Покаяние брата Кадфаэля

Глава одиннадцатая

Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, и Иву не оставалось ничего другого, кроме как любыми возможными способами постараться не допустить самого худшего. Он по-прежнему был полон решимости вернуться в Масардери и сделать все от него зависящее, чтобы освободить Оливье. У него ушло несколько часов на то, чтобы начертить подробнейший план Масардери и окрестностей. Ив постарался как можно точнее обозначить размер открытого пространства, расстояние от стен до гребня горы и не забыл отметить недавно восстановленную башню, где, по его мнению, легче всего было проломить кладку тараном.

Юноша не имел ничего против того, чтобы после освобождения Оливье замок достался императрице, но был намерен помешать ей убить Филиппа. Разумеется, другие советники тоже пытались отговорить ее, и, в силу их положения, Матильда не могла просто отмахнуться от них, как от Ива. Однако она упорно твердила, что граф Роберт не менее ее самой оскорблен предательством Филиппа и, несомненно, одобрит казнь изменника. Твердить-то твердила, но при этом спешила покончить с Филиппом прежде, чем брат проведает о ее намерении. Не то чтобы Матильда боялась Роберта — она даже себе, наверное, не призналась бы в том, что без него ее дело обречено на провал. Эта женщина порой унижала самого верного своего соратника безо всякого повода, а теперь, видимо, вознамерилась, поставив Роберта перед свершившимся фактом, продемонстрировать свое полное превосходство. Ибо все эти годы, пользуясь неуклонной поддержкой сводного брата, она в глубине души отчаянно завидовала его доблести и славе.

Несколько часов после завершения совета Ив проспал на скамье, завернувшись в плащ. Пока он понятия не имел, как помешать императрице осуществить ее зловещий замысел, но считал это необходимым. И не только потому, что казнь Филиппа неизбежно заставит многих сторонников Матильды отшатнуться от нее и подольет масла в огонь усобицы, которая станет еще более ожесточенной и кровавой, чем до сих пор. Возможно, еще не отдавая себе в этом отчета, Ив просто хотел спасти Филиппа. Он не понимал этого мрачного, скрытного человека, но чувствовал, что при иных обстоятельствах мог бы его полюбить. Как некогда полюбил его Оливье, хотя тоже не понимал.

Спал Ив урывками и проснулся за час до рассвета. В бледном сумраке утра он собрался в дорогу и присоединился к основным силам императрицы, выступавшим на штурм Масардери.

Командование было поручено Реджинальду Фицгилберту, который, хотя и числился церемониймейстером двора, военное дело знал отменно. Его механики подвели баллисты к самому гребню, а отряды воинов заняли выгодные позиции вокруг замка от самой реки до деревни, где в доме местного священника расположилась императрица со своими дамами. Караульные на стенах ничего не заметили. Скорее всего, сохранить передвижение войск в тайне до самого вечера не удалось бы и Фицгилберту, когда бы не жители Гринемстеда. Местным крестьянам неплохо жилось при Масарах и никому из них не пришло в голову предупредить нового владельца замка о грозящей опасности. Селяне вообще склонны были проявлять благоразумную осторожность, старались держаться подальше от наводнивших окрестности вояк и выжидали, как развернутся события.

К вечеру рассредоточение войск закончилось, в лагерях зажгли костры, и, хотя их тщательно укрывали, отблески огня увидели со стен.

— Этот малый сдержал данное слово, — бесстрастно промолвил Филипп, рассматривая с одной из башен окружавшее замок кольцо крошечных огоньков и по числу лагерных костров оценивая число противников. — Не иначе как все ее войско сюда привел. Похоже, ему по случайности повезло. Видимо, она собрала в Глостере чуть ли не всех своих лордов с их отрядами, без которых я, признаться, предпочел бы обойтись. Ну что же, в конце концов, я сам пригласил его на праздник и готов встретить честь честью, насколько это возможно при столь неблагоприятных обстоятельствах. Посмотрим, что будет завтра. Врасплох они меня уже не застанут, и то ладно. А ты, брат, — учтиво обратился он к монаху, — можешь, если желаешь, покинуть замок, пока еще есть время. Твой сан обеспечит тебе добрый прием повсюду.

