Полина [современная орфография]

VII

В течение целой недели Монжене не мог видеть Лоренции и не смел спросить у Лавалле о причине такого отказа и молчания: так страшился он мысли, что над ним пошутили, так боялся он убедиться в справедливости своей догадки!

Между тем, Полина и Лоренция жили под домашними бурями. Лоренция старалась привести подругу к откровению, но без успеха. Чем больше искала она случая отвратить Полину от Монжене, тем больше Полина страдала, не прибегая к благодетельному средству, которое могло спасти ее.

Полина оскорблялась, видя, что у нее хотят выведать тайну души. Она знала о хитростях Лоренции против Монжене и объясняла их так же, как он. Она чрезвычайно сердилась на подругу за то, что та старалась и успела отнять у нее любовь человека, которого она до сих пор не считала обманщиком. Поведение Лоренции она приписывала гнусному желанию видеть всех мужчин у своих ног. «Лоренции нужно было, — думала она, — привлечь самого равнодушного, когда она увидала, что он меня любит. Я стала для нее ненавистной и презренной с той минуты, когда меня заметил один мужчина в ее присутствии. Вот источник ее нескромного любопытства и шпионства: она хотела узнать, что происходит между ним и мной. Она старалась, чтобы он не мог меня видеть. Она расстроила слабого человека, очарованного ее славой, которому надоела моя печаль».

Полина не хотела обвинять Монжене в другом преступлении, кроме невольного увлечения. По гордости, она не могла предаваться невознагражденной любви, и страдала только от стыда, что покинута; но такая печаль сильнее всех других! В Полине не было нежной души, и гнев терзал ее больше сожаления. Ее благородные чувства заставляли ее действовать и мыслить благородно даже среди заблуждений, в которые она была погружена оскорбленной гордостью. Она считала Лоренцию достойной презрения, и в этой мысли, которая сама по себе уже была жалкой неблагодарностью, не было ни чувства, ни воли неблагодарности. Она утешалась, вознося себя выше своей соперницы и предоставляя ей поле битвы без унижения и без злобы. «Пусть утешается, — думала она, — пусть торжествует. Я согласна. Решаюсь служить трофеем. Когда-нибудь она принуждена будет отдать мне справедливость, удивляться моему великодушию, оценить мою непоколебимую преданность, краснеть своего коварства. И Монжене откроет глаза, узнает, какой женщиной пожертвовал ради блестящего имени. Он раскается, но поздно: моя добродетель отмстит за меня!»

Есть души возвышенные, но не добрые. Не нужно смешивать тех, кто творит зло с сознанием, и тех, кто творит зло поневоле, не думая удаляться от справедливости. Последние несчастнее первых; они ищут идеал, не существующий на земле, и не имеют в себе нежности и любви, которые заставляют сносить человеческое несовершенство. Можно сказать про подобных людей, что они снисходительны и добры только тогда, когда спят.

В Полине был здравый рассудок и истинная любовь к справедливости, но между теорией и практикой возвышалась стена: ее неизмеримое самолюбие, ничем неудержанное и развитое всеми обстоятельствами. Ее красота, ум, прекрасное поведение с матерью, чистота ее нрава и мыслей казались ей трудно добытыми драгоценностями, и надо было непрерывно напоминать ей о них, чтобы она не завидовала другим. Она тоже хотела играть роль, и чем более притворялась, что желает попасть в число обыкновенных женщин, тем более восставала против мысли, что ее могут причислить к ним. Если бы она могла рассмотреть себя с проницательностью, какую дает глубокая мудрость или великодушная простота сердца, то узнала бы, что ее домашние добродетели не всегда были без пятна, что ее прошлое снисхождение к Лоренции не всегда было такое полное, такое дружеское, как она воображала. Она непременно открыла бы личную потребность жить не так, как она жила прежде, развиваться, выказывать себя. Такая потребность священна и принадлежит к святым правам человека, но не следует превращать ее в добродетель и обманывать себя, желая придать себе больше величия в собственных глазах. От этой мысли до желания обмануть других — один только шаг, и Полина сделала его. Ей невозможно было возвратиться назад и согласиться на удовольствие быть простой смертной, когда она позволила боготворить себя.

Не желая порадовать Лоренцию своим унижением, она притворилась равнодушной и твердо перенесла горе. Ее спокойствие не обмануло Лоренцию, которая испугалась и страдала, видя, что она сохнет. Лоренция не хотела нанести ей последний удар, рассказав о постыдной измене Монжене; она решилась сносить немое нарекание, что соблазнила и отняла Монжене у Полины. Она не хотела принять письмо. Лавалле рассказал ей содержание, а она попросила его сохранить запечатанное письмо, если оно будет нужно для Полины. Как она желала, чтобы это письмо было писано к другой женщине! Она знала, что Полина ненавидит больше причину, нежели творца своих несчастий.

