Покоритель джунглей

Глава I

Кишнайя в замешательстве, — Приготовления браматмы. — Как поступить? — Варуна молчит, — Отчаянное решение.

События, о которых мы повествуем, оставили в памяти индусов неизгладимые следы. Читатель уже знает, что речь идет не о вымышленных фактах, а о подлинных событиях, предшествовавших печальной кончине вице-короля Индии сэра Джона Лоуренса, убитого фанатиком по приказу общества Духов вод. Памятная борьба против англичан и их союзников, тугов, начатая Покорителем джунглей, во время его отсутствия, вызванного поездкой во Францию, была продолжена его друзьями-туземцами и достигла своего апогея. В тяжелые минуты индусы не раз сожалели о том, что с ними не было храброго француза, который в течение двух лет успешно противостоял британским завоевателям.

Его помощник, марселец Барбассон, запершись в Нухурмуре с Наной и горсткой туземцев, строго исполнял данное ему распоряжение не покидать неприступное убежище на Малабарском берегу до возвращения Покорителя джунглей, поэтому вся ответственность, вея тяжесть этой неравной борьбы падала на плечи нескольких преданных смельчаков, окружавших браматму Арджуну.

Можно не сомневаться, что если бы Покоритель джунглей знал, какой опасности подвергаются Нана-Сахиб и его друзья, он поспешил бы покинуть Францию и немедленно прийти им на помощь. Будучи уверен, что Кишнайя повешен, он был спокоен, зная, что после смерти подлого туга не найдется ни одного индуса, способного выдать Нана-Сахиба. Правда, Уотсон привлек на свою сторону Дислад-Ха-меда, но тот был способен лишь доносить на несчастных, принимавших участие в восстании. Как только речь заходила о том, чтобы рисковать своей жизнью, Хамеда можно было не опасаться, и если в распоряжении сэра Джона Лоуренса были лишь такие жалкие людишки, он мог вечно дожидаться поимки Нана-Сахиба.

Тем не менее по случайному стечению обстоятельств сторож знал секреты обеих борющихся сторон, и успех тех или других мог в определенной степени зависеть и от него. Утсара это прекрасно понял, тогда как браматма, поглощенный крайне сложной ситуацией, довольствовался сообщением своих посланцев о том, что сторож вернулся домой. Факир же сразу почувствовал ловушку, он понял, что дело будет проиграно, если негодяй попадет в руки Кишнайи, и решил пожертвовать собой, но освободить сторожа до того, как тот заговорит.

Надо было успеть вовремя. Утсара знал, что сторож — трус и под пыткой выдаст любую тайну. Однако же храбрый факир не ведал истинной причины похищения Хамеда, полагая, что оно вызвано только его отказом выполнить смертный приговор, вынесенный браматме мнимым комитетом Трех. Но у Кишнайи были более важные основания, заставившие его похитить сторожа.

Пока сэр Джон Лоуренс беседовал со сторожем, Кишнайя, как вы помните, по предложению вице-короля спрятался в амбразуре одного из окон, закрытого плотными портьерами, чтобы присутствовать при их разговоре. Вы помните также, что по окончании аудиенции Кишнайя исчез, так что никто его не видел. Амбразура, в которой спрятался туг, случайно оказалась той же самой, куда из потайного коридора вышел переодетый паломником браматма, чтобы подслушать признания душителя. Уходя, взволнованный Арджуна забыл закрыть потайную дверь. Увидев отверстие, зияющее в стене, Кишнайя сразу догадался, что этим ходом, о котором он не знал, пришел кто-то с весьма вероятной целью подслушать его секретный разговор с сэром Лоуренсом и что этот кто-то был враг.

Вождь тугов, чья храбрость не подлежала сомнению, не раздумывая пошел по коридору, который должен был привести его к главному ходу. Он почти сразу же наткнулся на прислоненную к стене палку с семью узлами, к ней были привязаны сандаловые четки. Кишнайя узнал палку неизвестного паломника, бродившего вокруг дворца и вызвавшего у него сильные подозрения. При встрече с ним тугу показалось, что по одной незначительной детали, на которую другой не обратил бы внимания, он узнал браматму. Дело в том, что Арджуна, родившись на Коромандельском берегу, рядом с Мадрасом, хотя и очень чисто говорил на языке Биджапура, все же сохранил легкий акцент, как часто бывает с теми, кому приходится пользоваться неродным языком. Этот акцент и послышался тугу, когда паломник предлагал желающим сандаловые зерна, Кишнайя сначала отбросил это предположение как нелепое, не понимая, зачем браматме бродить по улицам в таком одеянии, когда в его распоряжении целая армия факиров и слуг, готовых по первому зову доставить ему необходимые сведения. Теперь же, когда он увидел палку и четки мнимого паломника, все сомнения отпали. Только браматма мог проникнуть во дворец потайным ходом и знать коридоры, неизвестные Кишнайе. Стало быть, браматма и паломник — одно лицо. В таком случае смертельный враг знал все его тайны. Он знал, что совет Семи полностью состоял из тугов и что старший из Трех был не кто иной, как Кишнайя, повешенный в Велуре.

Придя к этому выводу, вождь душителей, несмотря на свою отвагу, содрогнулся. Его противник был храбр, могуществен, любим всеми жемедарами. Теперь, когда браматма услышал страшные признания туга, ему ничего не стоило не только изгнать самозванцев, но и приказать их собственным факирам убить их, чтобы отомстить за смерть тех, чье место они заняли.

Именно тогда Кишнайя решил ускорить ход событий и как можно быстрее избавиться от браматмы, убийство которого он задумал еще в тот день, когда туги захватили власть в обществе. Кишнайя боялся поручить это дело факиру, ибо Арджуну любили все, даже те, кто находился на службе у Семи. Душитель опасался, что тот, кому он отдаст подобный приказ, тайно предупредит браматму, чтобы дать ему время скрыться.

Преследуемый неотступным желанием избавиться от единственного человека, могущего помешать его планам, Кишнайя решил спасти сторожа от заслуженного наказания в день общего собрания, а взамен потребовать от него жизнь браматмы. Во время свидания со сторожем он должен был назначить день убийства, но события вынудили его ускорить развязку. Однако прежде он выспросил у стражников, охранявших дворец браматмы, и других слуг, отлучался ли куда-нибудь их хозяин. Все в один голос ответили, что Арджуна весь день провел дома. Подобное единодушие несколько поколебало его уверенность. Пытаясь успокоиться, он говорил себе, что палку могли оставить в коридоре давным-давно, а деревянное панно, скрывавшее потайную дверь, могло рассохнуться и само сдвинуться в сторону. Кишнайя боялся, как бы браматма не собрал уже отряд жемедаров, но его решение убить Арджуну было бесповоротно. К дворцу браматмы он подослал целую армию шпионов, чтобы знать обо всем, что там происходит, до тех пор, пока сторож не справится со своим заданием.

Во время свидания с Дислад-Хамедом Кишнайя был удивлен, не встретив никакого сопротивления с его стороны, сторож безропотно на все согласился. Он попросил только отложить убийство до рассвета, приведя доводы, показавшиеся Кишнайе убедительными. Не зная расположения дворца, Дислад-Хамед, несмотря на поздний час, собирался под каким-нибудь предлогом добиться свидания с браматмой и произвести разведку. Он предполагал вернуться незадолго до рассвета и совершить свое грязное дело, будучи уверен, что после изнуряющей ночной духоты все будут крепко спать, наслаждаясь утренней прохладой.

Дислад-Хамед, как мы видели, великолепно сыграл свою роль. Чтобы усыпить бдительность Кишнайи, трусишка принял хвастливый вид, тем самым полностью завоевав его доверие. К несчастью, один из шпионов Кишнайи подслушал разговор Хамеда с Утсарой, и туг, взбешенный тем, что его провели, приказал похитить сторожа при выходе из дворца браматмы.

Поначалу он хотел расправиться с Дислад-Хамедом немедленно, но, поразмыслив, решил, что сможет добиться от него важных сведений. Ведь если бы опасения Кишнайи оправдались, это означало бы крушение всех надежд, сама жизнь его была бы в опасности. Поэтому туг приказал бросить сторожа в одну из подземных тюрем Дворца семи этажей.

Теперь он уже почти не сомневался, что браматме известны все его козни. Каждую минуту шпионы сообщали ему, что во дворце врага царит необычное оживление, туда постоянно входят люди. Надо было быстро принимать решение, иначе все погибнет. Но как поступить? Своими силами Кишнайе было не справиться. Оставалось одно: разбудить сэра Джона Лоуренса, рассказать ему обо всем, попросить у него батальон шотландцев и, окружив дворец, захватить браматму под предлогом неповиновения указу вице-короля, распустившего общество. Но согласится ли на это сэр Джон? Подобные действия спасали жизнь Кишнайе и мнимым членам совета Семи, но их планы были бы разгаданы, что делало невозможной поимку Нана-Сахиба. Нет! Это была крайняя мера, к ней можно прибегнуть лишь в том случае, если не останется иного выхода, кроме позорного бегства. Бежать! После того, что он сделал и пообещал… Какой стыд! Он станет посмешищем всей Индии. Пусть его позорят, боятся, презирают! Лишь бы не быть посмешищем! Какой конец для храброго вождя тугов, ведшего переговоры на равных с самим вице-королем! О, он никогда этого не допустит!

Негодяй в неописуемом волнении метался среди развалин, окружавших древний дворец Адил-шаха. Неужели он не найдет никого, кто избавил бы его от проклятого браматмы, из-за которого рушился его самый дерзкий, самый ловкий план!

Вдруг он вспомнил об Уттами. Уттами был ему так предан, что по одному его знаку убил разоблачителя сторожа. Вот человек, который ему нужен! Как это он не подумал о нем раньше? Туг позвал Варуну, который постоянно находился рядом, и велел ему отыскать товарища. Но факир не двигался, и Кишнайя в гневе, не следя за своими словами, крикнул:

— Почему ты не подчиняешься? Или ты тоже замыслил предать меня?

— Сахиб, — смиренно ответил Вару на, — разве вы не знаете, что Уттами исчез?

— Что ты такое говоришь?

— Это правда, сахиб. После утренней тревоги он так и не появился.

— Как ты думаешь, где он?

— Не знаю, сахиб. Может, это его крик мы слышали, и…

— Договаривай.

— И он был убит из мести.

— Но тогда бы нашли тело!

— Убийца мог бросить его в колодец, среди развалин.

— Почему вы его не искали?

— В развалинах древнего Биджапура более полутора тысяч колодцев, сахиб. Отверстия большинства из них заросли кустарниками и лианами. Понадобятся месяцы, чтобы осмотреть их все. Они заброшены много веков тому назад и служат убежищем для гремучих змей и кобр.

— Хорошо, оставь меня!.. Нет, постой.

— Слушаю, сахиб.

— Подойди поближе… Ты умеешь пользоваться кинжалом правосудия?

— Я только объявляю приговоры совета, сахиб, но не исполняю их, — уклончиво ответил Варуна.

— Кому из твоих товарищей обычно поручают подобные дела?

— Никому и никогда, сахиб.

— Что ты плетешь?

— Сахиб знает, что исполнением приговоров занимается браматма, а он вручает кинжал правосудия только своим факирам.

Несмотря на подозрения, которые внушили ему капли крови, замеченные на одежде браматмы, Варуна решил не выдавать его.

— Ступай, ты мне больше не нужен.

Итак, все рушилось в последний момент… Уттами бы так не ответил. «Кого надо убрать, господин?» — просто спросил бы он. Поэтому его и убили. И туг, не зная, как все произошло, приписал убийство браматме, который решил отнять у него единственного преданного ему человека. О, если бы его храбрые товарищи, повешенные в Велуре, были с ним… Десятки рук поднялись бы, чтобы отомстить за него. Увы, их кости, разбросанные стервятниками, белеют в джунглях Малабара… Ему отрезаны все пути. Но он не отступит с позором перед противником, он так просто не сдастся. Его враги узнают, как дорого стоит жизнь туга Кишнайи!

Однако разочарование и гнев — плохие советчики, и Кишнайя не мог ничего придумать. Он хотел было рассказать все своим сообщникам, может быть, в их пустых мозгах родится добрый совет. Но потом решил, что ни к чему терять время на бесплодные жалобы. Не лучше ли срочно допросить этого труса сторожа, который служит и тем, и другим, предавал и тех, и других? О, мерзавец, ему не избежать давно заслуженной кары…

Был только час ночи. Браматма будет ждать наступления утра, чтобы воспользоваться поддержкой народа; в распоряжении Кишнайи было еще пять часов. Дьявольская мысль мелькнула у него в голове. Если за это время он не сумеет ничего придумать и не найдет спасительного решения, если вице-король откажется встать на его сторону, ну что же, тогда туг Кишнайя, мечтавший кончить свои дни мирасдаром и сравняться с раджами, получив трость с золотым набалдашником, Кишнайя-душитель устроит себе и своему обманутому честолюбию пышные похороны, о которых долго будут помнить в Индии и которые обессмертят его имя… В подземельях дворца в ожидании нового восстания хранилось пятьдесят тонн пороха, собранного Духами вод. Ну что ж! Кишнайя-душитель похоронит себя под развалинами древнего дворца Адил-шаха вместе с браматмой, вице-королем, его штабом и двумя батальонами шотландских гвардейцев!

Утешив себя этой мыслью и удовлетворив тем самым свою гордыню, он вернулся во дворец, приказав привести Дислад-Хамеда.

Глава II

Таинственные дворцы в Индии, — Палам-Адербам — колодец Молчания. — Утсара и сторож. — Подземная тюрьма. — Нравственные пытки.

Некоторые средневековые замки с их тайными застенками, «каменными мешками», тюрьмами, подземными ходами дают очень слабое представление об аналогичных постройках древней Индии. В этой стране монархи, постоянно боровшиеся с заговорами со стороны членов своей семьи, вынужденные опасаться собственных детей, обычно жили во дворцах, представлявших собой настоящее чудо с точки зрения обороны и тайного устройства. Мы уже говорили, что не было ни одной прихожей, столовой, гостиной, спальни, ни одного вестибюля или кабинета, где не было бы потайных ходов, поддельных дверей, вращающихся панелей, темных комнат, о которых не знали самые верные слуги; внезапно открывающихся люков, при малейшем подозрении поглощавших родственников, министров, офицеров-гвардейцев или фаворитов; подземных тюрем, устроенных с таким акустическим мастерством, что до хозяина дворца доносились любое слово, любая жалоба заключенных. Чаще всего несчастный архитектор, выстроивший по приказу монарха такой дворец, становился первой жертвой собственного творения, дабы он никому не мог разгласить его тайны.

Как мы уже видели, древний дворец Адил-шаха являлся великолепным примером сооружений подобного типа. Потайные части его были расположены столь искусно, что многие из них были все еще неизвестны, хотя Духи вод тайно занимали дворец в течение столетий и постоянно вели в нем тщательные розыски. Англичане удовольствовались тем, что заняли первых два этажа, где легко можно было разместить целых три полка солдат. Остальные они предоставили разрушительному действию времени, как, впрочем, поступали с большинством замечательных памятников древней Индии. Ее цивилизация воплотилась в изумительных постройках — дворцах, храмах, мечетях, пагодах, — каждая из которых с благоговением сохранялась бы в Европе, но нация купцов относилась к ним с полным небрежением на том основании, что бюджета всей Индии не хватило бы на их поддержание.

Время от времени факиры, охранявшие дворец, случайно обнаруживали новые ходы, которые вели к темным комнатам или подвалам. Там находили орудия пыток, которыми пользовались несколько веков назад. Последнее открытие подобного рода сделал Утсара. Заинтересовавшись тем, что одна из плит издавала менее глухой звук, чем остальные (это было в одном из многочисленных залов второго этажа), он приподнял ее и увидел под ней вторую, на которой была выгравирована следующая надпись: «Палам-Адербам» («Колодец молчания»).

Под второй плитой оказалось нечто вроде колодца, который расширялся книзу и был почти до половины заполнен странно сплетенными в объятиях человеческими скелетами, чьи кости и черепа представляли собой мрачную картину. Утсара спустился вниз, чтобы осмотреть зловещий подвал, в уверенности, что найдет там ход сообщения с другими частями здания, с комнатой пыток например, куда, словно спицы колеса, сходились обычно все подземелья, служившие тюрьмой. Однако он ничего не нашел и пришел к убеждению, что в подвал просто сбрасывали трупы казненных. В это мрачное убежище по приказу Кишнайи и бросили Дислад-Хамеда.

Утсара проник во дворец через потайной ход, который указал ему браматма, но ни Семеро, ни их слуги не знали о нем. Факир, затаив дыхание и ступая бесшумно, подошел к залу, где жили его товарищи — факиры, служившие высшему совету. Они тихо беседовали между собой о последних событиях. Старшие удивлялись обороту дел и не скрывали, что с некоторых пор находили поведение Семи более чем странным.

— Вы еще не знаете всего, — сказал Кама, таинственно покачав головой.

— Что же произошло? — спросили факиры, подсаживаясь к нему поближе.

Утсара, стоявший у входа, напряженно прислушался, чтобы не пропустить ни слова.

— Поверите ли вы мне, — продолжал Кама, понизив голос, — что этой ночью, всего полчаса тому назад, старший из Трех хотел с помощью сторожа Дислад-Хамеда убить нашего браматму.

Среди присутствующих пробежал ропот ужаса и неодобрения.

— Сторож, — продолжал Кама, — вместо того чтобы исполнить приказ, отдал браматме пальмовый лист и кинжал правосудия.

— Мы бы сделали то же самое! — перебил его кто-то.

Никто не стал оспаривать это смелое утверждение.

— Не говори так громко, Аврита! Вспомни Притвиджи, одно неосторожное слово, и он исчез навсегда.

— Я не боюсь их, — ответил Аврита, — я назначен собранием жемедаров, чтобы охранять дворец, я не служу Семи.

— Если ты хочешь присоединиться к Дислад-Хамеду, — заметил Кама, — можешь продолжать…

— А что с ним случилось?

