Полет Сокола

Глава 17

Почему письмо так подействовало на Альдо? Ложась в постель и проснувшись на следующее утро, я не мог думать ни о чем другом. Я не мог припомнить слово в слово содержание письма, но в нем говорилось про то, что «наш молодой человек» быстро набирает в весе и обещает быть настоящим красавцем. Отец благодарил Луиджи Спека за его доброту в тяжелое для них время, которое, к счастью, уже позади. Поскольку Луиджи Спека тоже поставил свою подпись в записи о крещении в Сан Чиприано, я рассудил, что он одновременно и крестный отец, и врач, присутствовавший при рождении Альдо, которое, наверное, проходило довольно трудно, если он едва не умер и наша мать, видимо, тоже. Это, конечно, и было то самое «трудное для нас время», о котором упоминалось в письме. Но что могло так взволновать Альдо?

Меня это письмо тронуло, но не настолько глубоко. Я ожидал, что он рассмеется или даже отпустит какую-нибудь шутку по поводу того, что его приняли за мертвого. Но вместо этого — жесткое, неподвижное лицо и поспешный отъезд.

На следующее утро я не торопился в библиотеку. Всех нас собирались задержать допоздна, поскольку днем студентам и их родственникам разрешили осмотреть новую библиотеку, официальное открытие которой должно было состояться после коротких пасхальных каникул. Завтракал я в одиночестве — мои соседи по пансионату уже ушли.

Как только я кончил завтракать, зазвонил телефон. Синьора Сильвани взяла трубку и тут же позвала меня.

— Кто-то по имени Джакопо, — сказала она. — Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете.

Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось. Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку.

— Да? — сказал я.

— Синьор Бео?

Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось.

— У меня для вас сообщение от Капитана, — сказал он. — Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима.

— Понимаю, — сказал я.

— Капитан хотел бы увидеться с вами утром, — продолжал он.

— Спасибо, — сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил: — Джакопо…

— Да, синьор?

— С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит?

Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал:

— Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж.

— Спасибо, Джакопо.

Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций.

Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль.

Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома — десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром.

Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала.

— Могу я увидеть синьору? — спросил я.

На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, — она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима.

— Я знаю, — сказал я. — Но это очень срочно.

Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. Она снова дома. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение — теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг — в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше.

Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей.

— Синьора сейчас спустится, — сказала девушка. — Прошу вас, входите.

Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе.

Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом — казалось, она постарела за эти четыре дня, — но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление.

— Бео! — воскликнула она. — Я думала, это Альдо… — Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. — Вы должны меня извинить, — сказала она. — Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: «Синьор, который обедал здесь в воскресенье вечером», и я в своем глупом нетерпении… — Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении «синьор, который обедал здесь в воскресенье», мог означать лишь одного-единственного мужчину. И отнюдь не меня.

— Мне нечего вам прощать, синьора, — сказал я. — Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.

— Срочным? — повторила она.

В музыкальной комнате наверху зазвонил телефон.

У нее вырвался раздраженный возглас, и, почти шепотом извинившись, она собиралась выйти из комнаты, когда услышала над головой медленные шаги. Телефонные звонки смолкли, и до нас донеслись приглушенные звуки мужского голоса.

— Произошло именно то, чего я так не хотела, — сказала она мне. — Стоит моему мужу начать подходить к телефону и разговаривать сперва с одним, потом с другим… — Она не договорила и стала прислушиваться, но сверху почти ничего не было слышно. — Бесполезно, — она пожала плечами. — Он снял трубку, и я ничего не могу сделать.

Мне было тяжело сознавать, что я доставляю ей неприятности. Более неподходящее время для визита трудно было бы выбрать. Темные круги у нее под глазами говорили об усталости и нервном напряжении. В воскресенье вечером их не было. В воскресенье вечером весь окружающий ее мир мог бы погибнуть.

— Как ректор? — спросил я.

Она вздохнула.

