Похождения одного матроса

– А с детьми? – спросил Чайкин.

– Они почти не говорят по-польски. Родились здесь и настоящими американцами стали. Один уж скоро собирается на завод поступить, – ему шестнадцать лет, хочет сам зарабатывать деньги, – а другой еще ходит в школу…

– А на родину вам не хочется?

– Еще как хочется!. как уедешь?. Дети держат… А им какая работа на родине, если они и языка не знают…

– А на побывку съездить?

– То-то хоть взглянуть на родные места да на маму…

Она еще жива и все зовет приехать. Вот, бог даст, подрастет Влодек и станет на свои ноги, тогда я непременно поеду погостить домой!.. Непременно поеду!. Сдам магазин помощнице и поеду… Да, господин Чайкин, здесь в Америке хоть и недурно, господь не оставил меня своей милостью, – а все-таки нет на свете места лучше родины.

Каждого кулика к своему болоту тянет.

– Это верно. На чужбине – словно в домовине11, говорят люди.

Полька глубоко вздохнула и сказала:

– В двадцать лет, что мы здесь, поневоле свыкнешься, а в первые годы сколько я слез пролила, тосковавши… И

боже мой!.. Да и теперь как вспомнишь о родине, так и защемит сердце. Так, кажется, и полетела бы в Варшаву, хоть бы только глазами взглянуть на свой город…

– А вы, значит, из Варшавы сами?

– Там родилась, там выросла, там замуж вышла… Думала, что и умру там, а вышло по-иному. Видно, здесь придется помереть.

Эти слова напомнили нашему матросу, что ему никогда не вернуться в Россию, и его лицо омрачилось.

– Мне так никогда не видать своих мест! – уныло промолвил он.

Полька не расспрашивала почему. Она догадалась, что новый ее знакомый один из тех многих в Америке людей, которые имеют счеты со своей родиной.

Она только сочувственно промолвила:

– Кто знает? Может быть, и увидите…

Два дня Чайкин пользовался возможностью говорить по-русски. Как только новая его знакомая показывалась в общей каюте, он подходил к польке, и между ними начи-

11 Домовина – гроб.

нался разговор и оканчивался только поздно вечером, когда они расходились спать. И эти разговоры имели своим предметом преимущественно воспоминания. Словоохотливая полька словно хотела себя вознаградить за долгое молчание, чтобы поговорить хотя бы на родственном языке о своей Варшаве, о родителях, о своей молодости, о том, как она жила швеей в одном русском доме и выучилась хорошо по-русски.

В свою очередь, и Чайкин познакомил госпожу Згрожельскую со своей историей, чем рассеял подозрения польки, подумавшей было, что Чайкин бежал с родины вследствие свершенного им какого-либо преступления.

Она слушала с большим сочувствием рассказ Чайкина о том, как тяжело было служить матросом на клипере, как он остался в Сан-Франциско, и очень волновалась, когда

Чайкин рассказывал о плавании на «Диноре» и о том, как часто все рисковали быть на морском дне во время бурь…

Говорил он и о капитане Блэке.

Когда он произнес эту фамилию, госпожа Згрожельская сказала, что она еще недавно где-то читала о каком-то капитане Блэке, который под другим именем был известен как начальник шайки разбойников на пустынных дорогах

Запада.

– Это, наверно, не мой капитан.

– Не ручайтесь… Когда мы жили в Сан-Франциско, то знали одного очень приличного джентльмена, который потом был наказан судом Линча… Его повесили ночью в парке…

– Что ж он делал?

– Тоже занимался разбоем: по ночам выезжал за город в маске и грабил и убивал, но все не попадался в руки правосудия. Его и осудили своим судом… Здесь это часто бывает… Так вы едете в Сан-Франциско?

Чайкин объяснил, что он хочет поступить работником на ферму в тех местах.

Госпожа Згрожельская очень одобряла планы нашего матроса заняться землей и, если бог даст, завести свою ферму.

Она сама давно мечтала о ферме и о тихой жизни на лоне природы, вдали от города. Она хоть и горожанка, а любит природу. Но пана Згрожельского, ее мужа, всегда тянуло к городу… Он до самой смерти не терял надежды снова разбогатеть и вернуться на родину миллионером. А

город и сгубил его. Слишком уж много сил вытягивает город у человека, а муж к тому же был слабого здоровья.

– Он и сгорел раньше времени! – грустно промолвила полька и прибавила: – Избегайте городов и в особенности спекуляций: один из них богатеет, а сотни разоряются и начинают снова… Такой уж народ эти американцы! Но нам с ними не тягаться… Лучше быть довольным малым, чем гнаться за большим. Не правда ли?

– И я так полагаю. Да я никогда не думал о богатстве…

С большим сожалением простился Чайкин с госпожою

Згрожельской. Они горячо пожелали друг другу всего хорошего и расстались, быть может, навсегда.

А впрочем, кто знает?

Все остальное путешествие на пароходе Чайкин оставался один. Напуганный джентльменами, предлагавшими ему играть в карты, он теперь почти на всех пассажиров поглядывал подозрительно и ни с кем не разговаривал;

если же кто-нибудь обращался к нему, он отвечал лаконически.

В каюту, которую Чайкин занимал, так и не нашлось другого пассажира, и он большую часть времени проводил в ней, спасаясь от жары наверху и от массы мошек, комаров, которые по временам решительно отравляли существование. По обыкновению, он сидел у открытого иллюминатора и разглядывал берег, то покрытый лесом, то представлявший собою роскошный зеленый ковер, пестревший яркими цветами.

По вечерам, после обильного американского обеда, Чайкин выходил на палубу и ходил взад и вперед, раздумывая о будущем устройстве своей жизни. И он благодарно вспоминал о капитане Блэке, от души желая ему избавиться от «дьявола», о котором рассказывал капитан.

А на реке было так хорошо после дневного зноя.

Пароход быстро несся вперед, бороздя воду колесами, и высокая балансирная машина мерно отбивала такт. Темное небо горело мириадами звезд. Огоньки поселков говорили, что близко живут люди и наслаждаются чудным вечером после дневной работы. Изредка встречались лодки и слышен был веселый говор…

В один из таких вечеров Чайкин стоял, прислонившись к борту, и глядел на реку, залитую лунным светом. Впереди чернела небольшая лодочка… Пароход к ней приближался, как вдруг… что это – во сне или наяву? – как вдруг Чайкин услыхал из лодки звуки русской песни. Два голоса, один тенор, другой баритон, пели:

Вниз по матушке, по Волге…

– Братцы! – невольно крикнул Чайкин.

– Здорово, земляк! – взволнованно ответили оба голоса.

Пароход прошел, и песнь полилась снова.

Чайкин чуть не заплакал.

Когда его волнение прошло, он обратился к помощнику машиниста, который вышел подышать воздухом и стал вблизи него:

– Сейчас пели русскую песню. Здесь, значит, живут русские?

– Тут, в лесном поселке, пять русских живут! – отвечал помощник машиниста.

– Чем они занимаются?

– Дровосеки.

– И давно они здесь?

– Я пятый год хожу по Миссисипи. Они уж были здесь, только рубили лес в другом месте. Отличные джентльмены, я их знаю. Они прежде дрова нам ставили. Теперь лес сплавляют. Хорошо работают! – прибавил помощник машиниста.

– У какого-нибудь хозяина живут?

– Зачем? Они сами хозяева и компаньоны. Они сняли большой участок и все вместе живут в лесу. Там у них домик выстроен. Я был у них в гостях. Очень гостеприимные джентльмены и много могут выпить вина… А вы русский, видно?

– Русский.

– Тоже из Сибири удрали? – спросил, подмигивая глазом, помощник машиниста, пожилой господин с длинной окладистой черной бородой.

– Нет. Почему вы подумали, что я убежал из Сибири? –

удивленно спросил Чайкин.

– Те пять молодцов русских дровосеков из Сибири бежали. Они рассказывали, что там не очень-то хорошо им было. Они находят, что у нас лучше! – засмеялся бородатый господин, пожевывая табак.

И, сплюнув за борт, спросил:

– А вам нравится у нас?

– Очень.

– Ну еще бы! Свободная страна! – внушительно проговорил машинист.

И, кивнув головой, ушел в машину.

«Живут, значит, и здесь русские люди!» – подумал

Чайкин, и ему стало легче на душе.

Чем выше поднимался пароход, тем более менялся вид пассажиров. Когда Чайкин плыл по Миссури, то на пароходе он уже не видал смуглых, загорелых лиц южан, кожаных курток, высоких сапогов, широкополых сомбреро и револьверов за поясами.

И в общей каюте и на палубе, не стесняясь, бранили «собак южан» и рассказывали о победах северной армии, и о близком торжестве Севера, и об освобождении негров. В

маленьких городках, где останавливался пароход, заметно было большее оживление, чем на юге. Продавцы газет являлись на пароход, и тотчас же все пассажиры расхватывали газеты и жадно читали. Покупал газету и Чайкин и читал ее с увлечением, все более и более интересуясь тем, что делается на белом свете.

Худощавые, нервные, довольно бесцеремонные в обращении янки понравились Чайкину гораздо больше ленивых и высокомерных южан. Янки, по наблюдениям русского матроса, были «проще». И он заметил, что они и пили водки и вина меньше, и почти не играли в карты и в кости, и обходились с неграми далеко не с тем презрением, как южане.

И Чайкин уже не относился подозрительно к пассажирам. Напротив, он прислушивался к их разговорам в общей каюте и старался понять, хотя и не всегда успешно, их беседы и споры о войне, о политических делах, о генералах.

Он только вынес уверенность, что Линкольн, должно быть, хороший человек, так как все превозносили его и говорили о нем с большим почтением.

Но особенно удивило его, когда он узнал, что президент

Северо-Американских Штатов был прежде простым дровосеком.

В тот день, когда пароход должен был к вечеру прийти в Канзас, Чайкин был несколько озабочен, где ему остановиться на ночь.

Он хотел было спросить кого-нибудь из пассажиров, но не решался.

Его озабоченность внушила участие одному старому худощавому господину в черном люстриновом сюртуке и в высоком цилиндре. Он внимательно поглядывал на Чайкина, сидевшего в уголке, в отдалении от других, и наконец подошел к нему.

– Что приуныли, сэр? Такой молодой человек и как будто не весел! Куда едете? – спросил старик грубоватым, резким, но в то же время полным добродушия голосом.

Этот старик с выбритыми усами и длинной седой бородой сразу внушил к себе доверие, и Чайкин ответил, что едет в Сан-Франциско и не знает, где ему остановиться в

Канзасе на ночь.

– Чтобы подешевле! – прибавил он.

– Так вот отчего вы приуныли? – рассмеялся старик. –

Ну, я могу вам помочь. Остановитесь в «Золотом якоре» на набережной, прямо против пароходной пристани.

– Очень благодарен вам! – горячо поблагодарил Чайкин.

– И скажите хозяину, что вас прислал Старый Билль!

Он вам правильный счет подаст и направит вас в контору дилижансов. Завтра и отправитесь на Запад, если торопитесь во Фриски и не намерены пробовать канзасского виски…

– Я не пью.

– И хорошо делаете, сэр. Я тоже не пью – и хорошо делаю. Мне шестьдесят лет, а посмотрите, какой я молодец! Не правда ли? – добродушно засмеялся Старый Билль.

– Правда!..

– Ну, прощайте. Мне сейчас выходить! – сказал старик, пожимая Чайкину руку. – От души желаю вам успеха!

Вечером пароход подошел к Канзасу. Чайкин взял свой чемодан и вышел на пристань.

Пробившись среди толпы, он вышел на ярко освещенную набережную и остановился в стороне, посматривая, где гостиница «Золотой якорь».

Этой остановкой Чайкина довольно ловко воспользовался маленький мальчик в пиджаке, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались непокорные черные кудри; он стоял на тротуаре около ящика, на котором лежали две сапожные щетки. Мальчик схватил ногу Чайкина и поставил ее в выемку на сапожном ящике с такою стремительностью, что Чайкин едва удержался на одной ноге.

– Держитесь крепче, сэр! Мостовая крепкая!

Чайкин не успел сообразить, что все это значит, как уж маленький американец, смазавши быстрым движением руки башмак Чайкина ваксой, принялся чистить его двумя щетками.

Тогда только наш матрос понял в чем дело и добродушно рассмеялся.

– Давайте-ка я отполирую другую лапу, – приказал мальчик, когда один башмак блестел на диво. – Можете обходиться без зеркала! – прибавил он, не без гордости посматривая на дело своих рук.

Чайкин поставил другую «лапу».

Она была в минуту окончена.

– Сколько следует? – спросил Чайкин.

– Со всех я беру по доллару, а с вас десять центов! –

засмеялся юный канзасец.

Чайкин отдал монету и спросил:

– Где здесь гостиница «Золотой якорь»?

– Вы слепы, что ли? Она прямо перед вами. Вон вывеска! – указал мальчик рукой.

И в ту же минуту захватил ногу какого-то господина, остановившегося около ящика.

– Не надо!

– По-моему, необходимо. Ваши сапоги, сэр, могут пугать публику!.

Господин рассмеялся и поставил ногу на ящик.

«Экий дошлый мальчуг!» – подумал, улыбаясь, Чайкин и направился через площадь в гостиницу. В конторе он обратился к хозяину с просьбой дать ему маленькую комнату и сказал, что его прислал Старый Билль.

– Два доллара вам не дорого?

– Мне бы в один… если есть…

– Эй, Сам! покажите джентльмену сто сорок восьмой номер на самом верху!

Негр взял из рук Чайкина чемодан и повел нашего путешественника наверх.

Крошечная комнатка под крышей была образцовой чистоты. Ковер покрывал всю комнатку. Кровать с безукоризненным бельем, умывальник, столик и стул составляли все ее убранство.

Нечего и говорить, что Чайкин остался вполне доволен своим помещением, о чем и объявил негру-слуге. Узнавши от него, что дилижанс, отправляющийся на далекий Запад, уходит на следующий день в три часа дня, Чайкин поблагодарил негра и, раздевшись, заснул как убитый.

