Похищение столицы

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пробудилась Катерина ночью, в комнате, освещенной голубоватым светом луны. Луна была полной, выглядывала из–за листьев каких–то деревьев, высвечивала сетку, которой были зарешечены два окна.

«Где я?.. Что со мной?.. Где Олег?..»

Вопросы эти подняли ее над подушкой, и она услышала шум в голове, болезненное кружение. Вспомнилось все, что произошло на аэродроме. И вдруг ясно, с физически ощутимой зримостью поняла все, и даже представила, как сует ей Автандил под лопатку иглу с желтоватой жидкостью, от которой временно наступает потеря сознания. У нее в сумочке лежит коробочка с дюжиной «заряженных» игл, — их дал ей Автандил на случай, если кого придется уложить на несколько часов.

Нащупала над карманом жакета мини–телефон: то ли пуговица, то ли брошка. Хорошо, что не сняли и никто не догадывается, что это за зверь у нее на жакете. Пошарила в сумочке: там, среди мелочей женского туалета, лежит еще один, запасной аппаратик. Хотела позвонить маме, Старроку, Тихому или Артуру, но раздумала. Вдруг как ее подслушивают? Попыталась встать — голова кружилась. Слегка поташнивало. Лежала, смотрела в потолок, думала. Настроение было самое удрученное. Не знала, где Каратаев. Но чутьем разведчицы понимала: за границу его не увезли. Была уверена, что органы и милиция подняли все силы и контролируют дороги, поезда, аэропорты. И еще высчитывала, как далеко могли ее, или их с Олегом, завезти от Внуково. Яд иглы действует пять–шесть часов, — значит, дальше чем за двести–триста километров не увезли. А скорее всего, они на даче Автандила и Олег здесь же, где–то рядом. Вспомнила рассказ полковника о каком–то совхозе, у которого он купил гектар земли с дубовой рощей на склоне, а под склоном бежала небольшая речушка. Интересно, знает ли о его даче Старрок?..

И снова ей захотелось позвонить Старроку, но осторожность взяла верх и она решила как следует оглядеться.

Луна сползла в нижний угол окна, и в комнате стало темнее. В душе воцарялось успокоение, думалось ей, что с ними ничего не случится, что Олег, такой находчивый и сообразительный, найдет средство ей помочь. Ему–то уж наверняка они ничего не сделают. Он всем нужен живой и здоровый, и те, кто их похитил, наверняка неглупые люди и сделают все, чтобы создать для него хорошие условия. А Олег, думала она со сладостным чувством удовлетворения, не может обрести душевный комфорт, не зная о моем положении, не будучи уверенным в том, что я нахожусь в безопасности.

Катерина имела ту счастливую особенность, что в любых обстоятельствах искала не минусы своего положения, а плюсы и быстро их находила, и тотчас же, ухватившись за них, тянула и тянула себя из бездны, плела все новые кружева своего спасения и, наконец, обретала такое состояние духа, которое помогало ей бороться и побеждать.

Успокоившись, она скоро заснула. А проснулась при ярко светившем солнце и, оглядев комнату, увидела прекрасную мебель, большой ковер посредине комнаты, круглый стол и на нем в хрустальном графине букет разноцветных полевых цветов.

Голова почти не болела, и лишь далекий тонкий звон слышался в ушах. Подумала: «А уж это вот тебе, Автандил, даром не пройдет». При своей безбрежной доброте и жалостливости Катерина умела быть мстительной.

На койке она лежала нераздетой; это обстоятельство ей понравилось. Было бы хуже, если бы ее кто–то раздевал.

Поднялась, прошлась по комнате, заглянула в одну дверь — там была другая комната, видимо гостиная, заглянула в другую: тут были ванная и из нее дверь в туалет. Оглядела потолки, стены — подумала: отсюда можно говорить по телефону. Набрала цифры домашнего телефона. На испуганный вопрос матери «Где ты?» тихо ответила: «Не волнуйся, со мной все в порядке. Позвоню тебе позже».

Позвонила Старроку. Его вопросы и восклицания не слушала, тихо проговорила: «Меня спрятали на даче. Об Олеге ничего не знаю».

Вышла из ванной, прошла в гостиную. В углу комнаты разглядела небольшую дверь; прошла в нее: здесь кухня, газовая плита, холодильник, шкаф для посуды.

Все обошла, осмотрела, снова зашла в ванную. Здесь нашла свежие полотенца, мыло, шампунь — все необходимое для туалета. И дверь изнутри закрывалась.

Встала под душ и долго, с наслаждением мылась. А затем растиралась полотенцем.

Лицо от инъекции паралитической жидкости мало изменилось; только румянец на щеках алел пуще прежнего да глаза горячечно блестели. Но это могло быть и от волнения, от нетерпеливого желания скорее узнать судьбу Олега и то, как дальше будут развиваться события.

Где–то внизу послышались шаги, мягкие, неторопливые. Вначале раскрылась дверь на кухне, а затем и в гостиной. На пороге появилась грузинка лет пятнадцати. Не поднимая на Катерину глаз и не поздоровавшись, робко проговорила:

— В десять часов вас будет ждать в столовой полковник.

— А где столовая?

— Я за вами приду.

Повернулась и скрылась за дверью. Речь чистая, даже без акцента; видно, выросла в Москве или другом русском городе. До десяти часов оставалось сорок минут, и Катя хотела звонить Старроку, но решила подождать, выяснить, где находится дом, в котором ее заперли, что с Олегом.

Прошла в ванную и здесь тщательно привела в порядок прическу, ногти. Косметикой она не пользовалась, даже брови и ресницы черным карандашом не подводила. Внимательно разглядывала девиц, которые щедро уснащали свое лицо красками и белилами, и почти всегда находила, что «рисуют» они свое лицо зря: молодые лишают себя неповторимой прелести обаяния юности, а те, кто уже в возрасте, придают лицу неестественность выражения. Катя была хороша своей изначальной сутью, и всякое вмешательство могло лишь испортить столь изумительное создание природы.

За пять минут до десяти набрала телефон Старрока и включила свой аппарат на прослушивание и записывание. Знала, что лента рассчитана на три часа беспрерывной работы, была уверена, что генерал в это время обязательно появится в своем кабинете.

