он и здесь, этот хакер. Фу, противный! Чистый шимпанзе!

Лида в прошлом году только кончила десять классов, она из семьи рабочего, который вот уже два года не ходит на свой завод. Семья большая, шесть человек. Лида устроилась дворником, трудилась вместе с мамой, но обе они получали так мало, что им не хватало и на хлеб. Лида пошла на панель, там ее, как наиболее юную и красивую, завербовали в Турцию, но во время очередной операции Катя ее освободила. Хотела устроить на фабрике, но случайно ее увидел Старрок, пригласил к себе в домработницы. Пообещал тысячу долларов в месяц, но давал лишь двести. Однако и на эти деньги в семье наступил относительный достаток.

Два или три раза Катя дала ей по пятьсот долларов.

— Как живете? — спросила Катя.

— Теперь хорошо. Автомобильный завод оживает: папу снова позвали на работу. Купили ребятам одежду, учебники. Теперь–то уж куда как хорошо, да я боюсь, как бы снова нужда не приспела. Не за себя боюсь, за младших сестер и за брата.

— Ну, а этот… гриб поганый, Старик, как ты его называешь, не пристает к тебе.

— Пытался, да я так его шибанула. И цветочным горшком замахнулась. А он мне говорит: «Прогоню я тебя!» Ну, и гоните, — сказала ему. Я к майору на фабрику пойду, то есть к вам. С тех пор усмирился, не возникает.

— Ну, а этого… хакера — как они хотят устроить? Наверное, в лесу где–нибудь, в загородном доме? И, конечно, охранять будут, как Гусинского.

— Разные варианты обговаривают. Трофимов будто бы хочет на даче своей поместить, а Старик клонит к себе. Кому не нужен такой человек, который в любой банк может руку запустить и кучу денег загрести? А скажи, Катюш: как это можно из банка, который за океаном, деньги вытащить? Тут сколько ума нужно! А он–то, этот волосатый, вроде бы и неумный совсем. На генерала нашего попер. Стал такое говорить! Я бы в жизнь не сказала. Зачем дразнить Старика? Генерал все–таки!

— Ладно, Лидусь. Ну, их к лешему, жуликов этих. Нынче в России мошенник главным героем стал. Вон Гусинского — на весь свет мошенником объявили, в Бутырку сунули, а он как поднял еврейскую рать, так и выпустили. Значит, и новый наш президент слаб против жуликов. Телевидение так все представляет, будто этот гусь мордатый Сталинградскую битву выиграл.

Задумалась Екатерина, долго в сторону сада смотрела. И, потом, не поворачиваясь к подруге, сказала:

— Гражданская война может быть. Мы с тобой, Лидусь, на передний край борьбы выдвинуты. Надо нам свою тактику уточнить и сделать для своей страны как можно больше. Ты мне по телефону не звони — все прослушивают: и на моей работе, и на квартире. А если уж срочное что — позвони и говори намеками, — так, чтобы я одна только тебя понимала. А больше письмами. Пиши мне почаще, и на почту до востребования. Я должна все знать о планах и делах Старика. И с кем встречается он, и о чем говорит. Судьба хакера нас особенно интересует. Мы должны так сделать, чтобы он на бедных людей работал, а не на этих мерзавцев.

— Хакер этот придурошный какой–то. И фамилия у него нерусская. Он, мне кажется, из тех оболтусов, о которых ты мне говорила. Ну, те, которые в политике не понимают.

— Не знаю, не знаю. Может и такое быть, что мы с тобой его не поняли. Очень бы интересно знать, о чем они сейчас с генералом говорят.

За дверью раздались шаги, и в кухню вошел генерал. Красный весь и в расстроенных чувствах:

— Кофе нам — да покрепче!

Лида сварила кофе, разлила по чашкам и в чашку хозяина налила из пузырька каких–то капель. И отнесла. А когда вернулась, Катя припала к уху подружки, спросила:

— Что за капли ты ему налила?

И Лида еще тише прошептала:

— Снотворное. Я ему часто их подливаю, но не так много, как теперь.

Катя покачала головой: ну, девка!.. Раскрыла сумочку и вытащила оттуда пять тысяч.

— А это вам на жизнь.

Посидели обе, подумали. Катя сказала:

— А, может, лучше я твоему отцу отвезу. А то у тебя–то еще и отнять могут.

Умница — Лида кивнула:

— Да, так лучше будет.

И отдала деньги. Потом обняла Катюшу и со слезами на глазах проговорила:

— Я за тебя в огонь и в воду пойду!

Катя оттолкнула ее:

— Дуреха! Распустила слезы. Не за меня ты в огонь–то лезь, а за Родину. Знаешь, во Франции девица такая была — Жанна д’Арк. Ей и двадцати не было, а она весь народ на битву повела. Видела на картинах: сидит этакая королева на белом коне и рукой на Париж показывает. Дескать, прогоним врага из пределов Франции! А наша Зоя Космодемьянская: босая по снегу шла на смерть, а взгляд гордый и счастливый. За Родину умирала!.. А Лиза Чайкина! Марина Раскова! А тысячи других героинь, сражавшихся за Россию с немцами?.. Мы–то с тобой чем же хуже!..

Лида и совсем расплакалась. Махнула рукой, сказала:

— Хватит тебе распалять меня! А то я твоего генерала как котенка вот этими задушу!

И она показала крепко сжатые кулачки.

В кабинете генерала собеседники расположились далеко друг от друга; Грех сидел в кресле возле окна, из которого была видна кухня, и там, за неплотными занавесками, двигались тени женщин. Грех украдкой поглядывал на них, о чем–то все время соображая. Впрочем, успевал и обдумывать ответы на вопросы генерала.

— У вас, конечно, есть в Москве квартира и, наверное, дача — где вы собираетесь жить?

— Дачи у меня нет, но квартира есть, и не одна. Есть у меня жилье и в Петербурге. Я люблю этот город и часто там бываю.

— Нам нужно организовать охрану, — надеюсь, вы не возражаете?

— Возражаю, и — категорически!

Старрок сидел за своим столом и при этих словах откинулся на спинку кресла.

— Не понимаю вас! Почему?

— Тут и понимать нечего. Свою жизнь я не хочу вверять незнакомым людям. Я буду жить в России по своему плану и порядку. Но я реалист и понимаю: с вами надо ладить. Хотел бы иметь вас в качестве самого близкого друга и на случай беды обращаться к вам за помощью.

— Да, конечно, — пожалуйста, я счастлив иметь такого друга. И, если будет нужно, брошу всех своих подчиненных на вашу защиту, а в моем распоряжении не одна тысяча вооруженных людей. Кстати, есть и специально сформированный Русский отряд, которым командует майор Екатерина, с ней вы только что имели честь и удовольствие ужинать. Несмотря на свою молодость, она богата, имеет пошивочную фабрику и в наших делах отличается зрелым умом и неженской отвагой.

— Да, я ее знаю. И кое–что наслышан о ее делах. Но вы сказали: «Русский отряд». А какие же еще могут быть отряды в столице русского государства?

— О–о–о! Вы сильно отстали в понимании процессов, происходящих ныне в России. Да, по истории и по понятиям многих, Москва — русская столица. Но в наше время потоки людей стремительно движутся; в Москве стали продавать квартиры, и их покупают денежные люди, а русским, как вы сами знаете, деньги не даются. Так было и так будет. Русский человек — работник, но он не умеет считать и, тем более, торговать. И уж совсем не понимает, что такое кредит и процент. Теперь в Россию снова вернулась власть денег. А вместе с этой властью пришли и другие люди. В Москве чисто русских живет два миллиона, одна четвертая часть от всех жителей. А у власти русских и совсем нет. Начальник вашей главной тюрьмы Бутырки — и тот полковник Ибрагим.

— Вы сказали: вашей? Вы что же меня числите за рус- ского?

— Да, конечно. Нам давно известно, что вы русский. А фамилию вы, конечно, взяли для маскировки. И, может быть, с целью чисто тактической: быть поближе к людям, держащим высшую власть и владеющим деньгами.

