Покаяние брата Кадфаэля

Глава шестая

— Ты ведь понимаешь, — озабоченно сказал Хью, когда, выйдя с повечерия, он и Кадфаэль брели по приоратскому двору, — что, если вздумаешь ехать дальше, я с тобой отправиться не смогу. У меня немало своих забот. Взять хотя бы Мадога ап Мередита — стоит мне отлучиться, как он начинает украдкой поглядывать в сторону Освестри. Думаю, он никогда не перестанет зариться на эту землю. Господь свидетель, до чего мне не хочется без тебя возвращаться. Да ты и сам не хуже меня знаешь, что, если не вернешься в срок, всю жизнь себе поломаешь.

— А чего будет стоить моя жизнь, — мягко и рассудительно отозвался Кадфаэль, — если я не смогу выручить сына. И не волнуйся за меня, Хью, — в таком деле один человек может добиться не меньшего, чем целый отряд, а подчас и большего. Здесь я ничего выведать не смог, а стало быть, мне не остается ничего, кроме как отправляться туда, где его предали и пленили. Кто-нибудь да знает, куда он подевался. Уж там-то, в Фарингдоне, я отыщу ниточку, за которую смогу ухватиться. Глядишь, она и выведет меня на верный след.

В приоратской келье для переписывания рукописей Кадфаэль со скрупулезной точностью срисовал печать, сделав на пергаменте несколько копий, причем одну увеличенную, чтобы были хорошо видны все детали. На печати не было ни девиза, ни каких-либо других надписей — только изящно выгравированная ящерка в огненном кольце. Возможно, саламандра могла бы поведать многое и о сдаче Фарингдона, и о кончине де Сулиса — но как проникнуть в ее тайну?

Сколько Хью ни ломал голову, пытаясь помочь своему другу в решении тревожных загадок, толкавших монаха на нарушение орденского устава, ничего путного придумать не мог. Наконец, за неимением лучшего, он высказал предположение:

— Кадфаэль, а тебе часом не приходило в голову, что самая веская причина ненавидеть де Сулиса и желать его смерти была у императрицы? Что, если это она подбила какого-нибудь одураченного юнца расправиться с ним? У нее ведь полно восторженных поклонников. Такое вполне могло случиться.

— Насколько я понимаю, — рассудительно отозвался Кадфаэль, — именно так все и было. Помнишь, она послала за Ивом после того, как тот набросился на де Сулиса? Сдается мне, она решила использовать запал юноши да и намекнула ему, что была бы не прочь избавиться от де Сулиса, только без лишнего шума.

— Нет! — охнул потрясенный Хью и замер на месте. — Не может быть! Ты хочешь сказать, что Ив…

— Да что ты! Ничего подобного, — успокоил друга монах. — Ив, конечно, смекнул, к чему она клонит, хотя, наверное, не сразу — небось еще и корил себя за то, что худо о ней думает. Но в конце концов понял — ведь он хоть и простодушен, но вовсе не глуп. Но убийства он не совершал.

— Выходит, она подбила на это черное дело кого-то другого? — Лицо Берингара просветлело.

— Нет, это ты можешь из головы выбросить. Она-то как раз уверена, что Ив понял намек и исполнил ее желание.

— Как так? — недоуменно допытывался Хью. — Ты-то откуда все это знаешь?

— Дело в том, что она подарила ему золотое кольцо. Ценность невеликая, но это знак благодарности. Императрица сочла, что он оказал ей услугу. Он хотел отказаться, но духу у бедняги не хватило. И я его понимаю — он же не мог ничего сказать в открытую, да и ей не с руки было затевать такие разговоры. Ив и принимать этот дар не хотел, и отказаться не смел. Он намерен избавиться от кольца, как только сможет сделать это без опаски. Благосклонность императрицы недолговечна, он понимает, что скоро она к думать о нем забудет… Но, так или иначе, она не подсылала другого убийцу, потому как не видела в том нужды.

— Да, — пробормотал Хью с кислой усмешкой, — Иву от всего этого радости мало. Да и нам с тобой тоже — не так-то просто будет ему помочь.

За разговором друзья дошли до дверей дома, где они остановились. Безоблачное холодное небо было усыпано мириадами звезд. Тьма еще не сгустилась, и они казались совсем крошечными. Наступала ночь, для Хью Берингара последняя ночь в Ковентри. Дома его ждали дела, которые нельзя отложить в долгий ящик.