В десять пришла грузинка и повела ее вниз по сияющей лаком и живописно отделанной лестнице. Вначале они вошли на веранду, а с веранды прошли по коридору, освещенному двумя люстрами, а уж отсюда попали в большую комнату, где у празднично накрытого стола в парадном мундире милицейского полковника стоял Автандил, а в кресле у стены под портретом какого–то старого грузина сидел Каратаев. Он был спокоен и улыбался. В первую минуту Катерина испытала бурный порыв радости и чуть было не кинулась к нему в объятия, но его спокойствие и благодушная улыбка ее охладили, она лишь сказала:

— Здравствуйте, Олег Гаврилович!

Он поднялся и порывисто схватил ее за плечи:

— Я безумно рад, что вижу вас собственными глазами!

— А какими же глазами вы должны были меня увидеть?

— Не знаю, какими глазами я мог еще вас увидеть, но то, что вижу вас собственными глазами, и здоровой и невредимой, радует меня безмерно.

Катя на полковника не смотрела; давала понять, что не намерена прощать ему коварного укола. Стояла возле Олега и не поднимала глаз на полковника. А он заговорил тем характерным неспешным говором, который отличал от всех народов мира, и от грузин в том числе, вождя мирового пролетариата.

— Я ваш начальник, и вы не хотите со мной здороваться. Это невежливо, но я вам прощаю. Прошу садиться, будем завтракать.

Полковник сел во главе стола, а Каратаев и Катя расположились поодаль. Стол ломился от обилия яств.

Автандил говорил:

— У нас нэт времени на церемонии; я буду краток. Вы должны решить, с кем вы, господа?

Ответила Катя:

— Мы служим государству, русскому государству.

Наступила пауза, после которой полковник спросил:

— Вы все сказали?

— Да, все.

— Другого ответа я от вас не ожидал. Вы дэвушка молодой и не могли давать другой ответ. А я вам скажу: государства русского, российского нэт! Народа русского тоже нэт. В Москве есть две силы и одна из них скоро победит.

— Это какая же сила должна победить? — почти выкрикнул Олег.

Полковник продолжал спокойно есть. Отвечать не торопился. И потом, не поднимая глаз на собеседников, тихо проговорил:

— Победит та сила, которая держит в руках продовольствие. Пойдите на московские рынки и посмотрите: кто держит в руках продовольствие?.. Если у вас есть глаза, вы должны были видеть, что тряпками торгуют русские, а продуктами — кавказцы. Без тряпок я прожить могу, а без хлеба, масла, овощей, фруктов вы можете прожить?.. Можете?.. Вот так. Продовольственные рынки у нас. И престижные, элитные дома, которые строят русские люди в Москве, Петербурге, во всех других городах России, — они строят для нас. И Москва уже давно перестала быть столицей России; она — Вавилон! Раньше говорили: Москва — большая деревня, теперь говорят: Москва — большой аул. И Крым, и Черное море, и Каспий с несметными залежами нефти — и это все наше. Алиев, Шеварнадзе, Масхадов, Аушев — владыки мира, который в начале века назывался Россией. Мы потихоньку заберем у вас все, а вам оставим только черные работы и голодную жизнь. А еще у вас до конца дней останется надежда, что есть еще на свете государство русских. Без надежды человек не живет.

— Я жил в Америке, — мирно заговорил Каратаев, — и там все уверены, что власть в России принадлежит евреям. Евреи, конечно, страшный народ, но они хоть головы не режут, как чеченцы. Уж лучше нам с майором Катей генерала Старрока поискать, чем идти в услужение к кавказцам. К тому ж все ваши сородичи с утра до ночи толкутся на рынках — вам недосуг заниматься государственными делами. Вас нет в армии, в Думе, в Кремле. Да и в Москве–то хотя мэр Лужков, он же Кац, и понастроил для вас фешенебельных домов, но все равно вас мало, и сидите вы у нас на шее до первой бузы, а как буза начнется, вас как ветром сдует из московских рынков и со всех столичных улиц.

Каратаев говорил спокойно, мирно, он явно издевался над полковником, но Автандил, ослепленный ощущением своей силы, не замечал тонкой иронии собеседника. Кавказцы, и все вообще азиаты, и евреи включительно, никогда не понимали русского юмора. Им по этой причине непонятен Чехов, и уж совсем чужими кажутся Гоголь и Салтыков — Щедрин. Юмор азиатов всегда замешан на отношении к женщине, на том, как ее обманывают, как над ней издеваются. И потому их юмористы скорее походят на пошляков и циников, чем на остроумных собеседников. Недаром же евреи свой юмор называют хохмами — от нашего русского слова хохотать, гоготать. А над подлинным юмором не хохочут, разве что грустно улыбнутся. Иногда и засмеются, но сквозь слезы или глубокую думу. Именно такая ирония слышалась в словах Каратаева. Многое в речах Автандила он находил верным, и эта–то правота чужого злобного человека навевала грустные думы.

А полковник, задетый словом «буза», услышав в нем скрытую угрозу новым оккупантам, вышел из–за стола, долго раскуривал трубку, а затем отставил в сторону руку, державшую ее, — это тоже шло от Сталина, — тихо, выпевая каждое слово, продолжал:

— Плохо, когда человек не имеет информации. Позволю себе немного статистики. Еще совсем недавно, при Хрущеве, Москва насчитывала четыре с половиной миллиона человек. Но и тогда русских было меньшинство: всего два миллиона. Еврей Андропов, а затем человек, который хуже еврея, Горбачев широко раскрыли двери столицы, и сюда хлынули евреи, а за ними и кавказцы. Сейчас в Москве восемь миллионов, — это только те, кто имеет прописку. Прибавьте сюда два миллиона человек, живущих как птицы — без бумаг и постоянной площади. Итого: русских остается два миллиона, а остальные евреи и наши. Одних только чеченцев в Москве двести тысяч! А грузин, армян, азербайджанцев, узбеков, татар, таджиков… Пять–шесть миллионов! Теперь и корейцы есть, и китайцы, и вьетнамцы. Вавилон! И все они организованы: свои землячества, религиозные конфессии, этнические лидеры… Племена и роды даже селятся рядом и скоро обнесут свои дома заборами. И дежурства установят, свои вооруженные отряды заведут. А если прибавить к этому, что, как показала чеченская война, на одного чеченца нужна рота русских… То и получится: не вам, русским, грозить нам своим кривым ружьишком!..

