Покоритель джунглей

Глава I

Последние фокусы Рам-Шудора. — Прибытие «Дианы» на Цейлон. — Встреча с Барбассоном. — Хитрость факира. — Уильям Браун предупрежден. — План Барбассона. — Приговор факиру. — Заклинатель и две пантеры. — Повешен.

«Диана» удачно и, главное, на удивление быстро добралась до места назначения. Уже через двое суток на закате солнца она подходила к Пуант-де-Галль, тогда как обычно на подобный переход требуется от пятидесяти до шестидесяти часов.

Получасом раньше шхуна могла бы войти в порт, но теперь Сердар и его спутники вынуждены были провести ночь в открытом море. Вход в гавань из-за многочисленных песчаных мелей закрывали каждый вечер в шесть часов по выстрелу из пушки.

Для тех, кто хорошо знал Сердара раньше, он был неузнаваем. Веселый, жизнерадостный, разговорчивый, Покоритель джунглей словно начал новую жизнь. Нариндра и Рама, всегда видевшие его мрачным, погруженным в себя, могли бы по праву удивиться столь разительной перемене, если бы не знали о горькой тайне его жизни, объяснявшей печаль в прошлом, если б не стали свидетелями недавних событий, вернувших другу семью и объяснявших радостное настроение Сердара.

Однако до успешной развязки было еще далеко, и хотя горизонт основательно расчистился, два верных друга видели на нем еще немало черных пятен, вызывавших их законное беспокойство в связи с новыми планами Сердара. Они опасались не за себя. Давно уже их преданность человеку, посвятившему себя борьбе за независимость Индии, подразумевала полное отречение от собственных интересов и даже жизни. Соображения личного свойства не влияли на опасения, которые друзьям по-прежнему внушало будущее.

Нариндра и Рама думали только о Сердаре, дышали только им, но к их нежности примешивалось беспокойство. В отличие от него они вовсе не пребывали в беззаботно-радужном настроении, ибо боялись, как бы дерзкий план, задуманный Сердаром, не провалился из-за каких-нибудь непредвиденных осложнений, как бы волею случая он не попал вновь в руки своего самого жестокого и беспощадного врага. Ненависть губернатора к Сердару должна была возрасти из-за мучений, перенесенных тем после трагической дуэли, едва не стоившей ему жизни.

Насколько возросли бы их опасения, если бы они подозревали, какую дьявольскую роль в происходящих событиях согласился играть подлый Рам-Шудор. Поддавшись собственному великодушию, обманутые негодяем, ловко сыгравшим свою роль, они вступились за него, когда скептик Барбассон начал было подозревать факира, но любой на их месте был бы введен в заблуждение. Ибо ни один факир, ни один индус не осмелился бы переступить через страшную клятву, это запрещали не только религиозные верования, но и кастовые традиции, понятия о чести, существовавшие в стране. На подобное клятвоотступничество был способен только туг, однако Нариндра и Рама не знали, что мнимый факир принадлежал к касте душителей. Власть клятвы над всеми индусами такова, что если бы Рам-Шудора попросили поклясться богиней Кали, он бы наотрез отказался. А если бы дал требуемую клятву, никакая сила на свете, даже месть всех его сообщников, не заставила бы его отступить от данного слова.

За редким исключением, примером которого являлись Рама и Нариндра, вопрос чести в Индии трактуется весьма своеобразно: человек считается порядочным или бесчестным в зависимости от данной им клятвы. Несмотря на то, что Рам-Шудору удалось обмануть обычно бдительных друзей, они испытывали к нему инстинктивное отвращение. Для них было большим облегчением то, что Сердар согласился взять факира с собой, а не оставил его в Нухурмуре. Они полагали, что соблазн был слишком велик, и боялись, как бы Рам-Шудор не раскрыл секрет их убежища и не выдал англичанам Сердара и Нана-Сахиба, прельстившись обещанной наградой. Теперь же они могли следить за всеми его действиями и пресечь их при малейшем подозрении.

Поразительно, но сейчас они вновь ошибались, ибо план Кишнайи был так хорошо задуман, что представлял собой обоюдоострое оружие. Если бы Рам-Шудора оставили в Нухурмуре, он выдал бы Нана-Сахиба. Находясь на «Диане», он готовился выдать Сердара. Нариндра и Рама предвидели лишь первую возможность. Что касается второй, их недоверие к факиру могло сыграть здесь свою положительную роль, тем более что оно резко возросло с тех пор, как они покинули Гоа. Если не считать худобы, Рам-Шудор вовсе не походил на факира. Эти люди, воспитывающиеся в пагодах в обществе браминов, приобретают определенные привычки, манеру поведения и речи, а их-то Нариндра и Рама не замечали у Рам-Шудора. Утром и вечером факиры всегда совершают предписанные религиозными правилами омовения. При восходе и закате солнца кладут поклоны Индре, богу света и огня. Три раза в день читают гимны «Веды» в честь предков и все свои поступки сопровождают стихами и заклинаниями, которые привлекают добрых духов и отгоняют злых. Ничего этого Рам-Шудор не исполнял и казался настолько чужд всех перечисленных обычаев, что на второй день путешествия у Рамы и Нариндры, естественно, возникли подозрения.

Для них было ясно, что Рам-Шудор — не факир, что к этой роли он был совершенно не готов, иначе добросовестно исполнял бы все обряды, чтобы усыпить их бдительность. Друзья пришли к такому заключению, понаблюдав за ним в течение суток: жизнь на борту судна не позволяла уединиться и избежать пристального взгляда окружающих.

Но если Рам-Шудор не факир, в чем не было теперь сомнения, если он выдал себя за факира, чтобы скрыть истинные намерения, кого он хотел обмануть и кем был направлен?

Таков был двойной вопрос, вставший перед Нариндрой и Рамой во второй вечер их плавания, когда, уединившись в своей каюте, они обменивались впечатлениями от прошедшего дня. На первый из них они ответили легко: на борту «Дианы» интересовать Рам-Шудора мог только Сердар. Человек, сыгравший такую роль в войне за независимость, прославившийся своими подвигами, имел немало ярых врагов, с ожесточением и ненавистью преследовавших его, и представлял несомненный интерес для предателя. Что касается второго вопроса, то, рассуждая логически, Нариндра и Рама пришли к заключению, которое, как станет ясно из последующих событий, оказалось абсолютно верным.

В Нухурмуре разоблаченный Рам-Шудор признался, что был агентом Кишнайи, оставалось только определить, на кого работал предводитель тугов. В сложившихся обстоятельствах единственной подходящей фигурой был сэр Уильям Браун, губернатор Цейлона, однажды уже воспользовавшийся услугами Кишнайи, чтобы захватить Сердара.

Горячность, с которой Рам-Шудор просил Сердара взять его с собой, выдавала его намерения. Накануне отъезда он мог выйти ночью через внутреннюю долину и встретиться с Кишнайей, который, выбирая между поимкой Наны и Покорителя джунглей, по личным соображениям предпочел последнего и поручил своему верному шпиону выдать Сердара Уильяму Брауну. Сам же он решил воспользоваться отъездом защитников Нухурмура и захватить принца.

Найдя ответ на поставленные вопросы, друзья договорились весь следующий день непрерывно наблюдать за Рам-Шудором, не привлекая его внимания. Они решили в любом случае предупредить Сердара и употребить все свое влияние, чтобы он согласился запереть мнимого факира и оставить его на борту в течение всего их пребывания на земле.

Друзья убедились в измене Рам-Щудора с помощью логических рассуждений, а также хорошо зная обычаи и нравы настоящих факиров. Но они понимали, что эти детали, важные для них, вовсе не были основательными доводами для великодушного Сердара, тем более что два дня тому назад они сами поручились перед ним за факира, и с тех пор не произошло ничего, что могло бы заставить Покорителя джунглей изменить свое мнение. Им нужны были явные, очевидные доказательства предательства, они знали, что без этого им не убедить Сердара. Между тем Рам-Шудору было довольно переброситься словом с одним из многочисленных макуа, которые в порту Пуант-де-Галль окружают на пирогах прибывающие суда, чтобы через пять минут сэр Уильям Браун был предупрежден. Будучи индусами, Нариндра и Рама знали, с какой легкостью туземцы общаются между собой, несмотря на самый строгий надзор.

Но как добыть нужные доказательства? Они решили употребить на это весь свой ум, всю изобретательность.

Впереди у них был целый день, за это время можно было сделать многое. Даже если бы Барбассон не поспел вовремя, Сердара хранила его счастливая звезда. Проницательность и чутье Нариндры и Рамы должны были вновь спасти его.

На следующий день вечером, когда с «Дианы» уже были видны вершины Курунгалы и Адамова пика, Нариндра, прогуливаясь по палубе, быстро сказал Раме:

— Я нашел способ, как разоблачить Рам-Шудора. Но для того, чтобы мой план удался, мы не должны сегодня вечером войти в порт.

— Я это устрою, — ответил Рама, — стоит только сказать словечко моему брату. Он уменьшит скорость, но так, чтобы Сердар ничего не заметил, мы опоздаем и вынуждены будем провести ночь в открытом море.

— Предупреди же его и давай впредь говорить только о посторонних вещах, мне кажется, Рам-Шудор что-то подозревает. Он не сводит с нас глаз и прислушивается к нашим разговорам.

Шпион тугов, хотя и продолжал играть с пантерами на палубе — в планах Сердара он и его животные должны были сыграть важную роль, — действительно казался озабоченным. Заметил ли он, что за ним следят? Догадаться было невозможно, но время от времени он бросал на индусов хищные взгляды, и лицо его странно подергивалось. Быть может, он боялся потерпеть неудачу в самый последний момент?

Когда негодяя разоблачили в первый раз, ему удалось спастись только благодаря своему хладнокровию и комедии, неоднократно разыгранной им перед хитрецом Кишнайей, отличавшимся крайней предусмотрительностью. Но если бы он попался во второй раз, Рам-Шудор чувствовал, что ему не избежать заслуженной кары.

Одна вещь возбуждала его любопытство. После отплытия из Гоа Рама-Модели под предлогом, что хочет развлечься и вспомнить свое прежнее ремесло заклинателя, не упускал ни единой возможности, чтобы подчинить себе обеих пантер, и, как ни странно, за два дня приобрел над животными такую власть, что стоило ему взглянуть на них и заговорить с ними кратко и повелительно, они, казалось, забывали о хозяине и слушались только Раму, совершенно их околдовавшего.

Негодяй между тем принял все меры предосторожности, чтобы до последней минуты никто ничего не подозревал, чтобы он казался совершенно непричастным к готовящемуся событию. Он должен был только передать губернатору Цейлона пальмовый лист от Кишнайи, на котором самый опытный глаз не смог бы обнаружить никаких знаков. С этой стороны ему нечего было опасаться, лист не мог служить против него уликой. Передать же его было проще простого. Пока суда ждут разрешения санитарной комиссии на свободный вход в порт, вокруг них тучами вьются туземцы, приезжающие на пирогах и предлагающие свежие продукты, сувениры, попугаев, обезьян. Если вручить одному из них пальмовый лист, добавив магическое «для губернатора», через десять минут послание будет у того в руках. Рам-Шудор не подозревал, что этот простой способ передачи не ускользнул от проницательного взора обоих индусов, и полагал, что и в данном случае безопасность его обеспечена.

Он был крайне раздосадован, когда увидел, что придется ночевать в открытом море. Психологически это легко объяснить — как только в душу его закрался страх, он начал постоянно расти, доставляя Рам-Шудору невыразимые мучения, с паническим ужасом он думал о том, что ему предстоит провести на борту «Дианы» еще одну ночь. Инстинктивно он чувствовал, что происходит что-то, не предвещающее ему ничего хорошего.

Когда «Диана», обогнув восточную оконечность острова, подошла к Пуант-де-Галль, выстрел из пушки, запрещающий вход в гавань, прозвучал двадцать минут тому назад. Поэтому шхуна встала на якорь в пяти-шести кабельтовых от очаровательной маленькой яхты.

Вдалеке был виден китайский пакетбот, похожий на огромного азиатского мастодонта, изрыгавший клубы дыма. Он прошел мимо двух вставших на якорь кораблей и почти загородил вход в гавань, чтобы завтра войти туда первым. Пакетботы обслуживают обычно специальные лоцманы, которые остаются на борту и тем самым экономят время, избавляя суда от опозданий. На сей раз опоздать должна была «Диана», которая, не имея лоцмана, могла войти в порт, только следуя за пакетботом и маленькой яхтой, прибывшей незадолго до нее. Учитывая выполнение необходимых формальностей, ждать пришлось бы часа три-четыре. Несчастный Рам-Шудор, оценив все неблагоприятные обстоятельства, отдал бы десять лет жизни, только бы поскорее очутиться под великолепными пальмами, окаймлявшими берег. Будь здесь Барбассон, провансалец не преминул бы произнести маленькую речь о предчувствиях, что, конечно, не уменьшило бы тревогу факира. В случае непредвиденных событий Рам-Шудор рассчитывал, что его защитят пантеры, он специально дрессировал их для этого и был уверен, что в час опасности они не подведут. Мысль эта несколько успокоила предателя, и с кажущимся смирением он стал ждать дальнейшего развития событий.

После того как «Диана» бросила якорь со всеми предосторожностями, которые необходимы в этих морях, где часты ураганы, Сердар и его товарищи, стоя на корме, с любопытством рассматривали необычный маленький корабль, неподалеку от которого они остановились. Никогда они не видели, чтобы столь изящное и легкое судно с высокой оснасткой пускалось в плавание по этим опасным водам.

— Это прогулочная яхта, — заметил Сердар. — Она, несомненно, принадлежит какому-нибудь богатому англичанину, который на такой скорлупе совершает кругосветное путешествие. Только им могут прийти в голову подобные фантазии. — И взяв небрежно подзорную трубу, он навел ее на яхту. Едва бросив взгляд на судно, он изумленно вскрикнул.

— Что такое? — одновременно спросили Нариндра и Рама с беспокойством.