— Кадфаэль, прошу тебя, обдумай все еще раз. Я ведь не хуже тебя самого понимаю, чем ты рискуешь. Это будет не простая прогулка — съездил да назад воротился. Тот, кто вмешивается в такие дела, может запросто сгинуть, так что и концов не сыщешь. Возвращайся-ка лучше со мной, а наладить дальнейшие поиски я попрошу Роберта Горбуна.

— Времени нет, — возразил Кадфаэль. — Сердцем чую, Хью, что выручать надо не только моего сына. Опасность близка, и мешкать нельзя. Раз уж я — к добру ли, к худу ли — оказался в центре событий, как я могу повернуть назад? Но все же и ты в чем-то прав. Да, я еще раз хорошенько подумаю обо всем, перед тем как мы расстанемся. Посмотрим, что принесет нам утро.

Утро принесло новые тревоги. Причт, братья и прихожане выходили из храма по окончании мессы, когда по камням приоратского двора застучали конские копыта. Всадник остановил взмыленного, едва не загнанного коня прямо перед епископом. Бока лошади вздымались и опускались, от ноздрей в морозном воздухе поднимался пар. Усталый гонец вцепился обеими руками в переднюю луку и чуть не вывалился из седла, чудом удержав ноги в стременах. Он, продолжая держаться за седло, — видать, боялся, что упадет, — низко и почтительно, как мог, склонил голову.

— Достойный лорд, простите… Императрица, моя госпожа, прислала меня с известием. Она благополучно добралась до Глостера со всей своей свитой, кроме одного человека. Скверное дело, достойный лорд. По пути…

— Отдышись немного, — прервал его Роже де Клинтон. — Даже дурные вести могут подождать. Принесите ему попить, — бросил епископ кому-то из стоявших рядом. — Согрейте вина, но и сейчас, сюда, принесите чашу. И займитесь лошадью, пока бедная животина не пала.

В то же мгновение чья-то рука потянулась к свисавшей с морды коня узде. Кто-то со всех ног пустился за вином, а епископ сам подставил крепкое плечо под правую руку гонца. Только теперь тот разжал пальцы и отпустил седло.

— Пойдем-ка внутрь. Тебе надо отдохнуть.

Гонца довели до ближайшей кельи, где он с благодарным вздохом повалился на топчан одного из братьев. Хью Берингар, по собственному опыту знавший, каково скакать многие мили без продыху, ловко стянул с измученного воина тяжелые сапоги.

— Милорд, — продолжил гонец свой рассказ, — в Эвешеме мы пересели на свежих лошадей и поехали дальше. Весь день до сумерек мы провели в пути и к ночи рассчитывали быть в Глостере. И вот вечером, близ Дирхэрста, когда мы, растянувшись, ехали по лесной дороге, на нас налетел вооруженный отряд. Нападавшие выскочили из леса, ударили нам в тыл и, захватив одного из наших, ехавшего последним, скрылись в темноте. Все произошло так быстро — мы и ахнуть не успели.

— Кто это был? — воскликнул, почуяв недоброе, Кадфаэль. — Имя?

— Ив Хьюгонин, один из сквайров государыни. Тот самый, у которого вышла стычка с де Сулисом, ныне покойным. Достойный лорд, его схватили люди Фицроберта, ибо подозревают в убийстве этого самого де Сулиса. Тут сомневаться не приходится. Они схватили Ива в пику государыне, взявшей его под свое покровительство. — И вы не попытались его отбить? — нахмурясь, спросил епископ.

— Погоню мы наладили, да все без толку. Кони под ними были свежие, да и этот лес они, видать, знают как свои пять пальцев — ровно сквозь землю провалились. А когда мы известили о случившемся государыню, она приказала мне без промедления скакать к вам. Бесчестное деяние, достойный лорд, ведь безопасное возвращение с этого совета было обещано всем.

— Я немедленно дам знать королю, — решительно заявил епископ. — Он прикажет Фицроберту освободить этого юношу, как в свое время приказал отпустить графа Корнуэльского. Филипп своеволен, но он послушался короля тогда, послушается и теперь, несмотря на всю свою злобу.

