Политическая экономия роста

I. Развитие политической экономии и кризис капитализма

Вопрос о том, почему в последнее время в дискуссиях экономистов, особенно в Соединённых Штатах, на первый план выдвинулись проблемы общественного и экономического развития, может показаться мало значимым и скучным эпизодом в истории познания, лишь косвенно связанным с самим предметом изучения. Однако это не совсем так. История мышления отражает в данном случае также и мышление истории, и рассмотрение тех обстоятельств, которые пробудили интерес к общественным и экономическим изменениям, может пролить яркий свет как на природу и значение нынешней дискуссии, так и на существо самой проблемы.

Следует напомнить, что глубокий интерес к вопросам экономического развития имеет прецеденты в истории политической экономии. Действительно, вопросы экономического развития стояли в центре внимания классической политэкономии. Об этом свидетельствует как само название, так и содержание проложившей новые пути в науке работы Адама Смита. Анализом сил, обусловливающих экономический прогресс, занимались многие поколения экономистов-теоретиков независимо от тех названий, которые они давали своим работам. Их взгляды относительно условий, необходимых для экономического развития, были следствием тщательного наблюдения и изучения общества, в котором они жили, и вели их к твердому убеждению, что политические, общественные и экономические отношения, преобладавшие в то время, серьезно затрудняли и тормозили развитие производственных возможностей. Касались ли они недостатков меркантилистской теории внешней торговли или ограничений, налагаемых цеховой системой; стоял ли вопрос о функциях государства в экономической жизни или о роли класса землевладельцев, экономисты-классики без всяких колебаний показывали, что необходимой предпосылкой экономического прогресса было устранение отживших политических, общественных и экономических отношений и обеспечение условий свободной конкуренции, при которой индивидуальное предпринимательство и личная инициатива получили бы широкие возможности для своего беспрепятственного проявления.

Экономисты-классики не ограничились критикой существовавшего тогда общества и делали попытку дать позитивный анализ руководящих принципов поднимающегося капиталистического строя. Более того, именно этот их позитивный вклад дал нам многие из тех знаний о функционировании капиталистической системы, которыми мы обладаем ныне. В данной связи следует подчеркнуть, однако, что главным стимулом их удивительных научных и публицистических трудов была остро ощущаемая потребность убедить общество в необходимости безотлагательного освобождения от феодальных и полуфеодальных оков. И одного этого достаточно для того, чтобы можно было связать классическую школу политэкономии с подъемом и развитием капитализма, с триумфом современной буржуазии. По словам профессора Лайонела Роббинса,

Однако, как только капитализм полностью сложился, как только буржуазный общественно-экономический строй упрочился, этот строй был воспринят буржуазными экономистами «сознательно или бессознательно» как «конечная станция» истории и всякое обсуждение вопросов социального и экономического развития прекратилось. Как та бостонская леди, которая на вопрос о том, много ли она путешествовала, ответила, что ей не надо было путешествовать, так как ей повезло и она родилась прямо в Бостоне, экономисты-неоклассики в отличие от своих предшественников-классиков намного меньше занимались проблемой путешествий и намного больше вопросом о том, как лучше изучить и оборудовать тот дом, в котором они родились. Конечно, некоторым из них этот дом не казался полностью совершенным, но все они считали его достаточно комфортабельным и просторным для того, чтобы можно было делать в нем различные улучшения. Но эти улучшения, какими бы желательными они ни казались, должны были производиться медленно, осторожно, с возможно меньшим ущербом фундаменту и опорам всей системы. Практичными и желательными считались лишь частичные усовершенствования. Никакие глубокие, никакие радикальные меры не могли заслужить одобрения со стороны экономической науки [1-2]. Natura non facit saltum — «Природа не делает скачков». Эта догма, предполагающая отсутствие развития, конечно, не могла быть девизом экономического развития.

Экономическое развитие предполагает как раз обратное тому, что говорят эти слова, помещенные Альфредом Маршаллом на титульном листе его главной работы «Принципы политической экономии». Суровым, но бесспорным фактом (фактом, часто, если не всегда, игнорируемым буржуазной наукой) является то, что экономическое развитие исторически всегда означало глубокое преобразование экономической, социальной и политической структуры общества, господствующей организации производства, распределения и потребления. Экономическому развитию всегда способствовали классы и социальные группы, заинтересованные в новом экономическом и общественном строе. Ему всегда препятствовали и мешали те, кто был заинтересован в сохранении status quo, — те общественные силы, которые сложились на основе существующей структуры общества, получали неисчислимые выгоды и весь строй мышления которых был связан с преобладающими нравами, обычаями и институтами. Экономическое развитие всегда сопровождалось более или менее бурными столкновениями. Оно происходило скачкообразно, испытывало временные отливы, а потом завоевывало новую почву. Оно никогда не было плавным гармоническим процессом, безмятежно развертывающимся во времени и пространстве.

Однако это историческое обобщение (вероятно, одно из наиболее обоснованных обобщений, которое можно сделать) быстро исчезло из поля зрения буржуазной политэкономии. Действительно, начав с защиты капитализма и превратившись в наиболее хитроумную и, пожалуй, наиболее влиятельную форму рационального объяснения капитализма, буржуазная политэкономия должна была разделить судьбу всех других отраслей буржуазной мысли. До тех пор, пока разум и уроки истории были явно на стороне буржуазии в ее борьбе против обскурантистской идеологии, против феодального строя, и разум и история уверенно привлекались в качестве верховных арбитров этого решающего поединка. Нет более блестящих свидетельств этого великого союза поднимающейся буржуазии с разумом и историческим мышлением, чем произведения великих энциклопедистов XVIII в., великих реалистов нарождавшейся буржуазной литературы.