ГЛАВА XII

1

Проснулся Чайкин в семь часов утра. Солнце заливало своими лучами комнатку сквозь маленькое окно и радовало матросика, вселяя в него бодрость и надежду.

Он встал, помолился богу и, одевшись, веселый и жизнерадостный, спустился вниз, в столовую. Там уже было несколько человек, пивших кофе и завтракавших и сидевших за стаканчиком грога и бренди.

У прилавка, заставленного бутылками, стоял хозяин, высокий янки с живыми, проницательными глазами, и следил, чтобы посетителям скорее подавалось то, что они требовали. Два негра – слуги сновали взад и вперед с подносами.

Чайкин подошел к хозяину и поклонился.

– Хорошо выспались? – спросил американец, протягивая Чайкину руку.

– Отлично, благодарю вас. Позвольте спросить вас, далеко отсюда контора дилижансов?

– Близко. Сам проводит вас. А вы в этом костюме намерены ехать? – вдруг спросил хозяин, оглядывая Чайкина с ног до головы.

– В этом.

– Не годится! – отрезал янки.

– Какой же костюм надо, позвольте узнать?

– Кожаные куртку и штаны, высокие сапоги и широкополую шляпу. Недурно запастись и теплым плащом, если у вас его нет. В горах холодно. А револьвер есть?

– Есть.

– Все вещи можете купить в моей лавке. Она рядом.

Глядите в оба, чтобы приказчик не подсунул вам гнилого товара. Скажите, что Старый Билль вас мне рекомендовал.

А где вылез Старый Билль?

Чайкин сказал, что Старый Билль сошел с парохода в каком-то поселке недалеко от Канзаса, и спросил:

– А кто такой Старый Билль?

– Старый Билль? Он шериф и гроза здешних молодцов, занимающихся не совсем чистыми делишками. Он поехал ловить одного такого молодца и, верно, поймает. Вот кто такой Старый Билль. Вы с ним, значит, на пароходе познакомились?

– Да.

– И, значит, вы в наших краях первый раз, если не слыхали о Старом Билле?

– В первый.

– Издалека прибыли?

– Из Сан-Франциско. Ходил на бриге матросом в Австралию, а оттуда в Нью-Орлеан. Теперь еду в

Сан-Франциско! – добросовестно ответил Чайкин.

Вместо ответа янки рассмеялся и весело подмигнул глазом, словно бы хотел сказать:

«Однако ловко ты врешь!»

И, видимо заинтересованный, продолжал насмешливым тоном:

– Видно, много заработали в матросах, что оделись джентльменом и едете за свой счет на Запад?

– Много. И, кроме того, капитан меня наградил деньгами.

– И даже наградил? Удивительный капитан! Не выпьете ли вы за его здоровье чего-нибудь?

– Благодарю, я не пью. А капитан действительно удивительный! – говорил Чайкин, не замечая насмешки хозяина.

– Однако вы, сэр, еще зелененький. У нас в Америке врут правдоподобнее! – добродушно рассмеялся янки. – Вы не будьте в претензии. Я для вашей же пользы говорю. Уж если вам нужно напускать туман, то надо делать это чуть-чуть половчее. А вы не умеете!

– Я не вру! – ответил Чайкин и весь вспыхнул.

– Тогда я, значит, первый дурак в Канзасе, с вашего позволения.

Между сидевшими за столиками, ближайшими к буфетной стойке, раздался смех. Кто-то сказал, обращаясь к хозяину:

– А вы, Джемсон, не припирайте молодого иностранца.

Вы не Старый Билль!

– И заметьте, Джемсон, отчего и не разбогатеть матросу, если, например, капитан нечаянно упадет за борт и в каюте окажутся деньги! – со смехом заметил другой.

Сконфуженный Чайкин проговорил, обращаясь к хозяину:

– Напрасно вы, мистер Джемсон, не верите…

– Канзасцы народ недоверчивый… быть может, вы не откажетесь назвать фамилию вашего удивительного капитана?

– Охотно. Капитан Блэк!

Это имя вызвало сенсацию.

– Вы говорите – Блэк, капитан «Диноры», которая недавно привезла ружья южанам?

– Он самый.

– Тогда извините, сэр. Охотно верю вам, сэр. Я кое-что слышал о капитане Блэке, сэр. Он отчаянный джентльмен, но умеет рассчитываться как следует. Дельце с военной контрабандой – ловкая штука. И если он не был захвачен

«Вашингтоном» и не был вздернут на фока-pee, то, следовательно, ему везет дьявольское счастие по-прежнему…

Другой на его месте давно был бы на виселице… Когда-нибудь да попадет!

– За что он мог быть на виселице?

– За многое, за очень многое. Он под другим псевдонимом хорошо известен на дальнем Западе… Но только он так чисто вел дела, что повесить его было нельзя… Говорят, он подарил бриг своему помощнику, а сам уехал на север?

– Да. И уверяю вас, он станет другим человеком теперь!

– горячо произнес Чайкин.

– Способный и умный джентльмен… Он каким угодно человеком может быть… Однако вы, верно, хотите завтракать? Эй, Сам, подайте джентльмену позавтракать!

Пятьдесят центов полный завтрак, сэр. А после завтрака

Сам проводит вас в контору дилижансов. Возьмите билет и на обратном пути купите в моей лавке необходимые вещи… Я сам с вами пойду… А то такого, как вы, простофилю, приказчик соблазнится надуть! – проговорил со смехом хозяин. – Вот свободный столик… Садитесь… Сам сейчас вам подаст!

Несколько сконфуженный и обиженный за бывшего капитана «Диноры», Чайкин досадовал, что пустился в откровенность с хозяином гостиницы и вызвал недоверие.

Он решил впредь быть осторожнее и с первым встречным не откровенничать.

Тем не менее неприятное объяснение с хозяином не помешало проголодавшемуся Чайкину съесть два больших куска поджаренной ветчины, пару яиц и несколько ломтей вкусного белого хлеба с маслом и сыром и выпить две большие чашки кофе с горячим молоком.

Расплатившись, он вышел с негром слугой на улицу.

Через полчаса он уже был в конторе дилижансов и спрашивал дешевое место до Сан-Франциско.

Молодая барышня сказала ему, что осталось только одно место – рядом с кучером.

– Отлично. Позвольте место. Что стоит?

– Двадцать пять долларов.

Чайкин достал из кошелька деньги и получил билет.

– Ровно в три дилижанс отойдет. Не опоздайте.

– Не опоздаю.

Возвратившись в гостиницу, Чайкин зашел в контору и, обратившись к хозяину, проговорил:

– Не поведете ли в свою лавку?

– Идем!

В большом магазине, в котором были всевозможные товары, начиная с дорогих материй и духов и кончая смолой и гвоздями, хозяин сам выбрал то, что рекомендовал купить, и выложил все это на прилавок перед Чайкиным.

Чайкин внимательно осматривал каждую вещь, особенно тщательно оглядел сапоги и ощупал их со всех сторон и спросил, что будет все стоить.

Хозяин ответил, что двадцать долларов.

– А дешевле нельзя?

– Дешевле? – переспросил хозяин. – Я вам назначил самую низкую цену.

Чайкин задумался.

– Так и быть, скину вам доллар за то, что не поверил вам! – сказал, смеясь, янки. – А вы не сомневайтесь, молодой человек, товар я выбрал вам хороший.

– Я не сомневаюсь и беру вещи.

– Ну, надевайте их сейчас же. Посмотрим, хорошо ли сидит на вас куртка.

Чайкин удалился с приказчиком в соседнюю комнату и через пять минут вышел оттуда в новом костюме: в куртке и в кожаных штанах, в высоких сапогах и в новой шляпе.

Все сидело на нем отлично. Затем он накинул на себя теплый плащ с капюшоном и остался доволен и им.

– А есть ли у вас одеяло? – спросил хозяин.

– Нет.

– Советую купить. Чем дальше к Западу, тем гостиницы на почтовых станциях будут хуже, и одеяло пригодится, да и всегда оно вам будет нужно. И маленькую подушку возьмите.

– Позвольте и одеяло и подушку.

– Я дам вам недорогое, так, доллара на три. А подушку в доллар.

Чайкин купил одеяло и подушку.

Уплативши деньги, он забрал свое платье и, возвратившись в гостиницу, пошел в свой номер укладываться.

Уложившись и связавши одеяло и подушку, он осмотрел сумку на своей груди и сосчитал, сколько у него осталось денег в кошельке. Оказалось двадцать долларов.

«Этих денег с лихвой достанет на еду!» – подумал Чайкин, очень довольный, что до Сан-Франциско ему не придется менять банкового билета, зашитого на груди.

Около двух часов он спросил себе ветчины и хлеба и, простившись с хозяином и давши Саму двадцать центов, отправился с вещами в контору дилижансов.

– Счастливого пути! – проговорил хозяин, когда Чайкин выходил из гостиницы.

2

Кучера дилижанса, мистера Брукса, почтенного старика с длинной седой бородой, сильного и крепкого на вид, скорей можно было бы принять за джентльмена из северных штатов, а не за одного из тех добродушно-грубых и мужественных «молодцов Запада», как называют этих людей по большей части с темным прошлым и сомнительным настоящим, которые в малонаселенных и еще глухих в те времена территориях далекого Запада составляли значительный элемент населения и пионеров, открывающих новые места.

И статная, полная достоинства фигура, и лицо мистера

Брукса, и то обстоятельство, что он не сыпал ругательствами, – все это не соответствовало его профессии и тем своеобразным манерам «молодцов Запада», которые Чайкин успел заметить уже в Канзасе.

Ровно в три часа кучер затрубил в рожок, и путешественники, одетые как и Чайкин, с револьверами за поясами, а некоторые и с ружьями, стали садиться в неуклюжий и громоздкий дилижанс, представляющий собой высокую, на круглых рессорах, карету, внутри которой было шесть мест, сзади – два и на козлах, рядом с кучером, – одно.

Еще оглушительный рев рожка – и четверка сильных мулов вывезла дилижанс с грязного двора. Скоро он был уже за городом, и мулы побежали крупной рысью по ровной степной дороге. Через час-другой, миновавши несколько одиноких поселков, или «ранч», дилижанс уже выезжал в громадную прерию Канзасской территории, в которой в те времена еще кочевали краснокожие индейцы, занимая разными своими племенами громадное пространство между Канзасом и Скалистыми горами Калифорнии, пока не были уничтожены частью пионерами, частью войсками и пока не погибли от водки.

Тогда они свободно еще охотились в обширных степях за буйволами, лосями и антилопами и нередко пытались нападать на белых смельчаков, селившихся в тех местах, на обозы товаров и эмигрантов, направляющихся к Соляному озеру, и на дилижансы. Так называемые форты, то есть бревенчатые шалаши, которые были расположены по всему Западу от Канзаса до Сан-Франциско, в расстоянии сто или двести миль один от другого, и в которых находились небольшие отряды солдат, конечно, не могли исполнить своего назначения – охранять дорогу от индейцев, и пионеры и торговцы за свой страх и риск отправлялись в глубь западных редких городов и поселков, селились на выбранных местах, строили новые городки, и, разумеется, многие платились жизнью, дорого, впрочем, продавая ее индейцам.

Был август в конце. Погода стояла жаркая, но поднятый верх защищал головы Чайкина и кучера от палящих лучей солнца. И Чайкин с радостным чувством истинно сухопутного человека любовался этими бесконечными равнинами. Масса подсолнечников и маленьких, Похожих на наши лютики цветов порой золотили обширные пространства. Эти равнины на расстоянии двухсот миль от

Канзаса были оживлены зеленью дубов, вязов и орешников, растущих по берегам реки Канзаса.

Воздух был теплый и душистый от луговых цветов. То и дело срывались ржанка или бекас. В воздухе парил коршун. Из земляной норки выбегала луговая собачка.

Изредка попадалась вблизи дороги ранча с садом.

Около – стадо овец.

К вечеру дилижанс проехал через индейское селение.

Это – мирные индейцы, бросившие охоту на буйволов и сделавшиеся фермерами. Среди их домиков – и ранчи белых, которые спаивают водкой «делаварцев», и скоро все их земли и угодья попадут за бесценок в руки белых.

Остановки на станциях, у какой-нибудь одинокой ранчи или бревенчатого шалаша, для смены мулов были непродолжительны. Останавливались только два раза в день по получасу для завтрака и обеда. Путешественники большею частью имели свою провизию. Чайкин обыкновенно спрашивал хлеба и ветчины и довольствовался этой пищей да молоком, когда оно бывало в ранчах.

Чем дальше подвигался дилижанс на запад, тем пустыннее становилась степь, и тем чаще попадались скелеты лошадей, волов и мулов. Волки и вороны поедали павших животных, не боясь людей… Они не отбегали даже, когда дилижанс проезжал мимо. Нередко Чайкин видел, что волк, не обращая внимания, пробирался около дороги, по которой ехал дилижанс, видел гремучих змеи, извивавшихся по земле. И ему делалось жутко от этой пустынности и безмолвия, и он радовался, когда кудахтала в кустах степная курочка.

Он расспрашивал обо всем своего соседа, старого кучера, который охотно водил беседы с Чайкиным, видимо возбудившим к себе участие.

Из этих бесед Чайкин узнал многое о далеком Западе, об индейцах, владения которых придется проезжать, о пионерах-колонистах, о переселенцах, о пустынной дороге впереди, о той американской Сахаре, где нет хорошей воды, нет растительности… один песок да песок…

– И дорога предстоит опасная! – заключил мистер

Брукс.

– Индейцы нападают?

– Нападают, когда они на «боевой» тропе. Но теперь они считаются в мире и потому едва ли нападут на дилижанс. Они теперь грабят только одиноких колонистов, являясь к ним в виде попрошаек…

– Так какая же опасность?

– От агентов большой дороги.

– Какие это агенты?

– Это беглые разбойники. Они разъезжают шайками и нападают на фургоны с переселенцами, на пионеров, на дилижансы, на одиноких пешеходов, на охотников. У этих людей столько преступлений в прошлом, что одно-другое лишнее им не в тяготу, и они отчаянный народ… Любой из них не остановится перед убийством… Еще две неделя тому назад в двух милях от Денвера один такой молодец укокошил троих…

Чайкин невольно вспомнил слова капитана Блэка и порадовался, что у него его карточка.