Однажды Лавалле, выходя от Лоренции, встретился с Монжене, которому отказали в десятый раз. Он был вне себя и, все позабыв, осыпал старого актера упреками и угрозами. Актер сначала только пожимал плечами. Но когда Монжене начал обвинять даже Лоренцию и, жалуясь на обман, стал говорить о мщении, добрый и правдивый Лавалле не мог удержать гнева и сказал ему:

— Теперь только жалею, что я стар. Седые волосы запрещают мне драться на дуэли, и вы подумаете, что я пользуюсь этой привилегией против вас. Признаюсь, если б я был двадцатью годами моложе, я бы дал вам пощечину.

— И угроза уже есть подлость, — прервал Монжене, побледнев, — и я вам отвечаю тем же. Если б я был двадцатью годами старее, то первый дал бы вам пощечину.

— Так берегитесь! — вскричал Лавалле. — Я могу, отбросив стыд и совесть, нанести вам публично оскорбление, если вы решитесь огорчить женщину, честь которой мне дороже моей собственной.

Возвратившись домой и успокоившись, Монжене понял, что всякая публичная месть обратится ему же во вред, и выдумал самую гнуснейшую: возобновить интригу с Полиной и разорвать ее дружбу с Лоренцией. Ему не хотелось снести двух поражений разом. Он думал, что после первой бури обе подруги вместе станут над ним смеяться или презирать его. Он решился погубить одну, чтобы этим испугать и огорчить другую.

С такой целью написал он Полине о своей вечной любви и о гнусных сетях, расставленных Лоренцией и Лавалле. Он требовал позволения объясниться, обещая не являться более на глаза Полине, если она не признает его невинным при свидании, которое должно быть тайным, ибо Лоренция хочет разлучить их. Полина назначила свидание; ее гордость и любовь равно нуждались в утешении.

Лавалле, следивший за всеми происшествиями в доме Лоренции, узнал про письмо Монжене. Он решил не останавливать письма, но не бросил Полину и с этой минуты следил за ней. Он пошел за ней, когда она вышла из дома еще в первый раз, одна и вечером, и так дрожала, что при каждом шаге готова была упасть без чувств. На углу улицы он остановил ее и предложил ей руку. Полина думала, что ее хочет оскорбить незнакомый человек, закричала и хотела бежать.

— Не бойся, бедняжка, — сказал ей Лавалле с отцовской нежностью, — но вот чему ты подвергаешься, когда выходишь одна вечером! Ты хочешь сделать глупость, — продолжал он, взяв ее под руку, — так делай же ее прилично. Знаю, куда ты идешь. Я сам поведу тебя, буду за тобой смотреть. Я ничего не услышу; вы поговорите, а я буду стоять далеко и потом провожу тебя домой. Только помни: если Монжене узнает, что я тут, или ты вздумаешь уйти с моих глаз, то я попотчую его палкой!

Полина не отпиралась. Она была поражена уверенностью Лавалле. Не зная, как понять его поведение, решившись сносить все унижения, кроме измены любовника, она позволила вести себя до парка Монсо, где Монжене ждал ее. Актер спрятался за дерево и следил за ними, когда Полина, повинуясь его приказаниям, прогуливалась с Монжене вблизи и решительно не объясняла, почему не хочет идти дальше. Он приписал ее упрямство провинциальной стыдливости, очень смешной по его мнению. Он притворился печальным, и дрожащим голосом произносил речи, полные чувства и уважения. Скоро он понял, что Полина ничего не знает ни о несчастном объяснении, ни о роковом письме, и ему легко было уничтожить все замыслы Лоренции. Он притворился, что терзается полным раскаянием и принял неизменное решение, выдумал новый роман, признался в прошлой страсти к Лоренции, о которой прежде не смел говорить Полине и которая просыпалась в нем против воли, даже в то время, когда он стоял на коленях перед Полиной, милой, чистой, скромной Полиной, которая так несравненно выше горделивой актрисы. Он увлекся ее обольщением, неотразимым кокетством и недавно был еще так глуп, так мало заботился о своем достоинстве и о своем счастье, что написал Лоренции письмо, которое теперь проклинал, но считал нужным передать Полине его содержание. Он пересказал письмо слово в слово, повторял самые виновные, самые непростительные фразы, не надеясь, как он говорил, на прощение, покоряясь ее гневу и забвению, но не желая заслужить ее презрения.

