Пока живешь...

Размечтались мы о правде, разохотились до чести.

переполнены газеты исцеляющей бедой.

И сидит историк тихий на своем доходном месте,

со страниц чужие слезы выметая бородой.

И стоят дома большие, где в огромных картотеках

прибавляется фамилий, прибавляется имен.

Что сказал, что спел когда-то, все до буквы, как в аптеке,

в эти клетки самый грустный, самый честный занесен.

И стоят дома поменьше, где приказчики культуры

и чиновники от прозы и поэзии корпят

и вершат судьбою духа сторожа номенклатуры,

в инженеры душ наметив поухватистей ребят.

Шахиншахские приходы за вранье в стихах и в прозе

охраняют от огласки через главное бюро...

Не коснется свежий ветер подмосковных мафиози.

С переделкинских маршрутов безнадежен поворот.

И дома другого сорта понаставлены по свету,

где во чреве бюрократов спят параграфы речей,

где у них за преступленья отбирают партбилеты —

индульгенции на подлость и повадки палачей.

И дома пажей болтливых, бессердечных, твердолобых,

где из мальчика с румянцем лепят хитрого жреца,

где готовится замена умирающим набобам,

чтоб властительная серость не увидела конца.

И стоят дома попроще, где врачи и инженеры,

ветераны справедливой и несправедливой битв,

наши матери и жены, и святые нашей веры —

все опальные поэты, сочинители молитв,

там, где рокеры, и барды, и рабочие, и дети,

и мадонны, и старухи, проходившие ГУЛАГ,

там, где теплится культура всех пределов и столетий,-

гарнизоны осажденных поднимают белый флаг.

Где эта улица, где этот дом,

с юности светлой знакомый?

Где эта барышня, что я влюблен?

О боже! работник райкома.