В долгой дороге люди сходятся скоро, и Чайкин охотно слушал рассказы старика Брукса. Он таки видывал виды на своем веку и много переменил профессий, пока не сделался кучером.

И Чайкин совсем разинул рот от изумления, когда узнал, что Брукс был последовательно журналистом, рудокопом, золотоискателем, метрдотелем, конторщиком в банкирской конторе, проповедником, владельцем фабрики и богатым человеком, имевшим свой дом, лошадей и так же мало думавшим лет десять тому назад сидеть на козлах, как мало думает он теперь сидеть в качалке на веранде своего дома в Нью-Орлеане.

– Тогда я разорился дочиста! – спокойно говорил мистер Брукс, похлопывая бичом в воздухе, чтобы заставить мулов бежать пошибче к ближайшей станции, до которой, по его словам, оставалось не более двух миль.

Там Брукс рассчитывал постоять часа три и заночевать до рассвета, так как ночь обещала быть темной, а дорога впереди была с оврагами.

– Отчего же вы не попробовали начать снова? – спросил

Чайкин.

– Не для кого было. Жена и дочь умерли вскоре от холеры. И трудно было начинать снова… Да и пришел я к убеждению, что и не к чему… Заплатил я все, что мог, кредиторам и остался с десятью долларами в кармане на улице.

– И что ж вы тогда сделали?

– Поехал в Канзас и получил место кучера в «Почтовом обществе». С тех пор прошло десять лет, как я езжу между

Канзасом и Денвером. И чувствую себя недурно. Я поздоровел и, не правда ли, гляжу молодцом!

– Это правда.

– А ведь мне шестьдесят лет!

– И вы не жалеете богатства?

– Нисколько.

– Я тоже полагаю, что не в богатстве счастие.

– Мало людей, которые так думают.

– А из Денвера нас другой кучер повезет? – спросил

Чайкин.

– Другой. И дилижанс будет другой, и дорога другая –

куда хуже, и индейцев чаще будете видать, и менять мулов реже, и ехать тише, и ночевать где придется… За Денвером перевалите горы и поедете потом пустыней… Безлюдная,

мрачная страна… А в Денвере вы запаситесь провизией.

Оно вернее будет! – прибавил мистер Брукс.

Солнце склонялось к закату. Вдруг впереди что-то зачернело и послышался гул. То буйволы пересекали дорогу.

– Ишь ты! – воскликнул по-русски Чайкин.

– Вы русский? – спросил кучер.

– Русский! – отвечал Чайкин. – А вы как узнали?

– По вашему восклицанию. Я знаю русских.

– Где ж вы их видали?

– А здесь… в степи.

– Как так?.. Разве здесь есть русские? – обрадованно спросил Чайкин.

– Есть. Они гонщики скота… Русских гонщиков предпочитают другим. Они всегда аккуратно пригоняют скот из

Канзаса или из Ливенворта во Фриски… Там продают и возвращаются обратно. Хозяева очень ценят русских гонщиков скота… Честно делают свое дело и мужественно защищаются от нападений индейцев.

– И много таких гонщиков?

– Человек пятьдесят.

– И давно они в этих краях?

– Давно, должно быть… У них около Ливенворта и своя деревня есть. И русские леди есть… Выписали из России.

Уже стемнело, когда дилижанс подъехал к станции. Это была небольшая ранча, одна комната которой любезно была предоставлена пассажирам. Желающим раздавали буйволовые шкуры для подстилки на ночь.

Чайкин поужинал вместе с мистером Бруксом и потом с радостью выпил две большие чашки горячего чая, который раздобыл Брукс от хозяина ранчи.

Затем Чайкин вышел из ранчи и несколько времени стоял в саду, всматриваясь во мрак ночи. Воздух был свеж.

Близость сиерр, покрытых снегом, давала себя знать.

Кругом царила тишина. Только по временам раздавался протяжный вой.

«Волк бродит!» – подумал Чайкин.

Скоро он вернулся в комнату и, разложив на полу буйволовую шкуру, положил подушку и, покрывшись одеялом, заснул.

Когда с рассветом раздался звук почтового рожка, Чайкин быстро вскочил. Вставали и остальные пассажиры.

Двое «молодцов Запада» посылали проклятия и ругательства, что их рано будят. Даже присутствие дамы не особенно стесняло их.

Чайкин вымылся на кухне и, вернувшись, с удовольствием увидел, как хозяин ранчи, молодой канзасец с продувным лицом и плутовскими глазами, ставил на стол огромный кофейник, горячее молоко, чашки, сухари, бутылки с ромом и блюдо с ветчиной.

– Кушайте, джентльмены. Всего один доллар за завтрак!

Пока пассажиры и кучер завтракали, канзасец рассказывал, что ночью он чуть было не побеспокоил джентльменов.

– Почему? – спросили со всех сторон.

– Индейские собаки – команчи – бродили ночью слишком близко.

Молодая пассажирка, ехавшая в Денвер к мужу, побледнела при этих словах. Не особенно приятное впечатление произвели эти слова и на двух почтенных мулатов, и на одного молодого рыжего господина, и на Чайкина.

Только «молодцы» и Брукс спокойно продолжали уплетать ветчину.

– Не показалось ли вам, Джо? – спросил Брукс.

– То-то, не показалось, Брукс, так как я не был пьян и слышал, как эти бестии перекликались по-волчьи… Они, наверное, хотели ограбить ранчу, да увидали, что здесь много народа, и ушли…

– Ушли – и делу конец. А вы напрасно только пугаете пассажиров, Джо! Команчи, быть может, имеют личные счеты с вами за то, что вы дорого продаете им ром… Не так ли, Джо? – продолжал Брукс.

Джо ничего не ответил, но объявил, что сегодня же поедет в форт и попросит пару солдат.

– А если вам их не дадут?

– Уеду к реке.

– А ранча?

– Продам ранчу. Уж есть покупатель… Довольно с меня и этого! – прибавил он и, отдернув прядь кудрявых волос, показал глубокий и огромный шрам на лбу.

– Это прошлогоднее посещение чайенов? – промолвил

Брукс.

– Прошлогоднее, когда я уложил двух собак.

– Да, Джо. Вам лучше продать ранчу! – сказал Брукс. –

Готовы ли леди и джентльмены? – спросил он, обращаясь к пассажирам.

Пассажиры и Брукс расплатились и вышли.

Рассветало. На востоке занималась заря. Впереди синели сиерры.

– В дилижанс, леди и джентльмены! Прощайте, Джо!

Не забудьте дать знать в контору, если вы оставите ранчу…

Не забудьте поставить кого-нибудь за себя на станции…

Дилижансу нужны почтовые мулы… Слышите, Джо?

– И без вас знаю, Брукс.

– Я только напомнил.

– Помню.

Брукс щелкнул бичом, и дилижанс покатился.

– А индейцы в самом деле были? – спросил Чайкин.

– Наверное, были.

– Я выходил в сад и слышал волчий вой. Я думал, что волки.

– Это не волки, Чайк. Им нечего выть. Они здесь сытехоньки… Им тут пищи много… Смотрите…

И Брукс указал бичом на павших лошадей и волов у дороги, на которых сидели коршуны.

– Это были команчи. Они давно добираются до Джо.

– За что?

– А за то, что он порядочный таки негодяй. Он дорого продает индейцам водку и вообще обманывает их, лицемерно представляясь их другом. Еще недавно нападение команчей на одну ранчу возбудило подозрение, что индейцев натравил Джо, а после он же донес на них, и их судили и двух повесили… Быть может, индейцы И сообразили, с каким другом они имели дело.

– А индейцы показали на суде, что подстрекателем был

Джо?

– Нет. Они умеют держать слово. Они не выдали его.

Чем ближе дилижанс приближается к Денверу, тем становится душней… Воздух совсем раскаленный. Томит жажда, а питья хорошего нет. Вода в ручьях горьковатая.

Но и ее пьют. Одни только несметные стада буйволов чернеют то впереди, то сзади, то пересекают дорогу. Дилижанс окружен со всех сторон этими животными, любящими низкую сладкую траву этих равнин.

Но скоро эти зеленые равнины и стада остаются сзади.

Дилижанс незаметно поднимается на возвышенность и едет по песку. Солнце печет немилосердно. Степь почти голая, полна ящерицами и змеями. В воздухе кишит саранча… Жилья нигде нет… Только бревенчатые шалаши-станции одиноко стоят. Там меняют мулов и едут дальше.

Чайкин изнывал от жары и нетерпеливо ждал Денвера.

Но под самым городом он увидал еще степной буран, напомнивший ему шквал на море. Но буран показался ему более ужасным.

Это было часу во втором дня.

В воздухе было особенно душно, и Брукс тревожно поглядывал на горизонт.

– Не нравится мне воздух! – вдруг сердито проговорил он.

– А что?

– Дышать трудно. Пахнет бураном. Вы, Чайк, видели бури на море. Теперь увидите бурю на земле. Здесь очень сильны бури.

– Вы ее ждете?

– Жду… Вот она идет сюда. Глядите!

И Брукс указал Чайкину на маленькое серое облачко на горизонте, такое же, какое не раз видел Чайкин на море перед шквалом.

Облачко это все росло и росло и с быстротой приближалось. Вот оно разрослось в гигантскую черную тучу, которая задернула все небо и распространила вокруг полутьму. Молния изрезывает эту тучу огненными линиями, и среди тишины раздается оглушающий раскат грома.

И вслед за тем ворвался порыв ветра и хлынул дождь.

Ветер высоко вздымал песок, стоявший вроде смерча столбами, и дождь немилосердно хлестал.

Мулы остановились через несколько времени и повернули экипаж так, чтобы им стоять спинами к ветру. Они жалобно мычали.

Через несколько минут Чайкин и Брукс были мокры, несмотря на поднятый верх и фартук.

Буря делалась сильней и сильней. Казалось, дилижанс сейчас свалится.

В таком положении путешественники пробыли два часа. Два часа бушевала буря с дождем…

Наконец туча понеслась далее; вдруг просветлело, солнце весело глядело с голубого неба, и чудесный свежий воздух ласкал обоняние.

Брукс повернул мулов, и они весело и шибко побежали вперед.

Через четверть часа Чайкин увидел обоз фургонов, расположенных в виде эллипса. Внутри были женщины и дети и варили пищу. Мужчины носили воду из ручья. Волы были пущены на траву.

– Зачем они сделали такой забор? – спросил Чайкин.

– Они остановились и будут ночевать здесь. Такой забор – лучшая защита против нападения индейцев.

– А как много народа идет на Запад, и не боится!

– Да, американцы не боятся! – не без гордости ответил

Брукс. – И за Денвером вы увидите, несмотря на пустынную дорогу и на индейцев, обозы с товарами, фургоны с переселенцами, стада скота… ранчи, в которых есть водка.

– Куда ж это все идет?

– В рудокопные округи Колорадо, Утахи и до самой

Калифорнии. Туда везут в легких степных фургонах продукты восточных городов и ферм: яблоки, зерно, сушеные фрукты, табак, рис, чай, муку, солонину, сахар, мануфактуру, словом, решительно все… И вот таким-то образом мало-помалу заселяется Запад. Уединенные ранчи образуются в поселки, поселки в города… Скоро пройдет тихоокеанская железная дорога, которая соединит Нью-Йорк с Сан-Франциско, и тогда все эти пустынные места оживут и покроются городами.

– Куда же денутся индейцы? – спросил Чайкин.

– Им отведут земли и заставят работать… А не захотят

– тем хуже для них… Их усмирят войсками… Что делать? –

прибавил с видом сожаления Брукс.

К вечеру замелькали огоньки Денвера.

– Что, большой это город? – спросил Чайкин.

– О нет… В нем только четыре тысячи жителей… но зато отчаянных жителей…

– Отчаянных?

– Еще бы! Там живет много сорвиголов. Что ни дом, то кабак или игорный дом. Вам придется переночевать в

Денвере. Фургон идет завтра.

– А где переночевать?

– В Денвере две гостиницы, и обе скверные и грязные.

Мы приедем в ту, которая считается почтовой станцией.

Оттуда отходит почтовый фургон. Я попрошу, чтобы вам отвели подешевле комнату.

– Благодарю вас.

– Не за что. Переночуете и завтра пораньше купите себе провизии. А то в ранчах, кроме водки, ничего не найдете.

– А вы не знаете, кто поедет кучером? Не Старый ли

Билль?

– Он самый. А вы как его знаете? – удивился Брукс.

– Мне о нем еще в Нью-Орлеане говорили.

– Кто?

– Мой капитан.

Фамилии его Чайкин благоразумно не назвал.

– Ваш капитан дал вам добрый совет ехать со Старым

Биллем. Старый Билль давно ездит, хорошо знает местность и вполне честный человек… Он не продаст своего пассажира.

– То есть как это не продаст?

– Он не соблазнится барышами и не войдет ни в какие соглашения с агентами большой дороги, хотя бы ему предложили миллион долларов. Он настоящий джентльмен, но, надо признаться, немножко грубоват. Да вы, Чайк, парень не глупый и поймете Старого Билля… Вам долго придется сидеть с ним рядом. И вы во всем слушайтесь его, Чайк. И ваше счастие, что вы едете с ним. Когда он едет, на почтовый фургон реже нападают.

– Но почему же? Извините, мистер Брукс… Я все-таки не понимаю.

– Потому, Чайк, что Старый Билль не пошлет, например, условной телеграммы агентам большой дороги о том, например, что едет пассажир с туго набитым карманом…

Потому, Чайк, что Старый Билль не подвезет фургона к ущелью и именно к вечеру, когда пассажиры дремлют и не успеют приготовиться к нападению. У них револьверы еще будут за поясами, когда агенты наставят свои к их головам… Потому, Чайк, что Старый Билль знает гнезда агентов и любит проезжать их среди белого дня и притом дает совет пассажирам иметь револьверы наготове… Поняли теперь, Чайк?

– Понял, мистер Брукс!

