Поход на Киев (СИ)

Глава 1 Дунай Иванович

Когда князь Борис прибыл из Ростова в Киев, то первой волей его отца — князя Владимира было намерение женить своего сына. Невесту нужно было подобрать знатную. Святополк — старший сын бы женат на дочери польского короля, стало быть, и Борису следовало подобрать невесту под стать. Выбор пал на прекрасных дочерей литовского короля. Богатырский воевода — Дунай Иванович в силу своего знатного происхождения был знаком с боярами с литовского двора и потому возглавил посольство в Литву. Святополк меж тем не стал терпеть возвышения брата Бориса и принялся готовить заговор. Дунай, однако, обо всём прознал заранее. Он сделал вид, что отправляется в посольство, а сам стал с войском под Киевом. Когда поднялось восстание, Дунай встал между Киевом и Вышгородом. В итоге подмога из Вышгорода не пришла, и поддержка мятежников в Киеве оказалась слишком слабой. Святополк потерпел поражение и отправился в заточение. Дунай же после этого со спокойной душой отправился в Литву. К тому времени богатырь несколько лет уже был вдовцом. Он скорбел о молодой жене, без времени скончавшейся, и в силу этой скорби не прикасался к женщинам и даже старался не говорить с ними. И вот теперь на долю Дуная выпала задача быть сватом, он много времени проводил при дворе литовского короля, в компании его прелестных дочерей, каждая из которых больше других старалась ему понравиться. Ведь они считали, что та, что понравится ему больше и станет в конце концов женой Бориса — будущего киевского князя. Дунай был уже не молод, но ещё не стар, постоянно закалял своё тело упражнениями, ездил на охоту с литовскими боярами. К тому же он был благородного сословия, это было видно невооружённым глазом. Его манеры, его жесты, его речи — всё выдавало в нём боярина. К тому же, на литовском дворе и так все знали, что Дунай владеет землями на реке Дунай, откуда и получил своё прозвище, знает лично болгарского короля. Словом, в глазах короля Литвы и его дочерей богатырь и сам был очень выгодным женихом, а потому литовские дворяне пытались обделать дело так, чтобы сосватать двух дочерей сразу. Одну, старшую — Апраксию в жёны Борису, а другую — Настасью, в жёны Дунаю.

Настасья совсем недавно вышла из детского возраста, была очень мила и хороша собой. Дунай ей понравился с первого взгляда, впрочем, как и всем остальным девицам с литовского двора. Богатырю же она казалась ещё ребёнком. Возможно, в ней действительно было много чего детского. Детство её было счастливым и потому так затянулось, и в последствии так резко вдруг прекратилось, положив начало взрослой жизни. Впоследствии о Настасье станут говорить, как о властной воительнице, жадной до земель и денег. Дунай помнил её ещё совсем другой. Настасья очень любила животных и постоянно носила в руках каких-нибудь котят, цыплят, щенят. Во дворе она держала невероятное количество пушистых четвероногих, которых в шутку называла своими детьми. Многих Настасья подобрала буквально на улице, голодающими и умирающими от каких-то ран или болезней. Прислуга выхаживал их так, как не ухаживала за своими детьми, и многих возвращала к жизни.

— А богатырь любит собак? — спрашивала она как-то у Дуная во время прогулки по парку.

— Они очень полезны, — отвечал Дунай, — особенно на охоте или если нужно кого-нибудь выследить.

— По-моему, они очень милые, — говорила девушка, — и без охоты и слежки. Я люблю сама их кормить из рук. У них такие большие зубы, но они не причиняют мне вреда, только лижут руки. Тебе непременно нужно завести свою собаку.

— Зачем мне свой пёс? — не понимал воевода, — где я его буду держать, в своём тереме на Подоле?

— Во дворе.

— Нет, зверю воля нужна. Двор у меня маленький, посажу его на цепь или на верёвку, он и помрёт с тоски.

— Но у меня же не помирает, — даже как-то обиделась Настасья, — им просто нужна ласка, внимание.

— Живому существу нужна воля, иначе зачем без пользы для дела мучить? — отвечал богатырь. Но девица совсем нахмурилась и долго молчала.

— Будет тебе, — заговорил, наконец, Дунай, — если хочешь, подари мне одного пса. Я сам зайду, выберу.

Настасья улыбнулась и снова оживилась, принялась рассказывать про достоинства своих питомцев и их судьбы. Она каждому давала причудливые, порой человеческие имена. Дунаю такие разговора докучали. Правда, они говорили и о многом другом. Беседовали о обычаях, о вере, о рыцарстве. Отец и дядя Настасьи были рыцарями.

— А богатыри — это рыцари? — спрашивала она.

— Нет, это другой орден, — отвечал Дунай, — воины Бога. Считается, что первым богатырём был святой Георгий. Но изначально все богатыри были болгарами.

— И у вас есть свой кодекс, как у рыцарей?

— У нас есть свой обряд посвящения и богатырская клятва. Мы клянёмся, что не может воевать против христиан. Из-за этого многим воинам Бога пришлось в своё время сбежать из Болгарии. Кто-то ушёл в Армению, кто-то ушёл в Аланию, а кто-то ушёл и на Русь.

В скором времени Дунай привязался к Настасье. Уже давно он не проводил столько времени в женском обществе. А однажды она его даже поцеловала. Вышло это как-то случайно. Девушка показала ему какого-то своего пушистого зверька, которого таскала всюду с собой, как малое дитя. В итоге лицо богатыря оказалось так близко к её лицу, что на какое-то время их губы соприкоснулись. А затем она вспыхнула и убежала. Дунай же словно очнулся ото сна, былые страсти пробудились в нём с прежней силой. И уже на следующий день богатырь пошёл просить у литовского короля руки его младшей дочери. После помолвки богатырь отправился обратно на Русь, дав слово вернутся сразу после свадьбы князь. И вот Настасья осталась его ждать, а старшая дочь короля вместе с Дунаем поехала в Киев и обвенчалась в Десятинной церкви с юным княжичем Борисом. На всё это ушло немало времени, а меж тем из Литвы доходили тревожные слухи. Отец Настасьи — литовский король умер, его родственники по мужской линии начали друг с другом войну за престол. А после стало известно, что её дядя, ставший королём, выдал Настасью замуж за польского пана — Бурислава Володарского, чтобы заручиться его поддержкой в войне за престол. Правда, королю это не помогло, его разбил в сражении родной брат, другой дядька Настасьи, который в отличии от первого был рыцарем, и после казнил своего нерыцерственного брата. Пан Володарский подоспел с войском слишком поздно, но не остановился и не ушёл назад, когда узнал про казнь бывшего короля, а отомстил и разбил войско узурпатора литовского престола. Теперь уже сам пан ста претендовать на престол лишь на том основании, что женат на дочери прежнего короля. Против него воевали сын и брат прежнего короля, но безуспешно. Второй уже потерял войско в битве с Володарским, первый был ещё ребёнком и не имел большого авторитета. Однако этот ребёнок смог подружиться с другим ребёнком — малолетним полоцким князем Брячиславом. По возрасту они были приблизительно близки, их так же сближало то, что они оба потеряли отцов и старших братьев. Только отцом Брячислава был сын киевского князя Владимира — Изяслав, а отцом юного короля Генриха — литовский король. Князь Владимир был ещё жив и решил, что должен вмешаться в эту войну.

Изяслав был проклятым сыном своего отца, сыном Рогнеды, единоутробным братом Ярославу новгородскому. Причём он был самым старшим братом. Зачат Изяслав был ещё в Полоцке. Тогда Владимир пришёл с мечом в город, перебил всех, включая родных Рогнеды, а её взял силой на глазах у родителей. Когда Владимир стал киевским князем, Рогнеда стала его наложницей, а когда выяснилось, что она ждёт ребёнка, то превратилась в жену. Она родила киевскому князю ещё много сыновей, но однажды совершила покушение на его жизнь. За это Владимир собирался казнить её, но на защиту матери с мечом выбежал ребёнок — её старший сын. Изяслав тогда спас свою мать, но лишился права наследовать киевский престол. Вместо этого вместе с матерью он уехал в Полоцк. Изяслав восстановил город из руин, но умер в юном возрасте, оставив после себя двух сыновей. Старший из них не прожил долго, и младший — Брячислав теперь унаследовал престол. И вот теперь полоцкая дружина сражалась на стороне литовского Генриха. Очевидно, Полоцк набирал мощь. И старый Владимир решил вмешаться в эту войну против своего внука, на стороне брата покойного литовского короля. В глазах киевского князя он имел больше прав на престол, чем поляк Володарский. Послом к этому брату короля — Роману и стал богатырь Дунай. Богатырь был лично знаком с Романом и неплохо ладил с ним когда-то. Но добраться до литовского боярина ему было не суждено. По пути на богатырей напали, завязалась схватка. Дунай представился врагам, назвав себя послом и богатырём.

— Ты посол к нашему врагу, значит, ты наш враг, — отвечал ему возглавлявший отряд женоподобный рыцарь в кольчуге, покрывающей даже голову.

— Раз так, проклятый нехристь, — разозлился Дунай, — раз ты хочешь сражаться против воинов Бога, то выходи сам на поединок со мной.