— Лоренция никогда не покажет вам это письмо, — говорил он. — Она так старалась завлечь меня, что не захочет дать вам доказательства своего кокетства; с этой стороны мне нечего опасаться. Но я не хотел потерять вас, не сказав вам, что покоряюсь приговору без ропота, с раскаянием и отчаянием. Знайте, что я от всего отказываюсь, и прошу вас доставить новое письмо Лоренции. Вы увидите, как я ценю ее, как презираю эту гордую и холодную женщину, которая меня никогда не любила, а вечно желала быть обожаемой. Она отравила мою жизнь, не только обманув мои надежды, ею же созданные, но и помешав мне любить вас, как я мог, как должен был и как могу теперь, если вы простите мне измену, преступление и глупость мою. Разделяясь между двумя страстями, между бурной, роковой и жгучей, и другой, чистой, небесной и живительной, я изменил второй, которая могла возвысить мою душу, ради первой, которая меня погубила. Я глупец, а не преступник. Смотрите на меня, как на человека, истомленного и побежденного долгими страданиями любви, достойной сожаления. Но знайте, что я не переживу угрызений совести, только прощение могло бы спасти меня. Не смею молить о нем, зная, что его не стою. Я спокоен, потому что уверен, что не буду страдать долго. Не беспокоитесь, покажите мне сострадание: скоро узнаете, что я отдал вам справедливость. Вы оскорблены, вам нужен мститель. Виновен я, я же буду и мстителем.

В продолжение двух часов Монжене занимал Полину такими речами. Она плакала, простила его, поклялась все забыть, упросила его не стреляться, запретила ему уезжать и обещала с ним видаться, если бы даже принуждена была поссориться с Лоренцией. Монжене не надеялся на многое и не просил большего.

Лавалле привел ее домой. Она не сказала ему ни слова за всю дорогу. Ее спокойствие не удивило его; он знал, что Монжене успокоил ее сладкими речами и бесстыдной ложью. Старый актер вообразил, что она потеряна, если он не употребит сильных средств: уходя, в дверях, он всунул в карман нераспечатанное письмо Монжене к Лоренции.

Вечером, ложась спать, Лоренция очень удивилась, увидев, что Полина вошла в ее комнату тихо и ласково, — Полина, всю неделю говорившая с ней сухо и насмешливо. Она отдала Лоренции письмо, сказав, что оно прислано от Лавалле. Узнав почерк и печать Монжене, Лоренция подумала, что Лавалле имел свои причины дать Полине такое поручение, и что пришло время дать больной сильное лекарство. Дрожащей рукой распечатала она письмо, пробежала его глазами, не решаясь показать его подруге: так боялась она рокового удара! Но каково было ее удивление, когда она прочла следующее:

Лоренция, я вас обманул. Я люблю не вас, а Полину. Не обвиняйте меня, я сам обманул себя. Я сказал все, что думал в ту минуту, но теперь навсегда отказываюсь от моих слов. Я обожаю вашу подругу и желал бы посвятить ей свою жизнь, если б она могла забыть мои странности и заблуждения.

Вы хотели обмануть, обольстить, уверить меня, что можете, что хотите подарить мне счастье, но вам не удалось, ибо вы не любите, а мне нужна любовь истинная, глубокая, прочная. Простите мне мою слабость, как я прощаю вам вашу прихоть. Вы великодушны, но вы женщина; я откровенен, но я мужчина; не совершив важной ошибки, то есть, не обманувшись взаимно, мы одумались и остановились, не так ли?

Я готов броситься на колени перед вашей подругой и посвятить ей всю жизнь, а вы позволите мне видеться с ней, если она сама не откажет мне.

Если будете вести себя без притворства и благородно, то найдете во мне преданного и верного друга.

Лоренция смутилась, не могла понять такого бесстыдства. Она положила письмо в стол, не показав своего изумления, но Полина думала, что видит ее сердце, и гнушалась дурными ее намерениями, о которых догадывалась. «Было оскорбительное для меня письмо, — думала она, уходя в свою комнату, — и мне его отдали. Вот другое, которое, по их мнению, может меня утешить, и мне его не показывают…» Она заснула, с презрением к подруге и в душевной радости от того, что чувствовала себя выше Лоренции. Она не пожалела даже о разрыве дружбы. Бедняжка думала торжествовать в ту самую минуту, когда злобно содействовала своему собственному несчастью.