— Угу, — неопределенно промычал Грех. — Может быть, и так. А вы скажите мне вот что: превращая Москву в Вавилон, вы не опасаетесь за судьбу свою собственную? Ведь те, которых ваша власть привела в Москву, они в судный час не пощадят и вас, новых хозяев столицы. А? Что вы скажете на этот счет?

— Мы так далеко в своих мыслях не идем. Мы не мечтатели, как вы, русские. Предпочитаем держать синицу в руках, чем журавля в небе. Потому и планов о всеобщем процветании мы никогда не строим.

— Ну, почему же! Вы тоже отличаетесь большой фантазией. На протяжении многих тысячелетий строите грандиозные планы, например о мировом господстве. И случались времена, когда вы вплотную приближались к своей цели, — как вот теперь, но как–то так выходило, что планы ваши всегда рушились. Ну, да ладно: не люблю прений о большой политике. Давайте перейдем к делу: что вы обо мне знаете и зачем я вам нужен?

Глаза генерала загорелись, потеряли устойчивость — бегали туда–сюда, и весь он задвигался, то подавался вперед, ложился грудью на стол, а то откидывался на спинку кресла и устремлял взгляд почти безумных глаз на гостя. И голосом, изменившимся до неузнаваемости, хриплым, нетвердым, заговорил:

— О вас знает верх — самый верх, но вы мне скажите: разве это вам нужно?..

Строй речи его тоже изменился, стал каким–то местечковым, первородным. Было видно, что генерал сильно волновался. Волновался так, словно увидел кучу золота и боялся, как бы ее не схватил кто другой.

Он продолжал:

— Вы человек редкий, такого нет на свете. Есть в Малайзии, он сделал так, что банк в Америке полетел в трубу; мне бы так уметь! Ну, ладно. В Малайзии есть, а в Англии нет, и в Америке нет, — и даже в Японии. Да?.. Хорошенькое дело! Взять и тряхнуть банк. Там куча денег, а он — хлоп! И сделал их нищими. Десять тысяч сотрудников оказались безработными.

Он распалялся, а Грех смотрел на окно в кухне, видел профиль сидящей женщины, хорошенькую головку… «Такие бывают в музеях, картинных галереях…» И еще подумал: «Это Катя, таинственный майор милиции, которого он совсем не боится, а даже наоборот: готов ввериться ей и идти за ней куда угодно». Он вспоминал хорошеньких женщин в Америке. Там тоже, когда прознали о его способностях манипулировать компьютерными операциями, пустили в ход юных красавиц; эти кошечки пытались прикрутить его покрепче к ЦРУ. Одной из них он доверился, и не ошибся: она оказалась больше российской разведчицей и помогла ему в переписке с друзьями из России. «Странная у меня способность! — думал он сейчас. — Я чувствую человека и, как уже не однажды доказано, не ошибаюсь». Катерину он тоже почувствовал. Всем сердцем, всей душой. И все больше укреплялся в желании быть к ней поближе, и, если фортуна повернется к нему лицом…

Генерал наседал:

— Вам что лучше: иметь одного начальника или многих?

— Я не желаю иметь над собой начальников.

— Во! Так и думал. А если бы я был хакер, я бы тоже так решил. Зачем начальники, если можно иметь друзей. Мы делали операцию над вами, с нами и дело имейте. А?.. Я, Трофимов, и еще два–три человека. Всего пятеро. Нам поручили операцию по вашей эскалации…

— Что такое — эскалация?

— Ну это просто. Это наше слово. Вы были в Америке, и был у вас другой паспорт, и фамилия другая, но Миша Кахарский и Сеня Фихштейн сделали так, что вы уже у меня на даче. В переводе на наш язык: эскалация! Не харкер, конечно, но тоже кое–что. Операция стоила денег, но я надеюсь…

— Да, конечно, затраты я постараюсь возместить. Но прошу учесть: мои возможности преувеличены. Я не загребаю сотни миллионов и, тем более, миллиарды. Я выслеживаю момент, когда банки производят крупную финансовую операцию, запускаю свои щупальцы и отщипываю самую малость: миллион, или два, или пять–шесть миллионов долларов. Это моя тактика, и даже стратегия. Исхожу из принципа: малая сумма — малый шум, большая сумма — большой шум. Чаще всего банкиры стараются и вовсе не заметить моей шалости. Боятся огласки. Ведь если финансовый мир узнает, что из банка улетучиваются миллионы, кто же будет с ним иметь дело? Но и малая сумма мне дается нелегко. Порой я неделями выслеживаю добычу, как охотник на волка, сижу в засаде и лишь потом щелкаю своим компьютером. И компьютер–то у меня необычный, не тот, который стоит в вашем кабинете. Я работаю в лабораторных условиях, где установлена сложная система механизмов. Такая система есть на Московском радиоэлектронном заводе, где я буду работать. Вот это все вы должны знать и не питать особых иллюзий. Может, и вообще статься, что дела мои не заладятся и я буду вынужден продолжать свои теоретические изыскания.

— Тем более, тем более… Вам не нужно много начальников. Один, два — и хватит. Пусть буду я, ну, еще Трофимов, и три- четыре человека, которые должны нас поддерживать. Без них мы слабы, нас сожрут волки, которые там, в министерствах, в Кремле. А вас запрут на пустынной даче в подмосковном лесу, оборудуют там лабораторию и заставят работать.

— Я уже сказал! — возвысил голос Грех. — Начальники мне не нужны.

— Хорошо, хорошо! — поднялся из–за стола Старрок. — Вы не любите этого слова — начальник, я тоже его не люблю. Но вы скажите: можно так жить, чтоб уж не иметь себе ни одного начальника?.. Я вам скажу, и вы мне поверьте: можно жить без хлеба, можно жить без теплой одежды, но без начальника?.. Я реалист. Я уже много в жизни жил. И еще недавно получал сто сорок рублей в месяц. Обходился без всего, но начальник у меня всегда был.

— Итак, мое условие, — поднялся Грех. — Вас лично я принимаю за начальника, а вы уж там смотрите, кто вам нужен, а кто не нужен. Но так, чтобы я вас не видел, и вы меня не видели. И никакой охраны! Ко мне можете присылать только майора Катю. И звоните мне в любое время. Я вам тоже буду звонить — каждый день! Дадите мне свои счета в российских и зарубежных банках и счета нужных вам людей — я для них постараюсь. Но, повторяю, сказки о миллионах выбросьте из головы. Это бредни Кахарского и Фихштейна. Я могу кое–что прибавить к вашей зарплате, но — миллионы!.. Этого в голову не забирайте.

Генерал Старрок напрягал свое внимание, кивал головой, — было видно, что он, действительно, все понимал, но в то же время глаза его слипались и он едва держал свою тяжелую кудлатую голову над столом. Грех тоже хотел спать. Пошел в туалетную комнату, а когда вернулся, Старрок, хлебнувший большую дозу снотворного, мертвецки спал. Грех походил по кабинету, потрогал окно, без труда растворил обе рамы: аромат сада, леса и теплой июньской ночи живительно пахнул на него. Снаружи рядом с окном белела водосточная труба. Потрогал ее — крепкая. И тут же пришло решение: бежать!

Подсел к столу и на листке написал:

«Не ищите меня. Принимаю ваши условия. Я вам позвоню. И мне звоните в любое время — даже и ночью.

Грех».

И через минуту он уже был на земле.

А женщины все это время пили кофе и много о чем еще говорили. Катя уже знала, что гость будет спать в кабинете на диване возле окна, на которое она все время смотрела.

Лида предложила подруге идти с ней в ее спальню, но Катя сказала, что останется в кухне и будет наблюдать за окном. И еще спросила: крепко ли будет спать генерал и можно ли ночью, не разбудив его, зайти к ним в кабинет.

— Старик после моих капель спит как убитый. Его даже трясут за плечи, а он мычит и не встает.