Но когда разум и изучение истории начали раскрывать иррациональность, ограниченность, преходящий характер капиталистического строя, буржуазная идеология в целом и буржуазная политэкономия как ее часть начали отходить и от разума, и от истории. Принимал ли этот отказ форму доведенного до самоуничтожения рационализма, превращающегося в агностицизм современного позитивизма, проявлялся ли он открыто в форме экзистенциалистской философии, с презрением отвергающей всякие поиски и отказывающейся основываться на рациональном понимании истории, результатом было одно — буржуазная идеология (и буржуазная политэкономия как часть ее) все более превращалась в изящно упакованный набор самых разнообразных идеологических уловок, требуемых для функционирования и сохранения существующего общественного строя.

На заре своего развития буржуазная политэкономия представляла собой революционную теорию, направленную на то, чтобы уяснить и разработать основные принципы экономической системы, наилучшим образом отвечающей интересам человечества. В свои более поздние дни буржуазная политэкономия стала отказываться от собственного прошлого, все более занимаясь попытками объяснения и оправдания status quo, осуждая и подавляя в то же самое время всякое стремление оценить существующий экономический строй, исходя из критерия разума, или объяснить происхождение господствующих условий и существующих возможностей развития.

Как указывал Маркс,

Таким образом, проблемы экономических и общественных изменений были оставлены буржуазной политэкономией на долю «еретической» школы политэкономии и общественной науки. Маркс и Энгельс по существу восприняли положение экономистов-классиков о том, что капитализм означал гигантский шаг вперед в экономическом развитии. Однако не связанные с новым «господствующим капиталистическим классом и не будучи вынужденными» сознательно или бессознательно рассматривать капитализм как «естественную» форму общества и как конечное воплощение устремлений человечества, Маркс и Энгельс смогли показать ограничения и препятствия прогрессу, присущие капиталистической системе. Их подход к данному вопросу был коренным образом отличен от подхода буржуазных экономистов. В то время как последние были заинтересованы в экономическом развитии только в той степени, в какой оно вело к установлению и упрочению капиталистического строя, Маркс и Энгельс считали, что сам капиталистический строй сможет существовать только до тех пор, пока он не станет препятствием на пути дальнейшего экономического и общественного прогресса. Преодолев ограниченность буржуазной мысли, Маркс и Энгельс смогли установить, что эра капитализма лишь создает предпосылки для дальнейшего развития человечества, которое далеко превзойдет границы капиталистического строя. И в данном случае критические работы Маркса и его последователей дали чрезвычайно важные позитивные результаты. Они разрушили завесу мнимой гармонии, которой буржуазные экономисты прикрывали капиталистическую систему, и воочию показали насыщенную конфликтами иррациональную природу капиталистического строя. Многое, если не все, из того, что мы знаем о сложном механизме развития (и стагнации) производительных сил, о подъеме и упадке социальных организаций, было результатом аналитической работы, предпринятой Марксом и теми, кого он вдохновлял.

Такое положение сохранялось бы и поныне, и проблемы экономического развития были бы по-прежнему уделом «подполья» экономической и общественной мысли, если бы не те исторические процессы, которые в течение нескольких десятилетий коренным образом изменили всю общественную, политическую и интеллектуальную обстановку. Действительно, пока экономисты неоклассики были заняты дальнейшим уточнением статичного анализа равновесия и поисками дополнительных аргументов с целью доказать жизненность и внутреннюю гармонию капиталистической системы, сам капитализм претерпевал глубокие изменения.

К концу XIX в. первая фаза индустриализации западного мира приближалась к своему завершению. Полное использование техники того времени, основанное главным образом на применении угля и пара, имело своими последствиями не только колоссальное расширение тяжелой промышленности, огромный рост продукции и революцию в средствах транспорта и связи, но и глубочайшие изменения в структуре капиталистической экономики. Гигантские шаги сделала концентрация и централизация капитала, и в центр сцены экономической жизни выдвинулось крупное предприятие, вытесняя и поглощая мелкие фирмы. Расшатывая конкурентный механизм, который плохо ли, хорошо ли, но все-таки регулировал функционирование экономической системы, крупное предприятие стало основой монополий и олигополий — характерных для современного капитализма. Мир неоклассической политэкономии быстро распадался. В условиях господства мощных объединений, срывов экономической активности, растущих доходов крупных предприятий и сужения инвестиционных возможностей нельзя было ожидать ни медленного (но неуклонного) роста, ни относительно безболезненных постепенных приспособлений частичного характера.

Гармоничное движение капитала из развитых в менее развитые страны, которое, как ожидалось, должно было стимулироваться стремлением к прибыли, в действительности приняло форму ожесточенной борьбы за сферы приложения капитала, за рынки сбыта, за источники сырья. Проникновение капитала в отсталые колониальные районы, которое, как предполагалось, должно было распространить блага западной цивилизации во все уголки земного шара, на деле превратилось в беспощадное угнетение и эксплуатацию порабощенных наций.