— Старший из Трех приказал бросить его в колодец Молчания, пока…

Утсара не дослушал, он узнал, где находится сторож, которого хотел вырвать из лап Кишнайи. Надо было срочно действовать, хотя разговор мог представлять для него определенный интерес. С теми же мерами предосторожности он направился к месту, указанному Камой, оно было ему хорошо известно.

В этот момент вождь тугов вернулся во дворец, факир услышал, как он приказал Варуне привести сторожа в комнату пыток. Несмотря на быстроту, с которой Утсара осуществил свой план, он пришел слишком поздно. Но верному слуге было столь важно помешать Хамеду заговорить — он не подозревал, что коварный Кишнайя уже знал о своем разоблачении, — что он решил попытаться обогнать Варуну.

В глубине души он чувствовал, что ему нечего опасаться Варуны, но если товарищ и был не способен причинить ему зло, вместе с тем Утсара был уверен, что тот не позволит похитить пленника.

Неожиданное обстоятельство, на которое он не рассчитывал, помогло ему выиграть несколько минут. Варуна, не полагаясь на собственные силы в случае сопротивления сторожа, у которого, как ни странно, была репутация храбреца, чему способствовал, вероятно, его наглый вид, отправился за помощью к двум товарищам.

К Утсаре вернулась надежда, он быстро взбежал по лестнице, ведущей в зал, где находился колодец. Там он с радостью увидел, что первая плита не была положена на место. Он бросился ко второй, нечеловеческим усилием приподнял ее и, сдвинув в сторону, крикнул, наклонившись над отверстием:

— Эй, Дислад! Это я, Утсара, я пришел к тебе на помощь. Скорей, дорога каждая минута!

Произнеся эти слова, он лег на пол и протянул в отверстие руки, чтобы помочь сторожу выбраться наружу.

Ответа не было.

Утсара тут же вспомнил, что накануне утром они с браматмой нашли Хамеда лежащим без сознания в кустах. Он подумал, что страх мог вновь оказать на беднягу подобное воздействие.

Это объяснение было вполне вероятно, вторая плита не была сдвинута, значит, нельзя было даже допустить возможность побега. Не теряя времени на размышления, Утсара, понадеявшись на свою силу, решил, что сможет поднять Дислад-Хамеда и вытолкнуть его наверх. Затем он вылезет сам, положит плиту на место и спрячется со сторожем в одном из коридоров, выходящих прямо в зал.

Эта идея у него возникла в тот момент, когда он прыгал в колодец. Утсара упал на скелеты — раздался зловещий скрип, заставивший его вздрогнуть. В ту же минуту до него донеслись голоса факиров и Варуны. Он замер на месте, прислушиваясь и стараясь определить, на каком расстоянии от него они находятся. Утсара понял, что у него не хватит времени вытащить пленника. Вокруг него было так темно, что пришлось бы искать сторожа на ощупь, на это ушли бы те несколько мгновений, которые у него остались. Дело было проиграно. Ему оставалось только бежать, чтобы спастись от мести тугов. Утсара бросился к отверстию колодца, подтянулся и с легкостью акробата выскочил наружу, как вдруг свет от фонаря факиров прорезал темноту зала, и вслед за тем вошли они сами. Утсара молниеносно вновь прыгнул в колодец, прижался к стене и замер, затаив дыхание… Факиры подошли совсем близко.

— О-о! — воскликнул Варуна, увидев зияющее отверстие. — Я уверен, что мы положили плиту на место. Птичка улетела… Тем лучше для сторожа, его ожидала такая участь, что…

Затем для очистки совести он позвал пленника:

— Дислад! Дислад! Ты здесь?

Как и следовало ожидать, никто не отозвался.

— Ты думаешь, он и вправду бежал? — усомнился один из факиров. — Может, он притворяется, что не слышит? Вряд ли ему охота идти с нами.

— Бедный мой Крату, ты потрясающе наивен, — ответил Варуна. — Где ты видел птичку, которая остается в клетке, если дверца открыта? Сразу видно, что ты не знаешь Дислад-Хамеда, Следопыта.

Заметим, что из-за дутой репутации все искали союза со сторожем, а кончилось тем, что у всех он стал вызывать подозрения.

— Ладно! Но как, по-твоему, он смог поднять изнутри тяжеленную плиту, которую мы с таким трудом сдвинули с места вдвоем?

— Послушай, Крату, — язвительно заметил Варуна, — неужели ты не понимаешь, что раз он сам не мог поднять плиту изнутри, значит, кто-то оказал ему эту маленькую услугу. И если этот кто-то не пришел сюда только для того, чтобы позабавиться и поднимать тяжести, следует признать, что у него было намерение спасти Дислад-Хамеда, что он и сделал.

Во время этого разговора Утсара, не пропустивший ни единого слова, безумно боялся, как бы упрямый Крату не заставил Варуну обследовать колодец изнутри, его неминуемо бы нашли и отвели к старшему из Трех вместе со сторожем, который, как был уверен факир, лежал без сознания где-то в колодце.

Но довод Варуны казался таким убедительным и бесспорным, что Крату не стал спорить с очевидностью, а главное, с единодушным мнением товарищей.

— Нечего без пользы терять здесь время, — подытожил Варуна, — помогите мне положить плиты и пойдем доложим о случившемся.

Едва Утсара успел подумать о последствиях этого решения, как обе плиты были водворены на место, звук шагов факиров стал постепенно стихать, и под одинокими сводами воцарилась обычная для этих мест мертвая тишина.

Утсара мгновенно вскочил на ноги и стал в отчаянной ярости звать на помощь. Бесполезно! Звук его голоса не проникал наружу, все жалобы, все крики глохли в подземелье, не случайно названном колодцем Молчания.

Факир вдруг ясно понял, что погиб безвозвратно. Никакая человеческая сила не могла поднять две гранитные плиты, закрывавшие отверстие колодца. Одну плиту Утсара, обладавший геркулесовой силой, еще мог бы осилить, встав на плечи сторожу. Но сдвинуть две плиты было абсолютно невозможно, приходилось оставить всякую надежду на успех. Поэтому пленник и стал звать на помощь, предпочитая ожидавшую его при этом участь ужасной смерти от голода в колодце Молчания.

Крики его постепенно перешли в вой, в котором не было ничего человеческого. Несчастному казалось, что кричит не он. Благодаря особому расположению страшного подвала звуковые волны отражались от круглого свода и сходились в центре, где находился Утсара, оглушая его.

В какой-то момент ему почудилось, что сторож, придя в себя, кричит вместе с ним, но, выбившись из сил и замолчав, он понял, что один молил о помощи — о помощи, которая никогда не придет. Сколько таких криков слышали эти мрачные стены!

Поначалу Утсара поддался вполне понятному чувству страха, но это был человек крепкой закалки, и даже самые безвыходные ситуации не могли надолго сломить его, поэтому довольно быстро он обрел присущее ему хладнокровие.

— Не может быть, чтобы сторожа не было здесь, — сказал он себе, — ведь вторую плиту, закрывавшую колодец, сдвинул я сам. Надо найти его, привести в чувство, а там посмотрим.

Как мы помним, Утсара, полагая, что ему придется вступить в рукопашный бой, снял с себя всю одежду. Теперь он горько пожалел об этом. Будучи курильщиком, как все индусы, он сумел бы что-нибудь найти в карманах и развести огонь. Теперь же единственное, что ему оставалось, — идти ощупью вдоль стены в поисках Дислад-Хамеда. Под ногами его, ударяясь одна о другую, зловеще скрипели кости, порой он спотыкался о перекатывающиеся черепа, напоминавшие ему о том, что никому не удалось выйти отсюда живым. Он задыхался от тошнотворного запаха, усиливавшего непреодолимое отвращение, которое все индусы питают к бренным останкам.

Но напрасно Утсара исследовал подземелье, он ничего не нашел. Факир обошел его раз, другой, третий, все попусту!

— И все-таки, — сказал он с яростью, — сторож не мог бежать. Ему не только не под силу было сдвинуть плиту, но и сделай он это, он не смог бы выбраться из коридора, ведущего к залу, где находится колодец. Попасть туда можно только через потайной ход, а Дислад-Хамед не мог знать о нем.

Суеверный, как все его соотечественники, он уже готов был допустить чудесное вмешательство одного из духов — защитников семьи Хамеда, как вдруг ему пришла в голову мысль, что биджапурский сторож нашел ход, ведущий из подземелья, тем более что в свое время он сам удивился его отсутствию.

Он снова принялся за поиски и, вспомнив, что в одном месте ему попалось углубление, направился туда, но не довольствуясь поверхностным осмотром, провел рукой по стене, разгребая кости. Вдруг он наткнулся на верхнюю часть отверстия, которое ему показалось достаточно большим, чтобы туда мог пролезть человек. Утсара принялся энергично разбирать скопление костей и наконец полностью расчистил проход, в точности такой же, как и в других стенах дворца. Но радость его тотчас же померкла, ибо, ощупав отверстие, он понял, что оно никогда не закрывалось. Из этого легко можно было сделать вывод, что подземелье было предназначено для пленников, обреченных на голодную смерть. Проход, должно быть, заканчивался тупиком и не сообщался с другими частями здания, дабы несчастные не могли бежать.

Все же у Утсары сохранялась слабая надежда, он подумал, что было бы бессмысленно строить ход, который не соединял бы две разные части дворца. Умея открывать любую потайную дверь, он мог поручится, что сумеет выбраться на свободу.

Закончив работу, он осторожно вытянул вперед ногу, держась руками за стенки, ибо обычно выходы из таких застенков — самые настоящие ловушки, предназначенные для того, чтобы осужденные падали в глубокие, отвесно вырытые колодцы. Факира охватила невыразимая тревога, когда вместо того, чтобы почувствовать твердую землю, его нога повисла в пустоте. Сомнений не было, он попал в западню, этим и объяснялось молчание Дислад-Хамеда, вероятно, рухнувшего в какую-нибудь пропасть. К счастью, тревога оказалась ложной, и скоро нога его уперлась в твердую поверхность. Продвигаясь с крайней осторожностью, он понял, что спустился с первой ступеньки лестницы. Но прежде, чем двигаться дальше, Утсара сложил ладони рупором и крикнул изо всех сил:

— О! Эй! Хамед!.. Это я, факир Утсара!

Он прислушался, но до него не донеслось ни единого звука. Подождав немного, факир стал спускаться, считая ступеньки. Зная число ступеней, ведущих из зала, куда выходил колодец, до поверхности земли, он мог таким образом определить свое местоположение. Насчитав шестьдесят две ступеньки, он решил, что находится на уровне земли. Прежде чем продолжать спуск, он снова принялся звать сторожа, особенно громко выкрикивая свое имя, только оно могло внушить доверие Дислад-Хамеду, если тот еще был жив.

На сей раз его попытка увенчалась успехом: в ответ раздался крик изумления и безумной радости. Чтобы избежать грозившей ему пытки, сторож действительно укрылся в обнаруженном им проходе, имя Утсары было для него синонимом спасения.

— Где ты? — крикнул ему факир.

— Внизу, под тобой. Подожди, я сейчас поднимусь.

— Не надо, оставайся на месте, я сам спущусь к тебе.

Факир продолжал считать ступени. Он так хорошо знал внутреннее и внешнее устройство огромного здания, что надеялся определить местонахождение, направление, глубину и назначение лестницы, ибо ничто в этом дворце не делалось без цели.

Сторожу не терпелось встретиться с Утсарой, он не знал, что факир так же, как он сам, мечтает выбраться из мрачной темницы. Пройдя сто двадцать восемь ступеней, Утсара встретился со сторожем. Дислад-Хамед схватил его за руки и стал целовать их с восторгом, называя его своим спасителем, он плакал, бормотал что-то и от избытка чувств готов был снова упасть в обморок.

— Мужайся, мой бедный Хамед! Я заперт здесь так же, как и ты, и пока не знаю, как отсюда выбраться.

Утсара вкратце рассказал сторожу обо всем, что произошло. Против ожидания Дислад-Хамед вовсе не был сражен столь неприятной новостью, он настолько верил в находчивость Утсары, что был убежден — факир сумеет выпутаться из создавшегося положения.

— Есть у тебя огонь? — прежде всего спросил факир.

— Да, — ответил сторож, — к счастью, у меня при себе большая коробка восковых спичек. Я пользовался ими, зажигая фонарь на башне пагоды.

— Слава Шиве! — воскликнул Утсара. — Нам хватит их минут на десять, и мы сможем понять, где находимся. Почему же тогда ты сидел в темноте?

— Я слышал какой-то шум над головой и, естественно, подумал, что факиры Кишнайи ищут меня.

— Хорошо! Давай мне коробку, смотри не урони, быть может, она спасет нас.

— На, возьми, — ответил сторож.

— Все в порядке! Она у меня в руках. Ты спустился до самого конца лестницы?

— Нет, я не посмел, боясь свалиться в какую-нибудь пропасть.

Утсара зажег спичку и при слабом ее мерцающем свете быстро огляделся вокруг. Черное зияющее отверстие по-прежнему уходило вниз под тем же углом, конца коридора видно не было.

— Надо пройти до конца туннеля, — подумав, сказал факир. — Пусти меня вперед, я должен обследовать каждый камень в стене. Во всем дворце нет похожего места. Надеюсь, что колодец соединен с подземными ходами, тогда, если на то будет воля Брамы, бессмертного отца богов и людей, мы выберемся отсюда до восхода солнца.

Впрочем, одно беспокоило факира: в длинном коридоре не чувствовалось ни малейшего сквозняка, это доказывало, что ни с одной стороны он не сообщался с поверхностью. В таком случае что же ждало их в конце спуска?

Ночной сторож шел по пятам за другом, с тревогой ловя каждый его жест, но лицо факира оставалось непроницаемым. Однако по мере продвижения вперед по телу его вдруг пробежала нервная дрожь. Предвидел ли он ужасную истину? С какого-то момента снизу стали подниматься влажные зловонные испарения. Для Утсары, привыкшего обращать внимание на любую мелочь, это не предвещало ничего хорошего.

— Можно подумать, что мы приближаемся к какому-то зачумленному болоту, — прошептал сторож.

Его спутник оставил замечание Хамеда без ответа, он давно уже был этим обеспокоен.

Вдруг впереди послышался странный шум. Казалось, что кто-то шлепает по камням мокрым бельем. Они увидели, что по ступеням прыгают в огромном количестве, толкаясь и теснясь, гигантские индийские жабы. Ни один из представителей наших земноводных не может дать о них даже самое слабое представление, эти мерзкие твари достигают тридцати трех сантиметров в длину и двадцати пяти — тридцати — в высоту.

Их было столько, что казалось, будто по лестнице с ужасным хлюпаньем медленно стекает лава черной грязи. Это отвратительное зрелище заставило бы содрогнуться любого храбреца, но именно оно давало надежду, что коридор имеет выход наружу.

Скоро характер шума изменился, точнее, он перерос в другой — казалось, множество тел с плеском погружалось в воду. Очевидно, туннель заканчивался каким-то болотом, ибо последняя часть его была вырыта в земле. Факир почувствовал, как надежда оставляет его, случилось то, чего он боялся больше всего.

Дело в том, что снаружи имелся колодец, примыкавший к стене дворца. Оттуда теплыми летними ночами часто вырывались языки пламени, которые, мерцая, гасли затем в высокой траве. Суеверные жители утверждали, что колодец сообщается с адом, поэтому ни один из жителей Биджапура, даже ради спасения души, не осмелился бы прийти туда за водой.

Утсара давно уже доискивался до причин, по которым колодец был вырыт возле самого дворца. Теперь же, спускаясь вниз и сравнивая его расположение с направлением лестницы, он подумал, не соединены ли оба колодца между собой, чтобы удалять смрадные газы, образующиеся в темницах от гниения трупов. Чем дальше он шел вперед, тем с большим ужасом убеждался в правильности своей гипотезы. Газы скапливались, растворялись в резервуаре с водой, находившемся внизу лестницы, затем через колодец выходили наружу в виде фосфористого водорода, он воспламенялся от соприкосновения с воздухом, образуя блуждающие огоньки, этим и объяснялось отсутствие двери между подземельем и лестницей.

Хотя факиру все было ясно, он еще пытался сохранить хоть какую-то надежду, но падение жаб в воду доказывало, что спуск заканчивался водоемом. Пришла пора признаться себе в том, что оба они обречены на смерть.

Когда последняя жаба исчезла на илистом дне, на поверхность поднялись сотни тысяч пузырьков воздуха, свидетельствовавших о том, что чудовища постепенно выпускали из легких накопленный в них воздух.

— Вот так раз! — сказал сторож, тупо уставившись на водную поверхность.

— Вот так раз! Мой бедный Хамед, к чему скрывать от тебя правду? — сказал Утсара. — Вода представляет для нас непреодолимую преграду, нам остается только искать наименее безболезненный способ покончить с собой. Полагаю, ты не собираешься выносить ужасные страдания, умирая от голода.

— Умереть! — проговорил сторож, совершенно растерявшись. — Умереть! Не может быть, Утсара, чтобы ты не нашел способа выбраться отсюда.

— Я его не знаю… Его нет, — с рыданием в голосе ответил факир.

Это было единственное проявление слабости с его стороны.

Затем он твердо произнес:

— Сторож, судьба каждого предначертана заранее, каждый получает воздаяние в зависимости от своего предыдущего существования. Надо полагать, в прежней жизни мы совершили преступления, за которые не расплатились, ибо в момент нашего рождения боги записали в Книгу судеб все, что случилось с нами сегодня. Не стоит бороться против воли богов, ибо сказано, что вечная награда ждет того, кто безропотно искупит свои грехи, душа его будет избавлена от земных скитаний и растворится в великой душе.

— Утсара! Утсара! — вдруг прошептал сторож. — Послушай, нас преследуют… Вот они идут, спрячь меня… защити меня…

— Ты ошибаешься, Хамед, все тихо. К несчастью, никто за нами не гонится. Они думают, что ты бежал, и плита навсегда закрылась над нашей могилой.