– И все порядочные люди уважают Старого Билля. А

главное – он сам себя уважает. Это первое дело… И агенты предлагали ему большие деньги, чтоб он вступил в их компанию, но он послал их к черту. И они его боятся, так как знают, что он из своей винтовки убивает наповал и владеет ножом не хуже испанца. А кроме того, он знает в лицо почти всех агентов большой дороги… Знает, но ни одного из них не назвал шерифу. «Это, говорит, не мое дело, а ваше. Мое, говорит, дело пустить ему пулю в лоб при встрече… И я свое дело при случае исполню». Действительно, года три тому назад Старый Билль одного агента убил наповал, а другого, начальника шайки, пожалел…

подстрелил только руку. У него были с ним какие-то личные счеты. Он чем-то обязан был тому молодцу.

Чайкин почему-то вспомнил про капитана Блэка.

– Ну, вот и город дьяволов! – проговорил, смеясь, Брукс, когда дилижанс поздним вечером въехал на большую улицу с небольшими домами, из открытых окон которых раздавались ругательства и проклятия игроков и пьяные возгласы кутящих молодцов в кабаках.

Ночь была знойная и душная.

– Поздравляю, леди и джентльмены, приехали. Можете выходить! – проговорил Брукс, когда дилижанс остановился у гостиницы и целая кучка любопытных окружила карету.

ГЛАВА XIII

1

Большая часть пассажиров ехала в Денвер. Эти ушли по своим домам, окруженные друзьями и знакомыми. Скоро была опорожнена и почта – газеты и письма, предназначавшиеся жителям этого дьявольского городка.

В гостиницу вошли только трое: два «молодца Запада»

и Чайкин в сопровождении Брукса.

Хозяин гостиницы, толстый янки, встретил Брукса восклицанием:

– Целыми доехали, старина?

– Как видите…

– Значит, собаки не шалят?

– Пока нет… А вы, Джипп, вот этого джентльмена подешевле устройте! – указал Брукс на Чайкина.

– Ладно.

И, пожав руку Чайкину, спросил:

– Дальше едете?

– Дальше.

– Завтра?

– Завтра.

– Ну, так доллар заплатите за кровать. Идет?

– Идет.

– А кровать будет одна в комнате? – спросил Брукс.

– Одна. А что, разве он боится компании? – засмеялся

Джипп.

– Он первый раз в нашей стороне и всего боится.

Два «молодца» уже сидели в общей комнате, откуда доносились громкие восклицания и ругательства, а Чайкина слуга негр повел в маленькую и довольно грязную каморку, где стояли кровать и стул.

– Хорошо, сэр?

– Отлично.

– Ключ действует.

И негр, скаля белые зубы, показал, что ключ действует.

Он зажег свечку и сказал:

– Если хотите поужинать, то кое-что есть.

– А чай есть?

– И чай есть. И водки сколько угодно! – засмеялся негр.

– А вода есть, чтобы помыться?

– Вода?

Негр заглянул в медный умывальник, висевший на гвозде, и сказал:

– Сейчас принесу. Только лучше бы завтра заодно помыться, а то горячего внизу ничего не получите после десяти часов. А уж скоро десять.

– Несите воды… Я хоть грязь смою…

– Верно, буран захватил? – спросил болтливый негр.

– Буран.

– А в газетах нет известия, что северяне побили совсем южан?

– Есть… Побили… Однако несите воды.

– Несу… Несу… И хорошо побили?

– Кажется, хорошо.

Негр исчез и скоро вернулся и подал воды.

– И скоро будет мир, сэр? – расспрашивал негр, пока

Чайкин, вымывши руки, отмывал грязь с своего лица.

– Кажется, скоро.

– Завтра я вас побрею, если хотите, сэр… Всего двадцать пять центов. А то усы у вас большие. Или вы носите усы?.. Впрочем, вы не янки… Янки усов не носят. Вы, верно, немец, сэр… Нет?

– Я русский.

– Это очень далеко ваша страна?

– Очень…

Негр вышел, и вслед за ним вышел и Чайкин, заперев двери на ключ и положив ключ в карман. В общей комнате было много народа. За столиками сидели денверские бородатые «молодцы» в высоких сапогах, в кожаных куртках, с револьверами, торчавшими из-за поясов, и с большими охотничьими ножами, выглядывавшими из карманов штанов. У всех на головах были широкополые шляпы. Все потягивали водку, вино или пиво.

Все это общество произвело на Чайкина сильное впечатление. Ему казалось, что он очутился среди разбойников. А между тем среди этих «разбойников» было много мужественных славных ребят.

Чайкин робко пробирался между столиков, отыскивая себе место.

Все столы были заняты, и он не знал, как ему быть.

Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Чайкин искал глазами Брукса, но его не было; он на дворе отпрягал мулов и отдавал в конторе отчет за свой «рейс».

– Да чего вы зеваете!. Как вас прикажете звать, джентльмен? – раздался около Чайкина грубый голос какого-то молодого человека.

– Места нет! – отвечал сконфуженно Чайкин.

– А разве около нас нет места? Садитесь и заказывайте что вам надо.

– Очень вам благодарен! – проговорил Чайкин, садясь за столик, у которого сидели два молодых человека и пили грог.

Слуга негр подошел к Чайкину и спросил:

– Грог, ром, коньяк, шерри-коблер, виски, эль, портер, пиво?

– Что у вас есть по части съестного?

– Горячего или холодного?

– Горячего.

– Жареная ветчина, свиная котлета с томатом, жареные томаты, баранина.

– Дайте мне свиную котлету.

– Свиную котлету! – повторил слуга.

– И чаю.

– Чаю! – повторил удивленно негр.

– Да…

– И больше ничего? Ни водки, ни пива?

– Больше ничего.

Негр взглянул на Чайкина как на диковинное существо, какого еще не бывало в Денвере, и проговорил:

– Через пять минут вы все получите, сэр.

С таким же изумлением посмотрели на Чайкина и два молодых денверца и, не обращая более на него внимания, продолжали между собою разговор.

Шум в зале стоял невообразимый. Пол, покрытый опилками, представлял собою громадную плевательницу.

Несмотря на открытые окна, табачный дым наполнял комнату. На некоторых столиках играли в карты, и среди игроков нередко возникали недоразумения.

Вдруг раздался выстрел из револьвера и затем другой.

Чайкин испуганно озирался. Но никто не обратил на эти выстрелы особенного внимания. Только хозяин схватил за шиворот какого-то бледного молодого человека и высадил его в окно.

– Кого пометили, Джипп? – спросил кто-то.

– Рыжего Филли.

– А кто?

– Неизвестный мне джентльмен.

Среди публики раздался одобрительный хохот.

– Метка смертельная?

– Пустяки. Помечена левая рука. Эй, джентльмены! –

громовым голосом крикнул хозяин.

На секунду воцарилась тишина.

– Кто умеет сделать перевязку, пусть перевяжет Филли.

А товарищи его пусть отведут к доктору.

Соседи Чайкина по столу тотчас же встали и пошли к тому столу, где сидел раненый, зажимавший рукой рану, из которой била кровь. На столе лежали разбросанные карты и куча золота.

– Из-за чего это ранили человека? – испуганно спросил

Чайкин старика кучера Брукса, когда он четверть часа спустя подсел к Чайкину.

– Из-за игры… Рыжий Филли, кажется, сплутовал и передернул карту. Он на это мастер.

– А тому ничего не будет?

– На такие пустяки здесь не обращают внимания! –

промолвил Брукс. – Вот если молодец занимается воровством и особенно любит чужих лошадей, тогда его обязательно вздернут ночью на большом дубе у въезда в город…

– Кто вздернет?

– Кто-нибудь из членов «бдительного комитета», по решению комитета.

И Брукс пояснил, что во всех молодых городах Запада есть такие «бдительные комитеты», тайными членами которых состоят лучшие граждане, и быстро решают дела с слишком отчаянными молодцами, против которых иногда нет судебных улик.

– Это у нас называется судом Линча! – пояснил Брукс. –

Порядочному человеку он не страшен, а мошенники и убийцы с целью грабежа его боятся…

Через полчаса Чайкин простился с Бруксом и, расплатившись, пошел в свой номер спать.

До его ушей долго еще долетали пьяные крики и ругательства. Но наконец он заснул.

2

Чайкин проспал крепчайшим сном до восьми часов утра.

Когда он вошел в общую залу, Брукс был там.

– Ну что, отоспались, Чайк? – спросил он, пожимая

Чайкину руку.

– Отоспался… И жара какая, однако! А когда почтовый фургон идет?

– В одиннадцать. Времени еще много. Позавтракайте хорошенько, а потом пойдем покупать провизию. А вот и

Старый Билль!

В комнату вошел низкого роста, коренастый и плотный старик с седой бородой. Его красно-бурое, изрытое морщинами лицо с седыми клочковатыми нависшими бровями, из-под которых глядели серые, пронзительные глаза, казалось суровым. Он был в высоких сапогах, в кожаных штанах и в белом пиджаке; на голове была соломенная шляпа.

– Ну, Джипп… дайте-ка! – произнес он грубым голосом, подходя легкой и бодрой походкой к прилавку и протягивая свою широкую загорелую руку хозяину.

Хозяин налил рюмку рому, которую Старый Билль выпил с маху. Крякнувши, Билль проговорил:

– А затем можно и кофе пить. Так ладно будет.

Он отошел от прилавка и подсел к Бруксу.

– Это тот самый молодчик, о котором вы говорили мне вчера, Брукс? – спросил он, указывая бесцеремонно пальцем на Чайкина.

– Тот самый.

– Ладно… Довезем до Фриски! – сказал он, протягивая

Чайкину руку.

– А много пассажиров везете, Билль?

– Нет. Всего три пассажира, и все ваши. Откуда те двое?

– Из Канзаса.

– Вы их знаете, Брукс?

– Знаю.

– Кто они?

– Игроки.

– Очень счастливо играют? – усмехнулся Билль.

– Да. И потому улепетывают из Канзаса.

Билль, казалось, не особенно был доволен этими сведениями.

Он отпил несколько глотков кофе и, обращаясь к Чайкину, сказал:

– Покажите-ка ваш револьвер!

Чайкин вынул из-за пояса револьвер и подал Биллю.

Старик внимательно осмотрел его и, возвращая назад, промолвил:

– Умеете стрелять?

– Не стрелял никогда. Из ружья учился.

– У меня есть запасная винтовка, если понадобится. А

ну-ка, попробуйте выстрелить из револьвера вон в этот стакан! – указал Билль на стакан, стоявший на одном из близких столиков. – Как цена, Джипп?

– Десять центов.

– Так валяйте. Я плачу за стакан.

– А разве здесь стрелять можно? – спросил Чайкин.

– Отчего же нельзя. Ну, цельтесь.

Чайкин нацелился и выстрелил. Стакан разлетелся вдребезги.

– Отлично, Чайк… Зарядите снова…

С этими словами Билль ушел.

Вскоре Брукс с Чайкиным ушли покупать провизию на дорогу и через полчаса вернулись с большим ящиком, в котором был окорок ветчины, сухари, бутылка коньяку, сахар, кофе и кофейник.

– Ну, теперь все в порядке! Можете ехать! – сказал

Брукс.

В одиннадцать часов Чайкин вышел на двор гостиницы и увидел легкий фургон, закрытый со всех сторон кожей, с отверстиями в виде маленьких окон. В задней части была почта – тюки газет и писем, а впереди оставалось пространство, набитое сеном.

– Садитесь, джентльмены! – крикнул Билль.

Два молодых канзасца сели в фургон. Чайкин хотел садиться на козлы. Но Билль сказал:

– Внутри и для вас места хватит.

– Но у меня билет на козлах.

– Садитесь в середину. Надеюсь, джентльмены ничего не будут иметь против?

– Конечно! Садитесь. Места довольно! – отвечали джентльмены.

Старый Билль уселся на широкую скамью впереди и хлопнул бичом.

Фургон двинулся.

Вскоре за Денвером начался подъем на Сиерру-Мадре, и затем, когда фургон миновал проход за гору, он направился к северу, к городу Соляного озера, вдоль Черных гор, потом по лесистому месту, полному ручьев и потоков, и снова по склонам гор. И все – и горы, и земля, и деревья – в этой горной стране было красного цвета. Потому-то испанцы, первые завоеватели этой страны, и назвали ее Колорадо.

Скоро, однако, эта красивая местность остается сзади, и фургон плетется по холмистой возвышенности, покрытой песком с растущим на нем диким шалфеем, пересекая часто ручьи и овраги… Дорога однообразная и скучная. Жара нестерпимая. Станции, где меняют лошадей, редки, и там ничего нельзя достать, кроме водки… Нередко на горах и на склонах Чайкин видел индейских всадников из окна фургона и объявлял об этом спутникам.

И тогда все схватывались за револьверы.

Но Старый Билль успокаивал.

– Не нападут… Я нарочно закрыл фургон, чтобы они не видели, сколько пассажиров… Они могут думать, что тут целый десяток… Видите… Поворачивают назад…

И действительно, поворачивали.

Несмотря на опасность от индейцев и всякие лишения, на этой горной дороге то и дело встречались эмигрантские и товарные фургоны и кучки пешеходов.

Вот как объясняет В. Диксон, автор весьма любопытной книги об Америке шестидесятых годов, эту кипучую деятельность янки, прокладывавших путь через равнины и горные дороги, через пустыню, среди враждебных племен индейцев. Позволю себе сделать большую выписку, из которой читатель узнает, какой еще недавно, всего лет сорок тому назад, был запад Америки, теперь прорезанный железными дорогами, покрытый городами и фермами и не знающий уже страха от индейцев, остатки которых кое-как влачат свое существование.

«Какой-нибудь торговец на реке (Миссури) узнает, например, что горные округи Запада терпят недостаток в каком-нибудь товаре – в чае, в хлопчатнике, во фруктах или, быть может, в дубленой коже. Он тотчас соображает, что через несколько недель запрос будет громадный и цены сильно поднимутся.

Купив товар дешево, он решается рискнуть, положившись на свои соображения. К главному своему товару он присовокупляет с дюжину мелких предметов, например, к обозу чая немного живности, немного красного вина, немного хинина и других лекарств, попоны, перчатки, быть может тысячу пар сапог.