— Не может быть! — воскликнул Сердар, как бы обращаясь к самому себе. Он снова взглянул в трубу и прошептал: — Странно, какое сходство! Да нет же, это он! Слушайте, я брежу, это физически невозможно, ведь яхта была здесь раньше нас…

— Бога ради, Сердар, что все это значит? — спросил Рама.

— Посмотри! — ответил Сердар, передавая ему подзорную трубу.

— Барбассон! — тут же воскликнул заклинатель.

— Как Барбассон? — рассмеялся Нариндра. — Он что же, прилетел на воздушном шаре?

— Молчите! — строго сказал Рама. — В Нухурмуре, должно быть, случилось что-то непредвиденное, быть может, какая-нибудь трагедия. Будем говорить тише, мы здесь не одни.

Заклинатель еще раз навел трубу на яхту.

— Это действительно Барбассон, — с уверенностью сказал он, — посмотри сам.

И протянул трубу Нариндре, сгоравшему от нетерпения. С его губ слетело то же имя.

— Барбассон! Да, это Барбассон.

Все трое переглянулись в полном изумлении, не зная, что думать, что сказать.

Сердар решил проверить себя еще раз, но на палубе яхты уже никого не было.

— Довольно! — сказал он друзьям. — Это обман зрения, вызванный поразительным сходством, признаюсь, но Барбассон физически не может здесь быть, вот что самое главное.

— Это Барбассон, Сердар, — возразил Рама. — Я узнал его одежду и даже шляпу. Случайное сходство не может сопровождаться таким совпадением.

— Но подумай сам, — продолжал Сердар, — мы не потеряли в пути ни минуты. «Диана» — самое быстроходное судно в этих морях, она может обогнать любой пакетбот. Мы приплываем сюда, и Барбассон, которого мы оставили в постели, невозмутимый, благодушный Барбассон, который больше всего ценит покой и спит допоздна, поджидает нас на корабле, прибывшем сюда раньше нас? Будет вам! Есть факты, спорить с которыми бесполезно.

— Что же делать, Сердар? Мои глаза говорят мне: это Барбассон, а разум добавляет: в Нухурмуре произошла какая-то страшная драма. Наш товарищ бросился за нами в погоню, чтобы предупредить нас, в Гоа он нашел корабль, который сумел обогнать «Диану».

— Это совершенно неправдоподобно, мой бедный Рама.

— Смотрите, он снова появился на палубе. Не сводите с него подзорной трубы, если это он, он подаст какой-нибудь знак.

— Неисправимый ты резонер. Если он гнался за нами, чтобы сообщить что-то важное, почему же его до сих пор нет на «Диане»? Он давным-давно мог подойти к нам на шлюпке.

— На это нечего возразить, — заметил поколебленный в своей уверенности Нариндра.

— Это Барбассон! — с нажимом сказал Рама. — Мне совершенно ясно, что он ждет наступления ночи, чтобы приблизиться к нам.

Сердар для вида снова навел на яхту подзорную трубу.

В то же мгновение оба индуса увидели, как он слегка побледнел. Они еще не успели задать ему вопрос, как Покоритель джунглей, страшно взволнованный, сказал тихо:

— Это Барбассон! Наши подзорные трубы встретились. Узнав меня, он трижды поднес палец к губам, словно говоря: молчание! Затем протянул руку в направлении заходящего солнца. Я понял это так: как только наступит ночь, мы увидимся. Ты прав, Рама, в Нухурмуре произошло что-то страшное.

— Или может произойти здесь!

— Что ты имеешь в виду?

— Подождем до вечера, объяснять слишком долго, не обошлось бы без восклицаний, удивлений, разоблачений, довольно уже было подобных сцен. Нариндра меня понимает.

— Ты говоришь загадками.

— Нет! Вы знаете, Сердар, до какой степени мы вам преданы, поверьте же нам, подождите несколько минут, несколько мгновений, солнце сейчас сядет. Мы хотим объясниться в присутствии Барбассона. Я почему-то думаю, что при нем нам будет гораздо легче все рассказать вам.

— Тем не менее…

— Вы настаиваете? Будь по-вашему! Мы все скажем, но прежде окажите нам одну любезность.

— Какую?

— Мы должны предупредить вас, что заговорим лишь при одном условии.

— Боже, какая торжественность! — улыбнулся Сердар, несмотря на волнение. — Давайте говорите!

— Хорошо! Немедленно прикажите, не требуя объяснений, чтобы Рам-Шудора посадили на цепь и заперли в трюме.

— Я не могу этого сделать, не зная причин вашей просьбы, — ответил Покоритель джунглей, чье удивление непрестанно росло.

— Ладно! Подождем прибытия Барбассона.

Сердар больше не настаивал, он знал, что его друзья будут молчать. Он оставил их одних, надо было отдать распоряжения на ночь и зажечь сигнальные огни. Эта мера предосторожности, помогающая избежать столкновений, необходима, особенно на стоянке.

Затем Покоритель джунглей поднялся на мостик, чтобы скоротать время и разобраться в происшедшем. Он не мог объяснить себе просьбу, с которой обратились к нему Рама и Нариндра. Она настолько шла вразрез с их прежним поведением, когда они взяли Рам-Шудора под защиту, что Сердар воспринял ее как уловку для того, чтобы прекратить разговор. С момента их отъезда Рам-Шудор не сделал ничего, что могло бы оправдать эту суровую меру. К тому же в плане Сердара факиру отводилась активная роль, если бы он исчез, пришлось бы все круто менять — словом, там будет видно! Необъяснимое присутствие Барбассона, его таинственное поведение — все это до такой степени возбуждало любопытство, что обычные заботы помимо воли отходили на второй план.

Сердар не терял из виду маленькую яхту и в наступившей темноте различил отделившуюся от нее черную точку, направлявшуюся к «Диане». Через некоторое время к шхуне причалила лодка, и Барбассон, завернутый в морской плащ с капюшоном так, что его нельзя было узнать, проворно поднялся на борт.

— Спустимся в вашу каюту, — быстро сказал он Сердару. — Никто на борту, кроме Нариндры и Рамы, не должен знать, что я здесь, и, самое главное, никто не должен слышать, что я вам скажу.

Дрожа от волнения, Покоритель джунглей повел моряка в свои апартаменты, находившиеся на нижней палубе, где никто не мог их подслушать, не попав на глаза рулевому, наблюдавшему за компасом.

За ними последовали Нариндра и Рама. Как только закрыли дверь, Сердар, не выдержав, схватил провансальца за руки и воскликнул:

— Во имя неба, мой дорогой Барбассон, что случилось? Ничего от меня не скрывайте!

— В Нухурмуре произошли ужасные события, но еще страшнее те, что могут произойти здесь. Прежде, чем я скажу хоть слово, знайте, что речь идет о вашей жизни, не спорьте, не просите объяснений, вы все узнаете… Прежде всего немедленно арестуйте Рам-Шудора!

Услышав эти слова, которые Барбассон выпалил, не переводя дыхания, Рама и Нариндра с криком бросились к двери, но уже на пороге они вдруг остановились, подумав, что только Сердар… И ждали, тяжело дыша.

— Да идите же! — крикнул им Барбассон. — Нельзя допустить, чтобы он мог общаться с кем-нибудь.

— Идите! — сказал Сердар, который понял, что смутило их и заставило остановиться. — Скажите, что приказ исходит от меня.

Индусы вышли и направились к носу, где, как они знали, можно было встретить мнимого факира.

— Спокойно и, самое главное, без драки, Нариндра! — сказал Рама. — Будем действовать хитростью.

— Рам-Шудор, — обратился Рама к факиру, который спокойно курил, опершись на перила, — капитан требует, чтобы сегодня ночью все сидели в своих каютах.

— Хорошо, сейчас иду, — ответил туземец.

Едва он вошел в каюту, как Нариндра задвинул внешний замок двери, а у входа поставил матроса, приказав ему следить за тем, чтобы Рам-Шудор не мог выйти.

Покончив с этим делом, они поспешили вернуться к друзьям, рассказав им вкратце, с каким равнодушием Рам-Шудор дал себя запереть.

Увы, предосторожность их была бесполезной — Рам-Шудор выполнил порученную ему миссию. Они промешкали! Барбассон должен был отдать приказ об аресте факира, едва поднявшись на борт «Дианы».

Как только за Сердаром и его товарищами закрылась дверь, человек, прятавшийся за грот-мачтой, поспешно спустился по лестнице и, вручив одному из матросов со шлюпки Барбассона пальмовый лист, сказал:

— Греби быстрее. Это для губернатора Цейлона — речь идет о твоей жизни… Приказ капитана!

Этим человеком был… Рам-Шудор. Затем в два прыжка, словно кошка, он поднялся на палубу и отправился на противоположную сторону шхуны, где его и нашли Нариндра и Рама.

Пока индусы запирали его в каюте, шлюпка отчалила от «Дианы» и понеслась по волнам, унося с собой страшное послание, предназначенное губернатору, сэру Уильяму Брауну…

В каюте Сердара друзья долго беседовали о событиях, происшедших в Нухурмуре. Печальный конец Барнетта вызвал у всех слезы, и бедный Барбассон, рассказывая о случившемся, вновь с болью пережил все перипетии ужасной драмы.

Когда первое волнение улеглось, друзья приступили к обсуждению плана действий. Было единодушно решено, что этой же ночью Рам-Шудор должен понести заслуженное наказание за все свои многочисленные преступления. Сердар хотел просто застрелить его, но Барбассон потребовал для приговоренного казни более страшной, хотя и быстрой.

— Надо привязать ему к ногам ядро и бросить живым в воду! — предложил провансалец.

— Будем гуманны, — взмолился Сердар, — не станем вести себя, словно дикари.

— Этот мерзавец побеспокоился бы о гуманности, если бы его зловещие планы осуществились?

Нариндра и Рама присоединились к Барбассон у, и Сердар не стал спорить, рассчитывая вмешаться в последний момент как командир корабля.

Разговор продолжался долго. Прошло уже два часа, и Сердар принялся излагать Барбассону ловкий план, который позволил бы им тихо и спокойно захватить сэра Уильяма Брауна, ибо они не могли рассчитывать на то, что им удастся похитить его силой. Вдруг раздался легкий стук в дверь. Это был брат Рамы, который пришел предупредить Барбассона, что его хочет видеть хозяин лодки.

— Пусть войдет! — сказал провансалец.

Сива-Томби из скромности удалился, впустив в каюту моряка.

— Капитан, — сказал матрос, — вот что мне приказал передать вам губернатор Цейлона.

Бели бы в эту минуту в каюте грянул гром, и то присутствующие были бы поражены меньше. Быстрота и находчивость южанина спасли положение.

— Давай сюда письмо и можешь быть свободен, — коротко приказал Барбассон, матрос немедленно повиновался.

— Вы состоите в переписке с губернатором? — заикаясь, пробормотал Сердар.

Нариндра и Рама изумленно и недоверчиво смотрели на Барбассона.

Барбассон, прочитав письмо и все поняв, воскликнул, бледный от бешенства:

— О! Я задушу его собственными руками! Никогда я еще не видел таких коварных негодяев!

— В конце концов, что все это значит? — спросил Рама почти повелительным тоном.

— Это означает, черт побери, — воскликнул провансалец вне себя от гнева, — что мы тупицы, идиоты, ничтожества, нас разбили наголову! Как всегда, мы побеждены этими мерзавцами! Вот, читайте, нам остается только поднять якорь и бежать, к счастью, это мы еще можем сделать.

Рама прочел письмо вслух. Губернатор даже не дал себе труда зашифровать послание, оно было написано по-тамильски, вероятно, одним из его секретарей:

— Значит, мерзавца предупредили! — воскликнул Сердар, сжимая кулаки, глаза его налились кровью. — Но кто же? Во имя неба, кто же?!

— Не ломайте голову, Сердар, — вмешался Рама, — все объясняется теперь само собой. Пока Барбассон просил вас арестовать Рам-Шудора, молодец не терял времени даром и передал письмо Кишнайи через хозяина лодки, которая привезла нашего друга.

— Неужели?

— Не может быть никаких сомнений, ведь ответ доставил хозяин лодки.

— О, эти люди большие искусники, до чего же досадно, что они обвели нас вокруг пальца! — заметил Барбассон, немного успокоившись.

— Какой демон преследует нас, разрушая все мои планы? Что ж, бороться с судьбой бессмысленно. Надо мной тяготеет проклятье! Через две недели приезжает моя сестра. Я так мечтал представить ей доказательства моей невиновности!

— Она никогда в ней не сомневалась, равно как и мы, — мягко сказал Рама. — Вы для нас самый честный и благородный из людей.

— Я знаю, и уважение тех, кого я люблю, всегда служило мне поддержкой в жизни. Но ты должен понять мое отчаяние, Рама. Час справедливости убегает от меня, словно неуловимый мираж. С того дня, как я обрел нежно любимую сестру и почувствовал, что ее сердце бьется в такт с моим, с того самого дня я захотел стать достойным ее в глазах общества. Военный суд оклеветал меня, и лишь военный суд может восстановить мою честь. Как только я подумаю, что доказательства здесь, в двух шагах от меня, а я не могу заставить негодяя, который ими обладает, вернуть их мне!..

— А вы никогда не пробовали договориться с ним по-хорошему? — спросил Нариндра.

— Это невозможно, доказательства моей невиновности должны погубить его. Чин генерала, место в Палате лордов, губернаторство на Цейлоне, многочисленные награды — он потеряет все. Приговор, который оправдает меня, его обесчестит, потому что меня судили за преступление, которое совершил он, сумев обвинить меня с помощью сообщника. Друзья мои! Друзья мои! Как я несчастен! — и бедный изгнанник разразился рыданиями.

Нариндра и Рама, сопереживая Сердару, испытывали ту же душераздирающую боль, в их глазах стояли слезы.