— Благодарю за любезное предложение, — столь же учтиво отозвался Кадфаэль, — но без сына я никуда не уйду.

Когда затянувшие небо низкие облака скрыли луну и звезды, и полностью стемнело, Ив покинул свою позицию с севера от замка. В эту ночь никаких активных действий ждать не приходилось. После столь внушительной демонстрации силы наверняка последует требование сдаться. Какой смысл громить замок и уничтожать столь ценное имущество. Штурм произойдет лишь в случае отказа. Итак, в распоряжении Ива была ночь. До рассвета он должен был — если удастся — добраться до брата Кадфаэля и поговорить с ним.

Память у Ива была превосходной, и он мог слово в слово повторить все, что слышал от Филиппа о своем госте. «В моей часовне он может соблюдать распорядок служб так же добросовестно, как и у себя в Шрусбери. Кстати, он так и поступает».

Из этого следовало, что монах ходит в часовню к полуночной службе. Где находится часовня, Ив тоже примерно представлял, ибо, когда его вели из темницы в каминный зал, он приметил появившегося из темного коридора капеллана с требником в руках. Где-то там, коли будет на то воля Господня, появится и Кадфаэль. Должен появиться, ибо ночь накануне битвы он наверняка проведет в молитве.

Темная, безлунная ночь была для Ива благословением, хотя и под ее прикрытием человека, пересекающего открытое пространство, могли заметить со стен. Поэтому Иву казалось, что ему предстоит томительно долгий путь длиною чуть ли не в несколько миль. Но даже на голом откосе можно найти укрытие, используя лощины и выступы, валуны и овраги. Задачей Ива было незаметно подобраться к тому углу возле северной башни, где росла большая лоза. Он хотел бы видеть голову часового, расхаживавшего по стене взад-вперед, но расстояние было слишком велико. Лишь преодолев половину пути, можно было надеяться различить на фоне темного неба размытые очертания зубцов на стенах и башнях. Большего, впрочем, желать и не следовало — будь видимость лучше, могли бы заметить и его самого.

Завернувшись в черный ворсистый плащ, Ив двинулся вперед. Сначала направление можно было определить лишь по отражению от низко нависавших облаков света горевших на внутреннем дворе замка факелов, создававшему над стеной слабо светящийся ободок. По мере продвижения юноши перед ним вырастала черная громада замка, а вскоре он начал улавливать и звуки — голоса и звон стали. Раз на стене даже вспыхнул огонь, и Ив мгновенно припал к земле, с головой накрывшись плащом. Некоторое время он лежал не шевелясь, боясь выдать себя малейшим движением, но вскоре человек с факелом спустился во двор и опасность миновала. Выждав еще минуту, Ив продолжил свой путь. Теперь, пожалуй, он уже начинал улавливать — не то чтобы видеть, но как-то различать — движение караульного по стене между башнями.

Юноша приближался к заранее намеченному месту — углу между стеной и башней, где взбегала вверх сухая лоза, цеплявшаяся за край начинавшейся как раз оттуда деревянной галереи. Взобраться на галерею по лозе, когда караульный, совершая свой обход, удалится в противоположном направлении, представлялось Иву вполне возможным — но что делать потом?

Оружия юноша с собой не взял. Когда приходится карабкаться по стенам, от меча да ножа проку все равно никакого, а нападать на караульного он вовсе не собирался. Единственным его намерением было незаметно проникнуть внутрь, передать свое предупреждение и выбраться наружу. Он шел на это ради той хрупкой надежды на примирение, которая еще теплилась после провала встречи в Ковентри. А что его ждет — успех или неудача, — зависело исключительно от его ловкости и смекалки.