Автандил зарапортовался; он вылез из окопа и себя обнаружил, вывернул наизнанку свое истинное нутро, а Катя и Каратаев по–прежнему сохраняли спокойствие. Полковник хотя и больно задел их национальное чувство, но вида никакого они не подали. И даже бровью не повели, не переглянулись между собою. Катя лишь тихонько возразила:

— Раньше вы были интернационалистом. И меня призывали любить всех одинаково. А тут ишь как заговорили!..

Автандил ускорил шаг, раскуривал и без того дымящуюся как паровоз трубку, дышал неровно, тяжело.

— Я не против русских, я только хочу, чтобы вы поняли, что не Тель — Авив правит бал в столице России, а кавказская диаспора. И неизвестно еще, кому служат генералы Старрок и Муха. Бутырская тюрьма у Ибрагима, а Лубянка со своими подвалами у кого?.. Вы знаете? Вы забыли, что еще совсем недавно там сидел грузин Берия?.. Вы умные люди и должны выбрать себе хозяина. Умный слуга идет к тому хозяину, у кого и дом краше, и кто живет богаче. Я вам позволяю быть вместе и решить, с кем вы, любезные?..

Автандил взмахнул трубкой и вышел из гостиной. Катя пригласила Олега к себе наверх.

Придя в большую комнату Катиных апартаментов, пленники некоторое время молчали. Олег растянулся на диване, смотрел в потолок. Катя присела у него в ногах, тронула пальчиком мини–телефон. Вопросительно взглянула на Олега. Тот чуть заметно покачал головой: «Нет, звонить нельзя». И снова они молчали. Потом Олег набрал телефон генерала Мухи и прицепил аппарат к борту куртки поближе ко рту. И заговорил так, будто обращался к Катерине:

— Как вы думаете, где мы находимся?.. На даче Автандила?..

Катя поняла его маневр и подвинулась к нему на расстояние, удобное для разговора. Но Олег так приглушил свой телефон, что она не могла расслышать голос Мухи. А тот, обрадовавшись, кричал:

— Где вы находитесь? Мы ничего о вас не знаем. Были на даче Автандила, но там никого нет.

Олег, не дослушав его, заговорил:

— Я хотел спросить Автандила, да разве он скажет. Ну, хорошо: будем выяснять, а когда узнаем — я вам сообщу.

Последние слова сказал почти шепотом. И потом уже не понарошке обратился к Екатерине:

— Ну, что, красавица, попались в ловушку! Что делать будем?..

— Не знаю, — искренне призналась Катя. И оглядела окна: они были наглухо зарешечены стальной сеткой. — Кажется, здесь нас покрепче заперли, чем у Старрока. Уж на что хитрый народ евреи, а эти–то будут похитрее.

— Не то, чтобы хитрее, а коварнее. А как думаете, кто он по национальности, этот ваш полковник? Грузин, наверное?

— Думаю, чеченец. Или что–то среднее между волком и шакалом. Он для меня много хорошего сделал, а теперь вот видите, как все обернулось.

На лацкане куртки Олега заверезжал кузнечик–телефон. Олег подошел к окну и тут заглушил его, поставил в положение, когда сигнал не доходит. Был уверен, что Автандил наладил слежку и каждое слово, даже произнесенное шепотом, прослушивает. Подошел к Екатерине, показал взглядом на аппарат, висевший у нее на груди вместо брошки:

— Положите… — и показал на грудной кармашек. Катя поняла и бросила в карман свой «кузнечик», а поверх закрыла платочком.

В голове одна за другой стремительно проносились мысли об избавлении из плена, но ни одна не задерживалась. Больше всего пугало отсутствие людей в доме. Здесь они увидели одну юную грузинку или чеченку. И даже на дворе, и у плотно запертых ворот никого не было.

Вернулась к Олегу. Заговорила нарочито громко:

— Вы кроме юной очаровательной девочки видели кого–нибудь?

— Нет, не видел. Она жена этого старого козла.

— Жена?.. Невероятно! Но ей же нет и пятнадцати лет.

— Тринадцать… скоро будет.

— Но вы–то откуда знаете?

— А она там, внизу, мне носила конфеты, фрукты и всякие напитки. Если хотите, пойдемте ко мне, там у меня роскошные апартаменты. Я уже понял, что этот Алладин начал меня опутывать, как паутиной. И эта маленькая мушка — приманка, на которую я, как паук, должен броситься. Она даже ночью ко мне раза три заходила. И ставила мне на голову холодные примочки, — у меня, видишь ли, ночью сильно болела голова. Они мне влили какую–то скверную жидкость; я едва оклемался. Не хотел бы получить ее и во второй раз.

— Вам легче, — в раздумье проговорила Катя, пытаясь заглушить в себе приступ ревности, который подступился к горлу и затопил все ее существо. — Вам он будет устраивать сладкую жизнь, а меня ожидает пытка. Жаль, что я не имею иголочки, которой кольнул меня этот мерзкий старик. Я бы его живо усмирила.

— Чем же он тебе может угрожать?

Катя потянулась к Олегу, прошептала на ухо:

— Любовью.

Олег отстранился, будто ужаленный. И уже громко, никого не опасаясь, проговорил:

— Не отпущу вас от себя ни на шаг. А кто посягнет на вас — удушу.

И он показал крепко сжатые кулаки.

У Кати потеплело на душе. Улыбнувшись, сказала:

— Я тоже… не отпущу вас. Под страхом смерти.

— Будем считать, мы обо всем договорились. И еще хотелось бы думать, что мы таким хитрым образом объяснились в преданности друг другу.

Олег хотел сказать «в любви», но не посмел. Отважилась на это Екатерина:

— Может быть, в любви?

— Об этом и мечтать не могу.

— Как видите, я смелее вас.

Олег схватил ее, но… не поцеловал. Отпуская из своих могучих лап, тихо проговорил:

— Боюсь я вас. Вы же майор, все–таки. Вдруг как шутите.

— Нет, не шучу. И отныне буду всегда с вами рядом.

— А я беру на себя торжественное обязательство: слушать вас и во всем повиноваться. Если позволите, буду жить в ваших апартаментах и спать на коврике у ваших ног.