Женоподобный рыцарь лишь усмехнулся в ответ и подал сигнал к атаке. Дунай в миг уподобился тарану, которым пробивают ворота в городах. Сжался, съёжился, выставил копьё, закрылся шитом и ринулся в бой. Враги разлетались от него в разные стороны, какие раненные, а какие просто сбитые с ног. Дунай не останавливался, чтобы добить их, а настойчиво шёл к своей цели. И вот он добрался до презренного рыцаря, посмевшего напасть на служителей Бога. Рыцарь оказался невероятно слабым и после нескольких атак потерял равновесие и рухнул на землю.

— И это ваш вождь? — усмехнулся Дунай и занёс над врагом копьё, чтобы поразить его насмерть. Но тут рыцарь снял кольчугу с головы, из-под неё выпали густые, длинные и светлые волосы.

— Нешто не узнал меня, Дунай Иванович? — совсем другим, мягким голосом промолвил он. Тут Дунай и обмер. Перед ним была Настасья — дочь литовского короля, а нынче жена пана Володарского. В тот же миг витязи прекратили битву, а богатырь подал девушке руку и помог подняться на ноги. Она сильно изменилась, за короткий срок из избалованного ребёнка превратилась во властную женщину.

— Я же мог убить тебя, — с укоризной промолвил Дунай.

— Вообще-то, это я собиралась убить тебя, — властно отвечала Настасья, — за то, что ты не выполнил обещание и не женился на мне. Помни, что я не рыцарь, благородство меня не беспокоит, и потому я могу сражаться и против воина Бога. Прикажи же своим людям сложить оружие, богатырь, или убей меня сейчас, потому что я прикажу убить всех, кто не сложит оружие.

И Дунай бросил на землю своё копье, его богатыри сделали тоже самое. В одночасье они превратились в пленников, причём пленённых женщиной. Дунай смотрел на неё с тревогой и недоумением. Настасья была плохим воином в ближнем бою, в сражениях участия не принимала, лишь разъезжала верхом по-мужски в кольчуге, и при этом все поляки её слушались. При этом она была хороша собой, стройна и мила. Муж её отсутствовал в своём городе, так как находился в походе против короля Романа и короля Генриха. Настасья же полностью управляла городом, в котором была оставлена за главную. Среди её приближённых было немало женщин, которые хоть верхом в кольчуге и не разъезжали, но имели здесь огромную власть. Почти все они были замужем, это не помешало нескольким из них сделать кого-нибудь из богатырей своими любовниками. Мужчины их были либо в походе вместе с паном Володарским, либо сидели смирно и всё сносили. В городе было много нищих, которые расхаживали в лохмотьях и просили милостыню, но совершенно не было бездомных животных. Если где-то находили бездомную кошку или собаку, то боярыня тут же приказом определяла животное в чей-нибудь дом. Если в последствии это животное снова находили на улице, то хозяева строго наказывались. Несколько мужчин так даже были казнены. Настасья Филипповна не любила охоту, но любила стрелять из лука, и в меткости здесь она не уступала никому. Поначалу боярыня избегала общества Дуная, не чинила ему допросов, при этом содержала в хороших условиях. Но к богатырям не допускали священников из других городов, их содержали не как христианских воинов, а как врагов.

— Беду на себя накличешь, Настасья, — говорил ей воевода, когда они, наконец, увиделись, — за нас против тебя все христиане могут войной пойти.

— Не пойдут, ты ведь первый нарушил богатырскую клятву, — отвечала ему Настасья, — ты вмешался в войну между христианами.

— Меня отправили не на битву, а на переговоры.

— Неужели ты не понимал, что это сговор против меня? Ты был моим женихом, а теперь хотел дружить с моим врагом.

— Король Роман не твой враг, он враг твоему мужу. А тебя я бы всё равно никому в обиду не дал.

На мгновение Настасья смягчилась и превратилась в ту Настасью, которую когда-то знал богатырь. Их нежность пробудилась с новой силой и превратилась в настоящую страсть. Вскоре по всему городу пошли слухи, что жена пана и пленный богатырский воевода — любовники. Настасья не боялась этих слухов и не боялась своего мужа. Дунай же тревожился, не столько за себя, сколько за своих людей. Бурислав Володарский уже давно не появлялся дома, и известно было, что он в походе не хранил верность своей жене. Вообще, в этой войне его больше привлекала не верховная власть в литовском королевстве, а возможность пограбить города и сёла, присвоить как можно больше различных ценностей и богатств и поиметь как можно больше женщин. Поэтому вряд ли его удивила или расстроила бы новость, что у его жены появился любовник. Однако вскоре все стали понимать, что Дунай для Настасьи больше, чем любовник. Богатырь получил в городе свободу и даже некоторую власть. Ему позволено было носить оружие. Настасья Филипповна чуть ли не каждый день упражнялась в стрельбе из лука, нередко и он к ней присоединялся и брал в руки лук. Так же Дунай постоянно разъезжал по городу верхом на коне. А меж тем, близилась зима, сезон войн подходил к концу, и пошли разговоры о возвращении пана домой. В первом эпизоде войны Володарский не выиграл, хоть и не проиграл. После победы над королём Романом пан не пошёл брать столицу, а лишь со стороны наблюдал, как против своего родного дядьки сражается сын короля и младший брат Настасьи — Генрих, и его товарищ — юный Брячислав. Последние двоя, пользуясь поражением Романа, серьёзно увеличили свои владения, и добрая половина Литвы теперь находилась в их руках. Мальчишки ещё не решились напасть на Володарского, но, судя по их успехам, вскоре непременно нанесли бы удар и по нему. В письме к своей жене пан писал, что не видит смысла продолжать весной этот поход, поскольку он и так существенно нажился. Предвидя гнев жены по этому поводу, Володарский намекал на грязные слухи, которые ходят про её роман с пленным богатырём. В день, когда Настасья получила письмо, она была вне себя от ярости. Из-за Дуная она начинала терять свою власть над мужем, и литовская корона стремительно ускользала из её рук. Боярыня уже с утра приказала подать ей лук со стрелами и принялась упражняться в стрельбе. Стрелы попадали метко, но этого лучнице теперь было мало. Она увидела нищего и велела привести его к себе. Тот стоял, ни жив, ни мёртв. На голову ему поставили кольцо. Настасья Филипповна уже натянула тетиву, но тут послышался голос Дуная, проезжавшего мимо верхом.

— Стой! — прокричал он, а затем и вовсе закрыл собой нищего, — этот человек ничего тебе не сделал.

— Я тоже ему ничего не сделаю, — отвечала Настасья, — это всего лишь игра, но раз ты помешал мне, то становись на его место.

И Дунай встал, водрузив себе на голову кольцо. Он смотрел прямо в глаза своей возлюбленной, но не видел в них ни капли той нежности, что наблюдал прошлой ночью. Теперь в них была решимость. О, Настасья Филипповна прекрасно умела претворяться и скрывать свои чувства даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости. Стрела прошла через кольцо и попала в мишень. За ней вылетела ещё одна. Теперь Настасья хотела доказать, что первое попадание не было случайностью. Попала она и во второй раз, попала и в третий.

— Вот видишь, — сдержанно улыбалась она, — зря ты боялся.

— Я не боялся, — смутился Дунай, — просто не думал, что где-то есть такой же хороший стрелок, как я.

— Ой ли? — презрительно засмеялась Настасья, — уж не хочешь ли ты сказать, что можешь выстрелить так же метко? Хочешь попробовать?

И она вручила ему лук со стрелами. Дунай до последнего надеялся, что она откажется от этой затеи, но она была полна решимости. Пот проступил на лбу у богатыря, он серьёзно нервничал, ведь на него была обращена сотня глаз, в том числе и его глаз его богатырей. Все должны были стать свидетелями его позора, его унижения. Настасья улыбалась, водружая себе на голову кольцо, уже предвкушая, как будет смеяться над богатырём, когда он откажется стрелять. Но тут Дунай поднял лук, стрела вылетела и попала боярыне прямо в глаз. Богатырь тут же побледнел и рухнул на колени. Она была мертва, ничто не могло ей помочь. Одна из девушек — приближённых Настасьи набросилась на богатыря. Она кричала, что боярыня ждала от него ребёнка. Беременность — вот что испортило её характер, и теперь погубило её. Так же, как погубило и богатыря, любившего её всем сердцем.

Глава2.Добрыня Никитич.

Вёсла монотонно били по воде, и от этого ещё сильнее хотелось спать. Было ранее утро, знать в такое время ещё спала крепки сном. Но сегодня один знатный отец разбудил своего десятилетнего сына — ни свет, ни заря, усадил в лодку и куда-то повёз. Маленький Добрыня видел, как спина отца напрягается с каждым движением, как сильные руки тянут вёсла, и те рассекают ровную водную гладь, пуская по ней рябь. Захотелось прикоснуться рукой к воде, потрогать эту рябь. Добрыня прикоснулся, рука стала мокрой и холодной. Сон всё сильнее одолевал мальчика. Время было раннее, совсем недавно только взошло солнце. Это время первых петухов, когда трава ещё была влажной от росы, когда на лугах не было ни коров, ни коз, когда мир только пробуждался к жизни, обещая долгий, полный трудов и забот день. Добрыня держался за борта лодки и засыпал, а отец всё продолжал грести в одном, известном лишь ему направлении. В такую пору в воздухе всегда витает какое-то ощущение раскрытия тайны. Того и гляди, выглянет из-за дерева какой-нибудь притаившийся зверёк, или ударит хвостом по воде перепуганная рыба. Покров тьмы только-только сошёл с неба, обнажив все его секреты, и, казалось, в такую пору можно увидеть ещё то, что скрывала ночь, и что не успело скрыться от восходящего солнца. Какого-нибудь лешего, праздно развалившегося на берегу реки, или причудливого зверя, которого никогда днём не увидишь, а может пролетит по небу в своё логово одинокий и злой Змей Горыныч. Во и ещё одна тайна в скором времени должна была раскрыться. Добрыня ещё не знал, куда они плывут, а отец перед тем, как отправиться, сказал ему следующее:

— Запомни, сын, о том, что сегодня увидишь и услышишь, никто не должен знать, кроме нас с тобой. Это будет наша тайна, раскроешь кому-нибудь, и последствия могут быть очень тяжёлые. То, что мы сегодня сделаем, запрещено церковью.