Улучив момент, когда стражник зашагал по направлению к дальней башне, Ив рванулся вперед, рискуя в кромешной тьме споткнуться о какой-нибудь камень, стремглав преодолел оставшееся расстояние и припал к земле под самой стеной. Нависавшая галерея теперь стала для юноши защитой, ибо благодаря ей его не могли увидеть сверху. Двигаясь на ощупь вдоль стены, он добрался до угла и замер возле самой лозы. До полуночи оставался примерно час, и Ив позволил себе перевести дух, прислушиваясь к шагам караульного, затихавшим по мере его удаления. Ив заранее знал, что плащ придется сбросить — не лезть же в нем по лозе, — и потому оделся во все черное.

Он выждал, пока караульный дважды удалился и вернулся, чтобы верно рассчитать время, а когда шаги стихли в третий раз, ухватился за лозу и начал взбираться вверх.

Лоза оказалась толстой, суковатой и очень крепкой. Листьев на ней почти не осталось, и ни скрипа, ни шороха слышно не было. Несколько раз Иву приходилось замирать неподвижно — караульный останавливался на повороте прямо над ним. Оказавшись на уровне бойницы, юноша заглянул туда, увидел отблеск света и тут же отпрянул, испугавшись, что его могут заметить. Но все было тихо, и он осторожно заглянул снова. Коридор был пуст, а свет пробивался сквозь щель внутренней двери. Вот если бы дверь, ведущая со стены в башню, оказалась открытой, — размечтался Ив. — А почему бы и нет? Ведь коли они обнаружили угрозу, то должны готовиться к обороне. Устанавливать на стенах легкие баллисты и катапульты, поднимать наверх и складывать рядом с машинами камни и стрелы…»

Часовой отошел, и юноша полез дальше.

Башни Масардери лишь немного возвышались над зубчатыми стенами, а извилистая лоза одним из своих отростков цеплялась прямо за край галереи. Когда караульный в очередной раз удалился, Ив ухватился за деревянный навес, перекинулся через край и оказался наверху. Растянувшись на дощатом настиле, он выждал время, дал караульному снова пройти мимо и, проскользнув между зубцами, перебрался на каменную стену. Не теряя ни мгновения, юноша метнулся в сторону башни. Как он и ожидал, рядом с нею были сложены груды метательных снарядов, но дверь со стены в башню оказалась запертой. Защитникам замка не было надобности пользоваться ходом через башню, ибо неподалеку от нее была установлена лебедка с тросом, достаточно длинным, чтобы поднимать тяжести прямо со внутреннего двора, а всего в паре шагов на стену выходила еще и лестница. Она-то и была для Ива единственным спасением. Прежде чем часовой повернул обратно, юноша метнулся к лестнице, преодолел пару ступеней, а потом перекинулся через ее край и, рискуя упасть и расшибиться насмерть, принялся спускаться вниз, повиснув на руках.

К счастью для Ива, лестница заканчивалась в отдаленном и темном уголке внутреннего двора. Неподалеку в оружейной еще горели огни и звенела сталь, а неясные, темные фигуры пересекали двор во всех направлениях. Замок готовился к обороне, хотя защитники его еще не представляли себе, с какими силами им придется столкнуться. Спрыгнув и вжавшись в угол между основанием лестницы и стеной, Ив огляделся по сторонам.

До главной башни было не так уж далеко. Юношу так и подмывало одним броском преодолеть это расстояние, но он вовремя сдержался. Бегущий человек неизбежно привлек бы к себе внимание. Взяв себя в руки, Ив вышел из своего укрытия и направился к главной башне быстрым, деловитым шагом, под стать походке всех тех, кто находился на дворе в этот поздний час. Воины гарнизона прекрасно знали свой замок и даже в темноте ходили по двору без факелов, так что лица Ива никто не видел, и попадавшиеся навстречу воины, конечно же, принимали его за одного из своих. Было бы хуже, вздумай кто-нибудь окликнуть его или обратиться к нему с вопросом, но этого, к счастью, не случилось. Однако, когда Ив достиг открытой двери башни и скрылся за ней, он издал глубокий вздох облегчения. Покуда все шло как по маслу.

