Двадцать девятое апреля, среда

В пять минут восьмого утра Ребекка позвонила Анне-Марии Мелла. Та отвечала тихо, чтобы не разбудить Роберта. Тот спал, повернувшись к супруге и дыша ей в затылок.

— Я читала твои записи после разговора с Юханнесом Сварваре, — сказала Ребекка.

— Угу.

— Ты пишешь, что ему, похоже, было что сказать, но он оборвал вашу беседу и уснул, откинувшись на стуле.

— Да, но сначала он вынул изо рта зубной протез и положил его в стакан с водой, — добавила Анна-Мария.

Ребекка Мартинссон засмеялась.

— А что, если я попрошу его поставить протез на место и поговорить со мной? — спросила прокурор. — Что ты на это скажешь?

Инспектор Мелла молчала. Конечно, Юханнеса Сварваре необходимо было допросить снова. Однако Анне-Марии не нравилось, что у нее самой так и не дошли до этого руки. Еще больше раздражало ее, что за нее это хочет сделать Ребекка. С другой стороны, Мелла понимала, что, позвонив ей первой, Ребекка как бы протягивает трубку мира. И это было очень мило с ее стороны. В сущности, Ребекка ей нравилась, и Анна-Мария решила пойти ей навстречу.

— Все в порядке, — ответила она. — Ведь когда я допрашивала его, мы расследовали просто несчастный случай с некоторыми неясностями. А теперь речь идет об убийстве.

— Сварваре говорил тебе, что он часто общался с Вильмой и однажды сказал ей слишком много, так?

— Да, это его слова.

Анне-Марии стало не по себе. Она понимала, что провалила тот допрос.

— Но он не объяснил, что имеет в виду.

— Нет, несмотря на то, что я пыталась на него нажать. Но ведь тогда речи об убийстве еще не было, как я уже сказала.

Анна-Мария замолчала. «Не сдавайся, защищайся», — подбадривала она себя.

— Послушай, — снова послышался голос Ребекки, — но ведь это прекрасно! Судя по тому, что ты здесь записала, он должен понимать, что в прошлый раз вы недоговорили. А значит, его не удивит новый визит полицейского.

— Спасибо, — сказала Анна-Мария.

— Тебе спасибо, — ответила Ребекка.

— За что?

— За доверие, — объяснила Ребекка.

— Если потребуется, я готова допросить его и в третий раз, — пообещала Мелла. — Когда ты планируешь поговорить с ним?

— Сейчас.

— Сейчас? Но ведь времени…

— Ну, ты же знаешь стариков, — вздохнула Ребекка. — Не успеют забыться долгожданным сном, как тут же просыпаются. Он уже встал.

— Ты уверена?

— Абсолютно. Я сижу в машине напротив его дома, а он уже третий раз подходит к окну, чтобы взглянуть на меня из-за гардины.


— И все-таки она сумасшедшая, — заметила Анна-Мария, откладывая телефон в сторону.

— Кто? — поинтересовался Роберт, поглаживая супруге грудь.

— Ребекка Мартинссон, — отвечала та. — Она взяла на себя руководство группой предварительного расследования. Несмотря ни на что, она мне нравится. Полагаю, что тогда, в Иека-ярви, я спасла ей жизнь. Иногда с ней приятно поговорить, хотя мы совершенно разные. К тому же она хороший прокурор.

Роберт поцеловал жену в затылок и обнял ее.

Анна-Мария вздохнула:

— И все-таки меня беспокоит, не слишком ли рьяно она взялась за дело? Я предпочла бы делать свою работу сама.

— Да, она должна знать свое место, — согласился Роберт, продолжая ласкать жену.

Анна-Мария вздохнула.

— Ты ведь читала ту книгу… как там она называется… «В аду есть особое место для женщин, которые не помогают друг другу»?[22] — спросил Роберт.

— Да, а нет ли в аду особого места для мужчин, которые не поддерживают своих жен, когда те ссорятся, как ты думаешь?.. Эй, что ты собираешься делать?

— Не знаю пока, — прошептал Роберт. — А чего бы хотела моя альфа-самка?


Юханнес Сварваре предложил Ребекке кофе. Она не захотела пить из изящной фарфоровой чашечки и попросила налить ей в кружку. От бутербродов Ребекка тоже отказалась.

В доме стоял затхлый запах старости: гигиена не была сильной стороной Юханнеса Сварваре. Он встретил Ребекку в майке, поверх которой накинул вязаный шерстяной жилет, и черных брюках с лоснящимся задом — вероятно, от костюма, — которые держались на подтяжках. Ребекка не могла заставить себя положить в рот ничего из того, к чему он прикасался. «Он вообще моет когда-нибудь руки?» — спрашивала она себя. При одной мысли о том, что старик делает ей бутерброды теми же пальцами, которыми только что вынимал изо рта свой зубной протез, по телу Ребекки пробегала неприятная дрожь. «При этом я могу целоваться с чужой собакой», — мысленно удивлялась себе она.

Ребекка с улыбкой наблюдала, как Вера бегает вокруг стола, слизывая с пола высохшие остатки еды и только что нападавшие крошки, вычищая языком ножки кухонной скамьи, испачканные некогда пролитым супом.

