Политическая экономия роста

I. Фактический и потенциальный экономический излишек

Понятие экономического излишка, несомненно, весьма сложно {2-I}. При выяснении этого понятия и использовании его для анализа процесса экономического развития аналитические усилия и рациональные суждения не могут быть заменены простыми определениями и тонкими расчётами. Однако было бы, разумеется, желательным порвать с освященной временем традицией академической экономической науки жертвовать существом проблемы ради изящества аналитического метода. Лучше заниматься важнейшей проблемой — пусть и с недостаточным совершенством, — чем проявлять виртуозность при рассмотрении незначительных вопросов.

С целью как можно больше облегчить изложение я буду вести его путем сравнения «статичных положений», то есть игнорировать переходные ступени от одних экономических условий к другим и рассматривать эти условия ex post <то есть то, что уже произошло. — прим. М. Я. Волкова>. Начиная наш анализ таким образом, мы можем установить три варианта понятия экономического излишка.

Фактический экономический излишек есть разница между фактической текущей продукцией общества и его фактическим текущим потреблением [2-1].

Фактический экономический излишек, таким образом, идентичен текущему сбережению или накоплению и находит свое воплощение в различного рода активах, добавляемых к национальному богатству в течение рассматриваемого периода, а именно в производственном оборудовании, в запасах сырья и готовой продукции, в активных сальдо при расчетах с иностранными государствами и в золотом запасе {2-II}. Вопрос о том, к какой категории относить приобретение потребительских товаров длительного пользования (жилые дома, автомобили и т. д.) — к сбережению или к потреблению, — может представляться просто вопросом классификации. Конечно, весьма спорно считать дома объектами капиталовложений {2-III}и в то же время рассматривать, скажем, рояли как предметы потребления. Если за критерий принимается срок пользования, то спрашивается, где должна проходить граница, отделяющая одну категорию товаров от другой. Для понимания экономического процесса необходимо проводить классификацию не на основе физических свойств рассматриваемых предметов, а в свете их экономических функций, то есть строить классификацию на основе того, поступают ли данные товары в потребление как «конечные товары» или служат в качестве средств производства, способствуя, таким образом, увеличению продукции в последующий период времени. Поэтому автомобиль, покупаемый для увеселительных поездок, представляет собой предмет потребления, тогда как такой же автомобиль, идущий на пополнение таксомоторного парка, является инвестиционным товаром [2-2].

Фактический экономический излишек производился во всех социально-экономических формациях. Он существовал почти на всех этапах известной нам истории человечества, хотя его размеры и структура в разные эпохи были весьма различными. Размеры фактического экономического излишка — сбережений или накопления капитала — могут быть легко определены, по крайней мере в общих чертах, и в настоящее время статистические органы в большинстве стран регулярно публикуют его оценки. Те трудности, которые встречаются при его измерении, носят технический характер и вызываются отсутствием или недостаточной точностью статистической информации.

Потенциальный экономический излишек представляет собой разницу между продукцией, которая может быть произведена в данных природных и технических условиях с помощью наличных средств производства, и тем, что может рассматриваться как необходимое потребление [2-3].

Действительное использование потенциального экономического излишка требует более или менее глубокой перестройки системы производства и распределения общественного продукта и предполагает далеко идущие изменения в структуре общества. Потенциальный экономический излишек выступает в четырёх формах. Первая форма — чрезмерное потребление общества (главным образом со стороны групп с наиболее высокими доходами, но в некоторых странах, например, в Соединённых Штатах, также и со стороны так называемых средних классов). Вторая форма — продукция, потерянная для общества вследствие существования непроизводительно занятых рабочих. Третья — продукция, потерянная из-за иррациональности организации существующего производственного аппарата, ведущей к расточительству. И, наконец, четвёртая форма — недопроизведённая продукция по причине безработицы, вызванной прежде всего анархией капиталистического производства и недостатком эффективного спроса.

Точное определение и измерение размеров потенциального экономического излишка в этих четырёх формах наталкивается на некоторые трудности. Эти трудности по существу сводятся к тому, что сама категория потенциального экономического излишка предполагает переход за пределы существующего социального строя и относится не только к легко наблюдаемым результатам данной социально-экономической организации, но также к менее легко различимым чертам более рационально организованного общества.

II. Рациональность и расточительство

Здесь требуется краткое отступление. Действительно, с точки зрения защитников феодализма, необходимым, производительным и рациональным было всё то, что соответствовало условиям феодального общества и способствовало его сохранению и упрочению. Лишним, непроизводительным и расточительным было всё то, что препятствовало или не было необходимо для сохранения и нормального функционирования господствовавшего социального строя. Поэтому Мальтус с такой настойчивостью защищал чрезмерное потребление земельной аристократии, указывая на то, что её расходы стимулировали занятость. С другой стороны, экономисты поднимающейся буржуазии без всяких угрызений совести обличали старый режим за расточительство его социально-экономической организации и вскрывали паразитический характер многих из его наиболее почитаемых институтов и учреждений [2-4].