Добрыня не стал спрашивать, почему отец хочет нарушить церковный запрет. Мальчик знал уже тогда, что знатным людям позволено немного больше, чем остальным смертным. Оставалось лишь обо всём догадываться. Не понятно было, зачем отец притащил в мешке живую овцу и бросил её на дно лодки. Животное иногда дёргалось и издавало какие-то звуки, но в целом лежало спокойно у ног Добрыни. Глаза мальчика слипались, и в какой-то момент ему даже показалось, что он задремал. Но тут лодка резко ударилась о берег, и Добрыня пришёл в себя.

— Приплыли, — сказал отец, доставая мешок с овцой, — пошли.

Добрыня спрыгнул в воду, благо, что высокие сапоги позволяли ему ходить на мелкоте. От долгого сидения ноги теперь затеки и шли вяло, медленно. Отец словно этого не замечал и быстро шёл по узкой тропинке, уводящей в лес. За спиной у него висел мешок с живым грузом. В конце концов Добрыне пришлось бежать, чтобы догнать отца. И вот они оказались возле небольшой бревенчатой избы. Отец с силой постучал в дверь, долго ждать не пришлось, и вскоре изнутри послышался женский голос:

— Кто там?

— Гости пришли, дары принесли, — отвечал отец.

Дверь со скрипом отварилась, и на пороге появилась молодая женщина в ночной рубашке. Добрыня почему-то тут же уставился на её большую грудь, больше не с желанием, а с мальчишечьим любопытством. Одна грудь немного сверх меры выбралась из-под одежды, и показался наливной красный сосок. Незнакомка даже не смутилась, и, не отвлекаясь от разговора, спрятала грудь обратно.

— Хозяин дома? — спрашивал меж тем её отец.

— А вам он по какой нужде?

— Мы пришли из Новгорода, погадать на судьбу. Я — боярин Никита, сын Буслая, а это сын мой — Добрыня.

— Сейчас позову, — отвечала женщина и исчезла в помещении. А вскоре на пороге появился мужчина за пятьдесят, бородатый, морщинистый, но крепкий, и, видимо, даже злобный. По крайней мере Добрыне он тогда показался страшным и чем-то недовольным.

— Приветствую тебя, волхв, — поклонился Никита, и сын его последовал его примеру.

— И тебе привет, боярин новгородский, — слегка склонил голову чародей.

— Дочка что ли твоя? — спрашивал отец, указывая на девушку, которой уже и след простыл.

— Жена, — прищурившись, отвечал полуседой волхв, — старая чутьё стала терять, пришлось взять вторую, молодую.

— Что ж, если у неё чутьё не хуже, чем у прежней…. - отвечал Никита, снимая с плеч тяжёлую ношу.

— Не хуже, будь уверен, — заглядывал волхв в мешок, расчётливо почёсывая бородку, — несите во двор, я сейчас. Быстро всё сделаем, в обиде никто не останется, не боись.

И закрыл дверь. Никита, как и велел ему волхв, понёс связанную овцу на задний двор, и положил её на землю. Вскоре во дворе появился и сам волхв со своей молодой женой. Теперь они выглядели иначе. У него на шее висело множество амулетов, как и у неё, но она сверх того накинула странное одеяние, которое покрывало её плечи и спину, затем продолжалось на голове в виде огромного колпака в форме правильного конуса. Она держала в руке бубен, в который непрестанно била, волхв держал в руке острый кинжал.

— Именем могучего Рода, — промолвил он, и жена его замычала в такт его словам, — прошу вас, роженицы открыть мне скрытое от людских глаз, показать предначертанное.

С этими словами волхв прижал животное к земле коленом и замахнулся кинжалом.

— На кого гадать будем? — спрашивал он.

— На нас обоих, — отвечал Никита.

— Добро, — отвечал чародей и принялся перерезать жертве горло. Овца трепетала и кричала, булькая кровью, но вскоре замолчала, с этой частью ритуала было покончено. Свежая кровь растекалась по земле, а волхв уже вспарывал животному брюхо. Его жена отложила бубен, залезла голыми руками в утробу к животному и принялась разглядывать внутренности.

— Вы крещённые, христиане? — спрашивал меж тем у гостей волхв.

— Да, иначе и быть не может, — отвечал Никита.

— Да, сейчас без этого никак. Такой, видно, у нас жребий. Вся жизнь наша есть жребий. У вас ведь до сих пор в Новгород многие должности избирают по жребию?

— Избирают, — отвечал Никита, — вот и мне как-то достался белый камушек, три года был мытарем в порту.

— Мытарь — должность доходная, — сиплым голосом продолжал свои рассуждения волхв. — Вся жизнь человеческая — это жребий. Кому какая роль выпала, тот и будет её играть. И так же как в политике, люди меняются на должности, а должность остаётся. Но все, кто должность эту займёт, повторяют одну и ту же судьбу, один жребий. Будто бы один человек умер и родился заново. Но одну и тут же роль можно играть по-разному, как один и тот же жребий выпадает разным людям. Если в этой жизни судьба ваша несчастна, не печальтесь и не бойтесь смерти, жизнь всегда даёт второй шанс.

Последние слова волхв произнёс, когда жена его вдруг дико взвыла, перебирая в руках внутренности свежезарезанной овцы. По этому вою и словам волхва можно было догадаться, что она увидела очень плохую судьбу. А жена его меж тем заголосила:

— Мятежный брат…. — повторял бледный Никита, — мой брат, Василий Буслаев, погиб совсем молодым. Он был духа бунтарского, но я никогда…я никогда не посмею изменить князю и дружине.

— Она говорит лишь то, что видит, — произнёс волхв, — а ты можешь толковать это, как захочешь. Но мы должны тебе ещё одно пророчество.

— Да, про сына, про Добрыню, — с тревогой откликнулся Никита.

И жена волхва, с силой сжимая в руке тёплую овечью печень, снова заговорила не своим, грубым голосом:

— Ерунда какая-то, — произнёс Никита, — вздумал дурить нас, волхв?

И боярин грозно шагнул на старого чародея.

— Я не в ответе за то, что она говорит, — вымолвил волхв, — будущее туманно, о нём нельзя говорить ясно. Мы лишь можем догадываться, о чём это пророчество.

— И какие у тебя есть догадки?

— Трёхглавый змей. Возможно, это Змей Горыныч. У него три головы на плечах. Твой сын должен будет встретиться с ним. В конце один из них погубит другого, а, может, и оба друг друга. А кто победит, тот будет проклят. Ведь Змей Горыныч не простой чародей, он сторожит границу мира мёртвых. Никто не может безнаказанно бросать ему вызов. Но это только предположение. Я не вижу твоей судьбы, я лишь толкую то, что пифия смогла открыть.

Никита явно остался не доволен предсказанием, маленький Добрыня не беспокоился, всё происходящее его даже несколько забавляло, казалось какой-то игрой. А меж тем местность уже начал заполнять густой туман. Не видно было уже ни дома, ни реки, ни леса. Вскоре исчезла и жертвенна овца, которую волхв забрал с собой, как плату. Отец взял сына за руку, чтобы увести с собой, но тут поднялся сильный ветер, который принёс с собой крепкий, невыносимый запах чеснока.

Добрыня проснулся под могучим дубом, уже не мальчишкой, а окрепшим юным воином. Рядом с ним лежал молодой хлопец под льняным покрывалом и дышал Добрыне прямо в лицо.

— Гаврюша, Христом-богом прошу, не дыши на меня, — вымолвил боярин. Спящий хлопец его не услышал, пришлось толкнуть его локтем в бок.

— А? Что? — встревожился Гаврюша.

— Вставай, хватит дрыхнуть.

— Снова идём в атаку, владыка?

— Пока такого приказа не было. Но надо достать еды на завтрак, нас опять отправят на приступ этого мерзкого городка.

Добрыня потянулся и присел, облокотившись спиной о необъятный ствол дуба. «Кто-то падёт, будет проклят другой» — слышались ещё в голове слова пророчества. И почему сейчас ему приснилось именно это воспоминание из детства? Пока собирались на охоту, рядом появился и сотник — всадник в кольчуге, светлые волосы заплетены в косу на затылке. Добрыня, к слову, косу с утра не заплетал, и потому тёмные волосы на затылке рассеялись по спине и доставали до лопаток. Сотник не стал его за это отчитывать, к счастью, он был двоюродным братом юного боярина.

— Ты что, Кирилл, с утра уже на коне? — вопрошал его Добрыня, — неужто уже в атаку собрался?

— Вызывают меня к князю Борису, братец, — скривил лицо сотник, — может, скоро вообще все отсюда уйдём к нему на подмогу.

— Это как же так? — встревожился Добрыня, — воевали, воевали, целый месяц осаду держали, а теперь уйдём? У них же в плену Дунай Иванович, богатырь. Не гоже так, Кирилл, сколько новгородцев полегло уже от рук этих поляков?

