Политическая антропология

Глава шестая Развитие семейного права

Самая примитивная общественная связь людей, имеющая свою предварительную ступень уже в животном царстве, — это семья, органически представленная взаимная связь родителей и детей. Как у животных, так и у людей особые роды семейной организации зависят от половых отношений, так что формы развития брака образуют основания для форм развития семьи. Хотя теория, выводящая рост всего политического расчленения рода, сословий и государств непосредственно из семейной организации, и страдает некоторою односторонностью, но все же семья образует органическое средоточие и исходный пункт всякой более обширной и дифференцированной социальной связи. Весьма понятно поэтому, что исследование первобытного общества почти всецело перешло в исследование древнейших брачных и семейных форм.

Бахофен и Морган, первые, осветившие общественные примитивные состояния рода человеческого, установили, что первоначально между людьми существовало беспорядочное половое общение, которое они называют также гетеризмом. На самой низшей ступени дикости каждая женщина принадлежит одинаково каждому мужчине, и, кроме того, ни возраст, ни кровное родство не образуют препятствия для всеобщего полового общения.

Морган на основании своих наблюдений среди североамериканских индейцев и малайско-полинезийских племен построил историю развития семьи, которая из состояния, в котором мужчины живут во многоженстве, а женщины во многомужестве, прогрессирует к состоянию так называемого кровнородственного брака и «брака пуналуа» и заканчивается, наконец, единопарным браком и длящеюся моногамиею. Согласно этой теории, между беспорядочным половым сношением и единопарным браком существовал обыкновенно, как промежуточное звено, групповой брак, выступающий в форме кровнородственного брака и «брака пуналуа». Первая форма заключается в том, что брачные группы разобщаются друг от друга поколениями, так что происходит «поочередный брак братьев и сестер в одной группе». Эта форма, по собственному признанию Моргана, перестала существовать на самых низших ступенях у современных дикарей. Доказательство в пользу прежнего существования этой формы брака он видит в правовой системе кровного родства и свойства, которая еще ныне существует на Малайских и Полинезийских островах и, по мнению Моргана, составляет многовековое переживание путем традиции действительной формы брака, от которой она взяла свое начало. В малайском обозначении родства братья и сестры (по нашей правовой системе), также двоюродные братья и сестры первой, второй, третьей и дальнейших степеней называются, без различия, «братьями» и «сестрами». Отец и мать вместе с их братьями и сестрами, и двоюродными братьями и сестрами первой, второй и дальнейших степеней родства называются все вместе «родителями». Точно так же дед и бабка, как и их родные, в уже названных степенях, обозначаются как «прародители»; сыновья и дочери вместе с их двоюродными братьями и сестрами — как «дети».[211]

Из этой системы обозначения родства Морган заключает, что до ее возникновения должна была существовать кровнородственная семья со связанной с нею формой брака; что ей предшествовал групповой брак родных братьев и побочных братьев с сестрами, причем также существовала как полигамия, так и полиандрия.

Второе доказательство он видит в семье пуналуа, существующей в Полинезии, которая развилась из кровнородственной семьи путем исключения родственных братьев и сестер из брачных отношений, но взаимное многоженство и многомужество еще продолжали существовать. Следы этой формы группового брака могут быть найдены и у более древних народов. Цезарь сообщает о древних бриттах: «мужья обладают сообща десятью и двенадцатью женами, причем, большею частью, братья с братьями и родители со своими детьми» (De bello Galico. V. 14). Геродот рассказывает то же самое о массагетах, агатирсах и будинах. Морган предлагает, далее, гипотезу, по которой групповой брак существовал некогда и у первобытных первоорганизаций тех народов, которые выработали родовую (гентильную) организацию, у греков, римлян, германцев, кельтов, евреев, и что эта форма брака была вообще у всех народов необходимою переходною ступенью к половому общению одного мужчины со многими женщинами и, наконец, к длительной моногамии.

Построенный Морганом ход развития горячо оспаривался многими новыми исследователями в том, что касается беспорядочного полового общения и группового брака, именно Вестермарком, Штарком, Гроссом, Циглером и Муком, между тем как другие, Леббок, Кохлер, Пост и Энгельс, остаются еще более или менее на точке зрения Моргана.

Первая группа вышеназванных писателей единодушно признает, что уже в первобытных состояниях человеческого рода существовало моногамическое сексуальное положение; это, между прочим, уже раньше утверждалось отдельными исследователями, например, Хомом.

Что касается беспорядочного полового общения, то сведения о некоторых диких племенах и известные, исторически-переданные, странные обычаи в сущности так двусмысленны и сомнительны, что на их основании нельзя заключать ни о какой всеобщей и необходимой стадии развития брака, — ибо, как замечает Вестермарк, отнюдь не у одних только самых низших племен половые отношения носят такой беспорядочный характер. Что касается массагетов, то при более близком рассмотрении оказывается, что, по Геродоту, каждый массагет берет только одну жену. Мнимая «общность жен» заключается в известной распущенности этого единопарного брака, именно: «когда массагет чувствует влечение к одной какой-нибудь женщине, то он привешивает свой колчан к повозке и совокупляется с нею без всякого стыда» (Herodot. I. 215). Иначе обстоит дело с агатирсами и будинами. Первые «совокупляются со своими женщинами сообща, так как они все — братья и, как кровные родственники, не питают друг к другу ни зависти, ни вражды» (Herodot. IV. 164). Будины также совокупляются со своими женщинами все вместе и не имеют собственных жен, а поступают, как скот. «Когда у женщины подрастает ребенок, то мужчины собираются каждые три месяца, и тот, на которого дитя походит, считается его отцом» (Herodot. IV. 180). Нет никаких оснований сомневаться в истинности этого сообщения; еще сомнительнее — рассматривать эти обыкновения как всеобще действительные ступени сексуального развития у всех племен.

С точки зрения зоологического опыта, уже Дарвин считал общинный брак в высшей степени невероятным. Он пишет: «по тому, что мы знаем о ревнивости всех самцов млекопитающих, из которых многие даже снабжены специальным оружием для борьбы со своими соперниками, мы можем вывести заключение, что предполагаемое авторами смешение полов в естественном состоянии — крайне невероятно». Против первоначального обширного брака с беспорядочным половым общением говорит и оправдываемое с естественной точки зрения сравнение с антропоидными обезьянами, которые своим телесным строением, социальными и умственными способностями стоят очень близко к человеку. Они живут все либо в моногамии, либо в полигамии, и ничто поэтому не может быть так правдоподобно, как обоснованное предположение, что и примитивный человек жил в подобном же половом общении.

Что касается сведений, приводимых относительно группового брака, то последние были недавно сгруппированы вкратце и исследованы И. Кохлером. Он пытается доказать существование этого брака у американцев, дравидийцев и австралийцев и также приводит для доказательства систему родства малайцев, затем распущенное внебрачное половое общение у дравидийцев и австралийских негров. О тодасах, например, сообщают, что рядом с полиандрией существует у них также вступление в брак нескольких братьев с несколькими сестрами, и «когда имеется вместе с тем много женщин, то каждый мужчина обращается с каждым ребенком такой женщины, как со своим собственным».[212] Бывший групповой брак видит он у туземцев Маршальских островов в том обстоятельстве, что нередко мужчина женится на многих женщинах или женщина выходит замуж за многих мужчин, причем мужчина выбирает обыкновенно дочерей одной семьи, а на Жильбертовых островах помолвленный со старшею дочерью имеет право на младших дочерей, которые могут затем выйти замуж только с его согласия. На Попане часто случается, что друзья и братья обмениваются своими женами. Далее сообщают об индейцах племени омаха, что когда кто-нибудь из них желает взять вторую жену, то с согласия своей первой жены может жениться на ее сестре, тетке и т. д. Здесь, таким образом, нет общей правовой обязанности, а существует только индивидуальный произвол. Тем не менее, на основании этого сообщения, И. Кохлер признает существование «группового брака доказанные», между тем как на самом деле такой брак составляет только исключение или такое состояние, которое может наступить по желанию, и поэтому никоим образом не представляет остатка прежних настоящих групповых отношений. Столь же мало доказательной силы имеют и все случаи, где господствует полигамия или полиандрия и браки заключаются предпочтительно между родственниками. Все эти сомнения не исключают, однако, того, что в немногих отдельных случаях беспорядочное половое общение и групповой брак — например, у бриттов — существовали на самом деле.