Катя отослала Лиду к себе, а сама осталась у окна. У нее созрел план: глубокой ночью, когда будет спать и охрана, пробраться в кабинет и разбудить хакера. Она была уверена, что и он не хочет оставаться в плену у генерала и примет ее предложение бежать с ней на дачу Трофимыча или на квартиру.

Часы пробили час, а потом и два — и Катя уж поднялась, чтобы идти в кабинет к генералу. Но как раз в этот момент окно кабинета распахнулось и в свете лунной ночи показался силуэт хакера. По водосточной трубе он стал спускаться вниз. Катя метнулась в спальню Лиды. Схватила там две простыни и на ходу завязала их в тугой узел. Выждала, когда спустится волосатый. А он, спустившись, неспешно пошел к забору. Набросил на острые пики какую–ту тряпку, перелез через него. И Катя в тот же момент, как кошка, слетела со второго этажа, подбежала к забору и перемахнула его в том же месте. Благо, что на пиках висела не тряпка, а подушка, предусмотрительно захваченная хакером.

За забором дачи начинался густой кустарник, и Катя видела, как Грех, точно медведь от погони, удалялся в глубь леса. Катя устремилась за ним. И бежала во всю прыть — так, что расстояние между ними быстро сокращалось. Они уже были далеко от дачи, когда она окликнула хакера. В ответ послышалось:

— Кто это?

— Это я, майор Катя. Не бойтесь меня. Я хочу вам помочь.

— Ну, подходите. Только знайте: я вооружен и со мной шутки плохи.

Катя подходила ближе. Говорила:

— Сбежала от Старрока. Он крепко спит. Лида подсыпала ему снотворного.

— Зачем?

— Ночью он должен был вызвать людей, чтобы доставить вас в Москву. Я ей сказала: пусть он спит, как мертвый.

— Вы майор милиции, у вас есть служебные обязанности.

Катя подала хакеру руку:

— Отсюда надо убежать подальше. За нами могут послать людей.

— Но куда бежать? Я здесь не ориентируюсь.

— Я тоже. Знаю только, что в северной стороне от дачи есть шоссе, кажется, Ярославское. А если по этому шоссе поехать дальше к Сергиеву Посаду — там дача писателя, которого я знаю. Надеюсь, он нас примет как своих.

Они бежали минут двадцать; Катя спортсменка, ей нипочем была эта пробежка. Заметила, что и спутник ее бежит легко и дышит ровно. Скоро они сквозь деревья увидели мелькающие огни: шоссе! Катя остановилась, присела на ствол поваленной березы. Потянула за руку спутника:

— Садитесь. Я буду звонить.

Из сумочки, висевшей у нее на плечах, вынула сотовый телефон, позвонила:

— Лида! Я тебя разбудила? Прости, но мне нужно знать: нет ли там в доме и во дворе какого движения? Загляни в кабинет к Старроку, а потом пройди в большую комнату: оттуда из окна виден главный вход и будка для охранников. Все ли там спокойно?

Через пару минут телефон в руке Екатерины заверещал:

— Все спокойно. Охранники дрыхнут без задних ног. А Старик до одиннадцати будет спать. Я уж знаю.

— Хорошо, но ты закрой большую комнату на все замки и ключи держи под подушкой. В случае какой суматохи позвони мне.

Катя снова набрала номер, и голос ее зазвенел властно:

— Артур! Поднимайся и немедленно выезжай к деду. Я через час буду у него.

Спрятала телефон в сумку, повернулась к спутнику:

— Вы теперь меня не боитесь?

— Растолкуйте мне: что происходит в вашей милиции? Почему вы враждуете со Старроком?

Катя ответила не сразу. И ответила вопросом:

— Вы долго жили в Америке? И почему вы туда уехали?

— Я жил там три года. Нас, группу ученых–ракетчиков, гайдаровский министр послал в служебную командировку для оказания помощи американцам в каких–то космических делах. Институт наш закрыли, уникальное оборудование распродали, а мы оказались за бортом. Я в то время руководил лабораторией, был уже доктором наук и успешно налаживал особо важный проект. Полгода не получал зарплаты, родители страдали от безденежья, — я, конечно, принял приглашение, а там меня засадили за секретную программу по компьютерным операциям. Американцы — ушлый народ, они умеют смотреть далеко вперед; налаживали космические войны, а для этого им надо двинуть компьютерные дела. Вот я и двигал их, но главные секреты своих открытий оставлял у себя, припрятывал для России. Ну, если рассказывать все подробности — долгая история! Дружки мои Кахарский и Фихштейн кое–что прознали о моих достижениях и стали уговаривать меня работать с ними. Достали нужные документы, организовали побег из Америки. Они скоро и сами приедут в Россию. Говорят, что сейчас здесь у нас создаются для них еще лучшие условия, чем в Америке. Там у них схвачена не вся полиция, а здесь, говорят, и милиция у них в кармане. Ну, вот я и здесь. Едва сошел с самолета, попал в объятия к Старроку. Говорю вам, а сам думаю: «А зачем я ей все это рассказываю?.. Она — человек Старрока и завтра же все ему передаст».

Он замолчал и склонил над коленями свою тяжелую, густо заросшую льняными волосами голову. С северо–запада на лес надвинулась туча, и ночь помрачнела до чернильной темноты. Спутники уж и не видели друг друга, а лишь угадывали силуэты.

— Темень–то какая, а?.. Хоть глаз коли. Поди ведь страшно вам?

— Нет, нисколечко.

— Ой ли! Так я вам и поверил. Я ведь для вас совсем незнакомый человек. А, может, и не человек вовсе, а чудовище. Недаром же зарос весь, как обезьяна.

— Не застращаете. Не боюсь я вас.

— Ишь, слово какое: не застращаете. Откуда знаете? Чай в деревне жили.

— Нет, не жила в деревне. Читала много.

— Так совсем меня не боитесь? Вдруг насильник какой. Или убийца?

— А вам не стыдно… пугать меня?..

— Стыдно. Не буду больше. Не буду. Простите. Вот такой я — пустой и глупый, как барабан. И зря вы со своим Старроком в меня вцепились. Теперь–то уж, видите, наверное, что никакой я не гений. И уж, конечно, не компьютерный волшебник. Кое–чего смыслю в них, в этих маленьких машинках. Но кое–что — и только. А вы тут черт–те чего забрали в голову. Вот оставлю вас с носом — будете знать. Нашли кому поверить: Сене Фихштейну да Мише Кахарскому. Это они Старроку все наплели. Кахарский и Фихштейн. Да это и не люди совсем — жулье мелкое. Не работают нигде и ни к чему не способны. Живут на стипендию Льва Толстого — чудака нашего, русского. Я бы о нем сказал: с придурью был старик, да нельзя, Толстой ведь! О нем Ленин вон как написал: «Зеркало русской революции». А какое же это зеркало, если он в революции главного действующего лица не увидел — еврея. И во всех своих романах и рассказах еврея в упор не замечал. Выходит, слеп он был, или глуп, или бесчестен.

— Толстой–то в свое время самым умным писателем на планете числился.

— Именно, числился. В наше время и Солженицына многие таковым числят. А в Америке его мерзавцем называют, потому как Родину свою и народ русский грязью мажет. Толстой не мазал, но зато евреев любил. И женат был на еврейке. А однажды письмо в защиту евреев написал. Но тут же опомнился и помчался на лошади в Тулу на почту. Там письмо–то еще не успели отправить, так он и забрал его. Вон ведь какую глупость чуть не отмочил! Глупый он человек, хотя и очень умный.

— Как же это так: глупый и умный одновременно?