Но как только критика докапиталистического общества потеряла свою актуальность и главной задачей буржуазных экономистов стало оправдание победоносного капиталистического строя, вопрос о производительности или необходимости того или иного вида деятельности в капиталистическом обществе был снят с повестки дня. Возводя законы рынка на положение единственного критерия рациональности и эффективности, буржуазные экономисты утверждают даже о «неприличии» проведения различий между необходимым и излишним потреблением, между производительным и непроизводительным трудом, между фактическим и потенциальным излишком. Излишнее потребление защищается на том основании, что оно якобы обеспечивает необходимые стимулы; непроизводительный труд восхваляется за то, что он якобы косвенно содействует производству; кризисы и безработица оправдываются как неизбежные издержки прогресса, и расточительство объявляется необходимой предпосылкой свободы.

Таким образом, с точки зрения социалистического общества — с точки зрения, находящейся за пределами капиталистического образа мышления, многое из того, что кажется необходимым, производительным, рациональным для буржуазной экономической общественной мысли, оказывается на деле излишним, непроизводительным и расточительным. В целом можно сказать, что только с той точки зрения, которая в идейном отношении находится вне господствующего социального строя, которая не обременена «ценностями», «практическим разумом» и «самоочевидными истинами» этого строя, только с этой точки зрения возможно критическое проникновение в противоречия данной общественной системы и определение скрытых потенциальных возможностей производства. Для правящего класса самокритика так же затруднительна, как и для отдельной личности.

Совершенно очевидно, что вопрос о составе потенциального экономического излишка, вопрос о природе излишнего потребления, расточительства и непроизводительного труда затрагивает самые основы буржуазной политической экономии, и в особенности тот её раздел, который получил название экономики благосостояния. Эта, пожалуй, наиболее апологетическая отрасль буржуазных экономических теорий поставила своей целью приведение в порядок наших знаний об условиях, определяющих экономическое благосостояние народа. Разумеется, первой и наиболее важной предпосылкой для того, чтобы эти усилия имели какое-то значение, является ясное понимание того, что подразумевается под экономическим благосостоянием, четкое определение тех критериев, пользуясь которыми можно отличить различные уровни экономического благосостояния. Экономисты, занимающиеся теорией благосостояния, решают этот вопрос (или, скорее, думают, что они решают его), используя критерии полезности или удовлетворения, получаемого отдельными личностями. Сама эта личность с ее привычками, вкусами и потребностями берётся за данное. Однако должно быть очевидно, что такой подход к личности целиком метафизичен и на деле игнорирует наиболее существенные стороны истории человечества.

Касаясь рассуждения Бентама, Маркс писал:

Действительно, в ходе исторического развития отдельная личность с её физическими и психологическими потребностями, с её ценностями и с её устремлениями менялась вместе с тем обществом, частью которого она является. Изменения в структуре общества меняли природу человека; изменения в природе человека меняли общество. Как же в таком случае мы можем использовать полезность или удовлетворение, получаемые человеком в данное время, в качестве критерия, по которому следует судить о соответствии экономических институтов и взаимоотношений требованиям благосостояния? Если мы сошлёмся на доступное наблюдению поведение отдельного человека, мы, очевидно, будем двигаться по кругу. Поведение человека определяется тем социальным строем, в котором он живёт, в котором он воспитан, в котором сложился и определился его характер, в котором сформировались его категории мышления, его надежды и опасения. На деле именно тот факт, что данная социальная обстановка способна создавать этот механизм формирования личности, обеспечивать материальные и физические основы для специфического типа человеческого существования, делает эту социальную обстановку социальным строем.

Буржуазные экономисты, однако, восхваляют капиталистический общественный строй, его так называемую эффективность, вклад, производимый им в дело человеческого благосостояния, пользуясь теми критериями, которые выработал сам этот строй [2-8].

Что можно было бы сказать, если бы влияние людоедства на благосостояние оценивали, исходя из правил поведения, установленных в обществе каннибалов? В лучшем случае можно было бы вынести лишь суждение о том, насколько поведение каннибалов соответствует их собственным каннибальским правилам. Подобное исследование может быть полезным для выработки средств, нужных для сохранения и лучшего функционирования общества каннибалов. Но какие выводы можно из него извлечь в отношении человеческого благосостояния? Предположим, например, что жизнь каннибалов полностью соответствует канонам этого общества и что главарь каннибалов получает точно такое количество скальпов в год, которое ему необходимо в свете его богатства, его положения и его связей; что все другие каннибалы потребляют точно такое количество чужеземцев, которое соответствует их предельной производительности, и что они делают это только через посредство свободных покупок на свободном рынке, — не наблюдаем ли мы в данном случае оптимальное состояние общества, можем ли мы в этом случае сказать, что благосостояние каннибалов вполне обеспечено? Разумеется, ничего подобного. Мы установили лишь, что практика каннибальского общества более или менее соответствует принципам, выработанным этим обществом. Мы ничего не узнали относительно обоснованности или рациональности самих этих принципов или относительно их связей с человеческим благосостоянием.

