Политическое завещание

Раздел I, где описано прискорбное положение, в коем находилась Церковь в начале царствования Короля, то, в каком она находится сейчас, и что надлежит делать, дабы привести её в такое состояние, в каком ей следует находиться

Когда я вспоминаю о том, что во времена моей молодости дворяне и другие светские люди владели по доверенности[343] не только большей частью монастырей и аббатств, но и мирскими приходами и епископствами, и когда думаю о том, что в ранние мои годы распущенность нравов была так распространена[344] в мужских и женских монастырях, что в те времена ничего, кроме грехов и дурных примеров, нельзя было найти в большинстве мест, где надлежало искать поучительные образцы, то, признаюсь, мне служит немалым утешением видеть совершенное искоренение этих безобразий[345] в Ваше царствование, так что ныне управление по доверенности и распутство в монастырях можно встретить гораздо реже, чем прежде законных владельцев и благочинно живущих монахов.

Дабы продолжить и укрепить это благолепие, Вашему Величеству нужно сделать только одно, по моему мнению, а именно: особенно тщательно подбирать в епископы достойных людей, ведущих образцовую жизнь; аббатства же и прочие простые бенефиции[346], находящиеся в Вашем распоряжении, передавать только людям подлинно добропорядочным, лишить лицезрения Вашей особы и Ваших милостей тех, кто, пребывая в священническом сане, ведёт слишком разгульный образ жизни, и примерно наказать таких, чьё поведение выходит за рамки приличий, ибо сан этот крепко привязывает человека к Богу.

Можно было бы предложить множество других способов для реформы духовенства, но если Ваше Величество пожелает выполнить эти четыре условия и проявит благосклонность к достойным людям из числа священников, то Вы исполните свой долг и добьётесь, чтобы в Вашем государстве служители Церкви либо сделались такими, какими они должны быть, либо по меньшей мере достигли такой степени благоразумия, что сами стали бы стремиться к этому.

Должен в связи с этим предупредить Ваше Величество о том, что надлежит остерегаться ошибок при оценке способностей епископов.

Иной по учёности своей может показаться достойным этого звания, а на самом деле для него совершенно непригоден, поскольку, помимо учёности, оно требует ещё и рвения, мужества, зоркости, благочестия, милосердия и трудолюбия.

Чтобы быть хорошим епископом, недостаточно самому по себе быть человеком порядочным, а надлежит ещё и на деле проявлять порядочность по отношению к другим.

Мне часто казалось, что отпрыскам знатных семейств тяжелее прочих людей исполнять свои обязанности по должности, да и жизнь их менее добропорядочна. Многие, кого посещало подобное опасение, считают, что богословы незнатного происхождения, ведущие приличный образ жизни, скорее подходят для такого рода занятий[347], нежели особы, стоящие выше по рождению. Однако здесь надобно рассмотреть ряд обстоятельств.

Идеальный епископ должен быть учёным, преисполненным благочестия и рвения, и происходить из хорошей семьи, ибо обычно настоящим авторитетом, который требуется на таком месте, пользуются только лица благородного происхождения. Однако поскольку нелегко найти человека, обладающего всеми этими качествами, то скажу смело, что помимо обязательного наличия нравственности, которая, безусловно, должна почитаться более всех остальных добродетелей, знатное происхождение и авторитет, обыкновенно его сопровождающий, должны получать преимущество перед самой большой учёностью, ибо нередко приходилось мне видеть, как люди высокоучёные становились никудышными епископами – то ли из-за неспособности управлять по причине низкого происхождения, то ли из-за усвоенной с рождения привычки чересчур экономить, которая граничит со скупостью, тогда как дворянство, наделённое высоким благородством, часто имеет особое стремление к чести и славе, а оное производит то же действие, что и рвение, исходящее от самой любви к Богу, и дворянство, как правило, живёт в блеске и щедролюбии, как и положено епископам, и лучше знает, как именно надлежит поступать и обходиться с людьми.

В особенности важно, чтобы епископ отличался смирением и милосердием, учёностью и набожностью, стойкостью, горячей преданностью Церкви и неукротимым стремлением к спасению душ своей паствы.

Фронтиспис книги кардинала Ришельё «Основные положения католической веры…» (Париж, 1642)

К. Меллан (1598 – 1688)

Левой рукой аллегорическое изображение Веры, стоящее перед алтарём, опирается на плиту, на которой начертано название книги, а также изображены облатка и якорь надежды.

Тот, кто добивается места епископа из честолюбия или корысти, ради денег, обычно упражняется в ходьбе на поклоны, дабы своей назойливостью получить то, на что по заслугам он рассчитывать не может. Таких тоже не следует выбирать, а лишь тех, кто от Бога имеет призвание к данному роду деятельности; это можно понять по образу жизни, ибо церковным обязанностям они научаются в семинариях;[348] и было бы весьма полезно, ежели бы Ваше Величество объявили, что станете назначать лишь тех, кто после учёбы посвятит значительное время этим обязанностям в семинариях, то есть в заведениях, предназначенных для обучения таковым. Ведь неразумно приниматься за самое трудное и важное дело на свете, прежде ему не научившись, ибо и самым простым и грубым ремеслом нельзя заниматься, не проведя до этого несколько лет в подмастерьях.

В конечном счёте лучше всего при таком отборе не иметь никакого общего правила, но выбирать то учёных мужей, то менее образованных, но более знатных, в иных случаях – молодых, в других – пожилых, лишь бы все эти различные люди оказались пригодны для руководящих должностей.

Эта мысль никогда не покидала меня, но, как ни старался я придерживаться описанного принципа, признаюсь, не раз обманывался, да и весьма трудно не ошибиться в таких весьма непростых оценках, ибо почти невозможно проникнуть в душу человека или добиться от него постоянства.

Со сменой положения люди часто тут же меняют и нравы или, говоря точнее, обнаруживают такие черты характера, которые они до тех пор скрывали, дабы достичь своих целей.

Некоторые, пока живут в нищете, пекутся только о том, чтобы изобразить присутствие у себя множества положительных качеств, коими не обладают; когда же обретают желаемое, то более не считают нужным прятать свои всегдашние пороки.

Однако же если при отборе соискателей принять предложенные мною меры предосторожности (пусть даже они не всегда сработают), то можно считать исполненным свой долг перед Господом, и я смело говорю, что Вашему Величеству нечего будет опасаться, ежели только, принудив лиц, отобранных с указанной осмотрительностью, пребывать в своих епархиях[349], учреждать в них семинарии для наставления местных священников, посещать свою паству, как им предписывают каноны, Вы дадите этим лицам возможность плодотворно исполнять свои обязанности.

Говорю так, государь, потому что сейчас они не в состоянии этого делать из-за непрерывных покушений на их ведомство со стороны чиновников Вашего Величества.

Главным образом желательно выполнить шесть условий, дабы вверенные их попечению души могли получать всю помощь, которую вправе от них ожидать.

Три условия зависят от Вашей собственной власти, одно – только от Рима, а два других – и от Рима, и от Вашей власти одновременно.

Три первых условия – это упорядочение практики апелляций на неправосудные решения[350] и привилегированных дел, а также упразднение регалии, которую парижская Сент-Шапель якобы имеет в отношении большей части епископств королевства, пока они остаются вакантными до принесения присяги на верность новыми епископами, назначенными Вашим Величеством.

Четвёртое условие – это упорядочение практики, при которой для наказания священника за совершённое им преступление требуется по каноническому праву несколько приговоров; сие нужно для того, чтобы впредь виновные не могли избежать заслуженного наказания из-за излишней затянутости судебных процедур, как это происходит сейчас.

И два остальных, которые зависят одновременно от высшей власти Церкви и Вашей – это льготы капитулов[351] и право представлять священников для назначения в приходы, коим обладают некоторые аббаты и некоторые миряне.

Необходимо рассмотреть все эти вопросы по отдельности один за другим.

Раздел II, в котором идёт речь об апелляциях на неправосудные решения и о способах приведения их в порядок

Я не стану рассказывать здесь о происхождении апелляций на неправосудные решения, ибо выяснение истины о нём не является совершенной необходимостью. Лишь бы нам удалось отыскать средство для борьбы с этим злом, а знать, когда оно возникло, не столь важно.

Мне прекрасно известно, что установить истинный источник этого обычая чрезвычайно затруднительно. Генеральный адвокат Сервен говаривал даже, что если бы он знал зачинателя столь славного установления, то приказал бы воздвигнуть ему памятник.

Однако есть много оснований полагать, что истоки этого обычая восходят к тем временам[352], когда священники впервые доверились королевской власти, подвергаясь гонениям со стороны антипап Климента VII, Бенедикта XIII и Иоанна ХХIII, укрывавшихся в Авиньоне[353]. Священники воззвали тогда к королю Карлу VI, находившемуся в то время на престоле, дабы освободиться от податей, налогов и чрезвычайных сборов, которые антипапы с них часто взимали[354]. Жалобы французского духовенства побудили короля издать указ[355], запрещавший исполнение рескриптов, мандатов и булл, которые могли быть в будущем изданы папами[356] в ущерб привилегиям и свободам, коими пользовалась галликанская Церковь.