— А это бывает — и частенько. В народе их называют: умный дурак. В ученом мире таких много. От природы–то он дурак, а в чем–то одном талант гения имеет. Вот и чудит такой человек: одно слово скажет умное, другое — глупое. Как Толстой наш. Убеждал каждого: злу не противьтесь, и если вам врезали в одно ухо, подставляйте другое. Видел я таких. Между прочим, и сам на такого похож. В политике ни бельмеса не смыслю, а в компьютерном деле кое–что успел. Бородатый, как я, Карл Маркс, неглупый еврей, такое явление профессиональным кретинизмом называл. Так вот я про своих дружков Сеню и Мишу и говорю: толстовскую стипендию они получают. Есть там такая. Пятьсот долларов в месяц каждому приезжающему из России еврею платят. Это зарплата нашего президента. Пять лет они ее получают. На нее и живут. Ишь ведь как Бог пометил нашего умника, Толстого: все его труды после смерти евреям достались. Это как изобретатель динамита Нобель. Он свои деньги большим ученым за великие открытия завещал, а того не подумал, кто распределять его денежки будет. А они, как и следовало ожидать, в еврейские руки попали. Вот и лепят они его премии одним евреям: Солженицыну дали, питерскому поэту Бродскому тож. А вы раскройте их книги, посмотрите, как они написаны. Черный квадрат Малевича — и не больше! Ну, вот — наговорил вам целый короб глупостей, а вы, чай, меня слушаете и думаете: хакер он и есть хакер. Ну, так вы скажите же мне: что происходит в вашей милиции, если вы, майор, готовы работать против своего генерала?..

Тучи свалились за горизонт, и небо, обрадовавшись, засияло. Звезды, точно глазки маленьких зверят, опустились к лесу, весело заглядывали собеседникам в лицо. Катя не торопилась ехать на дачу к Петру Трофимовичу, — неудобно ночью будить писателя. Думала так: пусть Артур приедет на дачу первым, а тогда и они подоспеют. Объясняла Греху:

— Три года вас не было в России — это целая вечность. У нас война, но война особая; такой войны русская история еще не знала. Пушки молчат, у русских даже нет автоматов Калашникова. Ночью, под шум речей новых властителей, противник вытащил из банков главное оружие: деньги. Русские люди и по сей день не понимают, что же с ними происходит? И только самые умные и прозорливые проснулись, скликают друг друга, собираются в отряды, создают ополчение. Русские отряды теперь везде — есть они и в милиции. Старрок — власть, но конкретные операции выполняют русские люди. Он хотя и натаскивает в наше отделение кавказцев, но большинство–то пока остается за русскими. А если русские окажутся и в меньшинстве — все равно за нами будет победа; во–первых, потому что мы славяне и наш дух еще никому не удавалось сломить, а во–вторых, еще и потому, что сила не в количестве людей, а в правде.

Грех в раздумье заговорил:

— А если бы у вас было много денег — как у Березовского и Черномырдина — что бы вы с ними делали?

— Употребить на пользу деньги — это тоже проблема. Сейчас, как мне думается, деньги нужны на создание отрядов сопротивления. Россия у черты гражданской войны, нам без большой драки не обойтись: нужно создавать народную армию.

— Но в России пока еще есть армия.

— Эта армия управляется лампасниками; так у нас называют генералов. Им платят много денег, и они подобострастно смотрят в рот властителям. Командиры нужны народные, молодые, отважные. Вот этим–то командирам я бы и отдала деньги. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— А так, для своего праздного любопытства. Я с детства мечтал иметь много денег, но они мне никогда не давались. В Штатах я три года работал над проблемой так называемых «компьютерных взломов» — там такие работы поставлены на уровень государственной задачи. И я всех дальше продвинулся в этом деле. Мне даже удалось три–четыре раза «пощипать» банковские вклады, но я никому об этом не сказал. И только вездесущие два иудея Кахарский и Фихштейн каким–то невообразимым чудом пронюхали про мои операции и решили, что я уже могу крушить любые банки и перебрасывать деньги на любые адреса. Подозреваю, что они об этом насвистели и Старроку и распалили его аппетиты. Я свои работы думаю продолжать и здесь, на Радиоэлектронном заводе, где меня ждут друзья, но я очень боюсь, как бы результатами моих усилий, если они будут, не воспользовались чужеродные силы.

И потом в глубоком раздумье и как–то мечтательно продолжал:

— Мне лично деньги не нужны. Почти не нужны. Мои родители и два брата живут на Дону в Волгоградской области. Я им послал из Штатов приличную сумму, но много–то и им не нужно. А я бы хотел вернуть украденные у России деньги и отдать их обворованным людям. Мечта недостижимая, но я посвящаю ей свою жизнь.

— Ваши слова похожи на фантастику, но я вам верю. И могу сказать: деньги — это то, что у нас отняли. А в наше время деньги, пожалуй, посильнее атомных бомб. Бомбы–то не пустишь в дело, а деньгами пали по любому врагу. Против денег силы нет. Они валят с ног любого чиновника. Недаром один еврейский мудрец говорил: дайте мне деньги — и мне не важно будет, какое в стране правительство. За деньги я куплю любого министра.

— Хотел бы я делать деньги, а?.. И не печатать их на станке, а этак тихонечко зачерпывать пригоршнями в одном банке и передавать их хорошим людям. Наладил бы я насос и качал бы и качал! А?.. Вы согласны мне помогать? Без помощника в таком деле не обойтись.

— Спасибо за доверие, но только я боюсь, что часть денежек прилипнет и к моим рукам. Я ведь фабрикант и для развития дела мне нужны средства. Не боитесь?

— А чего же мне бояться? Нужны деньги, включай насос. Давай ему побольше оборотов.

— Ну, если так.

Катя подумала: «Казался глупым, а вон какая умница!» Она была уверена, что насос для перекачки денег он уже наладил, но из осторожности не говорит об этом. Так или иначе, но ей льстило доверие Греха. Впереди, на ее только что начавшемся жизненном пути, засветилась мечта, которой можно посвятить все силы. И она постарается быть полезной этому, как теперь думала, необыкновенному человеку.

— Ладно. А теперь я вам предлагаю поехать к писателю- фронтовику. Он здесь живет недалеко, и я его хорошо знаю.

— На чем же мы поедем?

— А вон шоссе. Остановим машину, и через полчаса будем на месте.

Прямиком через лес они направились к шоссе.

В этот ночной предутренний час машины из Москвы на Сергиев Посад и Александров были редки и шли они с большой скоростью. На голосовавшую парочку не обращали внимание. Грех сказал:

— В Америке от такой парочки, вылезшей ночью из леса, шарахались бы, как от чумы. У вас, думаю, к нам относятся не лучше. Я вижу вон там вдалеке огни — пойдемте пешком.

И они пошли. И шли час, или даже больше, наконец, Катя поняла, что это и есть окраины Сергиева Посада. Не доходя до них километра два, они свернули налево и по проселочной дороге пошли к дачному поселку.

Рассвет еще не начинался; наоборот небо вновь затянуло тучами, и темень сгустилась еще сильнее, чем в лесу. Катя, взявшая на себя роль проводника, была лишь один раз в этом поселке, да и то приезжала на машине и теперь решительно не знала, где они находятся. Помнила два ориентира: с одной стороны писательской дачи кладбище, с другой — недавно построенную церковь. Но где они, эти ориентиры, понять не могла. Шли наобум, наконец увидели дачу со светящимся во втором этаже большим окном. «Уж не дом ли Петра Трофимовича?» А когда подошли ближе, увидели машину и возле нее человека.

— Артур! — закричала Катя и радостно к нему подбежала.

— Я только что подъехал.

— А свет во втором этаже? Ты разбудил дедушку?

— Да, он уже поднялся. И был рад, что я к нему приехал. Я ведь не появлялся здесь несколько дней.

Катя подвела Артура к Греху.

— Вот наш гость из Америки.

— Я знаю, — сказал Артур и протянул руку.

Повернулся к Кате:

— Предполагал, что он окажется под вашим крылышком.

А Катя, недовольная, спросила:

— Откуда? Кто тебе сказал? О нем знает один лишь Старрок.

Прошли в кабинет хозяина. Катя начала с извинений:

— Вторгаемся к вам, да еще в такую рань. Мне, право, очень неудобно.