Таким образом, то, чем занимается «экономика благосостояния», близко к вынужденным раздумьям о степени, в какой существующая экономическая организация удовлетворяет правилам игры, выработанным ею же, о том, достаточно ли «эффективно» организован производственный аппарат капиталистического общества для производства продукции, размер и состав которой определяются структурой этого же производственного аппарата. Далее, она старательно изучает, в какой мере распределение ресурсов существующей социально-экономической организацией соответствует потребительскому спросу. Однако сам потребительский спрос в свою очередь определяется распределением богатства и доходов, вкусами и пристрастиями, обусловленными существующей социально-экономической организацией. Все это не имеет абсолютно никакого отношения к изучению условий, благоприятствующих человеческому благосостоянию, или к изучению того, в какой мере экономические и социальные институты и взаимоотношения капиталистического общества способствуют или препятствуют повышению благосостояния народа.

Но здесь типичный представитель теории экономики благосостояния остановится и задаст вопрос: какие другие критерии благосостояния сможем мы предложить, если доступное наблюдению поведение человека на рынке не может быть принято в качестве конечного показателя того, что составляет его благосостояние? [2-9].

Сам тот факт, что задаётся этот вопрос, показывает, как далеко буржуазная политэкономия ушла по пути иррациональности и обскурантизма со времени классической философии и классической политэкономии. В действительности ответ на поставленный вопрос проще, чем можно подумать, — одновременно и проще, и сложнее. Ответ состоит в том, что единственный критерий, пользуясь которым можно судить о природе социально-экономической организации, ее способности обеспечивать проявление и развитие человеческих возможностей, это — объективная истина. Именно объективная истина лежала в основе критики тогда существовавшего общества, предпринятой такими людьми, как Макиавелли и Гоббс. Именно объективная истина вдохновляла Смита и Рикардо, называвших феодальных лордов, придворных и клерикалов своего времени паразитами, поскольку они не только не способствовали развитию общества, а, наоборот, ограничивали все возможности его роста.

Конечно, нельзя сказать, что содержание объективной истины неизменно во времени и пространстве. Наоборот, сама объективная истина движется в постоянно бурлящем потоке истории, её контуры, её содержание не в меньшей мере подвержены воздействию динамики исторического процесса, чем природа и общество в целом. «Никто не может вступить дважды в одну и ту же реку». То, что является объективной истиной на одном этапе исторического развития, перестает быть истиной, становится реакционным на другом его этапе. Эта диалектика объективной истины не имеет ничего общего с релятивистским цинизмом прагматизма или с оппортунистическим индетерминизмом разнообразных философских школ élan vital {2-IV}. Она имеет прочную базу в виде расширяющихся и углубляющихся научных познаний как природы, так и общества в конкретном изучении и практическом использовании природных и общественных условий прогресса.

Исторически меняющееся отношение к прогрессу и объективной истине было характерно для буржуазной мысли с тех пор, как буржуазия начала постоянно раздираться между чувствами враждебности к феодализму и страха перед нарождающимся социализмом. Этим объясняется тот факт, что социалистическая критика господствующих социальных экономических институтов находила обычно относительно благоприятный приём у буржуазных экономистов, до тех пор пока её остриё было направлено на пережитки феодальных порядков. Расточительство богатств помещиками в отсталых странах считалось не менее допустимым объектом критики, чем их мотовство при феодальном режиме в более развитых странах. Но буржуазные экономисты всегда проявляли гораздо меньшую терпимость, когда дело доходило до критики капиталистических институтов в строгом смысле этого слова. И на нынешней, империалистической стадии развития капитализма люди, доказывающие, например, что социально-политическая структура отсталых стран является главным препятствием на пути их развития, считаются почти столь же подозрительными, как и те, которые утверждают, что империализм в развитых капиталистических странах задерживает развитие в самих этих странах и увековечивает застой в слаборазвитых районах.

Равным образом экономисты, связанные в общественном и идейном отношении с мелкобуржуазным классом (и слоем) капиталистического общества, проявляют некоторую проницательность в отношении иррациональности, расточительства и упадка культуры при монополистическом капитализме. Игнорируя тот факт, что именно либеральный капитализм свободной конкуренции неизбежно порождает монополии, они видят некоторые из экономических, общественных и личных «издержек» монополистического капитализма, различают некоторые из наиболее очевидных проявлений чрезмерного потребления, непроизводительной деятельности, иррациональности и жестокости «экономического роялизма». В то же самое время буржуазные авторы, которые либо сами освободились от идейных оков прошлого века, либо сформировались уже в «новую эру», временами оказываются весьма проницательными, когда они развенчивают порядки свободной конкуренции прошлого — святые добродетели конкурентной молодости капитализма.