На следующий день Лоренция долго разбирала письмо вместе с Лавалле. По случаю или привычке, Монжене сложил и запечатал второе письмо точно так же, как первое, писанное при Лавалле. У Полины спросили, не было ли у нее еще другого подобного письма, но она, торжествуя над их смущением, притворилась удивленной, уверяла, что не понимает, к чему такой вопрос, и что не знает, от кого письмо, как и для чего попало в ее руки. Другое письмо было уже передано Монжене. В безумной радости, желая дать ему верное и романическое доказательство своего доверия и прощения, Полина отослала письмо, не распечатав его.

Лоренция хотела еще верить честности намерений Монжене, а Лавалле не мог так ошибаться. Он рассказал ей о свидании, на которое провожал Полину, и бранил сам себя. Он думал, что после свидания, после бесстыдной лжи Монжене письмо произведет на Полину чрезвычайное действие. Он никак не понимал, что Полина так чудно помогает обманщику торжествовать над препятствиями. Лоренция не хотела верить, что Полина вмешивается в интриги и принимает в них участие, столь для нее вредное.

Что могла сделать Лоренция? Попробовать последнее средство. Полина, потеряв терпение и веря только словам Монжене, уязвила ее сердце горечью упреков и гордым своим презрением. Лоренция должна была сказать ей несколько строгих слов, которые еще больше ее рассердили. Полина объявила, что свободна, может располагать собой и не хочет повиноваться произвольным прихотям той, которая так жестоко ее обманула. Лоренция отвечала ей, что не может содействовать ее несчастью и дозволять в доме своем, в своем семействе исполнение предприятий подлого соблазнителя.

— Я отвечаю за тебя перед Богом и людьми, — сказала она. — Ты хочешь броситься в пропасть, но не я столкну тебя!

— И ваша преданность, — отвечала Полина, — зашла так далеко, что вы сами хотели броситься вместо меня.

Оскорбившись такой несправедливостью и неблагодарностью, Лоренция встала, бросила на Полину строгий взгляд и, боясь, что не удержит гнева, указала ей на дверь с таким выражением лица, что Полина остолбенела. Никогда еще актриса не была столь прекрасной, даже тогда, когда произносила в Баязете[10] известное, повелительное «Sortez![11]»

Оставшись одна, Лоренция ходила по комнате, как львица в клетке, разбивала свои этрусские вазы и статуэтки, рвала на себе платье и свои черные волосы. Ее величие, искренность, нежность души не признаны и унижены той, кого она так любила, за кого отдала бы жизнь! Есть гнев святой; земля заколебалась бы, если б чувствовала, что происходит в оскорбленной великой душе!

Меньшая сестра пошла к Лоренции, воображая, что она разучивает роль, и посмотрела на нее безмолвно, не двигаясь с места. Потом, испугавшись ее бледности и ужасного выражения лица, вышла и сказала г-же С**:

— Маменька, поди к Лоренции. Она так работает, что будет больна. Она меня испугала.

Г-жа С** побежала к дочери. Лоренция бросилась в ее объятия и зарыдала. Через час, успокоившись, она просила мать привести Полину и хотела просить у нее прощения за свою вспыльчивость, чтобы иметь вместе с тем случай простить и ее.

Полину искали везде: по комнатам, в саду, на улице… Пришли, с ужасом, в ее горницу. Лоренция все рассматривала, искала следы побега, страшилась найти следы самоубийства. Она была вне себя, когда пришел Лавалле и сказал, что встретил Полину в фиакре, по дороге к бульварам. С нетерпением ждали ее возвращения, но она не приехала к обеду. За обедом никто ничего не ел, все семейство было огорчено. Не смели оскорбить Полину мыслью, что она бежала. Лавалле хотел уже идти к Монжене, спрашивать о ней, решаясь на бурную сцену, как вдруг Лоренция получила следующее письмо:

Вы меня выгнали, и я благодарю вас; давно уже ваш дом мне противен. С первого дня я чувствовала, что буду в нем несчастна. В нем происходило столько неприятностей и бурь, что спокойная и честная душа не могла в нем не поблекнуть или не пасть.

Вы довольно меня унизили! Превратили в служанку, в игрушку и в жертву свою! Никогда не забуду, как в театральной уборной вы вырвали из моих рук диадему, сердясь, что я не скоро вас одеваю, и сказали мне: «Я увенчаюсь без тебя и против твоего желания!» Вы в самом деле увенчались! Мои слезы, мое унижение, мой стыд, мое бесчестие (вы обесчестили меня в вашем семействе и между вашими друзьями) — вот драгоценные листки вашего венца! Но это венец театральный, подрумяненное величие; им обманываете вы себя и публику, которая вам платит.