— Сам знаю, что не гоже, — отвечал брат, — но и на польской земле нам находиться нельзя. Ещё не хватало с польским королём поссориться из-за этой собаки — пана Володарского.

— Володарский своих защищать не торопиться, пропал в Литве. С чего бы королю за него переживать?

— Ты же умный, Добрыня, книжки читаешь, по-нашему и по-гречески, а про поляков не знаешь. Здесь вся земля принадлежит королю. Поэтому Володарский и не боится за свой город и не торопится возвращаться.

Добрыня призадумался, зачесал в затылке. Действительно, про поляков он ничего в книгах не читал, да и не писали про них ничего монахи. Страна это была молодая, известно лишь было, что она ещё до крещения Руси исповедовала христианскую веру.

— В общем, гонец от князя так сказал, — продолжал Кирилл, не слезая с коня, — дней через десять Борис хочет дать бой литовскому мальчишке-королю. Если до той поры не возьмём город Володарского и ничего не придумаем, то придётся уходить и соединяться с войском Бориса.

Добрыня совсем расстроился. Столько сил было положено на эту осаду, столько знатных товарищей-новгородцев здесь уже полегло! Поляки на бой выходили редко, в основном сидели в своей крепости и отстреливались из луков. Еды у них было вдосталь, воды — целая река, которую никак невозможно было перекрыть. А где-то там за стенами томились богатыри и их воевода — Дунай Иванович. Ходили слухи, что после трагической гибели жены Володарского богатырей там регулярно подвергали пыткам: живьём снимали кожу, отрезали языки, кастрировали, но не убивали, а оставляли жить уродами на потеху своим мучителям. Видимо, боярин Володарский совсем лишился рассудка и отрёкся от Христа, хотя самого боярина как раз в городе и не было, он не появился там зимой, как обещал. Путь домой ему отрезало войско короля Романа, союзником которого и был князь Борис. Но сам Борис сражался на другом фронте, против второго противника короля. Сын киевского князя уже одержал несколько мелких побед над королём-мальчишкой и гнал войско врага в ловушку, туда, где одна река впадала в другую. Мостов на них не было, здесь войску Генриха уже некуда было отступать, он должен был дать бой. Не проходило и дня, чтобы воины маленького короля не пытались прорваться из западни. Некоторым небольшим группам это даже удавалось, и они с небольшими потерями уходили на свободу. Сил для удержания литовцев не хватало, и потому Борис стал призывать на помощь отряд новгородцев. До этого всех новгородцев он отправил обходной дорогой на город пана Володарского. Несколько сотен новгородской дружины уже отправились к Борису, теперь очередь была за сотней Кирилла. Не успел он отбыть на переговоры с князем, как появился Гаврюша с добычей. Гаврюша не был боярином, он был простым наёмником, его задача в бою состояла в том, чтобы держать щит, пока Добрыня с мечом и копьём в руке сражается. Дело несложное, за всё время наёмник лишь один раз был ранен, да и то был лишь лёгкий порез. Так же в его обязанности входило прислуживать своему боярину, одевать и снимать с него доспехи, добывать еду, устраивать ночлег и выполнять прочие мелкие поручения. Так, сейчас Гаврюша уже ощипывал подстреленную им куропатку. Добрыня, чувствуя, что у него начинает сводить желудок, принялся разводить костёр и помогать своему слуге.

— Слышал, Егорка Гнездо нашёлся? — произнёс Гаврюша.

— Это где же?

— В канаве, со вспоротым животом. Поляки обобрали его, как сороки, хорошо хоть штаны не снял. А остальное всё забрали.

— Ну так, Гнездо в том сам виноват, — отвечал Добрыня, ломая об колено сухие ветки, — всегда ходил весь в золоте и в серебре, вот эти сороки на него и налетели.

— Не понятно, зачем кишки ему выпустили, они что, думали, что он жрёт золото?

— Дурачьё жадное, эх, руки чешутся добраться до них. Десять дней всего осталось, десять дней. Постой-ка….

Гаврюша знал это выражение лица с приподнятыми бровями, какая-то мысль посетила сообразительного боярина. Хорошо бы, если это была бы идея, как закончить войну побыстрее и взять этот проклятый городок. Но Добрыня ничего не сказал и убрался прочь. Гаврюше теперь пришлось делать работу сразу за двоих. А вскоре сотня Кирилла собралась в полном составе на совет, исключая сотника. Но его младший двоюродный брат был здесь, и именно он предлагал решение, как успеть в срок взять город. Поймать окаянных сорок на их жадности, изловить на живца. Каждый новгородец имел при себе немного золота и серебра, теперь они все скинулись для общего дела. Согнали всех слуг-наёмников, нужно было торопиться. Нос у деревянной лодьи обили золотом так, что он теперь блестел на солнце. По бортам повесили щиты, обитые серебром. Даже заставили кузнеца выковать золотые шлема для воинов. Теперь корабль превратился в настоящий плавучий клад — отличная приманка для сорок. Другие новгородцы вскоре раскусили план Добрыни Никитича, оценил его и тысяцкий — Константин Добрынич. Теперь добрая половина новгородцев забралась в свои суда, но времени и их украшать уже не было. Поэтому вся надежда была только на одну лодью, в которой плыла сотня Кирилла. Целая сотня уместилась на одном судне, в основном все вместе с наёмниками понабились в трюм, прижались друг к другу так, что едва дышали. Наверху разместились тридцать витязей — по одному на каждое весло. С виду обычная лодья, только сильно перегруженная, что делало её особенно привлекательной в глазах столь жадного противника.

И вот корабли двинулись по течению к речным воротам, ругаясь и призывая горожан на бой. Ждать долго не пришлось: ворота открылись, и появилось несколько кораблей. Кажется, рыбка начала клевать. Теперь нужно было заставить её проглотить наживку. Несомненно, все суда поляков пытались прорваться к плавучему кладу. Но сразу отдаваться им было нельзя: могли заподозрить неладное. Воины стали отстреливаться и загребли вёслами назад, течение было сильным и преодолеть его было очень непросто. Другие корабли меж тем уже выступили в бой. Воины пытались достать друг друга копьями, рубились прямо на палубах. Кто падал в воду, на того обрушивался град стрел. Добрыня, которого все в его сотне уже временно признали главным, велел медленно надвигаться на врага. Гаврюша снял с борта обитый серебром щит и закрыл им своего боярина как раз в тот момент, когда тому на голову готов был обрушиться тяжёлый топор. Добрыня в ответ ударил копьём и попал по щиту. Враг немного попятился назад, но тут же ударил снова, теперь копьём. Гаврюша и здесь оказался молодцом и успел спустить щит немного ниже. Добрыня же наносил молниеносные удары мечом, которые, казалось, того и гляди раскромсают деревянный шит поляка. Но тот держался и всё пытался найти копьём уязвимое место. Корабли уже совсем сошлись друг с другом бортами. Поляк вдруг взмахнул топором и словно крючком подцепил им меч Добрыни. Оружие в миг вылетело из рук боярина на палубу. Следующим ударом топор зацепил шит и потянул на себя, обнажая место для удара копья. Добрыня вцепился свободной рукой за щит и потянул на себя, помогая Гаврюше. Наёмник же получил удар копьём в плечо и сильно ослабил хватку. Нужно было уворачиваться, чтобы не попасть под копьё. Но тут корабли качнулись, и оба витязя одновременно уронили свои копья. У поляка остался топор, Добрыня же был вовсе безоружен. Однако враг не торопился его убивать. Вместо этого потянулся к шлему новгородца, сделанному из золота, и стал тянуть его на себя. Жадность сороки и здесь дала знать о себе. Можно было и сначала убить, а потом ограбить, но в такой суматохе был высок риск, что тело новгородца потеряется и достанется кому-нибудь другому. Поляк изо всех сил вцепился свободной рукой в шлем и, казалось, сейчас оторвёт вместе с ним голову. Но Добрыня не сдался и тут, и не уступил. С размаху он ударил врага кулаком в челюсть. Удар оказался неожиданно сильным и метким, поляк на мгновение потерялся, а Гаврюша воспользовался этим, чтобы отнять у него топор и быстро нанести удар. Сталь угодила в колено. Добрыня выхватил у наёмника топор, и когда поляк, вскрикнув от боли, упал, то получил смертельный удар в грудь. Добрыня запыхался и с трудом переводил дух. Врагов было ещё полно, а оружие всё было растеряно.

— Дурак, — тяжело дыша, вымолвил Добрыня, — как мы теперь сражаться будем?

— Если бы не я, твой труп уже кормил бы рыб, — отвечал ему Гаврюша, держась за кровоточащую рану на руке. Боль сделал его злым и дерзким.

— Если бы держал нормально щит, — возражал ему юный боярин, — всё бы было нормально, а теперь молись, чтобы на нас больше никто не напал.

Гаврюша поднял глаза, чтобы вымолвить очередную дерзость, но тут с полными ужаса глазами промолвил:

— Ну всё, приплыли.

И действительно, богатый корабль теперь зашёл в город, ворота закрывались, и все прочие новгородские корабли остались снаружи. Сразу несколько кораблей окружали новгородское судно, и Добрыня видел уже одного мальчишку, похожего на женщину, который направил на него свои копьё и меч. Добрыня набрал полную грудь воздуха и прокричал, что было сил:

— Братцы, пора!