«Мое милое помойное ведерко», — с нежностью подумала она, глядя на собаку, и тут же подняла глаза на Сварваре.

— Вы знали Вильму Перссон? — спросила она его.

— Да, — ответил Юханнес, делая большой глоток кофе.

«Есть вещи, о которых я просто боюсь тебя спрашивать, — мысленно обратилась Ребекка к старику. — Начнем с самого простого».

— Что вы можете о ней рассказать?

Казалось, он был приятно удивлен этим вопросом. На лице Сварваре проступило облегчение.

— Она была юна, — начал он и покачал головой. — Слишком юна. А когда в таком поселке, как этот, вдруг появляется молодежь, сразу становится веселее. Вильма переехала жить к Анни, ее друг Симон тоже навещал здесь своего дядю… потом сюда зачастили и их приятели. А до этого ведь были одни старики…

С этими словами Юханнес вцепился в кружку, скрючив пальцы, и состроил отвратительную гримасу.

— Они обводили глаза тушью и носили черную одежду, — продолжал он. — Но с ними было весело, и они не делали ничего плохого. Один раз взяли финские сани у стариков и катались по поселку. Толкались, валялись в снегу, галдели, как вороны. Их было не меньше десяти человек. Говорят, что молодежь только и знает, что протирать штаны за компьютерами. Но это не про них.

— И часто Вильма бывала у вас?

— Да, она любила послушать про старые времена. Хотя мне кажется, то, о чем я рассказывал ей, происходило не так давно. В свое время вы поймете, о чем я. Старится только тело, здесь я… — тут он постучал себе в висок и улыбнулся, — семнадцатилетний.

— Не раскаиваетесь ли вы в том, что однажды наговорили ей лишнего? — поинтересовалась Ребекка.

Юханнес замолчал, уставившись на заметную выбоину, словно от удара ножом, в столешнице.

— Вы ее любили?

Он кивнул.

— Вы знаете, что она убита, — продолжала Ребекка. — Вильма и Симон погрузились под воду, а потом кто-то позаботился о том, чтобы они никогда уже не вынырнули на поверхность. Во всяком случае, с Вильмой ему это удалось. Симон до сих пор числится без вести пропавшим, хотя, по-видимому, его тело покоится в озере Виттанги-ярви.

— Разве вы не нашли ее в Торне-эльв, неподалеку от Тервасковски?

— Все так, но она умерла не там. Вы не жалеете о том, что однажды рассказали ей то, чего не следовало бы говорить? — настаивала Ребекка.

Юханнес не отрываясь глядел в стол.

— Старику простительна забывчивость.

Рука Ребекки поднялась словно сама собой и накрыла ножевой след на столешнице.

— Но иногда и старикам бывает нужно поднапрячься и кое о чем вспомнить. Ведь Вильма мертва! Подумайте о ней, об Анни…

Последнее имя Ребекка произнесла просто так, без всякой задней мысли. Она понятия не имела, какие отношения связывали Анни Аутио с Юханнесом Сварваре.

Старик подлил себе кофе. Ребекка заметила, как он положил левую руку на правую, чтобы та не тряслась.

— Ну… — начал он, — не думайте, что я открыл ей какую-то страшную тайну. Просто рассказал о самолете, который пропал в этих краях в сорок третьем году. Я постоянно вспоминал о нем. Куда он мог подеваться? И вот я предположил, что он затонул в одном из местных озер: в Виттанги-ярви, Харри-ярви или Верхнем Вуолус-ярви.

— И что это был за самолет?

— Не знаю, я никогда его не видел. Вероятно, немецкий. Ведь у немцев был большой склад в Лулео, как раз рядом с собором. Начальствовал там старший лейтенант Вальтер Циндель. Гитлеровцам нужны были боеприпасы и продовольствие в Северной Норвегии и финской Лапландии, вот они и обосновались неподалеку от порта Лулео. Англичане превосходили их на море, поэтому норвежское побережье было для немцев довольно опасной зоной.

— Я слышала, они использовали наши железные дороги для транспортировки своих войск, — вспомнила Ребекка.

Юханнес пожевал свой зубной протез и уставился на нее как на полоумную.

— Да, но ведь Исак Крекула уже тогда занимался перевозками, — сказал он. — Когда мне исполнилось двенадцать лет, я уже отучился в школе и начал на него работать. Я был сильным, поэтому пошел в грузчики. Иногда отправлялся с ним в рейсы, в то время это никого не удивляло… Ну, да… это произошло осенью сорок третьего. Исак сам повел грузовик в Курраваара, я поехал с ним. Шведская железнодорожная компания уже не занималась транспортировкой немецких грузов, поэтому без работы мы не сидели. Хотя такого не случалось и раньше. Войска надо было обеспечивать всем необходимым. И вот ждем мы груз. Мы — это Исак, я и еще несколько парней, которых нанял Крекула. В то утро мы встали рано. Исак заплатил одному мальчику из поселка, чтобы тот высматривал самолет и сообщил ему, когда тот появится. Но он словно сквозь землю провалился. Исак так и не смог ничего о нем разузнать. Но вы ведь понимаете, тогда об этом было не принято болтать. Ни тогда, ни после. Все это слишком серьезно.