— Настолько хорошо, насколько это возможно в подобных обстоятельствах. То, что случилось в начале недели, было для него настоящим ударом. Но вам уже известно… — Она вспыхнула, и краска пятнами залила ее от природы бледное лицо. — Ведь именно с вами я разговаривала во вторник вечером, — сказала она. — Альдо мне сказал. Он потом мне звонил.

— За это я тоже должен принести вам свои извинения, — сказал я. — То есть за то, что положил трубку. Я не хотел вас смущать.

Она перебирала письма на столе и стояла спиной ко мне. По ее жесту я понял, что продолжение этой темы было бы нежелательно. Моя миссия стала еще более затруднительной.

— Вы говорили, — сказала она, — что имеете сообщить мне нечто срочное?

Голос наверху стал звучать громче. Слов мы не могли разобрать, но было совершенно очевидно, что начался долгий разговор.

— Наверное, мне стоит подняться наверх, — озабоченно сказала она. — За последние дни столько всего произошло. Профессор Элиа…

— Значит, вы уже слышали? — спросил я.

Она всплеснула руками и стала ходить взад-вперед по комнате.

— Сегодня утром в первом же телефонном звонке мужу представили крайне преувеличенный отчет о том, что случилось во вторник вечером, — ответила она. — Он узнал об этом не от самого профессора Элиа и не от профессора Риццио, а от одного из сплетников, которыми кишит это место. Но как бы то ни было, вред причинен. Муж страшно расстроен. Немного позднее сюда собирается прийти ваш брат, чтобы все ему объяснить и хоть немного успокоить.

— Синьора, — сказал я, — как раз об Альдо я и пришел поговорить с вами.

Она вся напряглась, и ее лицо превратилось в маску. Лишь глаза предательски выдавали ее волнение.

— О чем именно? — спросила она.

— Фестиваль, — начал я. — Я слышал, как брат говорил со студентами о фестивале. Он стал для них такой же реальностью, как и для него, что очень опасно. Я думаю, фестиваль надо отменить.

Беспокойство исчезло из ее глаз. Она улыбнулась.

— Но ведь в этом все дело, — сказала она. — Это всегда так. Ваш брат сочиняет сценарий. Он делает его таким живым и реальным, что каждый участник чувствует себя подлинным историческим персонажем. В прошлом году так было со всеми нами. И результат был просто великолепен. Вам это скажет любой.

— В прошлом году меня здесь не было, — сказал я. — Но я знаю, что в этом году все будет иначе. Во-первых, действие будет разворачиваться не в герцогском дворце, а на улицах. Студенты будут сражаться на улицах.

Все еще улыбаясь, она смотрела на меня с явным облегчением оттого, что я не затронул тему ее отношений с Альдо.

— В прошлом году мы тоже шли процессией по улицам, — сказала она. — Точнее, шел мой муж, изображавший папу Клемента, со своей свитой. Я была среди дам и кавалеров, которые ожидали его во дворе герцогского дворца. Обещаю вам — не будет ничего такого, чего следовало бы бояться. Полицейские к этому привыкли, все пройдет спокойно.

— Разве восстание может пройти спокойно? — спросил я. — Разве студенты, а им, как говорят, будет выдано всевозможное оружие, могут контролировать свои действия?

Она всплеснула руками.

— Они и в прошлом году были вооружены. И уж конечно, если кто-нибудь из них слишком увлечется, его быстро остановят. Не сочтите меня слишком черствой, Бео, но мы уже три года устраиваем в Руффано такие фестивали. То есть мой муж устраивает с помощью вашего брата. Они знают, как проводить подобные мероприятия.

Все было бесполезно. Моя миссия потерпела неудачу. Точнее, была напрасной. Ничто ее не убедит, кроме прямого предательства Альдо с моей стороны. Рассказа о том, что я услышал из его собственных уст накануне вечером. Но то был запрещенный прием.

— По-моему, Альдо изменился, — сказал я, пробуя сыграть на другой струне. — Стал более мрачным, более циничным. Смех и веселая болтовня сменяются внезапным молчанием.

— Вы не виделись с ним двадцать два года, — напомнила она мне. — Это тоже надо принимать во внимание.