Юноша с опаской двинулся по узкому, вымощенному каменными плитами коридору, и тут неожиданно навстречу ему вышел капеллан. Старый священник, видимо, только что заправил лампаду и держал в руках плошку с маслом. Времени уклониться от встречи не было. Вздумай Ив бежать, даже этот пожилой, очень занятый и чрезвычайно усталый человек смекнул бы, что дело нечисто. Юноша отступил к стене, пропуская священника, и почтительно поклонился, когда тот проходил мимо. Тот скользнул по юноше добродушным, близоруким взглядом и благословил его голосом отрешенным, но исполненным доброты. Приняв Ива за одного из воинов гарнизона, возжелавшего открыть свою душу Всевышнему, священник даже указал ему, как пройти в часовню к алтарю. Ив немного устыдился, но, поразмыслив, счел случившееся добрым предзнаменованием. Отправившись куда было указано, он быстро нашел часовню и преклонил колени перед алтарем, от всей души благодаря Господа за оказанную милость, — ведь до сих пор замысел его осуществлялся без сучка и задоринки. Юноша даже позабыл об осторожности, не думал о том, что будет, если его обнаружат, и не искал путей к возможному отступлению. Он добрался до намеченного места и теперь не сомневался в том, что встретится с братом Кадфаэлем.

Находившаяся в толще башни, стиснутая со всех сторон каменными стенами часовня была высокой и узкой, словно устремленной ввысь. Ее суровый, аскетический облик несколько смягчали плотные шерстяные драпировки на стенах и занавес с внутренней стороны двери. В углу за дверью, где сходились вместе складки занавеса и стенной драпировки, вполне мог спрятаться человек. Пожалуй, заметить его вошедший мог бы, лишь полностью закрыв за собой дверь. Ив забился в угол, прижался, спрятавшись за складками занавеса, к стене и стал ждать.

С первого дня своего пребывания в Масардери брат Кадфаэль каждую полночь просыпался и отправлялся в часовню. Делал он это отчасти по многолетней привычке, отчасти же оттого, что душой и сердцем по-прежнему был привержен монашеским обетам и хотел чувствовать себя бенедиктинским братом. Пусть даже ему не суждено более увидеть обитель. Кроме того, по ночам Кадфаэль оставался в часовне наедине со своими мыслями и с Господом. Замковый капеллан добросовестно исполнял все требы, положенные приходскому священнику, но монахом он не был и бенедиктинского распорядка не придерживался. Только один раз, когда и Филипп возжелал обратиться ко Всевышнему, полуночное уединение Кадфаэля было нарушено.

На сей раз он отправился в часовню несколько раньше, чем обычно, благо просыпаться не пришлось — он и не ложился.

Большинству защитников Масардери предстояла и вовсе бессонная ночь. Кадфаэль прочел подобающие псалмы и молча стоял на коленях, погруженный в невеселые раздумья. Все молитвы о вызволении Оливье были уже произнесены несчетное количество раз и устами, и сердцем. А то, чего он мог пожелать и попросить для себя, казалось малозначительным в преддверии надвигавшихся грозных событий.

Поднявшись с колен и уже направляясь к двери, монах неожиданно увидел, как тяжелый занавес колыхнулся, из-за него появилась рука и отвела ткань в сторону. Кадфаэль опешил, но не издал ни звука и лишь замер на месте. Кого он никак не ожидал увидеть, так это Ива — перепачканного, оборванного и растрепанного. Юноша приложил палец к губам, призывая к осторожности и тишине. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Затем Кадфаэль ладонью мягко оттеснил Ива назад, в угол, а сам выглянул в коридор. Спальня Филиппа находилась неподалеку, однако представлялось сомнительным, чтобы в такую ночь Фицроберт находился в постели. Коридор был пуст, а каморка Кадфаэля располагалась ярдах в десяти от часовни. Схватив Ива за запястье, монах торопливо увлек его за собой, проскользнул вместе с ним в свое пристанище и плотно закрыл дверь. Они молча обнялись, напряженно вслушиваясь в тишину. Из коридора не доносилось ни звука.