— Да, я бежал, — пробормотал сторож, напевая какую-то странную мелодию. — Посмотри, как нам хорошо здесь, в тени пальм…

— Успокойся, — сказал факир, решив, что от страха сторож просто бредит.

Вдруг Хамед поднялся, взгляд его блуждал, волосы были всклокочены. Сжав кулаки, он страшно закричал:

— Прочь отсюда, факир, уходи! Разве ты не знаешь, что я проклят? Руки мои запятнаны кровью моих братьев. Там, сзади, ужасные ракшасы, они нападают на меня, они грызут мои внутренности…

И прежде, чем Утсара опомнился от удивления, сторож исчез в грязной тинистой воде, подняв брызги и погасив спичку в руках факира. От страха Хамед сошел с ума!

— Что ж, тем лучше! — воскликнул Утсара, слегка успокоившись. — Этот человек не сумел достойно умереть. Теперь очередь за мной.

Он не хотел бросаться в мерзкую клоаку, поэтому вынул из ножен кинжал, с которым никогда не расставался, и поднял руку, чтобы нанести удар себе в сердце…

Верный слуга, он умирал за великое и благородное дело, которое защищал его господин, ибо факир знал, как страшен Кишнайя, как трудно будет победить его в тот день, когда туг узнает, что разоблачен. Утсара, не дрогнув, собирался принести себя в жертву, не зная, что тугу уже известна вся правда. Он умирал довольный, что сторож больше никогда не заговорит.

Утсара поднял руку… Еще две секунды, и все было бы кончено, как вдруг посреди водоема раздалось бульканье и послышался хриплый, полузадушенный голос Дислад-Ха-меда. Холодная вода остудила возбуждение сторожа. Прекрасный пловец, как и большинство индусов, при соприкосновении с водой он инстинктивно задержал дыхание и пошел ко дну, не сознавая, что делает. Опомнившись, он тут же всплыл на поверхность.

Хамед не помнил, что сам бросился в воду, и думал, что случайно поскользнулся на ступеньках.

— Ко мне, Утсара, — сразу же проговорил он. — Зачем ты погасил свет, я ничего не вижу!

Факир колебался.

— Где же ты? — задрожавшим от ужаса голосом спросил несчастный.

«К чему спасать человека, заранее обреченного на гибель?» — сказал было себе Утсара. Но затем понял, что не имеет права оставлять сторожа умирать, и поспешил ответить:

— Сюда, Хамед! Лестница должна продолжаться под водой.

Сторож, плававший с другой стороны, ориентируясь на голос Утсары, вылез из воды и с облегчением вздохнул. Избежав смерти, в какой бы ситуации ни оказывался потом человек, он почти всегда бурно радуется жизни.

— Уф! — сказал он, несколько раз глубоко вздохнув, — Скверно умереть от воды…

— Ты предпочитаешь кинжал? — холодно спросил факир.

— Ни то, ни другое, Утсара. Я почему-то думаю, что мы выйдем отсюда.

— В таком случае ты останешься здесь один поджидать чудодейственного спасения, ибо я не разделяю твоей уверенности. Прощай, Хамед!

— Во имя неба, остановись, Утсара! Послушай меня, я скажу тебе одно лишь слово, а потом делай что хочешь. Но прежде дай мне коробку со спичками, я хочу взглянуть на тебя в последний раз.

Слабый, неверный свет осветил двух мужчин.

— Говори, что тебе от меня надо? — спросил факир. — Но предупреждаю, тебе не удастся изменить мое решение.

— Выслушай меня, — с неожиданной серьезностью сказал сторож. — Ты знаешь, что боги запрещают покушаться на свою жизнь. Душа человека, нарушившего запрет, тысячи раз переселится в тела самых низких тварей, пока снова не обретет человеческое достоинство, — так говорит божественный Ману.

— Боги не могут осудить человека, дни которого сочтены, за то, что он хочет избежать чудовищной, мучительной смерти от голода. Ты хочешь дождаться минуты, когда один из нас, обезумев от боли и ярости, набросится на другого, чтобы насытиться его плотью и кровью?

— Боги не простят тебе, если ты сразу же начнешь сомневаться в их доброте и справедливости. Ты не подождал ни дня, ни часа и осмеливаешься говорить, что исполняешь высшую волю. А если боги хотят испытать тебя? И помощь придет, если ты не разуверишься в них? Ты ведь знаешь, Утсара, что покусившегося на свою жизнь ждут страшные мучения, он тысячи раз должен будет переселиться в тела пауков, змей, хамелеонов, водяных птиц, вампиров, он станет собакой, кабаном, ослом, верблюдом, козлом, быком и, наконец, парией. Так говорит Ману. С чего же ты взял, что человеку позволено покончить с собой, дабы избежать страданий и испытаний, ниспосланных ему богами?

Единственное образование, получаемое индусами, состоит в изучении Вед и законов Ману, они заучивают их наизусть с самого раннего детства. Факир знал содержащуюся в них премудрость так же хорошо, как и сторож, но после слов Хамеда задумался. Священное слово имеет на индусов поразительное влияние. Наконец Утсара ответил:

— Может быть, ты и прав, сторож. Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты терпеливо ждал вместе со мной, призывая на помощь твоего духа-защитника. Я поступлю точно так же, и если при первых муках голода к нам не подоспеет помощь ни с неба, ни от людей, ну что ж, клянусь тебе страшной клятвой, я первый убью себя на твоих глазах, ибо не думаю, что богам будет приятно зрелище двух людей, набросившихся друг на друга, словно дикие звери.

— Будь по-твоему! Я согласен, — с усилием произнес факир, — но когда придет время, не забудь о своей клятве.

Сторож, к которому вернулась уверенность, совершенно преобразился, это был другой человек. Как все слабые и суеверные люди, он не задумывался больше над безысходностью ситуации. Должно было случиться чудо и спасти его, и он поверил, что оно произойдет. Этого было достаточно, чтобы придать ему мужества, на которое, зная его трусость, он, казалось, был не способен.

Он собирался ответить товарищу, что тот мог, безусловно, рассчитывать на его слово, как вдруг остановился на середине фразы и удивленно вскрикнул так, что факир, вкладывавший кинжал обратно в ножны, вздрогнул.

— Что с тобой? — спросил Утсара.

— Смотри, смотри! — воскликнул сторож с неудержимой радостью.

— Что такое? — Факир, экономя спички, не стал больше зажигать их.

— Там… там… На дне!

Факир посмотрел туда, куда указывал сторож, и сам не смог сдержать изумленный крик.

На глубине примерно двадцати метров под водой появился светящийся, правильной формы круг, окруженный лучами, похожими на нимб вокруг головы святого.

— Посмотри же, факир! Посмотри! — в восторге кричал сторож. — Разве это не знак, который нам посылают боги, чтобы показать, что они слышат нас и одобряют наше решение?

— Увы, мой бедный Хамед, ты вновь заблуждаешься, — ответил Утсара, сразу поняв, в чем дело. — Напротив, это отнимает у нас последнюю надежду. Коридор, по которому мы шли, как я и предполагал, предназначен для проветривания подземелий. Солнце находится сейчас прямо над колодцем, его свет, проникая через узкий ход, соединяющий оба резервуара с водой, и отбрасывает этот круг. Смотри! Он меняет свою форму по мере движения солнца. Круг появится и завтра и даст нам возможность — жалкое утешение! — точно подсчитать прожитые нами дни.

Действительно, был полдень, постепенно, как и сказал факир, круг заметно вытянулся, потом исчез, и все погрузилось в тишину и мрак.

Глава III

Смертельная тревога. — Никакой надежды на помощь. Галлюцинации. — Мучительные сны. — План факира. — Минуты под водой. — Побег. — Замурован! — Браматма. — Спасен! — Поручение.

Остаток дня не внес никаких изменений в положение пленников. Помимо того, что им не откуда было ждать помощи, особенно угнетала и мучила их царящая вокруг, ничем не нарушаемая мертвая тишина. Тишина эта в соединении с кромешной тьмой привела к тому, что они находились в состоянии, близком к бредовому.

Человек с помощью органов чувств живет в постоянном общении с природой, обычно даже не замечая этого, хотя подобный контакт составляет неотъемлемую часть его жизни и индивидуальности. Будучи лишен этого общения, он испытывает чувство огромной пустоты и небытия. Шум, доносящийся с улицы, небо, ветер, проплывшее вдалеке облачко, пролетевшая мимо птица, блеснувший в листве солнечный луч, восходы и закаты, уличная толпа, предметы, заполняющие жилище, на которых время от времени отдыхает его рассеянный взгляд, — все это постоянно вызывает в человеке цепь бессознательных, смутных ассоциаций. Он не отдает себе в них отчета, они задевают его лишь мимоходом, не проникая глубоко, не отвлекая от серьезных мыслей, не мешая повседневным занятиям. Но отнимите у человека эти впечатления — и равновесие его жизни нарушится, ибо это своеобразная гимнастика ума, она развлекает и занимает нас, не утомляя, представляя собой постоянное движение живой машины, которое прерывается только сном и останавливается только со смертью… Кстати, и во сне не происходит полной остановки, мозг по-прежнему связан с внешней реальностью. Поговорка «mortis somnium imago»[8], стало быть, неверна, поскольку мозг продолжает функционировать, заменяя работой памяти недостающие внешние ощущения.

Дислад-Хамед и Утсара, оказавшись в полной тишине и мраке, где ничто не привлекало зрение и слух, где ум бездействовал, вынуждены были черпать в запасах памяти, чтобы давать мысли постоянную пищу. Но как случается со всеми заключенными, мозг, будучи замкнут на самом себе, питаясь лишь собой, не получая ощущений и впечатлений извне, довольно быстро впадает в состояние дремоты, близкой ко сну, что прямо ведет к галлюцинациям. Именно это и произошло с факиром и его приятелем сторожем, к тому же склонными к суевериям. Они вдруг стали слышать странные звуки, перед ними возникали фантастические видения. Им казалось, что чьи-то мертвенно-холодные руки касаются их лица, их полуголых тел, они хотели кричать, но крик застревал в горле, парализованном страхом. Покрытые ледяным потом, начиная испытывать муки голода, несчастные впали в состояние физического изнеможения, которое, к счастью, погрузило их в глубокий сон.

Утсара проснулся первым. Он не мог понять, сколько времени он проспал, но почувствовал, что отдых подкрепил его силы. Ровное, мерное дыхание товарища по несчастью указывало, что тот еще спит. Оставив его в сладостном забытье, факир принялся вновь и вновь изыскивать способ выбраться из адской ловушки. Он не питал никаких надежд, ибо ему казалось, что он перебрал все возможные варианты. На помощь извне рассчитывать не приходилось, в этом не было ни малейшего сомнения. В который раз Утсаре приходилось признавать свое бессилие, к тому же количество трупов ясно указывало на то, что подземелье никогда не выпускало вверенные ему жертвы.

Тем не менее, рассуждая более спокойно и здраво, чем накануне, он вдруг пришел к мысли, которую сперва отбросил как неосуществимую. Затем, как часто бывает, чем больше он обдумывал эту возможность, тем серьезнее стали ему казаться шансы на успех, тем менее непреодолимыми — трудности. В конце концов он решил испробовать это крайнее средство, даже если ему придется погибнуть. Не лучше ли было умереть, пытаясь спастись, чем покорно ждать неизбежного конца?

Приняв решение, он хотел было разбудить Дислад-Ха-меда. Утсара не знал, обладает ли сторож необходимыми качествами, чтобы совершить дерзкий побег. Он уже протянул руку, чтобы легонько встряхнуть спящего, но замер… Бедный сторож видел сон и говорил вслух. Он находился на вершине минарета, собираясь ударить в гонг и объявить, что наступает утро. Утсара услышал, как он бормочет дивные стихи из Ригведы, посвященные солнцу, все индусы читают их по утрам, на рассвете, совершая омовение.

При первых же словах сторожа факир вспомнил, что впервые в жизни, с тех пор, как он попал в колодец Молчания, пренебрег религиозными предписаниями, которые каждый индус обязан исполнять ежедневно на восходе и закате солнца. Сочтя сон Дислада за предупреждение богов, он немедленно пал ниц и прочитал вслух знаменитое обращение к светилу, начальные строки которого пробормотал Дислад-Хамед. Затем, спустившись к воде по каменным ступенькам, он, согласно ритуалу, совершил омовение, сопровождая его заключительными строками гимна.

Молитва ободрила его. Заручившись поддержкой богов, он ощутил, как в него вливаются новые силы, и у факира появилось предчувствие, что сегодня ему удастся выбраться из страшной тюрьмы.

Он поднялся к мирно спавшему товарищу и, разбудив его, сказал:

— Сторож, пока ты спал, меня посетил Вишну и внушил мне план, от которого будет зависеть наше с тобой спасение.

— Кто говорит со мной? Где я? — спросил сторож, который во сне унесся далеко от печальной действительности.

— Это я, Утсара, твой друг. Очнись, — ответил факир.

— О, зачем ты потревожил мой сон, я находился дома, среди близких, готовясь к омовению и молитвам…

— Хамед, сейчас не время спать, надо действовать, если ты хочешь увидеть свою семью не только во сне.

— Ты же знаешь, что у нас нет никакой надежды выбраться отсюда, мы все испробовали… Ах, как сладко было спать, сон — это забвенье.

— В нашем положении, без пищи, которой мы могли бы подкрепить силы, сон — это смерть, а я не хочу умирать здесь.

— Что ты собираешься делать?

— Я уже сказал тебе, что мне было внушение свыше. Слушай и не перебивай меня, время не ждет. Если мы упустим благоприятный момент, нам придется ждать завтрашнего дня, а кто знает, хватит ли у нас сил, чтобы осуществить мой план.

— Говори, я буду нем как рыба.

— Вчера ты заметил, что светлый круг появился на дне в тот момент, когда над колодцем стояло солнце. Значит, несомненно, существует сообщение между резервуаром с водой, омывающей лестницу, на которой мы находимся, и колодцем, выходящим наружу. Так вот, когда сегодня круг появится снова, мы должны воспользоваться тем временем, пока солнце освещает место сообщения двух резервуаров. Надо нырнуть, доплыть до светлого круга и затем подняться на поверхность уже в колодце. Там по внутренним выступам стен мы с легкостью доберемся до выходного отверстия и обретем свободу… Как тебе мой план? Разве он и впрямь не внушен мне небом? Почему ты молчишь?

— Увы, бедный мой Утсара! Очень может быть, что твой план осуществим, но…

— Ты не умеешь плавать? — перебил его факир.

— Умею, — с грустью ответил Дислад-Хамед, но я так и не научился нырять, а для того, чтобы сделать то, что ты мне предлагаешь, нужно быть искусным ныряльщиком. Поэтому я не смогу последовать за тобой.

— Хорошо, — решительно ответил факир, — я попробую один. Если я добьюсь успеха, мы оба воспользуемся этим, тебе даже будет гораздо легче, чем мне.

— Как! Ты хочешь покинуть меня и еще шутишь надо мной!

— Клянусь Шивой! Сторож, я думаю, ты еще не проснулся. Даже ребенок понял бы, что я имею в виду. Неужели ты не знаешь, что мне известны все тайные выходы дворца Адил-шаха? Ночью, чтобы не возбуждать подозрений, я вернусь к тебе через подземелье, как я это сделал два дня тому назад.

— Прости меня, — ответил бедняга, дрожа всем телом при мысли, что ему придется остаться одному, — но я уже так ослаб от отсутствия пищи, что не понял тебя.

— Сторож! Утсара не из тех, кто бросает товарищей по несчастью. Хотя твоя роль во всем, что произошло, не ясна, ты будешь спасен, клянусь душами предков, если я сумею осуществить мой план. Взамен я прошу у тебя только одного — помочь мне отомстить гнусному Кишнайе.

— О, это я тебе обещаю! — воскликнул сторож с такой искренностью, что ему нельзя было не поверить.

— Хорошо, Дислад… Теперь дай мне приготовиться. Как только появится свет, мне нельзя терять ни минуты.

Как мы помним, факир, задумав похитить сторожа, снял с себя всю одежду, на нем был только легкий кусок полотна, обвивавший бедра. Он развязал его и отдал Дислад-Хамеду, чтобы не зацепиться за шероховатости стен в узком проходе, соединяющем оба резервуара. Сделав это, он набрал в ладони немного воды и стал энергично растирать руки и ноги, чтобы их не свело судорогой в самый опасный момент. Затем заплел свои длинные волосы, падавшие ему на плечи, и завязал узлом на макушке.

— Я готов, — сказал Утсара, — остается только ждать. Самое главное — не упустить момент и воспользоваться тем кратким мгновением, когда проход будет освещен. Здесь драгоценна каждая секунда.

Стоя на последней ступеньке, с напряжением глядя в черную глубину, они с лихорадочным нетерпением ждали, когда появится луч света, который принесет им свободу и избавление или успокоение в смерти. Они так торопились, думая, что до появления солнечного круга у них мало времени, что теперь минуты казались им вечностью.

Будучи наготове, Утсара сказал сторожу:

— Как только я нырну, поднимайся по лестнице до подземелья со скелетами. Если вокруг дворца никого не будет и мне удастся попасть туда днем, я тут же приду за тобой.

— А если не придешь? — дрожа, спросил сторож.

— Ты считаешь, что я способен забыть свое обещание?

— Нет, но мне вдруг пришла в голову одна мысль, и мне стало страшно за тебя.

— Какая мысль? Ты колеблешься? Не бойся, я готов ко всему.

— А вдруг случится так, — замявшись, сказал сторож, — что проход окажется слишком узким, и ты застрянешь там, не имея возможности продвинуться ни вперед, ни назад, и тогда…

— Я умру, задохнувшись? Ты это хотел мне сказать, не так ли?

— Да, именно это.

— Ну что ж, мой бедный Дислад-Хамед, я тоже думал об этом. Но от нас с тобой ничего не зависит, так что лучше не обсуждать подобную возможность. Ясно, что сюда я не вернусь. Либо я выберусь на свободу, либо погибну. Если через несколько часов я не приду за тобой, ты можешь завтра не ждать появления солнечного круга — мое тело перекроет сообщение между двумя резервуарами.