Мощная тенденция к застою, к империалистическим военным столкновениям, острым политическим кризисам — тенденция, которую Маркс показал еще в середине XIX в. и которую позднее наблюдали и анализировали Гобсон, Ленин, Гильфердинг, Роза Люксембург и другие, — выявилась с такой силой, что вызвала глубокую тревогу у всех, кроме самых беспечных. Неистовая гонка вооружений, проводимая великими державами, начала поглощать все большую часть их национального продукта и стала наиболее важным фактором, определяющим уровень экономической активности. Быстро последовавшие друг за другом Японо-китайская война, Американо-испанская война, Англо-бурская война, кровавое подавление Ихэтуаньского восстания в Китае, Русско-японская война, Русская революция 1905 г., Китайская революция 1911—1912 гг. и, наконец, первая мировая война возвестили начало новой эпохи в развитии капитализма — эпохи империализма, эпохи войн, эпохи национальных и социальных революций [1-4].

Марксистский теоретический анализ приобрел колоссальное практическое значение. «Бабье лето» стабильности капитализма, его процветания и уверенности в будущем, которое последовало за первой мировой войной, продолжалось менее одного десятилетия. Мечты об организованном капитализме, о решении всех больных экономических и общественных вопросов по рецепту «Форд против Маркса» и об «экономической демократии», обеспечивающей справедливость и благосостояние для всех, оказались самой недолговечной утопией в истории. Великий кризис <1929—1933 гг. — прим. М. Я. Волкова> с его многочисленными и длительными последствиями значительно затруднил сохранение оптимистических расчетов на экономический и социальный прогресс при капитализме. Освященное временем «научное» и «объективное» заключение буржуазной политэкономии о том, что социализм неосуществим, было убедительно опровергнуто успехом индустриализации в СССР {1-I}.

С большим запозданием, с крайней неохотой буржуазные экономисты начали учитывать новую обстановку. Хотя «новое экономическое учение» Джона Мейнарда Кейнса возникло под влиянием непосредственных задач противодействия депрессии и безработице и, следовательно, оно рассматривало главным образом проблемы кратковременного характера, из него следовали выводы, которые вышли далеко за пределы первоначального круга вопросов. Пытаясь определить факторы кратковременных изменений уровня производства, занятости и доходов, теория Кейнса лицом к лицу столкнулась со всей иррациональностью, с кричащим противоречием между производственными возможностями и действительным производством, что характерно для капиталистического строя. Рискуя сильно преувеличить интеллектуальные результаты, достигнутые Кейнсом, все же можно сказать, что Кейнс достиг в области неоклассической политэкономии того, что совершил Гегель в отношении германской классической философии. Оперируя обычными орудиями традиционной теории, вполне оставаясь в рамках «чистой экономики» неоклассиков, тщательно воздерживаясь от рассмотрения социально-экономического процесса в целом, кейнсовский анализ достиг самых границ буржуазного экономического мышления и взорвал всю систему. Действительно, выводы Кейнса были равносильны «официальному» признанию «святой епархией» традиционной экономической науки того, что капиталистической системе присущи такие явления, как экономическая неустойчивость, сильная тенденция к застою, хроническое недоиспользование человеческих и материальных ресурсов. Показав огромнейшую важность для понимания экономического процесса анализа таких факторов, как структура общества, классовые отношения, распределение дохода, роль государства и других «экзогенных факторов», Кейнс тем самым отверг столь ревностно защищаемую «чистоту» академической политэкономии.

Однако это вынужденное возрождение исследований «природы и причин богатства наций» не имело ничего общего с юношеским революционным энтузиазмом давней кампании в пользу laissez faire. Хотя «новое экономическое учение» внесло значительный вклад в понимание механизма капиталистической экономики, оно было неспособно подняться к полному теоретическому осознанию общего кризиса капитализма и осталось лишь наивысшим усилием со стороны буржуазной экономической мысли к тому, чтобы открыть путь к спасению капиталистической системы вопреки очевидным признакам ее разложения и упадка. Таким образом, «кейнсианская революция» никогда не была связана с полным жизненных сил движением за устранение отжившего социального строя, препятствующего общественному развитию и несущего в себе разрушение, с движением за экономическое развитие и социальный прогресс. И опять-таки, подобно философии Гегеля в ее «левой» интерпретации, она снабдила идейным оружием реформистское движение, которое снова предложило разрешить противоречия капитализма путем изменений господствующей системы распределения доходов, путем деятельности благотворительного государства, заботящегося о неуклонном экономическом развитии и повышении уровня жизни. Но логика монополистического капитализма оказалась гораздо сильнее, чем это подозревали Кейнс и его радикальные последователи. Она обратила их теоретические достижения к целям, совершенно чуждым их намерениям. Государство всеобщего благосостояния, руководствующееся канонами экономической теории Кейнса и рецептами «функционального финансирования», осталось в основном на бумаге. Рецепты Кейнса наиболее полно были использованы фашистской Германией при создании своего экономического механизма, который позволил ей развязать вторую мировую войну.

В годы войны и послевоенного бума волновавшие раньше Кейнса вопросы перенакопления капитала, недостатка эффективного спроса и т. д. отошли на второй план. Нужда в восстановлении военных разрушений в некоторых странах, необходимость удовлетворения отложенного спроса со стороны промышленников и потребителей в других странах, стремление обратить на производственные цели технические новшества, появившиеся во время (и часто в результате) войны, — все эти факторы, вместе взятые, привели к созданию огромного рынка для продукции капиталистических предприятий.

Экономисты, которые в свое время лишь с большой неохотой и только под давлением неопровержимых фактов были вынуждены проглотить антикапиталистические выводы доктрины Кейнса, с живостью вернулись к обычным панегирикам капиталистической гармонии. Подходя «ближе к очевидным фактам», они бодро начали обсуждать вопрос об инфляции как о главной угрозе постоянному равновесию капиталистической экономики и снова объявили, что сверхнакопление, недогрузка производственных мощностей и кризисы являются лишь воспоминаниями далекого прошлого. Восхваляя добродетели рыночного механизма, прославляя монополии и большой «бизнес», буржуазные экономисты отказались от всего того, что было достигнуто в результате «кейнсианской революции», и возвратились к беспечности «счастливых» 20-х годов.