— Взять хотя бы вчерашний вечер, — не сдавался я. — Только вчерашний вечер. Я показал ему старое письмо нашего отца, которое случайно нашел в одной из книг библиотеки. Письмо к крестному отцу и врачу Альдо, в котором говорится, какой он прекрасный малыш. Я думал, Альдо будет приятно. Я прочел ему письмо. Он не сказал ни слова и уехал.

Ее терпеливая, почти соболезнующая улыбка сводила меня с ума.

— Возможно, он был слишком растроган, — сказала она, — и не хотел, чтобы вы это заметили. Он был привязан к вашему отцу, а ваш отец очень гордился им? Во всяком случае, я всегда так думала. Да, пожалуй, я понимаю, почему он забыл с вами попрощаться. Возможно, Бео, он и кажется вам несколько циничным, но это только на поверхности. На самом деле…

Она замолкла: внезапно вырвавшиеся наружу чувства не оставили и следа от ее кажущейся холодности и сдержанности. Наверное, подумал я, именно так она выглядела в воскресенье вечером, когда Альдо, пожелав мне доброй ночи, вернулся в музыкальную комнату; в тот вечер, когда мотороллеры с ревом объезжали город, а замаскированные студенты врывались в женское общежитие, чтобы учинить шутовское насилие над синьориной Риццио. «Жена наиболее уважаемого гражданина пала жертвой любострастия». Вставал вопрос — которого? В ответе я не сомневался.

— Прошу прощения за то, что я отнял у вас столько времени, — сказал я. — Когда увидите Альдо, пожалуйста, не говорите ему о моем визите. Но попросите его быть осторожным.

— Непременно, — ответила она. — К тому же мой муж захочет подробнее узнать программу фестиваля, хотя, возможно, состояние здоровья не позволит ему самому принять в нем участие. Послушайте…

Телефонный разговор наверху закончился. В комнате, а затем на площадке послышались шаги.

— Он идет вниз, — сказала она. — Ему нельзя спускаться и подниматься по лестнице. — Она быстро подошла к двери и обернулась. — Он не знает, кто вы. — Ее щеки порозовели. — Я имею в виду ваше родство с Альдо. Я сказала ему, что кто-то пришел по делу, я и сама не знала точно, кто именно.

Ее чувство вины передалось мне. Я последовал за ней к двери.

— Я пойду, — сказал я.

— Нет, — возразила она. — Не сейчас.

Мы вышли в холл. Ректор уже прошел половину лестницы. Это был мужчина неопределенного возраста от пятидесяти пяти до семидесяти пяти лет, широкоплечий, среднего роста, седовласый, с прекрасными глазами, не утративший красоты, которой он отличался в молодости, хотя цвет его лица и говорил о недавно перенесенной болезни. Сразу было видно, что это один из тех людей, которые с первой же встречи вызывают симпатию, уважение и даже привязанность. Я почувствовал себя еще более виноватым.

— Это синьор Фаббио, — сказала жена ректора, когда тот, увидев меня, замедлил шаги. — Он пришел с сообщением из библиотеки, где работает ассистентом. Он как раз собирался уходить.

Я понял, что ей не терпится, чтобы я поскорее исчез. Я поклонился. Ректор поздоровался со мной наклоном головы.

— Надеюсь, не мое появление послужило причиной вашей спешки, синьор Фаббио, — сказал он. — Прошу вас, останьтесь. Мне бы хотелось услышать про новую библиотеку, разумеется, если вы можете и мне уделить несколько минут.

Я снова поклонился, следуя вдруг пробудившемуся во мне инстинкту групповода. Синьора Бутали покачала головой.

— Гаспаре, врачи говорят, что тебе не следует ходить по лестнице, — возразила она. — Я слышала, как ты подошел к телефону. Надо было позвать меня.

Он спустился в холл и встал между нами. Не сводя с меня испытующего взгляда своих прекрасных глаз, он пожал мне руку, после чего повернулся к жене.

— Мне все равно пришлось бы взять трубку, — сказал он. — К сожалению, новости не из приятных.