«Насколько серьезно? — размышляла Ребекка. — Настолько, чтобы лишить жизни двух молодых людей, чтобы не дать этому самолету появиться снова? Это невероятно!»

— Это старая история, — вздохнул Юханнес. — Никто не хочет об этом вспоминать, а скоро будет и некому. Девушки, которые выстраивались вдоль железной дороги, чтобы приветствовать немецких солдат, марширующих в сторону Нарвика. Разгром коммунистической газеты «Северное пламя»[23]. Немецкие базы в Норрботтене. Шахтеры, которые освобождались от службы в армии, поскольку платили немцам железом. Тогда они были довольны, и сам король симпатизировал фашистам. Это потом всем нам стало жарко…

Старик вытер каплю кофе, стекавшую по его подбородку.

— И вот я подумал, что молодым людям было бы интересно найти останки этого самолета.

Ребекка задумалась.

— Вы просили меня никому не говорить о нашей беседе, — сказала она, выдержав паузу. — Кого именно вы имели в виду? Вы боитесь кого-то конкретно?

Некоторое время Юханнес молчал. Потом внезапно поднялся и посмотрел гостье в глаза.

— Крекула, — решительно произнес он. — Исак не остановится ни перед чем. Он может поджечь дом, пока я буду спать. Сыновья не лучше. Уж как они ругались, когда узнали, что я рассказал о самолете Вильме! «Прекрати болтать!» — кричали они на меня. Уж как я работал на них все эти годы! Помогал, чем мог. А они заявились сюда и…

Оборвав фразу на полуслове, Сварваре хлопнул рукой по столу. Лежавшая у его ног Вера подняла голову и тявкнула.

— Но почему? — удивилась Ребекка. — Что им до этого самолета?

— Этого я не знаю, — отвечал Сварваре. — Поверьте, я рассказал вам все, что мог. Вы полагаете, Крекула имеют отношение к смерти Вильмы?

— А вы? — в свою очередь спросила Ребекка.

Глаза старика наполнились слезами.

— Мне не следовало ей этого говорить, — всхлипывал он. — Ведь прежде всего я хотел просто развлечься. Мне было интересно поболтать с ней. Я так одинок! Но здесь я допустил ошибку.


Выйдя на крыльцо, Ребекка перевела дух. «Жаль старика, — подумала она. — Не хотела бы я умирать в одиночестве… Собака не в счет», — добавила она, взглянув на Веру, ожидавшую ее возле автомобиля.

Прокурор включила мобильник. Десять минут восьмого. Ни сообщений, ни пропущенных звонков.

«Пошел ты к черту, — мысленно обратилась Ребекка к Монсу. — Развлекайся с другими, если тебе нравится».


Я сижу на подоконнике в комнате Яльмара Крекула и наблюдаю, как он просыпается в своей постели, вздрагивая всем телом. Его мучает страх. Его страх жилистый и костлявый, он похож на Исака Крекула, вынимающего ремень из штанов.

Сейчас Яльмар много спит. Он устал, силы его на исходе. Но и ночью нет ему покоя. Страх поднимает его на ноги в три-четыре утра. Тем более сейчас, когда светло почти круглые сутки. Яльмар ругается, именно в этом он видит причину своей бессонницы. Но что он знает? Его сердце бьется в бешеном темпе, иногда он боится смерти. Хотя он привык и знает, что рано или поздно беспокойство пройдет.

Подумать только, я ведь никогда больше не буду спать!

Иногда Яльмар видит во сне, как я ножом пытаюсь пропилить дырочку во льду, как из отверстия, в которое я протягиваю ему руку, хлещет вода. Ее становится все больше и больше, и Яльмар утопает в ней. И тогда он просыпается и жадно глотает ртом воздух.

А иногда ему кажется, что моя рука тянет его за собой на дно. Лед под его ногами становится тонким и проваливается, а дальше он видит вокруг только черную воду.

Сейчас он не в состоянии даже следить за собой. Достаточно было посмотреть на него на похоронах: весь несвежий, с немытыми волосами.

Яльмар Крекула смотрит на свой мобильник. Десять минут восьмого. Он давно уже должен быть на работе. А Туре до сих пор не позвонил ему и не спросил, какого черта он валяется дома.

Можно было бы, конечно, взять отгул, да что толку? Яльмар пытается выбросить из головы мысли о Хьорлейфуре Арнарсоне. Это ни к чему. Все бесполезно.

Он привык делать то, что велит Туре. Поначалу его принуждали, а потом это вошло в привычку. Вероятно, все началось с того, как они заблудились в лесу. «Именно после того случая я разучился думать самостоятельно, — вспоминает Яльмар. — Перестал чувствовать, и мне осталось только подчиняться».


Это случилось в субботний октябрьский день тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Старшие мальчики из поселка собрались поиграть в хоккей с мячом, и Туре попросил у отца разрешения пойти посмотреть. Тот позволил. И вот Туре, прихватив с собой свою клюшку, отправился к озеру. Яльмар тоже мог пойти. Но сначала он должен был принести в баню дров и воды — Исаку вздумалось помыться. На озере у причального мостика отец выпилил прорубь, чтобы Яльмар мог натаскать из нее воды в большой котел.