«Послушается ли? — размышлял между тем Кадфаэль. — Да и захочет ли Стефан хоть пальцем пошевелить ради какого-то сквайра из враждебной партии, невиновность которого вовсе не была доказана. Король не стал его задерживать и отпустил по требованию императрицы, а теперь, надо полагать, ей и предоставит вызволять пленника. А что предпримет она? Уж во всяком случае все свое войско на Фицроберта не двинет, да и вообще лишнего шага не сделает. Она считает, что признала услугу Ива, отметила ее и теперь они в расчете. С глаз долой — из сердца вон. Недаром юноша держался в хвосте колонны, от нее подальше».

— Я думаю, — продолжал гонец, — что их лазутчик следовал за нами всю дорогу. Он вызнал, где едет нужный им человек, и сообщил своим. Они устроили засаду у поворота, в густых зарослях. Все произошло в одно мгновение.

— И это случилось близ Дирхэрста? — переспросил Кадфаэль. — Уж не в тех ли краях, где нынче правит Фицроберт? Далеко ли оттуда его замки? Видать, не зря он уехал из Ковентри спозаранку — торопился подготовить засаду. Не иначе как задумал это с самого начала, как только понял, что Ива ему на расправу не выдадут.

— До Криклейда будет миль двадцать, ну а до Фарингдона и того больше. Но неподалеку, в Гринемстеде, у него есть новый замок, тот, что он недавно отбил у Роберта Масара. Это менее чем в десяти милях от Глостера.

— Ты уверен, — нерешительно спросил Хью, с опаской поглядывая на Кадфаэля, — что они… действительно взяли его в плен?

— Само собой, — ответил гонец с прямотой смертельно уставшего человека. — Он был нужен им живым, а не то уложили бы на месте. Зачем им скакать невесть куда с мертвым телом. Да в последнее время они и не больно рвутся проливать кровь, ведь почитай у каждого есть родня и в том и в другом лагере. Если родичи убитого возмутятся, с ними хлопот не оберешься. Нет, они его не убили — на сей счет тревожиться не стоит.

Гонца отвели в приорские покои перекусить и отдохнуть, а епископ отправился в свою резиденцию, чтобы срочно написать письма и отослать их с нарочными в Оксфорд и Мэзбери. Станет ли заниматься этим делом Стефан — неизвестно, но в любом случае следовало известить и его, и пребывавшего в Девизесе дядюшку плененного юноши, ибо при дворе императрицы этот барон пользовался некоторым влиянием. Нельзя было пренебрегать ни малейшей возможностью.

Кадфаэль долго молчал, вглядываясь в удрученное лицо Берингара, а потом вздохнул и сказал:

— Теперь мне придется выручать не одного, а двух пленников. Если у меня и были сомнения насчет того, что мне делать, то теперь их не осталось. Это знак свыше.

— Но я все равно не могу отправиться с тобой, — невесело отозвался Хью. — Ты в ответе за все графство. Достаточно и того, что один из нас пренебрегает своими обязанностями. Но не оставишь ли ты мне эту добрую лошадку, Хью?

— Непременно, но с одним условием. Обещай мне вернуть ее — и вернуться сам.

За воротами приората они распрощались. Хью и три его оруженосца отправились на северо-запад той же дорогой, какой приехали. Кадфаэлю предстоял путь на юг. Перед тем как сесть на коней, друзья крепко обнялись, но, разъехавшись каждый в свою сторону, пришпорили коней и больше не оглядывались. С каждым ярдом связывавшая их нить растягивалась и становилась тоньше. Она превратилась в волосок, в паутинку, но так и не порвалась.

Поначалу Кадфаэль ехал, не замечая ничего вокруг, ибо был полностью поглощен невеселыми раздумьями. Другая нить, нить, связывавшая его с обителью, оборвалась в тот миг, когда он свернул на юг. Приняв окончательное, нелегко давшееся ему решение, монах испытывал и облегчение, и страх.

Облегчение, непривычное чувство свободы, осознание возможности ехать куда угодно и делать что угодно пришло первым, и лишь потом подступил страх. Страх понимания того, что он сознательно, зная, на что идет, стал отступником. Единственным искуплением этого греха могло стать спасение Оливье и Ива. В противном случае ему не может быть оправдания.