— Спите вот на этом диване.

Стояли у окна, смотрели вдаль и думали об одном: где они находятся и как им отсюда выбраться.

— Я сейчас думаю: у вас такой мощный ум, вы способны проникать в тайны таких сложных компьютерных систем и финансовых операций. Наверное, и сейчас вы нашли все решения.

— Не скрою: нашел! Быть все время с вами рядом. Обо всем остальном позаботятся наши хозяева. Кто бы они ни были, они будут о нас заботиться и охранять всеми силами.

— Недавно вас под охрану взяло самое могущественное ведомство. Чем это кончилось, мы с вами уже смогли убедиться.

— Плохой тот хозяин, у которого из–под носа увели его любимую собаку.

— Но вам разве безразлично, кто будет вашим хозяином?

— Не безразлично, конечно, однако не очень–то важно, кто будет мне стирать белье и подносить пищу. В этом смысле я сильно похож на пса и буду больше любить того хозяина, кто лучше кормит и тщательно вычесывает насекомых из моей шерсти.

Олег говорил громко, поворачивался в разные стороны, и Катя поняла, что он говорит на публику, то есть на Автандила. И еще она поняла, что он только начал изучать обстановку и нащупывать вариант побега из плена. К своему огорчению, сама же она никаких мыслей на этот счет не имела. Ей казалось, что ловушка, придуманная Автандилом, так коварна и совершенна, что выхода из нее нет. Надежда была на Олега. Он–то с его могучим изобретательным умом должен найти выход.

Вечером Автандил пригласил пленников к себе на третий этаж. Юная грузинка или чеченка привела их в кабинет хозяина. За письменным столом под портретом горца в белой папахе и с кинжалом сидел Автандил. Он был в теплом атласном халате, и на руках у него было много золотых украшений: часы, браслет, кольца и перстни с крупными бриллиантами. Катя не сразу его и узнала. Скажи ей, что ее полковник может так одеваться, она бы не поверила. Вот уж истинно говорят: восток есть восток. Мебель тут была музейная, из царских покоев, ковер огромный ручной работы, а кресло под Автандилом золоченое. И сколько тут было роскоши и богатства — уму непостижимо. Катя, кивнув на портрет кавказца, спросила:

— Кто это?

— Ты не знаешь — да? Суворова знаешь, Кутузова знаешь, а его не знаешь. А ваш писатель Лев Толстой хорошо его знал. И книгу о нем написал. Поняла теперь?..

— Хаджи Мурат! Как не понять.

— Хаджи Мурат — джигит, герой, он — дух Кавказа. Институт закончила, а не знаешь.

— Знаю, знаю. И тут у вас в кабинете — дух Кавказа. Мебель–то из Кремля перетащили, из палат Гранатовитой и Оружейной. Там я такую мебель видела. А кресла золотого и у царей наших не было. Такие кресла, говорят, у Брынцалова, да у Березовского. Да еще у братьев Абрамовичей.

— Язва ты, Катуш, но ничего — смейся над стариком Автандилом. Тебе такого кресла никогда не видать, потому что ты смысла жизни не понимаешь. Друзей выбирать не умеешь. Вот он… — кивнул на Олега, — умеет выбирать друзей. Он был в Америке и знает, что против силы умный человек не идет. Умный человек знает, с кем надо дружить и кому надо служить. А теперь скажите мне, что вы решили? Кому будете служить: мне или Старроку?..

Катя поспешно ответила:

— Я служить никому не буду — ни вам, ни Старроку.

— Помолчи, женщина! Пусть говорит мужчина. Он умный, и речь его будет другая.

И Олег заговорил. И речь его была легкой, неспешной и даже веселой:

— Я понимаю: свободы мне не видать. Готов сотрудничать с теми, кто обеспечит мне жизнь приятную и достойную.

— Вот видишь, Катуша! Это речь мужа. Он понимает, что свободы нет в природе. У нас президент — и тот не свободен. Хочешь жить, умей разглядеть, кто сильный и у кого деньги. А теперь, дорогой Олег Каратаев, говори свои условия.

— Как я понимаю, — продолжал Олег, будто и не слушал Автандила, — от меня будут ждать денег. Я эти деньги готов дать, но моя система имеет силу в том случае, если я буду жить в Москве или не далее, чем в ста километрах от Москвы.

— Пачему? — воскликнул Автандил.

— А потому что сигналы, которые я посылаю со своего компьютера, должны усиливаться специальными установками. Такие установки имеются в Москве.

— Но в Америке…

— В Америке я работал на военной базе. И там были такие установки.

Автандил задумался. Видимо, он планировал переместить Олега подальше от Москвы, — может быть, в Тбилиси, Баку, а может, и в Турцию или Испанию. А тут вдруг такое препятствие. И оно показалось совершенно реальным. Надо было на ходу менять планы.

Олег продолжал:

— Мне безразлично, чьи набивать карманы — Старрока или ваши; я при всех обстоятельствах не забуду и своих друзей, но я должен иметь гарантии безопасности, свободной жизни для себя и своих близких.

— Будет такая гарантия! — воскликнул Автандил. — При одном условии: ты признаешь одного хозяина. Не признаешь — будут резать. И никакая Муха не поможет. Муху тоже будут резать.

— А Старрока? — подала голос Катерина.

— Старрок?.. Пойдет в Бутырку… — к Ибрагиму.

— А уж с этим… извините, согласиться не могу. Еврей в России не подсуден.

— Как это — не подсуден?

— А так. Вы слышали, чтобы у нас где–нибудь судили еврея? Нет такого, и не может быть. У нас всюду — и в прокуратуре, и в судах непременно еврей найдется. Он–то уж поднимет шум, и такой, что у самого президента голова пойдет кругом. Потому у нас и самые страшные преступления не раскрываются. Куда ни сунется следователь — там или чеченский, а чаще всего еврейский след находит. Ну, и закрывает свою папку.

— Да, это именно так. Мы знаем с тобой, Катуша, что так оно и бывает. Ты наш канал не упомянула — милицейский. А и в милиции теперь старроки сидят. И все–таки, Ибрагим запер на ключ Гусинского. Телевизор дал в камеру, и рыбу с картошкой жарил, но ключ от камеры у себя в кармане держал. Скоро и Старрока туда сунут. Мы с тобой, Катуша, его место займем: я — начальник, ты мой заместитель.