И Яльмар работал, пока Туре отдыхал, хотя той осенью он уже пошел в школу. В первый день занятий Исак взял Яльмара за ухо и заорал: «Теперь ты отвечаешь за своего младшего брата, понимаешь?»

Миновал год с того случая в лесу. Туре по-прежнему получал письма и посылки, хотя теперь уже реже. Новый школьный ранец он получил в подарок от членов Клуба друзей леса в Стокгольме.

И Яльмар заботился о младшем брате. Это означало, что Туре получил власть не только над своими сверстниками, но и над ребятами постарше. Он вымогал у них деньги, угрожал, дрался и решал, кому из одноклассников задать трепку после уроков.

Однажды его выбор пал на тощего очкарика по имени Альвар. Никто не посмел за него заступиться — в подобных случаях Туре звал на помощь Яльмара. У Альвара был старший брат, но и он боялся драться с Яльмаром и поэтому не вмешался. А отец очкарика вот уже два года как утонул. Сначала Туре и его приятели всячески издевались над Альваром. Например, кто-нибудь из них просился в туалет на последнем уроке, а после звонка оказывалось, что в сапоги Альвара налита вода или рукава его куртки набиты мокрой бумагой. Во время урока физкультуры они могли стащить его штаны из раздевалки, и Альвару приходилось возвращаться домой в одних кальсонах. Мальчик жил в страхе. После занятий он стремглав мчался домой, а иногда просил учительницу, под предлогом, что у него болит живот, отпустить его на несколько минут раньше. Часто он являлся домой в изорванной и грязной одежде и с растрепанными книжками в портфеле. При этом Альвар боялся назвать обидчиков, его старший брат тоже молчал.

Таков он был, лесной герой Туре из Пиили-ярви. Но члены Клуба друзей леса в Стокгольме, конечно, об этом не знали.

И вот Яльмар, наносив достаточно воды и дров в отцовскую баню, помчался наконец в другой конец села посмотреть матч.

Воротами игрокам служили воткнутые в снег березовые ветки. Не все имели коньки, кое-кому приходилось бегать по льду в сапогах. Большинство клюшек было самодельными.

Стоило появиться Яльмару, как у Туре сразу полегчало на сердце. Хотя он и делал вид, что не замечает брата. Яльмар чувствовал, что здесь затевается что-то недоброе, что ему лучше убраться домой восвояси. Но он остался.

И вот Ханс Ахо попытался забить гол, но Ингве Тало отбил мяч[24]. Нападающие решили взять реванш, и возле Ингве завязалась потасовка. И тут на лед выскочил Туре со своей клюшкой и своим мячиком, который немедленно послал в пустые ворота противника.

— Эй, парень, уйди с поля! — закричал один из игроков и бросился к Туре.

— Уйди, Туре! — крикнула одна из болельщиц.

Однако Туре и не думал покидать игру. Хоккеист отпрянул, но потом еще раз велел Крекула убираться.

Тогда Туре усмехнулся и ушел с поля, но вскоре он появился снова и как ни в чем не бывало продолжал возиться с мячом.

Игра остановилась. Большие мальчики требовали, чтобы Туре шел домой.

— Вы купили это озеро? — спросил их Туре. — Что-то я не слышал об этом… Яльмар! — кричал он старшему брату. — А ты не слышал?

Нет, это не их озеро. Но когда взрослые парни играют, малышня стоит в стороне — таков негласный закон.

Игроки посмотрели в сторону Яльмара. Некоторые из них были его ровесниками, но большинство старше. И всем стало интересно, осмелится ли Яльмар вмешаться. Все знали, что братья Крекула всегда держались вместе. Против всех хоккеистов у Яльмара не было никаких шансов, но страх потерпеть поражение никогда не удерживал его от драки. Всем было любопытно, какая заварушка может получиться из всего этого.

Яльмар проклинал про себя Туре. Почему он должен драться? Пусть на этот раз брат выпутывается сам. Он повернул голову и смотрел куда-то вдаль.

Игроки угадали его намерения: Яльмар не хотел вмешиваться в ссору.

И тогда один из них, Торгни Илипаа, который давно уже имел зуб на Туре, толкнул дерзкого мальчишку в грудь.

— Убирайся к маме! — прошипел он.

В ответ Туре ударил Торгни так, что тот упал на лед.

— Сам убирайся! — закричал Крекула.

Торгни Илипаа быстро поднялся на ноги. Туре поднял клюшку, но один из парней успел за нее схватиться и задержал удар. Воспользовавшись случаем, Торгни ударил противника в нос.

— Проваливай, я сказал! — повторил он.

Туре заплакал. Никто не успел заметить, пошла ли у него из носа кровь. Закрывая лицо руками и бросив свою клюшку на лед, мальчик убежал с поля.

Один из хоккеистов отложил его клюшку в сторону.

— Ну что, играем? — спросил он товарищей.

Через пятнадцать минут на место происшествия прибежал Исак и немедленно ринулся через все поле к Яльмару.

Он побелел от ярости. Игра снова остановилась, и теперь все смотрели, как Исак Крекула, вцепившись старшему сыну в воротник, тащит его за собой. Он не сказал ни слова, пока вел Яльмара через весь поселок, только громко пыхтел, пересекая двор. Ужас охватил мальчика, когда отец потащил его к бане. «Что он собирается делать?» — недоумевал Яльмар.