Результатом этих трений внутри лагеря буржуазных экономистов явился некоторый анализ (и некоторая информация), который позволяет, по меньшей мере приблизительно, установить природу (и примерную величину) потенциального экономического излишка. Другую возможность осознания проблем, связанных с понятием потенциального экономического излишка, открывают постоянно присущие капиталистической системе и спорадически взрывающиеся противоречия интересов капиталистического класса в целом и его отдельных членов. Так, например, во время войны, когда победа становится главной задачей господствующего класса над отдельными частными интересами и субъективными полезностями, может возобладать то, что в этих условиях составляет объективную необходимость. Когда вводится обязательная воинская повинность, экономический контроль военного времени, когда производятся реквизиции и конфискации необходимых товаров, во всех этих случаях признается, что объективные нужды можно определить и что этим нуждам придается гораздо более важное значение, чем индивидуальному спросу, проявляющемуся в поведении рынка. Однако, как только период чрезвычайного положения заканчивается, дальнейшее признание существования и возможности точного определения объективных нужд угрожает стать источником опасной социальной критики. Тогда буржуазная мысль поспешно отступает от тех прогрессивных позиций, которых она временно достигла, и возвращается к своему привычному состоянию агностицизма и «практического разума».

Сущность того, что составляет чрезмерное потребление в обществе, могла бы быть легко установлена, если бы этому вопросу уделялась хотя бы часть того внимания, каким пользуются столь настоятельные и важные проблемы, как, например, проблема измеримости предельной полезности. То, что представляет собой «необходимое потребление», это отнюдь не тайна ни для слаборазвитых стран, ни для промышленно развитых стран. В тех странах, где жизненный уровень в целом низок и где набор потребительских товаров, доступных для широкой массы населения, не очень разнообразен, объем необходимого потребления может быть выражен в таких показателях, как калории и другие характеристики продуктов питания, количество одежды, топлива, размеры жилой площади и т. д. Даже там, где уровень потребления относительно высок и предполагает наличие широкого разнообразия потребительских товаров и услуг, вполне возможно определить объем и структуру реального дохода, необходимого для достижения того, что с общественной точки зрения может считаться «приличным существованием» [2-10].

Как указывалось выше, именно такие расчеты делались во всех странах в условиях чрезвычайного положения, например, в период войны, послевоенных трудностей и т. д. То, что агностики, апологеты status quo или экономисты, поклоняющиеся «суверенитету потребителей», считают непреодолимыми препятствиями или проявлениями достойного порицания произвола, целиком доступно для научного исследования и рационального суждения.

III. Производительный и непроизводительный труд

Наиболее трудно и в количественном отношении наиболее сложно дать точное определение непроизводительных работников. Как указывалось выше, само проведение различия между производительным и непроизводительным трудом наталкивается на упорное сопротивление со стороны буржуазных экономистов. Из опыта своей собственной молодости капитализм знает, что проведение такого различия является мощным оружием социальной критики, которое легко может быть обращено против самого капиталистического строя. Пытаясь окончательно покончить с этим вопросом, буржуазная экономическая наука пытается доказать, что оценка производительности, необходимости и полезности любого вида деятельности основывается на способности его обеспечить определенное вознаграждение на рынке. При этом, конечно, исчезают все различия между отдельными видами труда, все различия, кроме одного — размера вознаграждения, которое обеспечивает данный вид деятельности. Если из какой-либо деятельности извлекают определенное денежное вознаграждение, она рассматривается как полезная и производительная [2-11].

Из вышесказанного должно быть ясно, однако, что рыночную оценку нельзя считать рациональным критерием для суждения о том, отвечает ли та или иная социально-экономическая организация требованиям людей и является ли она эффективной. Принятие этого критерия, как было показано выше, означало бы движение мысли по замкнутому кругу — оценку данной социально-экономической структуры, исходя из такого критерия, который представляет собой одну из важных сторон той же самой социально-экономической структуры. Таким образом, вопрос о том, какой труд в капиталистическом обществе является производительным и какой — непроизводительным, нельзя решить исходя из повседневной практики капитализма. Здесь опять-таки необходимо конкретное решение с точки зрения требований и возможностей исторического процесса в свете объективной истины.

При таком подходе немаловажную часть товаров и услуг, поступающих на рынок и поэтому учитываемых статистикой национального дохода капиталистических стран, представляют продукты непроизводительного труда {2-V}. Разумеется, в рамках капиталистического строя этот труд считается всецело производительным и полезным — более того, он может быть даже необходимым для существования капитализма. И, конечно, люди, занятые этим трудом, — это в большинстве случаев «добросовестные труженики», которые много работают, добывая себе хлеб насущный, поэтому отнесение их к категории непроизводительных работников не означает их морального осуждения или поношения. Очень часто люди, преисполненные самыми благими намерениями, могут не достигнуть того, к чему они стремятся, и вынуждены делать нечто противоположное их желаниям, поскольку они живут и трудятся в рамках такой общественной системы, направление развития которой находится целиком вне их контроля.

Как легко можно понять, нельзя определить и количественно измерить эту непроизводительную долю общих экономических усилий страны путем применения какой-либо простой формулы. В самых общих чертах непроизводительный труд — это весь труд, затрачиваемый на производство товаров и услуг, спрос на которые присущ лишь капиталистической системе с ее специфическими условиями и взаимоотношениями и отсутствовал бы в рационально организованном обществе {2-VI}.