Я хотел идти, но ректор протянул руку и сказал:

— Не уходите. Дело не личное. Прискорбный несчастный случай с одним студентом, которого сегодня утром нашли мертвым у ступеней театра.

У синьоры Бутали вырвался крик ужаса.

— Звонил комиссар полиции, — продолжал ректор. — Он только что услышал о моем возвращении и должным образом информировал меня о случившемся. Кажется, — он повернулся ко мне, — по причине известных событий на прошлой неделе вчера вечером был объявлен комендантский час, и всех студентов, за исключением тех, кто имел пропуск, предупредили, чтобы после девяти часов они не покидали своих общежитии и квартир. Этот юноша, а возможно, и не он один, нарушил приказ руководства. Должно быть, он увидел патруль, испугался и побежал кратчайшим путем, которым оказалась эта проклятая лестница. Споткнулся и, скатившись с самого верха, сломал себе шею.

Ректор протянул руку за палкой, и синьора Бутали подала ее ему. Он медленно направился в комнату, из которой мы только что вышли. Мы последовали за ним.

— Это ужасно, — сказала синьора Бутали. — И именно сейчас, перед самым фестивалем. Уже было официальное сообщение?

— Оно появится в первой половине дня, — ответил ее муж. — Такие вещи невозможно замалчивать. С минуты на минуту комиссар будет здесь, чтобы все обсудить.

Синьора Бутали подвинула к столу кресло. Ректор сел. Казалось, сероватая бледность его лица еще более усилилась.

— Я должен созвать собрание университетского совета, — сказал он. — Извини, Ливия. Тебе придется сделать много звонков. — Он погладил жену по руке, которую та положила ему на плечо.

— Конечно, — сказала она, делая мне безнадежный жест рукой.

— Не могу поверить, что в комендантском часе была такая необходимость, — сказал ректор. — Боюсь, совет действовал, поддавшись панике: как неизбежное следствие, некоторые студенты взбунтовались, что и привело к фатальному результату. Разве были крупные беспорядки?

Он взглянул на меня. Я не знал, как лучше ему ответить.

— Несколько групп проявили, излишнюю активность, — сказал я. — Похоже, они не очень ладят друг с другом, особенно студенты Э.К. и студенты гуманитарных факультетов. Объявление комендантского часа вызвало всеобщее недовольство. Вчера вечером в университетском кафе только о нем и говорили.

— Естественно, — сказал ректор, — и самые горячие головы решили послать руководство ко всем чертям. Если бы я сам был студентом, то именно так и поступил бы. — Он повернулся к жене. — Умер мальчик Марелли. Ты должна помнить Марелли, года два назад мы останавливались в одном из его отелей. О мальчике я знаю лишь то, что он учился на третьем курсе. Какая трагедия для родителей. Единственный сын.

Во рту у меня пересохло. Синьора Бутали уже не так хотела, чтобы я ушел.

Возможно, мое присутствие доставило ее мужу некоторое развлечение.

— Когда придет врач? — спросил он.

— Обещал в половине одиннадцатого, — ответила она. — Он может прийти с минуты на минуту.

— Если комиссар полиции придет раньше, доктору придется подождать, — сказал муж. — Попробуй позвонить ему домой, дорогая. Если его нет дома, то он, скорее всего, в больнице и может прийти пешком. Здесь пара минут ходьбы.

Прежде чем выйти из комнаты, она немного помедлила. Возможно, хотела дать мне понять, чтобы я не слишком его утомлял. Или чтобы я не говорил с ним про Альдо. Мне же хотелось одного — покинуть этот дом до прихода комиссара. Но прежде я должен был высказаться.

— Этот несчастный случай, профессор, — сказал я, — не повлечет он за собой отмену фестиваля?

Он взял маленькую сигару и раскуривал ее. Поэтому ответил не сразу.

— Едва ли, — наконец, сказал он. — В нашем университете около пяти тысяч студентов, и отмена праздника, которого они ждут весь год, может привести к прискорбным последствиям. Такой шаг был бы ошибочным. — Он затянулся сигарой и нахмурился. — Нет, — повторил он. — Не беспокойтесь, отменять фестиваль мы не станем. Но почему это вас интересует, вы в нем тоже участвуете?