«Знай, ты действуешь сам, без моего разрешения и благословения», — сказал на прощание Радульфус. Расставшись с Хью и пустившись в путь самостоятельно, Кадфаэль нарушил обет, отрекся от братьев и остался один. Все это следовало осознать, осмыслить и принять как свершившийся факт. Сейчас, как и в первую половину жизни, он был хозяином своей судьбы. Правда, он добровольно поступился свободой, обретя пристанище и покой в обители, — но что поделаешь. Видать, ему на роду написано на склоне лет вновь пожить в миру. Дай Бог, лишь недолгое время. Приведя в порядок свои мысли, Кадфаэль встрепенулся, огляделся по сторонам и вновь принялся размышлять, но на сей раз о предстоящем ему деле.

Итак, нападение на кортеж императрицы произошло близ Дирхэрста. Именно там Ив был отрезан от спутников и схвачен. Строго говоря, прямых доказательств того, что это дело рук Фицроберта, не было, однако кому другому такое могло прийти в голову? Филипп, как всем известно, был разгневан на юношу, хотел посчитаться с ним, а как раз в тех краях у него три замка и немало соратников. Только он, уверенный в своей силе, мог решиться на такой дерзкий налет. Правда, скорее всего, даже он не отважился бы везти пленника далеко — вдруг все же выследят, догонят и отобьют. Нет, скорее всего, его заточили в одном из замков. А самый ближний замок, по словам гонца, находится в Гринемстеде. Кадфаэль не очень хорошо знал те края, но он подробнейшим образом расспросил посланца Матильды.

Дирхэрст располагался в нескольких милях к северу от Глостера, а Гринемстед — примерно на таком же расстоянии, но только к юго-востоку. Тамошний замок гонец называл Масардери, по имени семейства Масаров, владевшего им с тех пор, как по повелению Вильгельма Завоевателя была проведена земельная перепись, названная Книгой Страшного суда. В Дирхэрсте находился приорат, принадлежавший аббатству Святого Дени. Остановившись там на ночь, он, возможно, сумеет узнать побольше о здешних делах. Время нынче тревожное, и местные жители наверняка держат ухо востро. Ради собственной безопасности им приходится быть в курсе того, что затевают их лорды.

Рассказывали, что замок Масардери был заложен, когда Вильгельм Завоеватель пожаловал эти земли Хэйскоту Масару, почти сразу после проведения переписи. Поначалу крепость была деревянной, и лишь со временем появились каменные укрепления, теперь, надо полагать, внушительные. Фарингдон был воздвигнут всего за несколько недель и попал в осаду прежде, чем его успели достроить. Наверняка там не было других оборонительных сооружений, кроме земляных валов и частокола, — их просто некогда было возвести. Едва ли Ива повезли в столь дальнюю и ненадежную цитадель. Да и Криклейд, независимо от прочности его стен, находился далековато от места похищения. Гринемстед, как ни крути, ближе всего.

— Что ж, — решил Кадфаэль, — перво-наперво отправлюсь в Дирхэрст, глядишь, там кое-что и разузнаю.

Ехал он, не останавливаясь на отдых, и намеревался продолжать путь до самой темноты. Монах не взял с собой никакой снеди и подкреплял свои силы тем, что распевал псалмы, сидя в седле. На несколько миль компанию ему составили купец с работником, тоже ехавшие верхом. Торговец всю дорогу тараторил без умолку, но у Кадфаэля в одно ухо влетало, а в другое вылетало. Время от времени монах кивал, давая понять, что заинтересован услышанным, но мысли его витали в долине Темзы. По приближении к Страффорду купец и слуга свернули в город, и Кадфаэль снова остался без попутчиков. Впрочем, встречные на дороге попадались частенько, и все они почтительно приветствовали бенедиктинского монаха. Путь был оживленным и относительно безопасным.

Уже смеркалось, когда Кадфаэль добрался до Эвешема, и тут внутри у него неожиданно похолодело. До сих пор он считал само собой разумеющимся, что вправе явиться в любую бенедиктинскую обитель и рассчитывать, что его примут как брата. Но ведь, нарушив обет повиновения, он сам лишил себя этого права. По существу, даже ряса ему более не принадлежала — разве что орден мог оставить ее из милости, дабы было чем прикрыть наготу.