Он покупает пятьдесят или шестьдесят легких фургонов с двенадцатью волами на каждый, нанимает смотрителя обоза, или капитана, и сто человек сторожей, потом упаковывает свои товары и отправляет караван в степь.

Никакая контора не застрахует эти товары, не поручится за благополучное доставление их в Денвер, на Соляное озеро, в Виргинию. Это путешествие считается рискованным приключением. Люди, предпринимающие его, должны быть хорошими стрелками и отлично вооружены. Но никто не ожидает, чтобы они стали защищать обоз от нападения индейцев: если число напавших краснокожих очень велико, то возчикам позволяется отрезать постромки, вскочить на мулов и лететь на ближний военный пост или станцию, оставив фургоны, товары, волов и мулов в жертву индейцам. Нет человека, который желал бы, чтоб у него содрали кожу с головы, а возчики, имея, быть может, жен и детей в

Омахе или в Ливенворте, естественно, заботятся о безопасности своих волос. Убийства случаются в обозах, устроенных самым лучшим образом, но храбрейший западный молодец ценит свою жизнь дороже сотни ящиков чая и тысячи мешков муки.

Некоторые из этих обозов берут по дороге пассажиров, предоставляя им кормиться вместе с возчиком и самим стряпать себе пищу.

Путешествие, если оканчивается благополучно, совершается от реки Миссури до Соляного озера в девяносто дней. Всего расстояния тут тысяча двести миль – до Денвера шестьсот и оттуда столько же. Средним числом делают в день четырнадцать и пятнадцать миль, хотя некоторые возчики проходят до двадцати миль в день.

Среди дня, часа в четыре или пять, они отдыхают, пускают мулов пастись на траве и сами варят себе кушанье.

К ночи они останавливаются лагерем подле ручья или, если возможно, подле леска. Для безопасности они делают забор из фургонов, то есть ставят их в виде эллипса, открытого только с одной стороны. Каждый фургон прижат к своему соседу и возвышается над ним по крайней мере на треть, как чашки весов на гербах. Форма эллипса считается лучшей защитой против нападения индейцев и принята за правило после многих опытов старых мексиканских торговцев.

Когда фургоны расставлены как следует и волы пущены на траву, возчики принимаются рубить и ломать сучья; женщины и дети (если таковые есть налицо) разводят огни, приносят воду из ближнего ручья или источника, ставят на огонь котел и пекут хлеб. Некоторые из молодых людей отправляются через ручьи и овраги за поисками луговых собачек, степных цыплят и ржанок. В счастливые дни эти охотники нападают на след антилопы или лося.

При такой удаче вечер оканчивается веселым банкетом.

Другие охотятся за гремучими змеями и убивают их, также и за волками, которые часто рыскают вокруг лагеря. Я однажды видел, как убили большого серого волка в двух шагах от фургона, в котором спал ребенок.

Когда люди отужинали, а волы и мулы наелись травы, их загоняют внутрь цепи фургонов, – иначе утро застало бы их в расстоянии нескольких миль, в лагере какого-нибудь индейского племени. Песни, сказки, иногда пляска доканчивают утомительный день. В теплую погоду люди спят в фургонах, чтобы избежать волков и гремучих змей. Когда же снег лежит глубоко в оврагах, когда ветер наносит лед, спать в фургонах холодно, и возчики предпочитают лежать на земле, прикрывшись попоной и положив под голову бутылку с водкой вместо подушки.

Задолго до рассвета все уже на ногах и за работой: кто закладывает фургоны, кто надевает ярмо на волов, кто наскоро съедает завтрак. Восходящее солнце встречает их уже на пути.

Иногда владелец сопровождает свой обоз, но редко, ибо наемный капитан гораздо лучше справляется с пьяными, беспокойными и сварливыми возчиками.

Хозяин обоза путешествует в дилижансе скорее, но не приятнее, чем нанятые им люди, и ожидает их в Денвере, на

Соляном озере или в городе Виргинии, где может продать или гуртом, или в розницу все свои товары, фургоны и волов.

Жители ранч состоят из двух классов: 1) более предприимчивый класс людей, уходящих в горы, чтобы устроить себе поле, посеять рожь и отвести в пастбище своих немногочисленных коз и овец; это класс людей, ведущих борьбу за существование, с одной стороны, с природой, с другой – с враждебными краснокожими, живущих на дурной пище и на дурной воде; эти пионеры поселяются здесь в надежде укрепиться на незанятой земле и положить основание счастию своих детей и внучат; 2) более беззаботный, нерадивый класс людей, строящих бревенчатые шалаши на большой дороге, по которой идут возчики и эмигранты, с целью продавать водку им и даже пьяницам чайеннам и сиуксам и таким образом обогатиться в короткое время.

Оба класса ведут жизнь, полную опасностей и лишений. Они еще более, чем возчики и эмигранты, ежедневно рискуют своею жизнью, ибо каждый молодец, требующий водки с револьвером и с охотничьим ножом за кушаком, отличается живым, буйным характером и часто хочет выпить водки, когда у него нет ни гроша, чтобы заплатить за нее. Но самая большая опасность, постоянно грозящая обитателям ранч, – это индейцы, особенно если какое-нибудь могущественное племя, как сиуксы и понки, выходит на боевую тропу.

Краснокожий любит водку более, чем жену или детей.

В мирное время он готов все продать за ядовитое зелье, даже жену, детей и военнопленных. Но когда сиукс выкрасил себе щеки и заткнул себе за пояс нож для скальпирования кожи с головы врага, он уже не думает о покупке у белых любимого напитка. Он с остервенением бросается на ранчу, захватывает силой водку и часто вместе с нею уносит и черепа продавцов.

Однако страсть к барышам соблазняет обитателей ранчи, и те, которые избегли смерти или плена, возобновляют свои сожженные жилища и снова запасают товар.

Если такой обитатель ранчи проторгует благополучно три сезона водкою, то делается богатым человеком.

Вдоль этой горной дороги в каждом обозе между грубыми возчиками, новыми эмигрантами, случайными путешественниками и местными жителями нет другого разговора, как об индейцах».

ГЛАВА XIV

Весь путь до города Соляного озера путешественники были в напряженном состоянии. Один только Старый

Билль, казалось, с философским спокойствием молчал на своем сиденье или развлекал себя, мурлыкая под нос какую-то песенку.

Чайкин тоже молчал. Спутники его, после того как он отказался играть в карты, не обращали на него внимания и по целым дням играли в кости.

Во время остановок для еды они, однако, гостеприимно предлагали Чайкину и Старому Биллю разные вкусные консервы, которыми они обильно запаслись, и разные крепкие напитки, но и тот и другой отказывались. Они закусывали и пили кофе на станциях или у какого-нибудь ручья, и в это время Старый Билль обменивался несколькими словами.

Чайкин заметил, что Старый Билль несколько угрюм и нередко пристально поглядывал на двух игроков.

И однажды Старый Билль шепнул Чайкину:

– Будьте осторожны с этими молодцами. Не нравятся мне они. Где у вас спрятаны деньги?.. На шее, конечно?

– Да…

– Ночью покрепче застегивайтесь. Вы крепко спите?

– Крепко.

– Так знаете ли что? Пересаживайтесь-ка лучше ко мне… Скажите, что вам душно сзади… что у вас голова болит или что-нибудь вроде этого…

Чайкин обрадовался предложению и после остановки пересел к Старому Биллю.

– Что, товарищ, от нас ушли? – спрашивали спутники.

Чайкин объяснил, что душно.

– А не боитесь, что индейцы подстрелят вас и Билля первыми. Эй, идите лучше к нам.

Но Чайкин отказался.

Через три дня фургон въехал на большую, широкую, обсаженную акациями улицу города Соляного озера.

Чайкин пришел в восторг, увидевши маленькие чистенькие дома, утопавшие в садах. Яблоки, персики и виноград приятно ласкали взор.

Фургон стоял в городе три часа.

Чайкин воспользовался этим временем, чтобы закусить, купить фруктов и погулять по городу. Вместе с тем, по совету Билля, он купил бочонок и наполнил его водой.

– Впереди будет пустыня. Запасайтесь водой.

В городе Соляного озера сел еще пассажир, и это обстоятельство как будто обрадовало Билля.

Пассажир был здоровый детина лет за сорок, с ружьем и револьвером. Он сказал, что был возчиком и теперь переезжает во Фриски.

Неуклюжий, тяжело ступавший, он с первого же взгляда производил приятное впечатление своим добродушным, даже простоватым загорелым лицом, окаймленным русой окладистой бородой. Особенно добродушно глядели его серые глаза. Хотя он и отлично говорил по-английски и сплевывал по-американски, но на янки не походил и вместе с бородой носил и усы.

Два западных молодца, казалось, не особенно довольны были новому пассажиру. Однако потеснились и дали ему место.

Фургон выехал из города Соляного озера – города, сделавшегося оазисом среди бесплодной пустыни благодаря необыкновенной энергии и трудолюбию англосаксонской расы, к которой принадлежала сравнительно небольшая горсть людей, первая двинувшаяся через неизвестные песчаные степи и перевалившая через Скалистые горы, где горные тропинки были занесены снегом.

«Без слез старики не могут рассказывать теперь, – говорит Диксон, – как они взбирались по этим горам, таща за собой фургоны, отыскивая себе пищу, без всякой помощи, без проводников. Сильные и молодые шли вперед, пробивая тропинку для стариков и женщин, отгоняя волков и медведей, убивая змей и охотясь за лосем и диким оленем.

Наконец, когда они достигли вершины горного прохода, их глазам представились бесконечные бесплодные, каменистые равнины, с пересохшими ложбинами потоков, с обнаженными холмами, с узкими оврагами, с крутыми пропастями и ручьями горькой воды.

День за днем, неделя за неделей шли они по этим холодным сиеррам, по этим угрюмым долинам. Пища оскудевала, дикие животные встречались реже; утахи и сенеки выказывали вражду: смертность между переселенцами была страшная, и в конце их путешествия, если когда-нибудь они достигнут конца его, их ожидала такая же обнаженная соляная пустыня!

И все же они не отчаивались, несмотря на враждебный вид этой страны. Они и не ожидали цветущего рая. Решившись поселиться в этой новой стране, они знали, что в ней никто не жил, потому что ее считали вполне негодной».

И, остановившись у Соляного озера, в бесплодной, казалось, пустыне, они показали чудо труда. В городе Соляного озера зелень, цветы, вода, красивые дома, банки, гостиница, газеты и вокруг города – цветущие фермы.

Как только фургон миновал этот оазис, началась каменистая степь, начало той песчаной степи, которая называется великой пустыней.

На второй день путешествия фургон уже находился в ее границах.

– Джентльмены! – обратился Старый Билль во время одной из остановок, – нам предстоит тяжелый путь пустыней. Берегите воду и не расходуйте ее легкомысленно.

О, что это были за ужасные дороги. Песок, один голый песок, и ничего более. Жгучее солнце, палящий зной и нестерпимая жажда. Ступицы вязли в песке, и крепкие сильные мулы шагом тащили фургон.

Чайкин мужественно переносил тягости путешествия и нетерпеливо ждал ночи, довольно холодной на этой возвышенной пустыне, когда фургон останавливался на ночевку. Разложивши буйволовую кожу, которую ему дал

Старый Билль, Чайкин ложился рядом с ним на землю около фургона и подкреплялся сном. Остальные пассажиры спали в фургоне.

С рассветом Старый Билль поднимался, запрягал мулов при помощи Чайкина, и снова мучительный день, снова песок кругом и скелеты волов, лошадей, а иногда и людей!

Наконец пустыню миновали, и путешественники ожили, увидевши перед собой степь, покрытую зеленью…

Мулы побежали веселей и скоро остановились у ручья с водой. И мулы и люди жадно набросились на воду. Мулов распрягли, пустили на траву, а путешественники, вымывшись в первый раз после выезда из города Соляного озера, расположились основательно позавтракать.

Два молодые канзасца усердно угощали нового пассажира коньяком, и пассажир не отказывался и, к удивлению

Старого Билля, выпил целый стакан сразу, потом другой, третий и не показывал ни малейшего признака опьянения.

Только его добродушные серые глаза несколько увлажнились – вот и все.

– Ловко пьет! – заметил Билль на ухо Чайкину.

– Да… Вроде русских матросиков! – ответил Чайкин, вспоминая невольно фор-марсового Кирюшкина на «Проворном».

– Они хотят его накатить! – сказал Билль, запрягая мулов.

– Зачем? – спросил Чайкин.

– Чтобы предложить ему сыграть в карты или в кости и нагреть его! Не нравятся мне эти молодцы. Очень не нравятся! – повторил Старый Билль, и его суровое лицо сделалось еще более суровым…

Старый Билль не ошибся в своих предположениях.

Как только трое пассажиров, закончив завтрак стаканом горячего грога, весьма полезным, по их словам, во время жары, уселись на свои места и фургон тронулся, один из молодцов предложил своему товарищу от скуки перекинуться в карты.

– Пожалуй! – равнодушно ответил товарищ.

Тотчас же пустой ящик из-под галетов был поставлен на сене внутри фургона, и предложивший игру вытащил из кармана две колоды карт.

– Во что будем играть? – спросил он.

– Да лучше всего в банк, я полагаю. По крайней мере дело чистое.

– Чего чище! Кому метать?

Вынули по карте. Старшая карта оказалась у молодца с широким шрамом на щеке, который предложил играть.

Тогда он вынул из кармана штанов изрядную горсть золота и положил на ящик.

Вынул такую же кучку и его товарищ.

Чайкин повернулся и стал смотреть.

Началась игра. Золотые монеты переходили из рук в руки.

Новый пассажир тоже глядел на игру.

– Пожалуй, и вам хочется взять у меня несколько золотых, джентльмен? – обратился банкомет к возчику.

Тот был в нерешительности и теребил бороду своими толстыми жилистыми пальцами.

