Похождения нелегала

97

Месяца три после облавы я размышлял, проедал заработанное. Слонялся по улицам богатых кварталов, издали разглядывая красивенькие особняки.

Не для того, чтобы ограбить или тайно в них поселиться: Боже упаси. Я тосковал по заработку.

По заработку, связанному со спецификой моего дара.

Но для этого нужно было обзавестись влиятельными знакомствами в деловых кругах.

Желательно среди крупных предпринимателей.

А они, по моим предположениям, как раз в таких кварталах и должны были селиться.

Весна в этих благословенных краях наступает необыкновенно рано. Уже в конце февраля на вечнозеленых газонах зацвели нарциссы, в скором времени на магнолиях появились крупные, как огурцы, бутоны.

Природа заразила меня своей торопливостью: ну, что ж такое, время так быстро летит, а я до сих пор пребываю в подвешенном состоянии.

И вот однажды я сделал дерзкую попытку навязать свою компанию богачу.

Из роскошной виллы, едва видневшейся среди цветущих зарослей, вышел тучный господин. Его добродушное лицо мне понравилось. Этакий со вкусом поживший толстячок.

Когда господин открыл дверцу своего темно-синего «мерседеса», я подошел к нему и сказал:

— Кённтен зи мир айн паар минутен видмен? Не могли бы вы уделить мне пару минут?

Я специально вставил изысканный глагол «видмен» вместо разговорного «шенкен»: мне представлялось, что эта деталь должна расположить богача, показать ему, что он имеет дело с человеком не такого уж низкого круга.

Не с каким-нибудь вокзальным выпивохой, который рубит в лоб: «Хаст ду ма'не марк?» («Есть у тебя лишняя марка?»)

Мне бы следовало знать, что голь на выдумки хитра: многие бомжи просят милостыню именно с таким эпическим зачином, который я придумал.

Реакция не заставила себя ждать.

Даже не глядя на меня, толстячок достал кошелек и, сунув мне в руку двухмарочную монету, сел в машину и укатил.

Две марки — это очень щедрая милостыня, но совсем не то, на что я рассчитывал. Мне стало ясно, что уличное знакомство с богачами — вещь в Германии принципиально невозможная.

Я бродил по кварталу особняков, будто вдоль стеклянной стены. Не стены даже, а прозрачного силового поля, тысячекратно описанного в фантастических романах: это поле мягко, но очень настойчиво отталкивало Огибахина.

Оставалось рассчитывать лишь на везение, и оно, как пишут в романах, не заставило себя ждать.

98

Как-то раз одна припаркованная у зеленой ограды Машина привлекла мое внимание.

Не машина, а мечта молодого пижона. Желтый спортивный «порше-911» с черными кожаными сиденьями и с желтыми (да, с желтыми!) ремнями безопасности.

Хозяин желал от него избавиться, о чем и оповещал мир приклеенным к лобовому стеклу объявлением.

Совсем молодой «поршик», трехлетка.

Цена, конечно, запредельная: на покупку его не хватило бы всех денег, которые я вынес из сейфа фирмы «Феникс».

Собственно, я к желтым автомобилям равнодушен. Мне кажется, только до неприличия жизнерадостный человек может приобрести себе желтый автомобиль.

На углу неподалеку стояли, поглядывая в сторону Машины и негромко переговариваясь, двое русаков.

Меня они в упор не видели: привыкли, что русский язык здесь непрозрачен.

— Ну, что, беремся?

— Гелберт, сука, половины не даст. Может, сами?

— А номера перебивать где, прямо на вокзальной площади будем?

— Да обидно, понимаешь, за полцены рисковать.

Постояли и ушли.

Это была информация к размышлению.

По справочнику в телефонной будке я нашел фирму «Гелберт. Райфен, ауспуфф, бремзен»: монтаж колес, ремонт глушителей и тормозов.

Приехал, посмотрел.

Увы, господина Гелберта нельзя было назвать богачом даже в первом приближении. Скромненькая авторемонтная мастерская. Два подъемничка, бюро, парковка на четыре места.