Также и сообщенный Энгельсом «новооткрытый случай группового брака» не может быть рассматриваем как доказательство его существования везде или как ступени развития. «Гиляк» — по словам одного сообщения — называет отцом не только своего родного отца, но и всех братьев своего отца; жен этих братьев, как и сестер своей матери. Он называет всех вместе своими матерями; детей всех этих отцов и матерей он считает своими братьями и сестрами. Таким образом тут господствует система наименования родства, сходная с той, которая была найдена у ирокезов и других индейских племен Северной Америки, так же как у некоторых племен Индии. «Но, — пишет Энгельс, — в то время как у этих последних племен такая система наименования родства уже давно не соответствует действительным отношениям, у гиляков она служит для обозначения состояния, существующего и поныне. И теперь еще каждый гиляк имеет супружеское право на жен своих братьев и на сестер своей жены; по крайней мере осуществление таких прав не рассматривается как нечто недозволенное».[213] Заключение, которое выводит Энгельс из этого сообщения, о существовании в действительности, вследствие обыкновения или правовым образом, группового брака совершенно не оправдывается и обнаруживает лишь логические следствия предрассудка. Согласно этому сообщению, «родной отец хорошо известен каждому сыну, и каждый мужчина имеет в общем одну жену, — ибо говорится о „сестрах его жены“. Заключительная фраза позволяет, кроме того, узнать, что здесь мы снова имеем дело с тою формою свободного, единопарного брака, где внебрачное половое общение мужчин, именно с женами своих братьев и с сестрами своей жены, является чем-то морально и юридически позволенным.

Беспорядочное половое общение и групповой брак никогда не существовали как правовые учреждения в истории развития брака и семьи. Скорее, надо все эти названные формы брака считать исключительными и временными отклонениями от правильного типа моногамии или полигамии, причем эти отклонения развиваются под влиянием известных экономических условий. Полиандрия представляет, по всей вероятности, исключительное явление, наблюдающееся только у немногих племен, как правовое учреждение, и оно должно быть сведено к бесплодию почвы или недостатку в женщинах. Кроме того, основным заблуждением Моргана, а за ним — Энгельса и Кохлера, является вывод, который он делает на основании отношений родства о действительном существовании, хотя бы только в прошлом, группового брака. Ничем до сих пор не доказано положение, которое Морган кладет в основание своих гипотез, „что системы родства остаются еще существенно неизмененными и в полной силе после того, как формы брака, из которых они произошли, вполне или частично исчезли“. Было бы легкомысленно заключать из того обстоятельства, что ныне еще названия „дядя“ и „двоюродный брат“ употребляются гораздо свободнее, чем это позволяет общественно-признанное семейное право, о действительно более тесном отношении родства. С точки зрения эволюционно-психологической, обстоятельство это можно объяснить следующим образом: что названия родства на низших степенях еще не так дифференцированы, как в настоящее время, и что у первоначальной семейной общины, как защитительной единицы, кровное родство связывает гораздо теснее, чем в современной обособленной семье, где даже самые близкие кровные родные стремятся к отделению.

С другой стороны, однако, мы бы зашли слишком далеко, принимая строгую пожизненную моногамию за первоначальное состояние, которое все племена равным образом приняли за исходный пункт своего развития. Тут приводят пример веддахов. Последние, по исследованиям братьев Сарасин живут в строгом пожизненном единобрачии. Они также нашли во внутренней части Целебеса остатки примитивного населения, живущего в моногамии и находящегося еще в периоде каменного века. Трудно, однако, сказать, имеем ли мы тут дело с „первобытным состоянием“; во всяком случае, доказано, что моногамия есть правильная и наиболее широко распространенная форма брака. Отклонения и исключения являются на всех ступенях культуры, именно в отношении полигамии. Часто там, где род живет во всеобщей моногамии, более знатные и богатые имеют право на многоженство. И в настоящее время у цивилизованных рас, где право и культура признают только пожизненную моногамию, внебрачное половое общение со стороны мужчины большею частью допускается безмолвно.

Морган и его последователи в своем учении о беспорядочном половом общении впали в роковое заблуждение, смешивая беспорядочное половое общение индивидуумов с беспорядочным смешением степеней родства. В первобытные стадии человеческой истории существовало единобрачие более или менее длительное. Этот брак мог расторгаться односторонне, именно со стороны мужчины, или по обоюдному согласию, с формальностями или без них. Несмотря на это, бывали в древнейшие времена родственные браки, т. е. половые сближения между родителями и детьми, как и между братьями и сестрами. У веддахов, например, господствует пожизненное единобрачие, но, несмотря на это, бывают браки с дочерьми и сестрами. Энгельс, вообще горячо и страстно защищающий теорию Моргана, должен был однако значительно ограничить предположение о беспорядочности полового сношения, говоря, что беспорядочные половые отношения обусловливались тем, что развившиеся впоследствии путем обычая ограничения еще не существовали. Отсюда однако отнюдь не следует, что повседневной жизни существовало безразборчивое смешение. Временные единобрачные пары отнюдь не исключаются отсюда, так как они даже в групповом браке настоящего времени составляют большинство случаев. И если новейший отрицатель такого состояния Вестермарк называет браком всякое состояние, где оба пола остаются в паре до рождения ребенка, то можно сказать, что этот род брака очень хорошо мог существовать и при условиях беспорядочного полового общения, не противореча этой беспорядочности, т. е. отсутствию воспитанных путем обычая организаций полового сношения».[214] Энгельс видит «беспорядочность» только в отсутствии обычая, т. е. представления о кровосмешении. Но тут он, однако, покидает теорию Моргана и Бахофена.

У самцов высших животных ревность есть одно из сильнейших побуждений в половой жизни. Половой отбор предполагает не только известное расположение и индивидуальную склонность, как они в действительности найдены у некоторых видов животных, но и эмоцию ревности, которая оберегает выбранных самок от полового сношения с другими самцами. Индивидуальное расположение и ревность самцов — и, случайно, самок между собою — являются естественными защитительными инстинктами, поддерживающими половой отбор и его действительность. Все те исследователи, которые допускают существование первоначального беспорядочного полового общения, вынуждены просто отрицать для первобытных состояний человека эти первоначальные побуждения половой жизни. Существуют очень многие примитивные племена, у которых ревность очень сильна, у других же, напротив, любовь и ревность имеют мало влияния, и супружеские узы очень свободны. В последних случаях мы имеем большею частью дело с теми состояниями, которые ошибочным образом рассматриваются тогда как остатки группового брака. Основывающийся на расположении и ревности, половой отбор должен был в первобытные времена человеческого рода иметь особенно сильное влияние, так как, по исследованиям Дарвина и Уоллеса, целый ряд физических и психических особенностей человека обязан своим возникновением его влиянию. Где расположение и ревность в половых инстинктах теряют свою природную силу, там физический упадок расы является необходимым следствием, и естественная возможность высшего развития исключается. Все племена, у которых господствует групповой брак, или половые отношения, приближающиеся даже к беспорядочности, никоим образом не принадлежат к политически или культурно более прогрессивным.

В семьях и стадах антропоидных обезьян старшие и младшие животные различного возраста находятся вместе. Младшие животные в течение известных годов нуждаются в кормлении, защите и подготовке, и поэтому необходимо, чтобы по крайней мере обезьяна-мать оставалась при них в течение нескольких лет. Но многие наблюдения указывают на то, что и самец равным образом остается более продолжительное время в семье.

В истории образования человеческого рода именно такое совместное пребывание мужчины и женщины после рождения младенца для его воспитания имело огромное значение в деле укрепления семейных кровных уз, которые развили лучшие и благороднейшие побуждения и сделались поэтому исходным пунктом всякой высшей цивилизации. В особенности племена, которые уже очень рано произвели семейные отношения, основывающиеся на строгой и длительной моногамии, сделались благодаря ее физиологическому и психологическому действию, в связи с благоприятными внешними условиями отбора в борьбе за существование, самыми благородными отраслями человеческого рода. Индо-германские племена обнаруживают при своем появлении на исторической сцене вполне развитую моногамическую семью, и можно сказать со Спенсером, что моногамическая семья «в более высокой степени благоприятствует поддержанию жизни, чем полиандрическая и полигамическая формы, и что она есть поэтому единственная культурно-способная форма половой жизни, если предварительно даны для этого экономические и антропологические условия более высокой цивилизации и организации».