Этот указ стал поводом для первых наступлений на церковную юрисдикцию со стороны королевских чиновников.

Однако же едва только указ вышел, как опасение священников по поводу того, что он скорее причинит им вред, нежели предоставит преимущества, на которые они рассчитывали, заставило короля на несколько лет отложить его исполнение. Но, поскольку притеснение владельцев бенефициев продолжалось, указ вступил в силу и действовал на протяжении ряда лет, по истечении которых был наконец отменён королём Карлом VII в начале его правления из-за различных злоупотреблений, случавшихся при исполнении оного.

Неудачный опыт исполнения подобного указа заставил духовенство какое-то время терпеливо сносить дурное обращение со стороны представителей папского двора.

Однако в конце концов усиление давления на них вынудило священников в 1438 году собраться в Бурже[357], дабы обсудить способы избавления от него.

Сие собрание, прославившееся участием в нём многих достойных прелатов, подвергло тщательному изучению различные проблемы, беспокоившие Церковь, и рассудило, что наилучшим средством их разрешения будет принятие декретов Базельского собора[358], которые, отдавая почти все вопросы на усмотрение общего и канонического права, лишили представителей папской курии всякой возможности предпринимать что-либо против духовенства.

Затем ассамблея объединила базельские постановления в Прагматическую санкцию, приняв решение о её исполнении, буде на то соизволение короля, к которому обратились с просьбой стать её покровителем.

Удовлетворяя прошение своего духовенства, король издал специальный указ, предписывающий королевским судьям[359] скрупулёзное соблюдение утверждённой им Прагматической санкции. Именно с того момента с новой силой возобновилось ущемление прав нашей Церкви королевскими чиновниками, впервые случившееся во время царствования Карла VI. И тогда же воспользовались моментом парламенты и стали брать на себя разбор большей части дел, относящихся исключительно к компетенции церковного суда.

Им не составило труда отстранить младших судей от рассмотрения дел, которые ранее поручались только им, взять эти дела под своё начало и под этим предлогом расширить свои полномочия, выйдя за справедливые пределы, ибо в данном случае им противостояли всего-навсего подчинённые.

При издании первого указа, призванного загладить нарушения Прагматической санкции, апелляции не упоминались[360]. Наказывали же при этом только тех, кто добивался рескриптов или мандатов от римской курии вопреки общему праву, причём на основании одной лишь поданной и доказанной жалобы, но без изучения дела по существу.

С тех пор время, которое всё меняет, вместе с силой, которая, подобно огню, всё пожирает, сделали так, что от указа, изданного в целях соблюдения общего права и ограждения свобод галликанской Церкви от нападок Рима, перешли к учреждению института апелляций на неправосудные решения, хаос в котором полностью свёл на нет обычную юрисдикцию как французских прелатов, так и Святого Престола.

Мне, конечно, прекрасно известно, что наиболее изворотливые приверженцы парламентов могут сказать в оправдание их действий, что собравшиеся в Бурже прелаты, упросившие короля воспрепятствовать через своих чиновников попыткам Святого Престола нарушить Прагматическую санкцию, тем самым молчаливо предоставили ему право противостоять нарушениям, которые они сами могут допустить, а это даёт чиновникам повод рассматривать приговоры, ежедневно выносимые в самом церковном трибунале.

Однако в связи с этим можно привести верную пословицу, гласящую, что в уговор входит лишь то, что в него заложили изначально, и несомненно и очевидно, что пастыри галликанской Церкви, собравшись в Бурже, не помышляли о том, что приписывают им эти господа, и даже не имели причины это делать.

Они прибегли к королю для защиты от посягательств со стороны Рима, потому что раз Святой Престол никакого суда над собою на земле не имеет, то одни лишь светские государи как покровители Церкви могут обуздать дерзость представителей римской курии, тогда как нарушения со стороны епископов могут пресечь более высокие иерархи, к коим можно и должно обращаться.

В конце концов, если кто-то даёт своему другу оружие для самозащиты, то никак нельзя обвинить его в том, что он даёт ему оное для самоубийства. Парламенты не могут утверждать, что покровительство, коего ассамблея прелатов в Бурже добивалась у короля, наделяет его чиновников правом посягать на церковную юрисдикцию.

Однако поскольку недуги имеют свойство с течением времени возрастать[361], то вынашиваемый парламентами замысел, скрывавшийся одно время под разнообразными личинами, стал более чётко вырисовываться в прошлом веке, при короле Франциске I, который первым употребил выражение[362] «апелляция на неправосудное решение». Этот термин впервые возник в прокурорской и адвокатской практике; прокуроры и адвокаты, которые следовали предписанию об обращении в парламент с апелляциями, назвали тем же словом и ходатайства, подававшиеся туда священнослужителями, согласно королевским указам и, в частности, ордонансу 1539 года[363].

Многие, зная о шатком основании сего обычая, на который теперь жалуется Церковь, подумают, может быть, и о том, что если по справедливости его следовало бы отменить, то целесообразно так и поступить; однако я считаю, что подобная перемена причинит больше урона, чем позволит избежать, и что на самом деле вредно только превратное употребление такого института.

Каково бы ни было происхождение обычая, который сейчас находит применение, нет сомнений в том, что когда возникло намерение открыто его утвердить, то было заявлено, что вводят его лишь для того, чтобы не допустить возможного вмешательства церковных судов в королевскую юрисдикцию.

Король Карл IX

С тех пор не только не довольствовались применением этого обычая в случаях нарушений королевских указов, охватывающих множество областей, помимо юрисдикции, но и распространили его на вопросы, связанные со священным каноном и с декреталиями Церкви и Святого Престола, а на пике злоупотребления им – и вообще на все предметы, в коих миряне подозревают ущемление гражданской администрации, которая, как они утверждают, относится исключительно к ведению государевых чиновников.

Можно было бы с полным основанием потребовать, чтобы средство сие применялось лишь в первоначальных пределах, которые простирались не далее нарушений королевской юрисдикции и были в должной мере регламентированы первой статьёй ордонанса 1539 года. Но чтобы лишить королевских чиновников всякой возможности использовать в качестве предлога для посягательства на церковную юрисдикцию якобы имеющиеся случаи ущемления гражданской администрации и отнять у них все причины для выдвижения претензии, будто бы из-за вмешательства Церкви в гражданские дела они не в состоянии обеспечивать соблюдение королевских указов, полагаю, Церковь может согласиться на использование института апелляций на неправосудные решения, когда судьи вынесут какой-то приговор явно вопреки указам. И это единственный случай, когда такие апелляции могут допускаться, согласно воле Карла IX и Генриха III, выраженной в ст. 59 Блуасского ордонанса[364]. Главное, чтобы под этим предлогом апелляции не были распространены на нарушения канонов и декреталий в силу того факта, что многие указы, в частности капитулярии Карла Великого[365], часто имеют то же содержание, что и церковные постановления.

Мне хорошо известно, что для намеченных мною целей будет нелегко настолько чётко сформулировать указы, чтобы от введённых правил никогда не случалось отступлений; но в действительности, если помехой не станет сопротивление со стороны чиновников короля, коим будет поручено исполнять его повеления, тогда указ, который государь соблаговолит издать, окончательно разрешит проблему.

Попытки парламентов заявить, что в тех случаях, когда церковные судьи выносят решения вопреки канонам и декреталиям, исполнителями и покровителями коих являются короли, именно парламенты должны исправлять недостатки их приговоров, – на самом деле претензия, настолько лишённая какого-либо подобия справедливости, что сие делает её абсолютно нетерпимой.

Если бы вся Церковь выносила решения вопреки канонам и декреталиям, то можно было бы сказать, что король, их покровитель, должен был бы отстаивать их каким-то чрезвычайным способом, имеющимся в его власти; но когда один судья выносит приговор, вступающий в противоречие с оными, то этот приговор может быть отменён, а действия его самого – исправлены вышестоящим начальством; и государевы чиновники не могут, не коснувшись кадила[366] и не совершив явного злоупотребления властью, посягать на то, что принадлежит только людям, особым образом посвятившим себя Богу. А когда они поступают так до того, как будет вынесен последний церковный приговор[367], то их поведение оказывается совершенно лишено не только справедливости, но даже и намёка на неё.

Намерение парламентов передать решение всех духовных и церковных вопросов в ведение королевских судов под предлогом осуществления светской власти также лишено всяких оснований. Между тем нет ни одного президиального суда[368] и ни одного королевского судьи, который бы не желал устанавливать сроки проведения процессий, час совершения соборной мессы и многих других церемоний, прикрываясь общественной пользой. Таким образом, второстепенные дела берут верх над главными, и, вместо того чтобы поставить служение Богу на принадлежащее ему первое место в качестве мерила для всех гражданских поступков, оно оказывается задействовано лишь в такой степени, в какой светские люди – государевы чиновники – соизволят сие допустить.

