Полина [современная орфография]

VI

Монжене заметил, что Лоренция принимает меры к его удалению от Полины; также заметил, что Полина впадает в мрачную грусть. Он обратился к ней с расспросами, но ничего не узнал, потому что она была с ним осторожна, и они виделись только украдкой. Он видел только, что Лоренция, в искренней своей дружбе, присваивала себе власть над подругой, а Полина покорялась ей с досадой, едва удерживаемой. Он вообразил, что Лоренция мстит ей из ревности; он не мог думать, что предпочтение, оказываемое им другой, не изменит равнодушия Лоренции.

Он продолжал разыгрывать ту же фантастическую роль, с намерением несообразную, которая должна была оставить их обеих в неизвестности. Он нарочно не показывался им по целым неделям, потом вдруг появлялся часто, принимал вид беспокойный, показывал себя равнодушным, когда предполагали, что он раздосадован. Его нерешимость надоела Лоренции, а Полину приводила в отчаяние. Характер ее с каждым днем изменялся в дурную сторону. Она спрашивала себя: почему Монжене, показавший сначала столько усердия, теперь так мало старается победить препятствия? Она втайне злилась на Лоренцию за такое разочарование и не хотела понять, что ей оказали услугу, открыв ей глаза. Когда она спрашивала Монжене с притворным спокойствием о его частых отлучках, он отвечал ей наедине, что у него есть хлопоты, нужные дела, а в присутствии Лоренции он извинялся просто желанием уединиться или развлечься. Раз Полина, при г-же С**, присутствие которой казалось ей наказанием, сказала ему, что он должен быть влюблен в кого-нибудь в большом свете, ибо так редко показывается в обществе артистов. Монжене отвечал довольно грубо:

— Если бы и так, то какое вам дело до шалостей молодого человека?

В ту же минуту Лоренция вошла в гостиную и, взглянув на Полину, увидела на ее лице печальную и принужденную улыбку. Смерть была в душе ее. Лоренция подошла к ней и ласково положила руку ей на плечо. Полина, возвращенная к нежности страданием, в котором не могла обвинить свою соперницу, по крайней мере, в ту минуту, повернула голову и поцеловала руку Лоренции. Она, казалось, просила у нее прощения, что в душе ненавидела и оклеветала ее. Лоренция поняла ее движение вполовину и прижала свою руку сильнее к плечу бедной девушки в знак глубокой любви. Тогда Полина, удерживая слезы и с новыми усилиями, сказала ей с принужденной улыбкой:

— Я начинала бранить вашего друга за то, что он редко нас навещает.

Лоренция обратила на Монжене испытующий взор. Он принял ее строгость за женскую досаду и, подойдя к ней, сказал с выражением, от которого Полина затрепетала:

— И вы на меня жалуетесь, Лоренция?

— Да, жалуюсь, — отвечала Лоренция еще строже.

— Ну, так я утешаюсь, что выстрадал, находясь далеко от вас, — продолжал Монжене, целуя ей руку.

Лоренция чувствовала, что Полина задрожала.

— Вы страдали? — прервала г-жа С**, желавшая проникнуть в душу Монжене. — Минуту назад вы совсем не то нам говорили. Вы рассказывали о шалостях, которые утешали вас во время отсутствия.

— Я подделывался под ваши шутки, — отвечал Монжене, — но Лоренция не ошиблась бы в смысле моих слов. Она знает, что для человека, которому она оказывает уважение, нет уже шалостей и сердечных игрушек.

В это время его глаза горели необыкновенным огнем, и выражали не одно спокойное чувство дружбы. Полина следила за ее движениями, подметила его взор, и была поражена в самое сердце. Она побледнела и оттолкнула руку Лоренции грубо и горделиво. Лоренция изумилась, взором просила объяснения у матери, а та отвечала ей знаками. Через минуту они обе вышли и, взявшись под руку, пошли прогуливаться по саду. Наконец, Лоренция начала догадываться о гнусной тайне подлого любовника Полины.