Если, согласно современному состоянию исследования, единобрачие большей или меньшей длительности — до рождения потомка, до полного взращения его одного или нескольких, или, наконец, за пределы этого периода, до конца жизни — должно быть рассматриваемо как первоначальная и наиболее распространенная форма человеческой брачной жизни, — то, несмотря на это, как уже было указано, в древнейшие времена существовало кровосмешение или брак между ближайшими родственниками, реже — между родителями и детьми, чаще — между братьями и сестрами. У веддахов еще в настоящее время существуют подобные условия. По сообщениям Геродота и Цезаря, еще в древности существовали племена, не отвергавшие кровосмешения. Сохранившиеся в религиозных мифах сведения и воспоминания допускают предположение, что и у греков и германцев первоначально допускался брак между братьями и сестрами. То же наблюдалось и у египтян и перуанцев, а в королевском доме было даже правилом. У персов, финикийцев и арабов не ставились никакие препятствия браку между родными братьями и сестрами, между матерью и сыном, отцом и дочерью. У афинян, спартанцев и древних евреев допускались браки между единокровными братьями и сестрами (с отцовской стороны). Кимон вступил в брак со своей сестрой Эльпиникой, происходившей от одного с ним отца, что однако рассматривалось как исключение.[215]

Отвращение к кровосмешению отнюдь не есть врожденный инстинкт, как полагают Вестермарк и другие. У домашних животных нельзя найти и следа этого отвращения. Овца-мать, например, совершенно точно узнает своих детенышей с первого взгляда, и в стаде, где много овец одновременно имеют своих детенышей, она все же не допустит никого чужого к своему вымени. Так и детеныш умеет большею частью отличать свою мать от прочих овец. Подобное психологическое отношение существует приблизительно с полгода. Когда молодое животное в состоянии само прокормить себя, оно оставляет свою мать и больше не беспокоится о ней. Когда оно вырастет, то случается без отвращения со своею матерью, которую больше не узнает. То же бывает с другими домашними животными. Гораздо менее сознания материнства и сыновства развито сознание братства, а если оно и имеется, то лишь в течение короткого времени.

Некоторое объяснение о семейных половых отношениях животных в естественном состоянии дают следующие наблюдения и сообщения. По Е. Циглеру, потомство живущих парами животных, происходящее от одного выводка или помета, рассеивается далеко по окрестности; они многократно сходятся вместе с потомками других семей, и, следовательно, невероятно, чтобы потомки одной и той же пары успевали случаться между собой.[216] Шиллер-Тейц — того мнения, что при свободном господстве природы случка между индивидуумами, состоящими в кровном родстве, у высших млекопитающих бывает редко, так как в периоде течки животное беспокойно, и борьба за самку является также причиной, по которой случки вне кровного родства составляют правило.[217]

Однако еще не доказано, что в этих случаях существует естественное нерасположение к кровосмешению; скорее внешние причины препятствуют кровосмешению.[218] Мне неизвестны никакие факты или обоснованные заключения, оправдывающие представление М. Вагнера, что высшим животным кровосмешение совершенно чуждо.

У животных, длительно живущих вместе стаями и стадами, родственное спаривание возможно, даже неизбежно, так как, лишь только они вырастают и достигают половой зрелости, они явно теряют сознание кровного родства. Если человеческая орда возникла из того обстоятельства, что происшедшие от одной семьи поколения не разлучались, или из того обстоятельства, что многие семьи оставались вместе, то спаривание между близкими родственниками должно было быть в древнейшие времена неизбежным состоянием. Странные обычаи, обыкновения и названия родства, из которых некоторые исследователи желают вывести заключение о групповом браке, означают с этой точки зрения не что иное, как то, что в течение общественного развития близкие степени родства, которые первоначально беспорядочно смешивались, фактически и правовым образом исключались все чаще, и сперва такому исключению подвергались родители и дети, затем братья и сестры, родные третьей и четвертой степени, пока, наконец, боязнь кровосмешения не сделалась столь велика, что у многих племен возник обычай экзогамии, согласно которой позволялось выбирать индивидуумов для брака только в другом роде или родовой группе но все же внутри той же расы.

Причины такого ходя развития имеют как физиологический, так и психологический характер. Тесное и длительное внутри-групповое брачное сожительство вредно в двояком отношении. Оно усиливает, во-первых, путем наследственного накопления, существующие у родственников пороки, болезни и вырождения; затем оно ведет и у здоровых, под конец, к органическому ухудшению организма и плодовитости. Выключение ближайших родственников из брачного общения произошло посредством физического отбора и переживания тех семей, в которых мало или совсем не было внутригруппового полового общения, между тем как все прочие вымирали. У первых развилось инстинктивное отвращение к кровосмешению, которое и привело к возникновению обычая и правовых установлений, как только были сознаны вредные действия кровосмешения. Так же и Морган защищает взгляд, что уменьшение внутригруппового брака вызвало «рождение лучших индивидуумов», и признание этого обстоятельства повело к запрещению брака внутри рода. Спенсер — того мнения, что избегание кровосмешения лежит больше в основании стремления строго соблюдать порядок и отбор между членами одной семьи, живущими в одной палатке или жилище, так как семьи, устроенные на таких основаниях, легче сохранялись в естественном отборе, имеющем место в борьбе за существование между социальными группами. М. Вагнер выставляет на вид психологические причины. Привычка длительного совместного пребывания в общей хижине или пещере оказывала притупляющее действие на чувственную привлекательность и на фантазию чувственного вожделения. Только новое и чужое возбуждает желание обладания, и оно поэтому уже рано породило боязнь кровосмешения, которая вызвала, наконец, обычай экзогамии.

Но, вероятно, физический подбор, социальный отбор и прелесть новизны действовали тут совместно, чтобы преодолеть кровосмешение, и вызвали расширение брачных рамок до родовой экзогамии. Патологические действия внутригруппового брака были, кажется, важнейшими причинами этого. Согласно Фисони и Бвитти например, туземцы Куперовой реки в южной Австралии действительно сводят экзогамию к призванию вреда более близких кровнородственных браков. Они говорят: «по сотворении человека, братья, сестры и другие кровные родственники вступали друг с другом в брак, пока не раскрылись дурные плоды таких браков, и вожди стали совещаться о том, что надо предпринять для предупреждения этого зла. Результатом таких совещаний было решение обратиться к великому духу Мурамура. Последний приказал, чтобы народ разделился на некоторое количество родов, которые отличались бы особыми именами, заимствованными у животных, как, например: собака, мышь, эму, легуана и т. д., и чтобы члены одного и того же рода не смели вступать между собой в брак».[219]

У германцев, как и у индусов, брак между лицами до шестой степени родства и свойства запрещался. Основание этому находят в брачных законах Карла Великого, именно: предохранение от слабого и увечного потомства.[220]

Многие авторы относят экзогамию к недостатку в женщинах, к военным междоусобицам с похищением женщин и детей и подобным причинам. Такие мотивы могли быть по временам действительны, но их нельзя однако назвать первоначально важнейшими причинами экзогамии, а только второстепенными действиями последней. Боязнь кровосмешения является чувством, приобретенным путем прогрессирующей цивилизации, которое должно быть всякий раз снова воспитываемо посредством традиции, примеров и запрещений. Если бы эта боязнь была естественно-врожденным инстинктом, то кровосмешение не рассматривалось бы у столь многих племен, как дозволенное, и оно не было бы обставлено строгими правовыми и карательными определениями там, где оно воспрещено.

Что касается законодательных постановлений в современных цивилизованных государствах, то и ныне еще закон возбраняет в России брак между кровными родственниками до шестой степени родства, в Австрии и Швейцарии — до третьей и четвертой степени. Запрещены, но могут быть разрешены браки в третьей степени родства: в Англии, Франции, Италии, Голландии и Румынии. В Германии запрещены браки только между родителями и детьми и между братьями и сестрами; напротив, в третьей и четвертой степенях они разрешены.

Что касается формы и числа единовременно заключаемых браков, то они имеют большое значение для физиологических и психологических действий брачного отбора. С точки зрения исторического опыта, строгая пожизненная моногамия оказывается для отбора расы и развития культуры самой благоприятной формой брака и семьи, именно тогда, когда вместе с тем имеет место строгий естественный и гигиенический отбор, и при выборе супругов придается меньше цены экономическому благосостоянию, нежели естественным способностям.