Прекрасно знаю, что отдельные случаи дурного отправления правосудия теми, кому принадлежит церковная юрисдикция, и чрезмерная затянутость процедуры, предписанной канонами, служат благовидным предлогом для посягательств со стороны королевских чиновников, но по праву они совершаться не могут, ибо один недостаток не извиняет другой, но заставляет исправлять оба, что я и собираюсь продемонстрировать ниже.

Я охотно умолчал бы о стремлении парламентов объявить неправосудным любое судебное решение, вынесенное вопреки их постановлениям, которым они тем самым стремятся придать такую же силу, какую имеют королевские указы, если бы не был вынужден показать, что этот обман совершенно неприемлем, поскольку, выдвигая подобное притязание, они равняют свою власть с властью их короля и повелителя.

Вред, причиняемый Церкви подобными посягательствами, сносить нельзя ни в коей мере, ибо из-за него прелаты оказываются абсолютно не в состоянии исполнять свои обязанности. Если какой-нибудь епископ пожелает наказать священнослужителя, тот мгновенно выходит из-под его юрисдикции посредством подачи апелляции на якобы неправосудное решение по его делу; а если во время своего пастырского визита епископ издаёт какие-либо постановления, то их вступлению в действие тотчас же чинятся препятствия, ибо хотя в делах, касающихся дисциплины, апелляции носят всего лишь передаточный характер, парламенты вопреки здравому смыслу приостанавливают с их помощью приведение приговоров в исполнение[369].

Одним словом, можно с полным основанием заявить, что Церковь закована в кандалы, и если глаза у её служителей открыты, то руки связаны так, что, видя скорби, они лишены возможностей их исцелять.

Одно меня утешает в такой тяжёлой ситуации: то, что не может сделать в этом отношении Церковь, Ваше Величество легко сумеет совершить, ибо только от Вашей воли зависит исправление подобных нарушений.

Для того чтобы оградиться от них, первым делом надобно приказать, чтобы в будущем апелляции на неправосудные решения более не принимались, за исключением случаев явного посягательства на королевскую юрисдикцию и очевидного нарушения постановлений, исходящих от светской власти королей, а не от духовной власти Церкви.

Для обеспечения скрупулёзного соблюдения этого указа после его выхода Вашему Величеству следует издать регламент, состоящий из шести глав. Тем самым Вы одновременно воспрепятствуете нарушениям как со стороны Церкви, так и со стороны парламентов.

Первая статья сего регламента должна предусматривать, чтобы в будущем все апелляции на неправосудные решения, коль скоро они направляются в Парижский парламент, скреплялись большой государственной печатью;[370] а если в другие парламенты, которые удалённость от Вашего двора вынуждает пользоваться малой печатью, то они должны скрепляться ею лишь после того, как три адвоката подтвердят своей подписью, что неправосудное решение имело место, а ежели выяснится, что это не так, то их подвергнут штрафу.

Вторая статья должна объявлять, что всякая подача апелляции в дисциплинарных вопросах будет носить исключительно передаточный, но не приостанавливающий характер[371].

В третьей статье следует указать, что неправосудное решение, по поводу коего подаётся жалоба, должно быть описано и в уведомлении о принятии апелляции на рассмотрение, направленном тому, кто издал решение[372], и в вердикте, который будет вынесен по её поводу. Это весьма необходимо, ибо в прошлом часто бывало так, что, хотя никакого нарушения нет, кроме процедурного, или же оно допущено, но лишь в одной статье приговора, содержащего несколько статей, парламент тем не менее приходит к выводу, что неправосудное решение имеет место, или объявляет этот приговор недействительным во всех статьях, хотя таковым его следует признать лишь в одном из его положений, причём, как правило, не имеющем значения.

Подобное средство применялось спустя 15 лет после принятия Прагматической санкции, дабы положить конец посягательствам на церковную юрисдикцию со стороны светских судей; было приказано, чтобы желающие получить из канцелярии охранительные грамоты для противостояния папским рескриптам и грамотам приводили неопровержимые доводы, доказывающие, что, по их мнению, Прагматическая санкция нарушена.

Четвёртая статья должна обязывать парламенты вносить дела о подаче апелляций на неправосудные решения в реестр дел, подлежащих слушанию, первыми среди прочих, рассматривать их и выносить по ним решения в приоритетном порядке, не требуя от сторон дополнительных письменных разъяснений по делу во избежание волокиты, к чему нередко стремятся те, кто, желая уклониться от наказания за свои преступления, лишь пытаются утомить судей в первой инстанции, против вердикта которых подают апелляцию; да и неразумно мешать обществу в отправлении церковного правосудия, превращая тех, на кого возложены основные обязанности в этом отношении, в обыкновенных просителей перед нижестоящим судом[373].

Пятой статьёй следует обязать парламенты всегда присуждать к уплате денежного штрафа и возмещению судебных издержек тех, кто подаёт необоснованную апелляцию, без права освобождения от этих выплат по какой бы то ни было причине и под каким бы то ни было предлогом, и отсылать этих лиц назад к тем же судьям, на чьё решение они необоснованно жалуются. Это совершенно необходимо, ибо иначе всякий преступник сможет беспрепятственно избегать обычной юрисдикции путём подачи апелляции на неправосудное решение без всякой на то причины.

Поскольку наилучшие указы и самые справедливые регламенты всегда попираются теми, кому надлежит наиболее свято их соблюдать, и произвол верховных судов[374] доходит до того, что они начинают нарушать или исправлять Ваши указы по собственному усмотрению, то, чтобы добиться действительного исполнения Вашей воли и повиновения Вашему Величеству в столь важном вопросе, разумно было бы, ежели к пяти первым статьям Вы прибавили бы ещё и шестую, которая также обладала бы достаточной силой, дабы принудить Ваших чиновников к исполнению своего долга в этом отношении, подобно тому как апелляции на неправосудные решения являются отличным средством, не позволяющим церковным судьям пренебрегать своим долгом при отправлении правосудия в пределах своих полномочий.

Сие средство не требует ничего, кроме позволения, о котором просит всё Ваше духовенство, подавать апелляции на Ваши решения[375] Вам же и обращаться в Ваш Совет, когда парламенты не соблюдают Ваших указов и распоряжений.

Это совершенно разумно, так как если допущенные Церковью нарушения обжалуются в Ваших судах, представляющих собою суд иного рода и нижнюю инстанцию по существу, то обращение в Ваш Совет по поводу нарушений со стороны Ваших парламентов будет означать апелляцию к органу того же рода и бесспорно вышестоящему.

И даже те, кто порицает привилегии Церкви, не найдут здесь поводов для возражений, ибо, вместо того чтобы сделать её независимой от светского правосудия, эта мера увеличит степень её подчинения.

Одним словом, предлагаемое средство будет весьма выгодно для Вашего Величества[376], ибо, удерживая власть Церкви в приемлемых рамках, оно ограничивает и полномочия парламентов до справедливых пределов, предписанных им разумом и Вашими законами.

Если помимо повеления, которое Ваше Величество отдаст своему Совету, чтобы он в этом вопросе пустил в ход свои полномочия и использовал Вашу власть для недопущения нарушений со стороны всех Ваших подданных, а особенно Ваших чиновников, отправляющих правосудие в государстве, Вы постараетесь назначить в Совет не таких людей, чьё самомнение и назойливость составляют их главные достоинства, при помощи которых они достигают своих целей, а таких, которые будут отобраны исключительно благодаря своим заслугам в результате поиска во всём королевстве, то Вы сможете с удовлетворением увидеть, как лица, преступающие границы своих обязанностей по неблагоразумию, будут принуждены вернуться к ним силой правосудия, и вскоре проявится со всей очевидностью, что действия, которые поначалу были вынужденными, станут наконец добровольными.

Раздел III, в котором предлагаются способы наведения порядка в привилегированных делах[377]

Люди, посвящающие себя Богу и связывающие жизнь с его Церковью, настолько свободны от светской юрисдикции государей, что не могут быть судимы никем, кроме своего церковного начальства[378].

В божественном праве и праве народов[379] ясно утверждается этот иммунитет: право народов говорит о том, что он признан всеми нациями, а в праве божественном существует согласие на этот счёт всех авторов, писавших о нём до появления в прошлом веке современной судебной практики.

Церковь обладала этим правом до тех пор, пока из-за нарушений при отправлении церковного правосудия чиновники светских государей не возымели намерение прибрать его к рукам.

Сама Церковь признавала, что переживает не лучшие времена и не имеет возможности своими силами справиться с многочисленными недостатками, укоренившимися в тех, кто был подчинён её юрисдикции, и, дабы снять все поводы для жалоб по поводу безнаказанности преступлений, совершаемых под сенью её власти, решила наделить светских судей полномочиями для рассмотрения некоторых дел, получивших название привилегированных, потому что светские судьи могли заниматься ими только в силу привилегии, особо предоставленной им для этой цели[380].