Явившись в приорат, Кадфаэль попросил соломенный тюфяк и место в общей спальне странноприимного дома, пояснив, что ему не пристало пребывать среди братии, ибо на него наложена епитимья, каковая будет снята лишь по окончании покаянного паломничества. Это было близко к правде настолько, насколько он мог себе позволить. Брат — попечитель странноприимного дома, человек учтивый, ни возражать, ни задавать лишних вопросов не стал. Предложив новоприбывшему, если он хочет, исповедаться и причаститься, он ушел, а Кадфаэль отвел лошадь на конюшню, напоил, вычистил и задал ей корму. Вечерню и повечерие он отстоял в укромном уголке нефа, из которого, однако, был хорошо виден алтарь. От церкви он пока еще отлучен не был, но на протяжении всей службы ощущал гнетущую пустоту. Гнетущую физически, словно тяжкая ноша.

К полудню следующего дня Кадфаэль добрался до лесов, обступивших долину Глостера. Здесь, в центральных графствах Англии, леса были густы и богаты дичью. И где-то здесь, в этих щедрых охотничьих угодьях, Филипп Фицроберт устроил охоту на человека. Охоту, в результате которой Эрмина, отважная Эрмина, лишилась не только мужа, но и брата.

Монах оставил Тьюксбери по правую руку, направляясь в сторону Глостера самой прямой дорогой — той, по которой, надо полагать, недавно проехала императрица со свитой. Леса обрамляли широкие, ровные дороги. У поворота, в густых зарослях — так говорил гонец. Путешествие близилось к концу, и императрица, наверное, приказала ехать побыстрее, чтобы поспеть до темноты. Колонна растянулась, арьергард малость поотстал, и нападавшим, ударившим с обеих сторон, легко удалось отсечь и пленить одного человека. Где-то здесь все это и случилось, но за две ночи наверняка исчезли даже следы, оставленные конным отрядом. С южной стороны дороги сквозь деревья пробивался свет — за полоской леса показалась прогалина. Кто-то облюбовал это местечко, расчистил и раскорчевал для себя участок да здесь и поселился. В тени деревьев стояла окруженная дощатым забором хижина, а чуть поодаль виднелся хлев, откуда доносилось мычание коровы. Хозяин дома, ковырявшийся в земле, заслышав неторопливый цокот копыт, выпрямился и опасливо глянул на дорогу, крепко сжимая в руке лопату. При виде бенедиктинской рясы он облегченно вздохнул и, когда Кадфаэль подъехал примерно на дюжину ярдов, сердечно приветствовал его:

— Добрый день, брат.

— Да благословит Господь твои труды, — отозвался Кадфаэль и, повернув лошадь в просвет между деревьями, подъехал поближе.

Земледелец отложил лопату в сторону и отряхнул руки. Судя по всему, он был не прочь оторваться от своей работы да посудачить о том о сем с проезжим, благо тот монах, а стало быть, не опасен.

Коренастый, плотно сбитый мужчина с морщинистым, будто грецкий орех, загорелым лицом и острыми голубыми глазами, видимо, жил на своей заимке один — ни из хижины, ни из сада не доносилось человеческих голосов.

— Ты, я гляжу, живешь тут настоящим отшельником, — заметил Кадфаэль. — Неужто порой не тоскуешь без компании?

— Нет, брат, мне в одиночку милее. Ну а коли все-таки заскучаю, так у меня сын есть. Он женат и живет в Хардинге, всего-то в миле отсюда. То я к нему наведаюсь, то он ко мне, да и внучата меня по святым праздникам навещают. Так что я не совсем без компании, ну а на людях жить — это не по мне. А ты, брат, далеко ли путь держишь? Скоро ведь стемнеет?

— Небось в Дирхэрсте для меня найдется ночлег, — добродушно отозвался Кадфаэль. — А неужели, приятель, у тебя не бывает хлопот с теми молодцами, что тоже прячутся по лесам, но совсем по другой причине?

— Я живу трудом своих рук, — доверительно ответил поселянин, — и мой скромный достаток для разбойников не добыча. Тем паче по дороге частенько ездят люди, у которых есть чем поживиться. Да и вообще лиходеи нечасто здесь появляются — место-то для засады не самое лучшее.