Полиандрия и полигамия в общем вредны для полового отбора, так как в таком супружестве передаются по наследству характерные качества и свойства только одной женщины или одного мужчины, и не допускается богатая вариациями «амфимиксия индивидуумов». Вредно влияет полигамия там, где похищаемые или покупаемые женщины чуждых, нижестоящих рас попадают в гарем. Это самое установление однако может вести и к улучшению расы, когда женщины берутся из вышестоящих рас, как это время от времени происходило в большом размере у турок. Этим можно также объяснить, что у высших слоев этой расы — которые, в противоположность моногамичному низшему населению, живут большею частью в полигамии — сгладился первоначальный монгольский характер, и они уже напоминают семитические и арийские типы. Многоженство препятствует тесной семейной жизни, так как между детьми разных матерей ненависть и зависть составляют правило и в царственных домах нередко вели к раздорам за престол и революциям. Даже в строго-моногамических семьях цивилизованных народов довольно часто обнаруживаются этот внутренний раскол и раздоры, когда один из супругов умер, а оставшийся в живых вступает в новый брак.

Вредны для брачного отбора практикуемые родителями обручения детей, большею частью также те обыкновения, при которых родители назначают мужа или жену, и помолвленные встречаются впервые только в день свадьбы. Также вредно действует и то, когда выбор бывает только односторонний, когда, как это часто случается, женщину не спрашивают об ее согласии. В древности этот обычай был так распространен, что Страбон удивляется, как это у катаэрнов жених и невеста выбирают друг друга.

У многих племен практикуется похищение невест, покупка их и служение из-за невесты. Похищение невесты соответствует воинственным нравам и сопряжено с большой отвагой и опасностью. Этим доказывается личная способность мужчины. При купле невесты должны быть отданы ее родителям шкуры, оружие или скот, что гарантирует известное благосостояние для основания и поддержания семьи. При службе из-за невесты домогающийся ее руки должен работать продолжительное время в услужении у ее родителей. Служба за невесту превращается в битву за невесту, когда домогающийся ее руки должен бороться с ее отцом или братьями, чтобы выказать свое достоинство и мужество.

Брак с приданым вреден, когда приданое переходит пределы, необходимые для основания хозяйства или для предприятия, дающего средства к существованию, так как при таких обстоятельствах иные браки. Независимо от личных способностей, заключаются только ради «металлического звона». У индусов законодательство основывалось на строгом физическом и половом подборе. Причем отцам запрещалось принимать самые ничтожные подарки за выдачу замуж дочери, «ибо кто из алчности берет за это подарок, тот — продавец своего дитяти» (Manu. III. 51).

А Теогнис из Мегары жалуется в стихах:

Взаимная склонность и ревность, в такой же мере, как и целомудрие и верность, являются теми важными душевными узами, которые содействуют развитию культуроспособных форм брака и семьи. Есть племена, у которых брачные узы верности еще мало развиты, и даже в тех случаях, где существует длительное единобрачие, все же практикуются по временам отдача жен напрокат и обмен их, а также предоставление дочерей и жен гостям, что, само собою разумеется, не может содействовать усовершенствованию социальной и духовной жизни. Свобода супружеских уз только при известных обстоятельствах может быть выгодной для расы. Так, Зороастр разрешал персам, в случае бесплодия жены, брать другую жену, чтобы иметь детей, так как бездетность была для персов тяжким несчастием, и поэтому царь ежегодно выдавал награду за обилие детей. Плутарх сообщает то же самое о спартанцах: «Если пожилой муж молодой женщины почувствует расположение к хорошо сложенному, молодцеватому юноше и считает его дельным человеком, то он может привести его к своей жене и присвоить себе дитя, которое произойдет от столь благородной крови. С другой стороны, достойному мужчине, которому понравилась плодовитая и добродетельная жена другого, позволялось просить у ее мужа разрешения жить с нею и совместно с ним засеять благословенное поле, распложая благородных детей, тесно соединенных кровными родственными узами, и в жилах которых текла бы благородная кровь».

Первою ступенью более глубокого духовного понимания супружеской жизни является требование верности и целомудрия со стороны женщины. Мужчина имеет большею частью право прогнать или умертвить жену, захватив ее на месте преступления. Это преимущество мужчины оправдывается естественно, так как вследствие физиологического призвания женщины, ее проступок отзывается вреднее на зарождении и воспитании потомства, чем проступок мужчины. Это понимали уже те индейские племена Парагвая, которые, сознав опасность слишком близкого соприкосновения с белыми, старались как можно более оградить своих женщин, путем строгих обычных законов, от общения с европейцами и предохранить их от специфических половых болезней.[222] Еще более высокая ступень брачной культуры заключается в том, что и на мужчину возлагается внебрачная верность как обычный долг. Любящий прикрасить Тацит полагает, что у германцев только очень немногие имели несколько жен, и те поступали так не из чувственных побуждений, а вследствие своего высокого положения. Что Тацит здесь излагает басню — это вполне ясно, так как у германцев, как и у греков и римлян, конкубинат допускался обычаем и законом, пока он не был запрещен Карлом Великим.[223] Многие первобытные расы соблюдают, в противоположность высококультурным народам, «половую дисциплину» в браке, запрещая в определенные периоды половые сношения, именно в период беременности и кормления грудью. Когда у племени вадо женщина кормит грудью ребенка, то она в течение года совсем не имеет сношения с мужем. В Новой Каледонии жена во время регул и беременности, и в период кормления, который длится три года, — неприкосновенна. Конечно, полигамия облегчает соблюдение такого обычая.[224]

Карл Великий в своих брачных законах повелел новобрачным воздерживаться после свадьбы первые два или три дня, дабы от них рождались здоровые потомки, так как, — замечает Ромер, — необходимо было помешать вредному влиянию на первый плод супружества результатов усталости, которая могла быть вызвана шумными, нередко продолжающимися до второго дня, веселостями и чересчур обильным употреблением пищи и напитков.

У всех рас путем обычая и правовым образом выработалась норма, согласно которой вступление в брак может иметь место только с определенного возраста. Решающим обстоятельством является здесь физиологический факт, что одни расы созревают в половом отношении раньше других, и женские индивидуумы — раньше мужских. Книга законов Ману допускает, например, одиннадцать лет — в виде исключения: восемь лет — для вступления в брак, если жених — отличный, красивый юноша; римское право требовало для мужского пола полных четырнадцати лет, для женского — полных двенадцати.

Половое целомудрие до брака редко требуется, и во всяком случае оно скорее требуется от девушки, нежели от юноши. Например, у северо-западных племен Нового Мекленбурга молодая девушка может оказывать свое расположение, кому ей угодно. Лишь только, однако, она будет помолвлена с кем-нибудь или же выйдет замуж и станет собственностью мужчины, то ее неверность наказывается очень тяжко, даже смертью. Где обычай придерживается этого, и где расовые предрасположения и жизненные привычки делают возможным сохранение целомудрия до брака и вступление в него с ненарушенными чувственными и духовными силами, там оно (т. е. целомудрие) является средством органического и социального прогресса семьи. Необычайное здоровье и крепость германской расы не в малой степени, конечно, зависели от того, что добрачное целомудрие и полное созревание для брака были правилами. «Так, в полноте сил сочетаются юноша и девица, и о полной силе родителей свидетельствуют их дети» (Germ. С. 20). Но эти строгие нравы в последующие века, по-видимому, сильно ослабели, ибо в лангобардских законах уже порицается то, что многие взрослые женщины, особенно в деревнях, вступают в брак с еще неспособными к брачному сожительству юношами. Подобные браки должны быть недействительны, когда мальчик не достиг еще своих четырнадцати лет. В вестготских законах порицается похотливость достигших половой зрелости девушек, которые не могут выжидать более позднего и медленного развития мужчины. Также и в других случаях разные другие постановления законов указывают на происшедшее, вследствие неестественного сладострастия и чрезмерного злоупотребления половыми сношениями, вырождение этого века.[225]

Прежде чем молодым мужчинам будет разрешено вступление в брак, они должны бывают, во многих местах, подвергнуться испытанию зрелости и мужества. У диких обитателей Формозы, например, молодой человек, желающий жениться, должен принести своей будущей невесте голову китайца как трофей. У других племен требуются от мужчины экономические действия. У вадо кандидат в мужья должен доказать, что он знает всякую полевую работу и может сам выстроить жилице.

Также и в других случаях находят много правовых постановлений, которые направлены к поддержанию физиологических и хозяйственных задач семьи. Так, Карл Великий повелел, чтобы новобрачный в первый год своего брака был освобожден от всех военных повинностей и государственных тягот.