Ещё 300 лет назад различие между привилегированными делами и обычными преступлениями было Церкви незнакомо[381]. В понятие обычного преступления входят все деяния, рассмотрение которых возлагается на церковный суд согласно общему праву или мнению, которое всегда было распространено[382].

В связи с этим следует заметить, что есть дела, считающиеся привилегированными во всех государствах, а иные же причисляются к таковым только во Франции.

В первую категорию входят только два вида преступлений: умышленное убийство и явное вероотступничество, как то: побуждение духовенства к проявлению пренебрежения к церковному образу жизни и его оставлению, отказу от церковного одеяния и переходу на греховно-светский образ жизни; это может выражаться в поступлении на военную службу или в ином действии, полностью противоречащем духовному сану.

Вторая категория поначалу была весьма невелика. Когда утверждалась Прагматическая санкция, к этому виду преступлений относилось только два: поступление на военную службу и нарушение королевской охранной грамоты[383], но мало-помалу их число возрастало.

Всё, что противоречило Прагматической санкции, стало считаться привилегированным делом.

Впоследствии в эту же категорию зачислили и всякий отход от конкордатов.

Туда же вошло признание перед королевским судьёй письменных свидетельств о наличии долговых обязательств.

Похищения, разбой на большой дороге, лжесвидетельство, фалыпивомонетчество, оскорбление величества и прочие тяжкие преступления причислены парламентами к делам того же рода.

В общем, если последовать мнению парламентов, то все проступки священнослужителей, даже обычная брань, будут относиться к привилегированным делам, а обычных преступлений больше не останется[384].

Преступления, признанные привилегированными делами во всех государствах, являются таковыми потому, что вся Церковь пришла к согласию и единому мнению на сей счёт, а многие из привилегированных дел, которые считаются таковыми во французском королевстве, входят в эту категорию лишь из-за того, что королевские чиновники злоупотребляют своей властью.

Они тем смелее присвоили себе право заниматься всеми проступками духовенства, что, согласно порядку, прописанному в канонах, для осуждения священников за прегрешения требуется три согласованных приговора, и потому покарать даже за самые значительные из них очень трудно, а сделать это быстро просто невозможно.

Хотя такое утверждение не лишено оснований и является веской причиной для изменения процедур, принятых при отправлении церковного правосудия, однако всё-таки правоведы прежних времён всегда открыто порицали подобные посягательства на церковную юрисдикцию.

И ни к чему говорить, что эти преступления не только делают священнослужителей недостойными их звания, но и одновременно лишают их иммунитета, ибо из подобных рассуждений можно сделать множество выводов столь же ложных, сколь вредных как раз для тех, кто к ним приходит.

Единственный же вывод, который можно сделать, наблюдая волокиту и нарушения при отправлении церковного правосудия, – это то, что его необходимо привести в должный порядок, и если священники обязаны ему подчиняться, то и короли обязаны защищать иммунитеты, коими Господу было угодно наделить свою Церковь.

Во исполнение обеих обязанностей Церковь должна при помощи средств, предложенных нами ниже, сократить невыносимую затянутость судебной процедуры, требующей, согласно древним канонам, трёх приговоров, а затем столь строго подходить к наказанию за преступления, совершаемые теми, кто подчинён её власти, чтобы едва какое прегрешение будет усмотрено, как сразу же следовало бы примерное наказание.

Король же, издав декларацию с перечислением всех привилегированных дел, должен строго запретить своим чиновникам заниматься какими-либо иными делами, кроме тех случаев, когда обвиняемые будут направлены к ним церковными судьями; а если чиновники нарушат такой указ, то о наказании должно быть объявлено почти тогда же, когда о преступлении. В перечень привилегированных дел входят лишь те совершённые священниками преступления, которые признаются таковыми во всех государствах и во всех сословиях, а также ношение оружия, покушение на королевскую охранную грамоту, признание себя должником, явно выраженное вероотступничество (как оно было истолковано выше), разбой по большим дорогам, чеканка фальшивой монеты и всякое другое преступление, связанное с оскорблением величества.

Поскольку справедливость требует до наказания за проступок тщательно в нём разобраться и поскольку короли не могут сами вершить суд над всеми своими подданными, то Ваше Величество выполнит свои обязанности, если прикажет своему Частному совету[385] принимать жалобы на нарушения данного установления со стороны королевских чиновников, какого бы звания они ни были, и станет строго наказывать их за допущенные злоупотребления. В этом случае Церковь, довольная таким порядком, будет тщательнее подходить к отправлению правосудия в духе справедливости, ежели найдёт оную у своего государя.

Раздел IV, где показано, какое значение имеет регалия[386], на которую претендует в отношении французских епископств парижская церковь Сент-Шапелъ, и описаны средства, как её отменить к удовлетворению всех сторон

Хотя каноники парижской церкви Сент-Шапель утверждают, что регалия была дана им основателем храма, святым Людовиком, истина состоит в том, что впервые это произошло при Карле VII[387], предоставившем им всего-навсего на три года право пользоваться светским доходом[388] с тех вакантных епископств, к которым регалия была применима.

Когда срок этой привилегии истёк, король продлил его ещё на три года, а затем ещё на четыре – с условием, что одна половина собранных таким образом денег пойдёт на содержание певчих, участвовавших в службе, а другая – на ремонт, витражи, украшения, а также на питание мальчиков из церковного хора – в таких суммах, как на сей счёт распорядится парижская Счётная палата.

Когда Карл VII умер, его сын Людовик XI продлил ту же привилегию для церкви Сент-Шапель на весь срок своего царствования. Это показалось тогда столь необычным, что Счётная палата согласилась утвердить соответствующие грамоты только на девять лет.

После сошествия Людовика XI с престола его преемники Карл VIII, Людовик XII, Франциск I и Генрих П также продолжали оказывать церкви эту милость, и всякий раз на время своего правления.

Карл IX их превзошёл и навечно закрепил[389] за церковью Сент-Шапель те привилегии, которые его предшественники даровали ей лишь на время.

Намерения этих государей достойны похвалы, поскольку они с благой целью уступали принадлежавшее им право. Но то, как им воспользовались служители церкви Сент-Шапель, подлежит всяческому порицанию, ибо, вместо того чтобы довольствоваться полученным, они под этим предлогом пожелали подчинить регалии все французские епископства.

Парижский парламент, претендующий на то, чтобы единолично ведать регалиями, оказался до такой степени ослеплён собственными интересами, что не побоялся подчинить этой кабале даже те епископства, которые лишь в наше время были присоединены к короне[390], и в недвусмысленных выражениях приказал адвокатам более не сомневаться в том, что регалия охватывает всю территорию государства.

Это посягательство, носившее слишком открытый характер, чтобы иметь какие-либо последствия, дало повод церквам, исключённым из права регалии, не признавать парламент в качестве судебного органа, имеющего над ними власть, а королям – передавать все их ходатайства такого рода на рассмотрение своему Совету.

Распространение права регалии на все епископства в королевстве является совершенно необоснованным притязанием, и, для того чтобы понять его несправедливость, достаточно ознакомиться с грамотой[391], подлинник которой хранится в Счётной палате; она была напечатана по распоряжению президента Ле Местра. В ней перечислены те епископства, которые подчинены регалии, и те, которые от подчинения освобождены.

В прежнее время бытовало мнение, что действие регалии совсем не распространяется на земли, лежащие за Луарой.

Короли Людовик Толстый и Людовик Молодой вывели из-под её действия архиепископство Бордосское и подчинённые ему епископства[392]. Граф Реймон Тулузский одарил той же милостью[393] епископов Лангедока и Прованса, что было впоследствии подтверждено Филиппом Красивым, а святой Людовик уступил регалию на всю Бретань тамошним герцогам[394], заключив об этом договор с Пьером Моклером. Это доказывает, что он не дал такого права церкви Сент-Шапель, когда её основывал.

Многие другие епископства, такие как Лионское, Отёнское, Осеррское и прочие, свободны от подчинения, и сие настолько бесспорно, что на этот счёт не может возникнуть никаких сомнений.

Ордонансы, изданные в разное время, явственно дают понять, что короли никогда не утверждали, будто регалия распространяется на все епископства;[395] и истина эта столь очевидна, что Паскье, королевский адвокат в Счётной палате, вынужден был признать: всякий, кто придерживается этой теории, является скорее придворным льстецом, чем французским правоведом. Таковы его собственные слова[396].

Невежество или, точнее говоря, малодушие и корысть некоторых епископов в немалой степени способствовали введению тех налогов, от которых сейчас страдают прелаты в нашем королевстве, поскольку, для того чтобы освободиться от испытываемого ими гонения, они не побоялись принять от Сент-Шапель расписки в том, чего на самом деле ей не выплачивали.

Убеждённость в том, что, отстаивая своё право перед судьями, своими соперниками, они подверглись бы осуждению, привела их к мнению, будто они могут безнаказанно совершить подобный проступок, последствия коего были бы весьма опасны, если бы великодушие Вашего Величества не исправило зло, возникшее по причине проявленной ими слабости.