И из трюма стали выбираться затаившиеся там новгородцы. Все помятые, затёкшие, но всё равно грозные. Поляки поняли, что попались и отчаянно рванули сразу все в атаку. На палубе новгородского корабля было мало места, все новгородцы не смогли бы здесь уместиться. Им нужно было либо прыгать в воду, либо перепрыгивать на другие корабли. Поляки сделали всё, что было в их силах, чтобы второе сделать невозможным. Стали отплывать и отдаляться, отбиваться копьями. Но один корабль не последовал приказу, так как его команда уже вцепилась в золотой нос судна, рассчитывая его оторвать. Туда-то и перепрыгнули первые новгородцы, и смели всех сорок, как ветер осеннюю листву. Теперь у них было два корабля, затем к ним прибавился третий, четвёртый…. Добрыня почувствовал, как что-то больно кольнуло его в бок. Мальчишка с женским лицом достал его копьём, хоть и не смог прорвать кольчуги. Боярин в ярости резко вырвал у него копьё. Хлюпик, полез на более сильного воина. Теперь Добрыня воистину рассвирепел и шёл в атаку, невзирая ни на что, забыв про щит и про Гаврюшу. Мальчишка, как мог, отбивался мечом, но слуга, закрывавший его щитом, получил топором по ключице и тут же уронил щит. Последнюю атаку Добрыня отразил уже шутя, ударил наглеца ногой в живот и слабо, но с размаху резанул топором по груди. Этот удар не убил врага, лишь порвал кольчугу и пустил кровь. Но второй, смертельный удар Добрыня не нанёс, так как теперь из-под порванной кольчуги хорошо была видна женская грудь.

— Ба, да это баба, — изумился подошедший Гаврюша. Добрыня в момент потерялся и не мог вымолвит ни слова. Девица тяжело дышала от пробитой грудины, но всё же была жива. Боярин лихорадочно принялся останавливать ей кровь. А в этот миг ворота в город снова открывались. Теперь новгородцы впускали своих. Вскоре они заполнили весь город, и к вечеру он был уже полностью взят.

Глава3.Сорока.

Меньше, чем за сутки маленький польский городок превратился в полуживую развалину. Повсюду на улице лежали трупы людей и лошадей, некоторых из них уже пожирали собаки. Собак в городе было много, захватчики обнаружили целый питомец. В одночасье все эти домашние животные стали дворовыми бродягами, рыскающими в поисках съестного. Есть людей многие ещё побаивались, помнили ещё, как эти двуногие распоряжались их судьбами, но вот мёртвых коней ели даже с какой-то мстительной остервенелостью, поедали даже кишки. Живые люди теперь все спрятались по своим домам, но это их не спасло. Нехристей вытаскивали на улицу, женщин раздевали и от души насиловали, дома грабили. Тысяцкий Константин набрал себе уже целую телегу всяких ценных вещей. Женщины его мало интересовали, боярин был уже человек в возрасте, полноват, живот выделялся шаром из-под кольчуги, бритое лицо уже начинали обвисать по бокам, чтобы скрыть это, боярин носил седые бакенбарды на щеках. Когда телега Константина Добрынича была уже переполнена, он принялся искать славного героя сегодняшнего дня — Добрыню Никитича. Добрыня и Константин оба были боярами, но не были связаны родственными связями. Однако Добрыня получил своё имя не случайно, он был назван в честь отца Константина — знаменитого воеводы Добрыни Малковича, крестившего когда-то Новгород в христианскую веру. Того Добрыни давно уже не было в живых, а молодой Добрыня был живым напоминанием Константину о покойном отце. Тысяцкий нашёл его не сразу, уже под вечер в христианском храме. Здесь собрались христианские священники и лекари, они стояли вкруг возле постели, на которой под одеялом лежала обнажённая девица. Она была тяжело ранена, постель была вся перепачкана в крови, но целители настойчиво продолжали бороться за её жизнь, ведь того требовал от них новгородский боярин. Добрыня стоял бледный, еле живой. Константин даже не сразу его заметил. Взор старого боярина сначала пал на нежную молодую кожу, ещё во многом детское лицо и небольшую, но упругую и полную грудь. Девица билась в агонии, она мучилась, а тысяцкий чувствовал, как к его сердцу приливает кровь, пробуждая оставшиеся ещё с молодости желания.

— Это ты её так? — спросил Константин у Добрыни.

— Я, — отвечал молодой боярин, не отрывая от неё взгляда.

— Мы хорошо поживились сегодня, Добрыня, а ты ещё ничего не взял себе. А ведь ты больше всего достоит владеть богатствами этих сорок. Без тебя мы бы не взяли город.

— Я знаю, владыка, но я не могу её оставить. Она сказала, что её зовут Зоя. Я не знал, что это женщина, думал, это мужчина пытается подло убить меня, пользуясь тем, что я потерял свой щит.

— Не убивайся так из-за этого, владыка, — положил ему руку на плечо Константин, — в Новгороде тебя ждёт Василиса. Она любит тебя, думай о ней.

Но Добрыня ни о чём не мог думать до тех пор, пока кризис не миновал, и лекари не объявили, что девушка будет жить. Зоя измученная заснула, и боярин тоже устроился на ночлег в церкви. Пленных богатырей отыскали в этот же день, но не сразу разобрали, кто есть кто. Некоторые были так изуродованы, что лучше бы им умереть. Кого-то кастрировали, кому-то отрезали язык. Нашли, наконец, и Дуная Ивановича. Его тело пострадало не так сильно: лишь сняли кожу с половины спины и с одной руки выше локтя. Главной пыткой для богатыря было смотреть, как страдают его люди, видеть страдания своих братьев. Когда появился Добрыня, Дунай крепко взял его за руку, и, глядя в глаза, произнёс:

— Добрыня, боярин новгородский, ты спас богатырей от страшной кары, позволь же мне называть тебя братом?

— Да будет так, богатырь, — обнял его Добрыня, — позволь и мне называть тебя родным братом.

— Как тебе будет угодно. Но ты должен знать, что из всех богатырей я единственный, кто страдал по заслугам. Хоть и случайно, но всё же по своей вине я убил княжну Настасью, которая к тому же ждала от меня ребёнка. За это меня и моих людей подвергли пыткам, а до этого с нами обращались хорошо.

— Что ж, Дунай Иванович, тогда ты должен знать, что и за мной есть подобный грех. Я тяжело ранил в бою одну девицу по имени Зоя. Я не знал, что это девушка, но я смог её спасти, лекари сказали, что она будет жить.

— Где она? — оживился богатырь.

— Она в церкви, отдыхает.

Дунай с такой спешкой отправился в церковь, что гуляющие во дворе гуси едва успели разбежаться в разные стороны, а затем мстительно вытянули свои длинные шеи и зашипели. Самые смелые даже погнались за богатырём, но сзади появился другой двуногий, догоняющий первого — Добрыня. В храм он вошёл почти одновременно с Дунаем. Богатырь прошёл мимо священников прямо к постели, в которой лежала Зоя. Даже болезнь и бледность лица не убавили у неё красоты. Она выглядела очень хрупкой и от этого крайне трогательной. Длинные тёмные волосы были распущены, голубые глаза смотрели устало и в то же время с некоторым вопросительным недоумением. Было ясно, что она довольно часто так смотрит на мужчин, гордая и надменная воительница. Дунай на какое-то мгновение смутился под её взглядом и не знал, что сказать, а сказать что-то было нужно.

— Вижу, ты жива, — как-то глупо промолвил он.

— Вижу, ты тоже, — отвечала Зоя. — Не держи зла, воин, за то, что я подвергала пытке твоих людей. Ты убил нашу госпожу, мы были злы на тебя.

— В её смерти был виновен только я, мои богатыри здесь были не при чём.

И Дунай зачем-то сделал шаг по направлению к ней. Но Добрыня преградил ему путь.

— Будь милосерден, мой названный брат. Она всё-таки женщина, хоть и сорока. И она уже заплатила за своё зло.

— Сорока? — усмехнулась Зоя, — так вы нас называете, грязные русы?

— За вашу жадность и любовь к золоту, и вообще ко всему, что блестит на солнце, — пояснил Добрыня.

— Женщины любят драгоценности, — спокойно отвечала полячка, и, кажется, совсем не обиделась, — только мы не выманивали и не выпрашивали у мужчин эти драгоценности, как делают другие. Мы забирали их силой у тех, кто пришёл с оружием на нашу землю.

— Что ж, теперь вашей власти пришёл конец, — произнёс Дунай, — всё из-за того, что вы убивали и мучали христианских богатырей.

— Ну убей же меня, богатырь, как убил её! — прокричала Зоя, и почти выбралась из-под одеяла, но вовремя опомнилась, поняв, что на ней нет одежды. — Для меня лучше умереть, чем попасть в рабство к мужчинам. Думаешь, я не понимаю, что меня теперь ждёт? Здесь, с нашей княгиней Настасьей мы были свободными. Пусть и совсем недолго. Но ты убил её.

Дунай ничего не ответил ей и в расстроенных чувствах вышел прочь из храма. Теперь с ней в небольшой комнате остался лишь один Добрыня. Она смотрела на него с некоторой надменностью, видимо, уже догадывалась, какие чувства пробуждаются в его груди, но тогда она приняла эти чувства за обычное мужское желание. На всякий случай Зоя присмотрела себе металлический подсвечник, которым будет отбиваться от мужских домоганий. Но Добрыня повёл себя совершенно неожиданно.