— Папа, — шептал он, — папа, подожди…

Но Исак велел ему заткнуть глотку. Он не желал слушать никаких объяснений.

Они приблизились к мостику, к той самой проруби, из которой Яльмар всего час назад брал воду для бани.

Исак стянул с него шапку и бросил ее на снег. Яльмар сопротивлялся, но отец все-таки поставил его на колени возле проруби и окунул лицом в воду.

Мальчик размахивал руками, его голова буквально раскалывалась от холода. Он был сильным, поэтому сумел один раз глотнуть воздуха. Потом Исак снова окунул его.

Яльмар подумал, что настал его последний час…


И он действительно умирал. Внезапно откуда-то полился яркий солнечный свет, и он увидел себя гуляющим босиком по летнему лесу. Земля устлана колкой хвоей и сосновыми шишками, но пятки у него давно огрубели. Яльмару нужно привести домой лошадей, что пасутся на поляне. Он видит их между соснами, они трутся друг о друга шеями и отгоняют хвостами мух. Пахнет багульником, смолой, мхом и нагретой солнцем землей. Вот тропинку, на которой он стоит, пересекает муравьиный ручеек. Лошади приветствуют Яльмара веселым ржанием.


Мальчик очнулся в предбаннике на полу. В очаге горел огонь. Он встал на четвереньки и выплюнул из себя озерную воду. Потом лег на спину и увидел отца. Тот стоял над ним и курил.

— В этой семье все поддерживают друг друга, — сказал Исак. — Запомни это на будущее.


Ребекка потянула на себя тяжелую дверь здания городского муниципалитета, залюбовавшись резными ручками в форме шаманских бубнов, и оказалась в огромном зале с высокими потолками и кирпичными стенами, одну из которых украшало ворсистое панно с изображением саамского солярного знака, выдержанное в ярких осенних тонах.

— Мне надо в архив, — сообщила она, представившись молодому человеку за регистрационной стойкой.

Ей велели подождать. Через некоторое время появился мужчина с зачесанными назад темными волосами, в черных джинсах, такого же цвета кожаных туфлях и куртке.

— Ян Вииникайнен, директор архива, — представился он, на шведский манер первым протягивая ей руку. — Чем могу служить инспектору криминальной полиции?

Ребекка удивленно подняла брови.

— Ну… — замялся мужчина, — вы ведь знаменитость. О том случае со священниками много писали. Я, конечно, в курсе.

Ребекка подавила в себе желание развернуться и выйти вон. «Он не понимает, — успокоила она себя. — Он не знает, что я чувствую, когда мне напоминают об этом».

— Я толком не знаю, что мне искать, — начала она. — Мне нужна информация о бюро перевозок Крекула из Пиили-ярви.

Вииникайнен беспомощно пожал плечами.

— За какой период времени?

— Предприятие открылось в сороковых годах. Покажите все, что у вас есть.

На некоторое время мужчина задумался. Потом жестом пригласил Ребекку следовать за ним. Они спустились по винтовой лестнице в подвальное помещение, миновав белую металлическую дверь, ведущую, как видно, в кабинет господина директора. Вииникайнен открыл замок и пригласил гостью ступить в святая святых.

Далее они шли между длинными рядами серых стальных полок, на которых стояло множество папок самых разных размеров и видов, из бумаги, пластика, металла и обшитых тканью. Здесь же были книги в мягких обложках и твердом переплете, старинные, с изящным тиснением, со шнурками и печатями. На дубовом архивном шкафу виднелась старая печатная машинка «Триумф и Фасит». Специальные ящики для географических карт теснились, зажатые коричневыми архивными коробками. Там и здесь громоздились стопки бумаг. В одной из внутренних комнат обнаружился механизм для управления автоматическими выдвижными полками, который господин Вииникайнен и привел в движение.

— Я показываю вам, как с ним обращаться, — говорил он, передвигая длинный черный рычаг с набалдашником так, что ближайшая полка отъехала в сторону. — На вашем месте я проверил бы списки торговых предприятий или календари событий в мире бизнеса. А там, — он показал рукой, — хранятся бумаги механического завода.

С этими словами Ян Вииникайнен удалился за свой стол, а Ребекка сняла пальто и погрузилась в раздумья.

«Ищи иголку в стоге сена, — подумала она. — Я даже не знаю толком, что мне нужно».

Она прошлась между стеллажами, взглянула на папки со статьями по френологии[25] тридцатых-сороковых годов, документы Совета помощи бедным поселка Юккас-ярви, журналы школьных мастерских. «Хватит ныть», — наконец сказала она себе и засучила рукава.


Через час десять минут она нашла упоминание о предприятии Крекула. Это был список водителей транспортных предприятий коммуны, с указанием количества и типа автомобилей, которыми они располагают, специфики фирмы и ее адреса.

Ребекка энергично рылась в бумагах, невостребованных уже более шестидесяти лет, открывала ящики, запертые более полувека назад, и морщила нос, дыша пылью. Через некоторое время у нее разболелась голова.

Подошедший директор поинтересовался, как у нее дела.

— Все нормально, — отвечала Ребекка. — Кое-что мне уже удалось найти.

В машине на парковке ее ждала Вера. Завидев хозяйку, она встала и радостно забила хвостом.