У многих племен существует обыкновение подготовлять, путем воспитания, подрастающих и созревающих в половом отношении детей, именно — девушек, к брачной жизни. У вадо, например, молодая девушка, впервые менструировавшая, отдается на дом к учительнице, которая должна обучать ее всем обычаям и обыкновениям, касающимся жизни женщины. Здесь обнаруживается здоровое понимание половой жизни, которое высоко превосходит неестественное жеманство (Pruderie) цивилизованных народов, у которых девушка вступает в брак, большею частью не имея достаточного ясного представления о физиологических задачах супруги и матери.

Жена, которая рождает ребенка, кормит и воспитывает его, должна заботиться о молодом поколении и работать для него. У многих первобытных племен мужчина мало или совсем не заботится о детях. Так, о первоначальных обитателях Кола и Коброер, которые бродят по лесам и держатся на деревьях и в пещерах, сообщают, что у них дети принадлежат матери, которая обязана заботиться об их воспитании.[226] Что это происходит не вследствие грубости и небрежности отца, но необходимым образом вытекает из естественного положения вещей, доказывается тем, что эти лесные жители очень любят своих детей. У короадосов вся тяжесть домашней работы, собирание пищевых продуктов, ношение всех тяжестей и маленьких детей лежат на жене. Мужья занимаются только охотою. Но последняя часто бывает очень трудной и опасной и требует силы, терпения и искусства.[227]

Независимо от забот о детях и домашнем хозяйстве, где таковое уже существует, женщины уже рано принимают участие в хозяйственных работах, так что в первобытных состояниях на их долю выпадает большая часть ремесел и обработка почвы. Германцы, например, любили охоту и войну, предоставляя обработку полей женщинам, старикам и рабам.

Что женщина является изобретательницей земледелия, это показали исследования фон-ден-Штейнена в Центральной Бразилии. Естественным последствием этого является то, что женщина в своей области труда приобретает такие же познания и искусство, как и мужчина в своей области, и поэтому она также «может вставить свое словечко».[228]

Женщина изобрела гончарное искусство, когда племена сделались оседлыми. Плетеные корзины обмазывались глиной и должны были первоначально заменять, служившие для переноски воды, тыквы. Равным образом изготовление циновок, прядение, тканье и плетение повсюду были делом женщин. Деятельность, которою никогда не занимались женщины, это — изготовление стрел и лука, железного оружия и сосудов. Это выделывалось либо самими мужьями, либо изготовлялось и продавалось странствующими кузнецами — первыми ремесленниками.

Разделение труда между обоими полами — в том смысле, что мужчина является воином и охотником, а женщина — работницей и носительницей тяжестей — должно быть рассматриваемо как вполне естественное и целесообразное. Мы склонны, однако, видеть в этом несправедливость и жестокость. Но у бедных культурой народов, живущих большею частью при суровых условиях существования, охота отнюдь не есть воскресное развлечение, а изобилующее опасностями и жестокими лишениями занятие. Следствием этого является то, что у племен, собирающих растения, и у низших охотников социальное положение женщины бывает очень незавидным. С нею обращаются, как со своего рода вьючным и рабочим скотом. Женщины не смеют, например, принимать участие в общей трапезе и должны часто довольствоваться растительной пищей, в то время, как мужчины потребляют мясо. И исключаются они и из религиозных празднеств и общественных совещаний.

В те периоды, когда женщина занимается земледелием и ремеслами, положение ее становится более самостоятельным по отношению к мужчине. Эта самостоятельность, однако, исчезает, лишь только мужчина посвящает себя земледелию и ремеслам, а женщина ограничивается только заботой о детях и ведением домашнего хозяйства.

Только в позднейшие времена, когда женщина снова обратилась к мужским занятиям, сделалась фабричной работницей и ученой, ее самостоятельность больше утвердилась по отношению к мужчине и в общественной жизни.

Разделение власти между обоими полами не есть следствие произвола или обдуманного действия, но результат физиологической естественной необходимости. Превосходящая сила и дееспособность мужчины делают брак первоначальнейшим учреждением социальной власти. Из него выходит семья как самое маленькое образование владельческой организации, как первое звено в цепи развития власти. Стремление к господству, лежащее в основе семьи, делает ее впервые способной к большим культурным задачам, ибо это стремление «пользуется детьми и наследниками, чтобы сохранить достигнутую меру власти, влияния и богатства… и физиологически и таким путем подготовить в течение веков образование инстинкта солидарности».[229]

Когда Бахофен открыл материнское право, он впал в роковую ошибку, смешав его с гинекократией, или господством женщины. Однако власть и политика были всегда делом мужчины. И в тех случаях, где действуют материнское право и наследование по материнской линии, отец или брат матери держит в своих руках господство в семье и домашнем быту. Например, у первобытных племен Центральной Бразилии сыновья хотя и принадлежат к роду матери, однако главой семьи является отец; и не мать, а брат матери считается равным с отцом защитником ребенка, и во всяком случае он принимает на себя все обязанности отца, когда последний умирает. Он тогда распоряжается собственностью умершего, а не мать.[230]

За немногими исключениями, жена на всех ступенях брака и семьи подчинена мужу. Естественное физическое и духовное превосходство мужчины делают его господином жены и детей. Женщины и дети были первоначально собственностью мужчины, так как он должен был путем тяжелых усилий добывать и защищать их. Подвергаясь опасности, он похищал женщину или же приобретал ее собственным трудом или борьбой, как и всякую другую часть своего владения. Жена и дети, однако, представляют ценное имущество, если только они являются рабочим орудием. Они служат средством власти, а для богатых, кроме того, и предметом значительной роскоши. О дуаллах, например, сообщают, что у них жены, как у всех негрских племен, занимают очень подчиненное положение и только чуть-чуть ставятся выше животных, составляя вместе с рабами владение мужа. «В глазах последнего они имеют цену только сообразно со своею плодовитостью, причем женщина, имевшая хоть раз двойню, ценится высоко».[231]

Жена приобретает участие в семейной власти лишь там, где она присваивает себе важные хозяйственные способности и знания и где существуют тенденции к длительному единобрачию. Почти во всех случаях полигамии одна жена является законной или главной. Известного равноправия она достигла тогда, когда имеет право давать свое согласие на всякий следующий брак, в который ее муж желает вступить. Также и положение наложниц, или конкубин, бывает различно. То они являются только прислужницами официальной жены, то пользуются с нею почти равными правами. Но и в последнем случае правом наследования пользуются большею частью только дети главной жены.

Развитие обычая брака с приданым является причиной повышения правового положения жены в том смысле, что увеличение наследственных благ ведет и к увеличению самостоятельности и власти наследующих. Так как это обстоятельство у земледельческих народов появляется наряду с прочным местожительством, то мы и находим у них женщину как хозяйку дома, и через это она приобретает косвенное влияние на общественную жизнь.

У китайцев мы наблюдаем троякую зависимость женщин. Они говорят: «пока женщины не замужем, они должны зависеть от своего отца, замужние — от своего мужа, вдовы — от своих сыновей». Китайцы, по-видимому, переняли эту поговорку от индусов, ибо законодательство Ману высказывается очень решительно о самостоятельности женщин. «В детстве, — гласит оно, — женщина должна зависеть от своего отца, в супружеском возрасте — от своего мужа, а когда он умрет — от своих сыновей; когда у нее совсем нет сыновей — от близких родственников своего мужа; если же у него нет совсем родственников — от родственников своего отца, а когда она не имеет совсем кровных родственников со стороны отца, то должна зависеть от владетеля страны. Женщина никогда не должна стремиться к независимости» (V. 148), «ибо она никогда не в состоянии ее вынести» (IX. 3). «Если даже муж не соблюдает принятых законов и любит другую женщину или не имеет никаких хороших качеств, то все же добродетельная женщина должна почитать его как бога» (V. 154).

Как власть мужчины над женщиной, так и его право распоряжаться детьми основываются на их естественной слабости и потребности в защите. Применявшийся на всех ступенях дикого и варварского состояния и существовавший даже еще в античное время обычай умерщвления детей служит крайним выражением этой власти над новым поколением, вызываемой и оправдываемой скудным состоянием, в котором находятся многие первобытные племена. Именно девушки, как малоценное потомство, выбрасываются и умерщвляются, помимо того, что уродливо сложенные и слабые дети сплошь подвергаются этой участи. Еще в римском праве «patria potestas» так велика, что от воли отца зависит, оставить ли дитя в живых и признать его своим.