Впрочем, позади виднелся пристроенный со двора большой ангар из рифленого дюраля. Возможно, там и прокручивались настоящие дела.

Хозяин — лысый худой молодой немец. Глаза светлые, холодные, как стеклянные.

— Есть машина, — сказал я. — БМВ Z-3, цвет «бостон-грюн».

— Не по адресу, — равнодушно ответил Гелберт. — Машинами не торгуем. Только ремонт.

— Тогда до свидания.

— Постой. А какого года?

— Кайне анунг. Понятия не имею.

— Как же так? — засмеялся немец. — Хорош хозяин.

— Я не хозяин.

— А кто хозяин?

— Кайне анунг.

— А вот я сейчас полицию позову.

— Зови. Я ничего не говорил, ты ничего не слышал.

— Кто тебе дал мой адрес?

— Ребята из Минска. Андрей и Борис.

— Не знаю таких.

— В таком случае извиняюсь.

Гелберт постоял, подумал.

— Ладно, пригоняй сегодня вечером, в девять. Вон туда, на задний двор. Ворота будут открыты. Посмотрим, что за бостон-грюн.

99

В назначенный час я пришел на задний двор мастерской с пластиковым пакетом от магазина «Альди».

— Где ж твой бостон-грюн? — спросил Гелберт.

— Минуточку терпения.

Надо было видеть лицо этого немца, когда я достал из пакета зеленую «БМВ» размером со спичечную коробку и поставил на бетонный пол.

Гелберт чуть не захлебнулся от бешенства. Раскрыл рот и выпучил глаза, как будто ему перекрыли кислород.

Потом весь покрылся красными пятинами и начал орать:

— Ферписс дихь ду, шпиннер!

В смысле «Пшел вон, придурок!», только покрепче.

Говорят, у немцев нет крепких выражений.

Таки есть.

А поскольку я не уходил, Гелберт побежал за инструментом. Видимо, чтобы демонтировать меня на запчасти.

Нужно ли говорить, что, когда он вернулся, мы с зеленой бээмвухой уже стояли в обнимку о натюрэль.

— Нет! — сказал Гелберт. — Это невозможно. Откуда она взялась?

И потянулся к дверце машины.

— Осторожно, — остановил я его. — Может быть, сигнализация не отключена.

— А как ты ее пригнал?

— Так вы же видели. Принес вот в этом пакете.

Конечно, такие спектакли проходят только раз.

Когда я показал Гелберту, как я это проделываю, он почесал затылок.

— Как тебя зовут, парень? Анатоль? Ты опасный человек, Анатоль. Очень опасный. У вас таких в России много?

Мне было приятно сообщить ему, что я, как царь Мидас, единственный на планете могу дисминуизировать всё, к чему прикоснусь.

— Скажи мне, — поинтересовался он, — а зачем тебе нужен старина Гелберт? С такими способностями ты можешь носить «мерседесы» через границу и без меня.

— Могу, но не хочу.

— Абер варум? Почему так?

— А потому, что не люблю рисковать. Мое дело доставить товар к тебе и получить за него денежки. А там ты делай с ним, что хочешь: перебивай номера, перекрашивай. Хоть золотом покрывай. Это уже твой гешефт.

Гелберт подумал, потом протянул мне руку.

— Будем работать, Анатоль. И пусть вся Германия станет страной пешеходов. Ей это только на пользу пойдет.

100

Мы славно потрудились с этим добрым человеком, который мне сперва так не понравился.

Я делал ему и «порше-бокстеры», и «мерседесы-SLK», и всевозможные «кабрио» с откидывающимся верхом: Гелберт прямо млел при виде этих тачек. А уж седьмых бээмвух мы с ним приватизировали и сбыли с рук не меньше двух десятков.

Технология этого нового для меня дела была несложна.

Ведь мне не нужно было забираться в машину и куда-то на ней ехать: дверные замки, противоугонки и зажигание — все это были проблемы старины Гелберта. Он обожал со всем этим возиться.