— Спасибо за терпение, — сказала ей Ребекка, — а сейчас мы немножко прогуляемся.

Она направила автомобиль в сторону горы Луоссаваара, потом остановила машину, выпустила Веру наружу и пожала плечами:

— Извини, старушка.

— Что, совесть мучает? — раздался за спиной знакомый голос.

Ребекка оглянулась и увидела Кристера Эрикссона, одетого в тренировочные брюки и оранжевую ветровку, гармонирующую с розовой кожей его лица.

Кристер улыбался. Ребекка заметила, что у него необыкновенно ровные белые зубы — единственное, что не было обезображено огнем.

— А это кто? — спросил он, кивая на Веру. — Тинтин умрет от ревности.

— Это собака Хьорлейфура Арнарсона, — объяснила Ребекка. — Мне пришлось взять ее себе, иначе она давно уже пребывала бы в собачьем раю.

Эрикссон понимающе кивнул.

Ты теперь руководитель группы предварительного расследования? — спросил он. — Вильма Перссон должна быть довольна.

— Я не верю во все это, — недовольно отвечала Ребекка.

Кристер несколько раз моргнул и покачал головой.

— Ты бегал трусцой? — спросила его Ребекка, чтобы сменить тему.

— Мммм… — замялся Эрикссон. — Как обычно, совершал пробежку вверх по склону к старой шахте. Я уже закончил.

Ребекка посмотрела в сторону заброшенной шахты.

— Если привидения не выдумка, то где им жить, как не там, — заметила она. — Не удивлюсь, если по ночам оттуда слышатся завывания, наводящие ужас на случайных прохожих.

— Привидения — это здорово, — кивнул Кристер. — Не хочешь прогуляться наверх? Мне надо расслабить мышцы. Подожди, я оденусь.

Он направился к своей машине и скоро вернулся в дешевом зеленом джемпере, на вид старом и изрядно потрепанном в стирках.

«Боже мой! — воскликнула про себя Ребекка. — Хотя с его внешностью, наверное, можно позволить себе наплевать на одежду».

Она смотрела на спортивное, хорошо натренированное тело Кристера, который шел сейчас впереди и играл с Верой, и думала о том, что оно достойно лучшей одежды, пусть даже не спортивных джемперов с плеча Сюсан Ланефельт[26]. Внезапно Ребекке стало жаль Кристера.

— Чему ты улыбаешься? — спросил он.

— Так, — соврала Ребекка, — просто люблю Луоссаваара. Оттуда открывается замечательный вид.

Они остановились и посмотрели на город, раскинувшийся на фоне гор, спускающихся к нему серыми террасами; на пирамидальный профиль Эднамваара на северо-западе; на ветряные турбины разрушенного медного рудника Вискария; на деревянную церковь в форме саамского чума, крашенную фалу[27]; на здание городской ратуши с характерной часовой башней: грубый металлический каркас с чеканными украшениями, — которая всегда ассоциировалась у Ребекки со стелющимися по земле черными ветками горных березок и стадами северных оленей; на изогнувшееся подковой здание вокзала с красными домиками железнодорожников; многоэтажки на Грювеген и Хёгалидсгатан, похожие отсюда на черные точки.

— Смотри! — закричал Эрикссон. — Сегодня видна Кебнекайсе!

Он показывал на голубую горную цепь, едва различимую на северо-западе.

— Никогда не мог определить, какая же из них Кеб, — продолжал он, — но, как я слышал, совсем не та, что смотрится отсюда самой высокой.

Ребекка вытянула руку, и Кристер наклонил свою голову к ее лицу, чтобы лучше видеть.

— Там Туолпагорни, — объяснила она. — Видишь маленький кратер? А рядом справа от нее Кебне.

Кристер отодвинулся.

— Прости, — сказал он. — От меня воняет потом.

— Ничего, — ответила Ребекка, чувствуя, как по телу пробегает теплая волна.

— И это самая высокая гора Швеции, — заметил Эрикссон, щурясь в сторону Кебнекайсе.

— А это самое красивое здание из построенных в Швеции в две тысячи первом году, — Ребекка показала на церковь.

— А то — из построенных в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, — в свою очередь показал Кристер на здание ратуши.

— Самый красивый город в Швеции, — смеясь, подвела итог Ребекка. — Архитектор, должно быть, планировал его как произведение искусства. В те времена строили города с улицами, сходящимися к центру, где находилась площадь или ратуша. А улицы Кируны свободно петляют вдоль гор.

— Говорят, весь город придется передвинуть в другое место. Не могу себе представить, — покачал головой Кристер.

— Я тоже, — кивнула Ребекка. — Хаукиваара была бы замечательным местом для строительства.

— Да, под самым городом залегают пласты руды.

— … а значит, он когда-нибудь сдвинется с места.

— Не знаю, — ответил Кристер. — Сам я не отсюда, но мне кажется, народ это не особенно заботит. Когда я спрашиваю людей, что они думают обо всем этом, они только плечами пожимают. Моя соседка, которой пошел девятый десяток, считает, что Кируну надо перенести на запад, тогда старушке будет ближе ходить в магазин. Мне это кажется странным. Во всяком случае, она — единственная, кто имеет свой собственный взгляд на решение проблемы, а ведь наверняка не доживет до того времени, когда от слов перейдут к делу.