— Это как поглядеть, — пробормотал Кадфаэль и внимательно посмотрел на собеседника. — А скажи-ка, приятель, слышал ты, как две ночи назад здесь проехала целая орава всадников? Примерно в то же время, что и сейчас, может, на часок попозже. Они в Глостер направлялись.

Селянин замялся, в его прищуренных глазах появилось настороженное выражение.

— Ну видел я, как они проехали, — сказал он наконец. — Разумный человек все примечать должен. Тогда я понятия не имел, кто это едет, а теперь знаю. То была императрица, та самая, которая чуть не стала нашей королевой. Она возвращалась из Ковентри с совета, что собирали лорды-епископы, к себе в Глостер. Но простому человеку вроде меня лучше держаться подальше что от ее юбок, что от мантии короля Стефана. Мое дело поглазеть, как такие важные особы проезжают мимо, да поблагодарить Господа, когда они проедут.

— А они спокойно проехали? — спросил Кадфаэль. — Не было ли какой сумятицы или свалки? Может, их кто потревожил? Не напали ли на них случаем из засады?

— Брат, — медленно проговорил поселянин, — что-то я в толк не возьму, тебе-то зачем это знать? Я, знаешь ли, не привык высовываться, когда мимо скачут вооруженные люди. Они меня не трогают, и я в их дела не лезу. Да, правда, не здесь, а чуть подальше — вот там, на дороге, — вроде была какая-то суматоха. Видеть я ничего не видел, а крики слышал. Да все и продолжалось-то считанные минуты. А потом кто-то галопом проскакал вдогонку тем всадникам, что уже успели уехать вперед. Через некоторое время появился другой верховой. Он тоже мчался сломя голову и по той же дороге, но назад. Вот и все. Коли ты об этом уже слышал, да и знаешь небось побольше меня, так зачем спрашиваешь?

— А на следующий день, — гнул свое Кадфаэль, — ты ведь наверняка наведался на то место, где была заваруха. Уверен, там еще оставались следы. Сколько было нападавших? И куда они потом удрали?

— Они дожидались в засаде долго и терпеливо. Разбились на две ватаги — одна с южной стороны дороги, а другая, поменьше, — с северной. Лошади потоптали дерн под деревьями. Было их, по моему разумению, никак не меньше дюжины. А когда они сделали свое дело — что за дело, я не знаю, и знать не хочу, — то соединились и все вместе помчались на юг напролом, сквозь кусты.

— На юг? — переспросил Кадфаэль.

— Точно. Причем галопом. Наверное, они здешние края знают, а не то не пустились бы во весь опор по лесу, когда уже почитай стемнело… И вот что, брат. Не будь на тебе рясы, я держал бы рот на замке, но коли уж выложил тебе все, как на духу, так уж и ты, будь добр, объясни — тебе что за дело до всех этих ночных происшествий?

Кадфаэль счел любопытство собеседника столь же уместным, как и свое собственное, и ответил напрямик:

— Насколько я понимаю, те самые люди, что напали из засады на арьергард императрицы, а потом ускакали на юг, захватили в плен одного паренька, моего знакомого. Этот малый ничего худого не сделал, однако случайно навлек на себя гнев Фицроберта. Моя задача найти его и вызволить.

— Поссорился с сыном Глостера, говоришь? Да, брат, не повезло твоему приятелю. В здешних краях он почитай всем заправляет. И я тебе так скажу, — в голосе хуторянина послышался страх, — сунуться в Масардери и встретиться с лордом Филиппом — это все одно что дернуть за бороду самого дьявола.

— В Масардери? Стало быть, он там?

— Так говорят. Там у него уже содержится пленник, а то и два. И ежели нынче к ним присоединился твой друг, то ты скорее живым вознесешься на небо, чем его оттуда вытянешь. Так что, брат, подумай хорошенько, прежде чем лезть в осиное гнездо.

— Спасибо за совет, приятель. Так я и сделаю. Дай Бог, чтобы никто не тревожил тебя в твоем уединении. Помолись за всех пленников и узников, глядишь, тем и внесешь свою лепту в облегчение их страданий.

В лесу между тем быстро сгущались сумерки, и монах решил, что, коли он хочет поспеть в Дирхэрст до ночи, ему следует поторопиться. Худо-бедно, а кое-что небесполезное он услышал. Итак, в этом замке содержится узник, а то и два. Да и сам Филипп обосновался там. Куда же ему, исполненному желчи и ненависти, жаждущему отмщения, везти пленника, как не в свое логово?

