Похититель персиков

4

На другой день пленный не пришел, Элисавета поджидала его у дороги. Она вернулась домой раздосадованная и, ощутив нестерпимую скуку, пошла к учителю, с женой которого поддерживала отношения. Она оставалась у них до тех пор, пока не вернулся полковник и денщик не пришел за нею.

Разговор с учителем и его женой несколько развлек ее. Она узнала кучу новостей: среди солдат на фронте вспыхнул бунт, в городе носятся самые различные слухи, как бывает в военное время в канун катастрофы. Рассказывали о расстрелянных солдатах, об отданных под суд офицерах. В стране зрело недовольство, начались волнения. Крестьяне противились реквизициям, фронтовики отпрашивались в отпуск для того, чтобы свести счеты с каким-нибудь зарвавшимся старостой или другим представителем власти. Один их сосед, в прошлом владелец красильной мастерской, вывез из оккупированной Сербии несколько мешков трофеев, главным образом платье и множество чулок. Его дети натягивали по нескольку пар сразу и носили их вместо башмаков. «Вероятно, снято с убитых», — сказала жена учителя.

Как обычно, супруги ужинали за длинным массивным столом. Полковник выглядел озабоченным. Он рассказал жене о двух случаях тифа в казармах и о каком-то хищении на складах.

Вечер был темный, душный. На дачах по ту сторону шоссе заливались лаем собаки, мерцали огоньки керосиновых ламп. Над землей навис тяжелый мрак. Стояла необыкновенная тишина. Запоздалая луна выплыла из-за Святой Горы[5] — громадная, кроваво-красная. Элисавете вспомнилось землетрясение во время межсоюзнической войны, когда предвестья надвигающейся катастрофы тоже носились в воздухе.

Ночью впервые за долгое время пошел дождь. Одна — единственная тучка принесла его, он с тихим шепотом окропил сухую землю и испарился, как роса, но запах влажной земли был свежим и бодрящим. Однако на следующее утро солнце пекло точно так же и на небе по-прежнему не было ни облачка. За обедом полковник сообщил еще одну новость. Ночью над местностью пролетел немецкий дирижабль и упал восточнее города. Дирижабль разбился, полковник показал кусочек алюминия и шелковый лоскут от его корпуса.

— Все погибли, — мрачно сказал он. — Сбились с курса, а бензин кончился. Говорят, они спускали канаты… Понять ничего нельзя. Черт побери, бензин теперь самое важное!

Днем, оставшись одна, Элисавета попробовала разглядеть место, где упал цеппелин. Сквозь сильные линзы полевого бинокля она различила его длинное искалеченное туловище, похожее на перезрелый огурец. Рядом суетилась пестрая толпа подростков, женщин и детей, сбежавшихся поглазеть и унести что-нибудь на память.

Несколько часов спустя там уже никого не осталось. Толпа разбрелась, а возле обломков дирижабля поставили часового.

И каждый день полковник или учитель с женой сообщали ей новости такого рода. Поговаривали о перемирии, однако полковник этому не верил, и Элисавета была с ним совершенно согласна.

— Немцы не позволят нам заключить сепаратный мир, — говорил он. — И я надеюсь на наших солдат.

После случая в винограднике прошло уже несколько дней, а пленный так больше и не показывался. Ей пришлось запрятать сапоги в угол, под столик, на котором лежали ее книги и тикал будильник. По вечерам Элисавета уходила к учителю, чья дача была близ дороги, по которой пленные возвращались в лагерь. Она то и дело ловила себя на том, что думает о пленном и что желание увидеть его становится все сильнее.

Она увидела оборванную толпу, от которой исходил тяжелый запах, услышала разноголосый говор на всех югославских наречиях, но его в толпе не было. Конвоиры, пожилые солдаты, мрачно шагали по бокам колонны. Элисавета вместе с женой учителя однажды начала было раздавать пленным виноград из корзин. Но тут все эти полуживые люди так жадно набросились на него, так ползали на четвереньках, точно обезумевшие от голода обезьяны, что женщины в ужасе убежали прочь. С того дня Элисавета перестала ходить к дороге. Надежда передать пленному сапоги почти исчезла.