Так, множество непроизводительных работников занято в производстве вооружения, в изготовлении всевозможных предметов роскоши, выставляемых напоказ предметов расточительного потребления и знаков социального отличия. Другие непроизводительные работники — это государственные чиновники, военнослужащие, служители культа, юристы, специалисты по изобретению способов уклонения от уплаты налогов, эксперты компаний по вопросам отношений с клиентурой и т. п. К категории непроизводительных работников относятся также агенты по рекламе, брокеры, купцы, спекулянты и т. п.

Особенно хороший пример непроизводительного труда приводит Шумпетер — один из немногих современных экономистов, который не довольствовался уровнем «здравого смысла», а пытался подняться до некоторого понимания исторического процесса.

Весьма важно вспомнить, что непроизводительные работники в том смысле, как мы только что их определили, не участвуют непосредственно в процессе производства и содержатся за счёт части экономического излишка общества. Эта особенность, однако, присуща и другой группе работников, которая, по нашему определению, не попадает в категорию непроизводительного труда. Научные работники, врачи, деятели искусства, учителя и т. д. также живут за счёт экономического излишка, но они заняты таким трудом, спрос на который в рационально организованном обществе невиданно усилится и возрастёт во сто крат {2-VII}. При количественном определении совокупного излишка, производимого в данное время обществом, вполне уместно включать этих работников в категорию лиц, которые содержатся за счёт экономического излишка. Однако если речь идет об оценке величины излишка, который мог бы быть рационально использован, эти группы работников было бы желательным рассматривать отдельно. «Труд может быть необходим, не будучи производительным» [2-13].

Это разграничение становится особенно полезным, когда рассматриваются не только возможности экономического развития, но также и переход от капитализма к социализму. По мере продвижения социалистического общества к коммунизму {2-VIII}то, что выше было названо непроизводительным трудом, должно постепенно исчезать.

Некоторые категории непроизводительных работников исчезают сразу же при введении плановой экономики, другие же ещё сохранятся в течение значительного времени.

Вполне можно сказать, что степень ликвидации непроизводительного труда (как он был определён нами) и таких институтов, как армия, церковь и т. п., степень высвобождения человеческих и материальных ресурсов на цели благосостояния представляют собой важнейший показатель того, насколько социалистическое общество продвинулось по пути к коммунизму.

Та же группа работников, которая содержится за счет экономического излишка, но не охватывается нашим определением непроизводительного труда, по мере развития социалистического общества во много раз возрастает. Как предсказывал К. Маркс, та доля совокупного общественного продукта, которая

Доля же, представляющая

Таким образом, ресурсы, используемые для содержания лиц, живущих за счет экономического излишка общества, но не входящих в категорию непроизводительных работников (по нашему определению), не могут считаться частью потенциального фонда экономического развития.

Повторяем, несмотря на те трудности, которые встречаются при попытках точно определить объём непроизводительной работы в капиталистической экономике, в периоды чрезвычайного положения сущность этой задачи ясна так же, как и необходимость сокращения или даже полного устранения того потребления, которое нельзя считать необходимым. На практике это проводится следующим образом. Непроизводительные работники призываются в армию, а производительные бронируются. Биржи труда стремятся перевести людей с непроизводительных на производительные работы. Карточные бюро выпускают различные типы карточек для лиц разного рода занятий, причём производительные работники оказываются в привилегированном положении.

Не более сложна для понимания, хотя, пожалуй, ещё менее поддается количественному определению, третья форма потенциального экономического излишка в капиталистическом обществе. К этой форме относится расточительство и иррациональность производственной организации, которые находят множество проявлений и имеют своим результатом сокращение продукции намного ниже уровня, вполне достижимого при той же затрате человеческих и материальных ресурсов. Это расточительство и иррациональность проявляются, во-первых, в постоянно существующей (и каждый раз вновь воспроизводимой) недогрузке производственных мощностей, в результате которой непроизводительно затрачивается значительная часть текущих капиталовложений. Мы уже не говорим здесь о бездействующем оборудовании и о безработице в периоды кризиса. Об этом мы скажем ниже. Сейчас мы имеем в виду те производственные мощности, которые остаются неиспользуемыми даже в годы процветания, причем не только в устарелых и свёртывающихся, но и в развивающихся отраслях [2-15].

В 1925—1929 гг. Брукингский институт произвёл обследование недогрузки предприятий в США [2-16].

Уровень «производственной мощности» каждой отрасли промышленности определялся Институтом на основе объёма продукции, которую она могла бы выпускать при такой продолжительности рабочего дня и при таком количестве смен, которые характерны для данной отрасли, а также при должном уходе за оборудованием (то есть учитывалась необходимость приостановки работы для ремонта оборудования и т. п.). При подсчёте величины избыточной производственной мощности не учитывались закрытые в данное время предприятия. При такой осторожной оценке данные о производственных мощностях оказывались значительно более низкими, чем данные о «стандартной мощности», основанные на технических оценках и приводимые обычно в промышленной статистике.

Брукингский институт пришёл к выводу, что «в целом… в период с 1925 по 1929 г. имевшееся оборудование использовалось на 80—83 % мощности» [2-17].