– Чего вы пристаете, Виль, к джентльмену! – проговорил другой канзасец, красивый молодой брюнет с бледным лицом. – Быть может, джентльмен не располагает свободными деньгами и у него всего-навсего долларов десять, чтобы прожить дня три во Фриски до приискания занятий… Возчики много оставляют на Соляном озере… Не так ли? Добродушный возчик мгновенно преобразился.

Скромное лицо его приняло вызывающий вид, и он хвастливо проговорил, взглядывая на брюнета не без некоторого снисходительного презрения.

– У меня, у возчика Дуна, денег нет? Я не раз капитаном с обозами ходил.

– Неужели? – с умышленным недоверием в голосе спросил брюнет.

– У меня, может быть, более денег, чем у вас вместе!.

Как вы думаете, джентльмены, а?..

– Извините, капитан… Но я смею думать, что вы хватили коньяку больше, чем следовало по этому дьявольскому жару, и преувеличиваете несколько свой текущий счет… Положим, я с собой имею всего лишь триста долларов и чек на тысячу долларов на банкира во Фриски…

– А у меня вот здесь три тысячи долларов чистоганом в золоте! – воскликнул капитан Дун и, вынув из кармана большой кожаный кошель, потряс им перед физиономиями двух молодых людей. – Слышите, джентльмены?

– Слышим! – весело ответили оба игрока.

– Я торжественно прошу извинить меня, капитан. И в доказательство моего глубокого раскаяния позвольте выпить с вами по стаканчику коньяку. В бутылке еще кое-что осталось! – сказал брюнет.

Капитан добродушно засмеялся и, выпив стаканчик, проговорил:

– Я не сержусь… Я только хотел доказать вам, что вы неправильно понимаете людей.

– И вы блистательно это доказали, капитан. Позвольте пожать вашу руку.

Старый Билль в эту минуту толкнул Чайкина и, когда тот повернулся к нему, шепнул:

– Величайший болван этот Дун. И он, наверное, не янки…

И Чайкин нашел, что этот возчик очень уж «прост»: вздумал деньги показывать.

– Так вы не хотите, капитан, проиграть десяток монет из вашей мошны, а? – спросил банкомет.

– А может быть, хочу!

И с этими словами возчик достал из кармана горсть золота и, вынувши из колоды карту, поставил на нее всю эту горсть и спросил:

– Угодно бить на всю эту штуку?

– Хотя бы на десять таких! – высокомерно отвечал банкомет, начиная тасовать карты.

Обернулся и Старый Билль и посмотрел на капитана не без некоторого удивления: тот не был пьян, а между тем, решаясь играть с незнакомыми людьми, ставит крупную ставку.

Но одобрительная усмешка пробежала по его губам, когда в следующий момент он увидел, как капитан взял вдруг у банкомета карты и, внимательно пересмотрев карту за картой, проговорил:

– Извините, я хотел пересчитать карты…

– Только пересчитать? – усмехнулся банкомет.

– Разумеется. Иначе для чего же? Я не смел бы и предположить, что у такого джентльмена могут быть крапленые карты.

Банкомет несколько смутился.

– Тем более, – продолжал с самым добродушным видом возчик, – что я умею отличать крапленые карты и во время игры хорошо слежу за руками, и если увижу, что руки действуют нечисто, то могу хватить по башке так, что человек не встанет.

И, показывая свою здоровенную руку, прибавил:

– У меня тяжелая рука. В прошлом году на Соляном озере я так помял одного молодца, который со мной нечисто играл, что он шесть месяцев пролежал больной… Так идет моя горсть… Начинайте!

Банкомет перевернул колоду. Капитан открыл свою карту. Оказалась пятерка.

Банкомет стал метать. И Старый Билль и капитан глядели пристально на руки банкомета.

– Бита! – сказал банкомет, придвигая к себе горсть золота.

Капитан поставил вдвое больше на туза.

И туз был бит.

– Двести долларов проиграл. С меня довольно! – проговорил капитан.

– А разве отыграться не хотите, капитан?

– Не хочу.

– Решительно не хотите?

– Решительно не хочу и предпочитаю выспаться!

– Это, пожалуй, будет лучше, Дун! – промолвил, оборачиваясь, Старый Билль.

– И я полагаю, что лучше! – добродушно ответил Дун.

И с этими словами растянулся и скоро захрапел.

Вслед за тем молодые люди прекратили игру и тоже заснули.

К вечеру фургон остановился на почтовой станции, в устье долины, из которой дорога дальше шла в гору узким и длинным ущельем.

Вечер был чудесный, теплый и темный. У станции расположился на ночевку обоз; маленькая комната бревенчатого шалаша была полна возчиками, и пассажиры фургона расположились обедать на воздухе.

Билль куда-то исчез.

Прошел час, когда он наконец вернулся и расположился обедать, доставши из своего мешка провизию.

– А скоро мы дальше поедем?.. Пора бы и запрягать!

Как вы полагаете, Билль? – обратился один из «молодцов»

к Биллю.

– Я полагаю, что мы дальше не поедем и будем здесь ночевать! – сухо отозвался Старый Билль.

– Это почему?

– А потому, что дорога скверная…

– Но мало ли скверных было дорог… Мы и по ночам ехали… Мы торопимся…

– Я не поеду! – решительно проговорил Билль.

И, обратившись к Чайкину, прибавил:

– В этих местах, случается, агенты большой дороги пошаливают… А милю надо ехать ущельем.

– Неужели шалят? – изумленно воскликнул канзасец со шрамом на лице.

– А вы разве никогда не ездили в этих местах, джентльмен?

– Никогда. Дальше Денвера не бывал.

– И ничего не слыхали про агентов? – с нескрываемой иронией спрашивал Билль.

– Слыхать, положим, слыхал. Но чего их нам бояться?

Нас пятеро вооруженных людей, не правда ли, капитан?

Капитан, снова попробовавший и своего коньяку и коньяку любезно его угощавших молодых канзасцев, протянул:

– Надо слушаться Старого Билля. Он всякую дыру здесь знает…

– И всяких мошенников и шулеров, даже таких, которые никогда здесь не бывали! – насмешливо прибавил

Старый Билль.

– И я предпочел бы поэтому хорошо выспаться здесь, чем пристрелить какого-нибудь мерзавца, а то и пару. Я

своего кошеля с золотом даром не отдам… Так, значит, ночуем здесь, Билль?

– Ночуем.

Оба канзасца стали ворчать о том, что, заплативши деньги, они теряют даром время, но Старый Билль не удостоил обратить на эту воркотню внимания и, покончивши с едой, обратился к Чайкину:

– Не поможете ли развести костер, Чайк?

Они отошли на несколько шагов, чтобы нарубить сучьев.

– Надо держать ухо востро, Чайк! – сказал на ухо Чайку

Старый Билль. – Эти два молодчика подозрительны… Я

думаю, что они агенты большой дороги и могут пустить нам пули сзади во время нападения их компаньонов. Потому я и не еду дальше. А этот дурак капитан, показавший свои деньги, недурная приманка…

Вернувшись к станции, Старый Билль и Чайкин развели костер позади фургона.

– Ну, спать, черт возьми, так спать! – проговорил молодой красивый брюнет и полез в фургон.

За ним полез и другой и сказал капитану:

– Полезайте и вы… места троим хватит. Отлично выспимся!

– У костра на воздухе лучше, Дун! – заметил Старый

Билль.

– А пожалуй, что лучше!

И с этими словами Дун, захватив с собою из фургона попону, одеяло и подушку, подошел к костру и стал стлать себе постель.

– Так лучше будет! – значительно проговорил Билль.

– То-то, лучше! – добродушно засмеялся Дун.

– А вы, Дун, извините, простофиля! – шепотом сказал ему Билль. – Деньги напрасно показывали этим молодцам.

Теперь остерегайтесь их. Поняли?

– Понял. Спасибо, Билль.

– И не играйте с ними. Они известные шулера.

– Спасибо, Билль! – ласково промолвил Дун.

– Ну, а теперь возьмите сюда винтовку да осмотрите револьвер и спите покойно. Я спать не буду… В ущелье шайка агентов. Думаю, что не посмеют напасть. Здесь много людей… А все-таки могут рассчитывать, что возчики перепьются… Впрочем, я предупредил их…

Дун сходил за винтовкой. Вслед за ним и Старый Билль принес два ружья.

– Вы что это… в самом деле боитесь агентов? И вы, Билль? Мы не боимся и спать будем! – крикнул из фургона один из молодцов.

– И хорошо сделаете! – резко заметил Старый Билль.

Принес и Чайкин попону, одеяло и подушку и, разостлавши все около костра, прежде, чем лечь спать, по обыкновению стал читать «Отче наш», осеняя себя крестным знамением.

И только что Чайкин окончил молиться, как Дун радостно и взволнованно сказал по-русски:

– Земляк… российский… Вот не ожидал!

И Дун, крепко пожавши руку Чайкина, троекратно поцеловался с ним.

А Чайкин обрадованно сказал:

– Господи! вот-то где довелось… И давно вы в этой стороне!

– Шесть лет… А вы?

– Года еще нет…

– Давно из России?..

– Два года тому назад… Я матросом был…

– Матросом? Да ведь и я матросом на флоте служил… И

звать меня Артемием Дунаевым… А по-здешнему выходит

Дун… А тебя как звать? – спросил Дунаев, переходя тотчас же на «ты».

– Чайкиным, Василием Чайкиным, а по-здешнему

Чайк…

– Ну, Чайкин, рассказывай, что нового на родине…

Давно ничего не слыхал. Из газет здешних только знаю, что батюшка царь император Александр Второй освободил хрестьян. Волю дал. Ну, а как матросское житье?. Давай присядем у огонька… И как же я рад земляку… Как же я рад! – говорил Дунаев, закуривая трубку.

– А я-то рад как…

Они присели к костру, и Чайкин рассказал земляку свою историю, рассказал про плавание на «Диноре» и про капитана Блэка.

– Тебе пофартило, братец ты мой, а я таки много прежде натерпелся, пока не нашел места и сделался возчиком…

Однако давай-ка побалуемся чайком… Будем пить чай, и я тебе расскажу, как я бежал с корвета «Нырок» и сделался мериканцем… И очень скучал я по России, пока не привык…

Дунаев достал из своего мешка котелок, чай, сахар и две кружки и, когда чай был готов, предложил Старому

Биллю попить чайку. Тот не отказался и проговорил:

– Соотечественника встретили, Дун?

– Да, Билль. И тоже бывшего матроса, Билль.

– Так пусть Чайк вам расскажет, что вы очень глупо поступили сегодня, Дун… А еще капитан!

Дунаев засмеялся.

– Раззадорили они меня, черти.

– Зато теперь не миновать нам агентов… Не пейте слишком много коньяку, Дун. Хоть вы и крепки, – я видел, сколько вы можете выпить, – а все-таки… Ну, пока вы разговариваете, я засну, а в одиннадцать разбудите меня…

– Разбудим. Спите с богом, Билль.

Билль после двух кружек чая лег спать.

А Дунаев, покуривая трубочку и отхлебывая по временам чай, начал рассказывать Чайкину свою историю.

Говорил он тихо, не торопясь, видимо довольный, что может поговорить по душе с земляком, да еще с матросом.

Вокруг стояла тишина. Из отворенных окон станции не раздавалось более пьяных окриков. Возчики полегли спать у обоза. Только два часовых сидели у своего костра с ружьями в руках.

Ночь была теплая.

ГЛАВА XV

1

– Тоже, братец ты мой, пришли мы шесть лет тому назад на «Нырке» во Франциски, и тоже, прямо-таки сказать, в большой тоске была наша команда из-за командира…

Однако терпели мы – ничего, мол, не поделаешь. Терпели и бой, и линьки, и строгость… А в ту пору, вскорости за нами, пришел на другом конверте во Франциски адмирал

Ястребов, только что прибыл из России новым начальником эскадры… И на третий же день приехал на «Нырок»

делать смотр. Всем он остался доволен, потому как у нас работали по всем статьям, прямо сказать как черти. Таким-то манером адмирал благодарил и за парусное учение, и за антиллерийское, и за пожарную тревогу, и за десанту:

«Очень, говорит, за все вам благодарен!» Это адмирал капитану и старшему офицеру. «Ну, а теперь, говорит, поставьте команду во фрунт. Я как следовает опрошу, нет ли у их претензиев». Ладно. Выстроили это нас по порядку, от шканец к баку, по вахте с каждой стороны, и капитан и все офицеры, как полагается, ушли вниз. Только один вахтенный остался на мостике.

Подошел это адмирал таким гоголем, – видный он из себя был и такой форсистый, в мундире и при орденах, – к фрунту и первым делом: «Спасибо, ребята!» Это он за смотр. Ну мы, как следует: «Рады стараться, ваше превосходительство!» А у меня, братец ты мой, тую ж минуту в голове мысль. И ровно эта мысль винтит мне башку, ровно бы буравом: «Неужто, мол, так и уедет адмирал и не узнает, в какой мы нудливости и тоске живем и как нас без всякой жалости тиранит этот самый капитан? Неужто, думаю, правде так и не дойти о том, что вовсе беззаконно с нами поступают, и касательно провизии… и вонючей солониной обижают, и остаточных от положенного харча денег нам не выдают!»

Думаю я это, братец ты мой, и бытто кто-то во мне говорит: «Объяви да объяви!» А мне страшно, храбрости во мне нету, – потому неизвестно, как это еще адмирал примет и как бы из всего этого не вышла для меня беда…

А тем временем адмирал спрашивает: «Есть ли, ребята, у кого претензии?»

Молчат все. Пролети муха, слышно бы было. А у меня,

милый ты мой человек, сердце так и колотится, и в уши опять кто-то шепчет: «Выходи и объяви претензию и на командира и на провизию. Не бойся пострадать за правду!»

А я, грешный человек, боюсь… Выйти из фрунта не решаюсь и вместе с другими молчу, ровно воды набрал в рот.

«Так ни у кого нет претензий?» – еще раз спросил адмирал.

Опять молчат все. Опять мне в голову ударило. А я ни с места.

«Ну, говорит адмирал, очень рад, что вы всем, ребята, довольны и что ни у кого претензий нет».