Вопрос застал меня врасплох. Ректор остановил на мне пронзительный взгляд.

— Еще не знаю, — сказал я. — Не исключено, что профессор Донати захочет поручить мне какую-нибудь небольшую роль.

— Хорошо, — заметил он. — Чем больше участников, тем лучше. Он вскоре сюда придет. Я все от него узна́ю. Меня удивила тема, которую он выбрал в этом году, но он, без сомнения, отлично с ней справится. Как всегда. Вы откуда?

— Откуда я?

— Ваш дом, ваш университет. Насколько я понимаю, вы только временно работаете у нас?

— Да, — ответил я, чувствуя спазмы в горле. — Я из Турина. Работа была мне нужна лишь на время. У меня диплом по современным языкам.

— Хорошо. И что вы думаете о нашей новой библиотеке?

— Она произвела на меня большое впечатление.

— И как давно вы здесь работаете?

— Неделю.

— Только неделю? — Он вынул изо рта сигару и с удивлением посмотрел на меня. — Извините, — сказал он. — Я случайно слышал, как горничная говорила моей жене, что ее хочет видеть господин, который обедал здесь в воскресенье. Я не знал, что она устраивала большой прием для сотрудников университета.

Я сглотнул.

— Совсем небольшой, — сказал я. — Мне посчастливилось принести синьоре Бутали несколько книг из библиотеки, и она была настолько любезна, что сыграла для меня. Приглашение на обед я получил несколько позже.

— Понятно, — сказал ректор.

Он снова посмотрел на меня. Но взгляд был несколько иной. Оценивающий. Взгляд мужа, который вдруг задается вопросом, с какой стати его красавице жене пришло в голову играть на рояле совершенно постороннему человеку, а затем приглашать его на обед. Было очевидно, что прежде с ней такого не случалось.

— Вы любите музыку? — спросил он.

— Страстно, — ответил я, надеясь, что наконец-то он утолит свой интерес.

— Хорошо, — снова повторил он. И внезапно выпалил следующий вопрос: — Сколько всего было гостей?

Я почувствовал, что попал в ловушку. Ответив, что гостей было шестеро, я бы солгал, в чем он мог убедиться, задав тот же вопрос жене и тем самым поймав в ловушку и ее.

— Вы меня не правильно поняли, профессор, — поспешно проговорил я. — Прием был в воскресенье утром.

— Значит, на обеде вас не было?

— Я был и на обеде, — сказал я. — Меня привел профессор Донати.

— О!

Я покрылся испариной. Ничего другого я не мог сказать. Всегда можно спросить если не жену, то горничную.

— Это был музыкальный вечер, — объяснил я. — Мы пришли главным образом затем, чтобы послушать игру синьоры Бутали. Она играла до самого нашего ухода. Этот был незабываемый вечер.

— Я в этом уверен, — ответил он.

Так или иначе, я совершил оплошность. Приехав на следующий день в Рим, синьора Бутали могла рассказать ему совершенно другую историю. Например, что в воскресенье вечером обедала одна, а потом, почувствовав внезапное беспокойство, рано утром отправилась в Рим, чтобы быть рядом с ним.

— В Риме, — сказал он, следуя ходу своих мыслей, — я почти потерял связь с Руффано.

— Да, — сказал я. — Это вполне понятно.

— Хотя друзья-доброжелатели сделали все, от них зависящее, чтобы меня как следует информировать. Правда, некоторые руководствовались отнюдь не доброжелательностью.

Я улыбнулся. Точнее, заставил себя улыбнуться. Ректор снова буравил меня взглядом.

— Вы сказали, что всего неделю в Руффано? — снова спросил он.

— Сегодня ровно неделя, — сказал я. — Правильно. Я приехал в прошлый четверг.

— Из Турина?

— Нет, из Рима. — Я чувствовал, как на лбу у меня выступает пот.