— То, что я угадываю, ужасает меня, — сказала она с волнением своей матери. — В ужасе, я еще не верю…

— А уже я давно убеждена, — отвечала г-жа С**, — что он разыгрывает комедию, достойную презрения. Но его замыслы подымаются до тебя, а Полина принесена в жертву его честолюбивым намерениям.

— Так я все открою Полине, — сказала Лоренция, — но для этого я должна быть вполне убеждена. Я позволю ему идти вперед и выведу его на чистую воду, когда он сам попадет в западню. Он хочет вести со мной театральную интригу, очень простую и очень известную, так я буду отражать его теми же средствами, и увидим, кто из нас лучше сыграет комедию. Я никогда не думала, что он станет соперничать со мной, когда это не его ремесло.

— Поберегись, — сказала ей г-жа С**, — ты наживешь смертельного врага, и что еще хуже, литературного.

— И без того всегда есть враги между журналистами, — отвечала Лоренция. — Одним больше или меньше, все равно. Я должна спасти Полину, а чтобы она не вообразила измены с моей стороны, я сейчас расскажу ей все мои намерения…

— И потому они не удадутся, — прервала г-жа С**. — Полина связана с ним больше, чем ты думаешь. Она страдает, любит без ума. Она не хочет, чтобы ее разочаровывали. Она возненавидит тебя, если ты ее разочаруешь.

— Если так, пусть ненавидит, — сказала Лоренция, заплакав. — Скорее снесу горе, чем увижу ее жертвой коварства.

— В таком случае ожидай всего. Но если хочешь успеть, не говори ей ничего. Она все расскажет Монжене, и тебе нельзя будет поймать его.

Лоренция послушалась советов матери. До возвращения их в залу Полина и Монжене успели сказать между собой несколько слов, успокоивших бедную девушку. Полина была радостна и поцеловала подругу с таким видом, в котором проглядывали ненависть и насмешка триумфа. Лоренция скрыла свою жгучую грусть и вполне разгадала игру Монжене.

Не желая дать этому презренному человеку надежду, она стала подражать его обращению и прикрыла себя сеткой таинственных странностей. Она изображала то беспокойную меланхолию непризнанной любви, то насильственную веселость отважной решимости, потом впадала опять в глубокую тоску. Она не могла обратить на Монжене просительный взор и выбирала то время, когда Монжене наблюдал за ней, а Полина отворачивалась, и следила за ней глазами с нетерпением притворной ревности. Она так удачно изобразила лицо женщины отчаянной, но гордой, желающей скорее умереть, чем снести унизительный отказ, что Монжене с радостью забыл свою роль и занялся только разгадыванием ее роли. Его тщеславие объясняло ее согласно с его желаниями, но он не смел еще рисковать объяснением, потому что Лоренция не подала к тому явного повода. Хоть она и была превосходная артистка, однако же, не могла хорошо представлять лицо неправдоподобное, и однажды сказала своему другу Лавалле, которому ее мать против ее воли вверила секрет:

— Я очень стараюсь, а все-таки дурна в этой роли. Когда играю в дурной комедии, помогу хорошенько войти в положение лица. Ты помнишь, как мы, играя с Мелидором, который прехладнокровно рассказывал самые страстные вещи, всегда старались отворачиваться от него, чтобы не захохотать. И с Монжене точно так же: когда ты тут, и мои взгляд встречается с твоим — я готова расхохотаться; для печального вида я должна подумать о несчастье Полины, и это приводит меня в театральное положение, но тяжко, потому что сердце мое раздирается. Я не знала, что труднее играть комедию в свете, нежели на сцене.

— Я помогу тебе, — сказал Лавалле. — Ты одна не сорвешь с него маски. Предоставь мне атаковать его и взять приступом без вреда для тебя.

Однажды Лоренция играла Гермиону в Андромахе. Давно уже публика ждала ее в этой пьесе. Может быть, она изучила роль превосходно, или многочисленная и блестящая публика придала ей новые силы, или она имела нужду излить в это превосходное творение все силу и искусство, которые неприятно тратила с Монжене в последние две недели, только она превзошла себя и имела такой успех, какого еще никогда не имела.