Сказал это он и пошел по фрунту… Тут, братец ты мой, меня ровно бы выбросила из фрунта какая-то сила, и я не своим голосом крикнул: «Есть, ваше превосходительство, претензия!» И как это сказал я, так всякий страх во мне сразу прошел. Точно я вдруг вовсе другим человеком стал.

– Это в тебе, Дунаев, правда заговорила! – сочувственно промолвил Чайкин.

И вслед за тем торопливо прибавил:

– Что же адмирал?

– Остановился и, обернувшись, поманул к себе пальцем. А сам, вижу, стал строгий такой с лица и глаза свои на меня уставил. Подошел я к нему, остановился за три шага, снял шапку и жду.

«Кто ты такой?» – спрашивает.

«Матрос первой статьи, Артемий Дунаев!» – отвечаю.

«Какая такая твоя претензия? Объявляй. Только смотри, говорит, ежели твоя претензия окажется облыжной, то будешь наказан по всей строгости, понял?»

«Понял, ваше превосходительство».

«И хочешь заявлять претензию?»

«Точно так, ваше превосходительство!»

Он пронзительно взглянул на меня своими пучеглазыми глазами и сказал:

«Так говори… Очень, вижу, смелый ты».

«Дозволите, спрашиваю, все говорить?»

«Все говори…»

Ну, я и стал, братец ты мой, обсказывать и только дивлюсь, откуда это слова только у меня берутся. Обсказал я, как тиранит нас капитан, как один матросик после порки через два часа помер, как меня сажали в карцырь и два дня не давали есть, и когда я доложил об этом старшему офицеру, то мне дадено было триста линьков и я пролежал в лазарете пять ден и стал грудью болеть. Обсказал, что не проходит дня без того, чтобы не наказывали линьками людей, и насчет харча обсказал.

«Гнилой солониной нас кормят, ваше превосходительство!»

«Ты врешь, мерзавец! – крикнул вдруг адмирал и весь побелел из лица. – Я, говорит, пробовал пробу».

«Извольте посмотреть, говорю, ваше превосходительство, какая солонина в некоторых бочках…»

«Ступай на место. Я обследую… Но если ты хоть что-нибудь солгал, я засужу тебя в арестантские роты, как бунтовщика против начальства!»

Пошел этот адмирал, сердитый такой, спрашивать вторую вахту, а уж там, значит, некоторые матросики, по моему примеру, стали выходить из фрунта и объявлять претензии на капитана.

Ушел адмирал, велел распустить команду, а меня и еще двоих заключить в карцырь до решения дела. Однако, после ребята сказывали, велел все бочки с солониной вынести наверх и пять приказал тут же выбросить за борт. И капитану и левизору, сказывали, была выволочка…

А я тую ж ночь бежал на берег…

– Как же ты надоумился?

– Очень даже просто. Плавать я здоров…

– Значит, до берега вплавь? – нетерпеливо спросил

Чайкин.

Рассказчик в качестве «обамериканившегося» человека лукаво подмигнул глазом и затем весело проговорил:

– Это самое и есть…

– Как же ты сделал?

– Очень просто сделал. Снял я, значит, в карцыре башмаки, оставил шапку, в коей было зашито два доллара, завязал я их в рубашку крепко-накрепко и вышел наверх…

В эту минуту среди тишины раздался вдруг издалека свист, и Дунаев замолчал.

Часовые у обоза взялись за ружья. Старый Билль проснулся, вскочил и, схватывая ружье, проговорил:

– Это, наверно, агенты свищут…

– Зачем? – спросил Чайкин…

– Ждут ответа… от этих…

И Старый Билль махнул рукой на почтовый фургон.

Там как будто зашевелились.

Раздался новый свист.

– Будьте спокойны… Ответа не будет! – уверенно сказал Старый Билль.

– Отчего вы полагаете, Билль? – спросил Дунаев.

– Оттого, что мы с вами тотчас же пристрелим свистунов! – громко произнес Билль.

Действительно, на свист ответа не было.

– Ну, продолжайте болтать, джентльмены, а я сосну…

Молодцы не посмелятся сделать визита…

И Старый Билль, положив около себя ружье, снова лег и скоро захрапел.

Наши земляки положили ружья.

– Однако и сторона! – протянул Чайкин.

– Это только в этих пустых местах. А то во всей Америке очень даже спокойно. Никакого разбою нет… Так только ежели промежду себя иногда поссорятся, так друг в дружку палят! – успокоительно ответил Дунаев.

– Видел я в Денвере…

– А что?

– Из-за карт… в гостинице один другому всадил пулю… И никакой тревоги… Сидят все и пьют… бытто не человека, а кошку изничтожили.

– Очень просто… Не плутуй! Я ежели поймаю, что в карты нечисто играют, башку расшибу… Потому такой человек хуже всякого вора…

– И тебе приходилось бить?

– Приходилось…

– До смерти? – со страхом спросил Чайкин.

– До смерти, слава богу, не было… А повреждение оказалось большое… А ты не плутуй! – упрямо повторил

Дунаев.

– А этот чисто тебя обыграл? – спросил Чайкин, понижая голос до шепота, показывая рукой на фургон.

– Как бытто не совсем… Однако ловко ж он в таком разе плутует… Очень ловко!. Я во все глаза смотрел и ничего не приметил… Только в сумление впал…

– Оттого и бросил играть?

– Да. А поймай я его, – лежал бы он теперь, братец ты мой, с пробитой головой… Это как бог свят… Я быка кулаком ошарашиваю, а не то что человека. Бог мне силу дал!

Ну, да я еще завтра его попытаю…

– Как?

– Попрошу сыграть…

– Брось лучше…

– Еще, быть может, свои доллары верну. А то, что им пропадать. Небось я кое-чему научился в Америке… Знаю, как шулеров ловить… Вот завтра увидишь…

– А ты, Дунаев, рассказывай дальше… На самом любопытном месте остановился… Это как с конверта бежал…

– Да… Ловко я им тогда показал. Небось капитан-то до сих пор меня помнит…

– Как так?

– А так, что его все-таки уволили со службы из-за моей претензии. Адмирал разборку сделал опосля и отослал его обратно в Россию…

– Да как же ты про все это прознал?

– А во Францисках с матросиками нашими через два года после бегов виделся. Они и обсказали все… Говорили, что наши конвертские меня добром вспоминают… Избавил я их от зверя…

– Еще бы не вспомнить… Ну, так сказывай, как это ты убег.

– Вышел наверх, вижу: боцмана на баке нет, и все вахтенные дремлют… Ну, я, господи благослови, полез по бугшприту, спустился по якорной цепи и тихонько бултых в воду…

– Холодно было?

– Не до холоду, а как бы с вахты не увидали, – вот в чем дума моя была!.. Ну и поплыл я сперва тихо, саженками, а как отплыл от конверта, тогда прибавил ходу. Жарю, братец, вовсю… Приморился к концу. Спасибо на мериканскую шлюпку меня подобрали и доставили на берег… Тут, братец ты мой, я перво-наперво перекрестился, да и айда в салун… Выпил два стаканчика, обогрелся, да и вышел на улицу. А на улице, вижу, какой-то бродяжный человек стоит. Подошел и по-русски заговорил. Оказался поляк…

Он и свел меня в ночлежный дом и за это десять центов взял… Проснулся я, вышел на улицу, зашел в салун, опять выпил стаканчик да закусил и побрел себе по городу. Думаю: «Господь не оставит. Найду себе какую-нибудь работу…»

– И что же, скоро нашел?

– То-то, нет. В очень безобразном я был виде: штаны да рубаха, босые ноги, на голове картуза нет. Американцы этого не любят. Никто не брал. Отовсюду гоняли… А на улице все глаза на меня таращили. Однако в участок не брали, потому здесь нет этого положения, как у нас: за загривок да в участок; а ежели ты ничего дурного не делаешь, никто тебя не смеет тронуть. Ладно. Пробродил я таким манером целый день, к вечеру купил себе булки, поел, да и опять в ночлежный дом… Там народу всякого много бывает…

– А сколько берут за ночлег?

– Ежели с тюфяком и подушкой – двадцать центов, а так, за пол – десять. Отдал я двадцать центов, сосчитал достальные деньги, – а их всего без малого доллар остался,

– лег и думаю себе: «Два дня я еще пропитаюсь, а там как?»

Однако заснул вскоре, потому устал очень, весь день бродимши. Проснулся, вижу, рядом – жид. Ну, а жид, братец ты мой, по-всякому понимает. Я к нему: «Так, мол, и так».

Оказалось, хорошо понял жид и по-русски знает. Так он и объяснил, что без башмаков да без шапки никуда меня на работу не примут. «А будь башмаки да шапка, обязательно, говорит, примут, потому, говорит, у вас очень здоровые руки и много силы. Вон у меня, говорит, никакой силы нет, хоть есть и сапоги и шапка». И умный оказался этот жид…

Ловко придумал! – с добродушным смехом воскликнул

Дунаев.

– А что?

– Да то, что нам вовек не придумать. Очень умное!

– Жиды умные… Что ж он придумал?

– А вот что: «Я, говорит, куплю вам башмаки и шапку, и пойдем вместе – я буду вам переводчиком. Как возьмут вас на работу, вы мне платите двадцать пять центов, за то что пользуетесь башмаками и шапкой, с доллара. А через две недели заплатите мне сполна за башмаки и шапку».

– Это он большой процент взял!.. – заметил Чайкин.

– Зато выручил, а главное – поверил, что я не уйду с башмаками и шапкой! – рассмеялся Дунаев. – Пошли мы с жидом в лавки; он купил за четыре доллара башмаки и шапку, и мы пошли на пристань. Меня тую же минуту взяли на выгрузку и дали за день два доллара… А вечером «босс» – это значит надсмотрщик работ – велел опять приходить на работу.

– А жид?

– Он каждый вечер приходил к расчету и получал свои двадцать пять центов. Тем и кормился, как говорил, в ожидании какого-нибудь подходящего дела. Работать он не мог: вовсе щуплый был… Через две недели я заплатил, по условию, за башмаки и шапку четыре доллара, – так он очень жалел…

– Почему? – удивился Чайкин.

– А потому, что уже больше нельзя было получать проценту. «Вы бы, говорит, земляк, хоть недельку еще придержались платить капитал, и я бы, говорит, еще недельку имел маленький гешефт, то есть пятнадцать центов в день». – «Как, говорю, пятнадцать? Ведь я тебе двадцать пять платил?» – «Вполне, говорит, верно, но я десять центов отдавал капиталисту, тому, у которого занял четыре доллара… Будь у меня самого четыре доллара, я сейчас бы торговлю открыл». – «Какую?» – спрашиваю. «Фруктовую, говорит, купил бы лоток подержанный за доллар, шертингу12 для покрышки на пятьдесят центов да товару на два с половиной доллара. На пропитание и заработал бы. А

если дело пойдет, Мошка лавочку откроет, а потом большой-большой магазин, и Моисей богатый будет… непременно богатый будет!» И так это он уверенно говорил, братец ты мой, этот худенький, изморенный жидок, что я, признаться, подумал, что он вправду всякое дело обмозгует и оборудует. «Отчего же, спрашиваю, ты, Мошка, эти самые четыре доллара не займешь для себя?» – «Не даст без проценту, а процент большой нельзя платить – разоришься…» И стал подбивать меня, чтоб я дал ему четыре доллара и сделался бы его компаньоном; доходы пополам. Ну, я пожалел Мошку и дал ему, потому что у меня после двух

12 Ткани (от англ. shirting – ткань для рубашек).

недель десять долларов было в залишке. Очень был он благодарен. «Не забуду, говорит, вашего доверия. Русские жидам не верят, а вы поверили. И зато вы недурное дельце сделали, согласившись быть моим компаньоном. Я, говорит, буду вашу часть доходов раз в неделю отдавать».

– Ишь ты… Небось, обманул?

– То-то, нет… И очень даже меня вызволил, я тебе скажу, этот Мошка. Честный человек оказался… Вовсе на совесть поступил! – заметил рассказчик.

Он закурил трубку и продолжал:

– А платили за выгрузку и нагрузку очень хорошо. Такой цены у нас в России и не слыхивали. Вначале по два, а потом и по три доллара в день зарабатывал. Ну, зато к вечеру уставал, потому здесь работа требуется чистая, без лодырства. Здесь, братец ты мой, платят хорошо, ежели ты сильный и умеющий человек, но уже зато и требуют с тебя всей твоей шкуры, и чтобы ты соблюдал себя, пьяный на работу не приходил, а не то живо сгонят… И вскорости, как стал я работать на пристани, я и оделся по-хорошему, и квартиру нашел, и ел сытно. Приду с работы, умоюсь, пообедаю и завалюсь спать до утра. И хозяева добрые люди были. Харч давали свежий… И комнату содержали в порядке. И понимали меня: чехи были. И по-английски приучали… В первое же воскресенье вечером явился Мошка ко мне на квартиру и доллар принес. «Чистая, говорит, прибыль…» И счет подает… Чехи смеются: «Все, говорят, как следует: в запасный капитал доллар, ему за труд доллар и по доллару на брата выручки. Правильный, мол, жид

Мошка!» И веселый он такой был. И все хвастал: «Скоро лавочку, говорит, откроем!»

– И что же, открыл?

– Через полгода открыл, а теперь у него лавка во Фриски.

– И ты его компаньон?

– Нет… Я сам просил меня выделить… Однако и сон клонит. Давай-ка, братец ты мой, соснем, а завтра буду тебе досказывать в дилижансе о моем житье… Времени-то у нас много еще впереди до Франциски… А ночь-то какая тихая… Вон и небо прочищается… Звезды блестят…

И Дунаев разложил две шкуры и, покрываясь одеялом, предложил Чайкину лечь рядом.

– Шкуры и на тебя хватит, землячок! – проговорил он, зевая. – Уже первый час на исходе. Спать-то немного. С

рассветом поедем…

И Дунаев скоро захрапел.

2

Чайкин подбросил несколько сучьев в костер и поглядел кругом.

Перед ним высились темные пятна гор по обеим сторонам ущелья. Направо – маленький одинокий домишко станции. Налево – теплая даль степи. Высоко над головой

Чайкина сверкали звезды. Ночь была теплая. Кругом царила мертвая тишина.