— Напрасно извиняетесь: вы с Артуром люди служивые, и если уж вам понадобилась моя крыша — значит, неспроста. А я из тех, кто может и в ополчение записаться, и в партизанский отряд вступить.

Стали знакомиться. Грех почтительно наклонил голову, представился:

— Я Олег Гаврилович Каратаев, потомственный донской казак.

Петр Трофимович обрадовался:

— Я тоже с Дона, — и скажу вам, что земляков узнаю по многим приметам, только нам свойственным. Вот, например, глаза: мои и ваши, незабудковые, — такие на моей родине у многих, а если тамбовских взять или саратовских — там уже глаза зеленые, как у кошек. И заметьте: это только у мужчин. Женщины — иное дело; они в наших краях разные, у них одной общей приметы я не заметил. Ну, да ладно: я сварил кофе, рассаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь.

Катя показала на кресло, стоящее рядом с креслом хозяина.

— Олег Гаврилович, садитесь сюда. А как вас в Америке называли? Там ведь многие лицуют имена, Иван назовется Жаном, Джоном, Иоганом, а отчество и совсем забудут.

— Да, мне там приходилось прятаться. И меня прятали, и я прятался. Делом–то я там занимался секретным: темнил, напускал туману. Теперь я на Родине, и мне ни к чему шкура хамелеона.

Майор Катя давала знать, что она все поняла и одобряет своевременный маневр американского гостя. Думала она о том, что хорошо бы для начала разместить его на даче Петра Трофимовича. Как она уже теперь понимала, Старрок будет в точности выполнять все условия Каратаева; генерал, конечно же, не захочет отпускать такое сокровище. Ведь отдай он его в руки Федеральной службы безопасности — и не видать ему этого бородатого волшебника. На него набросятся акулы, с какими он, Старрок, не может совладать, он и руку на них поднять не посмеет. Сомнут и вышвырнут, а то еще и уничтожат.

Петр Трофимович вопросов лишних не задавал, он человек деликатный и обыкновенно в беседах с незнакомыми людьми в длинные прения не пускался. По привычке писателя и умного человека он больше любил слушать, чем говорить. Здесь же, как он уже успел понять, перед ним был человек необычный, важный, и Артур вместе с его начальницей майором Катей выполняли какую–то служебную операцию. Артур, еще перед началом кофепития, успел шепнуть деду: «Дедушка, позволь этому парню пожить у нас на даче. Для меня это очень важно». И дед ответил: «Хорошо. Поселяй его в своей комнате и пусть живет».

Беседа не клеилась; все стеснялись и не знали, о чем говорить. Катя не удивилась, увидев тут хакера совсем другим, чем был он там, на даче Старрока. Генерала он не уважал, знал ему цену и в отношениях с ним чувствовал себя хозяином положения, потому и позволял себе балагурить и даже вышучивать собеседников. Может быть, он этой своей тактикой расставлял по местам действующих лиц, давал понять, что хозяин там он и просит всех помнить об этом. Здесь же он сидел рядом с человеком, который был независим и имел высшее положение в обществе. Писатель, если он пользуется успехом в народе, не имеет себе равных ни по чину, ни по положению. В юриспруденции есть такая формула: авторитет власти и власть авторитета. В свое время Лев Толстой не имел никакого чина, но власть его авторитета была выше, чем власть царя Николая. Недаром же говорят: «Поэт в России больше, чем поэт». И, может быть, всего этого не знали Катя и Олег Гаврилович, но чутьем они понимали масштаб личности хозяина дачи.

Напряженность, царившую за столом, разрядил Петр Трофимович:

— Ну, ладно, ребята, — сказал он, поднимаясь из–за стола, — вы тут располагайтесь, а я пойду в лес погуляю. Заодно и подумаю на досуге. Мне, знаете ли, приходится общаться с персонажами лежащей вон на столе и ожидающей своего окончания книги. А персонажи — народ прихотливый, они тишину любят. И чаще всего являются ко мне на прогулках по лесу.

Взял стоящую у камина суковатую палку, подаренную ему живущим здесь же в поселке писателем Шевцовым, и пошел к выходу. У калитки он встретил Халифа; тот разглядывал машину, пытался узнать, кто приехал к соседям. А Трофимыч, завидев его, поднял палку:

— Аркадий! Ты за кем шпионишь?

— Трофимыч, не делай из меня идиота. И какой я тебе шпион? Машина шла по улице, и я проснулся. Долго лежал и не мог заснуть. И решил узнать, кто это в такую рань едет по улице и не дает мне спать.

— Ну, ладно, пусть будет по–твоему, но у меня такое впечатление, что ты и ночью не спишь, а все думаешь: не приехал ли к нам еще какой–нибудь олигарх. Он мне обещал собрание сочинений оплатить, а уехал и след его простыл. Неужели люди, которые вдруг стали всемогущими, могут так сорить словами?

— Выпустит твои книги олигарх. Он и Регине обещал оплатить тираж ее книги. Регина сейчас в Москве. Они с Татьяной устраивают все эти дела. Ты же знаешь, олигарх зовет куда–то с собой Татьяну. Если она поедет — то хорошо. Быть возле таких денег — ого–го! Регина против, а я говорю: «Ты сумасшедшая! Если уж есть возможность коснуться пальчиком миллиарда, почему бы это не сделать?..»

— А я понимаю Регину. Таня — девица, и чего ей делать возле такого чудовища?

— Хо! И он туда же: чудовище! А скажите: миллиард — тоже чудовище? Если бы я имел хоть кусочек от миллиарда — так бы я жил?..

— Ну, ладно, ладно, ты в дом–то не ходи. Там молодежь, они встретили моего племянника — приехал из Елабуги, пусть побудут одни. А мы пойдем в лес, погуляем.

Трофимыч придумал племянника на ходу, и сам удивился своей прыти. Он сразу понял, что майор Катя и Артур его скрывают, и пусть он для жителей поселка, и для местных писателей, и для Халифов будет его племянником.

— Племянник? Из Елабуги?.. А где она, эта Елабуга: в Африке на реке Лим–по–по или в Австралии у Южного полюса?.. Это ведь чертовски интересно, если человек из Елабуги! Я пойду…

Но Трофимыч схватил его за руку:

— Не ходите, я вам говорю! Что вы за человек? Не можете побороть своего врожденного любопытства.

— Трофимыч! — вскричал Халиф. — Опять за свое, моя национальность тебе не дает покоя.

— Национальность? А при чем тут твоя национальность?

— А кто мне говорил, что евреи любопытны, как сороки. В последнее время ты слишком много говоришь и пишешь о евреях. Как Эмиль Золя, который написал роман «Деньги». Он тоже о евреях. Или Иван Франко. И тот свихнулся на евреях.

— Гоголь тоже писал о евреях, Янкеля из «Тараса Бульбы» помнишь? А Тургенев со своим рассказом «Жидовка»? А Лесков, Салтыков — Щедрин, Достоевский, Куприн, Есенин?.. Писатель, если он большой и честный, обязательно напишет о вашем брате.

— Да, да, напишет, пиши и ты, но еще недавно такого не было. Берия не любил, когда шевелят национальность, а теперь позволили.

— Да, вы же сами отменили цензуру. Пришли к власти и отменили. Ваш пьяный президент, едва заскочил в Кремль, так и объявил: берите суверенитета, сколько можете. И говорите о чем угодно — теперь все можно! Демократия! А?.. Разве не вы это придумали? Вы!.. Вы это, конечно, придумали для себя, но при этом забыли, что в России еще живут и кое–какие другие национальности, — русские, например. Они с вами за компанию воспользовались таким правом. А теперь вам не нравится, вы уж задумались: как бы прихлопнуть эту самую свободу слова. Но поздно! Рты растворили настежь! Книги о вас написаны! Раньше вы русских месили, а нынче и за вас принялись. В России выходит больше тысячи патриотических газет, — пока малыми тиражами, да выходят! А если все–таки вам удастся газеты прикрыть, в ход пойдет листовочная стихия. Это будет море, океан! А там и заборная публицистика в глазах запестрит. Я вчера сижу у окна электрички, а на подходе к платформе «Тайнинская» на бетонном заборе аршинными буквами выведено: «Лужков — Кац».