Высмотрев в богатом квартале подходящую тачку, я прибегал к ней на свидание в темноте, после одиннадцати, когда на окнах особняков уже опущены металлические жалюзи.

Именно прибегал, этакий энергичный зажиточный мистер Адидас, увлекающийся ночным оздоровительным бегом.

Тренировочный костюм и кроссовки, кстати, отлично смотрелись среди темных особняков: люди состоятельные с пониманием относятся к заботе о своем здоровье.

Что же касается поздноты — то, во-первых, мы, богачи, что бы о нас ни думали плебеи, днем работаем, во-вторых — ночью можно бегать по проезжей части, а в-третьих — не ваше собачье дело. Здесь еще не проходит граница между нашей и вашей свободой. Имеем полное право. Докажите, что нет.

Итак, я бежал в темноте вдоль вечнозеленых оград, на бегу небрежно прикасался к своей избраннице — и стремительно дисминуизировался. Затем возвращался в себя (уже, естественно, без нее), осторожно подбирал ее с земли, клал в коллекционную коробочку — и насвистывая убегал прочь.

Тут, разумеется, свои тонкости: важно, чтоб не сработала звуковая сигнализация, поэтому первое прикосновение должно быть очень нежным: так любители чужих женщин прикасаются к пассажиркам общественного транспорта.

А после дисминуизации — пускай она кричит, сколько хочет: кто услышит ее комариный писк?

Впрочем, звуковые устройства с реакцией на толчок в Германии ставят нечасто.

Вторая сложность: подбирать красавицу с земли надо очень осторожно. Металл при дисминуизации становится тоньше самой тонкой фольги, а пальцы человеческие, увы, шершавы. Машина, как мотылек, не терпит лишних прикосновений.

Помню, одну «альфу-ромео» приятного цвета «блау-металлик» Гелберт забраковал именно по этой причине: я долго не мог нашарить ее в темноте среди палых листьев, и в итоге бедняжка оказалась вся мятая и ободранная, как после падения с моста.

К счастью, проблемы утилизации у нас с Гелбертом не было: я просто дисминуизировал злополучную тачку — и раздавил ее каблуком.

Вся операция, включая доставку добычи в ангар и моего возвращение в объятья подруги, занимала от силы час-полтора.

101

Керстин быстро привыкла к тому, что по ночам я настойчиво укрепляю свое здоровье.

Иногда даже сама выгоняла меня на улицу, если я задремывал по причине отсутствия договоренности с Гелбертом:

— Иди, иди, лежебока! Я пузатых мужчин не люблю.

Приходилось одеваться и бегать. Правда, уже не по окрестным городам, а около дома.

Верная подружка моя кручинилась, что тюремные письма не дают ей возможности составить мне компанию.

Бедная, она даже не подозревала, как далеко я порой забегал: бывало, что и за три сотни километров.

Свой регион мы, по вполне понятным причинам, предпочитали не обслуживать.

Старина Гелберт немало сделал для того, чтобы мне было удобно и приятно работать. На рекогносцировку по окрестным городам и селам меня возил в своей «омеге» его старший сын. С ним же я выезжал и на дело: «омега» дожидалась меня в трех-четырех кварталах от места кражи.

Гелберт дорожил моими способностями, я ценил его доброе ко мне отношение.

Вообще мы были очень дружны. Часто, обмывая очередное успешное дельце, вспоминали день нашего знакомства и смеялись.

Он хотел дружить домами, как это принято между добрыми партнерами, и обижался, что я не спешу познакомить его с Керстин.

Другой на моем месте сотрудничал бы со стариной Гелбертом до сих пор.

Но у меня были далеко идущие планы.

102

В один теплый весенний вечер я брал джип «чероки» — отличную боевую машину оливкового цвета, сияющую никелем, хромом и вообще новизной.

Судя по явно заказному номерному знаку с тремя шестерками, джип принадлежал какому-нибудь молодому бонвивану.