Общее право требует, чтобы распоряжение доходами от вакантного бенефиция было закреплено за её будущим владельцем. По-иному поступать с ними нельзя, не имея на то достоверного права собственности.

Однако не существует и такого права, которое бы достаточно чётко подкрепляло претензии королей располагать этими доходами по своему усмотрению, а потому для оправдания оных надобно обращаться к обычаю[397].

Это настолько очевидно, что все ордонансы, изданные по данному поводу, ссылаются лишь на давность владения бенефициями.

Верховным властям легко присваивать себе под различными предлогами то, что им не принадлежит; тем самым захват, являвшийся поначалу несправедливым, может быть какое-то время спустя признан законным в силу давности владения; поэтому можно, по-видимому, с полным основанием сомневаться в том, что обычай способен иметь силу достоверного права собственности в делах, касающихся верховной власти.

Но я намерен не оспаривать права Вашего Величества, а лишь призвать Вас таким образом их упорядочить, чтобы они не препятствовали спасению душ, и не стану доискиваться причин и оснований регалий, которые считаю вескими. Моя задача одна – прояснить, на что может рассчитывать церковь Сент-Шапель в силу привилегий, полученных ею от Ваших предшественников, и предложить способ устранения злоупотребления, имеющего место при пользовании этой милостью.

Часто случается так, что епископ, богато одарённый всеми качествами, которые предписаны в канонах и каких людское благочестие может для него желать, но неимущий от рождения, в течение двух-трёх лет оказывается неспособным выполнять свои обязанности, так как вынужден осуществлять в соответствии с конкордатами выплаты за ставленные грамоты, которые нередко забирают у него годовой доход, а кроме того, подчиняться новому положению о регалии, отнимающему у него не меньшую сумму. Так что если к этим двум статьям расходов прибавить ещё траты на покупку необходимой утвари и обстановки, соответствующей его сану, то в итоге получается зачастую, что проходит три года, прежде чем он может получить хоть что-то на пропитание. Из– за этого многие епископы не едут к себе в епархию, ссылаясь на нужду, или же оставляют хозяйство, которое им надлежит там вести, тем самым теряя репутацию, необходимую им, дабы наставлять паству как своими речами, так и многочисленными делами на ниве милосердия.

Также бывает иногда, что во избежание этих тягот некоторые из них берут на себя такие обязательства, которые вынуждают их прибегать для покрытия долгов к недостойным поступкам; те же, кто не впадает в эту крайность, живут в беспросветной нужде[398] и в конце концов вводят в убытки своих заимодавцев, будучи не в силах заплатить им по долгам.

Поправить эту беду столь же легко, сколь необходимо, ибо для этого нужно всего-навсего присоединить к Сент-Шапель одно аббатство[399] с доходом, равным тому, какой её каноники получают в результате действия регалии.

Могут сказать, что чётко прояснить дело будет весьма затруднительно, так как это сообщество станет наверняка чинить препятствия, чтобы не выпустить на свет божий факты, которые они хотят скрыть. Но если Вы прикажете им в течение двух месяцев подтвердить письменными документами, чем они владели до того, как Карл IX навечно уступил им право регалии, а в противном случае пригрозите им лишением этого права, то такой юридически грамотный шаг покажет точно, какие следует принять меры в целях справедливого возмещения за отмену милости, полученной церковью Сент-Шапель от Ваших предшественников.

Знаю, что капитул станет требовать, чтобы был принят в расчёт доход, получаемый от регалии в силу теперешнего ею владения, но поскольку известно, что, едва уверившись в предоставлении ей этого права на вечные времена, Сент-Шапель тут же распространила его на различные епископства, каковые сами по себе из оного исключены, то становится очевидно, что предложенный мною срок вполне достаточен для принятия правильных мер.

Поступив так, Ваше Величество без особых затрат принесёте несказанное благо Церкви, причём таким способом, благодаря коему души смогут легче получать пищу, которая им столь необходима и которой они вправе ожидать от окормляющих их пастырей.

А если Вы и дальше станете придерживаться принятого решения, которому неизменно следовали долгое время, – не налагать на епископства никаких поборов, что весьма необходимо, – то Вы не упустите ничего, что будет в Вашей власти, и сумеете не допустить, чтобы из-за нужды епископы оказывались не в состоянии выполнять свой долг.

Раздел V, где показана необходимость сократить излишне затянутые сроки рассмотрения дел в судах церковного правосудия, по причине чего всяческие преступления остаются в них безнаказанными, и говорится об отмене трёх согласованных приговоров, предписанных канонами для наказания лиц духовного звания

Всем понятно, что правила, заведённые в Церкви лишь для поддержания дисциплины и порядка, могут и должны часто изменяться с течением времени.

Установления, которые играли положительную роль в отличавшиеся чистотой первые века христианства, сейчас причинили бы немалый вред.

Время, которое всё приводит в упадок, подвергло нравы священников таким переменам, что они утратили прежнее воодушевлённое усердие. Несомненно, на протяжении многих лет, когда Церковь ещё сохраняла первозданную добродетель, прелаты выказывали немалое рвение, побуждавшее их проявлять при наказании за преступления суровость, сравнимую по масштабам с их сегодняшней трусостью и нерадивостью. И если в ту эпоху не приходилось опасаться волокиты при отправлении церковного правосудия, то сегодня она существует и приносит огромный вред, а потому здравый смысл не позволяет терпеть её и далее.

В силу этих соображений возникает настоятельная необходимость отменить предписанный канонами старый порядок, по которому для осуждения клириков требуется три согласованных приговора.

Длительное злоупотребление этим правилом, являющимся причиной безнаказанности и, как результат, расстроенного состояния дел Церкви, вынуждает её исправиться в этом отношении, дабы отнять у светских судей всякий предлог следовать мнению некоторых богословов, которые не стесняются заявлять, что лучше дать навести порядок постороннему судье, нежели видеть царящий беспорядок.

Невозможно отнять у архиепископов, примасов и Святого Престола право вершить суд, но так как часто бывает, что при этом выносится шесть или семь приговоров, прежде чем среди них окажутся три согласованных, то можно исправить это положение вещей, отдав приказ о том, чтобы приговор судей, делегированных Папой[400] по апелляции примаса или архиепископа, был окончательным и имел высшую силу. А для того чтобы последнее судебное решение было принято в кратчайшие сроки и рвение Церкви проявилось в надлежащем отправлении правосудия, было бы целесообразно, если бы король изволил присоединиться к своему духовенству, добивающемуся – во избежание обращения в Рим по каждому отдельному подсудному делу, – чтобы Святой Престол соблаговолил определить во все провинции королевства людей надлежащих качеств и порядочности, которые без новых рескриптов могли бы полновластно рассматривать все апелляции, попадающие в их ведомство.

Это предложение не должно быть встречено Римом с неприязнью, поскольку согласно конкордату папы должны назначать судей in partibus[401] для решения дел, которые могут возникнуть. Единственное различие будет заключаться в следующем: если сейчас в каждом отдельном процессе приходится обращаться в Рим с просьбой прислать названных судей, то при принятии вышеприведённого предложения судьи будут все вместе назначены для разбора дел на всех процессах в королевстве. Сие облегчит процедуру наказания священников за преступления и лишит парламенты всякого повода посягать, как они это делают, на церковную юрисдикцию, а священнослужителей – жаловаться на них.

Таким образом, открытые враги Церкви или те, кто выражают неодобрение по поводу её иммунитетов, впредь будут вынуждены прекратить свои нападки на неё, а лучшие же сыны Церкви, которые доселе не желали высказываться по этому вопросу, станут смелее, с высоко поднятой головой, отстаивать её права и защищать её авторитет от лиц, стремящихся необоснованно её притеснять.

Прекрасно понимаю, что у Святого Престола могут возникнуть опасения, как бы судьи, назначенные им так, как я это предлагаю, не стали бы со временем пользоваться постоянной неограниченной властью. Однако периодическая сменяемость судей – что я считаю целесообразным и необходимым – может снять эти опасения. А если по каждому делу будет продолжаться истребование из Рима уведомлений о принятии апелляций на рассмотрение, что вполне приемлемо, то права Святого Престола пребудут в целости без какого-либо ущемления.

Мне могут возразить, что на приезд из Рима специальной делегации судей для рассмотрения каждого совершённого преступления требуется не больше времени, чем на истребование оттуда указа о передаче дела делегированным в страну постоянным судьям, однако на самом деле разница велика, ибо несомненно, что главное нарушение, мешающее наказанию духовных особ за совершённые преступления, состоит в том, что обыкновенно подателю апелляции удаётся добиться в Риме передачи своего дела такому французскому судье, какого он сам себе изберёт; это делается по сговору с ростовщиками, которые за деньги оказывают своим приятелям какие угодно услуги.