— Лужков–то?.. Он русский!

— Я тоже думал: русский, ан, выходит, Кац. За день–то по Ярославской дороге тысяч двести проедет, и каждому по глазам ударит: «Кац!»

— Ну, и что с того?.. — вскричал Халиф и остановился, машет руками, брызжет слюной: — Ну, Кац, Кац!.. А я Халиф. Так и что?..

— И я говорю: так и что?.. Но только я‑то спокойно говорю, а ты вон как раскипятился. Ужалило тебя. С чего бы это? А между тем, вы так хотели, чтобы все было дозволено. Вот и этому сатирику дали право. Пришел он ночью с ведром черной краски, да и создал свой шедевр. Свои романы я ныне тысячным тиражом выпускаю, — пока–то они пройдут в толщу масс, а он трудился минут десять, а читателей двести тысяч получил. А мой сосед в вагоне сказал, что эта живопись и в субботу красовалась, и в воскресенье, и еще, может быть, с неделю повисит. Читателей–то больше миллиона будет. Я помню, как ваш Ельцин взялся крушить заводы и фабрики, да людей голодом–холодом вымаривать, так эта самая заборная сатира и пошла его стегать. Два–три месяца не прошло, как его уж весь русский народ презирал. Сами вы признавали: рейтинг его до трех процентов упал. И сейчас он пьяный да больной валяется на свалке истории и рядом с ним его соратники: Гайдар, Бурбулис, Черномырдин…

— Рейтинг упал, а во второй раз в президенты выбрали.

— Никто его не выбирал, и вы это лучше меня знаете. Результаты голосования вы рисуете, как этот гениальный художник нарисовал два слова.

Лесная тропинка вывела их на зеленеющее хлебами поле, и приятели повернули назад, пошли краем леса к поселку. Над крышами домов вылетело раскаленное докрасна светило. Впереди в ложбине загорелся край небольшого озера. Халиф, бледный от волнения, остановился, сказал:

— Трофимыч! Хватит каркать! Скажи лучше, что мне делать? Такие–то слова не только ты один говоришь, я их и дома от Регины слышу, а недавно и Татьяна к ней подключилась: дуэтом запели. Таня рвется фамилию поменять, материнскую хочет взять. От вас только и слышишь: власть забрали, власть забрали!.. Березовскому плевать на ваши стоны! И за кремлевскими стенами вас никто не услышит. Мне за них приходится отвечать! Но я‑то власть у вас не забирал!

— Ты–то власть не забирал, а вот я остался без гонораров. Книги пишу и печатаю, а деньги за них не получаю. Продадут тираж, пятьдесят тысяч рублей выручу, но столько же мне на очередную книгу нужно. Вся семья моя на картошку села! Русских каждый год полтора миллиона вымирает. А те малютки, которых могли бы родить наши женщины, и не рожают? Так что же я, по–твоему, молчать должен?.. Меня и так уж кое–кто предателем называет.

— Тебя предателем? Это за что же?

— А в последнем романе, — ты его еще не читал, — я тебя изобразил, — под другой фамилией, конечно, — и сказал, что ты хороший парень и мы с тобой приятели. Так критик и воззрился на меня: дескать, хорошего еврея нашел! И привел такую арифметику: если каждый русский назовет хотя бы одного хорошего еврея, так их, хороших, будет сто пятьдесят миллионов. А?.. Что ты на это скажешь?.. Молчишь. Ну, так я тебе скажу: еврей хорошим только в Израиле может быть, а среди других народов он всегда остается евреем.

Трофимыч говорил и говорил; он словно бы забыл о своем собеседнике, о том, как ему больно слышать такие откровения, но Трофимыч говорил правду, а Халиф хотя и не обладал талантом поэта, но человек он был не глупый и зла на Трофимыча не копил. Знал, как его любят Регина и Татьяна: он был почти родным, и Аркадий также по–своему любил Трофимыча и частенько сам провоцировал такие диспуты. Ему с больной ногой было трудно поспевать за Трофимычем, но он шел и шел, и готов был без конца слушать этого большого, умного человека, которого многие критики, и даже из евреев, признавали за крупного русского писателя.

Но продолжать дискуссию было уже некогда: они подходили к калитке. Трофимыч, подавая Халифу руку, сказал:

— Пойду работать. Я вчера мало написал, за мной сегодня полторы нормы. Вечером, если приедут Регина с Таней, заходите.

Неприятно было слышать такое Халифу, но Трофимыч ясно дал понять, что одного его он не ждет. И словно бы в оправдание, пояснил:

— Надоело мне с тобой спорить, Аркадий. Я отдохнуть хочу, а ты непременно ворошишь политические темы. Тебе бы в думе заседать. В следующий раз мы тебя выберем. Вас и там теперь большинство. Один лишний еврей погоды не изменит.

И скрылся за калиткой.

Ребята, оставшись одни, приступили к деловой беседе. Артур объявил, что дедушка предоставляет кров Олегу Гавриловичу…

— Зовите меня Олегом, — сказал Каратаев. — Мне еще нет семидесяти.

— Хорошо. Я вам, Олег, предлагаю свою комнату, — она тут, рядом с кабинетом деда. Там есть компьютер, магнитофон, немецкий радиокомбайн и много кассет. Компьютер, как видите, есть и у дедушки. Не знаю только, как мы наладим вашу охрану…

— А никак! — прервал его Олег. — С государством никакая охрана не справится. А государство у вас, как я давно понял, это Старрок. Ему я нужен, так пусть он и охраняет.

— Вы говорите верно, — согласилась Катерина. — Но если государство это Старрок, то Старрок это мы: я и Артур. А поскольку внутри старроков идет глухая и все глубже закипающая война, то это и значит: без охраны вас не оставят.

— А если я скажу, что никакой способности половинить банковские вклады у меня нет, а это только плод больной фантазии Фихштейна и Кахарского, что, между прочим, и есть сущая правда?

— Говорить можно, но вам никто не поверит, — сказала Екатерина. И сама тут же подумала: «И я вам не верю, а вы хотите, чтобы в это поверил Старрок».

— А знает ли Старрок или будет ли он знать, что я здесь живу?

— Не знает! — заверил Артур. — Он и вообще не знает, что мой дедушка — писатель. Из моего начальства это знает только вот она — Екатерина Михайловна.

Майор Катя заметила:

— Старрок если и узнает ваш адрес, то никому не скажет. Он попытается скрыть вас от всего мира и оставить только для себя. Но давайте решим: насколько важно нам прятаться от генерала?.. Он же будет наседать и от меня не отстанет.

— С генералом я буду открыт, как и с Мишей Кахарским и Сеней Фихштейном. Они мое главное прикрытие и защита. Эти два молодца вырвали меня из железных лап начальника военной базы. Я устроил им по сто тысяч долларов, и они готовы за меня век молить своего бога Яхве. И я понимаю: стволами Калашникова они меня окружат. Но пусть уж лучше эти стволы будут в ваших руках, чем в каких–нибудь других.

Екатерина задумалась: ее смущала информация Артура о том, что Автандил знает о пассажире, которого встречали в аэропорту люди Старрока. Но известно ли ему, что за птица Олег Гаврилович?

Взяла сотовый телефон, набрала номер.

— Лида! Я тебя разбудила? Ничего. Нам с тобой придется много работать. Разбуди генерала. А?.. Спит крепко? Ничего. Ему тоже придется поработать. Разбуди и сунь ему в руки телефон. Я буду с ним говорить.

Через минуту продолжала:

— Господин генерал! Это я, Катя. Грех не захотел жить у вас, но охотно будет с вами работать. Признает вас за единственного хозяина. Он надежно укрылся, и вы не пытайтесь его искать. Ему нужна свобода и тихая мирная жизнь. В других условиях он не сможет работать. Да проснитесь же вы, наконец! Я сейчас поеду в милицию, а вы узнайте, откуда о нашем хакере пронюхал Автандил?