— А Каратаева? Так и будем здесь в лесу держать, как графа Монте — Кристо?

— Каратаева?.. А это от него зависит, кому хочет служить: сынам Кавказа или гражданам Израиля? Пусть выбирает.

— Я уже выбрал! — сказал Олег. — На Кавказе девочки красивые есть — вот как эта, которая нам чай подает. Вино там есть, люди хотя и кинжал под полой носят, но если ты ему кацо, он тебя не тронет. Жалко, что нет на Кавказе мощных усилителей сигналов, жил бы я на вершине Казбека.

Потеплело сердце Автандила, сел он в угол дивана, закинул нога на ногу:

— Давайте говорить о деле. Но только Катушу попросим пойти к себе. Она женщина, зачем слушать мужской разговор?

— Мне майор Катя не мешает, наоборот, я хочу, чтобы она была в курсе всех моих дел. Она — мой командир и во всем советчица.

— О-о!.. У нас на Кавказе женщина знает свое место, но если у вас, русских, женщина имеет так много почета и может сидеть там, где сидят аксакалы — пусть так и будет. Что я должен вам говорить?

— Хочу знать: чего вы от меня хотите?

Автандил вытянул шею и страшно завращал темно–бурыми выпуклыми глазами. Ответил не сразу. И когда заговорил, то голос его звучал как–то хрипло и речь рвалась на части. Он волновался.

— А чего хочет Старрок? А чего хочет Муха?.. А?.. Вот этого же хотим и мы. Я говорю «мы», и это правда. Я один — что такое? Ничего. А если мы, то это уже мы! Мэр Москвы — большой начальник, и очень хорошо, но за его спиной стоит Церетели. А рядом с Церетели лепит из глины русских царей другой Церетели — его сын. А у жены сына есть брат Лабас Гогоберидзе. У Лабаса есть дядя — Гиви Гогоберидзе. Этот Гиви каждый день видит президента Грузии. Открывает ему дверь и даже может что–то сказать. А вы признайтесь: можете вы сказать что–нибудь своему президенту?.. Нет, не можете. Я тоже не могу. Ну, вот — теперь вы видите, как много надо денег. Я дам вам список этих важных персон, их будет десять. Может быть, двадцать.

— Ну, двадцать — многовато, а если десять, то ладно. Дайте их банковские счета. Может быть, мне удастся для них кое–что сделать. Но я могу работать только на своем компьютере, а он в Москве. Скоро вы нас отпустите из своего плена?

— Понимаю. Я вас понимаю. Человек не птица, но и он любит свободу. Пока отдыхайте, а мне надо думать.

Они разошлись, но скоро явилась грузинка, сказала:

— Хозяину плохо. Болит голова.

Катя пошла с ней вниз. Автандил с мокрой повязкой на лбу лежал на диване. На спинке кресла валялся его жакет. В кармане блеснула золоченая полоска коробочки, в которой хранились иголочки с паралитическим веществом. Подсаживаясь к полковнику и склоняясь над ним, Катерина как бы ненароком сунула пальчики в карман и захватила коробочку. Перебросила ее в карман своего жакета. И обхватила голову полковника своими теплыми мягкими руками. Автандил любил эти прикосновения, слышал, как от них по всему телу растекался живительный ток.

— Болит. Опять болит!..

Лицо было багровым, глаза налились кровью.

— Надо измерить давление, — предложила Катя.

— Да, да. Вон там в шкафу — прибор. Японский, электронный.

Екатерина ловко настроила на руку повязку, накачала воздух. Цифры показали: 260 на 130.

— Нужно вызывать врача. Давление очень высокое.

— Не надо врача! Позови девочку, она может делать укол. Пусть принесет ампулу папаверин с дибазолом. — И сам закричал: — Зура!..

Девочка принесла железный ящик со шприцами, стала налаживать укол. И пока она выбирала из пахнущей спиртом ваты нужную иглу, засасывала из ампулы лекарство, Катя достала коробочку и в момент, когда Зура делала укол в ягодицу, ткнула и золоченую иголочку. Через минуту Автандил потерял сознание. Зура растерялась, забегала по кабинету, а потом кинулась к двери, стала звать на помощь:

— Нукзар! Нукзар!..

Катя подошла к телефону, хотела позвонить, но в комнату, как очумелый, вбежал кавказец лет тридцати, кинулся к полковнику.

— Что с ним?

Зура показывала шприц с иглой:

— Я делала укол. Он просил, и я делала.

— Что за укол?

Кавказец схватил ампулу, там значилось: папаверин с дибазолом.

— А другое лекарство — ты вводила?

— Нет, ничего не вводила. Только это. Но я и вчера, и раньше — почти каждый день делаю укол.

— Надо везти в больницу, пока не поздно, — предложила Катя.

Кавказец повернулся к ней:

— Вы майор Катя?

— Да, я его заместитель. Надо срочно везти в больницу.

— Больница далеко, в Александрове. У меня есть права, но — грузинские. Вы можете вести машину?

— Конечно. Но я не могу оставить здесь того человека, который на втором этаже. Я за него отвечаю, он должен всегда быть со мной рядом.

Нукзар растерялся, он тоже боялся отпустить от себя Олега. Грузин хотя и не знал всего существа задуманной его шефом операции, но понимал, что Каратаев его пленник, и, как поступить в сложившейся обстановке, кавказец не знал.

Катерина, видя его замешательство, решительно заявила:

— Где машина? Зовите американца, несите полковника в машину.

— Хорошо, но я поеду с вами.

Через десять минут они выезжали за ворота усадьбы.

Вдалеке Катя видела мелькание машин. Поняла: дача Автандила находится в пяти–шести километрах от дороги из Москвы в Александров, но на каком километре этой дороги — не знала. Олег сидел в углу заднего сиденья за спиной Катерины. «Молодец! — оценила его тактику Катерина, — не хочет смущать кавказца, сидит так, что тот его все время видит». Автандил мешком валялся в правом углу заднего салона. Кавказец нервничал; он то смотрел по сторонам, то оглядывался назад, словно не знал еще, правильно ли он поступает. Но если уж говорить правду, Катя и сохраняла спокойствие, но тоже не знала, куда ей везти Автандила. Обратилась к кавказцу:

— У вас есть сотовый телефон? Дайте его мне.