Раздел VI, в котором описано, какой урон претерпевает Церковь от льгот, коими пользуются различные церковные учреждения во вред общему праву, и предложены средства его устранения

Льгота – это освобождение от обязательства подчиняться вышестоящему лицу или послабление такого обязательства. Существуют разные виды льгот: одни исходят из права, другие – из фактического положения дел.

К льготам по праву относятся те, которыми пользуются в силу уступки, сознательно сделанной вышестоящей законной инстанцией.

Льготами по факту пользуются, не имея на то специального документа[402], но исключительно благодаря обычаю, существующему с незапамятных времён.

Если первый вид льгот находит одобрение у казуистов как исходящий от законной власти, то и второй вид, хоть сам по себе и не обоснован, не всегда ими осуждается, поскольку те, кто с незапамятных времён пользуются некой привилегией, могли раньше на самом деле иметь соответствующие документы на неё, пусть сейчас и не в состоянии их представить.

Льготами в Церкви пользуются четыре основные категории лиц: архиепископы свободны от примасов, епископы – от архиепископов, монахи – от епископов, а каноники – от епископов и архиепископов.

Льготы эти различаются в зависимости от обстоятельств: некоторые относятся только к лицам, а другие – ещё и к местам их проживания, но в каждом случае по-разному.

Существует три вида местных льгот. Первой пользуются монастыри нищенствующих орденов, которые епископ не инспектирует, хотя, если ему случается там побывать, его принимают со всей торжественностью, и он может отдавать указания и исполнять все епископские обязанности, когда сочтёт необходимым.

Второй вид льгот имеют многие другие церковные учреждения, где епископов не принимают и где они не могут осуществлять ни одну из епископских обязанностей, пока не объявят, что это не направлено на ущемление прав и привилегий этих мест. Такому порядку подчиняются аббатства Мармутье, Вандом и многие другие.

Льготами третьего вида наделены некоторые территории, в пределах которых юрисдикция епископа совершенно не действует. Ему не подчиняются даже тамошние миряне, над коими лишь одни обладатели такой льготы имеют юрисдикцию и власть, называемую обыкновенно lex diocesana[403]. Аббатства Сен-Жермен-де-Пре, Корби, Сен-Флоран-ле-Вьей, Фекан и многие другие имеют эту привилегию на всей своей территории, где епископская юрисдикция во всей полноте принадлежит одним только монахам.

Они выдают освобождение от объявлений о предстоящем заключении брака[404], обнародуют увещательные послания[405], объявляют торжественные индульгенции, назначают сроки проведения служб во время постов, согласно полученным из Рима указаниям; акты о назначении владельцев бенефициев издаются от их имени; они даже претендуют на право выбирать таких епископов, каких им заблагорассудится, и отдавать распоряжения без позволения епархиального епископа; наконец, они выписывают грамоты, разрешающие принимать указания от такого епископа, какого они сами выберут.

Такова льгота, которой пользуется шартрский капитул: в силу её действия епископ не имеет права входить в церковь, если не даст письменного обещания сохранить все привилегии этой церкви, не может присутствовать ни при святом причастии, ни при помазании святым елеем.

Эти лица совершенно не подчиняются епископской юрисдикции, так что когда какой-нибудь каноник совершает проступок, то капитул назначает судей для процесса над ним, а если на их решение подаётся апелляция, то в Рим обращаются с просьбой прислать судей in partibus, поскольку эта церковь ad sanctam romanam Ecclesiam, nullo admisso medio, pertinet[406].

Они выпускают индульгенции, имеют более ста приходов в своём ведении, вершат епархиальный суд во всей полноте, а апелляции на все их приговоры направляются в Рим; они же отдают распоряжение насчёт проведения всех больших крёстных ходов. Такого рода льготы имеет монастырь Св. Мартина в Type[407].

В старину архиепископы подчинялись примасам, к которым Папа направлял паллий[408], дабы они имели власть и начальство над митрополитами.

С тех пор французские архиепископы, кроме Турского, Санского и Парижского, получили, согласно булле или предписанию, позволение не подчиняться примасам[409].

Некоторые епископы также добились от Папы освобождения от власти своих архиепископов[410].

Почти все монахи не подпадают под обычную юрисдикцию, и их право основано на собственной уступке оного епископами и папами. Самые древние из их льгот, как, например, те, что были предоставлены им 700-800 лет назад, исходят от епископов и архиепископов; но все льготы, полученные ими после того, были предоставлены им папами с целью либо воспрепятствовать тому, чтобы епископские приезды и дворы тревожили их уединение, либо защитить их от сурового обращения со стороны тех, кто их притеснял или, по их мнению, мог это сделать.

Последними из тех, кто освободился от подчинения вышестоящему начальству, являются каноники. При своём появлении они были столь тесно связаны со своими епископами и подчинены им, что ничего не могли делать без их позволения, а выйти из повиновения епископам считалось в те времена величайшим прегрешением.

Многие полагали, что все их льготы исходят от антипап либо очевидно введены тайком или же просто основаны на владении с незапамятных времён; однако не подлежит сомнению, что некоторые из них древнее и имеют больше оснований, нежели те, которые вошли в силу и стали действительными благодаря антипапам.

Самые легитимные из пап предоставили некоторые льготы[411] благодаря уступкам со стороны епископов или в результате заключённых с ними договоров, либо по их собственному побуждению – под предлогом оградить каноников от дурного обращения, которое они якобы претерпевают от епископов.

Дабы добраться до сути этого предмета и провести чёткое разграничение между льготами законными и незаконными, необходимо отдельно рассмотреть грамоты, которыми они были введены.

Некоторые льготы были даны папами до того, как началось несчастье под названием раскол[412], а другие – после его завершения.

Первые следует считать законными и действительными, но поскольку подобные буллы освобождают от подчинения общему праву, что всегда предосудительно, то их надлежит подвергать тщательному изучению, дабы не ошибиться насчёт их содержания, ибо известно, что многие буллы могут выдаваться за такие, которые дают льготы, тогда как на самом деле они являются лишь приобретёнными в прошлом охранительными грамотами или грамотами, предоставляющими некоторые особые привилегии, но не освобождающими от обычной юрисдикции, а также грамотами, дающими капитулам лишь полномочия на осуществление юрисдикции, подчинённой епископской, подобно той, что имеют в ряде церквей архидиаконы: отлучать от Церкви, запрещать совершение богослужений или обрядов, налагать публичную епитимью, – хотя при этом они всегда подчинены юрисдикции епископов.

Что касается булл второго рода, то они являются ничтожными, потому что те, кто их выдавал, не имели законной власти; в частности, по распоряжению Папы Мартина V, изданному на Констанцском соборе[413], признаются недействительными все буллы, изданные во время раскола[414], а потому настаивать на их применении в нарушение общего права можно лишь из злого умысла или по неведению.

Грамоты третьего рода были пожалованы либо для предоставления новых льгот, либо для подтверждения прежних. В первом случае подобные грамоты должны быть объявлены недействительными на том основании, что они прямо противоречат декрету, о котором упоминал Мартин V, либо потому, что были получены втихомолку, и по этому поводу Парижский и Тулузский парламенты вынесли решения против анжерского и кагорского капитулов[415]. Во втором случае грамоты, предоставленные лишь для подтверждения древнего права, которое никогда не бывает установлено удовлетворительным образом, должны, по мнению всех беспристрастных людей, быть объявлены лишёнными всякой силы.

Остаётся выяснить, являются ли правильными и действительными льготы, основанные на простых уступках со стороны епископов, на заключённых с ними договорах или вынесенных против них и их капитулов арбитражных решениях по этому поводу[416].

Если епископам не дозволяется ни при каких обстоятельствах отчуждать свои светские права без выгоды и явной пользы, то ещё менее они могут поступиться своей духовной властью, ибо нанесут при этом серьёзный урон Церкви, члены которой тем самым оказываются отделены от головы, а уставы, на коих она держится, подменены, что вызывает путаницу, пагубную и разорительную для неё.

В силу этого принципа недействительность уступок, полюбовных сделок или арбитражных решений совершенно очевидна. Никто не вправе передавать по договору или заключать сделку по поводу того, чем не распоряжается свободно, а если и находятся авторы, полагающие, что можно заключать контракты в духовой сфере, то и они всегда делают некоторые исключения, среди коих сохранение подчинения стоит на первом месте, и воистину, такие права настолько недействительны в том, что касается рассматриваемого предмета, что даже если они утверждены папами, то всё равно не приобрели бы достаточной силы, чтобы отнять у преемников епископов их право, окажись они лишёнными своего главенствующего положения одним из трёх упомянутых выше способов.

Разум подсказывает, что ни один из этих способов не может быть действительным в силу противоречия общему праву, и он же даёт понять также, что грамоты, просто подтверждающие указанные выше уступки, сделки или арбитражные решения, не дают никакого права тем, кто желает ими воспользоваться, ибо не могут иметь больше силы, нежели те основы, из которых они исходят.