— Ты только говори тихонько, и нас никто не услышит, — сказал Кадфаэль, — здешний капеллан спит в соседней клетушке, но стенки в этой башне такие толстенные, что нам нечего бояться. Скажи, ради Бога, как ты сюда попал? И зачем? — Монах усадил нежданного гостя на свой топчан, присел рядом и крепко обнял за плечи, словно надеялся таким образом укрыть его от опасности. — Безумие! Что тебе могло здесь понадобиться? А я так радовался тому, что ты благополучно выпутался из этой истории.

— Я взобрался по лозе, — прошептал Ив. — И выбираться мне придется тем же путем, если только ты не знаешь лучшего…

Держа юношу за плечи, Кадфаэль чувствовал, как тот слегка дрожит, словно вонзившаяся в цель стрела. Дрожь постепенно стихала. — …Это не великий подвиг, — продолжал Ив, — перемахнуть через стену, покуда караульный болтается туда-сюда. И сейчас не до того. Главное, Кадфаэль, он должен узнать, что она задумала…

— Он? — переспросил монах. — Филипп, что ли?

— А кто же еще? А она — наша императрица. Она привела сюда полдюжины баронов, всех, кто находился в Глостере со своими людьми. И Солсбери здесь, и Редерс из Девона, и Фицрой, и Богун, и шотландский король — такого воинства она уже год как не собирала. И все эти силы она намерена бросить на приступ, ибо любой ценой, пусть даже самой высокой, хочет овладеть замком до того, как об этом походе прослышит Глостер.

— Глостер не знает? — недоумевающе покачал головой Кадфаэль. — Как же так, ведь она без него как без рук? Тем паче здесь его сын, пусть и взбунтовавшийся.

— В том-то и дело. Именно потому, что здесь его сын, она затеяла этот штурм, пока граф в отъезде, в Херефорде. Кадфаэль, она хочет убить Филиппа. Поклялась, что повесит его, и твердо намерена сдержать свое слово. К тому времени, когда Роберт вернется, дело будет сделано. Ему останется лишь похоронить сына.

— Она не посмеет! — выдохнул Кадфаэль.

— Еще как посмеет. Я слышал ее клятву и видел ее лицо. Она смертельно ненавидит Филиппа и ни за что не упустит возможности с ним расправиться. Она готова ему в горло вцепиться и никому не позволит разжать хватку, в том числе и Роберту. Все будет кончено, прежде чем он узнает.

— Да она с ума сошла, — прошептал Кадфаэль, бессильно уронив руки с плеч юноши. Перед мысленным взором монаха предстала нескончаемая череда жестокостей и злодеяний, порожденных этим убийством. Последние запреты будут отринуты, святость родственных уз попрана, и поднявшаяся буря унесет последние обрывки надежд на примирение и успокоение страны. — Роберт покинет ее! Возможно, даже выступит против нее! Впрочем, такой поворот событий мог бы, пожалуй, даже положить конец войне. Решись Глостер открыто выступить против Матильды, ее дело было бы безвозвратно проиграно. Но нет, скорее всего, он хоть и порвет с сестрой, но все же войной на нее не пойдет. А значит, усобица продлится и лишь станет еще более кровавой.

— Я знаю это, — сказал Ив. — Она готова и свои надежды на успех загубить, и страну ввергнуть в еще больший хаос. Один Господь ведает, сколько еще бед это принесет тем несчастным, которые всего-то и хотят, что мирно возделывать свои нивы, торговать да растить детей. Я пытался сказать ей все прямо в лицо, но куда там. Меня она просто выбранила, как мальчишку, но и людей куда поважнее слушать не стала. Поэтому я и явился сюда, к тебе.