Прощайте. Я удаляюсь навсегда, стыдясь, что жила вашими благодеяниями. Я дорого за них заплатила.

Лоренция не дочитала письма. В нем было одно и то же на четырех страницах. Полина излила в нем яд, медленно собранный в течение четырех лет их соперничества и ревности. Лоренция смяла письмо и бросила его в камин, не желая читать дальше.

Она легла в постель в лихорадке и пролежала целую неделю, страдая душой. Она любила Полину, как мать и как сестра.

Полина наняла чердачок и бедно жила в нем в продолжение нескольких месяцев трудами рук своих. Монжене скоро отыскал ее, виделся с ней ежедневно, но не мог легко победить ее твердости. Она сносила нищету, не принимая от него помощи. С ужасом отвергала она подарки, которые подсылала к ней Лоренция разными ловкими, хитрыми способами. Все было бесполезно. Полина, отвергая пособие Монжене с кротостью и достоинством, угадывала подарки Лоренции инстинктом ненависти и отсылала их с геройскою гордостью. Она не хотела ее видеть, хотя Лоренция беспрерывно о том старалась, и возвращала ее письма нераспечатанными. Злоба ее была непоколебима, а великодушное участие Лоренции придавало ей только новые силы.

Она никогда действительно не любила Монжене, а хотела только, привязав его к себе, восторжествовать над Лоренцией. Бездушный любовник, желавший ее соблазнить или отделаться от нее, просто стал с ней торговаться. Она его выгнала, но он уверил ее, что Лоренция его простила, и что он опять будет ходить к ней. Полина тотчас пригласила его к себе, и таким образом он владел ею целые полгода. Он привязался к ней, чувствуя, что трудно победить ее добродетель, и достиг цели средством постыдным, сообразным с его методами и сильно подействовавшим на Полину. Он ежедневно и ежеминутно повторял ей, что Лоренция стала добродетельной по расчету, чтобы выйти замуж за человека богатого или знатного. Безукоризненное поведение Лоренции, всем известное в течение нескольких лет, часто возбуждало, в дурные минуты, досаду Полины. Она желала видеть Лоренцию обесславленной, чтобы иметь над ней блестящее преимущество. Монжене успел показать ей дело в новом свете. Он доказал ей, что, отказывая ему, она унижается до положения Лоренции, которая нарочно не сдается, желая выйти замуж. Он уверил ее, что отдавшись ему совершенно без цели, она дает миру великий образец страсти, бескорыстия и великодушия. Он повторял свои слова так часто, что бедняжка наконец ему поверила. Желая быть не похожей на Лоренцию, которая обладала душой великой и страстной, холодная и осторожная Полина притворялась, что действует под влиянием страсти и великодушия. Она пала…

Когда она стала матерью, и разнеслись слухи об этом происшествии, Монжене женился на ней из тщеславия. Он притворялся эксцентриком, человеком нравственным, хотя был, по своему признанию, испорчен излишком ловкости и владычества над женщинами. Он старался, сколько мог, чтобы о нем говорили. Он бранил Лоренцию, Полину и самого себя и терпеливо сносил обвинения и порицания, думая произвести большой эффект тем, что отдал имя и имение сыну любви своей.

Этот глупый роман, как видите, кончился свадьбой, и в ней-то и заключалось величайшее бедствие Полины. Монжене не любил ее больше, если даже и любил когда-нибудь. Разыгрывая в свете роль превосходного мужа, а дома оставляя жену в жертву слезам, он занимался своими делами или удовольствиями, вовсе не думая, что у него есть жена. Никогда суетная, гордая женщина не была так покинута, забыта, унижена!

Она повидалась с Лоренцией, надеясь уязвить ее своим наружным счастием. Лоренция не далась в обман, но избавила ее от нового огорчения, скрыв свою проницательность.

Лоренция все простила, забыла ее проступки и заботилась только о ее страданиях.

Полина никогда не могла простить актрисе, что Монжене любил ее, и ревновала ее всю жизнь.

Многие добродетели зависят от отрицательных способностей. Тем не менее, следует уважать их. Не сама роза создала себя. Ее запах, тем не менее, приятен, хотя она испускает его без сознания. Но не следует слишком удивляться, что роза блекнет в один день, и что великие семейные добродетели скоро уничтожаются на сцене, для которой они не созданы.