Заказать номер в Германии, как я слышал, несложно, плати двадцатник и рисуй, но люди степенные предпочитают оставлять это дело на волю случая — либо заказывают год своего рождения, чтоб не забыть.

Едва я успел подобрать свое новое приобретение с земли, как за моей спиной кто-то негромко сказал по-немецки:

— Ни с места, или буду стрелять. Я всё видел.

И для убедительности ткнул меня в хребтину стволом.

Это был не полицай: фраза «Я всё видел» с головой выдавала любителя.

Между тем мы и сами были с усами. У меня в кармане тренировочного костюма лежал «глок-30». Я уже столько раз дисминуизировал эту штуковину, что давно забыл ее подлинные размеры (несколько великоватые для вечернего бега).

Однако пускать подарок «Аметист-банка» в ход я не собирался. В сущности, вся моя деятельность угонщика являлась ловлей на живца — хитроумной ловлей, в которой рыбак и наживка соединялись в одном лице. Крадя машины в богатых кварталах, я ненавязчиво демонстрировал потенциальным партнерам свои возможности.

И вот мой план сработал. Смышленый богач увидел меня в деле, клюнул на приманку, и объяснения теперь не нужны.

— Проходите к дому, — скомандовал голос. — Не торопясь и без резких движений.

Я обернулся.

Позади меня стоял круглолицый молодой человек в махровом купальном халате с винчестером в руках. Признаться, я предпочел бы, чтобы на его месте оказался более респектабельный господин. Но выбора у меня не имелось: напротив, это меня выбирали.

— Делайте, что вам приказано, — грозно сказал мой новый властелин. — Иначе подстрелю и сдам в полицию.

Слово «иначе» лишний раз подтверждало, что всё идет по задуманному.

Через калитку я вошел в маленький садик с цветущими магнолиями, узорно вымощенная дорожка подвела меня к крыльцу одноэтажного краснокирпичного дома. Молодой человек с винчестером наперевес следовал за мною.

Вестибюль был отделан непрозрачным снаружи дутым стеклом медного цвета, бронзовая табличка на добротной дубовой двери извещала, что в этом доме проживает Георг Ройтберг, ювелир.

— Дверь открыта, заходите, — поступила команда.

103

Дом ювелира оказался намного просторнее, чем можно было предположить, глядя на него с улицы.

С фасада он выглядел как одноэтажный, но участок круто шел под гору, и со стороны сада в доме обнаруживалось целых три этажа.

На самом нижнем, с выходом на террасу и в сад, Ройтберг устроил себе бассейн с джакузи, бильярдную и бар с мягкими креслами и цветовой музыкой.

В этом баре мы и просидели почти до утра, беседуя за кампари, как двое старых знакомцев, и наслаждаясь симфонией в синих тонах, разыгрывавшейся на стенах и на потолке.

Операция «чероки» сорвалась по чистой случайности: господин Ройтберг, счастливый наследник старинного ювелирного дома, приняв душ, шествовал в опочивальню и по дороге бросил взгляд в окно. Мои действия его живо заинтересовали, и рука сама потянулась к винчестеру.

Это был именно тот человек, которого я должен был встретить: при своем нешуточном состоянии (как позднее писали газеты, порядка тридцати миллионов) Георг был любопытен к жизни и не скован предрассудками своего класса.

Во владение фирмой (восемь ювелирных магазинов в Германии, по одному в Цюрихе, Париже и Вене плюс гранильные мастерские в Голландии) Ройтберг вступил всего лишь год назад, после смерти дядюшки, каковое печальное событие заставило племянника прервать учебу в Тюбингене, а заодно (раз уж пошла такая пруха) и развестись.

Мы с ним как-то сразу поладили. Этот крепкий спортивный и неробкий парень чувствовал себя надежно защищенным, даже мысль о том, что я, по сути автомобильный вор, преступник, могу причинить ему какой-то вред, — даже мысль об этом не приходила Ройтбергу в голову.

Я рассказал ему о своих злоключениях, не скрывая паспортных проблем, и Георга это совершенно не смутило.