Конечно, это возвращение к прошлому, по всей видимости, окажется весьма недолговечным. Оно на деле даже не характерно для всех буржуазных экономистов. Не только между строками некоторых новейших трудов по проблемам экономического развития, но даже между строками более «деловых» работ, касающихся текущей экономической конъюнктуры и кратковременных экономических перспектив, проскальзывает мучительная неуверенность в будущем капитализма, болезненное осознание того факта, что препятствия экономическому развитию, которые присущи капиталистической системе, должны проявиться с новой силой и с еще большим постоянством, как только перестанут существовать исключительные тепличные условия послевоенного периода.

II. Деколонизация и нарастание социалистического вызова

Но если неустойчивость экономики Соединенных Штатов (и других высокоразвитых капиталистических стран) дает основания для такой тревоги и вызывает размышления об основных проблемах экономического развития, то процессы, происходящие во всем мире, не могут не придать этим размышлениям чрезвычайную важность и актуальность. Так, вторая мировая война и ее последствия сыграли роль землетрясения огромной силы, которое расшатало структуру капиталистического мира в еще большей степени, чем первая мировая война и русская революция. Действительно, первая мировая война привела «только» к отпадению России от капиталистической системы. За второй же мировой войной последовали не только революция в Китае, но и почти повсеместное пробуждение колоссальных масс людей, населяющих зависимые и колониальные районы мира. Возмущенные потрясающей иррациональностью и деспотичностью экономических и общественных порядков, уставшие от бесконечной эксплуатации со стороны иностранных и отечественных хозяев, народы слаборазвитых стран начали проявлять все большую решимость к ниспровержению социальной и политической системы, которая увековечивала их нищету и упадок.

Великое движение, имеющее своей целью полностью разрушить здание империализма, положить конец отсталости и унижению подавляющего большинства человечества, могло бы само по себе вызвать оцепенение правящих кругов Соединенных Штатов и других капиталистических стран, находящихся на вершине империалистической пирамиды. Но это состояние оцепенения превратилось почти в панику вследствие того, что освободительное движение в слаборазвитых странах исторически совпало с колоссальными успехами мирового социалистического лагеря. Военные достижения Советского Союза в период второй мировой войны и быстрое восстановление разрушенной войной экономики явились окончательным доказательством силы и жизненности социалистического общества. Теперь уже не могло оставаться какого-либо сомнения в том, что социально-экономическая система, основанная на сознательном экономическом планировании, может функционировать, расти и выдерживать наиболее суровые исторические испытания, вполне обходясь без добродетелей частного предпринимательства и без института частной собственности на средства производства. Более того, в значительном числе ранее зависимых стран после войны произошла социальная революция, и перед ними открылся путь к быстрому экономическому и общественному прогрессу. Восточная и Юго-Восточная Европа и, что наиболее важно, Китай вышли из орбиты мирового капитализма и стали источником вдохновения для всех колониальных и зависимых стран.

В результате всех этих событий вопрос об экономическом и общественном развитии не только вновь оказался в центре внимания, но встал в прямую связь, как два-три столетия назад, с самой сущностью расширяющейся и обостряющейся борьбы между двумя антагонистическими общественными системами. Что изменилось, так это, скорее, не природа и сюжет драмы, а состав действующих лиц. Подобно тому, как в XVII и XVIII вв. борьба за прогресс означала борьбу против отживших институтов феодальных веков, в настоящее время усилия, направленные на создание условий, необходимых для экономического прогресса в развитых и отсталых капиталистических странах, постоянно вступают в конфликт с экономическим и политическим строем капитализма и империализма. Поэтому движение за экономический прогресс, охватывающее весь мир, неизбежно представляется правящим кругам в Соединенных Штатах (а также в некоторых других частях капиталистического мира) движением подрывного характера, угрожающим существующему общественному строю и преобладающей системе международного господства. Оно представляется им революционным движением, с которым для сохранения капиталистической системы следует бороться путем подкупов, которое нужно блокировать и, если это окажется возможным, подавить.

Нет нужды доказывать, что такой подход к вопросам экономического развития равносилен отказу от него. Что касается высокоразвитых капиталистических стран, то несовместимость неуклонного экономического развития с капиталистической системой довольно четко показана в некоторых из последних работ по вопросам экономического роста. Одно лишь выяснение условий, необходимых для увеличения выпуска продукции темпами, достижимыми при наличных человеческих и материальных ресурсах, — а такого рода работы проделаны в различных формах Домаром, Харродом, Колмом {1-II}и другими — показывает с полной ясностью, что такие темпы увеличения выпуска продукции при капитализме невозможны. Действительно, в условиях монополий и олигополий как потребление, так и частные капиталовложения довольно строго определяются требованиями максимального увеличения прибылей {1-III}. А природа и объем государственных расходов не менее жестко определяются социальной основой и функцией государства в капиталистическом обществе. Следовательно, при капиталистической системе нельзя ожидать ни максимального увеличения выпуска продукции, рационально распределяемой между капиталовложениями и потреблением, ни установления заранее продуманного уровня производства при уменьшении бремени работы. Более вероятно постоянно повторяющееся возникновение печальной дилеммы: вызванное войной скачкообразное расширение производства или вызванный депрессией рост безработицы.