Когда раса достигает более благоприятных жизненных условий, то укрепляется обыкновение не умерщвлять больше детей; когда же множество детей начинают считаться гордостью и преимуществом — тогда дана возможность сильного умножения населения, и поле для развития индивидуальных вариаций сильно расширяется. Оба эти обстоятельства представляют предварительные физиологические условия для всякой более высокой и мощной культуры. У персов считалось необыкновенно почетным иметь много детей. «Они полагают силу в количестве», — как пишет Геродот. У германцев считалось злодеянием ставить пределы числу детей или умерщвлять новорожденного (Germ. С. 19). Страбон отзывается как о похвальнейшем обыкновении египтян о сохранении ими в живых всех своих детей.

Семья имеет кроме физиологических задач — отбора и передачи по наследству предрасположений и способностей, полезных для расы — еще и психологическое призвание, а именно: воспитание и сохранение традиции. Обе задачи первоначально были связаны только с семьей. Знание первобытного мира, военные и хозяйственные познания и искусство, материальное имущество передаются из одного поколения в другое, и достигнутые семьей успехи на почве ее физиологической непрерывности и социальной замкнутости сохраняют и подготовляют для нее новые задачи.

Семья представляет органический и духовный круг власти в отношении сохранения и развития расы. Но только господство мужа и отца могло создать такую организацию и подчинить волю сопротивлявшихся. Требование супружеской верности жены, повиновение ее и детей и, в случае необходимости, неумолимое достижение этого силой — всегда составляли естественное преимущество более превосходной, более сильной и более интеллигентной стороны в естественной борьбе за существование. Семейное господство мужчины составляют биологический факт и необходимость, на которую тщетно нападают рационалисты, теоретики равенства.

Если элементарнейшею потребностью человека является питание, то и приобретение, и унаследование материального имущества составляют важнейшую социальную задачу семейной организации. С развитием форм брака и семьи теснейшим образом связано поэтому и развитие прав собственности и наследования.

Первоначально всякое обладание является чувственным естественным фактом, действием инстинктивных побуждений, где власть и право составляют одно. Первобытные люди обладают своим оружием и господствуют над почвой, так же как и лесные животные обладают своими органами защиты и нападения и охотничьими пространствами, не имея об этом какого-либо ясного юридического представления. Оккупация и завоевание представляют естественные и первоначальные причины собственности.

У охотничьих и рыболовных племен местожительство их представляет общую собственность рода, у рыбаков — в особенности берег моря и рек. Границы между местожительством отдельных родов, однако, проведены точно, и нарушения их являются одной из самых частых причин продолжительных междоусобиц между дикими племенами. У охотников и рыбаков бывает уже некоторая частная собственность, именно: оружие и домашняя утварь, одежда, украшения и лодки; далее, частную собственность составляют хижины и палатки, а также — рабы там, где они уже имеются, ибо военнопленные принадлежат победителю. В общем, у отдельных племен находят уже дифференцированное различным образом отношение между родовою и частною собственностью. У тодасов пастбище — общая собственность, скот же принадлежит отдельным лицам. Однако у многих племен и многие движимые предметы имеют значения общественной и семейной собственности — например, висячие циновки, глиняная утварь и сосуды для изготовления пищи.[232] У племени бениамеру земля, трава, деревья и вода — общее добро, частная же собственность заключается только в движимых вещах.[233]

Так как у охотничьих племен места охоты составляют племенную собственность, а оружие находится в индивидуальном владении, то отсюда развились определенные основные положения охотничьего права, смотря по оружию, которым добыча была убита, смотря по месту и смотря по положению раны, если охотились многие лица. У бечуанов действует закон, по которому первый, ранивший животное, получает его, если оно поймано или убито. При охоте с собаками добыча принадлежит собственнику собаки, которая первая настигла ее. В стране Баве охотничья добыча принадлежит тому, кто первый поранил ее, тому, кто первый сразил животное, принадлежат обе его ноги на одной стороне туловища. У базутосов — нанесшему убитому животному первую рану принадлежит лучшая часть его.[234] У других охотничьих племен существует обычай общей собственности добычи, добытой общею охотою, или же каждый берет себе из наличного запаса то, что ему больше по вкусу.

Частная собственность на землю сначала распространяется лишь на те места, где строится хижина, где разводятся сад или деревья. У высших охотничьих племен существуют, рядом с охотой, как главным источником пропитания, одновременно и садоводство, и огородничество. Путем обработки земля получает экономическую ценность и через это делается частною собственностью, которая, однако, снова исчезает, и земля возвращается в общее владение племени, когда обработка ее прекращается и следы культуры исчезают. Такая частная собственность признается соседями и имеет силу общего правового положения.

У апингов западно-экваториальной Африки земля и деревья всех родов составляют общее достояние. Только пальмы и плодовые деревья считаются частною собственностью того, кто их посадил. У коми всякий может обрабатывать кусок земли, где угодно, но он владеет им только до тех пор, пока обрабатывает его. У племени кру нет совсем присвоения земли отдельными лицами, а только временное пользование. Всякий может по желанию пользоваться общей землей, но не продавать ее.

Не у всех племен, стоящих на одинаковой ступени культуры, находят одни и те же права собственности. То, как в большинстве случаев, вся страна считается общинною собственностью; то она составляет собственность вождя, как в деспотически управляющихся племенах; то, как исключение, земля разделяется между отдельными лицами, — например, у синоголо в Британской Новой Гвинее: «Здесь совсем нет общинной земли; вся почва разделена между мужским населением и составляет наследственное владение — вследствие чего и существует обычай продажи и аренды земельных участков. Деревья и почва принадлежат всегда одному и тому же владельцу. Всякий обрабатывает свою собственную землю; однако друзья и родственники по его просьбе помогают при работе; но весь сбор принадлежит землевладельцу».[235]

Начала садоводства и огородничества большею частью представляют следствия женской работы, между тем как мужчина занимается охотой и войной. Но отношение меняется, когда огородничество развивается в настоящее земледелие, когда место мотыги занимают вол и плуг, а место женщины в обрабатывании полей занимают рабы. Тогда и мужчина принимает участие в обработке почвы. Эта ступень самостоятельного земледелия, вместе со скотоводством, ведет к земельной общине, которая существовала у всех арийских народов. О германцах Тацит сообщает, что земли, по числу обрабатывающих их, попеременно берутся обществами в свое владение и делятся между отдельными лицами по рангу. Большое протяжение полей облегчало распределение земельных участков, так что всегда еще оставалась часть под паром. Естественно, что распределение становилось все труднее по мере возрастающего прироста населения, что было также одной из важнейших причин индивидуализирований земельного владения.

В землях славянских народов земельная община сохранялась до XIX столетия. По Гаксгаузену, в России существует, например, общинная собственность на пахотную землю, так что отдельное лицо имеет только право пользования ею, а следовательно, всякий, кто родился в общине, обладает совершенно равными правами со всеми прочими членами общины. Земля распределяется между всеми поровну во временное пользование. Наследственное право детей на отцовский участок не может поэтому существовать. Сыновья требуют от общины, на основании собственных прав, равных с другими участков, как члены общины; и если даже одни из членов общины лично отказывается от своего участка, то все-таки за его детьми остается право самостоятельно требовать своей части.[236]

У нынешних индейцев Мексики только место для дома и сад являются наследственною собственностью. Поля принадлежат всей деревне в совокупности и ежегодно распределяются между отдельными лицами. Часть земель обрабатывается сообща, и доходы с нее употребляются на общественные издержки. Это устройство есть остаток древнемексиканской эпохи, когда община владела землей как неотчуждаемою общинною собственностью. Кто оставлял общину, тот терял свой земельный участок, как и всякий, кто не обрабатывал своего участка в течение трех лет. У древних перуанцев каждому отцу семейства, соображаясь с числом его детей, предоставлялся кусок земли определенной величины, который он, однако, не мог передавать по наследству, ибо ежегодно предпринимали новое распределение, чтобы соответствовать меняющимся потребностям отдельных семей.

От первоначальной общности земли у цивилизованных народов сохранились еще и по настоящее время остатки в форме алльменд (Allmenden), которые ускользнули от разделения на частную собственность, именно: общее владение лугами и лесами, часть которых покрывает расходы общинного хозяйства.