Осталось рассмотреть один вопрос, а именно, является ли обладание льготами по обычаю и за давностью лет, как ими владеют капитулы вопреки власти своих епископов, достаточно веским основанием для того, чтобы заставлять Церковь терпеть то зло, какое несут с собой льготы.

Обычай – это правило весьма обманчивого свойства[417]. Дурные обычаи, пусть и весьма древние, повсеместно осуждаются, а все, которые противоречат общему праву и нарушают порядок, установленный церковными уставами, должны подлежать осуждению и не могут служить справедливым основанием для владения за давностью лет, причём в каноническом праве гораздо меньше, чем в гражданском, ибо церковные уставы ведут своё начало от более достоверных принципов. А посему это затруднение надлежит разрешать, говоря, что обычай должен служить правооснованием, если владение может осуществляться по общему праву, но никогда в отношении того, владение чем это право нарушает, в каковом случае обычай совершенно не имеет силы, если не сопровождается документом настолько достоверным, что он не может быть подвергнут никаким сомнениям. Из этого следует, что поскольку общее право подчиняет всех каноников их епископам, то не существует обычая, способного освободить их от этого подчинения.

Невозможно представить себе, источником и причиной каких бедствий являются льготы.

Они опрокидывают порядок, установленный Церковью по законам разума, который требует, чтобы нижестоящие подчинялись вышестоящим. Они разрушают согласие, которое должно существовать между головой и членами, они попустительствуют всевозможным нарушениям и оставляют безнаказанными многие преступления, совершённые как привилегированными лицами, так и многочисленными своевольниками, прячущимися за их спинами.

Искоренить это зло можно двумя способами: либо совершенно отменив все льготы, либо удовольствовавшись приведением их в порядок.

Мне хорошо известно, что первый способ как более радикальный применить сложнее, но, поскольку сие не является невозможным, я всё-таки рекомендую его Вашему Величеству, зная, что Вы всегда находили удовольствие в осуществлении того, за что Ваши предшественники браться не решались.

Не считаю, впрочем, уместным использовать его применительно ко льготам, коими пользуются монахи и монастыри.

Поскольку монашеские общины разбросаны по различным епархиям, а единообразие духа, каковой должен ими руководить, требует, чтобы монахи находились под началом одного своего настоятеля, а не нескольких епископов с различным образом мыслей, я смело заявляю, что необходимо оставить им законные привилегии, коими они владеют, но было бы справедливо выяснить обоснованность оных, изучив грамоты, которым монахи порой придают более широкое толкование, нежели дозволяет разум.

Но я настаиваю, что можно отменить все прочие льготы с такой выгодой для Церкви, что одной этой побудительной причины общего характера будет достаточно, дабы отринуть в этом случае частные интересы.

Чтобы взяться за осуществление какого-либо дела, довольно знать, что оно справедливо, а уж если оно ещё и необходимо, то заняться им следует в обязательном порядке.

Поскольку до сих пор Церковь обходилась без предлагаемой мною реформы, то я не думаю, что данная реформа так уж неизбежна, но утверждаю тем не менее, что она была бы чрезвычайно полезна, так как отняла бы у епископов все доводы для оправдания упущений при отправлении своих обязанностей.

Чтобы воспользоваться первым из предлагаемых мною способов, нужно лишь, чтобы Его Святейшество отменил льготы и привилегии, о которых идёт речь, а епископам были возвращены полномочия на осуществление юрисдикции над своими капитулами и всеми прочими, кто имеет льготы, за исключением вышеупомянутых.

Булла такого содержания, сопровождаемая декларацией Вашего Величества, утверждённой парламентами и Большим советом, разорвала бы цепи, сковывающие руки прелатам Вашего королевства, и возложила бы на них ответственность за непорядки, творящиеся в их епархиях, за которые сегодня они почти что не в состоянии отвечать.

Добиться такой буллы, на мой взгляд, было бы просто, поскольку она соответствовала бы предложениям Тридентского собора[418], который определённо провозгласил, что капитулы и каноники не могут в силу какой бы то ни было льготы, обычая, владения, приговора, присяги или конкордата противиться инспекциям, замечаниям и наказаниям со стороны их епископов или иных лиц, назначенных представителями оных[419]. И даже если это предложение не понравится в Риме, где новшества, пусть и полезные, довольно часто встречают неодобрение, а многие добрые дела – всяческое сопротивление, всё равно Ваше Величество можете обеспечить в этой области соблюдение постановлений Собора, – тогда и никакие другие шаги будут не нужны.

Прекрасно знаю, что это средство не найдёт одобрения у парламентов[420], которые обычай и практику нередко ставят выше всех приводимых доводов. Однако заранее предвидя и хорошо учтя все преграды, которые могут встретиться на пути, я смело говорю, что было бы гораздо лучше преодолеть их, нежели остановиться из-за какого бы то ни было сопротивления, и Ваше Величество можете взяться за осуществление данного преобразования с тем большим основанием, что, вернув эти вопросы в лоно общего права, Вы приведёте их в первоначальный вид, и к тому же государям приличествует проявлять отвагу в некоторых случаях, когда речь идёт не только о правом деле, но и о таком, важность коего не может быть поставлена под сомнение[421].

Хотя полезность предложенных мною двух способов, которые в сущности сводятся лишь к одному, должна способствовать их одобрению, тем не менее имеющееся у меня опасение по поводу того, что трудность применения сделает их непригодными, заставляет меня перейти ко второму способу, предполагающему назначить комиссаров, епископов, каноников и монахов, которые совместно с депутатами Совета и парламентами потребовали бы изучения всех льгот и привилегий Церквей, с тем чтобы те из них, что будут представлены Вашему Величеству как справедливые и действительные, были бы упорядочены, а те, у коих не окажется законных оснований, – урезаны и отменены[422].

Осуществить это предложение тем легче, что Орлеанские ордонансы[423], изданные при Франциске II, содержат особую статью насчёт упорядочения льгот[424].

Если впоследствии Папе будет благоугодно в каждой митрополии предоставить делегированным судьям, о которых мы упоминали выше, право властью Святого Престола упорядочить то, за что епископы сами взяться не смогут из-за льгот, сохранивших силу и действие, а Ваше Величество поручит своему Совету рассматривать споры, могущие иметь место относительно данного предмета, то Вы окончательно уничтожите все неприятности, происходящие из-за таких привилегий.

Раздел VII, где описаны затруднения, проистекающие оттого, что епископы не обладают всей полнотой прав при назначении на бенефиции, находящиеся под их властью и имеющие на своём попечении верующих, за которых епископы несут ответственность, и где также говорится о принадлежащем некоторым духовным и светским лицам праве выдвигать приходских священников

Остаётся поговорить о проблеме, возникшей по причине того, что епископы не распоряжаются в своих епархиях большей частью приходов, на которые патроны из числа священников или мирян[425] имеют право выдвигать своих ставленников.

Священнослужители начали пользоваться правом раздавать бенефиции на Оранском соборе[426], где было определено, что епископы, строящие церкви в чужой епархии, будут иметь право назначать туда священников по своему желанию при условии, что оные будут сочтены к тому способными тамошним епархиальным епископом.

То же право было предоставлено Юстинианом мирянам, желавшим основывать часовни, и оно было ими впоследствии получено даже в отношении монастырей, которые они основывали[427].

На 9-м Толедском соборе[428] принадлежащее мирянам право раздавать бенефиции было распространено и на приходские церкви, основателям коих позволили назначать приходских священников, дабы нерадение епископов в отношении строительства новых церквей не помешало их появлению[429].

Поначалу право утрачивалось со смертью основателей, затем Юстиниан, Григорий и Пелагий распространили его на их детей, а при Карле Великом оно наконец стало передаваться всем возможным наследникам, и такое положение вещей сохранилось до наших дней.

Это право, превозносимое многими Отцами Церкви, поскольку оно было подтверждено различными Соборами и в первую очередь Тридентским, должно считаться священным и нерушимым в силу своей древности, весомости, основанной на канонах святых отцов и решениях Соборов, и блага, приносимого им Церкви, в интересах коей многие основывают религиозные учреждения, чтобы таким путём получить право назначать тех, кто будет пользоваться этими бенефициями.

Папа Римский Григорий Великий.

Скульптор Н. Кордьер (1567 – ок. 1612). 1602.

Церковь Святого Григория, Рим (Италия)

Фронтиспис диссертации по богословию, которую 27 мая 1639 г. защитил в Сорбонне Ж. Шайу, один из покровителей больницы для неизлечимых больных в Париже. Страница с посвящением кардиналу Ришельё и основными положениями диссертации. Г. Юре, 1639

Гравюра изображает сцену, происходящую на паперти Сорбоннской церкви. Перед кардиналом Ришельё склонился Робер де Сорбон, основавший университет, три женские фигуры позади него напоминают, что эта идея была подсказана ему королём Людовиком IX Святым, а три женские фигуры справа указывают, что предпринятое кардиналом восстановление церкви проходит под покровительством Людовика XIII. Богословы, заседающие на заднем плане, обсуждают диссертацию соискателя.