Однако, демонстрируя и даже в значительной мере выявляя порочный и зловещий характер этого тупика, никто из упомянутых выше авторов не пришел к неизбежному выводу из своих собственных исследований — к выводу о том, что социалистическое экономическое планирование представляет собой единственное рациональное решение дайной проблемы. Конечно, могут сказать, что нет необходимости излагать истины, которые сами собой вытекают из логики строгой аргументации. Однако даже самоочевидные истины должны быть ясно и четко высказаны, чтобы они были признаны как таковые теми, кто в ином случае мог бы этого избежать. Для идеологической обстановки, в которой развивается в настоящее время дискуссия по вопросам экономического развития — дискуссия, в которой изобилуют трюизмы и тривиальности, — наиболее характерно то, что данная самоочевидная истина является строгим «табу» даже для наиболее проницательных авторов.

Еще хуже обстоит дело с обсуждением вопросов экономического развития слаборазвитых стран. Это обсуждение затрудняет лабиринт претенциозности, лицемерия, иллюзий и притворства. Для того чтобы проникнуть сквозь дымовую завесу, окутывающую главные проблемы, здесь требуется приложить значительные усилия. Решающее значение в данном случае имеет тот факт, что экономическое развитие слаборазвитых стран глубоко враждебно господствующим классам передовых капиталистических стран. Снабжая промышленно развитые страны многими важными видами сырья, обеспечивая их корпорациям огромные прибыли и важные сферы приложения капитала, мир слаборазвитых стран всегда представлял собой в высшей степени необходимый глубокий тыл высокоразвитого капиталистического Запада. Поэтому правящий класс Соединённых Штатов (и других капиталистических стран) крайне враждебно относится к индустриализации так называемых стран-источников сырья и к созданию в колониальных и полуколониальных районах такой экономической системы, при которой добыча сырья комбинируется с его переработкой. Это враждебное отношение не зависит от природы режима в той или иной слаборазвитой стране, которая старается уменьшить иностранное господство над экономикой этой страны и обеспечить какую-то степень независимого развития. Какой бы режим ни выступал против иностранного господства над страной — демократически избранные правительства, как в Венесуэле, Гватемале и Британской Гвиане; туземное народное движение, как в Кении, на Филиппинах и в Индокитае; националистическая администрация, как в Иране, Египте и Аргентине, — все равно все рычаги дипломатической интриги, экономического давления и политического нажима приводятся в действие с тем, чтобы ниспровергнуть непослушное национальное правительство и заменить его политиканами, которые готовы служить интересам капиталистических стран.

Сопротивление империалистических держав экономическому и общественному развитию в колониальных и зависимых странах становится еще более отчаянным, когда народные устремления к национальному и социальному освобождению выражаются в революционном движении, которое, имея международные связи и поддержку, угрожает ниспровергнуть всю экономическую и социальную систему капитализма и империализма. При таких обстоятельствах сопротивление превращается в контрреволюционный союз всех империалистических стран и их прислужников и принимает форму систематических крестовых походов против национальных и социальных революций.

Требования таких «крестовых походов» явились решающим фактором, определившим господствующее в настоящее время в западном мире отношение к развитию отсталых стран. В свое время прусские юнкеры утверждали, что сохранение крепостничества в их поместьях было необходимо для защиты христианства от натиска либеральных безбожников. Подобно этому, стремление правящих классов западных стран поддерживать экономическое, общественное и политическое status quo в слаборазвитых странах провозглашается ныне защитой демократии и свободы. В свое время заинтересованность прусских юнкеров в высоких пошлинах на зерно прикрывалась утверждением о том, что единственным стремлением этого класса было обеспечение бесперебойного снабжения Германии продовольствием в условиях войны. Подобно этому, беспокойство господствующих корпораций западных стран о сохранении своих инвестиций за границей и об обеспечении потока сырьевых материалов из отсталых стран рекламируется как патриотическая забота о поставках необходимых стратегических материалов для «свободного» мира.

Арсенал «объединенных действий» против самостоятельного развития отсталых стран включает полный набор политических и идеологических уловок. К их числу относятся в первую очередь широко рекламируемые заявления западных государственных деятелей. Эти заявления создают видимость благоприятного отношения к экономическому развитию отсталых стран. Действительно, в настоящее время много шумят о необходимости оказания помощи экономическому развитию отсталых районов. Но это развитие понимается ими как медленное постепенное повышение жизненного уровня местного населения. Западные страны ожидают, что такое «развитие» уменьшит давление народных масс в пользу индустриализации, ослабит движение за подлинный экономический и социальный прогресс.

Однако эти проекты «подкупа» народов слаборазвитых стран с целью удержать их от ниспровержения существующей системы и от вступления на путь быстрого экономического развития наталкиваются на множество непреодолимых противоречий. Логика экономического развития такова, что медленное и постепенное повышение жизненного уровня в слаборазвитых странах является исключительно трудным, если не полностью невозможным делом. Если даже с помощью иностранных капиталовложений и благотворительности Запада мог бы быть достигнут небольшой прирост национального продукта, этот прирост был бы целиком сведен на нет быстрым увеличением численности населения, коррупцией местных правительств, расточением ресурсов правящими классами слаборазвитых стран и выкачиванием прибылей из этих стран иностранными инвесторами.