Позвонила Мухе:

— Господин генерал! Полковнику Маманашвили плохо, он потерял сознание. Я везу его на машине в больницу.

— В какую больницу? Где вы находитесь?

Катя — к кавказцу:

— Сколько километров отсюда до Александрова?..

Кавказец бледный, как лист бумаги, что–то пролепетал невнятное. И хрипло выкрикнул:

— Остановите машину!..

Это был миг, когда и Олег и Катя поняли: кавказец с ними не поедет. Он выхватит пистолет и начнет в них палить. И это был миг, который решил все: Катя затормозила машину, а Каратаев левой рукой обхватил горло кавказца, а правой выхватил у него из кармана пистолет, за которым тот уже потянулся. Олег душил горца, а Катя спокойно достала коробочку Автандила и в плечо захрипевшего кавказца глубоко погрузила иголочку. Он вздрогнул, захрипел еще сильнее и обмяк. Каратаев испугался, отпустил свою жертву, но в затылок ему наставил пистолет. С минуту они подождали; кавказец, откинув назад голову, уперся плечом в дверцу автомобиля, а Катя сказала:

— Мы свободны! Поедем.

А в телефоне тревожно бился голос генерала Мухи:

— Катя! Катерина! Где вы? Я направлю вам навстречу наряд милиции. Говорите же!

И Катя спокойно ответила:

— Мы будем в писательском поселке, на даче у Петра Трофимовича. Это дедушка Артура. Позвоните Артуру или подполковнику Тихому. Они знают. Но прошу вас: не говорите ничего Старроку.

— Я сам хотел попросить вас об этом. Выезжаю.

Катя тронула, и они поехали. На этот раз она ехала тихо.

Долго пришлось им петлять по дорогам, в том числе и по лесным, проселочным, пока, наконец, они не выкатились на Ярославское шоссе, и здесь Катя скоро сориентировалась, на каком километре они находятся и как им добираться до дачи. Уже в самом поселке, огибая недавно построенный храм и выезжая на плотину, они увидели впереди себя кавалькаду машин: три черных иностранных лимузина и одну большую, в прошлом занятую под какую–то армейскую мастерскую. Эта машина уже стояла здесь в поселке, и в ней жили бойцы охраны; и Катя решила, что и в этой новой команде будет присутствовать Старрок. Это его машина, и Катя ее узнала.

У храма остановилась и попросила Олега выйти и в случае какой свары, стрельбы затеряться в домах и скрыться.

На плотине кавалькада остановилась. Из головного лимузина вышли два генерала: Старрок и Муха. Увидели машину Катерины, ждали. И когда она подъехала, раскрыли дверцы: полковник и Нукзар повалились им на руки.

— Ты их убила? — вскричал Старрок.

— Нет, они спят.

— Но где Каратаев?

— Он испарился. И может появиться только на мой зов.

Тем временем Олег спрятался за углом церкви. Он действительно смотрел только на Катерину и ждал ее сигнала. Но она медлила. Обратилась к Мухе:

— Кто сыграл с нами злую шутку? И я и Каратаев, вот так же, как они, — кивнула она на бесчувственных пассажиров машины, — валялись где–то пять часов. Они затихли на такое же время. Так что решайте: что с ними делать? А Каратаева я вам не дам до тех пор, пока не выясню, кому вы служите.

Генерал Муха отвел ее в сторону, заговорил тихо, так, чтобы Старрок не слышал:

— Вчера были произведены аресты, взяты под стражу сто пятьдесят человек, все воинство Автандила. Старрока тоже могли арестовать, но он выказал большое рвение в раскрытии всех подельников Автандила. Старрок целый год выслеживал банду полковника Маманашвили, брал их на заметку, и теперь данные его разведки пригодились нам при арестах.

Они пошли по берегу пруда и удалились настолько, что Старрок не мог слышать их разговора. Катя понимала, как переживает генерал такое к нему недоверие, но делать было нечего, Старрок беседовал с кем–то из офицеров охраны.

— Наш генерал, — говорила Катя, — нос держит по ветру. Сегодня он с нами, а завтра отпустят Автандила, как отпустили на третий день после ареста Гусинского, и мы с Каратаевым снова окажемся между двух огней. Меня же они устранят физически, чтобы не путалась под ногами.

— Екатерина Михайловна! Поверьте мне на слово: я нахожусь в положении, схожем с вашим. Но таковы обстоятельства; мы их изменить не можем. Мне приказали найти вас с Каратаевым и затем обеспечить охрану. Выше той инстанции, которая взяла под опеку Олега, ничего нет; нам с вами придется покориться. Одно вам могу обещать: я вас не подведу и буду с вами до последнего вздоха. Одно утешает: Олег нужен всем живой и невредимый, а вас рассматривают как самое дорогое для него существо. Он заявил об этом своим друзьям с радиозавода, а они сказали мне. И потому мое ведомство перевело вас из милицейской системы в нашу систему и присвоило звание подполковника. Пожалуй, вы будете самым молодым подполковником в мире. С чем я вас и поздравляю. Старрок же остается в милиции, но самая высшая инстанция требует, чтобы и он был рядом с вами. Старрок — это сила, которая пока царит над всем, даже над президентом. Но сила эта ничего так не любит, как деньги. А деньги в руках Олега, и, как я надеюсь, долго еще он будет держать их на поводке. Так что давайте успокоимся и отдадимся на милость Божью.

Катя была человеком решительным и тоже верила: от судьбы никуда не уйдешь. Она повернулась к генералу, воскликнула:

— Давайте дружить! — и по–мужски пожала ему руку. — А что будем делать с теми?.. — кивнула она в сторону машины.

— Проспятся, и мы их арестуем.

Катя вышла на пригорок, стала махать руками Олегу. И тот появился из–за укрытия, весело и бодро зашагал к Катерине.

Автандила и Нукзара поместили в фургоне на колесах, оборудованном для бойцов охраны, и приставили к ним часовых. Генерал Муха, обращаясь к Олегу и Кате, сказал:

— А теперь мы вам покажем особняк, приобретенный на имя Каратаева. Нам было бы удобно, если бы вы там поселились на постоянное жительство.

Генерал говорил так, будто Олег и Катерина были мужем и женой или, по крайней мере, женихом и невестой.