— Ты ела сегодня? Тебя кормили? — Спросил он, — я распоряжусь. А ещё прикажу, чтобы тебе выдали одежду. Оружие мы тебе дать не можем, сама понимаешь, но, если захочешь уйти, никто тебя держать не будет.

Лицо Зои теперь выражало растерянность и даже смущение. Неужели в этом завоевателе действительно проснулась нежность? В течении следующих дней Добрыня регулярно навещал её, но никогда к ней не прикасался, заботился о ней, как о малом ребёнке, приказывал кормить и никого к ней не подпускал. Меж тем новгородцы постепенно наводили свои порядки в городе. С улиц убрали трупы, закапывать их не стали, все сожгли по старому обычаю. Наладили выпечку хлеба и торговлю с деревенскими. Теперь многие новгородцы стали богачами и уже стали подумывать о том, чтобы задержаться здесь надолго, договориться с польским королём и развернуть в западной Европе свои промысел и торговлю. Константина Добрынича в шутку стали называть паном. Но все мечты развеялись, когда вернулся из ставки князя Бориса сотник Кирилл. Было видно, что тот немного сердится на своего младшего двоюродного брата за то, что тот похитил его славу и за то, что без него повёл сотню в бой. Но в присутствии Константина Кирилл не высказал своего недовольства. Зато рассказал нечто другое своим товарищам-новгородцам.

— Не знаю, братцы, как нам быть, — говорил он, — новости у меня для вас одна тревожнее другой. Слух о вашей победе разошёлся быстро, и даже пан Володарский срочно запросил мира с князем Борисом. Они договорились, что не будут воевать друг с другом, и что Володарский вернётся домой, то есть сюда, в город. От литовского престола он отказался и в войну обещал не вмешиваться. Теперь на Литве осталось два короля. Один — Роман, которого мы поддерживаем, а другой — мальчишка Генрих, за которого сражается такой же юный Брячислав — князь полоцкий. Борис прижал их к реке, деться им некуда. Но часть войска Генриха хочет вырваться и уйти. Чтобы этого не случилось, Борис призывает нас срочно к себе, чтобы мы помогли ему окончить войну.

— А что же король Роман? — спрашивал Константин, — не спешит со своим войском на помощь? Хочет чужими рукам жар весь загребать?

— Роман с другой стороны реки обещал встать, чтобы никто не смог перейти реку и уйти.

— Удобно пристроился, — засмеялись новгородцы, — мы будем воевать, а он на страже стоять.

— Может тогда Бориса и сделаем литовским королём? — с улыбкой вымолвил Добрыня, — Жена его ведь дочь покойного короля, сестра покойной жены пана Володарского.

— Борис не может быть здесь королём, — возразил Константин, — он не рыцарь.

— Это ещё не всё, братцы, — продолжал Кирилл, — дошла до меня ещё одна новость, из самого Новгорода. Сначала сам не поверил, но потом пришлось. Князь наш рассорился со своим отцом — киевским князем, и не заплатил ему дань в этом году. Теперь, видно, Новгород и Киев врагами станут, а, стало быть, и Борис теперь враг нашему Ярославу.

— Во дела, — призадумались новгородцы.

— Пойдём за Борисом, будет изменниками для Новгородца, — произнёс Константин, — не пойдём, будем изменниками перед киевским князем. И так и так получается, стали мы предателями, хоть сами никого и не предали.

— Да, владыка, удача — вот наш главный изменник. Когда вы брали город, она вам всем улыбалась, а теперь она повернулась к вам задом. Может и не стоило торопиться со взятием города? Но сделанного не воротишь. Теперь, Костя, тебе решать, как нам быть, ты — наш тысяцкий.

Задумался Константин, сын Добрыни. Его отец всю жизнь был верным воеводой князя Владимира. Даже когда Добрыня стал властелином над Новгородом, он во всех спорных вопросах на первое место всегда ставил верность киевскому князю. Но Добрыня был чужак на новгородской земле, Константин же здесь вырос и стал мужчиной. У его отца не было здесь крепких родственных связей, не было множества братьев по оружию. Тяжким грузом легка на Константин непростая задача, и под её тяжестью он склонил голову и даже немного сгорбился.

— Нет, братцы, — вскинул плечами тысяцкий, — не могу я так. Здесь каждый пусть решение принимает. Новгород — наша общая земля, решим вопрос по нашему обычаю — голосованием. Кто за то, чтобы пойти за Бориса, пусть станут на одну сторону, а те, кто за Ярослава — на другую.

И сотники и бояре разошлись по всему городку, вывели на улицу всю тысячу для проведения голосования. Наёмники права голоса не имели, поэтому Гаврюша убрался с глаз долой в самом начале, и никто не мог его найти. А меж тем новгородцы стали держать совет.

— Ну, что скажешь, Добрыня? — спрашивали у сына Никиты бояре. Они надеялись, что и здесь его юный, но пытливый ум всё рассудит. Но Добрыня и сам был в смятении.

— Как хотите, а я хочу домой, — вымолвил Кирилл, — ссора с князем Владимиром — это наш шанс вернуть свободу Новгороду.

— Но все наши заслуги в этой войне обесценятся, — с грустью произнёс Добрыня.

— Вы уже набили себе карманы, разорили город, — возражал ему двоюродный брат, — только ты один не нажился, но в том ты сам виноват.

— Я сражался на за золото, а за славу Руси.

— То есть за славу Владимира и Бориса? Они не лучше нас. Такие же смертные, из плоти и крови.

— Ну что, владыки, — послышался голос Константин, — все собрались? Пришло время нам сделать выбор. Кто хочет идти с Борисом, станьте по правую руку от меня, кто хочет вернуться в Новгород, станьте по левую.

И центр площади быстро опустел, новгородцы разошлись в разные стороны. Невооружённым глазом было видно, что большинство стоит на стороне Ярослава. Добрыня поначалу тоже был здесь, рядом с братом. Но в сердце его было не спокойно. Боярин не сразу понял, почему, но затем вспомнил о Зое. Ведь если он уйдёт в Новгород, гордая полячка останется здесь, и они никогда не увидятся больше. И Добрыня вышел из строя и отправился на другую сторону.

— Куда? — кричал ему вслед Кирилл, — чёрт тебя побери!

За Добрыней потянулись и другие новгородцы, которые уже успели уверовать в его славу смекалистого удальца. Строй сторонников Ярослава редел, строй сторонников Бориса пополнялся. Теперь их стало почти поровну и пришлось считать, чтобы определить всё точно. В итоге всё равно перевесила сторона приверженцев свободы. Стало быть, новгородцы теперь отправятся домой. Добрыня с трудом сдерживался, чтобы сразу не отправиться в церковь. Нужно было выдержать какое-то время под пристальным взглядом Кирилла и разочарование тех новгородцев, что пошли за ним на сторону Бориса. К счастью, двоюродный брат не стал пока ничего говорить, и Добрыня вскоре смог улизнуть. Зоя за несколько дней поправилась и теперь самостоятельно передвигалась, хоть из храма выходить пока не решалась. Добрыня сел на край постели. Он хотел что-то сказать, но никак не мог подобрать нужных слов.

— Пришла нам пора прощаться, — вымолвил он, — мы возвращаемся в Новгород. Пан Володарский скоро вернётся сюда.

— А как же я? — вымолвила Зоя.

— Ты останешься здесь. Ты ведь свободна и вольна поступать так, как захочешь.

— А если я не хочу здесь оставаться.

Добрыня взглянул на неё глазами, полными нежности и впервые прикоснулся к её щеке.

— Прощай, сорока, — молвил он и уже собирался встать, но она вдруг обхватила его рукам за грудь и прижалась к нему, как маленький ребёнок. Она была слаба, она нуждалась в его защите, но гордость не позволяла ей сказать это вслух. Да и слова больше были и не нужны. Добрыня обнял её, прикоснулся к щекам и крепко поцеловал. Затем прижал к груди и долго-долго обнимал и гладил по голове, по лицу, целовал в лоб. В конце концов, Зое недоели эти нежности. Она догадалась, что у него никогда прежде не было женщины, и первой начала стягивать с него одежду. Добрыня не сопротивлялся, но каждый раз, как избавлялся от одного предмета одежды, целовал или крепко обнимал её, а она обнимала его в ответ. Это продолжалось довольно долго. Боярин ласкал её грудь, целовал шею, плечи. Спустя время они, наконец, остались без одежды, и тогда Добрыня с нежным стоном впервые приласкал и её бёдра. Первое убийство, первый секс — всё тогда было у него впервые. Эту ночь они провели вместе, а на утро полячка поехала вместе с боярином в Новгород. Вообще, как новгородцы стали христианами, они перестали забирать себе с войны рабов. Но Зоя не была рабыней, и не понятно было, в качестве кого она отправляется вместе с боярином. Однако новгородцы простили своему брату эту маленькую слабость, ведь он заслужил право на неё своими подвигами, к тому же, из всех захватчиков он был единственный, который ничего не награбил и ничего не поимел с этого похода. Перед тем, как отправиться в путь-дорогу, Добрыня долго прощался со своим названным братом.

— Мой путь теперь лежит к Борису, а оттуда в Киев, — говорил богатырь Дунай Иванович, — как-никак, я ведь воевода всех богатырей на Руси.

— Хорошо, что ты — богатырь, и тебе нельзя воевать против христиан, — молвил Добрыня, — ссора наших властителей не сделает нас врагами.

И они крепко обнялись на прощание.

— Береги её, — сказал ему на ухо Дунай, — я свою не уберёг, а ты береги.