При этих словах, сказанных факиром беззаботным тоном, биджапурский сторож почувствовал, как на него вновь нахлынул ужас… Какая страшная участь ожидала его — медленная и неумолимая смерть в чудовищной темнице, которую его воспаленное воображение уже населяло призраками и фантастическими существами.

— Я последую за тобой, если ты не вернешься, — шепотом сказал он факиру. — Лучше утонуть, чем умереть от голода.

Под влажными сводами вновь установилась тишина, которую время от времени нарушал хлюпающий звук, словно камень падал в грязь: это одна из гигантских жаб, успокоенная неподвижностью людей, решилась вылезти из воды и стала резвиться на грязных ступенях.

Прошло около часа, круг не появлялся. Оба пленника, потеряв всякое представление о времени, вообразили, что проспали подходящий момент, и с ужасом подумали о том, что попытку факира, который готов был пожертвовать собой ради общего спасения, придется отложить до завтра. Вдруг в глубине они заметили беловатое пятно, простое отражение солнечного света, лучи которого освещали отверстие колодца.

У обоих вырвался крик, в который они вложили всю свою душу. Факир не стал ждать, пока пятно станет светлее, зажав кинжал между зубами, он сложил руки и храбро нырнул в солоноватую, вязкую воду, бросив Дислад-Хамеду:

— Жди и надейся!

В течение нескольких секунд сторож мог следить за происходящим под водой. Светлый круг увеличился в размерах, стал ярче, и Дислад увидел, как к нему приблизилась черная масса, выжидающе остановилась, затем почти сразу же вытянулась, тогда как светлое пятно уменьшилось, как это бывает во время затмения, и все исчезло: факир проник в ход, соединяющий оба резервуара.

Дислад-Хамед упал на колени, призвав на помощь товарищу духов, защищающих человека на всем его жизненном пути. Но едва он произнес первые слова молитвы, как вдруг вскочил с радостным воплем и принялся танцевать, словно безумный, рискуя потерять равновесие на скользком полу и свалиться в воду. Все его страхи мгновенно улетучились. Не прошло и минуты — а именно столько времени самый крепкий и тренированный человек может оставаться под водой, — как светлый круг появился снова перед изумленным взором биджапурского сторожа. Сомнений не было, факир преуспел в своей, казалось, безнадежной затее, и, насколько мог судить сторож, ему это удалось с поразительной легкостью. Теперь он мог терпеливо дожидаться возвращения друга. Его освобождение было вопросом времени, факиру надо было только проникнуть во дворец. Немного успокоившись, сторож принялся ловко взбираться по подземной лестнице и оказался в подземелье, куда его запер Кишнайя. Теперь Дислад-Хамед был готов отозваться на первый же призыв товарища.

Утсара часть своей жизни провел в Сальсетте и, подобно всем индусам, уроженцам океанского побережья или великих рек, был великолепным пловцом и ныряльщиком. Несмотря на это, он не смог бы осуществить задуманное, если бы в подводном канале ему встретилось хоть малейшее препятствие. Он находился на глубине около тридцати метров. В обычных условиях факир мог бы достичь ее, только используя методы ловцов жемчуга, которые увеличивают свой вес, ныряя с камнем весом 30–40 ливров. Максимальная глубина, которой может достичь самый умелый ныряльщик, составляет от тридцати шести до сорока локтей, то есть от шестнадцати до восемнадцати метров. Только невероятным усилием, цепляясь за камни стены, Утсара смог проникнуть в узкий канал, соединяющий оба резервуара. В тот момент, когда он уже начинал задыхаться и, несмотря на все его усилия, легкие потребовали новой порции свежего воздуха, лишь непреодолимое чувство отвращения заставило его не открыть рот. Факир с величайшим трудом подавил непроизвольную судорогу… На дне было полно органических отбросов, и Утсару вдруг окружили огромные безобразные саламандры, которые приняли его за новую добычу. Он задрожал и понял, что, попади ему в бронхи хоть капля воды, он тут же потеряет сознание и неминуемо погибнет. Тогда Утсара призвал на помощь последние силы и одним рывком преодолел соединительный канал, открывавшийся во второй колодец широким отверстием, через которое и проникал солнечный свет.

Как только Утсара оказался в колодце, он энергично заработал ногами и за десять секунд всплыл на поверхность. Его побагровевшее лицо и хлынувшая из носа кровь свидетельствовали о том, каких сверхчеловеческих усилий потребовало от него столь длительное пребывание под водой, он оставался там в течение семидесяти двух секунд.

От первого глотка воздуха он едва не потерял сознание и был вынужден опереться об один из многочисленных каменных выступов, которые индийские каменщики устраивают, чтобы облегчить затем чистку колодцев. Немного отдохнув, факир продолжил путь наверх. Прежде чем высунуться наружу, он внимательно прислушался, чтобы определить, не будет ли рискованно, если он покинет свое временное убежище.

Солнце изливало огненные лучи на пустынную равнину, простиравшуюся у подножия старого дворца Адил-шаха. Земля расплавлялась от невыносимой жары, от которой прячутся даже туземцы. Было около полудня, ибо только когда солнце находилось в зените, его лучи, падая отвесно в колодец, порождали то необычное явление, которому Утсара был обязан спасением. В это время жара становится настолько изнуряющей, что наступает час, когда все живое отдыхает. Люди и животные располагаются в густой тени тамариндов и на тропинках в джунглях, в крытых листвой хижинах и внутренних покоях дворцов. Всякая работа останавливается, прекращается всякая борьба, все замирает, все дремлет.

Легкие вдыхают раскаленный воздух, крови недостает кислорода. Все ждут, когда морской бриз или северные ветры принесут желанную прохладу.

Видя, что вокруг все тихо, Утсара решился покинуть колодец и, словно змея, проскользнул в соседнюю рощу, где молодые пальмы, увитые лианами, надежно защищали от солнечных лучей. Но убедившись, что его никто не видел, факир быстро вышел оттуда. Дворец Адил-шаха был всего в нескольких шагах. В окружавшем дворец рву находился потайной вход, известный только посвященным. Факир прополз в высокой траве и скрылся внутри. Он торопился освободить сторожа, а затем обо всем рассказать браматме.

Гробовая тишина царила в этой наименее посещаемой части дворца, где находились подземные тюрьмы, в которых прежде сотнями исчезали неугодные раджам люди. Зал, в который выходил колодец Молчания, был неподалеку. Утсара поспешил туда, стараясь дышать и ступать неслышно.

Факир, не подозревая о происшедших событиях, инстинктивно чувствовал, что встреча с товарищами, служившими верховному трибуналу, могла бы оказаться для него опасной. Он не знал, собирался ли браматма раскрыть факирам дворца Адил-шаха истинное лицо того, кого они принимали за старшего из Трех, но кто на самом деле был вождем душителей, подлым Кишнайей. Сторожа бросили в колодец Молчания по его приказу, поэтому было ясно, что, если факиры застигнут Утсару в тот момент, когда он будет помогать Дислад-Хамеду бежать, он сможет объяснить им свое поведение, только раскрыв эту тайну, что, возможно, не совпадало с планами браматмы. Тем не менее он был бы вынужден так поступить, иначе они оба вновь оказались бы в руках Кишнайи, и на сей раз их ждала бы неминуемая смерть.

Утсара беспрепятственно достиг зала, где находился колодец, и уже был уверен в успехе, когда, нагнувшись, чтобы сдвинуть плиту, с ужасом увидел, что она накрепко зацементирована.

Страшное волнение сжало ему сердце, он вынужден был опереться о стену, чтобы не упасть в обморок. Как же теперь спасти сторожа?

Разбить цемент с помощью зубила было делом невозможным. Кроме того, что оно потребовало бы нескольких часов работы, при первых же ударах молотка о железный инструмент эхо разнеслось бы во все стороны, и он тут же попал бы в руки тайного трибунала, не успев довершить начатое… Несчастный сторож уже, конечно, поднялся в подземелье и, дрожа от радости, веря обещанию Утсары, ждал спасения.

— Что делать? Что делать? — бормотал несчастный Утсара, будучи убежден, что иного сообщения с колодцем Молчания не было. Он впал в полное отупение и никак не мог навести порядок в мыслях, в голове у него все запуталось окончательно… В конце концов он вспомнил о том, о ком должен был подумать с самого начала.

— Только браматма, — сказал он себе, — может найти выход. Если же — нет, я вернусь к сторожу, чтобы умереть вместе с ним или спасти его, как спасся сам, но не нарушу данного мной слова.

Утсара так бы и поступил, ибо для индуса клятвопреступление ужаснее, чем тысяча смертей; Нарушивший страшную клятву обречен на протяжении жизни сотен поколений переселяться в оболочку самых гнусных животных. Нет народа, который бы так легко нарушал свое честное слово, нет народа, который до такой степени был бы рабом своей клятвы.

В тот момент, когда факир решил отправиться во дворец браматмы, с лестницы, ведущей к залу, где он находился, послышался легкий шум. Чтобы его не заметили, он поспешно бросился в потайной коридор, проходивший в толще стен и соединявший между собой все комнаты дворца. Он знал, что коридор ведет на террасу седьмого этажа. Факир начал машинально подниматься по ступенькам в поисках безопасного места, где он мог бы дождаться наступления ночи, ибо сообразил, что днем не сможет пробраться во дворец браматмы незамеченным. В тот момент, когда он вошел в комнату, ведущую на террасу, Утсара в изумлении остановился и вскрикнул. Перед ним был браматма… Опершись локтями на стол и уронив голову на руки, он, казалось, дремал, но восклицание факира разбудило его. Он повернулся и узнал верного слугу.

— Ты здесь, Утсара? — удивленно сказал он. — Где ты был? Что ты делал целые сутки с тех пор, как мы расстались?

— Господин, — ответил индус, — вы спрашиваете, где я был? В колодце Молчания! Что я делал? Я вышел оттуда!

— Из колодца Молчания! — воскликнул браматма. — Ты вышел из колодца Молчания?

— Да, господин! Узнав из разговора факиров, что Кишнайя велел запереть там сторожа, чтобы затем допросить его, я решил похитить Дислад-Хамеда. Под пыткой этот малодушный человек мог выдать все наши секреты вождю тугов. Но едва я спустился в колодец, как посланцы Кишнайи явились, чтобы увести сторожа. Увидев, что вход в подземелье открыт, они решили, что кто-то подоспел на помощь Дислад-Хамеду и тот бежал. Тогда они положили плиту на место, будучи уверены, что птичка улетела — как они выразились. Не надеясь на помощь извне, мы решили, что погибли. Тем не менее после тщательных поисков нам удалось найти…

— Второй ход, который привел вас сюда, — прервал его браматма.

— Ничего подобного, — продолжал факир, — мы нашли лестницу, которая вела в глубь земли.

— Я знаю о ней, она спускается к резервуару с водой, который сообщается с вентиляционным колодцем, выходящим наружу возле рва у северной части дворца.

— Совершенно верно, господин. Через этот колодец я и вышел.

— Но это невозможно! — воскликнул Арджуна.

— Клянусь вам, господин.

— Как тебе это удалось?

— Вы сами сказали, что вентиляционный колодец соединяется с внутренним резервуаром. Так вот, я нырнул в резервуар, нашел место его соединения с колодцем и выбрался наружу.

— Невероятно! — воскликнул браматма. — Не думаю, что кто-нибудь еще, кроме тебя, смог бы совершить подобное чудо. Я знаю, как глубоки оба водоема… Самое главное, ты цел и невредим.

— Верно, господин, но беда в том, что сторож не смог последовать за мной.

— Тем лучше! Случай избавляет нас от этого человека, и мы должны благословить его. Этот негодяй всегда был готов продаться тому, кто дороже платит: англичанам, душителям, нам, и я не верю в его искренность, хотя в конце он полностью перешел на нашу сторону. Рано или поздно ему пришлось бы расплатиться за свои измены.

— Господин, я обещал спасти его…

— Ну и что же? Ты не можешь взвалить его себе на спину и вывести тем же путем, по которому прошел сам. При невозможности сдержать данное слово оно теряет силу и ни к чему не обязывает тебя — ни перед богами, ни перед людьми.

— И тем не менее, господин, я вернусь к нему через колодец.

— Ты не сделаешь этой глупости, вы оба погибнете.

— Я вынужден сделать эту глупость, как вы говорите…

— А я запрещаю тебе, ибо ты мне крайне нужен, и именно сегодня.

— Господин, — настойчиво возразил факир, — я поклялся страшной клятвой!

— Почему же ты не сказал об этом сразу! — живо поднявшись, воскликнул Арджуна. — Иди за мной, через пять минут сторож будет здесь.

— Возможно ли это?

— Вполне! Я сам всего два часа тому назад вышел оттуда вместе со всеми членами нового высшего совета, который созвал позавчера.

— Что вы такое говорите, господин!

— Чистую правду… Этой ночью английский батальон под предводительством Кишнайи окружил мой дворец и взял всех нас в плен. О, господин Кишнайя — прекрасный игрок, он ловко опередил нас в тот момент, когда мы сами собирались разделаться с ним. Правда, с некоторым простодушием он бросил нас в колодец Молчания и даже замуровал плиту, чтобы это место стало нашей могилой. Он не знал, что существует три или четыре подземных сообщения как в самой темнице, так и на лестнице. Через пять минут мы были свободны и готовы отплатить ему той же монетой… А теперь пойдем со мной, освободим твоего Дислад-Хамеда. Если впредь он не будет вести себя… О чем же ты думаешь?

— Я думаю, господин, что белый браматма за восемь дней лучше изучил старый дворец раджей Декана, чем те, кто, как я, прожил здесь всю жизнь.

— В этом нет ничего удивительного, мой славный Утсара. Когда я отправил настоящего Арджуну в Нухурмур, чтобы заменить его на какое-то время, то перед отъездом он оставил мне детальный план всех потайных ходов дворца, чертеж всегда при мне. Вот чем объясняются мои познания… Мы пришли. Давай нажми на эту каменную резьбу.

— Смотри-ка! — воскликнул Утсара. — Стена поддается.

— Теперь зови твоего друга.

— Дислад-Хамед! Дислад-Хамед! — закричал факир.

— Это ты, Утсара? — раздался голос изнутри.

— Да, я пришел с браматмой освободить тебя. Иди на мой голос, ибо мы пришли совсем другим путем.

Произнеся эти слова, факир сделал несколько шагов вперед, протянул руки и, коснувшись сторожа, вывел его из мрачной темницы.

— Вот ты и спасен, — сказал Утсара, — я сдержал клятву. Постарайся теперь не забыть о своем обещании, ибо при попытке измены…

— Я поклялся служить только тебе, Утсара, если ты спасешь мне жизнь. Можешь рассчитывать на меня, я буду верен тебе до самой смерти, стану делить с тобой все труды и опасности. Мой сын уже может заменить меня, и я больше не расстанусь с тобой.

— И ты не пожалеешь об этом, — важно ответил факир. Он был необычайно горд оттого, что наконец кто-то оказался у него в подчинении, что его тоже станут звать «господин». В этот день Утсара, который до сих пор только повиновался, узнал, что такое гордость.

Подобного рода клятвы нередки в Индии. Когда один туземец спасает жизнь другому, в порыве благодарности спасенный клянется посвятить себя спасителю и служить ему до гроба. Он становится членом семьи своего хозяина, а тот в обмен за услуги должен защищать его, кормить и одевать. Если он женится, его жена поселяется в доме хозяина. Это своего рода добровольное рабство, которое закон не признает, но оно прочно вошло в обиход.

Утсара был в восторге, что у него теперь появился подопечный, будь он трижды трусом, подобно Дислад-Хамеду, который после того, как рухнули его честолюбивые планы, был доволен тем, что обеспечил себе еду и кров до конца своих дней. Он имел право жить во дворце браматмы: как известно, люди из его свиты были прекрасно устроены во всех отношениях.

После того как все трое вернулись на террасу, браматма сказал факиру:

— Тебе известно, что я послал нашего друга Анандраена в Пондишери с поручением к новому французскому губернатору. Мне пришлось вернуть его в Биджапур. Ты вместе со сторожем отправишься в Пондишери и отнесешь мое послание. По всей вероятности, вам придется провести сюда полк пехоты, в нем будут готовить кадры для туземной армии. Постарайтесь быть попроворнее и вернуться не позже чем дней через десять. На обратном пути, Утсара, ты выберешь самую пустынную дорогу. Когда ты дойдешь до лесов Повуара, в шести лье отсюда, ты спрячешь там нашу маленькую армию. Затем пошлешь сторожа предупредить меня, чтобы я мог принять соответствующие меры и в следующую ночь почти без боя похитить сэра Джона Лоуренса с его штабом и свитой.

Я не скрываю от вас моих планов, чтобы вы поняли всю их важность и не теряли в пути ни минуты. Я знаю, Утсара, что могу полностью рассчитывать на тебя, но если сторож предаст нас, самой страшной смерти будет мало, чтобы наказать его за это преступление.

— Не бойся, господин, теперь мы можем верить ему. Вы знаете, что ни один индус никогда не нарушит страшную клятву а Дислад-Хамед произнес ее дважды. Он не станет подвергать себя двойному наказанию, которое будет ждать его в будущей жизни, не говоря уж о том, которому я подвергну его в настоящем.

Как и следовало ожидать, сторож рассыпался в уверениях преданности. Впредь на него действительно можно было положиться, ибо, будучи крайне суеверен, он ни за что не осмелился бы подвергнуть себя ужасным наказаниям, ожидавшим его за клятвопреступление.

Браматма в целях безопасности и быстроты передвижения позволил им взять с собой Тамби, принадлежавшего ему великолепного слона, и отпустил их. Факир и сторож поспешили в самую отдаленную часть дворца, выходившую на необитаемую часть развалин древнего Биджапура, и, выйдя никем не замеченными, направились к дворцу браматмы.