Единственной подробностью, о которой я предпочел умолчать, было мое сотрудничество с Гелбертом: я не вправе был упоминать его имя и сообщил Ройтбергу, что работаю в одиночку, на свой страх и риск, а машины продаю перегонщикам из России и прибалтийских стран, которых много сейчас рыщет по Европе.

Хозяин мой поинтересовался, как выходят на меня эти люди, и я ответил, что предпочитаю искать перегонщиков сам — в местах их традиционного скопления типа эссенского базара, известного под именем «Автокино». От повторных контактов уклоняюсь.

Такое объяснение Ройтберга очень устроило: как я понял, его беспокоил мафиозный хвост, который мог бы потянуться за мной из России.

Мы беседовали неспешно, не форсируя развитие событий, но я чувствовал, что в голове Георга идет интенсивный пересчет вариантов.

С любезного разрешения хозяина я позвонил Керстин и сообщил ей, что встретил приятеля, с которым намерен капитально посидеть.

Керстин была доверчива и совсем не ревнива.

— Только не напивайся до усрачки, мой любимый, — ласково попросила она. — И постарайся вернуться пораньше: ты мне нужен, я сегодня с письмами совсем замудохалась.

Что же касается Гелберта, то звонить ему я не стал. Гелберт-младший не обязан был ждать меня до утра. При моей неявке ему было предписано действовать согласно специальной инструкции: то есть линять с места встречи и ждать от меня дальнейших сигналов.

Кстати, «чероки» пришлось отправить в утиль: когда ювелир меня окликнул, я от неожиданности так сжал бедную машинку пальцами, что у нее пошла рама и полопались стекла, о дверцах же лучше и не говорить.

Ройтберг не очень по этому поводу переживал: джип новенький, застрахован на «фолль-каско», то есть на полное возмещение ущерба. Страховщики потом долго гадали, как это можно было так его изувечить.

Я их понимаю: им очень не хотелось выкладывать денежки. Однако упрямый Ройтберг добился своего.

104

Но вернусь к нашему первому разговору, который по историческому его значению можно смело сравнивать с беседой Станиславского и Немировича-Данченко в «Славянском базаре».

Постепенно мы перешли к анализу тех возможностей, которые феномен Огибахина открывает для ювелирного дела.

— Дисминуизация — это, конечно, прекрасно, — задумчиво говорил мой хозяин. — Можно делать крупные украшения, затем изящно их миниатюризировать, при этом стоимость их, естественно, возрастет… но это имеет смысл только при работе с полудрагоценными материалами.

Я молча слушал: специалисту виднее.

— Но почему вы утверждаете, что не можете укрупнять объекты? — спросил вдруг Ройтберг. — Это же неверно: вы просто ни разу не пробовали.

Я возразил в том смысле, что пробовал, и неоднократно, но без малейшего успеха: природой здесь поставлен мне предел.

— Не понимаю, о каком пределе вы говорите, — нетерпеливо перебил меня хозяин. — Представьте себе: вы возвращаетесь с моего рабочего стола, прихватив с собою алмазную пылинку. Разве эта пылинка не увеличится вместе с вами в сто, в двести раз? Вместо нее мы будем иметь алмазную глыбу. Или я в чем-то неправ?

Я признал правоту собеседника, хотя ход его мысли был для меня несколько неожиданным.

— А кто мешает вам дисминуизироваться и вновь вернуться, положив руку на эту глыбу? — с энтузиазмом продолжал Ройтберг. — В итоге мы получим такой кристалл, в сравнении с которым Кохинур будет выглядеть просто ничтожным.

Да, это была поистине гениальная идея, в корне менявшая мое представление о возможностях дисминуизации и открывавшая поистине беспредельные возможности.

В порядке эксперимента мы попробовали увеличить перстень с рубином, который г-н Ройтберг носил на среднем пальце левой руки.

То есть, увеличивал, разумеется, я, ювелир только наблюдал, но идея принадлежала ему, вот почему я и говорю «мы».