Подъехали к тому особняку, который был почти напротив дачи Петра Трофимыча. Катя спросила у Старрока:

— А хозяин? Вы его не арестовали?

— Пока нет, но пройдет немного времени, особняк прикипит к Олегу Гавриловичу, и мы этим жуликом займемся.

Особняк был полностью обставлен мебелью, отапливался газом и был хорошо приспособлен для проживания многочисленной семьи. Олег осматривал комнаты первого этажа и обращался к Екатерине:

— Выбирайте себе комнаты — для вас и ваших близких. Без вас я жить здесь не буду и нигде без вас жить не буду.

Говорил он это так, чтобы слышали и генералы.

Катя согласно кивала головой, улыбалась, — она привыкла к вечным шуточкам Олега, но сейчас понимала, что Олег не шутит, и ей это сознание грело сердце; она уж для себя решила, что Олег подарен ей судьбой, она примет его предложение, вот только когда он сделает это предложение, и сделает ли его вообще — она не знала. В душе копошился и червячок сомнений: вдруг как все его прежние разговоры тоже не более как шуточки?.. Однако, чем дольше она с ним общалась, тем больше было доказательств серьезности его намерений. Он был с ней робок, предупредителен, не позволял себе и малейшей фамильярности, которую нередко она замечала в поведении мужчин.

На первом этаже размещались четыре комнаты: зал для приемов, кухня и две спальни. Были тут и две веранды: на одной стоял бильярд, на другой круглый стол, два дивана, стулья и два кресла. И всюду стояли телевизоры. Еще богаче были обставлены второй и третий этажи.

Олег рассматривал комнаты, качал головой и обращался то к одному генералу, то к другому:

— Так это и есть ваша власть, господа генералы? А военным морякам, подводникам по три месяца не платят зарплату. И долго вы будете испытывать терпение народа? Не стыдно вам за власть, которую вы так ревностно оберегаете?

Генералы молчали. Старрок хмурился, а Муха улыбался. Было видно, что в душе он разделяет мнение Олега, но только молчит, опасаясь Старрока.

— Так какой же этаж вам по душе, сударыня майор Катерина? — обращался Олег, шедший все время сзади и жадно ловивший каждое слово Кати.

Генерал Муха важно проговорил:

— С вашего позволения, господин Каратаев, Екатерина Михайловна теперь не майор, а подполковник, и служит она не в милиции, а у нас, в нашем ведомстве.

— О–о–о! — представляю, какие строгости она теперь у нас заведет! Я и дышать–то при ней боюсь.

— Правильно делаете, — одобрил Старрок. — Перед женщиной надо благоговеть и во всем ей повиноваться. Но только, как я понимаю, она выведена из системы охраны Объекта?

— Да, — подтвердил Муха. — На нее будут возложены особые обязанности. С ней будет говорить председатель нашего комитета. И все, о чем они договорятся, очевидно, останется в тайне.

Каратаев всполошился:

— Надеюсь, ее не заберут от меня? Скажите своему председателю, я вызову его на дуэль, если он вздумает отнять у меня моего майора, то бишь подполковника. Имейте в виду: я буду выполнять только ее команды, буду беспрекословно повиноваться только Екатерине Михайловне.

Катя потянулась к Олегу и поцеловала его в щеку. Она не стеснялась своих чувств. А он зарделся от счастья и ласково привлек к себе Катину головку.

Они осматривали третий этаж, когда к генералу Мухе подошел офицер охраны и тихо сказал:

— Там рвется в дом какой–то Халиф, говорит, что Олег Каратаев и Екатерина Михайловна — его друзья и он хочет их видеть.

— Пусть подождет у калитки.

— Но позвольте! — сказал Олег. — Меня мало интересует этот Халиф, но я хотел бы знать принципиально: могу ли я принимать в своем доме гостей?

Оба генерала отвели в сторону глаза. Они затруднялись. И Муха сказал:

— На этот вопрос я отвечу вам позже. Очевидно, будет узкий круг людей, который получит право посещать вас. Я этот вопрос должен обсудить с самим председателем.

Катя взяла руку Олега, легко пожала ее: дескать, успокойся. Все вопросы мы утрясем. Заметила:

— Не думаю, что надо включать этого Халифа в круг своих близких людей.

Олег возразил:

— Он близкий человек Петра Трофимовича, а с тем я хотел бы поддерживать дружбу. Наконец, там и ваш приятель — Артур.

— Приятель?.. Он мой сотрудник, но теперь–то уж я не работаю в милиции. Меня без совета со мной перевели в ведомство Мухи; что называется, без меня меня женили.

— О-о!.. Эта весть мне приятна. Лубянка у меня под боком. Чуть что — и уж наручники готовы.

— Да уж, со мной не разгуляешься. Сиди и не рыпайся, а то живо к Ибрагиму отправлю.

Олег повернулся к Мухе:

— Хотите расскажу вам анекдот по поводу вашего дома?

Генерал пожал плечами, а Каратаев начал:

— Идет старый еврей по Лубянке, его останавливает прохожий. Спрашивает: «Вы не скажете, где тут Госстрах?» Еврей, боязливо показывая на ваш дом, тихо проговорил: «Госстрах — не знаю, а Госужас — вот он».

Вышли на веранду и тут увидели возню у калитки. Халиф размахивал руками и кричал:

— Товарищ майор! Скажите этим амбалам, чтоб отстали и пустили меня к вам. Какого черта!..

Он толкнул бойца и замахнулся на другого. Олег направился к нему, подал ему руку, сказал:

— Вы извините, я не имею власти над этими людьми, но, надеюсь, мы с ними поладим.

От дачи писателя к ним направлялся Артур. Здороваясь, говорил:

— У нас праздничный ужин по случаю нашей помолвки с Таней, его дочерью, и он хотел пригласить вас.