По дороге находилась хижина сторожа, он зашел туда, чтобы торжественно передать свои обязанности сыну, ибо должность ночного сторожа у индусов является наследственной. Через несколько минут оба вошли в пустынный дворец верховного вождя общества Духов вод. Сторож привел жену и разместил ее в новом жилище, а Утсара от имени Арджуны поручил ей следить за дворцом до тех пор, пока обстоятельства не позволят браматме вернуться обратно. И как ни странно — таковы рыцарские традиции на Востоке, — этому роскошному жилищу не угрожали воры, пока оно находилось под присмотром женщины.

Таковы, кстати, обычаи во всем Декане: если вам надо отлучиться, оставьте в незапертом доме женщину или ребенка, и бродяги не тронут ваше жилье.

Проголодав целые сутки, Утсара и Дислад-Хамед основательно подкрепились, а затем отправились к загону слона Тамби, где, к великому удивлению, обнаружили его погонщика, не покинувшего своего поста. В ту ночь, когда английские солдаты арестовали не только браматму и членов совета, но и всех слуг, они вынуждены были оставить на свободе погонщика Синассами, которого защитил слон.

Через пять минут Тамби с дорожным хаудахом уже стоял возле дворцовых служб, где его нагрузили всей необходимой провизией, чтобы не останавливаться в дороге.

Наступила ночь, когда они отправились в путь, ибо браматма приказал им дождаться захода солнца, чтобы не привлекать к себе внимания. Однако, несмотря на все меры предосторожности, за ними, вероятно, следили, и их сборы не прошли незамеченными. Кому-то важно было знать, куда и с какой целью они направлялись, ибо, едва они покинули Биджапур и двинулись к старой браминской дороге, идущей вдоль тенистых берегов Кришны, из развалин выскочил туземец из касты бегунов, славящихся во всем мире быстротой и выносливостью, и пустился за ними вдогонку легким, размеренным шагом.

Глава IV

Обоснованные подозрения. — Шпион. — Стоянка в лесу. — Послеобеденный отдых. — Волшебный куст. — Парализованный страхом. — Появление туземца. — Кража.

Что же произошло? Кто мог отправить индуса по следам посланцев браматмы?

Несмотря на то, что Покоритель джунглей тщательно скрывал свое присутствие в Индии, говорили, что он тайно высадился и является душой готовящегося заговора. Откуда пошли эти слухи? Ведь Фредерик де Монморен доверился только двум-трем самым близким друзьям, которые скорее дали бы разрубить себя на куски, чем открыли его секрет. Самое тщательное расследование не смогло бы объяснить происхождение этих слухов. Но есть вещи, которые носятся в воздухе, объяснить их могут только народные поговорки типа «даже камни говорят», «у стен есть уши» и т. д. В них прекрасно отражены предчувствия толпы, ее почти всегда оправдывающаяся интуиция относительно тех или иных фактов и событий.

Быть может, индусы настолько привыкли связывать идею восстания с именем любимого героя, что, увидев многочисленных эмиссаров, разъезжавших по деревням и назначавших дату нового восстания, решили, что без Покорителя джунглей все эти приготовления были бы немыслимы. Во всяком случае, слухи были так упорны, что Кишнайя со свойственной ему осторожностью заявил сообщникам: с этим надо считаться, если они не хотят в один прекрасный день проснуться от пожара, который поглотит их первыми.

Предводитель душителей поделился опасениями с сэром Джоном Лоуренсом, который счел, что подобными предосторожностями не следует пренебрегать, и дал Кишнайе полную свободу действий.

Но как отыскать место, где скрывался Покоритель джунглей? Можно было почти с уверенностью утверждать, что в Нухурмуре его не было, ибо оттуда он не мог бы рассылать приказы. К тому же шпионы Кишнайи, оставленные им в Велуре, не заметили в горах ничего необычного, тогда как присутствие там Сердара повлекло бы за собой постоянное движение гонцов. Не было его и в Пондишери, он бы и суток не мог провести там неузнанным. Не скрывался он и у раджей юга, резиденты, от бдительного ока которых ничто не укрывалось, были категоричны на этот счет. Сам губернатор Бомбея, которого попросили осторожно выяснить, не скрывается ли Сердар у своего зятя полковника Кемпбелла, ответил, что «хорошо известные патриотические чувства полковника ставят его вне всяких подозрений» и он ручается, что тот никогда не приютит у себя мятежного родственника.

В один прекрасный день губернатор действительно прямо спросил у полковника, что он станет делать, если его зять вдруг обратится к нему за помощью. Кемпбелл гордо ответил:

— Как англичанин, я запрещу ему переступить порог моего дома, а как офицер, я знаю свой долг и сам арестую его.

Второй раз из-за Фредерика де Монморена британское владычество в Индии подвергалось угрозе — будучи англичанином, полковник Кемпбелл не мог ответить иначе.

Действуя методом исключения, Кишнайя пришел к вполне логичному выводу, что если Покоритель джунглей находится в Индии, он может скрываться только в самом Биджапуре, где благодаря тайникам дворца Адил-шаха и резиденции браматмы найти его было бы невозможно.

Вождь душителей знал также, что, несмотря на успех его дьявольского плана, ему так и не удалось получить от браматмы Арджуны точный внутренний план этих резиденций и что в древнем дворце Адил-шаха, например, последний из факиров знал потайные коридоры и прочие секретные ходы лучше, чем он. В данной ситуации Кишнайя принял единственно возможное решение — он заставил своих людей, которым доверял безгранично, следить за обоими дворцами.

Таким образом, в день побега Утсары ему доложили о том, что любимый факир браматмы вылез из колодца, где, несомненно, скрывался, и исчез во рву дворца среди кустарников, так что следов его отыскать не удалось.

Узнав эту новость, Кишнайя, опасаясь, как бы факир не вздумал помочь пленникам бежать, немедленно отправился в зал, куда выходил колодец Молчания, прибыв туда через несколько минут после ухода Утсары. Туг убедился, что плита не тронута, но на всякий случай спрятал в зале одного из своих людей, приказав немедленно предупредить его, если произойдет что-нибудь необычное.

Как мы видим, факира немедленно застигли бы при попытке спасти сторожа обычным путем, Утсара еще был в зале, когда шум, поднятый одним из сопровождающих Кишнайи, привлек его внимание, и факир успел скрыться в одном из потайных коридоров до того, как вошел предводитель тугов. В борьбе между двумя партиями случай, который никогда нельзя исключить полностью из человеческих поступков, играл важную роль, столь важную, что порой его влияние имело непредвиденные последствия. В самом деле, не поскользнись один из спутников Кишнайи на лестнице, события сразу же приняли бы другой оборот. Утсару бы арестовали, он стал бы защищаться и, вероятно, был бы убит на месте. Немедленным следствием случившегося стала бы смерть сторожа от голода в ужасной тюрьме, а об отдаленных последствиях мы узнаем позже — сэр Джон Лоуренс, вице-король Индии, был бы спасен. Вот так самые незначительные события могут привести к совершенно неожиданным результатам.

Едва Кишнайя вернулся к себе, как его предупредили, что Утсара в сопровождении сторожа вышел из рва, где раньше исчез, и что оба отправились во дворец браматмы, ненадолго остановившись в хижине Дислад-Хамеда.

На сей раз вождь душителей отказался верить донесению и решил убедиться во всем собственными глазами. Как сторож, два дня тому назад бежавший из колодца Молчания — читатель помнит, что факиры нашли вход в колодец открытым, — осмеливается, не опасаясь гнева Кишнайи, разгуливать по улицам Биджапура? Такое поведение настолько противоречило трусости Дислад-Хамеда, что недоверие Кишнайи было вполне извинительно. Спрятавшись в развалинах рядом с дворцом, душитель удостоверился, что это была правда и что именно его пленник во плоти и крови сопровождал доверенное лицо браматмы. Шпион Кишнайи подслушал несколько слов из их разговора и доложил, что они направляются в Пондишери. Он увидел даже, как Утсара бережно нес в руке белый конверт, стараясь не помять его, а затем положил в ящик хаудаха. Последние сомнения отпали: Покоритель джунглей скрывался или в резиденции браматмы, или во дворце Адил-шаха. Отсюда он вел переписку с друзьями на французской территории, быть может, приказал даже прислать ему подкрепление… Самое главное теперь было завладеть письмом, которое посланцы Сердара намеревались переправить в Пондишери, там должно было содержаться объяснение многим непонятным фактам.

Поначалу Кишнайя хотел немедленно арестовать факира и сторожа, но об этом тотчас же стало бы известно Покорителю джунглей, если предположить, что автором послания был он. Напротив, было бы замечательно, если б предводителю тугов удалось точно выведать, где находится противник и каковы его намерения. Поэтому Кишнайя решил похитить письмо в дороге, обратившись к одному из самых проворных скороходов в городе, и тот за весьма приличную плату согласился выполнить это деликатное поручение.

Он и пустился в погоню за маленьким караваном, который шел по старой, вымощенной плитами дороге, ведущей от Биджапура до Мадраса, с ответвлением в сторону Пондишери, или Понди, как называют город туземцы.

Слон Тамби шел быстрым шагом, но скороход был неутомим. Караван двигался не останавливаясь всю ночь, и до одиннадцати часов следующего утра не произошло ничего особенного. Но в этот момент голод и жара заставили путешественников остановиться. Со вчерашнего дня они шли по бесконечному лесу. Утсара выбрал для стоянки тенистое и прохладное место, решив переждать до четырех часов дня, пока не спадет самая жара. Каждый день они должны были идти по 19–20 часов, а отдыхать — 4–5, включая еду и сон. Такими темпами они добрались бы до Пондишери за неделю.

С Тамби сняли хаудах и поставили его под огромным баньяном, в тени которого укрылись и сами путешественники. Слона отправили пастись в лес, пока его хозяева занялись приготовлением кэрри — национального блюда, составляющего основную пищу индусов. Вместо того чтобы отдыхать, Тамби казался обеспокоенным, он вглядывался в лес и время от времени оглашал воздух мелодичными звуками, слегка напоминавшими тромбон, на котором упражняется будущий виртуоз, еще не вполне овладевший всеми приемами игры.

— Что с Тамби? — удивленно спросил погонщик. — Я никогда не видел его в таком возбужденном состоянии.

— Не беспокойся! — ответил факир. — Мы находимся в самой чаще леса, и ветер время от времени доносит до него запах хищников. Не стоит отвлекаться от наших занятий.

Замечания Утсары показались вполне резонными, и трое мужчин вернулись к приготовлению обеда: один разжигал огонь, второй промывал рис, третий толок на камне с помощью гранитной скалки зерна кориандра, корни куркумы, шафран, перец и мякоть кокосового ореха, которые и придают кэрри аромат.

Видя, что путешественники не обращают внимания на его крики, слон тоже решил заняться едой.

С аппетитом пообедав, все трое растянулись на циновках, чтобы поспать, не теряя при этом из виду хаудах, где находилось драгоценное послание. Погонщик и Утсара быстро заснули, но сторожу не спалось. Крики слона, не сводившего глаз с леса, встревожили его, и он невольно спрашивал себя, не таится ли поблизости опасность, которой его спутники напрасно пренебрегают. Поначалу он никак не мог сомкнуть глаз, но мало-помалу им овладела дремота, вызванная пищеварением, и он уже собирался заснуть, как вдруг шагах в двадцати от хаудаха заметил большой, густой куст, на который прежде не обратил внимания. Сторож снова закрыл глаза, вздохнул, погружаясь в сон, как над ухом у него запел комар. Он отогнал его рукой и невольно вновь бросил взгляд на куст. Под влиянием дремоты ему показалось, что куст сдвинулся с места и был теперь ближе к нему.

«Да спасет меня Шива! — подумал сторож, невольно вздрогнув. — Что за странный лес, где кусты передвигаются сами! Все, надо спать, я слишком устал». И он закрыл глаза, твердо решив больше не открывать их. Но им овладело непреодолимое чувство страха, и сторож никак не мог избавиться от него.

Потихоньку-потихоньку, словно ему было стыдно сдаваться, он приподнял веки, решив посмотреть на куст сквозь ресницы, и едва не закричал от изумления и испуга. Куст находился теперь так близко к хаудаху, что касался его. Бледный от ужаса Дислад-Хамед протянул было руку, чтобы разбудить своего товарища, точнее, своего хозяина Утсару, как внезапно здоровенный туземец, голый и черный, выскочил из-за куста с огромным кинжалом в руке. Приложив палец к губам, он сделал сторожу знак молчать, не то!.. Второй жест туземца, когда тот коснулся рукой груди, сторож понял как угрозу вонзить ему в сердце страшный кинжал.

Бедняга сообразил, что будет убит прежде, чем его спутники успеют проснуться. Так как от него требовали только молчания, он остался лежать неподвижно, в полном оцепенении.

Призрак, видимо, был доволен его послушанием, ибо, не теряя времени, наклонился над хаудахом, протянул руку, схватил конверт и исчез за кустом, который принялся отступать бесшумно, с поразительной быстротой и вскоре скрылся в соседней чаще.

Прошло примерно полчаса, сторож, не видя и не слыша ничего подозрительного, решился наконец заснуть, немного успокоившись. Но отдых его длился недолго. Ему снились самые невероятные сны, в которых смешались события последних дней, он снова пережил все случившееся с ним и наконец проснулся, задыхаясь, в холодном поту. Его товарищи еще спали, он решил умолчать о краже письма, чтобы избежать упреков, ибо понимал, как велика была его вина. Будучи не в силах совладать со страхом, приковавшим его к циновке, сторож мог, однако, ничем не рискуя, разбудить и предупредить Утсару в тот момент, когда загадочный куст начал удаляться от хаудаха. Факир бросился бы в погоню за похитителем и, конечно, догнал бы его с помощью Тамби, ибо, как известно, слоны соперничают в скорости с самой быстрой лошадью.

Поэтому Хамед предпочел промолчать. Не найдя письма, факир не мог никого обвинить и, естественно, пришел бы к выводу, что оно потерялось в дороге.

Между тем пропажа письма имела исключительно важные последствия. Как только послание оказалось в руках Кишнайи, он велел немедленно перевести его, ибо оно было написано по-французски. К счастью, Покоритель джунглей не поставил свою подпись, и ничто не выдавало его авторства. Напротив, учитывая, что письмо могло быть потеряно, он просто рекомендовал временному правительству Утсару как человека, на которого можно положиться, представив его как посланца браматмы. Исключительно важна была только последняя фраза, она гласила: «Полковник, командующий полком морской пехоты, на нашей стороне, вы можете открыться ему».

Кишнайя немедленно сообщил о содержании письма сэру Джону Лоуренсу, который без промедления напрямую телеграфировал английскому послу в Париж, учитывая срочность дела. Тот, бросив все, отправился к министру иностранных дел, вручил ему телеграмму, присовокупив необходимые пояснения. Провожая его, министр сказал:

— Сейчас девять утра, заседание совета министров начинается в десять, я доложу обо всем. В одиннадцать часов депеша будет послана в Индию, даю вам честное слово.

Скоро мы увидим, какое влияние на ход событий и выполнение столь хорошо задуманных Сердаром планов оказала трусость Дислад-Хамеда.

Утсара, проснувшись, ничего не заподозрил, ему и в голову не пришло проверить, находится ли письмо в кожаном кармане хаудаха. В четыре часа погонщик свистом подозвал Тамби, на слона вновь нагрузили поклажу, и трое мужчин, после того как спала жара, отправились в путь.

Через шесть дней без всяких происшествий они прибыли в столицу французских владений в Индии.

Глава V

Пондишери. — Бал. — Удивительные депеши. — Западня. — Шах и мат.

Мы не знаем города более милого и очаровательного, чем Пондишери, который преспокойно греется на солнышке на Коромандельском берегу. С разноцветными домами, украшенными верандами и окруженными чудными садами, с широкими, просторными и чистыми улицами, с тенистой Правительственной площадью, бульваром Шаброля, усаженным большими цветущими деревьями, к которому подкатывают величественные волны Индийского океана, с живописным и оживленным базаром, с туземными кварталами, опоясывающими город с севера до юга огромной зеленой лентой, с чистейшими фонтанами и аллеями для прогулок, Пондишери, несомненно, самый прелестный город на востоке Индии. Великолепно построенные дома выкрашены в нежные, мягкие цвета, которые замечательно сочетаются с небесной лазурью, по типу архитектуры они напоминают дворцы. Невозможно смотреть на этот город без восхищения, нельзя жить в нем, не любя его, невозможно покинуть его без желания вернуться и поселиться в нем навеки.

В этот вечер губернатор Пондишери давал бал. На веранде, украшенной пальмами, лимонными и апельсиновыми деревьями, ползучими лианами, обвивавшимися вокруг колонн, звучала музыка. В бальном зале царило необычное оживление. Временно исполняющий обязанности губернатора г-н де Марси крайне любезно встречал каждого вновь прибывшего, и приглашенные, поприветствовав его, присоединялись к различным группам — танцоров, игроков, беседующих, в зависимости от своих интересов.

Хотя г-н де Марси, казалось, охотно исполнял свои обязанности, порой нахмуренные вдруг брови, резкое движение губ указывали на то, что он спешит избавиться от пыток, причиняемых ему этикетом, и воспользоваться той же свободой, которую он предоставлял приглашенным, свободой поступать по своему усмотрению.

Только около одиннадцати часов вечера, согласно тираническим обычаям, он мог уже не ждать опоздавших, а те, ‘в свою очередь, могли не представляться ему, а прямо пройти в гостиные. Обычно в окружении двух-трех близких людей де Марси беседовал о местных делах, городских слухах, новостях из Европы, проявляя себя как превосходный собеседник и блестящий светский человек, который никогда не даст ослабнуть разговору. В этот вечер, хотя губернатор всячески старался справиться с собой, он слушал собеседников рассеянно, отделываясь односложными ответами, часто невпопад. Генеральному прокурору и казначею стало ясно, что он чем-то серьезно озабочен. Они больше не пытались отвлечь де Марси от его мыслей, а просто составляли ему компанию.

Наконец часы пробили одиннадцать. Де Марси поднялся с заметной поспешностью и, расставшись с друзьями, направился прямо к одному из офицеров с погонами полковника, стоявшему под пустынной, неосвещенной верандой.