— Вы работали в одной из римских библиотек?

— Нет, профессор. Я был там проездом. Мне вдруг захотелось посетить Руффано. Я нуждался в отдыхе.

Даже для меня самого рассказ мой звучал лживо. Ему он, наверное, казался ложью вдвойне. Я слишком нервничал, и он наверняка это заметил. Некоторое время он молчал, прислушиваясь к голосу синьоры Бутали, которая наверху разговаривала по телефону, как несколько минут назад мы прислушивались к его голосу.

— Прошу меня извинить, синьор Фаббио, — сказал он после затянувшейся паузы, — за то, что задаю вам столько вопросов. Видите ли, в Риме мне досаждали телефонными звонками с некими намеками по поводу профессора Донати. Я пытался проследить, откуда звонят, но узнал лишь то, что звонят по местному телефону. И самое странное, что звонившая — это была женщина, поскольку я слышал, как она шепотом давала инструкции, — говорила не сама, а через третье лицо — мужчину. Я вдруг подумал — и простите мне, если я ошибаюсь, — что вы могли бы быть тем человеком, который сумеет кое-что рассказать мне про эти звонки.

Должно быть, мой изумленный вид убедил ректора в ошибочности его предположения.

— Я ничего не знаю ни про какие звонки, профессор, — сказал я. — Пожалуй, лучше всего сразу сказать вам, что я работаю в Генуе, в туристической фирме и сопровождал автобус с туристами из Генуи в Неаполь через Рим. Разумеется, я вам не звонил. До приезда в Руффано я никогда не слышал вашего имени.

Ректор протянул мне руку.

— Достаточно, — сказал он. — Прошу вас, больше не думайте об этом. Выбросьте из головы. И никому об этом не говорите, прежде всего моей жене. Эти звонки так же неприятны, как анонимные письма, но уже больше недели назад они прекратились.

Над входной дверью раздался тревожный звонок.

— Это комиссар полиции, — сказал ректор. — Или врач. Еще раз приношу свои извинения, синьор Фаббио.

— Не за что, профессор, — пробормотал я.

Я поклонился и пошел к двери. Я слышал, как девушка идет встречать посетителя, а синьора Бутали спускается по лестнице. Я вышел в холл и, когда открылась парадная дверь, отступил в сторону. Вид комиссара в форме заставил меня ретироваться еще дальше, к кухне. Синьора Бутали, провожая комиссара к кабинету, скрыла меня от его глаз. Затем она вернулась попрощаться со мной. Горничная все еще была поблизости и могла нас услышать, поэтому я был лишен возможности предупредить синьору Бутали о разговоре, который я имел с ее мужем.

— Надеюсь, мы скоро вас увидим, — сказала она, возвращаясь к манере хозяйки, которая спешит выпроводить уходящего гостя.

— Я тоже надеюсь, синьора, — сказал я, и тут муж позвал ее в кабинет. Она махнула мне рукой и исчезла.

По мощеной дорожке сада я вышел на улицу, где комиссара ждала машина, за рулем которой сидел водитель в полицейской форме. Чтобы не проходить мимо него, я свернул налево и стал быстро спускаться с холма. Неважно, куда идти, лишь бы оказаться подальше от полицейской машины. Я решил немного побыть в своей комнате и затем возвратиться к дому моего брата. Известие о смерти Стефано Марелли глубоко потрясло меня, но, пожалуй, не меньше расстроило и то, что ректор рассказал про анонимные телефонные звонки.

Дойдя до виа Сан Микеле и направляясь к пансионату Сильвани, я увидел, что у двери стоит какой-то мужчина и разговаривает с синьорой. Я сразу узнал фигуру, обнаженную голову и профиль. Это был полицейский агент из Рима, тот самый агент в штатском, которого во вторник я видел в церкви.

Я находился около дома номер 5 и, инстинктивно нырнув в открытую дверь, поднялся на второй этаж. Постучал в дверь квартиры Карлы Распа. Никто не ответил. Я взялся за ручку, дверь подалась. Я вошел и закрыл за собой дверь.