Авторы этого исследования предупреждают,

Всё же, как указывают авторы исследования, «если новые производственные усилия были бы направлены на координацию различных отраслей», эта диспропорциональность могла бы быть заметно сокращена, а может быть, даже и полностью устранена. В исследовании нет оценки объёма продукции, которую можно было бы произвести в условиях такой координации. Но даже и без координации «объём продукции мог бы быть на 19 % больше, чем он был в действительности. Эта дополнительная продукция в денежном выражении могла бы составлять примерно 15 млрд долл.» (то есть почти 20 % национального дохода США 1929 г.). После войны подсчётов производственных мощностей в подобном масштабе произведено не было. Имеющиеся отрывочные данные позволяют сделать вывод, что даже в годы беспрецедентного подъёма, последовавшие за окончанием второй мировой войны, в американской промышленности имелась огромная недогрузка производственных мощностей. По довольно осторожным расчетам одного исследователя, в 1952 г., то есть в год бума, использовалось лишь 55 % мощностей [2-19] {2-IX}. В данном расчёте не учитывается тот факт, что различные системы контроля препятствуют производству огромного количества продовольствия; не учитывается также и то, что очень много продовольствия портится, уничтожается или скармливается скоту.

Все оценки производственных мощностей (и неиспользуемых мощностей) весьма условны. Это связано и с недостатком необходимых статистических данных и с различиями в определениях мощности, принятых за основу. Кроме того, разные исследователи по-разному понимают «нормальную» степень использования и при определении размеров недогрузки неодинаково учитывают факторы рынка, спроса и прибыли.

Всё же трудности, с которыми мы сталкиваемся при количественной оценке какого-либо явления, не должны заслонять само это явление. Во всяком случае, наша цель теперь состоит лишь в описании форм, в которых существует потенциальный экономический излишек, а не в определении его размеров в отдельных странах в определенные промежутки времени. Поэтому указанные трудности не имеют для нас никакого значения.

Мы можем без труда увидеть, что расточительство ресурсов также обусловлено существованием монополий и монополистической конкуренции. Потенциальный экономический излишек в этой форме никогда не изучался во всей его полноте, хотя о его отдельных элементах в экономической литературе имеются упоминания. Наибольшее значение в данном случае имеют, по-видимому, потери, связанные с недоиспользованием преимуществ крупного производства по причине нерациональной дифференциации продукции. Насколько я знаю, никто еще не пытался рассчитать общую экономию, которую можно было бы получить благодаря стандартизации множества товаров, различие между которыми имеют чисто номинальное значение, а также благодаря сосредоточению их производства на наиболее технически эффективных и экономичных предприятиях. Возьмем ли мы товары длительного пользования — автомобили, холодильники, электроприборы, — или такие товары, как мыло, зубная паста, ткани, обувь, или, наконец, продукты питания, мы можем не сомневаться в том, что стандартизация и массовый выпуск могли бы значительно снизить издержки производства этих товаров.

Конечно, в отдельных случаях даже в условиях господства монополий отдельные фирмы используют предприятия технически оптимального размера и не могут при нынешнем состоянии техники получить дополнительную экономию за счёт расширения масштабов производства. Однако подобные случаи относительно редки. Ограниченность как сбыта продукции отдельных фирм, так и доступного для них капитала ведёт к тому, что размеры предприятий оказываются ниже (и часто значительно ниже) рационального уровня {2-X}.

Существование и возникновение всё новых мелких, неэффективных, излишних фирм — не только в промышленности, но в особенности в сельском хозяйстве, в торговле и в сфере услуг — означает такое расточительство человеческих и материальных ресурсов, масштабы которого вряд ли можно полностью оценить [2-20].

Нагромождение производственных мощностей и недоиспользование ресурсов, вызванное неразумно малым размером предприятий, сочетается с расточительством на другом полюсе, в сфере деятельности монополистических гигантов, которым нет нужды утруждать себя заботами о максимальном снижении издержек производства и повышении эффективности, поскольку они защищены своими монополистическими позициями. В этой связи мы должны принять во внимание так называемые накладные расходы акционерных компаний, достигающие огромных сумм. Эти расходы включают неимоверно высокие отчисления, выделяемые компаниями на покрытие личных расходов членов высшей администрации, чрезмерные должностные оклады, выплачиваемые администраторам, которые не связаны с производством, но извлекают доходы в силу своих финансовых связей, личного влияния или черт характера, позволяющих им особенно хорошо осуществлять политику корпораций.

Не следует также игнорировать то неподдающееся учету, но, пожалуй, наиболее ценное достояние общества, которое систематически расхищается монополистическим бизнесом, а именно человеческий материал. Нельзя забывать обыкновенных людей, размалываемых жерновами обширных финансовых империй, подверженных влиянию деградации, коррупции, системы оболванивания; людей, формирование и развитие которых калечится и искажается продукцией, пропагандой и рекламой большого бизнеса [2-21].

Ещё менее осязаемы те выгоды для общества, которые могли бы дать научные исследования, если бы их организация и реализация не были под контролем бизнеса, всецело ориентирующегося на прибыль, и государственных учреждений, организующих научные исследования в военных целях [2-22].