— Итак, мой дорогой де Лотрек, — сказал де Марси, дружески беря его под руку, — вы ждали меня?

— С нетерпением, господин губернатор, признаюсь, — ответил офицер.

Полковнику де Лотреку, близкому другу семьи де Монморен, было лет тридцать пять, не больше. Он был среднего роста, но строен и хорошо сложен, мундир был ему чудо как к лицу. Он являл собой нередкий в нашей прекрасной французской армии тип — военного и блестящего светского человека. Будучи выпущен из Сен-Сира в семнадцать лет благодаря великолепно сданным экзаменам, все свои чины он завоевал с оружием в руках — в Крыму и Сенегале. Во всем флоте он был известен своей ненавистью к англичанам и не стеснялся повторять, что день, когда Франция объявит Англии войну, будет самым счастливым в его жизни. Поэтому он с радостью присоединился ко всем начинаниям Сердара, заявив, что готов пожертвовать положением и военной карьерой, лишь бы осуществить задуманное.

Де Монморен, став губернатором французской Индии, назначил его командиром 4-го полка морской пехоты в Пондишери. Между ними существовала договоренность, что по первому сигналу де Лотрек перейдет на сторону восставших со своим полком, где должны были воспитываться кадры для туземной армии.

Этот сигнал и был дан Утсарой, который, не слишком беспокоясь о потере письма, передал на словах пароль, известный лишь Покорителю джунглей, г-ну де Марси и полковнику де Лотреку. Ни у кого не возникло сомнений относительно законности полученного де Лотреком приказа немедленно выступить с полком. По общему согласию отправление было назначено на вечер бала, который губернатор давал специально, чтобы отвлечь внимание колонии, и особенно английского консула. Полк должен был выступить в два часа утра.

Все было готово. Офицеры, привлеченные губернатором и полковником на сторону Сердара, ждали только сигнала к отправлению. В случае провала все они рисковали своим положением, но эти храбрецы думали лишь об одном — попытаться вернуть Индию Франции. Солдаты были полны энтузиазма и без колебания последовали за командирами.

Все шло как нельзя лучше, когда в девять часов вечера, в момент начала бала, на имя губернатора, полковника де Лотрека и командира батальона туземных сипаев Бертье поступили три депеши. Первая разрешала, согласно запросу, бессрочный отпуск губернатору де Марси, предписывая ему вернуться во Францию первым же пакетботом, сдав полномочия генеральному прокурору. Вторая назначала полковника де Лотрека командиром 2-го полка морской пехоты в Кохинхине, приказывая ему тотчас же по получении депеши отправиться к месту нового назначения. Третья назначала Бертье командиром 4-го полка с приказом немедленно сообщить войскам о своем назначении и сразу же вступить в должность. Вторая часть депеши совершенно недвусмысленно предписывала ему при малейшей попытке сопротивления со стороны губернатора и полковника де Лотрека арестовать их и немедленно переправить во Францию на сторожевом корабле «Сюркуф», стоявшем на рейде Пондишери. В этом, и только в этом случае он должен был взять на себя руководство колонией и функции губернатора.

Полученные новости совершенно сразили де Марси и де Лотрека и глубоко разочаровали солдат, ибо Бертье, скрыв до поры до времени вторую часть телеграммы, немедленно отправился к губернатору и полковнику и сообщил им о своем назначении.

Все свершилось самым учтивым образом, и в девять часов с четвертью Бертье, точно выполнив приказ, принял командование полком.

Губернатор не захотел отменять бал, и вечер все-таки состоялся, но, как мы видели, он с трудом подчинялся требованиям этикета, и мы стали свидетелями его встречи с полковником.

— Я разделяю ваше нетерпение, дорогой друг, — ответил де Марси, — и прошу вас не называть меня в дружеской беседе губернатором, тем более что этот титул мне принадлежит всего лишь наполовину, поскольку я заменяю вашего друга де Монморена, а через несколько дней он и вовсе не будет иметь ко мне никакого отношения, ибо я возвращаюсь во Францию, кажется, по моей собственной просьбе, — поразительный эвфемизм, особенно если учесть прямой и грубый приказ о возвращении.

Молодой губернатор — ему было около тридцати — произнес эти слова тоном, полным горечи. Потом, помолчав, добавил:

— Не угодно ли вам пройти в мой кабинет, там нам будет удобнее беседовать.

— Охотно, дорогой друг, — ответил полковник.

И он прошел за губернатором в комнату, служившую курительной и кабинетом.

— Ну что ж! — промолвил де Марси, как только за ними закрылась дверь. — Какой неожиданный удар для вас и, главное, для бедного Монморена!

— Здесь, разумеется, не обошлось без подлой измены.

— Я сразу об этом подумал.

— Вы никого не подозреваете?

— Нет. Разве что старого служаку Бертье?

— Не думаю, что он на это способен. Подобное поведение недостойно офицера.

— Пф!.. Чтобы добиться чина полковника? Вы же знаете, в будущем году его увольняют в отставку в чине майора. Если это Бертье, то он вовремя взялся за дело.

— Я продолжаю думать, что он здесь не замешан, это храбрый вояка, добрый и бесхитростный малый, подобные качества плохо сочетаются с подозрительным и изворотливым поведением доносчиков.

— Простите, что я заподозрил Бертье, я, кстати, очень мало его знаю. Как бы там ни было, провал стал возможен лишь в результате доноса, причем доносчик был прекрасно информирован. Теперь нам остается только подчиниться.

— А я так радовался возможности хоть немного отплатить проклятым англичанам за причиненное нам зло. Вы верно сказали, осталось только подчиниться… И тем не менее, если захотеть…

— Поясните вашу мысль.

— Если б мы договорились между собой, мы могли бы сказать, что телеграмма пришла через час после отправления полка. Такой прекрасный случай больше не представится.

— Со своей стороны я готов сделать то, что вы хотите, но надо привлечь на нашу сторону Бертье. Вы думаете, это возможно?

— Нет. Вы знаете, Бертье прошел весь путь, от рядового. Он из тех старых служак, которые слепо подчиняются приказу и никогда не уступают, в особенности если исполнение приказа сулит им чин полковника, на который они не смели надеяться. Не стоит на него рассчитывать. Но можно обойтись и без него.

— Я вас не понимаю.

— Менее часа назад ко мне пришли четыре капитана из ветеранов полка и сказали, что намерения офицеров и солдат не изменились и что, если я соглашусь встать во главе их, все последуют за мной с барабанным боем.

— И что же вы ответили?

— Я попросил время на размышление до полуночи. Что вы мне посоветуете?

— Право слово, поскольку вы заранее решили пожертвовать своим положением, на вашем месте я бы согласился.

— В добрый час! Прекрасно сказано! В тот день, когда мы вернем Франции не только ее бывшие владения, но и протекторат над Бенгалией и Лахорским королевством, которые оставим Нана-Сахибу, какой мы себя покроем славой!.. Надо только отвлечь Бертье, чтобы он не вставлял нам палки в колеса. Я его знаю, если он застигнет нас в момент ухода и его новый полк откажется ему повиноваться, он застрелит меня…

— Если вы ему позволите.

— Разумеется! Но представляете, какая бы поднялась шумиха. Лучше избежать скандала. Займите его чем-нибудь до двух часов ночи, этого мне вполне достаточно, потом он найдет казармы пустыми.

— Беру это на себя.

— Ну, господа англичане, вы узнаете, почем фунт лиха! Для начала, как сообщил мне посланец де Монморена, мы должны арестовать генерал-губернатора сэра Джона Лоуренса — он в Биджапуре, в сопровождении небольшой охраны. Это было бы прекрасным началом кампании.

— Мой дорогой полковник, уже почти полночь, каждая минута дорога. Если вы хотите забрать с собой двенадцать пушек из казармы и двадцать четыре — с бульвара Шаброля, вам нельзя терять время.

— Я покидаю вас, дорогой друг. Да поможет мне Бог добиться успеха! Я охотно отдам свою жизнь, лишь бы французский флаг развевался над Мадрасом, Бомбеем и Калькуттой.

— Обнимемся, Лотрек. Кто знает, придется ли нам еще свидеться!

Они крепко обнялись и расстались сильно взволнованные.

Полковник вышел в сад, где его ждали капитаны. С принципиальной точки зрения можно осуждать поступки этих людей, но нельзя ими не восхищаться. Они были готовы всем пожертвовать для своей родины, в случае провала палачи Лакхнау, Дели, Бенареса отнеслись бы к ним как к разбойникам с большой дороги. И тем не менее они не колебались, движимые ненавистью к англичанам, которые воспользовались нашими бедами и лишили нас всех колоний, их воодушевляло желание вернуть Франции завоевания Дюплекса.

После ухода де Лотрека г-н Марси отправился на поиски нового полковника, встретил его возле веранды и попросил после окончания вечера зайти к нему в личные покои.

— К вашим услугам, господин губернатор, — ответил старый солдат.

Он явился на свидание без опоздания. Было около половины второго ночи. Все разошлись, вечера, куда каждую неделю приглашались только чиновники, обычно заканчивались именно в это время. Большие балы, на которых присутствовала вся колония, продолжались до рассвета.

Губернатор был один, и Бертье заметил на столе шахматы, сигары и бутылку шартреза. Де Марси ловко сыграл на трех слабостях офицера — любви к ликеру, изготовляемому монахами Изера, к высококачественным изделиям Гаваны и игре, изобретенной в Индии.

— Дорогой полковник, — сказал де Марси, — мне что-то сегодня не спится, и я решил попросить вас составить мне компанию. Я давненько хотел сразиться с вами в шахматы, вы ведь слывете мастером этой игры, что естественно, в сущности, это та же война.

Старый солдат был польщен оказанным ему вниманием и тонкой лестью, партия началась. Де Марси был превосходным игроком, полковник тоже, и скоро, поглощенные своими комбинациями, они перестали слышать, что происходит вокруг. Сам губернатор и думать забыл о расставленной им ловушке, страсть к игре захватила его. Ставка была велика — обладание Индией!

— Шах королю! — вдруг сказал полковник после серии блестящих ходов, когда он, хотя и потеряв ладью и двух коней, запер в углу доски короля своего противника с помощью ферзя, ладьи, оставшегося слона, располагая армией пешек, готовых остановить противника. Удар был нанесен сильный, де Марси грозил мат в три хода. Он обхватил голову руками и погрузился в размышления, стараясь исправить свою ошибку. В этот момент можно было петь у него над ухом, он бы ничего не услышал.

Де Марси и Бертье прислуживал дневальный. Воспользовавшись глубокой задумчивостью губернатора, туземец сделал знак своему командиру и показал ему записку, приложив палец к губам.

Полковник понял, сцепил небрежно руки за спиной, и сипай, проходя, уронил в них записку.

— Мат! — пробормотал губернатор. — Сейчас мне поставят мат! О! Я не могу примириться с поражением, должен же быть какой-то выход.

И он снова принялся изучать возможные комбинации.

Полковник развернул записку, которая была не шире его ладони, и, опустив правую руку под стол, прочел ее, никак не выказав своих чувств:

Записка была от капитана, принявшего батальон сипаев, командиром которого еще четыре часа тому назад был Бертье. Возмущенный поведением губернатора и де Лотрека, готовых погубить карьеру его бывшего начальника, капитан нашел способ предупредить его.

Бертье спокойно, словно на параде, сунул записку в карман. Его назначение состоялось, это все, что ему требовалось. Кстати, он разгадал смысл необычного приглашения де Марси.

Губернатор сделал ход. Бертье нарочно допустил грубую ошибку, и де Марси, взяв его ферзя, радостно воскликнул:

— Ваша очередь, полковник, шах королю!

— Я проиграл, — ответил полковник, вставая.

— Куда же вы? — воскликнул удивленно губернатор. — А реванш?

— Вы дадите мне отыграться через час, если у вас еще будет желание, — холодно ответил Бертье. — Но прежде я должен урезонить г-на маркиза де Лотрека, который принимает меня за старого дурака.

— Что вы такое говорите, мой дорогой Бертье? — спросил губернатор, внезапно покраснев.

Старый полковник повторил фразу, отчеканивая каждое слово, направился к двери и резко распахнул ее.

Сипай, находившийся у входа, преградил ему путь штыком.

— Что это значит, Сами? — спросил старый солдат, дрожа от гнева.

— Приказ моего капитана! — ответил бедняга, не отступая.

— В чем дело, черт побери?

— Письменный приказ губернатора, — отозвался капитан де Монтале, появившись, в коридоре.

К этому нечего было добавить. Власть губернатора безгранична, и все отступают перед его письменным приказом.

Бертье обернулся.

— Итак, господин губернатор, вам не довольно того, что вы посмеялись надо мной, вы хотите меня еще обесчестить? Вот, прочтите! — он бросил де Марси вторую часть полученной им телеграммы.

— Что мне за дело! — ответил де Марси, задетый словами старого солдата. — Пока вас официально не признали высшие чиновники и вы не вступили в должность, единственный губернатор здесь — я.

— Вы правы, сударь, но выслушайте меня, — и он вытащил из кармана револьвер. — Не бойтесь, я не убийца. Выслушайте меня хорошенько. Если вы сейчас же не отдадите приказ, чтобы меня пропустили, на ваших глазах и в присутствии де Монтале я пущу себе пулю в лоб. Франция узнает, что я застрелился в ваших покоях, потому что вы хотели помешать мне исполнить мой долг.

И он медленно поднес револьвер к виску.

— Стойте! — воскликнул де Марси, потрясенный его мужеством.

Затем он обратился к де Монтале.

— Господин капитан, — сказал он, — я отменяю данный вам приказ, пропустите полковника Бертье.

Полковник, словно безумный, выскочил на улицу и бросился к казармам…

Несколько часов спустя Утсара, сторож и погонщик Тамби отправились в Биджапур, чтобы принести Покорителю джунглей известие о новой неудаче, которая, к сожалению, была не последней.

Глава VI

Счастливая мысль. — Тайное сборище тугов. — Кишнайя у вице-короля. — Экспедиция во дворец браматмы. — Арест браматмы.

Тем временем события развивались следующим образом.

Встретившись со своими приверженцами, которые ждали его с лихорадочным нетерпением, Кишнайя немедленно поделился с ними возникшими опасениями. Он был почти уверен, что браматма слышал его разговор с вице-королем и знал обо всех его кознях. Необычное движение, замеченное шпионами во дворце Арджуны, указывало на то, что вождь общества готовится к каким-то действиям, направленным, конечно же, против них. Надо было срочно что-то предпринять, поэтому Кишнайя решил созвать совет. Туги знали, что не могут положиться на свое окружение, ибо факиры не замедлят встать на сторону браматмы, как только он откроет им правду. Возможно, им что-то уже известно, ибо Кишнайе показалось, что он заметил, например, в поведении Варуны некоторую независимость, на что прежде факир никогда не осмеливался. В данных обстоятельствах могло случиться так, что мнимый совет Семи в пять минут попался бы в мышеловку, не сумев оказать ни малейшего сопротивления.

В этот момент вошел Варуна и доложил, что Дислад-Хамед бежал. Обе плиты были сдвинуты, не оставалось и тени сомнения, что помощь пришла к нему извне.

— Итак, мы не узнаем ничего нового, — подытожил Кишнайя, как только факир исчез. — Я приказал похитить сторожа, чтобы вырвать у него признание о переговорах с браматмой, ибо мне стало известно, что Хамед переметнулся на его сторону. Теперь этот источник сведений ускользнул от нас… Заметили вы, с каким равнодушием Варуна сообщил нам эту важную новость? Я сдержал свой гнев, ибо сейчас следует быть осторожным, но у меня было сильное желание отправить его вместо сторожа на освободившееся место.

— Ты правильно поступил, — вмешался в разговор Тамаза, старый, опытный и хитрый туг, бывший вместе с Кишнайей душой совета Семи, — в противном случае наши противники начали бы гораздо раньше действия, направленные против нас. Я считаю, что побег Хамеда подтверждает наши опасения, показывая, как им было важно, чтобы сторож не заговорил.

— А Уттами, единственный, кому я доверял, исчез сегодня утром!

— Если его не убили, а я думаю, что так оно и есть, — ответил Тамаза, — значит, он перешел на сторону наших врагов. Поверь мне, Кишнайя, мы не можем терять время на бесполезные разговоры, надо опередить браматму, надо действовать.

— Что мы можем сделать, рассчитывая только на свои силы?

— Это ты, Кишнайя, задаешь мне подобный вопрос? Неужто твой изворотливый ум погрузился в спячку и ты не видишь нашего единственного выхода?

— Мой план готов давно, но я хотел выслушать вас… Говори!

— Среди нас нет сторонников позорного бегства. Поэтому ступай к своему союзнику, вице-королю. Расскажи ему, что произошло, пусть он даст тебе батальон, чтобы окружить дворец браматмы, и нам больше не придется опасаться наших врагов.

— Я думал об этом, Тамаза, но не боишься ли ты, что англичанин откажет мне?

— Почему же?

— Слух об аресте распространится за пределами Биджапура, и Нана-Сахиб, пребывающий в состоянии успокоенности, узнав о случившемся, будет начеку, тогда нам не взять его. Сэр Джон Лоуренс знает это, поэтому-то он и не арестовал до сих пор браматму, ибо поимка Нана-Сахиба для него гораздо важнее, чем уничтожение общества Духов вод.

— Да, соображение серьезное. Но важность этого довода меркнет, если вспомнить, что в случае нашего поражения поймать вождя восстания будет еще труднее.

Кишнайя не успел ответить старому тугу. Портьеры, закрывавшие дверь, раздвинулись, и на пороге появился дежурный факир.

— Что случилось? — с тревогой спросил старший из Трех.

— Во дворце англичан царит волнение, мы навели справки у слуг-туземцев и узнали, что полковник Джеймс Уотсон, начальник полиции, найден умирающим в своей постели с кинжалом правосудия в груди… Вице-король страшно разгневан, сквозь открытые окна дворца мы слышали, как он кричал своим людям: «Сто фунтов тому, кто немедленно приведет ко мне Кишнайю».