Дело в том, что в тех странах, где, для того чтобы развитие производства пошло полным ходом и обогнало рост населения, требуются далеко идущие структурные изменения экономики, где технические условия требуют для развития экономики единовременных крупных капиталовложений и долгосрочного планирования, где связанные традициями образ мышления и характер работы препятствуют введению новых методов и средств производства, в этих странах только коренная реорганизация общества, только полная мобилизация всех его творческих возможностей может сдвинуть развитие экономики е мертвой точки. Как указывалось выше, самые понятия «развитие» и «рост» предполагают переход от старого, отживающего к новому. И этот переход может быть достигнут только упорной борьбой против сил консерватизма и реакции, через изменения общественной, политической и экономической структуры отсталого, застойного общества. Какой бы несовершенной ни была та или иная общественная система, она никогда не может исчезнуть сама по себе, поскольку правящие классы, какой бы паразитический характер они ни носили, никогда и никому не уступят свою власть, не будучи вынужденными к этому какой-либо подавляющей силой. Поэтому развитие и прогресс могут быть достигнуты лишь в том случае, если вся энергия, все способности народа, который был в политическом, социальном и экономическом отношении бесправным в условиях старой системы, будут брошены на борьбу против твердыни старого режима.

Но, проводя ныне крестовый поход против национальных и социальных революций, западные державы полагаются на мобилизацию совсем иных социальных слоев. Политика западных держав направлена на создание международного союза именно тех социальных групп и представителей тех экономических интересов, которые относятся и не могут не относиться с крайней враждебностью к подлинному экономическому и социальному прогрессу. Соображения же экономического развития при этом подчиняются целям укрепления этого союза. Западные державы предоставляют экономическую и военную помощь тем режимам в слаборазвитых странах, которые открыто враждебны экономическому развитию. Они поддерживают у власти те правительства, которые в ином случае были бы сметены народным движением за более рациональный, более прогрессивный экономический и общественный строй.

Недавнее предоставление политической независимости ряду слаборазвитых стран и продвижение политических деятелей этих стран на высокие посты могут рассматриваться как часть политики подкупа народов слаборазвитых стран, попыток создать видимость устранения старомодного империализма. Вряд ли есть необходимость подчеркивать, что такая независимость и автономия представляют собой лишь фикцию, поскольку данные страны остаются экономическими придатками развитых капиталистических стран и поскольку их правительства целиком зависят от милости своих иностранных хозяев.

Более того, достижение колониальными народами политической независимости в условиях империализма часто приводит к таким результатам, которых вовсе не ожидали эти народы. Завоевание ими политической независимости нередко лишь ускоряет процесс смены их западных хозяев. Более молодая, более предприимчивая, более находчивая империалистическая держава захватывает над ними контроль, ускользающий из рук старых, ослабевших империалистических стран. В тех колониальных странах, где в политическом отношении уже невозможно действовать через посредство старомодной и скомпрометировавшей себя колониальной администрации и где невозможно устанавливать контроль просто путем экономического проникновения, американский империализм поощряет (или терпит) политическую независимость этих стран, становясь впоследствии господствующей державой в новых «освобожденных» районах. Оба этих метода расширения американского влияний могут быть прослежены в Африке, в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке.

III. Экономисты в союзе с империализмом

В целях оправдания и рекламирования этой новейшей, более тонкой и менее откровенной политики империализма проводится широкая идеологическая кампания. Как заметил один проницательный экономист, интеллектуальным символом империалистического господства крупной державы стало ныне слово «развитие» вместо слова «цивилизация» [1-5]Общественные науки предоставляют, как обычно, необходимые «теоретические» аргументы, оправдывающие систематические усилия правящих классов развитых стран, имеющие целью воспрепятствовать или по меньшей мере задержать политическое и экономическое освобождение колониальных и зависимых пародов. Поощряемые щедрой поддержкой со стороны различных правительственных органов и частных фондов, экономисты, антропологи, социальные психологи и представители других общественных наук Запада уделяют все больше внимания проблемам развития слаборазвитых стран.

В области экономических исследований большое внимание уделяется попыткам доказать, что сами развитые капиталистические страны достигли своего нынешнего уровня развития путем стихийного медленного роста в рамках капиталистического строя без каких-либо крупных потрясений и революционных подъемов. При этом утверждается, что отсутствие сколько-нибудь значительных политических волнений, преемственность и стабильность социальных институтов представляют собой необходимые предпосылки для появления и процветания капиталистических предпринимателей, которым в свою очередь приписывается решающая роль в обеспечении экономического прогресса. В соответствии с этим большие усилия прилагаются к «переписыванию» истории развития капитализма с целью реабилитации «барона-грабителя» и прославления его как главного героя, как основной силы экономического и социального прогресса. Кроме того, буржуазные экономисты стремятся всячески преуменьшить и затушевать те страдания и лишения, которые были связаны с возникновением и развитием капиталистического предпринимательства.

Буржуазные экономисты, занимающиеся историческим анализом, всячески стремятся доказать, что экономическое развитие, полагавшееся на силы свободного рынка и на частную инициативу, достигалось в прошлом без чрезмерных жертв. Очевидно, мораль этих рассуждений сводится к тому, что данный метод еще представляет наиболее привлекательный путь экономического прогресса. Буржуазные историки, разумеется, не упоминают или почти не упоминают о той роли, которую сыграла в развитии западного капитализма эксплуатация нынешних слаборазвитых стран. Они, конечно, игнорируют тот факт, что колониальные и зависимые страны в настоящее время не имеют доступа к таким источникам первоначального накопления капитала, какими пользовались в свое время ныне развитые капиталистические страны, что экономическое развитие в период монополистического капитализма и империализма наталкивается на препятствия, которые имеют мало общего с трудностями, наблюдавшимися два-три столетия назад, что то, что возможно в одной исторической обстановке, становится невозможным в другой.