Такой способ руководства и финансирования научно-исследовательских работ серьёзно воздействует на общее направление развития этих работ, на выбор тем исследования и на применяемые методы. Определяя характер использования научных достижений, он тормозит и уродует развитие науки, деморализуя и дезориентируя ученых, лишая их подлинных стимулов к творческой работе. Он сильно уменьшает блага, которые несёт обществу прогресс науки.

Идёт ли речь об атомной энергии или о предприятиях общественного пользования, о материалах-заменителях, или о технологических процессах в обрабатывающей промышленности, имеются многочисленные свидетельства того, что производительному использованию технических возможностей часто серьёзно препятствуют интересы тех лиц и организаций, на чьи средства проводятся исследовательские работы.

Это множество более или менее легко различимых форм, в которых в сложной паутине капиталистической экономики скрывается потенциальный экономический излишек, никогда не подвергалось систематическому изучению, не говоря уже о статистической оценке. Нельзя сказать, что экономисты в прошлом не пытались разоблачить расточительство и иррациональность, присущие капиталистическому строю. Они считали их, однако, отдельными изъянами и неполадками капиталистической системы, которые могли бы быть преодолены путем соответствующих реформ, или объявляли анахронизмами докапиталистических времен, которые могли бы исчезнуть в ходе капиталистического развития. Позднее, по мере того как становилось всё более очевидным, что расточительство и иррациональность отнюдь не являются случайными «пятнами» капитализма, а связаны с самой его сущностью, стало модным сводить к минимуму важность всей этой проблемы, считать ее «малозначащим вопросом», не вызывающим беспокойства в наш век изобилия [2-23].

Наконец, не менее важен и четвёртый пункт нашего списка форм, в которых выступает потенциальный экономический излишек. Это — продукция, потерянная для общества из-за недоиспользования человеческих и материальных ресурсов, вызванного отчасти недостаточной координацией производственных мощностей и главным образом ограниченностью платежеспособного спроса. Хотя отделить друг от друга эти две причины безработицы и точно определить значение каждой из них очень трудно или даже вовсе невозможно, для целей нашего анализа весьма полезно четко их различать.

Первая из них, которая обычно связывается экономистами с «фрикционной» безработицей, уже упоминалась выше. Она проявляется в форме увольнения рабочих, вызванного либо изменением структуры рыночного спроса, либо введением средств экономии труда одновременно с отказом от старого производственного оборудования.

Хотя для высвобождающейся рабочей силы и для заменённого оборудования можно найти полезное применение и, таким образом, они могут быть снова использованы в процессе производства, в условиях капиталистической экономики такое переключение производительных сил, если оно вообще имеет место, происходит даже при самых благоприятных обстоятельствах с большим запозданием и сопровождается крупными потерями. В условиях рационального планирования подобных потерь полностью избежать нельзя, но их можно намного уменьшить.

Безработица, связанная с недостатком эффективного спроса, является важнейшей (если не считать военных расходов) причиной постоянного крупного разрыва между фактическим и потенциальным излишком. Она затрагивает как рабочую силу, которая могла бы быть полностью занята, так и производственное оборудование, которое могло бы быть использовано на полную мощность. Она ведет к тому, что значительная часть человеческих и материальных ресурсов постоянно оказывается неиспользованной в процессе производства, хотя ее интенсивность в различные периоды времени неодинакова.

Воздействие этого хронического недоиспользования производственных возможностей нельзя точно определить, основываясь на различиях в объёме продукции, произведённой в годы процветания и в годы депрессий. При этом игнорируется, во-первых, то обстоятельство, что в большинстве случаев даже в периоды так называемой полной занятости имеет место значительное недоиспользование рабочей силы и производственных мощностей, и, во-вторых, то, что даже в период бума продукция находится ниже того уровня, который мог бы быть достигнут, если бы предпринимателям не нужно было принимать в расчёт возможность смены конъюнктуры и строить свои планы производства и капиталовложений соответственно с этим. Таким образом, расчёты, основанные лишь на сравнении объемов производства на разных фазах промышленного цикла, неизбежно преуменьшают размеры продукции, потерянной вследствие колебаний уровня занятости.

Но даже такие осторожные расчёты рисуют достаточно яркую картину, свидетельствующую об огромных размерах потенциального экономического излишка, связанного с массовой безработицей.

Например, Айседор Любин, бывший в 1938 г. Уполномоченным по статистике труда в Министерстве труда США, заявил на заседании Временной национальной экономической комиссии (1 декабря 1938 г.):

Если взять за основу цены 1929 г., то совокупные потери национального дохода за указанный период составят 133 млрд долл. Для сравнения укажем, что в 1929 г. национальный доход составил 81 млрд долл. [2-25]. Безработица сопровождалась недогрузкой предприятий, составлявшей на высшей точке подъёма (то есть в 1929 г.) около 20 %, а в 1938 г. свыше ⅓ [2-26].

Следует напомнить, что расчеты Любина основывались на предположении о постоянной численности самодеятельного населения и неизменной производительности труда в период с 1929 по 1938 г.