Артур обнял за плечи своего будущего тестя. А тот продолжал ворчать:

— Эта наша новая власть… Она с ума сошла. Чуть какую должность получил, изобрел что–нибудь, ему уж готова охрана. Кого охраняем, от кого, какого черта!.. Меня никто не охраняет, и — ничего, не съели, не обокрали, хотя если бы и предложили вывернуть карманы, — так, пожалуйста, нате, берите все, что там накопилось. А у меня в кармане… — как это говорят у вас, русских, — две вши на аркане…

И Халиф затрясся от собственного каламбура. Людям было не смешно, а он смеялся. И оттого, что не было ничего смешного, а он смеялся, и его собеседники начинали улыбаться. И обыкновенно, если такая сцена продолжалась долго и Халиф, распаляя сам себя, заходился смехом безудержным, гомерическим, люди уже не улыбались, а смеялись, и чем больше они на него смотрели, тем смеялись неистовей.

Эта особенность Халифа многим нравилась; его уважали именно за эту способность создать веселое настроение на пустом месте, заставить людей смеяться и тогда, когда к этому у них не было никакого расположения.

Подошли оба генерала, и Халиф в одном из них узнал начальника милиции, в которой служил Артур, сделался серьезным, подобострастно здоровался со Старроком, а когда почувствовал, что другой человек, вышедший с ним из дома, еще более важная птица, — евреи чувствуют эту важность мгновенно, — запрыгал и возле Мухи, и все старался дознаться, что же это за человек, с которым даже генерал Старрок говорит так, как ученик с учителем.

В дом писателя заходить не торопились. Чуткая и наблюдательная Катя заметила, что генерал Муха после одного долгого разговора по сотовому телефону стал молчаливым и даже переменился в лице. Он с какой–то тайной тревогой посматривал то на Олега, то на Катерину и все порывался с ними заговорить. В волнении ходил взад–вперед, о чем–то напряженно думал. К предстоящей трапезе в доме писателя, о котором он слышал, но книги которого не читал, интереса не проявлял. Катя подошла к нему, взяла за руку, повела по улице.

— Вы взволнованы, что–то произошло неприятное?

— Да, скрывать не стану. Произошло самое ужасное. Мы этого события ожидали, но не думали, что оно произойдет так скоро.

— Ну, хорошо. Говорите: что же такое могло случиться?

Старрок кричал им, но Катя отмахнулась и крепче взяла за руку генерала, повела в сторону леса. Генерал, оглядывая дома, калитки, тихо, боясь, как бы их кто не услышал, говорил:

— Не могу, не имею права доверять наш секрет, но и молчать, и скрывать от вас ничего не стану. В нашу операцию вклинился могущественный олигарх Сеня Беленький; он не сегодня- завтра пришлет сюда большой отряд своей личной охраны. Охрана его насчитывает несколько тысяч человек, вооружена до зубов и командует ею, или как они говорят, консультирует ее генерал–полковник, бывший заместитель начальника Государственного комитета безопасности.

— Недавно ваши люди одну такую охрану разоружили. Но неужели нет вашей власти над Сеней Беленьким?..

— Сеня Беленький — это деньги, это очень большие деньги. У него пакет акций алюминиевых заводов, алмазных карьеров и фабрик, к нему в карман текут реки нефти и газа, на него работают сотни самолетов Аэрофлота, а теперь он еще подбирается и к торговле оружием. И не было в мире силы, способной отнять у него деньги. Я говорю: не было, потому что недавно эта сила появилась: это — наш Олег Каратаев. Он знает, что Олег — патриот, что работать он будет на Россию, на возрождение русского народа. А теперь представьте, какие планы засели в голову этого человека. Мои друзья, кажется, уж пронюхали, что Сеня хочет физически устранить Олега. И сейчас, вот в эти минуты, они ищут выход из положения. Я жду звонка. Но план свой должны иметь и мы с вами.

Заверезжал телефон Мухи. Катя слышала голос:

— Завтра отряд Беленького будет у вас в поселке. Обсудите положение с Екатериной Михайловной. Нам известно, что в судьбе Объекта она играет решающую роль. Он беспрекословно ей подчиняется и готов следовать за ней хоть на остров Кергелен. Скажите ей, что мы не можем гарантировать безопасность Объекта, но можем на время его надежно упрятать. Срочно обсудите положение и сообщите ваше решение.

Они поднялись на холмик, возвышавшийся на берегу озера. Здесь, на этом пятачке, более шестисот лет назад соорудил свой скит Сергий Радонежский и тут же он благословил князя Дмитрия Ивановича Донского перед тем, как тому вести свои полки на Дон и там в знаменитой Куликовской битве разгромить Мамаево войско. Они стояли на священном месте и, как в те далекие годы, решали, где и как уберечь великого сына России — ее славу и надежду, человека, который держал в своих руках грозное оружие будущей Победы.

Катя вынула из кармана мини–телефон, — другой телефончик висел вместо брошки на лацкане ее куртки, — позвонила Олегу. Спросила, знает ли он место, на котором был скит Сергия Радонежского? Да, он хорошо знал это место. И она попросила его срочно прибыть на место скита. И через четверть часа Олег, как молодой лось, уж вылетел из лесной чащобы. Генерал и Катя вкратце рассказали ему суть проблемы. А он с олимпийским спокойствием отнесся к нависшей над ним угрозе. Спросил:

— Что вы предлагаете?

Генерал не успел ответить. Зазвонил телефон. Переговорив с абонентом, Муха обратился к Олегу:

— Вам и Екатерине Михайловне приготовили паспорта на чужие имена. Мой начальник предлагает немедленно вылететь к месту тайного проживания. Через полчаса прилетит вертолет и сядет на поляне вблизи дубовой рощи.

Олег повернулся к Екатерине:

— Вот с ней решайте. Я человек подневольный, что она скажет, то и буду делать.

Катя благодарно улыбнулась. Сказала:

— Пойдемте и соберем вещички в дорогу. Как мне думается, путь нам предстоит неблизкий.

Вещи у них были в машине: Катина куртка и Олегов чемодан с деньгами и предметами туалета. Генерал Муха послал двух офицеров с солдатами в дом, они вынесли оттуда компьютерную установку и магнитофон со множеством кассет. Через десять–пятнадцать минут они уже были в машине и направились к дубовой роще, куда еще через четверть часа прилетел похожий на стрекозу вертолет.

Генерал Муха летел вместе с Олегом и Катей. Курс они взяли на запад. Но скоро Катерина заметила: стрелка компаса слегка отклонялась на юг. Куда они летят и что их ожидает на новом месте — она не знала. Хотела бы позвонить домой, но слишком велик был шум лопастей, заполнявший небольшое пространство кабины.