Буржуазные экономисты, занимающиеся теоретическим анализом, идут по другому пути. Делая упор на технические стороны экономического развития, они указывают на множество непреодолимых трудностей, препятствующих выработке сколько-нибудь четкой теории экономических и социальных изменений. Они перечисляют с очевидным удовольствием всевозможные явления, в большей или меньшей степени относящиеся к проблеме экономического развития, о которых «мы недостаточно знаем». Они подчеркивают отсутствие определенных критериев рационального распределения ресурсов в условиях быстрых экономических изменений. Они детально рассматривают препятствия индустриализации, вытекающие из характера рабочей силы в слаборазвитых странах, из недостатка навыков к управлению промышленностью у местного населения, из возможного неравновесия платежного баланса и т. д. В конечном счете они приходят к выводу о том, что все усилия слаборазвитых стран к быстрому экономическому развитию представляются лишь авантюрами, грубыми нарушениями всех принятых положений экономической науки.

Эти попытки открыто или завуалированно дискредитировать движение за быстрое развитие отсталых стран, попытки изобразить дело таким образом, что это движение якобы лишь свидетельствует о заслуживающем сожаления нетерпении и о неразумии темных масс, ведомых с помощью каких-то дьявольских методов зловещими, жадными до власти политиканами; все эти попытки подкрепляются неомальтузианцами. Неомальтузианцы утверждают, что отсталость слаборазвитых стран представляет собой неизбежный результат чрезмерно быстрого роста их населения. Они утверждают, что все усилия к экономическому развитию этих стран останутся утопичными до тех пор, пока не будет приостановлен рост населения. Однако если даже на момент предположить, что такое сокращение темпа прироста населения является необходимым для ускорения экономического развития, то все же само это сокращение может быть достигнуто лишь в результате всестороннего развития отсталых обществ. При неомальтузианском же подходе экономическое развитие оказывается задачей, неразрешимой в силу самой природы человека.

Подобное же воздействие на общественное мнение оказывается большинством антропологических и псевдофилософских писаний, относящихся к проблеме экономического развития слаборазвитых стран. В этих работах стало модным ставить под вопрос «желательность» экономического развития вообще. Авторы этих работ осмеивают отождествление экономического развития с прогрессом как «ненаучное». Тех людей на Западе, кто выступает за экономическое развитие слаборазвитых стран, они обвиняют в «этноцентризме», в обожествлении своей собственной культуры, в недостаточном уважении к обычаям и духовным ценностям отсталых народов. Это направление общественной науки в соответствии с общим релятивизмом и агностицизмом современной буржуазной мысли отрицает самую возможность рационального суждения о пользе, не говоря уже о настоятельной необходимости экономических и общественных изменений в колониальных и зависимых странах. Оно призывает проявлять крайнюю осмотрительность при нарушении порядков, установившихся в отсталых обществах. Хотя эта школа буржуазной мысли и не одобряет открыто империалистическую концепцию «бремени белого человека», она подходит очень близко к ней, подчеркивая «особый» характер культуры отсталых наций, указывая на несопоставимость систем духовных ценностей в отсталых и развитых странах, утверждая, что народы колониальных и зависимых стран на деле могут предпочитать экономическому развитию, национальному и социальному освобождению сохранение существующего положения. Не удивительно, что такая доктрина мало способствует пониманию достигших невиданного размаха народных движений, которые ныне революционизируют и обновляют большую часть человечества. Не удивительно, что такая доктрина полезна и выгодна не народам колониальных и зависимых стран, борющимся за свободу, а их хозяевам, стремящимся сохранить существующие колониальные порядки.

Характер тех политических и идеологических мотивов, которые лежат в основе нынешней дискуссии по вопросам экономического развития, объясняет, почему достигнутые в ней до сих пор результаты были крайне неудовлетворительными. Вызывающий вопрос Роберта Линда «Для чего знать?» касается не только того, насколько плодотворность тех или иных интеллектуальных усилий зависит от тех целей, которым они служат. Он по необходимости касается самого их содержания. Поскольку буржуазные авторы по вопросам экономического развития исходят прежде всего из требований контрреволюционного крестового похода, поскольку над ними довлеет страх возбудить недовольство господствующих групп, стремящихся любой ценой воспрепятствовать экономическому и социальному прогрессу в колониальных и зависимых странах, поскольку они всячески стремятся обойти самую суть проблемы. Они не касаются тех иррациональных черт монополистического капитализма и империализма, которые препятствуют экономическому развитию в передовых капиталистических странах, они игнорируют систему внутреннего и внешнего господства, которая препятствует экономическому развитию отсталых стран или уродует его. Равным образом они почти не уделяют внимания изучению уникального опыта быстрого развития, накопленного в Советском Союзе и других странах социалистического сектора мира, — будто бы этот опыт может заинтересовать только органы военной разведки. Однако нет сомнения в том, что всестороннее изучение процесса экономического развития, который происходил в Советском Союзе и других социалистических странах, может принести неисчислимые выгоды всем тем, кто прилагает усилия к экономическому развитию.

IV. Определение и измерение роста

Говоря до сих пор об экономическом развитии, я ограничивался довольно широкой трактовкой этого сложного понятия. Теперь настало время заняться несколько более детальным исследованием этого процесса, которое лучше всего начать с выработки определения самого понятия «экономическое развитие». При этом моя цель вовсе не состоит в том, чтобы дать здесь такую формулировку, которая исключила бы любые другие, и я не считаю, что другие определения не могли бы быть более подходящими для других целей. Я намереваюсь лишь привести используемые мною категории в такой порядок, чтобы можно было рассмотреть исследуемую проблему с применением метода, который кажется мне простым и полезным, метода, который я намереваюсь показать полнее в последующих главах.