— А я полагаю, что народ об этом думает, — возразила Ребекка. — Здешним жителям прежде всего нужны шахты. А когда запасы руды будут исчерпаны, их ничто здесь не удержит. Поэтому горным компаниям придется передвинуть Кируну, дискутировать здесь не о чем. Мы все это понимаем, а значит, горевать ни к чему.

— Одно не исключает другого, — возразил Эрикссон.

— Да, я знаю, — согласилась Ребекка. — Но надо по крайней мере попытаться понять. Несмотря ни на что, мы имеем право оплакивать наш город, который никогда уже не будет прежним.

— Может, надо устраивать концерты в домах, которые подлежат сносу? — размышлял вслух Кристер. — Прощальные вечера с музыкой, декламацией стихов и экскурсами в историю…

— Мне нравится эта идея, — улыбнулась Ребекка.

Она вспомнила, как поднималась на Луоссаваара с Монсом. Он мерз и выглядел обеспокоенным. Ей же хотелось говорить и показывать ему город. Как сейчас.


Вечером Ребекка Мартинссон сидела на кухонной скамейке в котельной Сиввинга в теплых шерстяных носках и вязаной кофте, некогда принадлежавшей ее отцу. Сам Сиввинг стоял у плиты. Он подвязал передник своей жены Май-Лиз, которого Ребекка никогда не видела раньше: в бело-синюю полоску, с оборками по низу и вокруг проймы.

В чугунной сковородке, на ручке которой висела вязанная Май-Лиз прихватка, разогревалась копченая щука. В алюминиевой кастрюле варилась картошка.

— Можно мне позвонить? — спросила Ребекка.

— Десять минут, — строго предупредил Сиввинг. — Потом начнем есть.

Ребекка набрала номер Анны-Марии Мелла, и та ответила незамедлительно.

— Прости, — сказала Ребекка, расслышав на заднем плане детский плач. — Я тебе помешала?

— Нет, ничего, — вздохнула Анна-Мария. — Это Густав. Я заперлась в туалете с журналом «Наш дом», а он вцепился снаружи в дверную ручку и закатил истерику. Подожди минутку… Роберт! — закричала она. — Возьми ребенка!

Потом Ребекка услышала ласковый мужской голос: «Густав, Густав, иди к папе!»

— Ты понимаешь… — продолжала Анна-Мария. — Роберт, убери его отсюда! Убери, пока я не вскрыла себе вены!

До Ребекки донесся отчаянный детский плач — по-видимому, Густава оттаскивали от двери.

— Вот так, — успокоилась Анна-Мария, — теперь говори.

Ребекка рассказала инспектору Мелла о своей беседе с Юханнесом Сварваре и о том, что она узнала о самолете и братьях Крекула.

Время от времени Анна-Мария хмыкала в знак того, что слушает.

— Я посетила городской архив, — продолжала Ребекка, — искала что-нибудь о предприятии Крекула.

— И?

— Я нашла список всех транспортных предприятий в коммуне. Знаешь, сколько машин было в фирме Исака? В сороковом году — два грузовика, в сорок втором — четыре, в сорок третьем — восемь и сорок четвертом — одиннадцать.

— Ого! — удивилась Мелла.

— То есть его бюро перевозок заметно расширилось за эти годы. Почти на пятьсот процентов! Кроме того, за этот период они приобрели пять фургонов с рефрижераторами. Невиданные темпы роста, в том числе и по сравнению с другими транспортными предприятиями.

— Ого! — снова воскликнула Мелла.

— У Исака Крекула сложились неплохие отношения с германской армией, — продолжала Ребекка. — В этом нет ничего удивительного: многие старались не ссориться с немцами в те годы. В Лулео гитлеровцы имели крупную базу, где хранилось обмундирование и провиант. Они нуждались в транспортных средствах для переправки всего этого на Восточный фронт. Я обнаружила копию соглашения между немецкой армией и акционерным обществом «Шведские грузоперевозки». Поскольку немецкие солдаты насмерть замерзали в финской Лапландии, военный атташе Германии начал заказывать деревянные бараки шведским фабрикам. Разумеется, для переправки их на Восточный фронт требовались услуги транспортных предприятий и новый контракт со «Шведскими грузоперевозками». Таким образом, по сути, возникло челночное сообщение между Норрботтеном[28] и Финским фронтом. Название предприятия Крекула значится в приложении к соглашению между «Шведскими грузоперевозками» и немецким командованием. Это документ был подписан с молчаливого согласия шведского МИДа и правительства.

— Хорошо, — ответила Анна-Мария, пытаясь краешком глаза пробежать статью о консервировании в журнале «Наш дом».

— Но и после того, как закончили с бараками, транспортные предприятия продолжали работать на немцев, — рассказывала Ребекка. — Оружие тоже перевозили, хотя и без специального соглашения. Я нашла письмо старшего лейтенанта Вальтера Цинделя, начальника базы в Лулео и ответственного за снабжение немецкой армии в регионе, Мартину Вальденстрёму, президенту концерна ЛКАБ[29]. В нем Циндель требует освобождения Исака Крекула от обязательств по контракту с ЛКАБ, согласно которому четыре его грузовика должны работать на шахтах. Эти машины понадобились немцам в финской Лапландии.