И на этом они расстались. Добрыня Никитич поехал в одну сторону, Дунай Иванович — в другую. А спустя время закончилась и литовская война. Закончилась победой Бориса. Королю Роману тоже пришлось постараться ради победы. В конце концов, Генрих вместе с Брячиславом были окружены и взяты в плен. Юного Генриха казнили, и тем самым уничтожили последнего претендента на литовский престол. Своего племянника — Брячислава Борис пощадил и отпустил домой, в Полоцк, взяв с него слово, что больше он в Литву не ногой. Роман теперь стал полноправным королём. А пан Володарский меж тем отправился к польскому королю — Болеславу жаловаться на бесчинства русов и князя Бориса на польской земле.

Глава4.Две Василисы.

В Новгород они прибыли по суше, как были, верхом на своих скакунах. Кирилл на протяжении всего пути не разговаривал с братом, затаив на него обиду. Постепенно и прочие новгородцы на него обозлились за то, что он сманил их в войне на свою сторону и за то, что взял с собой женщину. Кто знает, во что бы вылилась эта тихая злоба, если бы путь продлился подольше? Но путь был окончен. Добрыня снова вздохнул полной грудью, как делал каждый раз по возвращении домой. Ноздри жадно втягивали забытый запах родины. Глаза с радостью смотрели на родные с детства места, на большую реку Волхов, разделившую пополам город на два конца, на знаменитый Волхов мост, на котором произошло уже столько сражений, что даже языческие боги позавидовали бы его славе. Сразу за Волховым мостом на побережье реки располагалось торжище, где торговый люд любил собираться по пятницам, но и в прочие дни сюда заезжали некоторые деревенские. Новгородские мужчины на затылке заплетали волосы в косу, женщины в две косы. Нередко мужчины здесь щеголяли длинами своих кос, но Добрыня и здесь оказался не в моде, потому как волосы обычно слишком длинные не отпускал, только на затылке отпускал большую длину, чтобы заплести тонкую, но длинную косичку. Отец его — Никита Буслаев и вовсе не носил косы, как и многие старики. По сути, он мало изменился с того дня, как отправился с сыном к волхву за предсказанием будущего. Только в тёмных волосах появилась седина. Никита не был похож на своего покойного брата — Василия Буслаева, тот был светловолосый, брат тёмный. Вслед за казнью их отца Василия выгнали с позором из дружины, после чего он смог стать христианским богатырём. Никита после смерти своего отца — Буслая, попал в семью дружинника Володара и смирился с судьбой. Василий же поклялся отомстить за отца и стал мятежником. Только ранняя славная смерть сделала его героем. Но пифия предсказала, что и Никита однажды пойдёт по пути мятежа.

После такого пророчества боярин всегда пытался изменить судьбу, сделать всё, чтобы это предсказание не сбылось, и чтобы оно осталось в тайне. До сих пор эту тайну знали только двоя — отец и сын. Добрыня, вспомнив об этом, расчувствовался, крепко обнял отца при встрече.

— Вот, отец, — указал он на девушку, — это Зоя, моя подруга из Польши.

Никита недобрым взглядом окинул девицу, сын на него смотрел с мольбой.

— Разберёмся, — молвил, наконец, Никита и вошёл в дом. Сын вместе с девушкой отправился следом за отцом в высокое деревянное строение с резными ставнями. Здесь про неё на какое-то время забыли, передав в руки матери, а отец с сыном уселись за стол и принялись за долгую беседу. Каждый рассказывал свои новости. Добрыня поведал про свой поход и свой подвиг, чем вызвал у отца одобрительную улыбку. Никита в ответ заговорил про новгородские дела. Начал издалека.

— Василиса тебя ждал, слёз не жалела, — молвил он, — полячка твоя, боюсь, шибко расстроит её. И Микулу тоже.

— Василиса хороша, — тяжело вздыхал Добрыня, — да только не мила мне. А вот Зоя мила. Я ей жизнь спас. Отец, прошу, давай расторгнем помолвку, в этом нет греха. Я ничем не обесчестил Василису.

— Только тем, что она столько времени тебя ждала, — снова нахмурился отец, — а мы с Микулой других хлопцев от неё отваживали. Хочешь Микулу Селяниновича обидеть? Богатырского воеводу?

— Он же не боярин, — пренебрежительно отвечал Добрыня, — а ты считаешься с ним, как с равным.

— Эх, Добрыня, в чём-то ты умён, мать тебя хорошо обучила, а в чём-то тебе ещё учиться и учиться. Хотя, размолвка, дело, конечно, возможное. В конце концов, одного жениха мы от Василиса так до конца и не отвадили.

— Какого же? — оживился Добрыня. Никита улыбнулся едва заметно, краем губ. Удочки были заброшены.

— Знакомый твой, Ставр Годинович, — отвечал отец, — ох и повадился он к Микуле Селяниновичу в дом. Сначала думали, что он к младшей его — Настасье подбивается, но она ведь совсем ещё ребёнок. Оказалось, Василисе украдкой глазки строит. А там уже и не поймёшь, вроде обеим сразу. Кобель знатный.

— Ух я до него доберусь, — сжал кулаки Добрыня. Ставр Годинович стал ему неприятен совсем недавно, прежде, в детстве они были хорошими друзьями. Теперь же с каждым разом Ставр всё больше вызывал в нём раздражение. Особенно он стал раздражать Добрыню, как потомственного боярина, тогда, когда сам пролез в дружину. Сын купца Годия, без капли знатной крови в жилах потратил значительную часть своего наследства и купил себе место в дружине. Явление неслыханное. Всем известно было, что места в дружине не продаются, и никто прежде таким путём боярином не становился. Многие бояре тогда были оскорблены этим событием, и Добрыня Никитич был оскорблён больше других.

— До Ставра ты теперь не скоро доберёшься, — разжигал меж тем в нём злобу отец, — сын Годия теперь не просто боярин, он мытарь. Жребий выпал ему на три года собирать дань. Теперь три года его трогать нельзя, пока срок должности не закончится. И на поединок вызвать нельзя, по закону он имеет право отказаться, и никто не назовёт его трусом, потому как он в должности.

— Эх, как же везёт этому сукины сыну, — злился Добрыня.

— Хочешь порадовать его? — продолжал Никита, — отдай ему свою невесту в жёны. Ставр ведь нарочно именно за Василисой взялся ухаживать, чтобы тебя унизить. Хитрый лис, и скользкий, как змея. Даже Микуле уже смог понравиться.

— Ну нет, отец, Ставру я её не отдам. Завтра же пойду в дом Микулы.

— То-то же, — улыбнулся, уже не таясь, седобородый Никита. Добрыня же какое-то время был ещё в гневе, часто дышал через расширенные ноздри и не разжимал кулаки. Но кружка домашнего вина, разбавленного варёным мёдом, успокоила юного боярина, и разговор пошёл уже в другое русло.

— Что же, отец мой, теперь будем воевать против Киева? — с тревогой спрашивал боярин.

— А нам-то что? Это пусть князь Ярослав воюет, и верные ему товарищи из дружины. Он эту кашу заварил.

— Но Ярослав — наш князь. Если бы не он, Владимир сделал бы нашем князем Бориса, что ещё хуже.

— Дети Владимира меж собой одеяло перетягивают, как маленькие, а мы должны в этом участвовать? — спрашивал Никита, снимаю скорлупу с варёного яйца.

— Так ведь одеяло это — Новгород.

— Съешь-как сырку, сынок, вкусный сыр, свежий, — протянул Никита ему кусок молочного цвета. Добрыня покорно проглотил сыр, запил вином.

— В этом деле лучше не торопиться, — продолжал старый боярин, — когда придёт к нам Владимир с войной, тогда и будем думать. А пока лучше в стороне нам быть. Они — Рюриковичи, ещё десять раз перессорятся и помирятся. Они — родня, они всегда меж собой договорятся, а мы раз с киевским князем поссоримся, и затем вовек будем перед ни виноваты.

— Но мы-то уже заняли сторону.

— Кто это «мы»?

— Константин-тысяцкий, и все, кто были в Польше и в Литве.

— Но ты-то ведь голосовал против этого решения. Это мудрый ход, Добрыня. Поэтому ты как раз и имеешь право остаться в стороне. В случае чего сможешь занять и ту, и другую сторону.

— А как же Кирилл — племянник твой, такой же внук Володара, как и я, отец его Олег — твой сводный брат. Олеговичам в стороне остаться не получится.

— О себе сейчас думай, — устало отвечал отец, — и ещё о Ставре с Василисой. Сводный брат, всё-таки не кровный. Мой родной отец — Буслай, от него у меня много сестёр осталось, и у тебя много двоюродных братьев. Не таких как Кирилл, с ним у тебя нет общей крови.

— Ну да, общая кровь. Как с двоюродной сестрой моей — Василисой Васильевной? Которая любовница Ставра. Про которую говорят, что она дочь Василия Буслаева.

— Брехня, сам знаешь, её родной отец — Садко, как и у Ставра. А мать её заживо сожгли на костре, как ведьму. Она не может быть твоей сестрой, это сестра Ставра.