Определим экономическое развитие (или экономический рост) как увеличение производства материальных благ на душу населения в течение определенного промежутка времени [1-6].

В данной работе нельзя игнорировать трудности, связанные со сравнением продукции, произведенной в различные промежутки времени. Эти трудности возникают всякий раз, когда сравниваемая продукция состоит более чем из одного предмета, причем изменение объема производства различных предметов, входящих в валовую продукцию, происходит неравномерно, и в данный промежуток времени в валовой продукции появляются такие предметы, которых не было в другой промежуток времени. Эта старая проблема индекса производства, причиняющая значительные неудобства даже при рассмотрении медленного постепенного развития, становится особенно неприятной, когда рассматривается более или менее быстрый экономический рост, характерной чертой которого является глубокое изменение не только объема производства, но также и структуры продукции. Сравнение объема производства в различные периоды может ввести в полное заблуждение в том случае, когда в промежутки между сравнимыми периодами происходили глубокие изменения экономической и социальной системы, крупные сдвиги в процессе урбанизации, увеличение или сокращение доли продукции, идущей на рынок, и т. д. Особые неприятности связаны с сектором услуг. Его расширение должно вести к увеличению валового национального продукта (при исчислении принятыми на Западе методами) предполагая, таким образом, «экономическое развитие». Однако в большинстве стран расширение сектора услуг рассматривалось бы в процессе экономического развития не как шаг вперед, а как шаг назад.

При этом невольно приходит на память знаменитый пример, приведенный Пигу, пример джентльмена, женившегося па собственной кухарке и таким образом сократившего национальный доход. Равным образом легко можно представить себе колоссальный рост национального дохода при введении обязательных платежей женам за оказываемые ими услуги.

Но мы, однако, предположим, что увеличение валовой продукции в течение определенного промежутка времени может быть как-то измерено. Зададим вопрос: каким способом может быть достигнуто такое увеличение? Оно может быть результатом действия одного из следующих факторов (или комбинации этих факторов):

1) Совокупное использование ресурсов может расширяться без изменений в организации или в технике производства, то есть ранее неиспользуемые ресурсы (рабочая сила, земля) могут быть вовлечены в процесс производства.

2) Производительность на единицу используемых ресурсов может быть повышена в результате организационных мероприятий, например, путем перевода рабочих из малопроизводительных отраслей или непроизводительных отраслей в более производительные, путем удлинения рабочего дня, путем улучшения питания и усиления стимулов для рабочих, путем рационализации производственных методов, более экономного использования топлива, сырьевых материалов и т. п.

3) «Техническое вооружение» общества может стать более мощным.

Например:

а) изношенное или устаревшее оборудование может быть заменено более эффективным;

б) новые (иногда технически более совершенные) производственные мощности могут быть добавлены к ранее существовавшему фонду оборудования.

Первые три способа расширения производства — 1, 2 и 3 «а» — не обязательно связаны с чистыми капиталовложениями. Хотя, по-видимому, невозможно точно определить, какой процент прироста производства приходится на долю каждого из указанных факторов, все же нет сомнения в том, что наиболее важными источниками экономического развития были экономичное применение расширяющихся технических знаний и чистые капиталовложения в дополнительные производственные мощности.

Разумеется, в действительности тот или иной объем чистых капиталовложений может оказаться необходимым при использовании любого средства расширения производства, например все ранее неиспользовавшиеся ресурсы могут остаться неиспользованными без некоторых затрат на оборудование, улучшение почвы и т. п. Для изменения организации производства может потребоваться внедрение конвейеров и подобных им систем. Технический прогресс, благодаря которому более совершенное новое оборудование дополняет или заменяет старое оборудование, часто возможен лишь при условии крупных чистых капиталовложений.

С другой стороны, вложения за счет амортизационного фонда — без каких-либо чистых капиталовложений — на более высоком техническом уровне могут сами по себе обеспечить значительное расширение производства. Поэтому там, где капиталоемкость производственного процесса уже велика, другими словами, там, где амортизационные отчисления составляют значительную часть издержек производства, постоянно имеется источник капитала для финансирования технических усовершенствований без какой-либо нужды прибегать к чистым капиталовложениям. Этот фактор хотя и усиливает неустойчивость экономики развитых капиталистических стран, увеличивая объем постоянно производимого экономического излишка, который должен быть использован путем инвестирования, но он вместе с тем дает развитым странам значительные преимущества перед слаборазвитыми странами, где ежегодные амортизационные отчисления неизбежно составляют весьма незначительную величину [1-8] {1-IV}.

В любом случае чистые капиталовложения могут производиться только тогда, когда валовая продукция общества превышает размеры текущего потребления и возмещения износа производственных мощностей, используемых в течение данного периода {1-V}. Объем и характер чистых капиталовложений, производимых в обществе в любое данное время, зависят, следовательно, во-первых, от размеров и, во-вторых, от способов использования производимого в этот промежуток времени экономического излишка.

И то и другое (как мы увидим ниже) определяется по существу: во-первых, степенью развития производственных ресурсов общества и, во-вторых, социальной структурой, в рамках которой развертывается производственный процесс. Понимание факторов, определяющих размеры и способы использования экономического излишка, представляет собой одну из важнейших проблем теории экономического развития. Эта проблема даже не затрагивается «чистой» экономической наукой. Экономическая теория общественного развития, наоборот, требует от нас рассмотрения этой проблемы.