— Извини, но я медленно соображаю… — начала Анна-Мария.

— Ничего, — оборвала ее Ребекка. — Я думаю вот о чем. Как могло предприятие Крекула так вырасти за годы войны, намного опередив своих конкурентов? Конечно, он занимался прибыльным в то время бизнесом. Но ведь и другие стремились расти и получать инвестиции. Откуда же у него появились дополнительные средства? Он не мог заработать их сам, поскольку в отношении прибыльности его предприятия ничем не отличалась от остальных. Сиввинг сказал мне, что Крекула всегда были простыми арендаторами-торпарями[30], так что большими деньгами семья не располагала.

— Думаешь, он совершил что-то противозаконное?

— Не исключено. Ведь деньги откуда-то появились? И мне интересно, откуда. И еще мне интересно, почему Циндель потребовал расторжения его трехгодичного контракта с ЛКАБ. Ведь были и другие предприятия, имевшие соглашения с Вальденстрёмом. Почему же именно Крекула?

— И?

— Этого я не знаю, — вздохнула Ребекка. — И понятия не имею, как мне выйти на информацию об отношениях Крекула с Вальтером Цинделем. И потом возникает вопрос: насколько нам все это надо? Какое отношение имеют все эти его махинации к смерти Вильмы Перссон и Симона Кюро?

— Если только Симон действительно мертв, — уточнила Анна-Мария.

— Конечно, он мертв, — уверенно заявила Ребекка. — И мы найдем его на дне Виттанги-ярви, как только сойдет лед.

— Я просто стараюсь мыслить без предубеждений, — объяснилась Анна-Мария. — Ведь убийцей мог быть и он.

— А кто расправился с Хьорлейфуром Арнарсоном? — спросила Ребекка. — Маловероятно, не правда ли? У нас нет никаких зацепок, чтобы прорабатывать эту версию.

— Нужно подождать, — возразила Анна-Мария. — Надеюсь, обследование тела Хьорлейфура, а также его дома, одежды и вещей Крекула что-нибудь нам даст. А когда сойдет лед и найдется труп Симона, а также дверь, похищенная у супругов Силльфорс, надеюсь, можно будет сверить отпечатки пальцев, если они там остались.

Сиввинг кашлянул и строго посмотрел на Ребекку.

— Заканчиваем, — заторопилась она. — Увидимся завтра на летучке.

— Юханнес Сварваре сообщил мне, что за неделю до того, как пропали Симон и Вильма, с Исаком Крекула случился инфаркт, — продолжала Анна-Мария. — Чувствовалось, что он хотел сказать больше, но что-то его сдерживало.

— Он их боялся, — объяснила Ребекка.

— Вдруг Крекула узнал, что Симон и Вильма хотят найти самолет? — продолжала Анна-Мария. — Не потому ли его и хватил инфаркт? Что-то связано с этим чертовым самолетом. Какая жалость, что мы не можем немедленно погрузиться в озеро! Ненавижу ждать.

— Я тоже ненавижу ждать, — отозвалась Ребекка.

— И я! — закричал Сиввинг и с грохотом поставил на стол сковородку с жареной картошкой. — Как же я ненавижу ждать, когда на столе стынет еда!

Услышав его голос, Анна-Мария засмеялась.

— Что у вас на ужин? — спросила она Ребекку.

— Копченая щука, — ответила та.

— Никогда не пробовала.

— В самом деле? А у вас?

— Мы уже поели, — ответила Анна-Мария. — Густав предпочел колбаски.

— Как дела на работе? — поинтересовался Сиввинг, когда она положила трубку.

— Ничего нового, — пожала плечами Ребекка. — Я подозреваю братьев Крекула, но… — она развела руками, — будем надеяться на криминалистов.

Сиввинг ел молча. Он слышал, что Ребекка говорила о предприятии Крекула и его сотрудничестве с немцами в годы войны. Он знал, с кем ей следует встретиться, чтобы узнать больше. Весь вопрос в том, согласится ли этот человек что-нибудь ей рассказать.

В полумраке квартиры Монса Веннгрена на Флорагатан мерцает окошко телеэкрана. Эту серию «Сайнфелда»[31] он уже видел.

Ребекка не объявлялась целый день. Ни звонка, ни эсэмэс. Накануне вечером он ей не отвечал, но она могла оставить сообщение.

Теперь он жалеет: надо было поговорить с ней. Но сколько можно играть на ее условиях! Сейчас она живет в Кируне. Он работает и не всегда имеет возможность снять трубку.

Вчера у него мелькала мысль о том, что Ребекку нужно наказать. Не все же стоять рядом с ней влюбленным идиотом в ожидании очередной выходки!

— Да, я был зол, — рассуждает он вслух, сидя перед телевизором в пустой квартире. — Но я имел на это все основания!

Он откладывает телефон в сторону. Если она не позвонит завтра, он побеспокоит ее сам.

— Я не собираюсь просить у нее прощения! — решительно заявляет он.

Монс скучает по ней. Он считает, что им надо поговорить. Выходные он проведет в Кируне. На пятницу ничего важного не планируется, поэтому можно взять отгул.

Загрузка...