Только по временам раздавалось ленивое чавканье волов и тихое ржание проснувшегося мула в обозе, бывшем недалеко от фургона. Раздавался храп спящих людей.

Спали и обозные часовые у тлевшего костра, спал и Старый

Билль.

Вдруг Чайкину послышался странный тихий вой, донесшийся с гор.

Он прислушался с напряженным чутким вниманием.

Рассказы о нападениях агентов большой дороги невольно пришли ему в голову, и ему сделалось жутко.

Прошло еще несколько минут, во время которых Чайкин напрягал свой слух, чувствуя, как усиленно бьется сердце, и глядел во все глаза в ту сторону, с которой он услышал вой.

Вой повторился, но уже ближе.

Тогда Чайкин, помня приказание Старого Билля разбудить его, дотронулся до его плеча.

Старый Билль, словно моряк, моментально проснулся и поднялся.

– Что поздно разбудили? – проговорил он, взглядывая на часы. – Или все болтали с соотечественником?

– Да, Билль. И Дун уже спит… И все кругом спят…

– И часовые… Вижу. Беспечный народ…

– А между тем я сейчас слышал…

– С этого бы начали. Что вы слышали? – тревожно спросил Старый Билль и взял ружье.

– Какой-то вой… Слышите, Билль?

Вой повторился.

Билль прислушался и затем сказал:

– Это не агенты большой дороги. Это действительно настоящий волк. По-волчьи только индейцы перекликаются, но слух у меня хорош, – это не индейцы. Ложитесь-ка спать, Чайк. Спать уже недолго. Скоро я вас разбужу, и мы поедем дальше… Агенты, наверное, теперь далеко. Поняли, что им не было расчета нападать здесь. А я им не дался в ловушку, не поехал ночью в ущелье…

– Почему вы догадались, Билль, что агенты нападут в ущелье?.

– А справился здесь. Да и молодцы мои не внушали доверия. Еще придется иметь с ними дело. И вы скажите своему товарищу, чтобы дорогой он сидел против них. И

вы так же сядьте… И следите за ними, особенно после того, как минуем Виргинию. Там они любят пошаливать, собаки!

А пока ложитесь и спите спокойно. Старый Билль не будет спать! – успокоительно прибавил он.

И с этими словами Билль закурил трубку и стал ходить взад и вперед около костра. Подходил он и к фургону.

Чайкин все это видел, когда лег. Но скоро он уже ничего не видал и не слыхал. Сон крепко захватил его в свои объятия.

Но, верно, не особенно приятные сновидения посетили его, потому что он часто ворочался на своем ложе и по временам вскрикивал и просыпался.

И, просыпаясь, он радовался, что его вели на бак наказывать линьками только во сне, а не наяву, и снова засыпал, взглядывая на фигуру Старого Билля, который ходил мерными шагами, как часовой, на которого можно было положиться.

Действительно, Старый Билль был добросовестным охранителем почтового фургона. Он зорко поглядывал кругом и внимательно прислушивался к малейшему шороху.

Наконец наступила предрассветная пора.

Звезды угасали, и на востоке загорелась заря. Обоз просыпался, собирался в путь. Старый Билль уже давно поставил котелок со свежей водой на костер и, перед тем как идти на станцию за мулами, напился горячего кофе с сухарями и приготовил целый кофейник для Чайкина.

– Проснитесь, иностранцы! Утро на дворе. Пейте кофе, и поедем!. – проговорил Старый Билль, поталкивая Чайкина и его соседа.

Оба проснулись, и оба тотчас же вскочили, как вскакивали, бывало, при окриках боцмана: «Пошел все наверх рифы брать!»

Оба встретили радостно начинающийся рассвет и пошли к ручью мыться. Помывшись, оба русских человека, на чужбине так же, как и на родине, сняли шапки и, повернувшись на восток, где начинала алеть заря, прочитали

«Отче наш», истово крестясь во время молитвы.

– Кофе готов, джентльмены, пейте да закусывайте.

Десять минут на завтрак! – смеясь проговорил Старый

Билль, ведя четверку мулов к фургону.

Наши матросы стали пить горячий кофе и есть ветчину, колбасу, мясо бизона и хлеб; все это вытащил из своей сумки Дунаев и предложил Чайкину угощаться.

Скоро вылезли из фургона и оба канзасца, заспанные и угрюмые.

Они подошли к костру, кивнув головами обоим землякам, и брюнет стал готовить кофе.

Русский язык, на котором говорили оба иностранца, и их видимая близость, казалось, удивили и не понравились двум янки.

Они торопливо и молча пили кофе, сильно разбавленный коньяком, и завтракали.

– Пора садиться, джентльмены! – крикнул Билль, когда мулы были запряжены.

– Но мы еще не позавтракали, Билль! Дайте позавтракать!

– Даю вам еще пять минут!..

– Однако… не много же вы даете!.

– Торопиться надо, джентльмены. Вы ведь очень торопитесь. Вчера даже ночью хотели ехать!.

– А вы испугались агентов?.. – с искусственным смехом проговорил молодец со шрамом на щеке.

– И, кажется, не напрасно… Свист ночью был… Вы не слыхали разве?

– Свист? Скажите, пожалуйста, какая диковина…

свист!

И оба молодца засмеялись.

Они едва успели съесть по куску ветчины, как Билль закричал:

– Прошу джентльменов садиться!

«Джентльмены» поторопились забраться в фургон.

Дорога шла по ущелью в гору, и лошади поднимались шагом по узкой каменистой дороге.

Старый Билль, Дунаев и Чайкин шли пешком с ружьями на плечах. Ружья посоветовал им взять Билль.

– Это ущелье самое любимое местечко агентов! – сказал он. – Хоть я на них и не рассчитываю, а все-таки… до подъема лучше быть наготове. А там, за перевалом, опять степь… Далеко кругом видно… Врасплох не застанут

Старого Билля!

Тем временем оба молодца переглянулись, и один из них шепнул:

– Догадался старый дьявол!..

– А если бы нам вдвоем смастерить дело? – сказал красивый брюнет.

– То есть как?

– Без чужой помощи. Я уложу сзади Билля, ты

Дуна и потом белобрысого…

– Рискованно. А впрочем, увидим… Не подойдет случая, тогда из Виргинии дадим телеграмму в Чизаквиль, чтобы у Скалистого ущелья… пять агентов напали спереди, а мы сзади… Тогда игра беспроигрышная…

– Хитер эта старая лисица Билль!

– С него и начать.

– Как бы он сам не начал! – сурово проговорил молодец со шрамом. – Недаром они с ружьями и теперь идут… Своя шкура мне дорога…

– А три тысячи этого русского дурака?

– Надо предложить ему сыграть опять в карты…

– А кулак его видел?..

Они замолчали. Пешеходы замедлили шаги.

Вдруг из боковой ложбины показались три всадника в масках.

Билль в мгновение ока задернул спереди фургона фартук и одним словом остановил мулов.

Увидавши трех вооруженных людей, всадники тотчас же повернули лошадей и скрылись в горах.

Канзасские молодцы, развалившиеся в фургоне, не видели появления верховых и только, увидавши себя в темноте, поняли, что Билль закрыл их неспроста. Но все было тихо кругом, и

Билль уже отдернул фартук.

– Что случилось? Зачем это вы нас закрыли, Билль? –

спросил канзасец со шрамом.

– Боялся, что вас пристрелят, джентльмены! – иронически ответил Старый Билль.

– Кто?

– Агенты.

– Разве вы их видели?

– Сию минуту они показались и, не будь дураки, ускакали… Ну, я первым делом и побеспокоился за вас, джентльмены… Я вполне уверен, что если бы агенты напали, вы были бы убиты первыми! – внушительно прибавил Старый Билль.

– Спасибо, Билль, за заботу о нас… Мы никогда не забудем вашей услуги! – весело проговорил бледный брюнет.

– Не стоит благодарности… Вы знаете, я на ветер слов не пускаю!

И Билль приказал мулам тронуться.

Чайкин был испуган, а Дунаев добродушно его утешал:

– А ты, Чайкин, не трусь… Видишь, они уехали…

– А эти? – шепнул Чайкин, указывая на фургон.

– Этих Старый Билль обработает. Умнее Старого Билля нет, братец ты мой, дилижанщика. Он первый по этим местам и всех людей насквозь понимает… И знаешь ли, что я слышал про этого самого Билля?

– Что?

– Будто он сам занимался такими делами, когда молодой был.

– Ну? – недоверчиво протянул Чайкин.

– Так сказывают. Говорят, он первый по этой части был… Но только скоро бросил это занятие… потому после одного случая совесть зазрела.

– После какого?

– А ошибкой дитю пристрелил. Целил, значит, в фургон, в человека, и рука, что ли, дрогнула, но только дитю убил. И, как увидал он этого убитого дитю, бросил это самое дело… и скрылся из этих мест… И только через несколько лет поступил в дилижанщики… И стал первым дилижанщиком… И пассажиров бережет и этих самых агентов изничтожает… Ненавидеть их стал… И те его не любят… Однако редко на его дилижанс нападают… Знают, что он стрелок отличный и винтовка у него, брат, на редкость.

Правда ли это была, или же кем-либо сочиненная сказка, обратившаяся потом в легенду, трудно было сказать, но что в те времена на большой дороге между Денвером и Сан-Франциско о Старом Билле ходила такая молва, в этом Чайкину пришлось убедиться и потом.

К восьми часам фургон поднялся на перевал. Оттуда дорога спускалась в равнину.

– Ну, садитесь, джентльмены… Теперь поедем рысью… И ружья можно положить… А на случай чего револьверы в кармане… Не так ли, Дун?

– Правильно, Билль. И нож вдобавок за кушаком! –

прибавил Дунаев, указывая на пояс.

– Вы, я знаю, бывалый… А все-таки сдурили.

– Знаю, знаю… Извините, Билль…

– Теперь этим молодцам вы задали заботы! – сердито сказал Старый Билль.

Он остановил мулов, и все сели в фургон.

Канзасцы хотели было дать место Дунаеву, но он, к их удивлению, сел рядом с Чайкиным, лицом к двум молодым канзасцам.

– Вам, Дун, неудобно… Садитесь к нам. Место есть! –

предложил один из них.

– Мне и здесь хорошо… благодарю вас! – ответил Дунаев.

Канзасцы опять переглянулись, и Чайкин заметил это.

ГЛАВА XVI

1

Между тем фургон спустился с горы и поехал по красивой зеленой равнине, полной цветов. Дорога была отличная, и в фургоне почти не трясло.

– Ну, земляк, теперь можно и про твое житье-бытье продолжать. Очень ты любопытно все обсказываешь про

Америку! – проговорил Чайкин.

– Да, братец ты мой, вольная сторона… И всякого народу здесь есть. Со всяких стран сюда приезжают – счастия искать. А главное – нет прижимки. И коли ты себя соблюдаешь, тебе все дороги открыты, даром что ты из простого звания… Да здесь звания не разбирают… Сегодня ты, скажем, дрова пилишь, а завтра тебя выберут в сенаторы, и никто не удивится… Наш один российский тоже на большую должность попал… после пяти лет, когда настоящим американцем стал, с правами, значит.

– И ты американец?

– Форменный… Хоть в губернаторы могу! – добродушно рассмеялся Дунаев. – Я ведь уже седьмой год как здесь… И если правду тебе говорить, так еду во Франциски жениться.

– На американке?

– На американке… Обученная! В школе была. Здесь, братец ты мой, все должны обучаться… Хочешь не хочешь, а учись!.. Свадьбу справлю и открою мясную… Надоело скот гонять… Ты на свадьбу-то ко мне приходи. Ужо я тебе и адрес дам…

– Приду беспременно… А ты, Дунаев, сказывай про свою жисть-то здесь…

– Да на чем я тогда остановился?

– А как ты Мошкиным компаньоном был и как он тебя вызволил… А по какой причине, ты и не объяснил…

– По какой причине?. А из-за пьянства. Я, братец ты мой, на конверте первый пьяница был! Запоем пил до последних сил. И чуть бы я не пропал, кабы не добрые люди… Ну, так слушай, Чайкин, как все это вышло. Я расскажу тебе, как я в самом начале закурил в этой Америке.

Думал, порки за поркой не будет… валяй вовсю… И

вальнул…

Дунаев на минутку примолк, откашлялся и продолжал:

– Месяц это либо полтора этак жил я по-хорошему.

Работал на пристани, и босс меня первым рабочим считал, и у чехов в полном, можно сказать, удовольствии находился. Добрые люди были: и чех и жена его, чешка. Он столяр был, а она шитьем занималась. Ладно. Жил я таким манером и вовсе напитками не занимался. Потому в будни некогда: придешь домой, пообедал, да и спать. А по воскресеньям, когда, значит, шабаш, я около чехов остаюсь.

Они непьющие, и мне нежелательно. Так только за обедом пивка кружки две выпью с чехом, – вот и всего…

Дунаев остановился… Он увидал карты в руках у одного из канзасцев и вдруг обратился к вчерашнему партнеру:

– А хотите сыграть? Мне хочется рискнуть на одну карту.

– С большим удовольствием. На одну так на одну. Какая будет ставка?

– Двести долларов.

– Ставьте карту.

– Нет, ставьте вы, а метать буду я…

– Зачем же вы? Вчера метал я.

– А сегодня хочу я! – настаивал Дунаев.

Билль обернулся и сказал:

– Так-то оно правильнее будет… Вы сообразительны, Дун…

– Я не люблю понтировать… и никогда не понтирую! –

сказал канзасец.

– Так, значит, не хотите?.

– Метать могу, а понтировать нет…

– Ну, ладно, мечите. Позвольте-ка колоду!

Дунаев внимательно пересмотрел карты.

– Ставьте деньги! – сказал он.

Игрок бросил двести долларов. Вынул и положил на пустой ящик такую же сумму и Дунаев.

– Готово? – спросил он.

– Готово.

– Так позволите снять?

– Извольте.

– Опять на даму, что ли, поставить? – воскликнул Дунаев.

И, вынув из колоды пятерку, положил на нее двести долларов.