Кадфаэль уже поворачивал лошадь к лесу, когда спохватился — он чуть было не забыл задать еще один очень важный вопрос. Достав из-за пазухи пергаментный свиток, монах развернул его, расстелил на колене и показал копию печати.

— Видел ты когда-нибудь этот знак на знамени, щите или печати? Я пытаюсь узнать, кому он принадлежит.

Лесной житель внимательно присмотрелся и покачал головой:

— Гербы и девизы — это дело благородных, а я человек простой и ничего в этом не смыслю. Ну, может, разве помню, что намалевано на щитах и попонах у знатных лордов, живущих неподалеку. Но этого знака мне видеть не доводилось. Но не беда, ты ведь держишь путь в Дирхэрст, а в тамошней обители есть один брат, знающий гербы и девизы всех баронов и лордов в округе. Уж он-то тебе наверняка поможет.

Выехав из тени деревьев, Кадфаэль увидел темную полосу воды и раскинувшиеся по обе стороны заливные луга. Северн, та самая река, которая протекала через Шрусбери, здесь был вдвое шире и струил воды с какой-то угрюмой мощью. А среди деревьев, не особо далеко от воды, высилась матово-серебристая церковная колокольня старой саксонской постройки, приземистая и крепкая, как главная башня замка. По мере приближения храм приобретал отчетливые очертания, вырисовывалась линия нефа с апсидой на восточной оконечности. Древний храм, воздвигнутый несколько веков назад и пришедший в упадок, был восстановлен на пожертвования короля Эдуарда Исповедника и дарован им аббатству Святого Дени. Воспитанный в Нормандии, этот государь предпочитал все французское.

И вновь Кадфаэль поймал себя на том, что едва ли не с неохотой приближается к бенедиктинской обители. Долгие годы монастырь был его домом, но теперь он чувствовал, что потерял право стучаться в эти двери. Впрочем, и не постучаться не мог. Сейчас он должен был использовать все возможности, чтобы успешно выполнить задуманное, а оправдаться перед Богом и своей совестью будет время потом.

Плотный, добродушный, пышущий здоровьем привратник, впустивший Кадфаэля на монастырский двор, был полон гордости за свою обитель и рад возможности

похвастаться перед заезжим братом красотой приоратской церкви, которую продолжали отделывать и украшать. Вдоль стены апсиды стояли леса и был сложен облицовочный камень. Мастер-каменщик и двое его подручных как раз складывали инструменты — смеркалось, а в темноте много не наработаешь. Словоохотливый привратник взахлеб расписывал, как дивно будет выглядеть храм по завершении работ.

— Мы сейчас пристраиваем две новые часовни — одну с юга, а другую, точно такую же, с севера — чтобы красиво было. Главный каменщик — местный житель, наш прихожанин, и гордится тем, что украшает храм Божий. Он добрый человек, истинный христианин. Дает работу даже увечным, кого другой мастер нипочем не взял бы в подручные. Видишь того малого, что прихрамывает? Бедняга был ратником, но теперь какой из него вояка. Своему лорду он больше не нужен, а вот мастер Бернар взял его и не жалеет. Работает он усердно и споро.

Работник и впрямь тяжело припадал на левую ногу — не иначе как кость плохо срослась после перелома. С виду ему было лет тридцать. Хромота не лишила его подвижности и проворства, а большие, сильные руки выглядели хваткими и умелыми. Он почтительно отступил в сторону, давая пройти монахам, после чего прикрыл дерюгой штабель строевого леса и заковылял к воротам следом за мастером Бернаром.

Похоже, морозы здесь еще не ударили — разве что первые заморозки на почве, — иначе работы бы прервали, а недостроенные стены обложили дерном, вереском и соломой.

— Когда настанут холода, каменщикам тоже дела хватит, — не преминул заметить привратник. — Зайди-ка, брат, посмотри, что у нас внутри.

Изнутри приоратская церковь еще сохраняла все признаки саксонской постройки, нормандскими новшествами там и не пахло. Привратник не успокоился, пока не показал Кадфаэлю все достопримечательности своего храма, и лишь после этого передал гостя под опеку попечителя странноприимного дома, дабы тот предоставил ему постель и место в трапезной.