Обладание частною собственностью главным образом связано с развитием труда и ремесленной деятельности. Орудия, утварь и оружие всегда были индивидуальной собственностью, также и произведенные ими продукты. Ремесла первоначально разделяются между мужчиной и женщиной таким образом, что жена принимает на себя работы прядения, тканья, шитья, варки пищи и изготовления одежды, а муж — постройку жилищ, изготовление оружия, утвари и т. д. Продукты этой деятельности являются уже индивидуальною или семейною собственностью. Так об южных славянах сообщают, что плоды земледелия делятся у них между семьями на равные части, а произведения ремесленных работ отдельных лиц, напротив, принадлежат только им исключительно.

Чем более развивалось домашнее хозяйство в городское и народное, тем более выступало дифференцирование промыслов. Мужчины принимали на себя многие работы, принадлежавшие до того времени женщинам, и производили их в большем размере и более совершенно. Возникновение разделения труда в большем масштабе, коопераций, фабрик и торговли накопляло в руках отдельных лиц или отдельных семейств частную собственность из движимых благ, денег и капитала, изобилие которых в связи с личными индустриальными и коммерческими талантами вызвало великие предприятия мирового хозяйства современного мира.

Во все времена существовали одновременно как общая социальная собственность, так и индивидуальная частная собственность. Взаимное отношение обеих форм бывает различное. Смотря по степени развития хозяйственного производства. Но повсюду видим мы проведение тенденции, чтобы имущество, приобретенное собственным трудом и способностями, было индивидуализировано, сохранялось в семье и передавалось по наследству. Существовала ли в юридическом смысле частная собственность, или собственность рода, — вопрос, предлагавшийся часто. Род имеет ясное и прочное представление о своем резко отграниченном общем обладании землей по отношению к чужим родам. Но первоначальная форма юридически определенной собственности возникла внутри рода, в представлении человека, когда впервые появилась индивидуальная собственность.

Причины индивидуализирования земельной собственности заключаются в повышенном разделении труда, развитии промыслов и повышенном умножении населения, вследствие которого раздел по жребию становится все более затруднительным, так как ставит многих в зависимость от одного. Переход от общей собственности к частному владению совершается большею частью путем введения феодальной общественной организации вследствие завоевания чужой расой. Победители делят между собой землю, превращают крестьян в крепостных, которым они оставляют часть земли на условиях оброка. Или же с появлением рыцарства крестьяне отдают себя под защиту барона или графа, уступают ему верховное право на землю и пользуются взамен этого военной защитой против чужих военных нападений.

Происхождение частной собственности на землю, как и на промысловые орудия и имущество, вызвано причинами троякого рода: оккупацией, трудом и завоеванием. Племена первоначально захватывают землю таким же образом, как стада животных — места своих пастбищ и охот. Труд, хотя и установил впервые право на движимую частную собственность, но частную собственность на землю создал не индивидуальный труд, а скорее господство путем завоевания, покровительство и защита, — следовательно, военно-политические причины создали частную земельную собственность. Изречение, что труд составляет источник всякого богатства, надо признать неправильным в обыкновенном значении этого слова, — только «рабочие классы создают все блага». Такое понятие неправильно с исторической и психологической точки зрения. Господство и управление также являются источником богатства, будет ли это господство феодальных баронов, изобретательская и распорядительская деятельность капиталистов или же политическая деятельность государственных властей. Но кто же станет оспаривать, что и эти деятельности являются формами труда?

В то время, как физиологическое унаследование ведет к передаче естественных способностей расы, семьи и индивидуума, социальное унаследование представляет передачу материальных и духовных произведений, как и социальных форм права и власти, от одного поколения к другому. Только путем совместного действия физиологических и социальных унаследований прогресс человеческого рода может укрепляться и развиваться далее.

В общем, формы наследственного прав находят свое основание в законах физиологического унаследования телесных, инстинктивных и духовных способностей. Можно сказать, что в общих и крупных чертах существует исторический параллелизм между физиологическим и правовым унаследованием. Это не исключает возможности в отдельных случаях больших различий и появления, при известных обстоятельствах, многосторонних и обширных дисгармоний, и возникновения социальных конфликтов, которые пытаются приспособить правовые институты к изменившимся способностям и потребностям людей. Такого рода конфликты не прекращаются, так как индивидуальные и семейные видоизменения и отбор, как жизненные явления, находятся в постоянном движении, то повышаясь, то понижаясь, и переданные по наследству правовые нормы могут следовать за ними только путем новых интеллектуальных приспособлений.

Потомки первоначально находятся обычным образом в фактических отношениях обладания и права. Кровные узы, господствующие над общественными отношениями, управляют и представлениями о праве наследования. Генеалогическое сознание рождения и происхождения не может служить единственным фактором, определяющим обычаи и права в наследственном праве. При известных обстоятельствах тут действуют хозяйственные и политические влияния, которые еще больше расшатывают согласие между органическим и правовым унаследованием. Если требованием справедливости является то, что каждый политический закон соответствовал естественному правилу, то осуществление этого требования разбивается о сложность фактических отношений. История права наследования показывает именно, что организация семьи и хозяйства следует в своем развитии этому закону приспособления, но всегда снова нарушает его. Кажется, например, иррациональным, когда в высокоразвитых государствах… промышленностью и свободною конкуренциею путем искусственной государственной защиты, в форме фидеикомисов, большие имения сохраняются в определенных семьях и таким образом устраняются из процесса конкуренции сил, именно тогда, когда земельная собственность уже больше не связана, как в феодальном государстве, ни с какими общественными обязанностями.

Где существует родовая собственность на землю, там это общее обладание переходит без всяких формальностей на совокупность потомков. Все члены семьи простым фактом рождения вводятся в общие права и обязанности. Даже в цивилизованных государствах право подданства и гражданские права приобретаются простым фактом происхождения в данном государстве. Когда нет никаких родных или родственных наследников, то частная собственность возвращается в род. Еще в настоящее время она отходит к национальному фиску.

На более высокой ступени развития собственности, где господствует частная семейная собственность, имеет место уже двоякий род передачи хозяйственного имущества: во-первых, материнско-правовое унаследование, во-вторых, отцовско-правовое.

По материнскому праву унаследования дети получают наименование материнской семьи, и передача состояния совершается только в женской линии, т. е. только к дочерям и сестрам женщины, причем дети принадлежат роду матери, на которой женится их отец. Племена с материнским правом большею частью экзогамичны, так что ни один мужчина не может жениться на женщине своего собственного племени. Для примитивного представления кровное родство между матерью и ребенком кажется гораздо более близким, нежели между отцом и ребенком, хотя есть также много племен, у которых сначала было отцовское право.

Отцовско-правовая организация семьи определяет унаследование имени от отца, а также перенесение состояния и звания в мужскую линию. Прежде были того мнения, что материнское право было древнейшим правовым представлением родства и что отцовское право развилось повсюду только с развитием частной собственности. Обнаружилось, однако, что первая или вторая система права не необходимым образом связана с определенной формой производства. Так, у близкородственных индейских племен Дакоты находят то развитое материнское наследование, то отцовское. У северных племен Британской Колумбии господствовало материнское право, у южных, напротив, — отцовское. У пиктов вплоть до IX века господствовало в полной силе материнское право, так что мать определяла принадлежность к роду и право наследования. Королю пиктов наследовал не сын его, а сын его сестры, последнему же и братьям его — снова сын сестры.

С другой стороны, существуют смешанные и переходные формы такие, что сыновья принадлежат к клану отца, дочери — к клану матери, или дети именуются по матери, наследуют же по отцу. У обитателей архипелага Аару общественная власть покоилась в руках глав семейств, звание которых наследовали то сыновья, то сыновья сестер.

Тацит сообщает о германцах, что у них сыновья сестры находились в таком близком родстве к своему дяде, как к родному отцу, так что иными это родство рассматривалось как кровное. При требовании заложников особенно настаивали на таких детях, как будто они были связаны более тесными и более прочными узами с семьей. «Наследниками же и преемниками были только собственные дети» (Germ. С. 20). Имеем ли мы тут остаток прежнего материнского права или смешанную форму — решить трудно.

Переход к отцовскому праву, именно — к отцовско-правовой организации обособленной семьи, составляет уже решительный физиологический и социальный прогресс, так как политический и духовный расцвет расы связан главным образом с развитием индивидуальных сил мужчины, который гораздо изменчивее женщины. «Живое проявление, — пишет Кохлер — и повышенное развитие индивидуальных сил возможны только там, где отцовская семья, как замкнутая единица, предоставляет отцу семьи господство, воспитание, опору и с этим вместе силу и энергию; поэтому только те народы, которые почитают отцовскую семью, могут быть носителями прогрессирующей культуры».[237]

Между формой права наследования и формой хозяйства существует связь в том отношении, что у развитых пастушеских и земледельческих народов отцовское право преобладает решительным образом, что, без сомнения, находится в связи с высшим развитием частной собственности и с повышенным требованием труда от мужа и отца.