— Черт побери! До чего же мне скверно, когда я вижу, как убивается этот славный малый, — пробормотал сквозь зубы Барбассон, обращаясь к самому себе. — Ну, Барбассон, сын мой, самое время распустить паруса и призвать на помощь твое неистощимое воображение… Поразмыслим немного. Стой, стой! По-моему, это не так уж глупо… Спокойно, не будем торопиться… Осуществимо ли это? А почему бы и нет? Право слово, надо изложить суть дела.

Прервав свой внутренний монолог, Барбассон обратился к Покорителю джунглей:

— Послушайте, Сердар! Клянусь Барбассоном, вы сокрушаетесь по пустякам. Мне-то кажется, что положение наше куда лучше, чем раньше…

При этих словах трое мужчин живо подняли головы и со жгучим любопытством посмотрели на своего собеседника. Зная гибкость, подвижность его ума, они приготовились слушать с удвоенным вниманием.

— Да, мои добрые друзья, — продолжал Барбассон, польщенный интересом, с которым были встречены его слова, — мы отчаиваемся, тогда как, напротив, нам следовало бы радоваться. А ну-ка, последите за ходом моих мыслей.

Сердар впитывал его слова. Барбассон продолжал:

— Мне неизвестен план нашего друга Сердара, но, я думаю, у него не было намерения дать сражение флоту и гарнизону, которыми командует Уильям Браун. Значит, он должен был заменить недостающую ему силу хитростью. Сейчас вы увидите, могут ли наши планы сочетаться. Вы говорите, что наш враг настороже, но он настороже в ожидании открытой атаки. Полагаю, что и до предательства этого негодяя Рам-Шудора вы не собирались сказать: «Добрый день, господин губернатор, приглашаю вас поболтать со мной на моей шхуне «Диана». Это я, ваш заклятый враг, вы меня узнали?» Полагаю, что, переодевшись, вы собирались схватить его, связать и доставить на борт со всеми почестями, приличествующими его сану. Вот я и спрашиваю: а кто мешает нам сделать то же самое сегодня? О прибытии «Дианы» известно, и она не может войти в порт. Черт побери, дайте распоряжение Сива-Томби, пусть он два-три раза пройдет перед входом в гавань с Рам-Шудором, болтающимся на рее. Когда губернатор, приняв повешенного за Кишнайю, поймет, что его не просто провели, что его к тому же презирают, он отдаст приказ своему броненосцу преследовать шхуну. Она легко уйдет от него и потихонечку завлечет его подальше отсюда. В это время, пока любезный Уильям Браун будет думать, что мы на борту «Дианы», спокойно войдем в порт на славном маленьком «Радже», куда и перейдем сегодня ночью. Корабль португальский, все бумаги у меня в порядке. Имя владельца на всякий случай было не проставлено, я вписал туда свое, так что теперь яхта принадлежит дону Жозе-Эммануэлю — в этой стране у каждого вереница имен — Энрико-Жоакину Васко де Барбассонто-и-Карваял, богатому португальскому дворянину, путешествующему ради собственного удовольствия, и все! Если ваш план, Сердар, хорош, то, черт побери, мы его осуществим! А если нет…

Он не мог договорить, Сердар бросился к моряку и, порывисто обняв его, назвал своим спасителем.

— Да, — сказал ему Сердар, — вы спасаете мне жизнь, давая возможность восстановить мою честь. Исчезновение одного из действующих лиц, Рам-Шудора, вносит некоторые изменения в мой план, но в целом он тот же, и выполнить его будет еще легче.

Нариндра и Рама рассыпались в поздравлениях Барбассону.

— Раз все устроилось к лучшему, — сказал провансалец, — не будем терять времени на пустые разговоры. Надо спешить, до утра у нас остается всего два часа. Послушайте меня, надо немедленно, без проволочек повесить Рам-Шудора.

— Следует хотя бы выслушать его, — ответил Сердар.

— Зачем? В подобных случаях я восхищаюсь англичанами: если им случается поймать разбойника или даже честного человека, который им мешает, они тут же отправляют его танцевать на верхушку талей, и не о чем больше толковать. К чему нам выслушивать кучу лжи? Если бы меня послушали в Нухурмуре, мой бедный Барнетт был бы жив. Не будь Рам-Шудора, вы взяли бы с собой Сами, оставить пещеры без охраны было бы нельзя, и мы бы не поехали ловить рыбу… Вы видите взаимосвязь событий. Если вам его жаль, позвольте мне заняться этим дельцем, я все беру на себя.

Сердар хотел было настоять на своем, но на сей раз Нариндра и Рама энергично восстали против него. Индусы знали, что если негодяю удастся затронуть чувствительную струнку в сердце Сердара, Покоритель джунглей, лишив факира возможности приносить вред, вновь дарует ему жизнь.

— Нет, Сердар, — решительно сказал Рама. — Конечно, если заковать туга и бросить его в трюм, он не сможет помешать осуществлению ваших планов, и вы хотите убедить нас с помощью этого довода. Но кто даст гарантию, что он не убежит снова, будучи дьявольски хитер? Ведь если бы провидение не надоумило губернатора написать ответ, мы бы неминуемо погибли. Поймите наконец, что в данном случае милосердие — уже не гуманность, а слабость.

Бедный Сердар все еще колебался. Он так высоко ставил человеческую жизнь, что никак не мог решиться хладнокровно оборвать ее.

— Сердар, — вдруг торжественно произнес Барбассон, — в Гоа есть один славный человек, который доверил мне жизнь двенадцати моряков. Если вам нужна моя жизнь, только скажите, но их жизнью я жертвовать не вправе. Если туг через пять минут не будет повешен, клянусь своим именем, я снимаюсь с якоря и плыву вместе с ними обратно.

— Делайте что хотите! — ответил побежденный Сердар. — Но не будьте слишком жестоки.

— Не волнуйтесь, — прибавил провансалец, — никто лучше меня не умеет делать скользящую петлю.

Он подал быстрый знак индусам, и все трое поспешно вышли из каюты. Через две минуты Рам-Шудора с крепко связанными за спиной руками привели на палубу. Негодяй был мертвенно-бледен, но старался держаться и бросал вокруг злобные взгляды.

Друзья условились больше не разговаривать с ним, четверо матросов с примкнутыми штыками окружали его.

— Зачем меня связали, что вам от меня нужно? — спросил негодяй с суровым видом.

Никто не ответил.

Взглянув на Барбассона, вдохновенно приготовлявшего скользящую петлю, туг, едва сдерживая ярость, воскликнул:

— Вы хотите убить меня, но вас всех тоже повесят!

Барбассон и ухом не повел.

— Слышишь, ты, — бросил ему пленник, — повесят! Повесят! Повесят!

Провансалец не выдержал.

— А вот и нет! Ошибаешься, Шудорчик! Я не хочу, чтобы ты унес с собой в мир иной сладкую надежду на отмщение. Ты имеешь в виду твоего друга губернатора Цейлона? Надо тебе сказать, что он допустил большую глупость, ответив тебе. Разумеется, хозяин лодки принес письмо мне. Так что, мой Шудорчик, как говорится, за ученого двух неученых дают. Не пройдет и пары дней, как твой приятель будет в наших руках. И если он вздумает хитрить — взгляни, как ловко я мастерю галстуки из пеньки, — я и ему надену похожий. Ну-ка, посмотрим, подходит ли тебе этот…

В ту минуту, когда Барбассон хотел было набросить петлю на шею Рам-Шудора, тот ударом головы опрокинул одного из матросов, гигантским прыжком выскочил за круг сомкнутых штыков и тут же крикнул:

— Ко мне, Нера! Ко мне, Сита!

Услышав этот отчаянный зов, обе пантеры примчались с нижней палубы и, дрожа, бросились к хозяину.

— Защитите меня, добрые мои звери! — крикнул Рам-Шудор. — Защитите меня!

Страшные кошки, вытянув вперед лапы, сверкая глазами и раздувая ноздри, готовы были броситься на каждого, кто осмелился бы подойти к Рам-Шудору. Все произошло так быстро, что крышку люка, через который выскочили животные, не успели задраить.

— Ну, теперь подходите, храбрецы, — орал туг, — подходите, нас всего трое против вас всех!

Весь экипаж тут же схватился за оружие, и на пантер было направлено двадцать карабинов.

— Стойте! Не стреляйте! — крикнул Рама, храбро бросившись вперед.

— Ах, вот один! Вперед, вперед! — вопил по-тамильски Рам-Шудор.

Пантеры присели, застыв на гибких лапах, готовые к прыжку.

Рама стоял, полусогнувшись, вытянув руки, и пристально смотрел на зверей, не пытаясь уклониться от столкновения. Все присутствующие, затаив дыхание, ждали, что произойдет. Услышав шум, Сердар поднялся на палубу и следил за сценой с лихорадочным беспокойством.

На повторные приказы хозяина пантеры глухо рычали, нервничали, но оставались на месте. Кто же должен был победить, заклинатель или человек, который вырастил зверей?

Рам-Шудор напрасно умолял, просил, кричал. Рама стоял неподвижно, сконцентрировав во взгляде всю силу своего существа, из глаз его вылетали искры, которые, казалось, проникали в мозг хищников, очаровывая их и парализуя волю.

Постепенно под влиянием этого магического взгляда возбуждение хищников улеглось, и, к изумлению всех свидетелей этой сцены и самого Рам-Шудора, они, повизгивая, подползли и улеглись у ног Рамы.

Заклинатель победил дрессировщика.

Несколько мгновений спустя туг искупил свои преступления.

Глава II

Яхта входит в порт Пуант-де-Галль. — «Королева Виктория» преследует «Диану». — Дон Жозе-Эммануэль-Энрико-Жоакин Васко де Барбассонто-и-Карваял, герцог Лас-Мартигас. — Ловкая мистификация. — Приглашение на праздник. — Прибытие заговорщиков в Канди. — Ужин. — Барбассон играет роль джентльмена.

Время близилось к рассвету, и наши друзья, отдав необходимые распоряжения Сива-Томби, на которого они могли целиком положиться, поспешно перебрались на борт «Раджи».

На заре маленький корабль вошел в гавань вслед за пакетботом и после посещения санитарной комиссии получил пропуск со следующими пометками:

Сердар и его спутники вошли в порт Пуант-де-Галль. Бросив якорь почти у самой набережной, ибо осадка судна была небольшой, они заметили, что на борту броненосца «Королева Виктория», готовящегося выйти в море, царило необычайное оживление. Да и весь город был взволнован чрезвычайным происшествием: с восходом солнца какое-то неизвестное судно крейсировало у входа в гавань, на его талях, соединенных с реей брам-стеньги, болтался труп, и губернатор отдал «Королеве Виктории» приказ отправиться за ним в погоню. По случайности со вчерашнего дня корабль был под парами, и ему потребовалось всего несколько минут, чтобы сняться с якоря. Обитатели города, солдаты и офицеры гарнизона усыпали террасы домов и возвышенности побережья, чтобы присутствовать при этой волнующей погоне.

Все было, как в тот день, когда Сердар и Нариндра вместе с бедным Барнеттом шли на казнь: огромную террасу губернаторского особняка, несмотря на раннее утро, заполнили дамы и высшие чиновники, присутствовал весь гарнизонный штаб с сэром Уильямом Брауном во главе.

Поимка разбойника и его последующее наказание воспринимались как развлечение, как праздник. Капитану «Королевы Виктории» губернатор сказал:

— Вы знаете, что в море вы сами имеете право вершить суд, поэтому, господин командор, я надеюсь, вы не заставите нас заниматься этими мерзавцами.

— Не пройдет и часа, господин губернатор, как они будут связками болтаться у меня на реях.

Через час оба корабля исчезли в западном направлении, но к вечеру «Королева Виктория» все еще не вернулась.

Барбассон оставил у губернатора свою визитную карточку, как это принято у благородных иностранцев. Один туземный художник на скорую руку выгравировал ему карточки, они были сделаны на великолепном картоне длиной в десять сантиметров, украшала их герцогская корона. Еще немного, и Барбассон сделался бы принцем. Дон Жозе-Эммануэль-Энрико-Жоакин Васко де Барбассонто-и-Карваял, герцог Лас-Мартигас, пэр королевства.

— Ле Мартиг, — объяснил друзьям Барбассон, — это маленькая деревушка в окрестностях Марселя, где я воспитывался у кормилицы. Видите, мой титул восходит к раннему детству.

В ответ на визитную карточку губернатор пригласил благородного герцога Лас-Мартигас на праздник, который он устраивал в Канди через два дня.

— Передайте Его Превосходительству, что я с удовольствием принимаю его любезное приглашение, — ответил Барбассон адъютанту сэра Уильяма, который лично явился пригласить герцога на праздник.

— Вы, должно быть, ответили не подумав, — сказал ему Сердар после ухода офицера, — ведь именно в эту ночь, после окончания праздника… Разве что вы отказываетесь присоединиться к нам!

— Напротив, Сердар… Признаюсь, что хотя я и не такой утонченный гурман, как бедняга Барнетт, но с удовольствием поприсутствую на обеде у Его Превосходительства. Англичане знают толк в устройстве званых обедов, и, ей-богу, это случай нанести противнику урон. Что до нашего дела, не беспокойтесь, я сумею улизнуть и присоединиться к вам в назначенное время.

На следующий день «Королева Виктория» так и не появилась, но происшествие было не таково, чтобы откладывать праздник по случаю именин сэра Уильяма, на который он пригласил сингальских принцев и видных деятелей английской колонии.

Наши друзья использовали время, которое у них осталось, для подготовки, вживаясь в свои роли. Малейшая оплошность, малейшая забывчивость стоили бы им жизни, они не сомневались, что если их план провалится, сэр Уильям Браун будет беспощаден.

Сердар провел последнюю ночь в писании писем. Словно в предсмертной исповеди, он поведал сестре о роковом событии, которое погубило его карьеру, а его самого в двадцать два года заставило скитаться, словно отверженного, по белу свету. Он поклялся ей, что накануне того дня, когда ему, быть может, придется предстать перед высшим судьей, его рассказ не запятнан ни единой каплей лжи.