Дисминуизировавшись, я приблизился к лежавшему на столе перстню, положил на него руку — и вернулся в полноразмерный мир.

Из перстня получилось нечто чудовищное, высотой под потолок, ни дать ни взять — детекторные ворота, через которые проходят в аэропорту пассажиры.

Элегантный старинный перстень превратился в грубую, со множеством засечек и заусениц, металлическую болванку.

Проба золота, впрочем, не изменилась: Ройтберг не поленился это проверить.

А из рубинового монолита можно было смело высекать надгробный обелиск.

Больше, кстати, ни на что этот камень и не годился: даже невооруженным глазом в его толще можно было увидеть множество мелких трещин.

Ройтберг очень огорчился.

— Испортили старинную вещь, — сказал он со вздохом.

Перстень был дорог ему как память, и по его просьбе я вернул изделию нормальные размеры.

Впервые в жизни я видел человека, который добровольно отказался от такой массы высокопробного золота.

— В нашем деле количество разрушительно, — сказал Ройтберг. — Надо всё аккуратно просчитать. Завтра же я этим займусь. Если, конечно, вы согласны работать у меня в фирме.

— А если не согласен? — поинтересовался я.

— Тогда я немедленно сдам вас германским властям, — жестко ответил Ройтберг. — Как автоугонщика и нелегала.

Мой ответ, я думаю, нетрудно предугадать.

105

Так я обрел всё, о чем даже и не мечтал.

У меня появилась собственная лаборатория, оборудованная по последнему слову науки и техники: совершенно изолированное помещение с трехступенчатой сигнализацией, с экранированными окнами, дверь открывалась только от прикосновения руки — моей либо самого шефа.

У меня появился социальный статус: Ройтберг оформил меня как приглашенного по контракту технического советника, работающего на гонорарной основе.

Сотрудники фирмы вставали с мест, когда через общий зал я шел к титановым дверям своей лаборатории.

Признаюсь, это мне было приятно.

Я так устал от людского презрения к себе.

Должен сказать, что шеф вовсе не пользовался моим положением безысходного нелегала: гонорары он мне выплачивал такие, что им позавидовала бы и голливудская кинозвезда.

Месяца через три мы с Керстин переехали в прелестный пряничный домик из штучного красного кирпича с садом, где цвели черные магнолии.

Домик был записан на имя моей подруги, что она восприняла с удивительным спокойствием.

Тут же обставила его по своему вкусу, то есть светлой мебелью из сосновых досок, в результате чего домик наш стал тоже напоминать лыжную базу.

Для сада Керстин накупила глиняных гномов, уточек, собачек, расставила их в высокой траве, сама любовалась возникшим эффектом и призывала восхищаться других.

Один из гномиков, крашеный болван полуметрового роста, был, по ее мнению, похож на меня. Если бы я не был уверен, что Керстин не подозревает о моем проклятом даре, можно было бы расценить это как обидный намек. Я постоянно об эту кичуху спотыкался и дал себе слово при первом же удобном случае дисминуизировать все фигурки и спустить в унитаз. Скажу, что соседи украли.

Единственным цивильным местом в доме была кухня. Надеясь пристрастить Керстин к кулинарии, я купил чудо-гарнитур с двумя холодильниками и посудомоечной машиной.

Подруга моя очень расстроилась.

— Пятнадцать тысяч! — печально повторяла она. — Такие деньги, мать-перемать! Я же совсем не готовлю!

Что верно, то верно: на кухню Керстин заходила лишь для того, чтобы достать что-нибудь из отделанного «рустикальным» деревом холодильника. Питались мы, как и раньше, поврозь, разве что по субботам ужинали в китайском ресторане.

Вообще подруге моей не нравилось, когда я делал самостоятельные крупные покупки: бережливая душа ее начинала кровоточить.

Когда нам в гостиной постелили тебризский ковер, она разгневалась и устроила целый скандал:

— Ну, почему ты не посоветовался со мной? Что за российская манера шиковать? Чем тебе не нравились мои старые половички? Куда ты их выбросил? Я понимаю, что деньги для тебя теперь говно, но как ты мог не подумать о детях?