На деле самодеятельное население выросло за указанный период на 6 млн человек, а выработка на одного занятого несомненно при более благоприятных экономических условиях увеличивалась бы обычными темпами.

Учитывая эти обстоятельства и предположив, что темпы роста производительности труда в 30-х годах могли бы быть такими же, как в 20-х, «д-р Л. Биин из Министерства сельского хозяйства рассчитал, что потери национального дохода с 1929 г. составили 293 млрд долл.» [2-27].

Эти расчеты были произведены в 1938 г. во время работы Временной национальной экономической комиссии, и они рисовали картину недоиспользования производственных ресурсов накануне второй мировой войны. Мобилизация военного времени с ещё большей убедительностью, чем все статистические выкладки, продемонстрировала, каким огромным был в Америке неиспользованный производственный потенциал.

Как известно, в годы войны США не только смогли довести численность вооружённых сил более чем до 12 млн человек, произвести колоссальное количество вооружения, снабдить своих союзников большим количеством продовольствия и другими товарами, но одновременно повысить объём потребления гражданского населения. Другими словами, расходы на войну — самую крупную и самую дорогостоящую войну в истории — были покрыты Соединёнными Штатами за счёт мобилизации лишь части их потенциального экономического излишка.

Вряд ли нужно подчеркивать, что вопрос о потерях, связанных с безработицей, отнюдь не имеет только исторический интерес и что эти потери характерны не только для США. Их можно легко обнаружить и в настоящее время, и они были характерны для всей истории капитализма во всех странах. Хотя их масштабы были неодинаковыми в различных странах в разные периоды времени, они всегда снижали производство до уровня, значительно более низкого, чем тот, который мог бы быть достигнут в рационально организованном обществе. Следует учесть также, что результаты безработицы нельзя должным образом выразить в каких бы то ни было подсчётах потерянной продукции. Никто не может оценить тех благ, которые общество могло бы получить, если бы энергия, способность к труду, творческий гений миллионов безработных использовались в производительных целях.

IV. Излишек в плановой экономике

Если потенциальный экономический излишек является категорией, которая представляет значительный научный интерес для понимания иррациональности капиталистического строя и имеет важное практическое значение для капиталистического общества в условиях чрезвычайного положения, то планируемый экономический излишек — это категория, связанная лишь с сознательным экономическим планированием в условиях социализма. Излишек представляет собой разницу между «оптимальной» продукцией, которая может быть произведена в исторически данных естественных и технических условиях, в обстановке планового «оптимального» использования всех наличных производительных ресурсов, и определенным, установленным сознательно «оптимальным» объемом потребления. Значение и сущность понятия «оптимальный» в данном случае совершенно отлично от того, что под этим подразумевают буржуазные экономисты. Здесь оно не отражает соотношение производства и потребления, определяемое расчётами отдельных фирм на получение прибыли, распределением доходов, вкусами и социальным давлением капиталистического строя. В условиях социализма в этом понятии выражается трезвое суждение социалистического сообщества — сообщества, которое руководствуется разумом и наукой. Что же касается использования ресурсов, то понятие «оптимальный» предполагает коренную рационализацию производственного аппарата общества (закрытие неэффективных предприятий, максимальное использование преимуществ массового производства и т. п.), устранение излишней дифференциации продукции, ликвидацию непроизводительного труда (в том смысле, как он был определён выше), научную политику сохранения человеческих и материальных ресурсов и т. п.

Этот «оптимум» не предполагает достижения максимального уровня производства, возможного в данной стране в данный период времени. Он вполне может выражаться в менее высоком, чем максимальный, уровне производства при намеренном сокращении длительности рабочего дня, увеличении количества времени, предназначенного для образования, и при сознательном отказе от некоторых тяжелых производств (например, от добычи угля). Решающее значение имеет тот факт, что объём продукции здесь определяется не случайным сочетанием многочисленных некоординированных друг с другом решений отдельных капиталистов и акционерных компаний, а рациональным планом, выражающим мнение общества относительно того, каким должно быть соотношение между производством, потреблением, сбережениями и капиталовложениями в данный промежуток времени [2-28].

Далее, «оптимальное» распоряжение ресурсами в социалистической экономике никоим образом не требует ограничения потребления тем, что является действительно необходимым минимумом. Оно может и должно сочетаться с таким уровнем потребления, который немного превышает уровень, связанный с понятием жизненной необходимости. И опять-таки решающим является тот факт, что уровень потребления и, следовательно, объём фактически производимого излишка будут определяться не стремлением к максимальной прибыли, а разумным планом, отражающим взгляды общества на то, каким должно быть соотношение между текущим и будущим потреблением. Поэтому экономический излишек при социализме может быть меньше или больше, чем фактический экономический излишек при капитализме; он может быть даже равен нулю, если общество предпочтет воздерживаться от чистых капиталовложений. Всё это будет зависеть от того, какой стадии исторического развития достигнет общество, от степени использования производительных ресурсов, от структуры и темпов роста потребностей людей.

Вот что можно сказать о наших примитивных орудиях анализа. Теперь попробуем применить их на историческом материале.