Он закончил письмо, изложив во всех деталях предпринимаемую им вместе с друзьями попытку не отомстить, а вырвать у погубившего его негодяя доказательства своей невиновности. В конце, посылая ей последнее «прости», он прибавил, что если она получит это письмо, значит, план провалился, и она никогда его больше не увидит, ибо неудача означала смерть.

Одновременно Сердар отправил сестре завещание, в котором все значительное состояние, унаследованное им после смерти отца, оставлял ей. Полная опись имущества хранилась у нотариуса в Париже, который управлял делами в его отсутствие.

К письму он приложил прядь своих волос и кольцо, доставшееся ему от матери, с которым никогда не расставался, Запечатав конверт, Сердар вручил его одному из членов общества Духов вод, которому полностью доверял, велев доставить письмо сестре в Бомбей, если через неделю он сам не востребует его назад.

Когда взошло солнце, Сердар был готов. Волнение оставило его, он собирался совершить в высшей степени справедливый акт, хотя вынужден был пользоваться для этого средствами, обычно вызывающими осуждение. Но совесть его была чиста, ибо правосудие оказалось неспособным отделить правого от виноватого, не сумело исправить собственную ошибку.

Закончив приготовления, Сердар позвал друзей.

— Обнимемся на прощание, — сказал он, — быть может, сегодня мы в последний раз вместе. Для меня одного жертвуете вы своей жизнью, — тут голос его задрожал, — и я, наверное, не прав, что соглашаюсь…

Ему не дали договорить.

Нариндра и Рама запротестовали, крепко прижав его к груди, а Барбассон бранился и клялся, что имеет полное право распоряжаться своей жизнью, как ему вздумается, что семьи у него нет, что не такой уж подарок он сделал Сердару, чтобы поднимать по этому поводу шум.

Настаивать было бесполезно, поэтому Сердар, который решил в последний момент отпустить любого, кто выскажет сожаление, только энергично пожал им руки и произнес:

— Ну что ж, до вечера!

Обед, предшествовавший приему в загородном доме сэра Уильяма Брауна, был поистине великолепен и достоин королевы. Никогда еще Барбассону не приходилось бывать на подобном празднестве. Портной из Пуант-де-Галль на скорую руку смастерил ему фрак, поверх которого провансалец нацепил ленту ордена Христа. Оставляю вам возможность самим представить, каков был вид у нашего героя в этой сбруе. Грубое лицо его почти скрывалось в зарослях торчащей бороды, волосы росли от самых бровей и напоминали щетку. Кирпичный цвет загорелого лица, огромные руки, сутулые плечи, походка вразвалку, словно во время качки, — перед вами был настоящий матрос с берегов Прованса.

Но происхождение и титулы оказывают столь магическое воздействие на англичан, что их оказалось достаточно, чтобы Барбассона, герцога и пэра, находили по-своему изысканным и, главное, очень оригинальным. К счастью для него, никто из приглашенных не знал ни слова по-португальски. Если бы случайно кто-нибудь заговорил с ним, моряк не растерялся бы и ответил по-провансальски.

За столом он сидел справа от супруги губернатора, ибо никто из присутствующих, не считая сэра Уильяма, не мог сравниться с ним по происхождению и сану. Любой другой на месте Барбассона стеснялся бы несоответствия между оказываемыми ему почестями и своим истинным положением, но нашего героя это ничуть не смущало. Его поведение в течение всего вечера поражало своей дерзостью и истинно морской непринужденностью. Англичане сочли герцога весьма оригинальным и отнесли его вольности и нелепости на счет португальских обычаев. Чтобы рассказать об этом вечере, потребовались бы тома. Когда в салоне объявили, что обед подан, Барбассон встал с торжественным видом, поправил орденскую ленту, провел рукой по волосам и вразвалку, словно собираясь танцевать кадриль, подошел к супруге губернатора и предложил ей руку. Та сначала удивилась, ибо по этикету выбирать кавалера должна была она, но затем по знаку мужа поднялась и приняла руку Барбассона. Он повел ее к столу, отставляя ноги, чтобы не наступить ей на платье. Любой француз умер бы со смеху, глядя на ужимки и манеры Барбассона. Подведя свою даму к месту, он отвесил ей поклон, как, бывало, в тулонских кабачках, куда он ходил на танцульки. Она ответила ему изящным реверансом, подумав: «Таков португальский обычай». То же самое проделали и другие приглашенные, подражая знатному сеньору, который не снимал шляпы при короле и называл его «мой кузен».

— Мы даже в некотором смысле родственники, — заявил Барбассон, пускаясь во все тяжкие.

— Я не знаю португальского языка, — сказала леди Браун.

— Я тоже, — легкомысленно бросил Барбассон, к счастью, по-провансальски.

— Но если вы говорите по-французски…

— Немного говорю, — улыбаясь со значением, ответил Барбассон, — но вам придется простить мне мои ляпы.

Англичанка улыбнулась, слегка покраснев. «Должно быть, это португальское выражение», — подумала она.

— Очень рада, тогда мы сможем немного поболтать, — продолжала она.

— Да-да! — отозвался Барбассон. — Мы сможем чуток посудачить.

Так продолжалось в течение всего обеда.

— Он совсем неплохо говорит по-французски, — шепнула мужу леди Браун, — но вставляет слишком много португальских слов.

К десерту Барбассон достиг небывалых высот. Он пил до дна, полными стаканами, говоря губернаторше:

— Неплохое у вас винцо, кто вам его поставляет?

Проходящие вереницей бутылки окончательно развязали провансальцу язык. Выпивая очередной стакан, он доверительно сказал соседке:

— Полдюжины этого чертова винища нипочем не одолеть… Не то вам так жахнет по башке!

На сей раз англичанка попросту решила, что он говорит по-португальски.

Стараясь показаться интересным и припомнив номера, которые он показывал коммивояжерам за табльдотом, Барбассон клал себе на нос печенье, щелчок — и оно оказывалось в стакане, или же, пристроив его на край стакана, тем же манером отправлял себе в рот. Затем он стал показывать чудеса эквилибристики со всеми попадавшимися ему под руку предметами: ножами, вилками, бутылками, блюдами, к великому изумлению всех присутствующих, которые кричали:

— Very nice indeed![6]

Дурные примеры заразительны, и постепенно все стали пытаться повторять фокусы Барбассона, но, разумеется, безуспешно, и поскольку англичане склоняют голову перед превосходством, благородный герцог имел оглушительный успех.

Воодушевленный аплодисментами, Барбассон вдруг встал, схватил стул, поставил его себе на нос и обошел так вокруг стола, рискуя уронить его на голову одного из обедающих.

Со всех сторон неслись восторженные «браво» и «ура», не было недостатка и в тостах, но все это было сущей чепухой по сравнению с приемом, который ожидал Барбассона, когда он, дабы достойно завершить представление, принялся ходить на руках: крики переросли в исступленный восторг, все поздравляли его, каждый хотел выпить бокал шампанского в его честь. Барбассон держался молодцом, выпивал со всеми и говорил:

— Знаю, знаю! Вы хотите споить меня, но у вас кишка тонка.

И пил, словно сапожник, внешне не пьянея.

Люди серьезные говорили:

— Португальские обычаи весьма оригинальны.

Молодежь устроила ему овацию, а губернатор был в восторге: никогда еще у него так не веселились.

Это доказывает, что этикет — условность, которую люди выдумали, чтобы докучать друг другу.

Одна достойная старая англичанка спросила нашего провансальца:

— Господин Барбассонто, скажите, в вашей стране все герцоги и пэры так же забавны, как вы?

— Все, милая дама, пример нам подает сам король.

Португальский двор немедленно прослыл за самый оригинальный и веселый в мире.

На последовавшем за обедом балу популярность Барбассона достигла апогея, и его успех превратился в триумф. Вместо чопорных танцев, принятых в официальных салонах, провансалец продемонстрировал образчики самой неистовой хореографии. Короче говоря, воспоминание об этом вечере живо на Цейлоне и по сей день, англичане до сих пор говорят о знаменитом португальском герцоге, а в семьях из высшего общества, когда подходит очередь десерта, леди и джентльмены упражняются, стараясь удержать на носу печенье, и повторяют другие фокусы, которым их научил знатный лузитанский сеньор. Вот что значит сила традиций!

Развеселив всех присутствующих, Барбассон, сам того не подозревая, оказал Сердару большую услугу. Для успеха его плана было необходимо, чтобы друзья его, не вызывая подозрений, сумели проникнуть во дворец сэра Уильяма Брауна, а это было весьма и весьма не просто, ибо после дуэли с Фредериком де Монмореном губернатор удвоил число караулов и часовым было приказано безжалостно стрелять по всякому, кто попытается ночью проникнуть в особняк или даже его службы.

Поэтому, когда в полночь, в самый разгар бала, губернатору доложили, что трое фокусников-индусов просят о чести выступить перед ним с двумя пантерами, выдрессированными специально для праздника Его Превосходительства, и их провели во дворец, индусы были поражены тем, какое количество постов пришлось им миновать.

— Милорд, — сказала леди Браун, обращаясь к Барбассону, — вы приобщили нас к любопытным обычаям Португалии, позвольте нам в свою очередь предложить вам зрелище, которое вам едва ли доведется увидеть в вашей стране.

— Какое зрелище, милая дама? — спросил провансалец. Так он обращался ко всем женщинам в течение вечера и тем самым малыми усилиями добился репутации очаровательного кавалера.

— Мы покажем вам хищников, выдрессированных туземцами на свободе.

При этих словах, известивших его, что друзья во дворце, Барбассон вздрогнул. До сих пор он искренне забавлялся, как в те времена, когда служил во флоте, таскался по кабачкам, прокучивая на земле свое жалованье. Но на смену балагану должна была прийти настоящая пьеса. После поднятия занавеса начиналась драма, в которой ему предстояло сыграть одну из ролей.

Напоминание о его истинном положении привело к тому, что винные пары, дурманившие ему голову, быстро улетучились, и к Барбассону вернулось все его хладнокровие.

Глава III

Фокусники. — Танец хищников. — Барбассон-дипломат. — Покупка пантер. — Блестящая мысль. — Праздничная ночь во дворце в Канди. — Похищение губернатора. — Отплытие с Цейлона.

Как только объявили о новом развлечении, устраиваемом, как сказал губернатор, в честь его гостя, благородного герцога, все собрались в одном конце гостиной, тогда как в другом слуги расстилали циновку для предстоящего представления.

В зал вошли трое туземцев в сопровождении пантер, следовавших за ними покорно, словно собаки, и Барбассон тут же узнал Нариндру и Раму, переодетых фокусниками, но в третьем индусе он с трудом распознал Сердара, настолько тот изменил свою внешность. Бронзовый цвет лица, волосы, заплетенные в косички и закрученные на макушке, как обычно у фокусников, — ничто не выдавало в нем европейца. И лишь мысль о том, что только Сердар мог быть вместе с маратхом и заклинателем, окончательно убедила Барбассона.

Довольно богатая одежда указывала на то, что руководителем маленькой труппы был Покоритель джунглей, это позволило ему играть роль наблюдателя за представлением и не привлекать к своей особе слишком пристального внимания. Он принял эту меру предосторожности, чтобы губернатор не узнал его. Но маскировка была столь искусной, что Сердар мог совершенно не опасаться на этот счет.

Обе пантеры работали превосходно и по команде Рама-Модели выполнили большинство номеров, которым их обучают фокусники. Собравшиеся с помощью аплодисментов и количества рупий, брошенных туземцам, показали, что с удовольствием участвовали в этом развлечении, главная прелесть которого состоит в том, что кровожадные, свирепые хищники смиренно повинуются одному движению руки человека.

После окончания представления туземцы должны были покинуть дворец. Сердар, зная это, тщательно изучил его планировку, чтобы легче было туда вернуться ночью. Он пришел к выводу, что их ждут серьезные трудности. Прежде всего они рисковали попасть под огонь часовых, их посты располагались близко друг от друга, чтобы легче было охранять подходы к особняку.

Именно тогда Барбассона осенило, и Сердар сразу же оценил его гениальную находку, устранявшую наиболее опасную часть плана. В тот момент, когда мнимые фокусники собирались уходить, провансалец позвал их.

— Вы позволите мне, господин губернатор, один каприз? — сказал он.

— О, разумеется, мой дорогой гость, прошу вас, чувствуйте себя как дома.

Туземцы подошли ближе.

— Скажите-ка, любезные, не согласились бы вы за хорошую цену уступить мне ваших умных животных?

— Ваше Превосходительство изволит смеяться над такими бедняками, как мы, — ответил Сердар, сияя. Как мы уже сказали, он сразу понял важность происходящего.

— Клянусь Бар… Нет, клянусь честью, я говорю серьезно. В моем парке в Коимбре есть зверинец, начало которому положил мой отец. А я постепенно пополнил его экземплярами, встречавшимися мне во время путешествий. Но я беру только хорошо выдрессированных и, главное, ласковых животных. Герцогиня до такой степени боязлива, что я до сих пор не сумел найти пантер, которые бы ей подошли, а ваши — как раз то, что мне нужно.

В другое время Сердар расхохотался бы при упоминании о герцогине, которую Барбассон извлек из глубин своего воображения, но положение было слишком серьезным, чтобы его могли развлечь выдумки друга.

— Ну же! — продолжал Барбассон с великолепной самоуверенностью. — Вам повезло, воспользуйтесь тем, что мне в голову взбрела эта фантазия, назначьте сами цену, я заранее согласен.

— Дело в том, Ваше Превосходительство, что эти животные — наш единственный заработок.

— Ба! Вы обучите других.

— Но чтобы достичь подобного совершенства, требуются годы.

— А если денег, которых я дам, вам хватит, чтобы прожить годы?

— О, тогда другое дело!

— В добрый час! А цена?

— Как скажет Ваше Превосходительство.

— Нет, не люблю я подобные сделки, слишком дорого выходит.

— Ладно, две тысячи рупий за обеих.

— То есть пять тысяч франков?