Монжене искал Лоренцию не за гений, а за ее репутацию. Когда Лоренция уставала, и публика казалась к ней холодной, он засыпал спокойнее при мысли, что может не успеть в своем предприятии. Но когда ее вызывали и бросали ей венки, он не спал и проводил ночи в обдумывании планов соблазна.

В тот вечер он был в театре, в ложе близ сцены с Полиной, г-жой С** и Лавалле. Он был так взволнован восторженными рукоплесканиями, раздававшимися перед прекрасной Гермионой, что вовсе не замечал присутствия Полины. Два или три раза он задевал ее локтями (ложи там очень узки), когда принимался с жаром хлопать. Он желал, чтобы Лоренция его заметила, услышала его хлопанье в шуме целой залы, а когда Полина жаловалась, что его хлопанье мешает ей слышать последние слова каждой реплики, он грубо сказал:

— Зачем вам слышать? Ведь вы этого понимать не можете.

В некоторые минуты, несмотря на свои дипломатические привычки, Монжене не мог скрыть своего грубого презрения к несчастной девушке. Он не любил ее, хотя она была хороша и достойна любви, и досадовал на доверчивую самоуверенность провинциалки, которая воображала, что затмевает перед ним великую актрису. Он также устал, утомился своей ролью. Как бы зол ни был человек, он не может делать зла с наслаждением. Если не раскаяние, то стыд часто отнимает все средства у злобы.

Полина чувствовала, что слабеет, и молчала, но через минуту сказала, что не может сносить жара, встала и вышла. Добрая г-жа С**, душевно о ней жалевшая, повела ее в уборную Лоренции, где Полина упала на софу без чувств. Пока г-жа С** и служанка распускали ей корсет и старались привести ее в чувство, Монжене, не думая о зле, которое ей сделал, продолжал восхищаться и аплодировать актрисе.

По окончании акта Лавалле завладел г-н Монжене и, изобразив самое искреннее лицо, сказал ему:

— Никогда еще Лоренция не была так изумительна, как сегодня! Ее голос и взор отличались блеском, какого я не видывал. Это меня беспокоит.

— Почему же? — спросил Лавалле. — Разве вы боитесь, что это происходит от лихорадки?

— Разумеется, это лихорадочная сила, — отвечал Лавалле. — Я знаю дело. Знаю, что женщина нежная и страждущая, как Лоренция, не достигает таких эффектов без вредного возбуждения. Бьюсь об заклад, что Лоренция лежит без чувств весь антракт. Так всегда бывает с женщинами, у которых вся сила происходит от страсти.

— Пойдем к ней! — сказал Монжене, подымаясь.

— О нет! — прервал Лавалле, сажая его на место с торжественностью, над которою сам внутренне смеялся. — Этим мы не успокоим ее чувств.

— Что вы хотите сказать? — вскричал Монжене.

— Ровно ничего, — отвечал актер с видом человека, изменившего самому себе.

Такая комедия продолжалась во все время антракта. Монжене был недоверчив, но не был проницателен. В нем было слишком много самоуверенности, и он не мог заметить, что над ним смеются. Притом же он вступил в неравную борьбу, и Лавалле говорил себе: «Ага! Ты вздумал тягаться с актером, который в продолжение пятидесяти лет заставлял публику смеяться и плакать, не вынимая даже руки из карманов! Увидишь!..»

К концу спектакля Монжене потерял голову. Лавалле ни разу не сказал ему, что он любим, но тысячу раз намекнул, что его обожают. Едва Монжене открыто поверил, как Лавалле начал его разуверять с такой искусной неловкостью, что, обманутый более и более, он убеждался в своей мысли.

Во время пятого акта Лавалле пошел к г-же С**.