Перед повечерием Кадфаэль спросил про ученого собрата, сведущего в геральдике, отыскал его и показал свой пергамент.

Брат Ивин внимательно рассмотрел рисунок и покачал головой.

— Нет, эта эмблема мне не знакома. Но должен сказать, что в некоторых семьях помимо родовых гербов используют и личные символы. Видимо, это один из таких знаков, но я его никогда не видел.

Сам приор, а затем и остальные братья тоже взглянули на рисунок, но никто из них не смог сказать ничего обнадеживающего.

— Если владелец герба из наших краев, — подсказал брат Ивин, искренне стремившийся помочь гостю, — то тебе лучше порасспросить сельских жителей. В нашем графстве есть немало владельцев маноров из старых, но небогатых и не слишком известных семей. А как этот знак оказался у тебя?

— Я срисовал его с печати, найденной среди пожитков, оставшихся после покойного. Сама печать хранится у епископа Ковентри и будет возвращена владельцу, когда мы его найдем. — Кадфаэль скатал лист пергамента и перевязал веревочкой. — А он рано или поздно будет найден. Лорд-епископ твердо намерен добиться этого.

На повечерие он пришел с камнем на сердце, ибо чувствовал себя отверженным среди не подозревающих о его отступничестве братьев.

Однако торжественный чин богослужения несколько успокоил его. Отложив заботы и тревоги до завтрашнего дня, он улегся на свой тюфяк и через некоторое время уснул.

На следующий день, после мессы, когда строители, желая полностью использовать немногие оставшиеся до наступления морозов дни, приступили к работе, Кадфаэль вспомнил совет брата Ивина и решил показать свой рисунок мастеру Бернару и его подручным. Каменщиков приглашают не только в церкви и монастыри, но также в маноры и замки, к тому же они частенько используют личные клейма, а оттого, наверное, примечают и чужие.

Сам мастер, бросив взгляд на расстеленный на камне пергамент, покачал головой:

— Нет, этого я не знаю… — Он присмотрелся повнимательнее и повторил более уверенно: — …Точно не знаю, никогда не видел.

Два его работника, как раз в это время проносившие мимо груженые носилки, задержались и с естественным любопытством уставились на листок, заинтересовавший их хозяина. Затем хромой работник окинул Кадфаэля долгим взглядом, а когда монах поднял на него глаза, улыбнулся и пожал плечами.

— Стало быть, это не местный герб? — упавшим голосом спросил Кадфаэль.

— Я работал почитай во всех окрестных манорах, — ответил мастер, — но такой знак мне ни разу на глаза не попадался. — Он вновь покачал головой и поинтересовался: — А что, это очень важно?

— Думаю, что да. Ну ладно, где-нибудь кто-нибудь его все равно узнает.

Кадфаэль понимал, что здесь ему делать больше нечего, однако еще не только не решил, но даже не обдумал, что предпринять дальше. Судя по всему, Филипп засел в Масардери, куда, скорее всего, отвезли и Ива. Тем паче что, если верить поселянину, в этом замке уже томился по меньшей мере один узник. Кадфаэлю казалось более чем вероятным, что Филипп, с его страстной натурой, должен находиться там, куда влечет его ненависть. Он, безусловно, искренне считает Ива виновным. А что, если попробовать убедить его в обратном? При всей своей горячности Фицроберт умен, а стало быть, его можно урезонить.

Так и не придя к окончательному решению, монах отправился в церковь и, стоя в укромном уголке, прочел молитву. Он уже открыл глаза и собирался уходить, когда кто-то легонько потянул его за рукав.

— Брат…

Несмотря на свою хромоту, увечный работник подошел бесшумно, ибо был обут в потертые войлочные туфли. Его обветренное угрюмое лицо под густой шапкой каштановых волос было полно решимости.

— Брат, как я понял, ты хочешь узнать, кому принадлежит некая печать. Я видел рисунок…

— Хотел, — грустно признался Кадфаэль, — да, похоже, ничего у меня не вышло. Здесь мне никто не может помочь. Вот и твой хозяин сказал, что знать не знает такого знака.

— Так оно и есть, — промолвил подручный каменщика, — но зато я знаю.