«Не только поэтому», — подумал Кадфаэль. Ив действительно пекся об общем благе, но, кроме того, ему просто хотелось спасти Филиппа. Он обещал вернуться — и вернулся с оружием в руках, чтобы освободить Оливье, но казнить пленного противника считал непростительным варварством и не собирался потворствовать в этом своей жестокой и мстительной государыне.

— Хорошо, — сказал монах, — ко мне ты пришел, а дальше что? Чего ты ждешь от меня?

— Чтобы ты его предупредил, — просто сказал Ив. — Расскажи ему, что она замышляет, да так расскажи, чтобы он поверил и понял, что это серьезно. Ему следует узнать правду, прежде чем начнутся переговоры. Она готова, если потребуется, разрушить замок до основания, но, конечно же, предпочла бы заполучить его целехоньким. Может быть, она все-таки согласится сохранить ему жизнь в обмен на сдачу Масардери. — Конечно же, Ив выдавал желаемое за действительное, да и сам в глубине души не верил в такую возможность. Не верил в нее и Кадфаэль. — Так или иначе, Кадфаэль, скажи ему все как есть, а уж что делать — он сам решит.

— Хорошо, — очень серьезно пообещал монах. — Я все расскажу и постараюсь, чтобы он понял, чем рискует.

— Тебе он поверит, — удовлетворенно пробормотал Ив, вздохнул и откинулся к стене. — А мне теперь надо пораскинуть мозгами и сообразить, как отсюда выбраться.

К тому времени в Масардери все уже привыкли к брату Кадфаэлю. Воины знали, что он гость их лорда, и с почтением относились к его духовному сану. Монах мог свободно расхаживать по всему замку, и это сослужило Иву добрую службу.

— Лучший способ остаться незамеченным, — наставительно сказал Кадфаэль юноше, — это держаться уверенно, будто ты здесь свой. Конечно, днем это было бы слишком рискованно, но сейчас, когда на дворе такая темень, что хоть глаз выколи, попробовать стоит. Ведь молодых воинов, похожих на тебя ростом и статью, в замке полным-полно.

Вместе с братом Кадфаэлем юноша небрежной, неторопливой походкой пересек двор и, лишь оказавшись у подножия ведущей на стену лестницы, мгновенно вжался в угол, полностью скрывшись в темноте. Монах поднялся по ступенькам и принялся рассматривать огоньки разбросанных в отдалении между деревьями лагерных костров. Совершавший свой обход караульный узнал монаха, перекинулся с ним парой слов и дальше к башне они двинулись вместе, приятельски беседуя. Ив внимательно прислушивался к удалявшимся голосам и, как только они почти стихли, взлетел вверх по лестнице, проскочил между зубцами стены и распластался на галерее. Отросток лозы находился совсем рядом, но юноша не смел даже шевельнуться, покуда караульный не вернулся назад и не ушел снова. Ив полагал, что Кадфаэль уже спустился вниз и ушел в свою каморку, чтобы поспать хотя бы остаток ночи, но, когда шаги часового стихли в отдалении, над головой юноши прозвучал тихий знакомый голос:

— Он ушел. Быстрее!

Юноша поднялся, перекинулся через край галереи и осторожно заскользил к земле. Когда Ив пропал из виду, шорох стих и даже отросток лозы больше не колыхался, брат Кадфаэль спустился по лестнице во двор и отправился искать Филиппа.

Проверив, насколько его крепость готова к обороне, Фицроберт нашел, что все возможное при таких обстоятельствах сделано. Он не ожидал, что противник появится так скоро. Видимо, юный Хьюгонин оказался более чем настойчив, а у императрицы, как назло, оказалось под рукой на удивление сильное войско. Сложись все иначе; Филипп успел бы укрепить замок получше. Но тут уж ничего не поделаешь.

Стоя на вершине надвратной башни, он задумчиво смотрел на ведущую к воротам мощеную дорогу, по которой завтра рано поутру к замку наверняка под флагом переговоров подойдет посланец императрицы. Там его и застал Кадфаэль.