Артур и Олег Гаврилович слушали Катю с нарастающим интересом; они не могли понять природы ее тона, ее неженского натиска и даже как будто бы несвойственной для нее наглости. Генерал все–таки! Начальник милиции, а совсем недавно был заместителем министра. Уж нет ли между ними каких–либо личных отношений?

И для Артура, и, особенно, для Олега Катя оставалась большой загадкой: была какая–то пропасть между ее чисто женской внешностью и отвагой человека, способного на любой отчаянный шаг. Для нее, казалось, не было границ и препятствий в стремлении к намеченной цели. Клокочущая энергия дышала в этом юном прелестном создании. Олег, которому было уже за тридцать и он, естественно, повидал на своем веку женщин, впервые встретил такую, которая смущала его мужскую природу, чем–то обезоруживала и побуждала держаться на расстоянии. Вот тот самый случай, где годится русская пословица «На бешеной козе не подъедешь». И если это впечатление лишало Артура всякого желания думать об амурах, хотя, как он полагал, Катя была того же возраста, что и он, для Олега же, умеющего проникать в непролазные дебри компьютера, Катя явилась существом таинственным и все более загадочным. В одном сходились Артур с Олегом: Кате можно верить, она не подведет.

Солнце едва поднялось над золотыми куполами Сергиево- Посадской лавры, когда Катя выехала из дачного поселка и на скорости сто двадцать — сто тридцать километров полетела в Москву. В милиции она застала Автандила лежащим в своей тайной комнате и стонущим от боли в голове. То место, по которому его ударил кто–то из его соратников, распухло и сильно болело. Он схватил Катерину за руку и, всхлипывая как ребенок, говорил:

— Не бросай меня, Кэт. Мне плохо. Я дам тебе дэнег на твою фабрику — ты только нэ бросай, а зови сюда доктора, профессора — много профессоров — пусть лечат!

— Собирайтесь! Я повезу вас в больницу.

— Нэт! — приподнял на подушке голову и завращал страшными глазами Автандил. — Нэ надо в больницу. Зачем больница, если сюда приедет любой профессор и даст лекарство.

И полковник уронил голову на подушку.

Катя не знала, что верный человек сообщил ему по телефону о готовящейся над ним расправе. Паханы его чеченской мафии не хотели простить ему дикой жадности: все деньги от продажи русских рабов он закладывал себе в сейф, и решили от него избавиться. Ждали только случая, когда он вылезет из своей берлоги, то есть выйдет из милиции. И он не выходил. Даже в больницу не хотел ложиться. И не подпускал к себе больше чеченцев. К нему могли входить только Старрок, подполковник Тихий да Катя.

Екатерина не настаивала; наладила ему свежую примочку, которую выписал доктор, дала утреннюю порцию лекарства и заказала в буфете завтрак. Автандил приободрился. Гладил своей горячей рукой руку Екатерины и как–то плаксиво, едва сдерживая истерию, говорил:

— Нэ знаю, пачему, но я смотрю на тебя, как на вершину горы Казбек, что у нас на Родине, и мне становится легче. Вот и сейчас… ты пощупай мою голову: опухоль стала меньше. Как ты пришла, она стала меньше.

Катя села в кресло у его изголовья. Слышала сердцем, что он хочет сказать ей что–то важное, и молчала, не хотела путать его мысли, побуждала к дальнейшим откровениям.

Автандил торопился:

— Катя! Катуш!.. У нас мало времени. Жизнь так устроена: летит как водопад. И меня, и тебя хотят убить. Худые люди всегда бывают жадные. Им всегда мало. Они думают, у меня много денег, и ждут больше, больше. Но это ладно. Переживем. К нам с тобой из Америки пришла новая беда: хакер прилетел. Ты знаешь, что такое хакер?.. Нет, ты не знаешь. Откуда знать, если ты женщина. У нас женщины совсем ничего не знают. Им и не надо знать, а тебе — надо. Хакер — это такой человек, который может взять деньги из любого банка и дать тебе. А?.. Ты теперь понимаешь, что такое хакер?.. И ты поймешь, почему его встречал Старрок. Хакер нужен стране, всем людям, а его забрали к себе Старрок и Трофимов. А?.. Это тебе чего–нибудь говорит?..

— Старрок — начальник милиции, ему поручил Трофимов. Все ясно.

— А–а–а… дэвка!..

— Я не девка, я женщина, — возразила Катерина.

— Ну, женщина — все равно — дэвка! Старрок, Трофимов положат хакера в карман. Ты этого хочешь?..

— Я хочу, чтобы хакер, если он уж умеет распоряжаться банками, служил нашей Родине, России.

— А–а–а!.. — застонал, как от зубной боли Автандил. — Родина, Россия… Это слова, как жил белый бычок. Ваш дедушка Крылов сказки детям рассказывал.

— Крылов писал басни.

— Сказки, басни — есть разница? Да?.. На свете есть деньги, а больше ничего нет. И еще квартира, а еще дача — вот это есть, а басни?.. Они нужны тебе?.. У тебя фабрика — она тоже есть. Но к ней нужны деньги. Много денег! Возьмем их у хакера.

— Да как же мы их возьмем, если хакер попал в распоряжение Старрока и Трофимова. Его закроют, будут охранять, и мы к нему не попадем. А если и попадем, как же у него попросишь деньги? Что он о нас подумает?..

Автандил сбросил одеяло, сел на диване. Из–под халата видны были волосатые, как у обезьяны, ноги. Повязка на голове сбилась, обнажив лысеющую со лба и смазанную йодом ушибленную голову. Вылезшие из орбит глаза страшно вращались, губы пересохли.

— Дэвка!

— Я не девка, а майор Екатерина, как вы обычно меня называете.

— Ладно. Майор. Сегодня майор, а завтра будешь полковник, а я — генерал. И ты будешь говорить: господин генерал, позвольте войти! И я тебе буду говорить: входите и садитесь вот сюда, в кресло у моего стола. Но для этого…

Он больно схватил ее за руку, потянул к себе. Брызжа слюной в ухо, зашипел:

— Тихо! Надо говорить тихо.

И оглядел комнату — стены, потолок.

— Жучки! Они везде! Ты знаешь? У тебя в кабинете тоже жучки. Их ставит Старрок. Он хочет все знать, все слышать. Но Автандил тоже не дурак. Автандилу из Англии привезли много жучков, я тебе их дам. Но только ты не ставь их у меня.

— Вам нужны жучки, а мне–то зачем?

— Ах, дэвка! Ты молодая и ничего не знаешь. Я узнал такое, что мы с тобой…

Он снова оглядел комнату. И зашептал со свистом:

— Я узнал секрет, страшный секрет! Старрок скоро нас уволит. Ему не нужен отдел борьбы с организованной преступностью. Больше нэ надо ни с чем бороться. Эта борьба дает мало денег, а ему нужно много. Он хочет быть богатым; таким, как Гусинский и Абрамович. И нам покажет на дверь. Но я знаю, как его умыть.

— Умыть?

— Да, умыть. Кинжалом немножко резать и умывать. Хакер был его, а станет наш. Тебе нужны деньги, и я их тебе дам, а ты мне дай хакера.

— Откуда же я возьму… этого хакера? Я его и в глаза не видела!

— Ой, ой, ой… нэ надо! Автандил не такой умный, как Старрок, но все знают, что я похож на Сталина и так могу чик–чикать своих друзей, как это делал Сталин. Таких мудрых людей, как живут на Кавказе, нет и в Кремле, где даже Ельцина делали трезвым и умным. Старрок еврей, а все евреи — трусы. Ему надо показать нож и повертеть под носом, он тогда поднимет руки и будет тихо плакать.

— Но кто же ему покажет нож? Я, что ли?..