— Если Ваше Превосходительство находит, что это слишком…

— Нет-нет! Каждому нужно жить, пусть будет пять тысяч франков. Пантеры мои, я заберу их сразу, не то, боюсь, вы передумаете. Вам остается только явиться завтра на борт «Раджи». Кстати… да, так будет лучше, нет ли у вас закрытой клетки, в которой вы перевозите зверей?

— Да, Ваше Превосходительство, есть. Мы не можем передвигаться по городу с животными на свободе.

— В таком случае, с вашего позволения, губернатор…

— Простите, что перебиваю вас, мой дорогой герцог, но я уже сказал — поступайте, как вам заблагорассудится.

— Хорошо, я воспользуюсь вашей любезностью, чтобы перенести моих пантер под веранду апартаментов, предоставленных вами в мое распоряжение.

— Нет ничего проще, милорд. Эти люди могут даже остаться, чтобы ухаживать за животными, до того дня — пусть он не наступает как можно дольше, — когда Ваше Превосходительство решит покинуть нас.

— Вы слишком добры ко мне, мой дорогой губернатор. Значит, договорились: вы пойдете с моими людьми, они покажут вам место, где вы сможете устроиться.

— Ваши комнаты находятся по соседству с моими, мой дорогой герцог, — смеясь, заметил губернатор. — Постарайтесь, чтобы ваши новые воспитанники не съели меня сегодня ночью.

— Чтобы избежать этой маленькой неприятности, ибо они могут начать с меня, — в тон ему ответил Барбассон, — я тут же велю посадить их в клетку. А чтобы пантеры никого не беспокоили, как только мои слуги немного отдохнут, рано утром, а может, даже сегодня ночью зверей перенесут на борт яхты. Я прошу вас, мой дорогой губернатор, дать приказ, чтобы им открыли двери и чтобы ваши часовые не чинили им препятствий.

— Все будет сделано, как вы пожелаете. Вы слышите, О’Келли, — сказал сэр Уильям, поворачиваясь к стоявшему рядом с ним адъютанту, — предупредите на постах, чтобы людей господина герцога выпустили в любое время.

Адъютант поклонился и отправился исполнять полученный приказ. Сердар взглянул на Барбассона, во взгляде его читались восхищение тонким умом друга и бесконечная признательность за неоценимые услуги, оказанные им в критический момент. Все трудности благодаря провансальцу устранялись как по волшебству, и Сердар понимал, насколько трудно было бы преодолеть их без помощи Барбассона.

Некоторое время спустя Барбассон, спешивший присоединиться к друзьям, попросил у леди Браун позволения удалиться.

— Я скоро последую вашему примеру, — сказал ему сэр Уильям, — я не собираюсь оставаться на ужин. Леди Браун выполнит обязанности хозяйки, а гости извинят меня, они знают, что после ужасной раны, полученной в прошлом году, здоровье мое пошатнулось.

— Вы стали жертвой несчастного случая? — спросил провансалец, прекрасно зная, в чем дело.

— Нет, это было покушение на убийство, и его подлый виновник, до сих пор ускользавший от меня, в этот час уже, должно быть, понес заслуженное наказание, ибо он находился на борту судна, в погоню за которым отправилась «Королева Виктория»… Но я толкую вам о вещах, вовсе для вас неинтересных, и только напрасно задерживаю вас.

Они крепко пожали друг другу руки, и Барбассон не спеша отправился в отведенные ему апартаменты, расположенные в правом крыле особняка, на втором этаже. Он был единственным из всех приглашенных, кому губернатор предложил гостеприимство. Те из гостей, кто не хотел ночью возвращаться в Пуант-де-Галль, вынуждены были разместиться в гостиницах Канди. Таким образом, у наших друзей была уверенность, что никто из посторонних не помешает осуществлению плана Сердара. Загородный дом губернаторов Цейлона, сооружение современной постройки, может сойти за настоящий дворец по своим размерам и количеству служб. Он расположен в очаровательной долине, поражающей богатой растительностью, благоухающими тенистыми рощами и большим количеством ручейков, с журчанием сбегающих с гор, со всех сторон окружающих долину. Горы эти, постепенно набирая высоту, заканчиваются знаменитым Адамовым пиком, где, по преданию, появился на земле первый человек. Путешественникам до сих пор показывают след ноги, который оставил Будда, поднимаясь в небо после того, как сотворил первую человеческую пару.

Загородный дом губернаторов, где они живут в течение всего жаркого времени года, с мая по октябрь, отличается небывалым комфортом, о котором можно только мечтать, и самые роскошные дома Европы дают о нем весьма слабое представление. Особняк состоит из главного здания, где находятся гостиные, залы для празднеств и приемов, рабочий кабинет губернатора, столовые и залы совета, где губернатор собирает чиновников, заведующих различными службами. Особняк имеет, кроме того, два крыла, где располагались частные апартаменты: в левом — леди Браун, в правом — сэра Уильяма. Дети и слуги-европейцы жили в соседнем флигеле.

Вдоль всего второго этажа тянулась просторная веранда, соединявшая все комнаты между собой и позволявшая тем самым не заходить внутрь дворца. Комнаты, отведенные сэром Уильямом Барбассону, находились, как он сказал, рядом с его собственными. Они обычно пустовали, за исключением тех редких случаев, когда губернатор Цейлона принимал своих коллег из Мадраса и Бомбея или вице-короля Калькутты.

Ошибка сэра Уильяма Брауна относительно истинного положения Барбассона в обществе была не столь невероятна, как кажется с первого взгляда, ибо богатство и красота яхты стоимостью в несколько миллионов предполагали состояние и ранг, соответствующие этому королевскому капризу.

За исключением адъютанта губернатора, его друга и наперсника, в эту часть дворца не допускались посторонние. Кроме апартаментов здесь находились курительная комната, ванная, библиотека, маленькая гостиная, бильярдная, кабинет губернатора — это был комфортабельный и уютный home настоящего джентльмена, где бывали только его жена, дети и самые близкие друзья.

В Индии климат требует того, чтобы помещения постоянно проветривались, двери комнат в домах никогда не закрываются, их заменяют обычные портьеры, к тому же прихваченные с боков. Поэтому прислугу обычно удаляют, и она является на зов только по электрическому звонку, соединенному с табло, на котором видно, из какой комнаты звонят и какой требуется слуга.

Барбассон, едва поднявшись на второй этаж, воспользовался этими обычаями и, зная, что не встретит никого из слуг, отправился на разведку, пытаясь разобраться в расположении комнат и определить, как попасть в спальню губернатора. Он все же опасался быть застигнутым сэром Уильямом и почти не обратил внимания на неслыханную роскошь обстановки.

Друзей своих он нашел на веранде, по туземному обычаю они сидели на корточках у дверей его комнат, рядом с ними стояла знаменитая клетка, предназначенная для пантер. Но тот, кто случайно открыл бы ее, поразился бы тому, что она пуста. Внизу на циновках спали четыре матроса из свиты дона Васко Барбассонто… По крайней мере они получили приказ спать.

Разыскания свои Барбассон совершал в одиночку, если бы их застали вместе, последствия были бы непредсказуемы. Эта предосторожность не была излишней, ибо едва провансалец вернулся, как показался губернатор в сопровождении двух слуг, которые шли впереди и несли факел.

— Ну, — спросил сэр Уильям, — как поживают ваши новые постояльцы?

— С благоразумием, достойным похвалы, мой дорогой губернатор, — ответил Барбассон с присущей ему уверенностью. — Вы хотите взглянуть на них?

— Не стоит беспокоить их, мой дорогой герцог.

И приподняв руку в знак приветствия, он прошел к себе.

Было слышно, как он говорил слугам, отсылая их:

— Скажите господину О’Келли, — это был его любимый адъютант, — пусть он следит за тем, чтобы на плечи миледи не пала вся тяжесть по приему гостей, передайте, что я прошу его остаться до конца бала.

Таким образом губернатор сам устранил последние препятствия, которые могли бы помешать его похищению. Слуги незаметно удалились, и Барбассон остался с друзьями наедине.

Было около двух часов. Стояла дивная ночь, какие бывают только в тропиках. Луна нежно серебрила верхушки деревьев, уступами располагавшихся на отрогах гор, окружавших долину и то тут, то там перерезанных обширными полосами глубокой черной тени. Тишину нарушали только далекие звуки оркестра, сливаясь с журчанием и говором ручьев, чьи прозрачные воды каскадами стекали по гранитным скалам. Ветерок, напоенный ароматами коричных и гвоздичных деревьев, запахами трав, освежал раскаленную за день атмосферу. Все спало вокруг — туземцы в своих сплетенных из веток хижинах, уставшие птицы в листве, насытившиеся хищники забирались в прохладу своих логовищ. Только молодые пары, опьяненные звуками вальса, без устали кружили по залам особняка, тогда как слуги в ожидании хозяев спали, завернувшись в свои одежды, усеивая белыми пятнами лужайки и соседние рощи.

Но четверо мужчин в тени веранды бодрствовали. Они были готовы по сигналу одного из них осуществить самый дерзкий, самый невероятный, самый удивительный план — похитить из собственного дворца, в самый разгар бала, несмотря на множество гостей, бесчисленных слуг, стражу, часовых, офицеров, в присутствии многолюдной толпы любопытных, собравшихся у ворот, первого сановника страны, сэра Уильяма Брауна, губернатора Цейлона. Сердца их отчаянно бились, но больше всех волновался Сердар.

Сэр Уильям Браун давно спал крепким сном. Барбассон неоднократно подкрадывался к его двери и всякий раз, возвращаясь, сообщал, что до него доносится мерное дыхание губернатора. Готовясь совершить поступок, который был справедливым возмездием за двадцать лет страданий и нравственных мучений, Сердар все еще колебался.

Он боялся не провала, а удачи. Эта благородная, словно высеченная из античного мрамора душа не сомневалась в законности своих действий, нет! Но Сердар говорил себе: «Этот человек погубил меня, он отнял у меня то, что дороже жизни, — честь. Общество, к которому я принадлежал, армия, мундир которой носил, отвергли меня. Но с тех пор прошло двадцать лет. Сегодня он генерал, член Палаты лордов, занимает одну из самых высоких должностей в стране… И если бы дело было только в нем, моя ненависть лишь возросла бы, ведь и я мог добиться того же у себя на родине. Но он женат, небо даровало ему пять дочерей, и, как я успел заметить, у них есть все, чтобы стать гордостью отца и наполнить его сердце любовью. Я видел их, когда мы ждали у входа, с ласковыми словами утешения они раздавали милостыню…» И Сердар спрашивал себя, имеет ли он право разбить пять юных жизней, погрузить невинных в бездну отчаяния, ранить сердце супруги и матери. Бог повелел нам прощать, к тому же даже для самых гнусных злодеяний существует срок давности. Не великодушнее ли было бы простить?

Пока он размышлял так, время летело. Барбассон начал терять терпение, Сердар же не осмеливался поделиться своими мыслями с друзьями. Он знал, что они ему ответят: а его отец, умерший в отчаянии, мать, последовавшая за ним в могилу, ее сломило горе, а родные, на которых его бесчестье бросило тень?.. И, наконец, его сестра, его Диана, которая ехала сюда…

— В самом-то деле! — взорвался наконец Барбассон, в очередной раз вернувшись от двери спальни губернатора. — Долго мы будем еще копаться? Вы что, хотите дождаться восхода солнца, чтобы всех нас сцапали? Сердар, если вы снова забиваете себе голову всякой сентиментальщиной, то я отправляюсь спать и остаюсь Васко Барбассонто, а вы выпутывайтесь как знаете.

— Вперед, не надо колебаться! — шепнул Сердару на ухо Рама. — Подумайте о вашей сестре, о племянниках, о нас, которых вы вовлекли в это дело.

Отступать было поздно. Отогнав усилием воли осаждавшие его сомнения, отрезая себе все пути к отступлению, Сердар бросил друзьям:

— Вперед!

— В добрый час! — сказал провансалец. — Следуйте за мной, у меня есть все необходимое — кляп, веревки, платок. Теперь, черт побери, самое главное — не колебаться.

Все четверо медленно, словно призраки, скользя по веранде, двинулись вперед и больше не произнесли ни слова.

Роли были распределены следующим образом: двое и Нариндра, обладавший геркулесовой силой, должны были держать губернатора за руки и за ноги, а Барбассону надо было засунуть ему в рот кляп и набросить на голову платок, чтобы тот не узнал своих похитителей.

В Индии принято ложиться спать в легких шелковых шароварах и такой же куртке, поскольку двери всегда оставляют открытыми настежь. Этот обычай облегчал им задачу.

Заговорщики быстро дошли до спальни, стараясь не шуметь. Барбассон, приподняв портьеру, сделал друзьям знак, означавший: он здесь. Они остановились. При свете ламп, горящих в Индии всю ночь, чтобы отпугивать змей, они могли видеть друг друга, все четверо были бледны, словно мел. Барбассон заглянул в комнату.

— Он спит! — едва слышно произнес он.

Отступать было поздно, надо было действовать быстро: сэр Уильям мог проснуться в любой момент и нажать кнопку электрического звонка, которая была у него под рукой.

Они вошли и разом набросились на несчастного. Он не успел проснуться, как во рту у него был кляп, на голове платок, а руки и ноги в мгновение ока стянуты с такой силой, что он и пошевелиться не мог. Нариндра подхватил сэра Уильяма как перышко и отнес его на веранду. Там его заперли в клетку для пантер, куда предварительно постелили матрас.

— Возьмите его одежду, чтобы завтра ему было во что одеться, — посоветовал Барбассон Раме в тот момент, когда маратх уносил губернатора. После того как сэра Уильяма связали по рукам и ногам, Сердар больше не дотронулся до него. Легкое «гм!» предупредило матросов, спавших в саду, что пора готовиться к отъезду. Четверо малабарцев вскочили как один и исчезли.