— Почему ты улыбаешься? — спросил предводитель тугов, покраснев от гнева под маской и усмотрев в словах факира намек.

— Потому что английский сахиб может предложить еще больше, не рискуя при этом разориться.

— Не понимаю тебя.

— Как, сахиб, вы не знаете Кишнайю?

«Если ты его знаешь, считай, что ты мертв», — подумал туг, невольно взявшись за кинжал.

— Кишнайя, — продолжал факир, — был предводителем этих мерзавцев душителей, внушавших ужас всей провинции, но полгода назад он и двести его товарищей были повешены.

— А! — воскликнул туг, успокоенный этими словами. — Какое же отношение может иметь Кишнайя к смерти полковника Уотсона?

— Я знаю об этом не больше вашего, сахиб. Я просто повторил слова английского начальника.

— Хорошо, ступай к своим товарищам и скажи им: что бы ни случилось, не выходить из караульной комнаты.

Едва факир ушел, как Кишнайя воскликнул с мрачной радостью:

— Браматма допустил неслыханную глупость, приказав исполнить приговор, вынесенный Уотсону прежним советом. Теперь он в наших руках, и мы ему отомстим. Ждите меня здесь, я немедленно иду к вице-королю.

Не дожидаясь ответа товарищей, Кишнайя бросился в потайной ход, сообщавшийся с гостиной сэра Джона. Тщательно закрыв за собой вращающуюся дверь, он несколько мгновений прятался за портьерами.

Гостиная была пуста. Вице-король, несомненно, находился у постели умирающего. Это обстоятельство было благоприятным для Кишнайи. Он подошел к столу, заваленному книгами и бумагами, и нажал кнопку звонка. Появился сиркар.

— Иди предупреди своего хозяина, — сказал предводитель душителей, — что Кишнайя в его распоряжении. Но пусть приходит один, иначе он меня не найдет.

Слуга поклонился и вышел. Из осторожности туг спрятался за портьерами, держа палец на секретном механизме, готовый тотчас же скрыться, если сэр Джон не выполнит его условие. Через несколько минут в зал вошел вице-король. Он был один и стоял спиной к окну, возле которого прятался туг. Кишнайя быстро раздвинул портьеры, сделал несколько шагов по ковру и остановился.

Удивившись, что в зале никого нет, вице-король резко повернулся, собираясь внимательно осмотреть гостиную, и тут заметил того, кого искал. По лицу его было видно, что он доведен до крайнего бешенства и только чувство собственного достоинства не позволяет ему выплеснуть свой гнев наружу.

— Мерзавец! — воскликнул он дрожащим голосом. — Ты мне поплатишься за это! Как ты посмел после всего, о чем мы договорились, убить самого верного из моих друзей!

— Ваша Милость, — серьезно ответил Кишнайя, — горе помутило ваш рассудок, всегда столь проницательный, я оправдаю себя одним словом…

— После вчерашней нелепой, гротескной сцены тебе будет трудно это сделать.

— О какой сцене говорит Ваше Превосходительство? Мне кажется, что наш разговор не заслуживает подобного определения.

— К чему притворяться? Разве не ты, чтобы похвалиться своей силой, подослал к нам паломника, который объявил бедняге Уотсону, что ему осталось жить всего три часа?.. Посмей отрицать это.

Эти слова все объяснили Кишнайе, все стало ему ясно. Мнимый паломник был браматма, и теперь туг не сомневался в положительном ответе вице-короля.

— Я не только посмею отрицать, милорд, но через пять минут вы убедитесь, что я не виноват в этом неловком и вредном для моего дела поступке. Как, по-вашему, зачем бы я стал приводить в исполнение приговор, вынесенный теми, кого мы задушили с единственной целью — занять их место и быть полезными вам? Кому был вынесен приговор? Человеку, преследовавшему ту же цель, что и мы, охотившемуся за тем же врагом… Ну, признайтесь же, милорд, что это было бы верхом глупости.

— Верно, — отозвался вице-король, заметно смягченный логичностью Кишнайи, — но тогда я совершенно ничего не понимаю. Кто же этот наглый паломник, посмевший обмануть меня?

— Я сказал, милорд: одно слово — и вам все станет ясно. Паломник — не кто иной, как браматма, вождь Духов вод, и убийство полковника Уотсона — дерзкий ответ на ваш указ о роспуске общества, который вы обнародовали в день прибытия в Биджапур.

Объяснение туга было столь ясно и логично, столь очевидно, что исключало всякие сомнения. Поэтому сэр Джон, сразу сменив тон, заявил, что полностью убежден в правдивости его слов и теперь Кишнайя должен помочь ему в том, чтобы виновники этого преступления, совершенного с невиданной дерзостью, были немедленно и примерно наказаны.

— Я готов помочь вам, Ваша Светлость, — ответил Кишнайя, который внутренне ликовал, видя, что сэр Джон сам подходит к тому, о чем он собирался его просить, — и уверяю вас, что быстрота, с которой вы будете действовать, произведет самое благоприятное впечатление на население. Пусть оно знает, что вслед за преступлением неминуемо следует наказание.

— Так я и намерен поступить.

— Ваша Светлость позволит мне, не посягая на то, чтобы давать советы, высказать одну мысль?

— Слушаю тебя.

— В качестве ответных мер браматма не ограничится этим наглым убийством, надо вовремя остановить его. Сегодня ночью он собрал в своем дворце наиболее важных членов общества Духов вод, чтобы подготовить новые акты мести, направленные против самых высоких лиц. Я знаю, что решено и вас призвать на этот трибунал и судить за преступления, в которых вы обвиняетесь.

— Наглецы! — воскликнул вице-король.

Туг поостерегся сказать, что и сам присутствовал на заседании, где было принято это решение.

— Если милорд верит мне, пусть он немедленно пошлет батальон шотландских гвардейцев, которые бесшумно окружат дворец и разом арестуют браматму и его товарищей.

— Отличная мысль. Но я слышал, что в этом дворце, как и во всех старинных зданиях Биджапура, полно тайных входов и выходов, через которые браматма и его сообщники могут бежать. Если же наша попытка провалится, мы станем всеобщим посмешищем.

— Поэтому я осмелюсь просить Вашу Светлость разрешить мне тоже участвовать в экспедиции, чтобы указать, в каких местах необходимо расставить часовых.

— Я поступлю иначе, я прикажу офицеру, командующему отрядом, во всем придерживаться твоих указаний.

С этими словами сэр Джон позвал дежурного адъютанта.

— Предупредите лейтенанта Кемпбелла, чтобы он, соблюдая полную тишину, поставил под ружье первый батальон шотландцев и затем немедленно явился ко мне за приказаниями.

Шотландцы, сопровождая вице-короля в поездках, всегда спали в походной форме, готовые к любым неожиданностям. Через несколько минут они уже были выстроены в главном дворе дворца, и Эдуард Кемпбелл предстал перед своим начальником.

— Лейтенант Кемпбелл, — сказал сэр Джон тоном, отличавшимся от его обычного ласкового обращения с молодым офицером вне службы, — отправляйтесь с вашими людьми, окружите дворец браматмы, точно следуя всем указаниям вот этого индуса, и приведите сюда в качестве пленников всех, кого вы найдете во дворце, а также тех, на кого вам укажет этот человек.

— Все будет исполнено согласно приказанию, — ответил Эдуард Кемпбелл, отдавая шпагой честь.

— Ступайте, сударь, действуйте быстро и находчиво. Прикажите вашим людям идти врассыпную и сохранять полное молчание, чтобы не вызвать подозрений.

— Это очень важно, милорд, — осмелился заметить туг, — мы пойдем коротким путем, через развалины, первый же туземец, который что-то заподозрит, успеет предупредить браматму, и дворец мгновенно опустеет.

— Вы слышите, Кемпбелл? — спросил сэр Джон.

— Будьте спокойны, Ваша Светлость, наши люди привыкли к ночным вылазкам.

Вице-король дал понять, что ему нечего больше сказать, и молодой офицер, вновь отдав честь, вышел в сопровождении Кишнайи, сердце которого переполняла радость. Наконец-то его усилия увенчаются успехом. Первая часть его плана, далеко не самая простая, была выполнена. Скоро общество Духов вод перестанет существовать. И кто бы мог подумать, что помогать его уничтожению будет племянник Покорителя джунглей, друга Нана-Сахиба, браматмы, Анандраена из Велура и большинства влиятельных членов общества.

Оставалось, правда, поймать Нана-Сахиба, без этого ему не получить столь желанные титул мирасдара и трость с золотым набалдашником. Но общество Духов вод будет уничтожено, Покорителя джунглей задерживают в Европе дела или развлечения, поэтому похищение принца — дело нескольких дней, и туг мысленно представил себя совсем другим человеком, мирасдаром, командующим подданными и окруженным почестями, достойными раджи. Он возьмет одно из имен своей семьи, а поскольку официально он умер, в мирасдаре Праджанати никто не узнает повешенного из Велура, душителя Кишнайю.

Радуясь, туг упустил из виду, что сопровождавшему его молодому офицеру он прекрасно известен, ибо Эдуард Кемпбелл был некогда его пленником, что именно похищение семьи Кемпбелла послужило причиной гибели сообщников Кишнайи, а он избежал смерти только благодаря приказу сэра Джона, ставшему для туга своего рода охранной грамотой.

Эдуард Кемпбелл, послушный воинской дисциплине, беспрекословно подчинился приказу вице-короля, но дальнейшие события покажут, что для Кишнайи было бы, пожалуй, лучше, если бы в этот день молодой офицер остался с сэром Джоном.

Пока что фортуна была полностью на стороне предводителя душителей.

По роковой случайности ни один запоздалый туземец не встретился шотландцам по дороге, предупредить обитателей дворца было некому. Батальон окружил жилище браматмы, и никто из его постояльцев не догадался об этом. К несчастью, в первое время, когда у Арджуны не было никаких оснований подозревать совет Семи, он указал им все потайные комнаты, все скрытые выходы, которых было гораздо меньше, чем во Дворце семи этажей. Поэтому Кишнайя сумел расставить часовых так, чтобы никто не мог скрыться.

Когда дворец был полностью окружен, Эдуард Кемпбелл захватил его с ротой солдат. Всякое сопротивление было бесполезно. Браматма, Анандраен, шесть членов нового совета Семи, четыре факира, состоящих при Арджуне, и два охранника были схвачены и связаны. Все они, поняв бессмысленность применения силы, ответили на арест молчанием, полным достоинства.

Но когда их уводили, Арджуна, заметив мнимого члена совета, прятавшегося за солдатами, не выдержал и крикнул:

— Вы все, кто слышит меня, индусы, братья мои, и вы, солдаты Европы, знайте, что подлец, который прячется в маске среди вас, человек, который присвоил себе высокое положение в нашем обществе, трусливо и вероломно убив наших братьев и заняв их место, человек, из-за которого нас сегодня арестовали, не кто иной, как гнусный душитель Кишнайя, он выдал себя за мертвого, чтобы легче было вершить свои злодеяния.

Крик негодования и бессильной ярости вырвался у индусов, а шотландцы с явным отвращением отступили от Кишнайи.

— Это неправда! — тут же воскликнул душитель, который понял, как опасно для него оставить без ответа подобное обвинение. — Я — старший из Трех, председатель совета Семи общества Духов вод.

— Ложь! — не удержавшись, воскликнул Эдуард Кемпбелл.

— Вы мне ответите за эти слова перед сэром Джоном Лоуренсом, — быстро ответил офицеру Кишнайя. Потом обратился к Арджуне, словно обвинение во лжи исходило от него.

— Ты осмелился упрекнуть меня во лжи, ты, убийца полковника Уотсона! Да, мои друзья, — продолжал дерзкий туг, обращаясь к шотландцам, — человек, которого вы арестовали, приказал убить несчастного полковника в двух шагах от комнаты вашего вице-короля, которому он готовил ту же участь. Хорошо, что мы успели предупредить сэра Джона и упросили его дать нам возможность арестовать этого человека, который опозорил общество Духов вод.

Ропот гнева пробежал по рядам английских солдат.

— Ты говоришь правду? — спросил старый сержант у туга.

Эдуард Кемпбелл закусил губы, слишком поздно поняв, что, вмешавшись, он допустил ошибку. Смерть Уотсона давала все преимущества Кишнайе. Но и сержант в свою очередь нарушил дисциплину, ибо дело это его не касалось. Чтобы прекратить сцену, которая грозила принять скверный оборот, Эдуард Кемпбелл крикнул:

— Молчать! Забрать пленников — и шагом марш!

— Вы не прикажете завязать этим людям рот, сахиб? — спросил Кишнайя.

— Я исполняю лишь данный мне приказ, и ничего более, — ответил офицер, метнув на туга полный презрения взгляд.

— Когда есть сомнения, — продолжал настаивать туг, — надо учитывать общий смысл отданных распоряжений. Не думаю, чтобы вице-король приказал солдатам сохранять полную тишину для того, чтобы позволить пленникам нарушить ее. Если вы хотите, сахиб, я растолкую вам мысли вашего начальника, у него есть весьма серьезные причины, чтобы держать арест в тайне.

Молодой офицер заколебался. С одной стороны, он опасался выговора вице-короля, с другой — ему претило выступать в роли надсмотрщика.

— Мы будем счастливы, сахиб, — вмешался браматма, — примирить ваше чувство долга с чувствами благородного, порядочного человека. Мы обещаем хранить молчание, даю вам слово за себя и своих товарищей.

— Мне достаточно вашего слова, — ответил Кемпбелл, довольный такой развязкой.

И он встал во главе своих людей, чтобы не иметь больше дела с душителем. Отряд благополучно вернулся во Дворец семи этажей, и никто из жителей Биджапура не подозревал о случившемся.

Пленников поместили в одной из комнат, предназначенных для размещения шотландцев, в ожидании решения вице-короля. Убийство полковника Уотсона придавало всему делу исключительную важность, и сэр Джон хотел посовещаться с ближайшими помощниками, прежде чем решить участь арестованных.

Кишнайя одержал верх, и было решено скрыть арест от туземцев, чтобы облегчить поимку Нана-Сахиба, которая должна была пройти успешно, если принца не предупредят об аресте браматмы и его окружения.

До сих пор Нану, несмотря на отсутствие его защитника, Покорителя джунглей, Духи вод всегда предупреждали о грозящей опасности. Если же принц ничего не заподозрит, Кишнайя и его сообщники смогут по-прежнему играть роль трибунала Трех и совета Семи, умело распространив слух, что браматма послан ими куда-нибудь с секретным поручением. Под видом посланцев старшего из Трех и браматмы небольшой отряд проникнет в пещеры Нухурмура, где скрывается Нана, и захватит принца в плен вместе с его защитниками.

Кишнайя должен был в тот же вечер отправиться в Нухурмур вместе с несколькими членами своей касты, отъявленными негодяями, которые не отступали ни перед чем и в храбрости которых он мог не раз убедиться.

Суд над убийцами Уотсона и торжественный роспуск общества Духов вод отложили до поимки принца. Долгая борьба вождя восстания против английских властей подходила к концу, успех столь ловко задуманной операции по поимке Нана-Сахиба был обеспечен.

Английские солдаты получили строжайший приказ хранить полное молчание о событиях прошедшей ночи, им запрещено было общение с туземцами, чтобы секрет был соблюден.

Но что было делать с пленниками? Нет такой тюрьмы, откуда нельзя было бы снестись с внешним миром.

Сэр Джон. Лоуренс несколько минут размышлял, как устранить эту трудность. Вдруг Кишнайя, злобно улыбнувшись, вспомнил о колодце Молчания.

— Доверьте мне ваших пленников, — сказал он вице-королю, — я верну вам их по возвращении. Клянусь, что за время моего отсутствия они не смогут дать о себе знать ни одной живой душе.

— Ты отвечаешь мне за них головой, — сказал Лоуренс. — Подумай, каким посмешищем я сделаюсь, если после моего доклада Сент-Джеймскому кабинету об аресте убийц Уотсона буду вынужден сознаться, что мы не сумели их уберечь.

— Я ручаюсь головой, милорд. — И туг зловеще добавил: — Местечко, которое я им приготовил, никогда не отпускает своих гостей.

В тот же день под покровом ночи браматму вместе с товарищами отвели в колодец Молчания — никому еще не удавалось выбраться живым из этой ужасной тюрьмы.

Вторую плиту зацементировали и замазали известью.

— Это их надгробная плита, — свирепо сказал туг, — только мертвые не мстят.

Затем прибавил со зловещим смехом, раскатившимся эхом под мрачными сводами:

— Я не обещал вернуть их живыми… А теперь идемте, — обратился он к своим спутникам, — через пять дней На-на-Сахиб будет в нашей власти.

Кишнайя с вызовом произнес эти слова умышленно громко, чтобы его услышали в подземелье.

— Через пять дней! — пробормотал браматма на языке, неизвестном другим пленникам. — Через пять дней тебя повесят, и на сей раз — по-настоящему.

Глава VII

Странное сходство. — Кто же этот человек? — Спасенные браматмой. — Необходимый отдых. — Трогательная признательность. — Планы Покорителя джунглей.

Звук голоса Арджуны, говорящего на неведомом языке, глубоко взволновал Анандраена. Уже во второй раз он замечал странное сходство браматмы с… На него это произвело сильнейшее впечатление. Но, как и на собрании жемедаров, он отогнал эту мысль как невероятную. Тем более что тогда среди всех присутствующих не нашлось никого, кто помог бы ему проверить его догадку. За два-три года до восстания общество, чтобы не привлекать внимания англичан, избегало проводить общие собрания, которые обычно имели место каждый год. Поэтому никто из приглашенных не знал браматму достаточно хорошо и не мог быть полезен Анандраену. Но и здесь, в мрачном подземелье, где от глаз не было проку, слух подтвердил ему его подозрения. К тому же звуки иностранного языка были так похожи на те, что он некогда слышал… Мысли Анандраена уже начали принимать самый неожиданный оборот, как браматма, после того как шаги душителей стихли в отдалении, взял слово.