Этот прихотливый зигзаг мысли поверг меня в оторопь: неужели у Керстин пробудился инстинкт продолжения рода?

— О каких еще детях? — осторожно спросил я.

— О маленьких иранских детях! — патетически воскликнула Керстин. — О несчастных малолетних рабах, которые по двенадцать часов в сутки плетали… нет, плели эту дрянь. Мне стыдно ходить по такому блядскому ковру.

Это была наша первая ссора, от неожиданности я даже растерялся.

Чтобы урезонить подругу, я сочинил трогательную историю о своем бедном беззащитном детстве, когда в доме у нас не было даже половичка, и мои маленькие босые ножки ходили по холодному полу. Так и родилась моя мечта о тебризском ковре размером шесть на восемь, которую только теперь я сумел воплотить в жизнь.

Эта история растрогала мою подружку, и мы долго плакали, обнимая друг друга. Точнее, плакала она, я же лишь умывался ее гуманитарными слезами.

С работы Керстин не ушла, объяснив это с обезоруживающей откровенностью:

— Сегодня ты есть, а завтра — хер тебя знает.

Машину в подарок принять наотрез отказалась:

— Ты лучше дай мне деньги, я положу их на проценты.

И каждое утро выводила из нашего пустого гаража свой обшарпанный велосипед. Только купила к нему дешевый пластиковый багажник пронзительно-розового цвета.

За свой, между прочим, счет.

По ее настоятельной просьбе мне пришлось познакомить ее с шефом (а точнее, пригласить его на новоселье — естественно, в китайский ресторан, так дешевле, да и хлопот меньше).

Ройтберг произвел на Керстин впечатление: это он умел.

— О, большой человек, — восторженно сказала моя подруга, когда гость уехал. — Сукой быть, я так за тебя рада!

106

У Георга Ройтберга действительно были грандиозные, глобального размаха планы. Люди с такими задумками либо возносятся на вершины могущества, либо безвременно гибнут. Либо и то, и другое в последовательности, которая названа выше.

Ройтберг желал ни много, ни мало — сокрушить «Де Бирс», поставить на колени «Бриллиантовую улицу» Амстердама и единолично определять цены на мировом рынке драгоценных камней.

Якутию (и Российскую Федерацию вообще) он в расчет не принимал, что мне было немного обидно.

Меня Ройтберг заставлял пахать на совесть.

Не круглосуточно, естественно: по восемь часов с двумя выходными в неделю и с двухнедельным отпуском раз в полгода. Но зато уж в рабочее время — будьте добры: четыре дисминуизации в час. Я крутился, как белка в колесе.

Бизнес наш был, по сути дела, легальный. И засекречивали мы его, имея на то полное право.

Не следует думать, что мы беспрерывно производили огромные горбушки алмазов.

Мир кристаллов живет по своим законам, которые никакая дисминуизация не может отменить.

Слишком крупные алмазы рассыпались, кололись, трескались, лопались от внутреннего напряжения, иногда даже взрывались, подвергая опасности мою жизнь.

После каждого такого происшествия мне выплачивалась неслабая компенсация за риск.

Лучше других при увеличении держались сапфиры. В углу лаборатории у меня лежал громадный прозрачно-синий валун, внутри которого лучилась яркая звезда.

А вот жемчуг поддавался лишь малому увеличению — процентов на пятнадцать: дальше он превращался в рыбий помет.

Естественно, тонны драгоценных каменьев никому не нужны, и мы с Ройтбергом больше экспериментировали, чем производили.

Наработан был, конечно, солидный запас камней средней величины, но выбрасывать их на рынок Ройтберг не спешил.

Приходил ко мне в лабораторию любоваться рукотворными сокровищами, перебирал, пересыпал их из руки в руку, бормоча про себя:

— Мы им еще покажем.

Получилось, к сожалению, как раз наоборот: в конце концов это они ему показали.