Именно теперь требовалось изрядное хладнокровие, чтобы пройти через особняк спокойно, не спеша, не возбуждая ни малейшего подозрения. Рама и Нариндра подняли клетку, словно носилки, и понесли. Сердар шел впереди, замыкал шествие провансалец. Они благополучно прошли по веранде и спустились по лестнице, это была наименее опасная часть пути. К счастью, пленник не двигался. Хотя он и был надежно связан, ничто не мешало ему изо всех сил ударять локтями и ногами по стенкам клетки. Оставив ему возможность передвигаться, наши друзья поступили крайне опрометчиво. Когда они оказались перед парадной гостиной, миновать которую было нельзя, изнутри клетки послышались сильные удары, и она стала так раскачиваться, что застигнутые врасплох Рама и Нариндра едва удерживали ее в равновесии. Их сразу же окружили гуляющие, которых в этот момент было очень много, ибо танцоры отдыхали и дышали свежим воздухом в перерыве между двумя кадрилями.

«Мы погибли!» — подумали друзья.

Сердар и оба носильщика были чудовищно бледны. К счастью, провансалец не растерялся.

— Я все устрою, — быстро сказал он друзьям, — идите вперед!

— Как видно, злым зверям внутри не по себе, — громко, так, чтобы все слышали, произнес Барбассон. К нему подошел адъютант О’Келли:

— Что же, милорд, вы решили отправить их на яхту?

— Да. Они подняли такую возню, что я побоялся, как бы они не разбудили сэра Уильяма.

При этих словах Барбассона клетка вновь стала раскачиваться такими рывками, что Раму отбросило к одной из колонн. К счастью, он не выпустил свой груз.

— Странно! — произнес женский голос. — Они не рычат. Можно подумать, что там внутри человек, а не животные.

У Сердара и обоих носильщиков нестерпимо сжалось сердце, они решили, что разоблачены.

— Милая дама, — ответил Барбассон, — знайте, что пантеры рычат только на свободе… Эй, вы, а ну, вперед! — грубо прикрикнул он на носильщиков. — Вы обманули меня, сказав, что пантеры привыкли к клетке! А если от их толчков двери откроются и обезумевшие животные в ярости бросятся на толпу?!

И он прибавил нарочито громко:

— К счастью, при мне револьвер, и раньше, чем они успеют выскочить, я их пристрелю!

Последние слова он произнес с особым нажимом, и несчастный губернатор, несмотря на состояние, в котором находился, видимо, понял Барбассона, потому что толчки прекратились как по волшебству.

Благородный герцог прибавил не без умысла:

— Если бы бедные звери могли понять, с каким вниманием к ним отнесутся, они бы не растрачивали попусту свои силы.

Кое-как прошли они через гостиную, и адъютант сам проводил их до дверей, чтобы еще раз предупредить стоящий у выхода караул. Заговорщики наконец очутились на улице. Повозка, запряженная четверкой лошадей, привезшая Барбассона и его людей, была наготове, и лошади от нетерпения били копытами землю.

— Вы тоже покидаете нас, господин герцог? — удивленно спросил адъютант.

— О, нет! — с невозмутимым спокойствием ответил Барбассон. — Мне только надо отдать кое-какие распоряжения.

Адъютант из скромности удалился и вернулся во дворец.

— А теперь, друзья мои, — шепотом сказал провансалец, — понеслись во весь дух! Черт побери, мы чудом спаслись! «Раджа» под парами, через два часа мы будем в открытом море.

— Нет, — возразил Сердар, — вы сказали, что остаетесь, и часовой, слышавший вас, может удивиться вашему отъезду.

— Вы правы, какого я едва не дал маху! Садитесь и езжайте шагом до того места, откуда вас не будет видно. — И затем громко добавил: — Спуститесь, Рама, мне надо поговорить с вами, я хочу немного прогуляться и провожу вас.

Заклинатель понял и быстро спустился к нему. Повозка ехала медленно, шагом, примерно с четверть мили, когда же они убедились, что часовые не могли ни видеть, ни слышать их, Барбассон и Рама вскочили в экипаж, и лошади, почувствовав свободу, во весь опор понеслись к Пуант-де-Галль.

— Спасены! Спасены! — торжествующе воскликнул Барбассон.

— Пока еще нет! — ответил Сердар.

— Ну, милый мой, ручаюсь, что теперь нас никто не догонит…

— А телеграф? Не празднуйте победу слишком рано, дорогой Барбассон. Разве вы не знаете, что кабинет губернатора в Канди соединен с Пуант-де-Галль, а значит, и со всеми прибрежными фортами? Поэтому если похищение заметят раньше чем через два часа, то есть до нашего выхода в открытое море, нас арестуют сразу по прибытии в Пуант-де-Галль или потопят, расстреляв пушками из форта, при выходе из гавани, если мы вообще успеем сесть на яхту.

— Верно, вы ничего не упускаете, Сердар! — разочарованно сказал Барбассон. — Но все же надо больше верить в нашу счастливую звезду.

Легко понять, в каком смятенном душевном состоянии находились наши герои по дороге в Пуант-де-Галль, куда, однако, они прибыли благополучно. «Раджа», как и сказал Барбассон, был готов к отплытию, на всякий случай даже якорь был поднят, оставалось только погрузить ящик с несчастным губернатором.

К счастью, луны на небе не было, это позволило выйти из гавани, не будучи замеченными с форта. Ночью за выходом из порта не особенно следили, ибо корабль, отправлявшийся в плавание в это время, рисковал перевернуться или сесть на песчаную мель. Последнее «Радже» не грозило, так как со своей осадкой он мог пройти повсюду. К тому же на борту была отличная карта; пользуясь ею и компасом, такому опытному моряку, каким был провансалец, не составляло труда без происшествий вывести яхту в открытое море. Он сам встал у штурвала и отдал механику только один приказ:

— Полный вперед!

Он успел вовремя, так как едва яхта вышла из узкого входа в гавань, как два луча электрического света, посланных с форта, скрестились, осветив порт, вход в гавань и океан, это значило, что похищение и их побег обнаружены.

В ту же минуту в нескольких метрах от борта просвистело пушечное ядро.

— Успели! — с облегчением вздохнул Сердар. — Только сейчас мы можем сказать, что спасены.

Он поспешил отдать приказ двум морякам, чтобы сэра Уильяма развязали и заперли в удобной каюте в твиндеке, не обращая внимания на его протесты и требования. Прежде чем начать с губернатором решительный разговор, ради которого он рисковал жизнью, Сердар должен был удостовериться, что «Раджа» покинул воды Цейлона.

Против его ожидания сэр Уильям, увидев, с кем ему приходится иметь дело, замкнулся в презрительном молчании. Когда моряки собирались уходить, он бросил гордо:

— Скажите вашему хозяину, что я прошу его об одном: я хочу, чтобы меня расстреляли, как солдата, а не повесили, как вора.

— Пф! Что еще за фантазии! — фыркнул Барбассон. — Знаем мы этих героев, которые подкупают мерзавцев вроде Кишнайи, чтобы вам перерезали глотку!

— Он вспомнил о том, что хотел повесить нас, — вмешался Нариндра, — и теперь боится той же участи.

— Не будь я сыном своего отца, если он не хочет выставить себя стоиком, чтобы затронуть струнку великодушия в сердце Сердара и попытаться спасти свою жизнь. Ну, это мы посмотрим, ибо он в сто раз больше заслуживает веревки, чем Рам-Шудор!

С фортов выстрелили еще несколько раз, но затем, убедившись в своей беспомощности перед «Раджой», который стал для них быстро недосягаем, пушки замолкли.

Не опасаясь больше преследований, ибо в порту Пуант-де-Галль не было ни одного корабля, способного пуститься за ними в погоню, друзья решили не ждать «Диану», а отправились в Гоа.

Они буквально падали с ног от усталости после нескольких бессонных ночей. Поэтому Сердар, несмотря на желание немедленно объясниться со своим врагом, вынужден был уступить просьбам друзей, которые требовали отдыха. Они договорились, что заседание, на котором все будут присутствовать, состоится только вечером.

Глава IV

Суд чести. — Сэр Уильям Браун и его судьи. — Обвинительный акт. — Умелая защита. — Важное признание. — Ловкость Барбассона. — Бумажник сэра Уильяма Брауна.

День прошел без происшествий. Барбассон отдал необходимые распоряжения, чтобы ничто больше не тревожило их, и наконец настал момент, когда Сердар и его спутники собрались в большом салоне яхты, специально приготовленном для этого случая.

— Друзья мои, — обратился к ним Сердар, — вы составите настоящий трибунал, доверяю вам быть моими судьями. Я хочу, чтобы вы оценили поведение обеих сторон и со знанием дела решили, на чьей стороне право и справедливость. Решение, которое вы примете по здравом и мудром размышлении, я обязуюсь выполнить без страха и слабости, клянусь честью. Забудьте обо всем, что я говорил вам в часы признаний, ибо я должен рассказать мою жизнь Барбассону, который ничего или почти ничего о ней не знает.

Барбассон был назначен председателем суда, он успешнее, чем остальные, мог дать отпор сэру Уильяму. Все трое сели за стол, и в каюту ввели губернатора Цейлона.

Он метнул презрительный взгляд на собравшихся и, узнав Барбассона, сразу же перешел в атаку, бросив резко:

— Ах, вот и вы, благородный герцог! Вы забыли сообщить мне все ваши титулы, вам следовало бы добавить к ним звание главаря бандитов и председателя комитета убийц.

— Эти господа — не ваши судьи, сэр Уильям Браун, а мои, — вступил в разговор Сердар, — и вы напрасно оскорбляете их. Я прошу их оценить мое поведение в прошлом и сказать, превысил ли я свои права, обращаясь с вами так, как я это сделал. Вы будете иметь дело только со мной, и я пригласил вас лишь для того, чтобы вы могли вмешаться, если с уст моих сорвется ложь.

— По какому праву вы позволяете себе…

— Ни слова больше, сэр Уильям, — перебил его Сердар, голос которого начал дрожать от гнева при виде человека, которому он был обязан долгими годами мучений. — Тот, кто еще вчера подкупал тугов, чтобы убить меня, не смеет говорить о праве, и, Бога ради, молчите, я запрещаю вам оскорблять этих достойных людей, не способных на дурной поступок, не то я велю бросить вас в море, как собаку!

Барбассон не узнавал Сердара. Он, всегда считавший Покорителя джунглей немного «мокрой курицей», ничего не мог понять. Ему просто никогда не приходилось видеть Сердара в тот момент, когда борьба за правое дело приводила в действие всю его энергию. И сейчас он не мог позволить, чтобы трусливый негодяй, погубивший его, оскорблял его друзей.

После резкой отповеди сэр Уильям склонил голову и ничего не ответил.

— Итак, вы меня поняли, сударь, — продолжал Сердар, — на суд товарищей я отдаю мои, а не ваши поступки, не волнуйтесь, потом мы встретимся лицом к лицу. Двадцать лет я ждал этого часа, подождите и вы десять минут, чтобы узнать, что мне от вас нужно.

Он начал:

— Друзья мои, скорее в силу благоприятных обстоятельств, нежели моих личных заслуг, в двадцать два года я был капитаном, имел награды и служил военным атташе при французском посольстве в Лондоне.

Как и все мои сослуживцы, я посещал «Military and Navy Club», то есть военно-морской клуб. Там я познакомился с некоторыми английскими офицерами, и в частности с лейтенантом кавалерийской гвардии Уильямом Пирсом, который позже, после смерти отца и старшего брата, унаследовал титул лорда Брауна и место в Палате лордов. Человек этот был моим близким другом.

В то время я занимался изучением береговых оборонительных сооружений и защитой портов. Я получил разрешение пользоваться архивами Адмиралтейства, которое обладает наиболее полной документацией по этому вопросу. Там я часто встречался с лейтенантом Пирсом, он был тогда адъютантом герцога Кембриджского, главнокомандующего армией и флотом и председателя совета Адмиралтейства.

Однажды, придя в библиотеку, я застал служащих в состоянии неописуемой растерянности. Мне объявили, что вход в архивы и пользование ими впредь запрещены всем иностранным офицерам, и я узнал, что накануне был взломан потайной шкаф и похищены секретные бумаги, в том числе план защиты Лондона в случае нападения со стороны одной или нескольких заключивших между собой союз держав.

Я удалился, сильно взволнованный происшедшим. Вечером Уильям Пирс зашел ко мне с одним из своих друзей по имени Бернс, и мы долго беседовали о краже, которой я был сильно раздосадован, ибо не мог продолжать начатую мной важную работу. Мои гости сказали, что среди украденных бумаг были столь важные, что если бы вором оказался английский офицер, его обвинили бы в государственной измене и ему грозил бы расстрел. Затем они ушли. Не знаю почему, но от их посещения у меня осталось тягостное впечатление. Мне показалось, что у них был натянутый, принужденный вид. Кроме того — это меня особенно смутило, — они попросили показать им планы, рисунки, чертежи, которыми я сопровождал свою работу, хотя никогда прежде ими не интересовались. Они смотрели, крутили листки, клали их в папку, снова вынимали — словом, поведение их было совершенно непонятно.

Каково же было мое изумление, когда на следующий день, рано утром, ко мне вошел первый секретарь посольства в сопровождении английского адмирала и двух господ в черном, которые, как мне показалось, принадлежали к высшим полицейским чинам.

— Дорогой друг, — сказал мне секретарь, — наш визит носит сугубо формальный характер, согласие на него дал посол, чтобы положить конец всяким недоброжелательным толкам вокруг кражи в Адмиралтействе.

— Меня? Меня? — подавленно прошептал я, совершенно уничтоженный. — Обвиняют меня?

Присутствующие с любопытством наблюдали мою растерянность, и я увидел, что она произвела на них дурное впечатление. Ах, друзья мои! Правосудие в поисках правды часто основывается на первой реакции подсудимых. Ну так, поверьте мне, хуже всего в подобных случаях ведут себя невиновные. Одна только мысль о подозрении выводит из себя честного человека.