— Это ты, брат? — слегка удивился Филипп. — Я, признаться, думал, что ты уже спишь.

— Нынче ночью не одному мне не до сна, — отозвался монах. — Каждый делает свое дело, и у меня есть свое, причем очень важное. Должен сказать тебе, лорд Филипп, что императрица жаждет твоей крови. Ив Хьюгонин просил у нее войско, чтобы вызволить друга, но она явилась сюда со всеми силами не ради Оливье. И не ради Масардери, хотя, чтобы добиться своего, ей надо сначала овладеть замком. Она хочет захватить в плен тебя. А после того как захватит — повесить.

Последовало молчание. Филипп бросил долгий взгляд на восток, где небо уже начинало слабо светиться в преддверии рассвета, и наконец сказал:

— От нее я ничего другого и не ждал. Ты мне лучше вот что скажи, брат, если, конечно, знаешь — мой отец настроен так же, как и она?

— Твоего отца здесь нет, — ответил Кадфаэль. — Он понятия не имеет о том, что ее войско выступило в поход, а уж что она замыслила — и подавно. Он нынче в Херефорде, у графа Роджера, а императрица спешно бросила всех людей сюда. И не без причины. Она намерена уничтожить тебя, пока об этом не прознал твой отец. Но сам подумай, раз она скрывает от графа свой план, то, надо полагать, не рассчитывает на его поддержку и одобрение.

Филипп и на сей раз довольно долго молчал, а потом, не поворачивая головы, промолвил:

— Ее я слишком хорошо знаю, чтобы хоть чему-нибудь удивляться. Конечно, она взъярилась, когда я перешел на сторону короля, хотя говорить, будто я выступил против нее, было бы не совсем верно. Не в ней дело. Просто вся ее сила и опора за морем, в Нормандии, а здесь восходит звезда Стефана. И если он сможет победить окончательно, то в стране воцарится мир. Люди должны безбоязненно ездить по дорогам, возделывать поля и заниматься ремеслами. Кто даст им такую возможность, тот и есть истинный король, независимо от наследственных прав. Мне все равно, вассалом какого монарха быть, лишь бы этот монарх восстановил порядок. Но ее гнев ко мне вполне объясним. Она имеет право ненавидеть меня — этого я не могу не признать. — Филипп впервые говорил так открыто и страстно, без тени раскаяния или сожаления.

— Раз ты не усомнился в моих словах, — промолвил Кадфаэль, — свое дело я сделал. Ты знаешь правду и сумеешь ею воспользоваться. В конце концов, она думает не только о мести, но и о выгоде. Можешь попробовать с нею поторговаться.

— Есть вещи, которыми я не торгую, — отозвался Филипп, с улыбкой повернувшись к монаху.

— Тогда послушай меня еще немного, — попросил Кадфаэль. — Ты немало рассказал мне про императрицу. Я хотел бы услышать что-нибудь и об Оливье.

Филипп снова отвернулся и молча уставился на восток, в пустое пространство.

— Молчишь? Тогда кое-что скажу тебе я. Я знаю своего сына. Он не столь изощрен умом, как ты, и мне думается, что ты слишком многого от него хотел. Полагаю, что вы вместе сражались, не раз рисковали жизнью, а потому привыкли во всем доверять друг другу. И когда ты переметнулся к Стефану, а он не понял твоих побуждений и не последовал за тобой, этот разрыв был горек для нас обоих, ибо каждому из вас казалось, что его предал друг. Он счел тебя простым изменником, а для тебя его непонимание было равносильно предательству.

— Это все твои предположения, брат, — со вновь обретенной невозмутимостью заметил Филипп. — Я ничего подобного не говорил.

— Но вот что странно, — продолжал монах. — То, что императрица сочла тебя предателем и возненавидела, ты находишь вполне оправданным. Почему же ты не применишь ту же меру справедливости и к моему сыну?

Ответа не последовало, да Кадфаэль в нем и не нуждался: он уже понял. Оливье был близок и дорог Филиппу. Императрица — никогда.