— Братья, — сказал он, — вы, должно быть, спрашиваете себя, куда же запер нас гнусный туг, продавшийся англичанам? Вы слушали, не жалуясь, как над вашей головой замуровывали плиту, которую Кишнайя назвал нашим надгробным камнем. Но это чудовище в обличье человека не услышало от вас ни единого слова мольбы. Вы храбры и сильны, и я был прав, когда выбрал вас, чтобы спасти общество Духов вод и отомстить за славную землю Индии, которая стонет под пятой британцев. Вы, должно быть, думаете, что ваша жизнь, которую вы обещали принести в жертву благородному делу, закончилась. Действительно, человеческие останки у вас под ногами говорят о том, что мы находимся в тюрьме дворца Адил-шаха, куда раджи бросали жертвы своего честолюбия, мести, деспотизма. Естественно думать, что судьба тех, кто умер здесь до нас, предвещает нам близкий конец. Есть ли среди нас тот, кто захочет купить себе жизнь, предав общество, которое всегда защищало слабого от сильного, угнетенного от угнетателя, защищало Нана-Сахиба, беглеца и изгнанника, хранящего знамя нашей революции и готового поднять его вновь? Есть ли среди нас тот, кто ради своей свободы готов пожертвовать нашими идеалами?

Слова браматмы были встречены единодушными криками:

— Нет! Нет!

— Лучше тысячу раз смерть, и пусть наши кости смешаются с костями мучеников, которые покоятся здесь! — сказал Анандраен от имени своих товарищей.

В тот же миг трижды прозвучал крик:

— Да здравствует Нана-Сахиб! Смерть англичанам! Да здравствует браматма!

Старый Анандраен, сжав руку Арджуны, вдруг осененный внезапной мыслью, воскликнул:

— Друзья, мы забыли благородного и мужественного чужеземца, отдавшего двадцать лет жизни нашему делу. Он сумел бы вернуть Индии независимость, если бы мудрых советов и храбрых действий было достаточно, чтобы восторжествовали право и справедливость… Его нет здесь, чтобы руководить нами, но покажем, что он всегда занимает достойное место в нашей памяти и наших сердцах. Да здравствует Покоритель джунглей! Да здравствует Сердар!

Все присутствующие с энтузиазмом подхватили этот клич.

Анандраен с волнением заметил, что браматма молчит, а рука его, которую он держал в своей руке, судорожно подергивается.

— Во имя неба, кто ты? — шепотом спросил его Анандраен.

— Темнота мешает тебе узнать того, чью руку ты сжимаешь, мой дорогой Анандраен! Это я, Арджуна-Веллайя, сын Дамара-Веллайи. Каждый день я благословляю счастливый случай, позволивший мне встретить тебя.

— И мое счастье велико, — ответил Анандраен, — ибо боги, чтобы увеличить мою привязанность к тебе, дали тебе черты и голос самого дорогого из моих друзей. Не будь твое лицо бронзового цвета, как у сыновей Земли лотоса, я бы подумал, что только какие-то необычайно важные причины не позволяют тебе открыться тому, кто любит тебя, как родного сына.

— Порой боги дарят сходство тем, у кого похожи сердца, — ответил Арджуна.

Анандраен вздохнул и замолчал.

— Друзья, — продолжал Арджуна, — в своих кровавых и бесполезных репрессиях англичане не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков, тем самым заранее оправдывая все, что мы можем предпринять против них. Туг осмелился назвать нас убийцами за то, что мы привели в исполнение приговор, вынесенный нами презренному негодяю Уотсону, который с сигарой во рту руководил резней в Серампуре. Более двух тысяч человек погибло от руки его солдат, при этом в деревне не было ни одного мужчины, который мог бы носить оружие. Все они скрылись, чтобы избежать мести красных мундиров, без боязни оставив дома детей и матерей, седовласых старцев, полагая, что слабость и невинность будут им защитой… Никогда еще приговор не был так справедлив, а исполнение его — столь законно! Теперь пришла очередь Джона Лоуренса. Больше миллиона человек было хладнокровно убито по приказанию этого тигра, алчущего крови, в то время как сопротивление было прекращено. Пусть он даст отчет небесному суду. Трижды мы предупреждали его, чтобы он остановил реки крови, заливающие Индию, но он не внял нашим предостережениям. Бросим же Англии как вызов голову ее вице-короля! Вы, конечно, спросите меня, как я могу так говорить, если мы находимся в руках самого жестокого нашего врага?

На этой земле, где деспотичные завоеватели в течение веков сменяли друг друга, бывшие раджи, боясь пасть жертвой заговора, опасаясь удара кинжалом со стороны охраны, друзей, близких, не нашли иного способа избавиться от осаждавших их страхов, как устраивая в своих дворцах всевозможные укрытия и потайные ходы, известные только им. Знайте же, что в каждом из этих убежищ есть три, а то и четыре хода и выхода. Предатель Кишнайя, обманом захвативший власть, тем не менее смог узнать только те из них, которые ему указали факиры, состоявшие при совете Семи. Он не знает, что в каждое подземелье ведут по меньшей мере два раздельных хода. Замуровав вход в эту адскую темницу, он решил, что покончил с нами. Но здесь есть еще несколько потайных коридоров, которыми пользовались палачи, наслаждаясь криками и жалобами своих жертв, подслушивая секреты, которыми те обменивались между собой, умирая от одиночества и голода… Следуйте за мной, через несколько минут мы выйдем отсюда.

Несмотря на темноту, браматма уверенным шагом направился в сторону, противоположную той, где сторож и Утсара нашли вентиляционную отдушину. Он нажал рукой на часть стены, она сдвинулась в сторону и открыла проход, куда через бойницу просачивался слабый свет, вполне, впрочем, достаточный, чтобы пройти по узкому коридору. Арджуна шел впереди, легко справляясь с различными секретными механизмами, попадавшимися по пути. Достаточно было взглянуть на то, как уверенно он действовал, чтобы понять, с каким совершенством был составлен план потайных ходов таинственного здания, передававшийся от браматмы к браматме. Наконец Арджуна привел Спутников в большой круглый зал, находившийся на верху внутренней башни, совершенно скрытой стенами дворца. Этот зал, великолепно освещавшийся через крышу, оставался в том же состоянии, как во времена Дара-Адил-шаха: широкий диван шел вокруг всей стены, посередине стоял большой лакированный стол из сандалового дерева, на крышке которого инкрустациями из слоновой кости и эбенового дерева были сделаны шахматные доски, всего их было девять. Сюда Адил-шах удалялся с фаворитами, чтобы отвлечься от государственных дел.

— Вот прекрасный зал для совета, — сказал Арджуна, — и, несмотря на указ, запрещающий общество Духов вод, мы покажем нашим врагам, что оно, как прежде, могущественно и грозно.

Когда факиры и стражники удалились в помещение, указанное им Арджуной, по предложению последнего высший совет Семи немедленно открыл заседание с тем, чтобы принять неотложные меры, необходимые в сложившейся тяжелой ситуации.

Согласно решениям, принятым на общем собрании жемедаров, совет отдал новые распоряжения, подтвердившие назначенную прежде дату восстания. В тот же день сэр Джон Лоуренс, на которого падала ответственность за бесчеловечные и жестокие приказы, Хейвлок, отличившийся кровавыми экзекуциями, и пять высших чиновников, помогавших вице-королю проводить репрессии, должны были пасть под ударами кинжала правосудия. Мир должен был узнать об их смерти одновременно с известием о новом восстании в Индии, взявшейся за оружие, чтобы отомстить за своих мертвых и завоевать независимость.

Был также положительно решен вопрос о том, должен ли вице-король предстать перед судом совета Семи. В отсутствие Утсары — в момент ареста браматма не мог объяснить себе его исчезновение — передать уведомление вице-королю было поручено Судазе, который привел в исполнение приговор над Уотсоном, проявив при этом чудеса ловкости.

Решив все неотложные дела, браматма, пожелавший остаться один, предложил членам совета пойти отдохнуть. Большинство из них были люди в возрасте, они изнемогали от усталости и волнений, пережитых за прошедшую ночь. При этих словах браматмы члены совета, улыбнувшись, переглянулись: Арджуна говорил так, словно находился у себя во дворце. Они и не мечтали ни о чем другом, как только об отдыхе, единственное, чего им не хватало, — места, куда они могли бы удалиться. Арджуна угадал их мысли и улыбнулся в ответ. Он открыл нечто вроде стенного шкафа, где еще хранились принадлежавшие радже шахматные фигуры, сработала пружина, задняя стенка с полочками отошла в сторону, и Семеро увидели маленькую винтовую лестницу.

— На каждом этаже, — сказал Арджуна, — есть зал, подобный тому, где мы находимся, но разделенный на четыре спальни с широкими диванами. Комнаты темные, ибо башня построена в месте пересечения четырех внутренних стен, поэтому только зал верхнего этажа освещается через большой, венчающий его купол. Но зато вы сможете хорошенько выспаться и спокойно отдохнуть, ибо никакого сообщения с нижней частью дворца не существует, и пройти к вам можно только через этот зал.

Семеро, поклонившись, удалились, и браматма остался один.

— Наконец-то! — пробормотал он. — Скоро настанет день, когда я смогу осуществить дело всей моей жизни. Юг Индостана поднимется в едином порыве во главе с раджами, которых я привлек на свою сторону, а север, хотя и израненный, истекающий кровью, по призыву Нана-Сахиба с прежней страстью включится в борьбу. Полк морской пехоты в Пондишери, которым командует мой друг, позволит нам обеспечить наши туземные войска командным составом. «Диана», «Раджа» и четыре корабля Ковинда-Шетти прибыли в Гоа, до отказа нагруженные пушками, ружьями последнего образца и боеприпасами. Через две недели мы двинем на англичан два миллиона человек, хорошо вооруженных, с опытными командирами, и с британским владычеством в Индии будет покончено… Теперь я оправдан, но не могу забыть, что двадцать лет тому назад, выдвинув против меня ложные обвинения, англичане разбили мою жизнь. Я ненавижу их не только по личным мотивам, но и как француз, ибо на протяжении веков Англия пользовалась каждым удобным случаем, чтобы разорить Францию, похищая одно за другим лучшие украшения ее колониальной короны… Теперь я лишу ее Индии! Ах, сердце мое переполнено невыразимой радостью, все идет как нельзя лучше, я отплачу за все мои страдания. О, сэр Джон Лоуренс, ты считаешь, что я преспокойно наслаждаюсь отпуском во Франции! Я же попросил его только для того, чтобы у меня были полностью развязаны руки, чтобы не принимать участия в заговоре в качестве губернатора Пондишери… Горьким будет твое пробуждение, и ты не представляешь, сколь близок час расплаты за твои преступления…

Подумать только, если бы мне не пришла в голову мысль воспользоваться необычным сходством между мной и Арджуной и просить его позволения председательствовать на последнем собрании жемедаров, чтобы самому убедиться в настроении членов общества, все мои усилия пошли бы прахом из-за дерзости и хитрости проклятого Кишнайи! К счастью, я переписывался только с Арджуной, иначе все мои тайны, все мои планы стали бы известны этому негодяю. Но его недостойное обращение с браматмой, явное желание избавиться от него привели к тому, что Арджуна стал недоверчив и скрытен. Кроме часа восстания, утаить который было невозможно, Кишнайя ничего не знает ни о наших союзниках, ни о наших реальных силах, ни даже о том, что я нахожусь в Индии. Теперь он беззащитен перед нами, ибо слишком доверился толщине стен и плит над нашей головой. Я сыграл рискованно, допустив наш арест, которого можно было бы избежать, но бывают минуты, когда храбрость полезнее осторожности. Это был единственный способ обмануть наших врагов и усыпить их бдительность. Иначе нам пришлось бы вступить в борьбу, не закончив все приготовления. Нам нужно еще две недели, чтобы вооружить наших людей. В это время Кишнайя отправится в Нухурмур, где Барбассон все приготовил для его встречи. Вице-король будет терпеливо ждать поимки Нана-Сахиба, в которой он теперь уверен.

Пока браматма разговаривал так сам с собой вполголоса, анализируя ситуацию в мельчайших подробностях, чтобы убедиться, что им приняты все меры предосторожности и его планы не могут сорваться, Анандраен неспешно вошел в зал и встал позади кресла мнимого Арджуны, несколько раз едва не выдав себя от волнения.

Покоритель джунглей, подперев голову руками, на несколько минут глубоко задумался, а затем продолжал:

— Я так ловко сыграл свою роль, что никто не узнал меня, за исключением Анандраена. Милый друг! Моя уклончивость, я уверен, заставила его страдать. То, как тщательно я избегал прямых ответов на его вопросы, убедило его в том, что он не ошибся. Мое нежелание открыться ему должно было причинить Анандраену настоящую боль. Но он должен понять, что я не мог вести себя иначе в присутствии факиров и стражников, я не хочу открывать свое инкогнито даже членам совета, ибо тайна, известная многим, перестает быть тайной… Что до Анандраена, я не стану более таиться от него, мое молчание может ранить нашу старую дружбу. Сегодня же вечером я все расскажу ему…

— Тогда ты простишь мне мою нескромность, — сказал Анандраен, не сдерживая больше душившее его волнение.

— Ты здесь! — воскликнул пораженный Покоритель джунглей, обернувшись.

— За двадцать лет ничто не омрачило нашей привязанности друг к другу, поэтому я пришел сюда не для того, чтобы подслушивать твои мысли… Я узнал тебя прежде всего потому, что ты избегал прямо отвечать на мои вопросы. А потом, видишь ли, старого друга не так-то легко обмануть. Увидев тебя на собрании жемедаров, несмотря на твою туземную одежду, темный цвет лица, намазанного куркумой, душой и сердцем я понял, что это ты… Я напрасно пытался заснуть и решил прийти к тебе и сказать: Сердар, я узнал тебя! Зачем же ты скрываешься от старого товарища?

— И я бы ответил тебе: да, это я, и у меня нет секретов от самого преданного, самого давнего моего друга. Ты был первым, с кем я познакомился, прибыв в Индию, Анандраен.

— Значит, ты прощаешь меня?

— Да разве в этом есть нужда!

— Какое счастье снова увидеть тебя!

И оба обменялись крепким рукопожатием.

— Что ты слышал? — спросил Сердар.

— Все или почти все.

— Ты одобряешь меня?

— Полностью!

— Как, по-твоему, я сыграл свою роль?

— Превосходно, ты обманул даже самого Кишнайю… Никогда бы Арджуне не удалось расстроить его махинации.

— Меня навело на след как раз странное поведение старшего из Трех. Значит, теперь ты знаешь все.

— Мне только не совсем ясно, что ты говорил насчет солдат в Пондишери.

— Это как раз очень просто. Будучи губернатором французских владений в Индии, я назначил одного из моих бывших сослуживцев командиром тамошнего гарнизона. Он предан нашему делу, и в одну из безлунных ночей, в тот час, когда вся Индия возьмет в руки оружие, полк покинет французскую территорию и присоединится к нам. Индусам не хватает командиров, в которых они бы верили: мы сделаем генералами всех офицеров, полковниками — всех унтер-офицеров и капитанами — всех солдат. Полковник де Лотрек будет назначен командующим армией, которая двинется в Бенгалию против Хейвлока, командир батальона Картье де ла Шене будет действовать в Мадрасе, в то время как Нана-Сахиб и я, встав во главе западной армии, двинемся на Бомбей. Четверо раджей юга и Нариндра, имея под своим командованием 200 тысяч всадников-маратхов, очистят центр, не давая англичанам перегруппировать силы, и отрежут их от пунктов снабжения. Если, как я надеюсь, наш план удастся, то через шесть недель в Индии не останется ни одного красного мундира.

— Да услышит тебя Шива! — промолвил старый Анандраен. — Это прекрасная мечта, но боюсь, что, как и всякая мечта, она далека от действительности.

— Откуда у тебя такие недобрые предчувствия?

— Я боюсь, как бы раджи юга не струсили в последний момент.

— Они слишком скомпрометировали себя, чтобы отступить. И разве не они сами всеми силами подталкивали нас ко второму восстанию?

— Да, я знаю. Пока речь идет о том, чтобы замышлять заговоры, принимать героические решения, они всегда в первых рядах. Но как только от слов надо переходить к делу, куда только девается их прыть! Именно так эти изнеженные потомки наших древних властителей позволили англичанам отнять у них троны, лишить их всего, и ни один не вскочил в седло, чтобы с оружием в руках защитить наследие предков и со славой пасть на поле брани, вместо этого они предпочли стать придворными вице-короля Калькутты.

— Знаю, Анандраен. Но первый раз восстание провалилось из-за того, что на борьбу с иностранным игом поднялась не вся Индия. Соперничество между провинциями, набобами и раджами помогало нашим врагам одерживать победы. Теперь англичане увидят, что это настоящее национальное движение, объединившее мусульман севера с браманистами юга во имя единой цели. Поверь мне, невозможно устоять перед народом в двести пятьдесят миллионов человек, решивших умереть ради свободы… Но оставим это, старина, пришла пора действовать. Иди отдохни, мне надо побыть одному, чтобы написать важное письмо Барбассону и закончить несколько срочных дел. Не забудь, что для всех остальных я по-прежнему браматма Арджуна.

— Не бойся, я не раскрою твое инкогнито… Еще одно слово, и я оставлю тебя. Где же прячется настоящий браматма?

— Арджуна? Я отправил его в Нухурмур к Нана-Сахибу, чтобы он сам рассказал принцу обо всем, что произошло в Биджапуре. Я с нетерпением жду его возвращения, чтобы вернуть ему знаки его достоинства и обрести свободу действий.

Когда Анандраен ушел, Покоритель джунглей напряженно работал в течение нескольких часов. Ему надо было разослать последние приказы, составить воззвание, которое следовало обнародовать в каждой провинции, отдать необходимые распоряжения каждому командиру, обеспечив единство действий с тем, чтобы восстание началось во всей Индии одновременно, прогремев, словно гром… Но всему есть предел. В течение многих дней этот железный человек не знал ни минуты отдыха, глаза его невольно закрылись, голова медленно склонилась на стол, и он заснул глубоким сном.