Секретарь отвел меня в сторону и сказал:

— Придите в себя, дорогой мой, я понимаю ваше удивление, но среди исчезнувших бумаг переписка английского посла того времени относительно убийства Павла I, проливающая совершенно неожиданный свет на это событие, виновниками которого русские всегда считали англичан, поэтому правительство сделает все, чтобы эти бумаги не покинули королевство. Вы работали в Адмиралтействе, в двух шагах от потайного шкафа, и, естественно, находитесь в числе тех, кого хотят допросить.

— Хорошо, — ответил я, — допросите меня, но предупреждаю вас, что мне абсолютно ничего не известно, я узнал о случившемся от служащих Адмиралтейства, когда они объявили мне, что после кражи доступ в архивы закрыт.

— Надо также, — в смущении продолжал секретарь, — чтобы вы позволили осмотреть ваши бумаги…

— И только-то? — ответил я, уверенный в своей невиновности. — Все, что у меня здесь есть, в вашем распоряжении.

— Я был уверен! — заметил секретарь. — Господа, мой товарищ, — и он подчеркнул это слово, — не противится тому, чтобы вы выполнили вашу миссию.

Ах, друзья мои, как неверно я поступил, мне следовало прибегнуть к дипломатической неприкосновенности, и сам посол не смог бы ничего поделать. Пока министерство иностранных дел и военное министерство во Франции принимали бы решение — а оно во всех случаях было бы для меня благоприятно, ибо тут важен принцип, а он никогда не нарушается, — я сумел бы расстроить подлый заговор, направленный против меня. Но совесть моя была чиста, и я сам погубил себя.

Что сказать вам? Среди моих рисунков нашли два самых важных письма из похищенной переписки. Поведение присутствующих сразу изменилось.

— Вы нас всех опозорили! — с презрением бросил мне секретарь.

Совершенно уничтоженный этим неожиданным ударом, я рухнул на пол. Напрасно я возмущался, доказывал свою невиновность, рассказывал о вчерашнем посещении.

— Не хватало только того, чтобы вы обвиняли людей, принадлежащих к высшей английской знати, — с возмущением перебил меня мой коллега.

Я понял, какая чудовищная пропасть разверзлась передо мной, я должен был упасть в нее, и ничто не могло меня спасти… Буду краток. Хотя с тех пор прошло двадцать лет, до сих пор, вспоминая о тех событиях, я невыносимо страдаю. Меня отправили во Францию в распоряжение военного министра, следствие по моему делу было проведено молниеносно, в донесении английского правительства требовали моего строгого наказания, и я предстал перед военным судом.

На суде я сумел защититься, подробно рассказав о том, как меня посетили два английских офицера, об их необъяснимом поведении. Я сообщил о том, что, как мне стало известно, один из офицеров, ставший впоследствии лордом Брауном, вдруг уплатил на полмиллиона долгов. Заканчивая свою речь, я воскликнул:

— Эти бумаги, господа, несомненно, стоили несколько миллионов и могли соблазнить младшего сына, не имеющего никакого состояния. Но чего мог желать французский офицер, в двадцать два года капитан, награжденный и обладающий рентой в триста тысяч франков, при том, что офицер этот не играл, не заключал пари, не участвовал в скачках и не расходовал даже десятой части своих доходов? Зачем мне нужно было золото России, ибо говорят, что именно она купила эти столь важные для нее документы?

Я говорил два часа, говорил резко, решительно, с возмущением… Меня слушали, но существовала улика, которую я не мог отрицать, — наличие у меня двух писем. Я убедил судей, но оправдать меня они не могли. Они сделали все, что возможно: отвели обвинение в краже со взломом, в обычной краже, но чтобы избежать серьезных неприятностей с Англией, необходим был приговор. Поэтому меня обвинили в злоупотреблении вверенными мне документами, словно я держал эти бумаги в руках. Приговор был явной нелепостью и в моральном плане был равноценен оправданию. Однако последствия были для меня ужасны. Тюрьмы я избежал, но был разжалован и лишен ордена Почетного легиона.

Не стану говорить о разразившемся скандале, об отчаянии моей семьи. Я неоднократно рассказывал вам об этом в тяжелые минуты и не хочу больше к этому возвращаться.

Я хотел умереть, но мать заклинала меня жить, чтобы найти доказательства моей невиновности и восстановить мое доброе имя. Я поклялся ей, что бы ни случилось, не покушаться больше на свою жизнь.

Я уехал в Лондон и, словно призрак, словно тень, неотступно следовал за двумя негодяями, погубившими меня, надеясь рано или поздно найти доказательство их подлости. Я был богат и мог сорить деньгами, покупая преданных себе людей. В конце концов у меня появилась собственная полиция, которая следила за ними днем и ночью. Даже стены имели глаза и уши, и мерзавцы были бы изобличены, допусти они малейшую оплошность, пророни одно неосторожное слово. Они чувствовали, что окружены густой сетью шпионов и надсмотрщиков, и благодаря влиянию родных добились отправки в Ост-Индскую армию. Но я узнал об этом много позже, ибо в один прекрасный день потерял их из виду и никак не мог напасть на их след.

Был, однако, человек, который знал, что я невиновен, но не мог исправить допущенную несправедливость. Лорд Ингрэхем, тогдашний посол Англии в России, во время интимной беседы с одним русским сановником относительно пропажи бумаг услышал от него следующее:

— Клянусь честью, капитан де Монмор де Монморен совершенно непричастен к тому, в чем его обвиняют.

Да будет благословенно имя благородного лорда! С тех пор он всегда защищал меня при любом удобном случае.

Благодаря ему мой отец, умирая, простил меня, хотя и был в отчаянии, что не дожил до того дня, когда честь моя будет восстановлена.

Я мог бы закончить на этом, друзья мои, но мне осталось познакомить вас с последним фактом, он стал главной причиной моего желания осуществить совершающийся ныне акт правосудия.

Один из двух негодяев, похитивших бумаги, а затем, чтобы отвести от себя подозрение, подложивших два письма в мои папки, лейтенант Бернс, ставший впоследствии полковником, был смертельно ранен во время Крымской войны и не захотел умереть с таким преступлением на совести. У него хватило сил в подробностях описать случившееся, он назвал своего сообщника, рассказал, как им удалось вскрыть потайной шкаф, а затем погубить меня. В конце он просил у меня прощения, дабы простил его высший судия, перед которым он готовился предстать. Он подписал признание сам и попросил исповедовавшего его католического священника поставить свою подпись в качестве свидетеля. Но Уильям Пирс, в то время командовавший бригадой, где служил Бернс, стал свидетелем его раскаяния. Он боялся его разоблачений и велел следить за ним, чтобы быть предупрежденным в нужный момент. В ночь после смерти полковника важная бумага, доверенная им священнику, была украдена из палатки последнего, пока он спал. Кем? Вы, конечно, догадываетесь. Генералом Пирсом, нынешним лордом Брауном.

— Это ложь! — с горячностью прервал его губернатор, молчавший во время рассказа Сердара.

— О! Только это вы и можете возразить? — презрительно улыбнувшись, спросил Сердар. — Смотрите, вот что изобличает вас, — показания возмущенного священника, который обо всем написал моим родным.

Сердар вынул из бумажника письмо и передал его Барбассону.

— Клянусь честью, — настойчиво продолжал сэр Уильям, — я не похищал признания Бернса, о котором вы говорите.

И он сделал инстинктивное движение рукой, словно хотел предъявить документ. Жест этот поразил Барбассона.

«Дело нечисто», — подумал провансалец.

— Честь лорда Брауна! — прервал губернатора Сердар с нервным смехом. — Не играйте словами, только вам выгодно было завладеть им, и если вы не украли его сами, то это сделал один из ваших сообщников. Я закончил, друзья мои. Вы знаете, что с тех пор, опасаясь моей мести, он повсюду преследовал меня, словно дикого зверя, и опустился до того, что вступил в сговор с тугами, чтобы убить меня. Теперь ответьте мне только на один вопрос. Разве двадцать лет моих страданий и преступления этого человека не оправдывают мое поведение, разве присвоенное мною право распоряжаться его жизнью и смертью не является самым обычным правом на законную защиту?

Посовещавшись несколько минут, Барбассон ответил:

— Поручившись нашей совестью, мы единодушно пришли к выводу: этот человек, Сердар, принадлежит вам.

— Благодарю, друзья мои, — ответил Покоритель джунглей, — это все, что мне от вас было нужно. — Затем, повернувшись к сэру Уильяму Брауну, сказал: — Сейчас вы узнаете мое решение. Я не могу просить вас вернуть мне признание Бернса, которое вы, без сомнения, уничтожили. Но я вправе потребовать, чтобы вы сами написали подобное же признание, тогда в моей невиновности и вашей вине не останется никаких сомнений. Я представлю его военному суду и добьюсь отмены приговора. Только при этом условии и ради вашей жены и детей я смогу помиловать вас… Напишите то, о чем я прошу, и мы подойдем к берегам Цейлона, лодка отвезет вас на берег, и вы будете свободны.

— Иными словами, — возразил сэр Уильям, — вы хотите отправить к моей жене и детям опозоренного, обесчещенного мужа и отца… Никогда! Лучше смерть!

— Не доводите меня до крайности, сэр Уильям. Есть минуты, когда самый кроткий человек становится непреклонным, безжалостным и забывает о гуманности.

— Я в вашей власти, мучайте меня, убейте меня, делайте со мной, что хотите, мое решение бесповоротно. В молодости я совершил проступок, серьезный проступок, признаюсь. Я горько сожалею о содеянном и не стану, ссылаясь на Бернса, который играл в этом деле главную роль, преуменьшать свою вину. Но с позором отказаться от занимаемого мною положения, потерять не только мой генеральский чин и место в Палате лордов, но и вернуться к жене и детям только для того, чтобы они презирали меня, — губернатор не смог справиться с нахлынувшим на него волнением и зарыдал, обливаясь слезами, — я не могу на это согласиться, никогда не соглашусь. Вы не знаете, что значит быть отцом, Фредерик де Монморен…

— Мой отец умер из-за бесчестья своего сына, сэр Уильям Браун.

— Так поймите же, что я готов умереть, лишь бы не опозорить моих детей! Выслушайте меня и не настаивайте больше, возьмите мою жизнь, я отдаю ее вам во искупление грехов. Действительно, я поступил как негодяй, но мне было всего двадцать лет, мы с Бернсом проиграли большую сумму. Не подумайте, что я хочу очернить его память, чтобы уменьшить мою собственную вину, но выслушайте, как все было. Он один взломал шкаф в Адмиралтействе, это он, без моего ведома заключил позорную сделку, толкнувшую его на преступление. Моя вина состоит только в том, что я согласился сопровождать его к вам, чтобы разделить плоды его предательства. Вы с ним были едва знакомы, и его визит мог показаться вам странным. Для вас это все не имеет значения, я знаю, что мое преступление вы не можете простить, но искупление, которого вы требуете, выше моих сил. Неужели вы думаете, что я не страдал? Двадцать лет меня мучают угрызения совести. Я пытался преданным служением своей стране, честным поведением договориться с собственной совестью, но не сумел… И с тех пор, как вы скитаетесь по свету, мысли мои в растерянности, трепеща, следуют за вами, каждую минуту я боюсь, что вот-вот пробьет час возмездия, ибо этого часа, часа суда божьего, я жду, жду уже двадцать лет, зная, что он придет, роковой, неумолимый. Какая пытка!

По лбу губернатора струился холодный пот, тело сводило судорогой. Невольно чувство сострадания начало закрадываться в сердце Сердара. Он легко поддался ему, ибо видел, что пленник не разыгрывает перед ним заранее заготовленную комедию, а это действовало на Сердара безотказно.

— Вы говорите о вашей семье, сраженной несчастьем, — продолжал бедняга, с трудом подавляя рыдания, — конечно же, вы правы, но стоит мне подумать о моей… Помимо моих несчастных детей и всего рода Браунов позор падет еще на четыре семейства, и громкий скандал запятнает их герб… Это многочисленный род Кемпбеллов из Шотландии, Карнавонов из Уэльса.

— Вы сказали, Кемпбеллов из Шотландии!.. Вы в родстве с ними? — прервал его Сердар с удивившей всех горячностью.

— Леди Браун, — пробормотал пленник, словно выбившись из сил, — урожденная Кемпбелл, сестра милорда Арджайла, старшего в семье, и полковника Лайонеля Кемпбелла из 4-го шотландского полка, прославившегося во время осады Хардвар-Сикри.

Услышав эти слова, Сердар судорожно поднес руку ко лбу, словно пытаясь удержать ускользающий от него разум. Взор его блуждал в растерянности, мысли теснились в беспорядке. Жена лорда Брауна урожденная Кемпбелл? Но если это так, очаровательные молодые девушки, которых он видел, были племянницами его сестры, его любимой Дианы! И месть его должна была пасть… Вдруг глаза ему застлало черной пеленой, он сделал несколько шагов, хватая руками воздух. К вискам, к сердцу прилила кровь — он задыхался… Наконец он хрипло и дико вскрикнул и упал на руки Рамы, который бросился вперед, чтобы поддержать его.

Барбассон в ярости хотел наброситься на пленника, но Нариндра жестом удержал его.

— Сэр Уильям Браун, — сказал маратх громовым голосом, — знаете ли вы, кто этот человек, которого ваши последние слова поразили в самое сердце, знаете?

Губернатор, онемев от удивления, пораженный случившимся, не знал, что ответить. Нариндра гневно бросил ему:

— Этот человек, молодость которого вы погубили, — зять Лайонеля Кемпбелла, брата леди Браун.

Черты лица сэра Уильяма внезапно исказились, он всплеснул руками и, рыдая, упал рядом с Сердаром, потерявшим сознание.

— Ишь ты, — сквозь зубы пробормотал Барбассон, — проливай крокодиловы слезы. Можешь поставить здоровенную свечу этому, так кстати подвернувшемуся родству, не то, клянусь Магометом, моим святым пророком, ничто не помешало бы мне накинуть тебе на шею пеньковый галстук и отправить тебя к твоему дружку, милейшему Рам-Шудору.