— Найдем. Такие люди есть у меня. Ты только палуби хакера, и он будет наш. Я знаю, что Старрок говорил Трофимову. Он говорил: приставлю к нему Екатерину и он будет у нас в кармане. Приставлю! Ты меня слышишь?.. Значит, хакер уже у тебя. Я знаю: ты все можешь. Любой мужик, если на тебя глянет, он уже не мужик, а баба. Ничего не может. Я тоже ничего не могу. Когда ты ко мне приходишь, я ничего не могу. И хакер тоже… Он же мужик!..

Екатерина поняла: дальше ей отпираться не стоит. Ей остается повести двойную игру, но как это делать? Она пока не знала. Старрок — начальник, за ним вся сионистская рать, но и Автандил ведет за собой колонну, сплоченную, как стальной кулак, готовую любому отсечь голову. Автандил не однажды ей намекал: с ними и мэрия столицы, многие важные чиновники в министерствах и Кремле. А уж в милиции–то, во всех отделениях, все больше становится чеченцев. Такова стратегия чиновников–сионистов: как Ленин в свое время делал ставку на латышей, так теперь «отцы отечества» подтягивают в столицу и во все другие русские города иноверцев; их–то в судный час легче поднять и бросить на подавление основной массы народа. Такую линию в Германии вел многие годы канцлер Коль, и сейчас в Берлине азиатов, арабов и евреев едва ли не больше, чем немцев. Консервативные и аполитичные арийцы не заметили, как снова очутились в мешке чужеземцев. Париж тоже не принадлежит французам. Такая же участь ожидает Москву. Но этот процесс особенно бурно протекает в Америке: там в Вавилон превращается вся страна. И оттого жизнь в американских городах, особенно в больших, становится невыносимой. Белые состоятельные люди даже детей не хотят учить в школах; отправляют их в монастыри.

— Ну, хорошо, — в раздумье заговорила Екатерина. — Нож и всякие кровавые дела я отвергаю. Предлагаю вам с генералом заключить союз, а я позабочусь, чтобы хакер работал и на вас, и на генерала. Но вот что я уже узнала: хакер только работает над проблемой тайной переброски денег из одного банка в другой. Он этого делать пока не умеет.

— Ты, дэвка, идиота из меня не делай! Он может качать туда–сюда миллиарды!

— Я майор, а не девка.

— Ладно, ладно. Ты — дэвка…

— Майор!

— Ну, майор. Но ты женщина. У тебя слабое сердце, и рука дрожит. Хочешь союз? Но ты…

Он снова больно захватил руку Екатерины и зашипел, как кот на собаку:

— Ничего не говори генералу. Ты будешь молчать. Хочешь жить — молчи, не будешь молчать — крык!..

Он чиркнул пальцем по шее. И продолжал:

— За мной вся сила гор. Настоящая война не там, в горах, а здесь, в Москве. И ты попала в засаду. Только я тебя могу спасти. Будешь молчать — спасу. Слышишь, дэвка! Иди и работай. Только на меня работай. Автандил любит друзей, но если за спиной у него будет сверкать нож… Автандил не знает пощады. А теперь иди. У тебя есть сотовый телефон — звони Автандилу. Все время звони, каждый день.

И как раз в этот момент зазвонила ее «труба» — так называют сотовый телефон. Генерал требовал ее к себе в кабинет.

— Это кто — генерал? — весь напружинился полковник.

— Да, генерал.

— Хорошо. Ты иди. И — ни слова!

Катя кивнула и вышла.

Генерал встретил ее словами:

— Хорошо, хорошо! Если он не хочет жить у меня — это его дело. И что он от меня побежал — будто я участковый, а он мелкий воришка, — тоже его дело. Как говорят в Одессе, в церкви тоже иногда храпят. Но вы скажите мне еще раз: он уже это сказал, что будет со мной работать? И только со мной.

Старрок ходил вокруг своего стола, двигал туда–сюда кресло, ногой задел за шнур телефона и чуть не упал. Он был небрит, волосы стояли торчком, — кажется, он забыл их расчесать. Но главные перемены случились на его лице: нос заострился и будто склонился набок, нижняя губа дрожала, а верхняя напряглась и как–то сжалась. Он был бледен.

Катя острым наметанным глазом все это разглядела и поняла: Старрок у нее в кармане. Он теперь будет трястись, как в лихорадке: ему засветили миллионы и их видение заслонило от него весь свет. Когда она вместе с подполковником Тихим, руководившим почти всеми операциями по задержанию с поличными групп преступников, завершала очередное дело, она видела, и знала, и слышала каждой клеткой своего существа, как Старрок, а вместе с ним и Автандил качали взятки из заинтересованных сторон и одного за другим отпускали преступников. Мафиози снова попадали на свободу и продолжали свои дела. И их затем долго не трогали, но проходило время, и на них снова производился налет. Генерал и полковник напоминали стервятников, сидящих на соседних деревьях и выжидающих добычу. И как только им бросали жертву, они кидались на нее и рвали на части. И трудно было понять, кто сильнее: генерал или полковник. Одно было ясно: за их плечами стояли другие стервятники, и те, другие, были тоже кровожадны.

Наконец, пришел час для майора Кати. Она поняла: можно терзать и мучить генерала и полковника, можно водить их за нос, а можно и столкнуть лбами… Вот только бы не ошибиться. Сейчас она ничего не скажет Старроку, не откроет адреса хакера, а сам он ни о чем не узнает, да ему и не надо знать. Ведь Грех сказал: будет на него работать и его единственного признает за хозяина. Олегу это тоже удобно, и генерал хорошо понимал своего будущего благодетеля. Вот только что он скажет Трофимову?.. Но и тут не было особых затруднений: генерала Трофимова они тоже возьмут в пай, а уж как там крутиться важному чиновнику, кому он будет давать взятки — его дело.

Комфортнее всего чувствовала себя Катюша. Она сейчас посматривала на дверь и думала: не войдет ли ее напарник по делам и верный друг подполковник Тихий?

— Вы спокойны, будто у вас остановилось сердце. Вы деревянная, железная!

Генерал стоял перед ней в позе провинившегося мальчика и сверлил воспаленными глазами.

— А мне нечего волноваться. За хакером я бежала по лесу, но он длинный и быстрый, как олень; разве его догонишь? Мне было плохо, я сидела ночью в лесу и плакала, но вдруг зазвонил телефон. Это был хакер. Его голос был так приятен, и он говорил мне любезности, обещал служить только мне, а вам велел передать, что признает вас за хозяина, но при одном условии: не ищите его и выполняйте его маленькие поручения.

— Буду, буду! Так ему и скажите. Он знает меня, а я знаю его. И еще немножко его знает Трофимов. Но с этим я разберусь сам. А вы мне скажите: этот горный шакал Автандил не пронюхал о нашем хакере?

— Думаю, что пронюхал, — спокойно сказала Катя.

— О–о–о! — застонал генерал. — Вы ему сказали?

— Ну, что вы? Я же не дурочка. Но он так расстроен, — что–то знает. Не хотел отпускать к вам.

— Но откуда?

Катя стала оглядывать стены, потолок, заглянула под стол.

— Что вы ищете? — испуганно завопил Старрок. — Шашку тротила? Бомбу?..

Катя невозмутимо и ангельским голоском говорила:

— Бомба потом будет, тротил — тоже… Если в дело идут большие деньги…

Она снова смотрела на потолок, оглядела стены…

— Но что вы ищете?

— Вас подслушивают. Жучки поставили.

— Жучки? Меня?..

— Да, вас. Мне как–то полковник говорил, что в Англии можно приобрести такие крохотные жучки.

И она снова смотрела, смотрела… Теперь и генерал обшаривал глазами стены, потолок. И полез под стол. А потом стал осматривать люстру…

Майор Катя встала в стойку смирно. Подчеркнуто вежливо и почтительно сказала:

— Господин генерал! Позвольте идти?…

И, не дожидаясь ответа, вышла. На устах ее гуляла озорная улыбка.