Последние сова Никита произнёс уже с закрытыми глазами, опершись спиной и стену. Вино его расслабило. Добрыня тоже почувствовал уже некоторую приятную слабость и решил отдохнуть на свежем воздухе. Ближе к вечеру затопили баню, и боярин, наконец, с дороги смог как следует помыться. Завтра ему предстояло отправиться к той, с которой он был помолвлен, с той, которая его ждала. Из головы никак не выходил проклятый Ставр. Даже явился боярину во сне. Сон был наполовину воспоминанием. Сначала возникло безбородое лицо с густыми волосами на голове, с презренной ухмылкой. Затем появилась и сестра его — Василиса Васильевна, хотя все понимали, что отец у неё не Василий, а Садко. Она и внешне была больше похожа на родного отца, но нос другой, как у Добрыни. Она была сестрой им обоим — Ставру и Добрыне, они оба любили её и очень часто проводили время вместе. Пока были детьми. Сновидение быстро проносило Добрыню через месяцы и годы. Он превращался во взрослого мужчину. Ставр тоже взрослел, но медленней. Добрыня всегда был крепче телом, всегда превосходил товарища детства в борьбе и плавании, в верховой езде. Лишь в одном Ставр его начал тогда обходить — в любви женщин. Сон снова возвращал Добрыню в тот злополучный дом, когда на чердаке он застал Ставра и Василису, предающихся уже вполне взрослым любовным ласкам. С тех пор дружбе их пришёл конец. Но сон удерживал Добрыню на том чердаке, разрывая сердце от боли. И вот Василиса Васильевна превратилась уже в другую — в Василису Микулишну. Однозначно, Ставр нарочно пытается заполучить её в жёны, это зависть к Добрыне не давала ему покоя. И Добрыня проснулся от крика петуха с сжатыми кулаками. Нет, эту Василису он точно не отдаст.

Ещё до полудня Добрыня отправился в дом к богатырскому воеводе — Микуле Селяниновичу. Торопился, шёл прямо через луговую траву, достающую ему до колен, чуть не раздавил кота, который тайком выслеживал здесь полевых мышей. Зверёк в последний момент проскочил мимо огромного сапога и даже напугал двуногого великана.

— Тьфу ты, — выругался Добрыня и вышел на извилистую тропинку. Здесь уже дорогу хорошо было видно, как и большую бревенчатую избу в начале улицы. Дом этот Микула Селянинович выстроил сам, своими руками. В этом был весь воевода — выходец из деревни, ставший богатырём и добившийся в Новгороде такой большой власти. Когда в Новгород пришёл княжить Ярослав, многие тогда потеряли свои должности, а иные были отправлены в изгнание. Так, боярин Константин — сын Добрыни при князе Вышеславе был посадником, теперь стал простым боярином. Со временем был изгнан и новгородский тысяцкий, на его место был поставлен другой. Не трогали лишь служителей церкви, епископ и прочие должности остались на своих местах. И лишь один вроде бы наполовину мирской человек сохранил свою высокую должность — богатырский воевода Микула Селянинович. Именно поэтому его теперь так уважали и побаивались все бояре, а за его подрастающими дочерьми уже выстраивалась очередь из знатных женихов.

Добрыня постучался в дверь, ему открыла служанка из дворовой челяди, поклонилась, впустила в горницу. А здесь уже появился и сам Микула, огромный, как медведь, силы невероятной, и обнял своего будущего зятя.

— Сколько лет, сколько зим, — улыбался он, — прошу к столу, товарищ. Отобедай с нами, владыка.

— С радостью, владыка, — отвечал Добрыня, — но сначала я хотел бы увидеть Василису.

— Понимаю, понимаю. Она ждала тебя, немало слёз пролила. Ступай, она тебя ждёт. А мы пока стол накроем.

Добрыня почувствовал, как у него пересохло во рту. Как давно он уже её не видел, как он клялся ей в любви перед походом, обещал, что будет хранить ей верность. Оставалось лишь рассчитывать, что невеста пока ещё не знает про полячку Зою. Добрыня набрал воздуха в грудь и вошёл. На лавке сидела его Василиса. Русые волосы заплетены в две косы, большие голубые глаза просто гипнотизировали и завораживали. Она была гораздо милее этой полячки, а сейчас и вовсе казалось пределом мечтаний. Добрыня почувствовал, как сердце замирает в груди. Как мог он вдали от Новгорода забыть об этом нежном создании, ожидающем его дома, как мог проникнуться страстью к другой женщине? Василиса Микулишна всегда была его идеалом, его мечтой.

— Ну, здравствуй, любовь моя, — молвил боярин.

— Здравствуй, — мило улыбалась ему Василиса, и щёки её покрылись румянцем. Видимо, она заметила перемену в Добрыне, заметила, с какой плотской страстью он на неё смотрит. Боярин сел рядом и взял её за руку. С трудом оба сдерживались, чтобы не заключить друг друга в крепкие объятия.

— Я слышала, ты отличился на войне, — молвила Василиса.

— Да, я придумал, как захватить город. Но всё это теперь не имеет значения, ведь мы ушли оттуда, против воли князя.

— Но новгородцы знают о твоём подвиге. Значит, это не напрасно. Ты достоин быть сотником, а не твой брат.

— Может, ещё буду, если случиться война, — отвечал боярин, вдыхая приятный аромат её волос, — но прежде мы поженимся. До той поры — никаких войн.

Лицо Добрыни всё приближалось к её лицу и в какой-то момент было уже очень близко для поцелуя. Но Василиса словно угадала его намерение, и тут же встала с лавки. Она окинула его строгим вопросительным взглядом, прежде он не был таким решительным и никогда не лез целоваться.

— У меня для тебя подарок, — смягчилась Василиса и взяла со стола украшенный искусной вышивкой платок.

— Сама вышивала? — удивился Добрыня.

— А ты как думаешь? — даже с обидой в голосе спросила девушка. Но Добрыня всё равно не верил, что это сделала она. Василиса любила готовить и читать книги, а к шитью совсем не была приучена. Другое дело — её младшая сестра Настасья. Скорее всего, и платок этот был её рук делом. Вскоре жених вместе с невестой отправился за стол, здесь была уже вся её большая семья. Добрыня то и дело украдкой посматривал на Василису и не мог налюбоваться. Хотелось обнять её крепко-крепко и не выпускать из своих объятий. Неужели когда-то эти нежные руки будут обнимать его? Неужели когда-то эти строгие губы будут дарить ему поцелуи и слова любви? Неужели когда-то ему можно будет прикасаться к этим бёдрам, талии, гордой груди, поднимающейся при каждом вздохе? Огонь в груди разгонял кровь по жилам и спускался вниз живота. Но здесь Добрыня тут же отвлекался на разговоры и на еду. А затем снова смотрел на нежную кожу…. Боярин ушёл взволнованным и возбуждённым, но всё-таки довольным после общения с невестой. Она ждала его, и она будет принадлежать ему. Всё это будет его! Уже сама эта мысль опьяняла так, что Добрыня даже не сразу заметил прохожего, склонившего голову в знак приветствия. Длинная светлая коса его лежала на плече, на лице появились тонкие усы и небольшая бородка, что делало его ещё красивее.

— Ставр? — отшатнулся от него Добрыня.

— Ты будто приведение увидел, — отвечал ему прохожий. — Нешто я так сильно изменился за такой малый срок?

— Да ты, видно, никогда уже не изменишься, купчишка. Тебе твоей сестры-Василисы мало? Теперь к моей Василисе повадился?

— Моя сестра замужем за боярином, ты же знаешь, — спокойно отвечал Ставр возбуждённому собеседнику. — Если бы не мой шурин, не был бы я теперь в дружине.

— Как же низко пала наша дружина, если принимает в свои ряды таких, как ты, воров, спящих с родными сёстрами.

Ставр устало закатил глаза кверху.

— Сколько раз тебе объяснять? Она мне не единоутробная сестра, а единокровная. Отец у нас один, матери разные. В прежние времена таким даже жениться разрешали.

— Прежде у нас и многожёнство было разрешено, нехристь. А теперь у нас другая вера.

— Да, многожёнство тебе было бы сейчас, пожалуй, на руку. А полячка твоя хоть нашей веры или какой другой?

Добрыня нахмурился, но ничто не ответил. А Ставр прошёл мимо него к дому Микулы.

— Радуйся, — крикнул ему в след сын Никиты, — что ты теперь мытарь, и имеешь право отказаться от поединка!

Ставр даже не обернулся и продолжил свой путь к дому Микулы Селянинович. Теперь к возбуждению Добрыни добавилась ещё и ревность. И платок с вышивкой теперь не умилял его, а злил. Ведь Василиса не сама его сделала, а попросила младшую сестру. Но она была уже помолвлена с Добрыней, неужели Микула посмеет разорвать помолвку ради Ставра? Теперь желание усилилось в разы, стало яростным, нестерпимым. Добрыня вошёл к себе во двор и оказался в избе для гостей и слуг.

— Все вон! — властно прокричал он. И изба в миг опустела, остались только он и Зоя. Ничего не говоря, Добрыня прикоснулся к мягкой выпуклости на рубахе, сжал в ладони упругую грудь, стал целовать нежные плечи, шею, губы. Зоя ответила ему поцелуем и объятиями и потянула в постель. Он уже точно знал, что Ставр расскажет Василисе Микулишне про Зою. Скандала было не миновать. Именно поэтому спустя какое время Добрыня уже обнажённый с влажным членом лежал сейчас рядом с такой же обнажённой полячкой. Сорока совсем не стеснялась своей наготы, она лежала на спине, покрытая только собственным потом. Капля стекала по её молодой округлой груди, но Добрыня поймал её губами, затем захватил набухший бурый сосок. Зоя в ответ принялась нежно гладить его по голове.