Рассматриваемые с точки зрения чисто физиологической, материнско-правовое и отцовско-правовое наследование равноценны, так как материнские и отцовские зародышевые клетки не различаются своей наследственной силой. Отцовское унаследование не имеет физиологического перевеса и в том отношении, что оно несколько более, нежели материнско-правовое, было бы в состоянии в течение многих поколений сохранять нераздельными и неизмененными в мужской линии выдающиеся черты, ибо сохранение типа составляет свойство породы зародышевой ткани и может проявляться как в мужской, так и в женской линии. Поэтому должны существовать социальные причины, вследствие которых созданная мужчиной частная собственность и связанное с нею личное превосходство делают отцовское право более способным к упрочению и развитию расы, нежели коммунистическая материнско-правовая семья, ибо с частной собственностью и отцовским правом связано повсюду возникновение социальных классов, рабов и благородного сословия (Adel), что и обусловливает действие новых физиологических причин, ведущих к высшему политическому и духовному развитию.

Кроме отцовско-правовой и семейно-правовой организации семьи принимают еще в соображение, при ходе наследования, возраст, пол и законное рождение детей.

Право первородства сына или племянника основывается на естественном продолжении крови. Первородный сын есть первая опора и помощь отца; на него переносит он свое искусство и знания, свое имя и славу, фамильное имя; и поэтому совершенно естественно, когда старший сын наследует отцу в отношении семейной власти, состояния и положения. Прочие дети поступают в услужение к первородному, который олицетворяет собою патриархальный образ правления, или же младшие сыновья принимаются за другие занятия и удовлетворяются ими в какой-либо форме. Барские поместья спартанцев были замкнутые дворы, которые унаследовались старшими сыновьями нераздельно и не могли быть ни уменьшаемы, ни продаваемы и не могли передаваться другим лицам путем распоряжений последней воли. Младшие сыновья жили со старшими в наследственном имении, если они не предпочитали выселение в колонии или не пристраивались в другом месте.[238] Подобное наследственное право в состоянии было сохранить семейное владение, и, говоря политически, оно имеет очень консервативный характер. Последнее обстоятельство обнаруживается, например, совсем особенным образом в роде браминов — Намбудри, у которых только мужская линия имеет права наследства. И при этом только старший сын. Только ему позволено вступать в брак; остальные дети имеют только право быть содержимым и на счет семьи. Следствием этого является то, что этот род крайне консервативен и никогда не играл никакой роли в великих политических и религиозных движениях Индии.[239]

У германцев существовало отцовско-правовое унаследование. Если совсем не было детей, то унаследовали, как ближайшие наследники, братья и дяди с отцовской и материнской стороны. Наследственное право на движимое имущество, дом и дворовый участок развилось раньше, нежели наследственное право на периодически-делимые земли общины, наследственное деление которых с развитием обособленной семьи превращалось все больше в обыкновение. Согласно сравнительным исследованиям Шрадера, наследственное право было у германцев первоначально агнатическим, т. е. женщины не могли наследовать, и мужчины не могли наследовать по женской линии. Когда отец имел только дочерей, то он мог одну из них назначить «дочерью-наследницей» и отдать ее замуж за одного из ближайших родственников под тем условием, чтобы родившийся у них сын считался преемником и наследником деда с материнской стороны. Унаследование сыновьями производилось по следующим постановлениям: либо перворожденный сын получал все добро отца, либо он получал привилегированную часть, либо все сыновья наследовали равные части. Когда первородный сын наследовал все, с обязательством содержать прочих детей, как отец, то тогда вообще не было наследственного разделения. Хозяйственная общность продолжала существовать, и вместе с правительственною властью неограниченное право управления собственностью семьи переходило к сыну.[240]

Признание того, что первородный сын не всегда бывает самым способным, ведет по временам к поправке, имеющей целью приблизить ход социального наследования к физиологическому процессу, именно к обычаю, допускающему перенесение права первородства и на младшего, и более достойного члена семьи. Следы этого обыкновения наблюдаются в патриархальном периоде у древних евреев. У узипетов и тенктеров, отличавшихся воинскими доблестями, челядь, двор и дом хотя и унаследовались старшими сыновьями, но коней получал обыкновенно самый доблестный и мужественный из них.

У полигамически живущих народов одна жена бывает большею частью главной женой, и ее дети считаются тогда единственно правоспособными наследниками. У вадшагасов старший сын главной жены является главным наследником, а следующую по размерам наследственную часть получает ее второй сын, за ним следует сын последней по времени жены; остаток же наследства делится между остальными сыновьями. Жены и дочери умершего ничего не получают из его скота.[241]

У моногамических народов внебрачные дети, как незаконные, исключаются из наследования, а у сословно-разделенных народов они исключаются даже из сословия, как у германцев и индусов. Только временно, в 1780 г., французское законодательство сравняло незаконных детей с законными.

Французская революция уничтожила, вместе с феодальной системой, большинство наследственных учреждений и привилегий, служащих к поддержанию семейного владения, и впервые провела равное положение всех сонаследников. Как право первородства, так и предпочтение мужской линии были устранены. Основное положение, что все наследники равной степени в каждой семье наследуют также в равной степени, перенесено, за немногими исключениями, во все современные законодательства. Ни пол, ни возраст, ни происхождение, ни качество имущества не имеют законного влияния на порядок наследования. Индивидуалистическое право наследования ведет к расщеплению состояния как движимой, так и земельной собственности, а с этим — к обмену и циркуляции материальных благ, которая дает возможно большему количеству талантов возможность развития своих экономических и духовных способностей. Современное наследственное право находится тут в услужении и свободной индивидуалистической конкуренции.

К этому принципу ближе всего подходит свобода завещания, которая уже в Афинах введена была Солоном и получила также, позднее, доступ в Спарту, но в особенности она была развита в римском праве. Она допускала возможность, посредством завещания и легата, до известной степени произвольно распоряжаться своим имуществом и передачей его по наследству. Свобода завещания была ограничена только путем необходимого наследственного права, которое обеспечивало непосредственным потомкам определенную часть наследства.

Индивидуалистическое право наследования вызвано индустриальным развитием в городах. Поэтому оно лучше всего сохраняется в унаследовании индустриальных и коммерческих иму-ществ. Но оно оказывает совсем иное действие на земельную собственность. В. Зеринг критикует его на том основании, что «писаный закон рассматривает земельные имущества не как хозяйственные единицы, не как места оседлости семьи, которые должны быть передаваемы из одного поколения в другое, как основы независимого положения крестьянского рода, — но как капитальную ценность, которая, без всякого соображения о сохранении крепкого крестьянского сословия, при каждом открытии наследства подлежит равному разделу, совершенно как оставленные наличные средства или ценные бумаги». Вследствие этого, путем обыкновения, развилось право цельного наследования, чтобы сохранять земельные владения нераздельными. Но удовлетворение прочих сонаследников ведет к такому задолжанию и обременению ипотеками этого наследства, что «все большая и большая часть земельного дохода переходит в руки тех, которые земли не обрабатывают, но без труда получают земельную ренту. Земля все более удаляется от своей этической цели: служить обиталищем независимых родов, которые с отцовским владением унаследуют и традиции нравственной семейной жизни».[242] Все организации семейного права собственности и наследования должны быть испытуемы в том отношении, насколько они служат поддержанию жизни и жизненных благ. Поддерживать и усиливать расу относительно ее численности и одаренности и вместе с тем развивать ее культурность — это признак прогрессирующей социальной организации. Смена лиц и их способностей и потребностей всегда снова восстает против переданных прочных норм, так что всеобще нельзя построить действительного закона, который бы мог согласовать физиологическое и юридическое унаследование. Каждая форма собственности и семьи требует своего особого порядка унаследования, который есть следствие длящегося процесса приспособления. Прогресс и регресс, мощь и слабость, расцвет и падение какой-либо нации зависят не в последней степени от того, связывает ли целесообразным образом социальное унаследование экономических и духовных успехов возможно большее сохранение и накопление собственности с меняющимися требованиями вновь возникающих и прогрессирующих потребностей и талантов.