Вдруг сэр Уильям Браун схватил безжизненную руку Сердара и воскликнул с выражением глубокого горя:

— Господи, пусть твоя кара поразит виновного, но пощадит этого человека, он столько страдал… Клянусь, что честь его будет восстановлена.

«Искренен ли он? — подумал несколько поколебленный Барбассон. — Ба! Не будем спускать с него глаз!»

Когда Сердар пришел в себя, он бросил долгий взгляд на сэра Уильяма, все еще стоявшего возле него на коленях и орошавшего слезами его руку.

— О, не отнимайте вашу руку, — пробормотал сэр Уильям с глубоким и, казалось, искренним отчаянием, — не отнимайте ее в знак прощения. Я сделаю все, что вы потребуете, я поклялся в этом, пока вы были без сознания, и каковы бы ни были последствия моего поступка, ваше доброе имя будет восстановлено.

Сердар ничего не отвечал. Было видно, что в нем совершается отчаянная борьба, в которой обычно верх одерживают благородство и великодушие. Рама и Нариндра, хорошо зная характер своего друга, нисколько не сомневались в том, какое решение он примет, они понимали, что в данном случае бесполезно рассчитывать на Барбассона. Оборот, который приняли события, так подействовал на провансальца, что он, как говорят моряки, дал течь и, чтобы не присутствовать при проявлении слабости со стороны Сердара, решил подняться на палубу, чтобы взглянуть, как там идут дела. Уходя, он бормотал:

— Сцена узнавания… Я это уже видел в «Гран-театр» в Марселе, в пьесе «Два брата-поляка»… Павловский хотел убить Павловскова, укравшего у него бумаги, там тоже была кража, нашелся даже один идиот на роль комика, эдакий Барбассон. И вот в ту минуту, когда Павловский собирается покончить Павловскова, который не хочет возвращать похищенное, точь-в-точь как Уильям Браун, они узнают друг друга и начинают рыдать друг другу в жилетку. «Брат мой!.. Брат мой! Прости меня!» И Жанваль, игравший Павловскова, бросается на колени, опять-таки как Браун, и кричит: «Прости! Прости!..», и Павловский прощал Павловскова, точно так же, как Сердар простит Уильяма Брауна. Это было прекрасно, но, черт побери, тогда я заплатил всего двадцать пять су, теперь же десятки раз рисковал своей шкурой… Хватит с меня одного раза, я ухожу.

Довольный своим маленьким монологом, провансалец действительно поднялся на палубу. Он мог сколько угодно шутить, на самом деле Барбассон был глубоко взволнован, хотя и не подавал вида. Такие чувства, как привязанность к семье, любовь к близким, всегда находят отклик в сердце человека, даже совсем к ним не склонного, даже когда это лишь ловкое притворство.

Сердар, как и предвидел Барбассон, произнес слова прощения, едва не сорвавшиеся с его губ накануне, когда он увидел очаровательных дочерей губернатора. Поэтому неудивительно, что, узнав об их родстве со своей сестрой, он больше не колебался.

— Я прощаю вас, — сказал он с глубоким вздохом. — Я останусь отверженным, проклятым, останусь Покорителем джунглей. Я не стану обрушивать отчаяние и несчастье на головы юных созданий, только начинающих жить. У них есть все, чтобы быть счастливыми, я не допущу, чтобы жизнь их была отравлена позором и бесчестьем их отца.

— Нет, Сердар, хотя бы вся моя семья находилась под угрозой гибели, я не приму вашей жертвы, к тому же она не нужна.

— Что вы этим хотите сказать?

— В признании Бернса ничего не говорится о сообщнике.

Перед смертью он только себя одного обвиняет в краже и в том, что подбросил вам письма. Готовясь предстать перед правосудием божьим, он, должно быть, не счел себя вправе призывать на мою голову правосудие людское. Вы можете оправдаться, не замешивая меня в это дело, ибо признание Бернса я бережно сохранил.

— Возможно ли это! — ответил Сердар с невыразимым счастьем. Потом, глядя на своего бывшего врага, с грустью добавил: — Значит, вы меня действительно ненавидели, раз не хотели отдать его мне…

— Нет-нет! — с горячностью перебил его сэр Уильям. — Но после того, что вы выстрадали, я не надеялся на ваше прощение, и хотя признание Бернса не может служить основой для обвинения против меня, если бы вы продолжали настаивать на моей виновности, мог бы разразиться огромный скандал, которого я в моем положении хотел избежать.

— А признание? — с жадностью спросил Сердар.

— Оно заперто в моем кабинете в Пуант-де-Галль. Нам стоит только вернуться, и завтра утром оно будет в вашем распоряжении.

Покоритель джунглей посмотрел на него так, словно хотел взглядом проникнуть в самые глубины души своего собеседника. Сердар простил, но он не был настолько наивен, чтобы самому сунуть голову в пасть тигру.

— Вы не доверяете мне? — спросил сэр Уильям, заметив, что он колеблется.

— Моя сестра приезжает через пять-шесть дней, — сказал Сердар, который, не умея лгать, избежал прямого ответа на вопрос. — Я должен следовать взятым курсом, если хочу первым встретить ее… Но раз вы прощены, я не стану больше удерживать вас здесь.

Радость молнией сверкнула в глазах губернатора, все еще не осмеливавшегося верить своему спасению. Сердар заметил это, но подобная реакция была естественной, поэтому он продолжал:

— Сегодня вечером, около полуночи, мы пройдем мимо Джафны, последнего порта на Сингальском берегу. Я велю высадить вас на землю, и если вы действительно достойны прощения, вы немедленно перешлете мне этот документ через Ковинда-Шетти, судовладельца в Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что ваше имя даже не будет упомянуто во время нового разбирательства дела во Франции.

— Через двое суток после моего прибытия в Пуант-де-Галль признание Бернса будет у Ковинды, — ответил сэр Уильям, который, несмотря на все свое самообладание, не мог скрыть охвативших его чувств.

В этот момент Барбассон приоткрыл дверь.

— Парус впереди! — воскликнул он. — Я думаю, что это «Диана», которая, основательно помотав «Королеву Викторию», преспокойно оторвалась от нее и на всех парах мчит теперь в Гоа.

Все поднялись на палубу, это действительно была «Диана», которая, распустив паруса, летела по волнам, словно огромная птица.

— Держите ближе к берегу, Барбассон! — сказал Сердар. — Сегодня вечером мы высадим сэра Уильяма в Джафне.

— Ага! — ответил провансалец, приветствуя губернатора. — Его Превосходительство лишает нас своего общества.

— Я тронут этим выражением сожаления, — в тон ему ответил сэр Уильям.

Когда Сердар с друзьями удалился, Барбассон подошел к англичанину и, глядя ему в глаза, сказал:

— Посмотрите-ка на меня хорошенько, вы всех здесь провели, но есть человек, которого вам не удалось обмануть, это я! — И он ударил себя в грудь. — Будь на то моя воля, вы бы еще два часа назад танцевали на рее шотландскую джигу. — И он повернулся к губернатору спиной.

— Вернись только на Цейлон! — зловеще пробормотал сэр Уильям.

Спасен! Он был спасен! Негодяй все еще не смел верить своему счастью, но он так прекрасно сыграл свою роль. В ней было все — сожаления, угрызения совести, умиление, слезы… Он отправился в свою каюту, чтобы там без стеснения предаться нахлынувшей на него радости. Он сел на край койки, скрестив руки, свесив голову, и надолго задумался… Никогда еще он не подвергался такой опасности, он рисковал всем, малейшая нерешительность, и он бы погиб… Как он сумел затронуть слабую струнку Сердара! И их родство, о котором он не знал и которое выяснилось так кстати… Постепенно глаза его стали закрываться, голова делалась все тяжелей. Он ужасно устал после ночи, проведенной в клетке для пантер. Упав на кровать, сэр Уильям заснул. Но наш провансалец не терял из виду ни одно из его движений, прохаживаясь взад и вперед перед приоткрытой дверью каюты, как это делают вахтенные офицеры, приучив тем самым засыпающего сэра Уильяма к мерному звуку своих шагов. Тот ничего не подозревал, ибо ему отвели единственную каюту на палубе маленькой яхты.

У Барбассона были кое-какие соображения. Отличаясь редкой проницательностью, в тот момент, когда сэр Уильям клялся, что не похищал признания Бернса, провансалец обратил внимание на инстинктивное движение губернатора, одно из тех, что обычно не контролируются разумом. Будучи на свой лад психологом, он принялся размышлять, сопоставлять, взвешивать. Барбассон с дотошностью докапывался до самой сути, пытаясь объяснить невольный жест губернатора, и наконец пришел к выводу, что документ, вероятно, находится в бумажнике сэра Уильяма.

— Бумаги такого рода, — сказал он себе, — не доверяют шкафу или письменному столу, которые можно взломать или поджечь. А поскольку рано или поздно их собираются уничтожить, то с этой целью держат при себе и вечно таскают в карманах. Так, у меня в кармане старого пальто до сих пор хранится последнее письмо папаши Барбассона, где он вместо денег, которые я просил, посылает мне свое проклятье, а ведь с той поры минуло уже четырнадцать лет…

Поэтому, когда сэр Уильям, изнемогая от усталости, заснул, чья-то ловкая рука осторожно вытащила у него из кармана тонкий кожаный бумажник. Это был Барбассон, который, желая проверить точность своих психологических выкладок, решил, что лучше всего это сделать опытным путем.

В бумажнике находился всего один листок, исписанный по-английски. Барбассон не знал этого языка, но увидел, что там неоднократно повторялись имена Фредерика де Монмор де Монморена и сэра Уильяма. Он лихорадочно взглянул в конец письма, оно было подписано — полковник Бернс! Больше Барбассону ничего было не нужно. Подавив радостный крик, он свернул бумагу, сунул ее себе в карман, а бумажник аккуратно положил на место. Затем спокойно продолжил свою прогулку, с удовлетворением потирая руки и не испытывая угрызений совести. Ведь он просто собирался вернуть украденное его законному владельцу.

Моряк слегка колебался, не зная, что предпринять. Открыть все Сердару и добиться от него справедливого наказания негодяя? Бесполезно, тот никогда не допустит, чтобы зять его сестры болтался на виселице. О том, чтобы держать его в качестве пленника, и думать не приходилось: что они станут делать с ним, прибыв в Гоа? Разве что посадят негодяя в клетку и увезут в Нухурмур? Нет, Сердар этого не сделает из-за связывающего их родства. К тому же доказательство невиновности друга находилось в руках Барбассона, этого было достаточно. Пусть Уильям Браун проваливает ко всем чертям. Сердар же будет только благодарен Барбассону за то, что тот избавил его от очередной тягостной сцены и необходимости принимать окончательное решение. И провансалец решил не вмешиваться в течение событий.

Приближалась полночь. Маленькая яхта собиралась пристать к берегу, уже были видны маяк и огни на молу Джафны. Барбассон разбудил Сердара и друзей, которые поднялись на палубу. Отправившись в каюту сэра Уильяма, он и ему оказал эту услугу и сказал с иронией:

— Ваше Превосходительство прибыло к месту назначения.

— Благодарю, господин герцог, — в тон ему ответил англичанин. — Поверьте, я никогда не забуду те слишком короткие мгновения, которые я провел на борту вашей яхты.

— Пф! — самодовольно ответил Барбассон. — Благодарность встречается так редко. Ваше Превосходительство только позже оценит всю важность услуги, которую я оказываю ему сегодня вечером.

И он быстро отдал команду, так как они входили в порт.

— Внимание! Готовьсь спустить бизань!.. Спустить! Право руля! Стоп!

Яхта повиновалась с изумительной точностью, она развернулась, готовая тут же снова уйти в море, и остановилась. Судно находилось всего метрах в двадцати от пристани, лодка была быстро спущена, и Барбассон, который сам хотел отвезти благородного лорда, сказал ему с глубоким поклоном:

— Шлюпка Вашего Превосходительства подана.

— Помните, Сердар, — сказал сэр Уильям, быстро подходя к наружному трапу, — через два дня, у Ковинда-Шетти.

— Если вы сдержите слово, сударь, все зло, которое вы мне причинили, будет исправлено.

— В знак того, что прошлое забыто, дайте мне руку, Фредерик де Монморен!

Сердар колебался.

— Ах, ну уж этому не бывать! — воскликнул Барбассон, встав между ними. — А ну живо спускайтесь, сэр Уильям, или, клянусь Магометом, вам придется добираться до земли вплавь!

Барбассон вспоминал о Магомете лишь в минуты сильного гнева. Губернатор по его тону понял, что шутки с ним плохи, и, не говоря больше ни слова, проскользнул в шлюпку.

— В добрый час! — вздохнул Барбассон, спустившись вслед за ним. — Гребите! — крикнул он матросам. Шесть взмахов весел — и шлюпка была у пристани.

Сэр Уильям спрыгнул на землю. Таможенный пункт был от них в десяти шагах, и губернатору нечего было больше бояться. Сложив руки рупором, он крикнул:

— Фредерик де Монморен, однажды ты был в моей власти, но тебе удалось бежать. Теперь я был у тебя в руках и сумел ускользнуть. Мы квиты! За кем же останется победа? До свидания, Фредерик де Монморен!

— Негодяй! — отозвался с яхты звучный, ясный голос.

Тогда Барбассон, гордо поднявшись в лодке, бросил губернатору с язвительной насмешкой:

— Уильям Браун, предсмертное завещание полковника Бернса прибыло по назначению.

И помахав над головой ловко выкраденной у губернатора бумагой, он крикнул своим матросам:

— А ну, налегли на весла, ребята, да поживей!

Сэр Уильям быстро поднес руку к груди, судорожно выхватил бумажник… Он был пуст.

Тогда мерзавец издал крик ярости, в котором не было ничего человеческого, и тяжело рухнул на песок.

Он солгал, чтобы обмануть Сердара, на самом деле признание Бернса было убийственным для него, ибо в нем содержался один факт, который отдавал во власть Сердара не только его честь, но и жизнь.

Через четыре дня друзья прибыли в Нухурмур, где их ожидали невероятные приключения.