— Отвезите Полину домой, — сказал он. — Возьмите с собой служанку, и пришлите ее сюда не ранее, как через четверть часа после окончания спектакля. Надо устроить свидание Монжене с Лоренцией наедине в ее уборной. Время пришло; теперь он наш. Я спрячусь за трюмо и не оставлю вашу дочь ни на минуту. Поезжайте, и положитесь во всем на меня.

Все пошло, как Лавалле задумал, а случай еще более помог ему. Лоренция возвратилась в уборную, опираясь на руку Монжене, и, никого не видя (Лавалле спрятался за костюмы, прикрытые занавеской, и за зеркало), спросила, где ее мать и подруга. Капельдинер[9], проходивший по коридору, отвечал на ее вопрос, что принуждены были увезти девицу Д**, с которой сделались конвульсии (и это, по несчастью, была сущая правда). Лоренция вовсе не знала о сцене, приготовленной ее другом Лавалле, но забыла бы ее, узнав такую печальную новость. Сердце ее сжалось, и при мысли о страданиях подруги, соединенной с усталостью и душевным волнением, она бросилась в кресла и зарыдала.

Дерзкий Монжене, почитая себя обладателем и мучителен обеих приятельниц, потерял свое благоразумие и решился на объяснение самое беспорядочное и хладнокровно-страстное. Он клялся, что любил только Лоренцию, что только она может удержать его от самоубийства или от поступка худшего — от самоубийства нравственного, от женитьбы с досады. Он всячески старался излечиться от страсти, по его мнению, несчастной: он бросился в свет, в искусства, в критику, в уединение, но ничто не помогало. Полина прекрасна и могла бы ему понравиться, но он чувствовал к ней только холодное уважение, потому что всегда видел возле нее Лоренцию. Он знает, что им пренебрегают, и от отчаяния, не желая больше обманывать Полину и быть причиной ее бедствий, решается навсегда удалиться!.. Объявив о своей покорной решимости, он осмелился схватить руку Лоренции, но она вырвала ее с ужасом. Сначала она так рассердилась, что хотела остановить его, но Лавалле, желавший прямых доказательств, пробрался к двери, которую нарочно прикрыли занавеской, начал стучать, кашлять и вдруг вошел. Одним взглядом он укротил справедливое негодование актрисы, и пока Монжене проклинал его, он увлек за собой любовника, не дав ему узнать о последствиях объяснения. Служанка приехала и принялась одевать свою госпожу.

Лавалле прокрался к Лоренции и все рассказал ей в двух словах. Он убедил ее сказаться больной и не принимать Монжене на следующее утро. Потом воротился к влюбленному и поехал к нему в дом, где остался почти до утра; распалял ему голову и забавлялся, с комической важностью, всеми романами, которые ему рассказывал. Лавалле вышел, убедив его написать Лоренции, а в полдень он снова явился к Монжене и хотел прочесть письмо, писанное и тысячу раз переделанное во время упоительной бессонницы. Актер притворился, что находит его слишком робким, недостаточно ясным.

— Не забывайте, — сказал он, — что Лоренция долго еще будет в вас сомневаться. Ваша страстишка к Полине вселила в ней беспокойство, которое вы не скоро истребите. Вы знаете женскую гордость; надо пожертвовать провинциалкой и ясно показать, как мало вы ей занимаетесь. Можно устроить все это, не изменив правилам учтивости. Скажите, что Полина, может быть, ангел, но что Лоренция выше всех ангелов; скажите все, что вы так хорошо пишете в ваших повестях и статьях. Не теряйте времени. Бог знает, что может случиться с этими двумя женщинами! Лоренция — женщина романическая; в ней все высокие мысли трагической царицы. Великодушие и опасение могут заставить ее принести себя в жертву сопернице… Объяснитесь вполне, и если она вас любит, как я думаю, как я уверен, хоть мне об этом ничего не говорили, то уверяю вас, что радость победы заглушит угрызения совести.

Монжене не решался, писал, рвал письма, снова писал… Наконец Лавалле понес письмо Лоренции.