Но когда я вспоминаю о том, что нужда не признаёт закона[430] и что подобная привилегия, приносившая пользу во времена ревностных основателей новых церковных учреждений, в настоящее время причиняет столько вреда из-за испорченности наследников, получивших их имущество, но лишённых их рвения, их добродетели и даже подчас их веры, что нельзя терпеть далее её существование, не подвергнув множество душ опасности погибнуть, то смею заявить прямо, что невозможно уклониться от исправления столь значительного изъяна, не ответив за это перед Богом.

Многие подумают, что наилучшим средством от этого недуга является полное устранение причины оного, но когда я представлю, что завещанное на возмездных началах, то есть путём передачи прав на собственное имущество, с полным правом находится во владении лишь при выполнении условий, на которых оно было отдано, и что святые отцы – участники Тридентского собора, знавшие о злоупотреблениях этим правом, не решились однако его изменить, то и я останавливаюсь и думаю, что обычный человек не может выдвигать подобное предложение, не совершив безрассудства, а потому следует скорее прибегнуть к средству более мягкому, первоначально предлагавшемуся на Тридентском соборе[431], хотя он и не говорил о том в иных местах.

Средство оное состоит в том, чтобы синод[432] избрал экзаменаторов, которые бы тщательно проверили всех соискателей бенефициев, к коим приписаны души, с тем чтобы после испытания их способностей и порядочности предложить из оных двух-трёх самых достойных патронам приходских церквей, где появляются вакантные места, дабы те выбрали и представили епископу того, кто им больше всех понравится.

Отлично понимаю, что сия мера некоторым образом ограничивает свободу, коей патроны пользуются сегодня во Франции, но поскольку, хотя и в урезанном виде, свободу она им всё же оставляет, отнимая лишь возможность назначать в приходы людей неспособных, то предложение это должно быть принято, и даже с радостью, ибо, по моему мнению, исправляя зло, возникающее вследствие представления на места приходских священников, оно исправит, если постановление Собора будет соблюдено, и тот вред, который причиняет сговорчивость, проявляемая архиепископами, когда они зачастую определяют в священники тех, кому отказали их викарии, ибо Собор велит, чтобы предложенные им экзаменаторы, оценивая способности лиц, подлежащих назначению в приходские церкви, обязательно давали отчёт в своих действиях перед провинциальными Соборами; таким образом, он не позволяет архиепископам пренебрегать их решением, разве что по причине столь законной, что она не может быть поставлена под сомнение.

Раздел VIII, в котором говорится о реформировании монастырей

После принятия описанных выше справедливых мер по упорядочению церковных дел от благочестия Вашего Величества зависит отдать распоряжение о реформировании монастырей, насколько это будет возможно сделать.

Прекрасно понимаю, что многие соображения внушают опасения по поводу того, что реформы, которые станут осуществляться в наше время, будут впоследствии не столь строго претворяться в жизнь, как вначале; однако следует их продолжать и поддерживать, ибо благо не перестаёт быть благом, а неизменно остаётся таковым, даже если существует недолго, и тот, кто ради благой цели разумно делает, что может, поступает как должно и исполняет то, чего требует от него Бог.

Истинная правда – я всегда считал, как продолжаю считать и сейчас, – что лучше проводить умеренные преобразования, чтобы при соблюдении новых правил тела и души чувствовали себя вполне удобно, нежели устанавливать такие строгие законы, суровость коих с трудом выдерживают даже самые сильные души и самые закалённые тела. Умеренность, как правило, обладает устойчивостью и постоянством, тогда как для того, чтобы обеспечить существование вещей, противных природе, нужна чрезвычайная благодать.

Надобно заметить ещё, что преобразования в наших монастырях должны отличаться от тех, что имели место в других государствах, которые, будучи свободны от ереси, требуют от монахов скорее глубокого смирения и образцовой простоты, чем образованности, совершенно необходимой во французском королевстве, где невежество самых добродетельных монахов на свете может быть столь же вредно для некоторых душ, имеющих нужду в их знаниях, сколь их рвение и добродетель полезны другим людям и им самим.

Мимоходом должен сказать по этому поводу, что при реформировании, например, женских монастырей, не всегда верным средством является восстановление выборов их настоятельниц, в частности, с периодичностью раз в три года, вместо королевского назначения.

Склонность к интригам и проискам, укоренившаяся у слабого пола, порой так велика, что становится невыносимой[433], и я дважды видел, как Ваше Величество были вынуждены отменять свои предписания о выборах, дабы вернуть всё как было.

Если благочестие требует от Вашего Величества заняться наведением порядка в давно существующих монастырях, то благоразумие велит остановить появление чересчур большого количества новых обителей, которые растут как грибы.

При этом следует пренебречь мнением некоторых недалёких святош, которые проявляют больше рвения, чем благоразумия, и часто к вещам, от коих зависит спасение души и государства, причисляют те, что как раз способны причинить вред обоим.

Фронтиспис книги кардинала Ришельё «О совершенстве христианина» (Париж, ок. 1646)

К. Меллан (1598 – 1688)

Таким образом, надо быть злонравным или слепым, чтобы не видеть и не признавать, что монастыри не только полезны, но и необходимы, и надо быть преисполненным слишком безрассудного рвения, чтобы не видеть, что чрезмерное их количество причиняет неудобства и может дойти до такого предела, когда станет просто-таки разорительным.

То, что делается для государства, делается и для Бога, который есть его опора и основание. Провести преобразования в уже имеющихся обителях и остановить чрезмерный рост числа новых заведений – вот два дела, угодных Богу, который во всём диктует порядок.

Раздел IX О повиновении, каковое надлежит проявлять в отношении Папы[434]

Порядок, который Господь велит во всём соблюдать, даёт мне повод напомнить здесь Вашему Величеству, что государи обязаны признавать власть Церкви, подчиняться её святым уставам и оказывать ей полное повиновение в том, что касается духовной власти, коей Бог наделил её для спасения людей. И если оберегать и чтить пап как преемников св. Петра и наместников Иисуса Христа – долг государей, то это не значит, что они должны уступать папам в их необоснованных претензиях, когда те намереваются расширить свою власть за разумные пределы.

Короли обязаны не только уважать тиару первосвященников, но и сохранять могущество собственной короны.

Эта истина признана всеми богословами, однако представляется весьма затруднительным правильно определить, насколько далеко простираются эти две власти и кто кому подчиняется.

В подобном вопросе не следует верить ни придворным, обыкновенно измеряющим власть короля по форме его короны (которая, будучи круглой, не имеет конца), ни тем, кто проявляет излишне безрассудное рвение и открыто выказывает себя сторонником Рима.

Разум требует выслушать и одних и других, чтобы затем разрешить затруднение, прибегнув к помощи людей столь учёных, что они не способны заблуждаться по неведению, и столь правдивых, что ни интересы государства, ни интересы Рима не могут заставить их пойти наперекор разуму.

Могу доподлинно заявить: и богословы Парижского университета, и учёнейшие монахи из всех орденов всегда проявляли столько благоразумия в этом вопросе, что я никогда не видел никакой слабости, которая помешала бы им стремиться к защите справедливых прав королевства; и я никогда не замечал в них никакой чрезмерной привязанности к родине, которая бы заставляла их желать – вопреки истинному смыслу веры – умаления прав Церкви ради расширения прав государства.

В таких случаях мнение наших предков должно иметь большой вес, а к историкам и самым знаменитым и беспристрастным авторам, писавшим в разное время, надлежит с усердием обращаться в таких обстоятельствах, когда ничто не может быть нам так вредно, как слабость или невежество.

Раздел X, в котором объясняется, сколько внимания надобно уделять наукам, и показано, как им следует обучать во французском королевстве

Упоминание невежества, которое, как я отметил выше, иногда причиняет вред государству, даёт мне повод обратиться к наукам, являющимся одним из наилучших украшений государств, и сделать это надо именно в этом месте, поскольку владычество над ними по справедливости отдано Церкви, ибо всякие знания естественным образом связаны с той изначальной истиной, которой принадлежат священные таинства, хранителем коих Предвечная Премудрость благоволила сделать церковное сословие.

Хотя образованность совершенно необходима в любом государстве, однако, несомненно, не следует обучать всех без разбора.

Как было бы безобразно тело, имеющее глаза на всех своих частях, таким же было бы и государство, если бы все его жители стали учёными; ибо послушание в нём сделалось бы редкостью, а кичливость и чванство превратились в обычное явление. Занятие науками совсем вытеснило бы занятие торговлей, делающей государства богатыми, привело бы в упадок сельское хозяйство, истинную кормилицу народа, и в короткое время опустошило бы питомник воинства, которое взрастает скорее в грубости невежества, чем в утончённости знаний. Наконец, оно наводнило бы Францию крючкотворами, более способными разорять семейства и возмущать общественное спокойствие, нежели приносить какое-либо благо государству.

Если бы науки были осквернены тем, что им стали бы обучать всех подряд, то число сеющих сомнения превысило бы число способных их разрешать, и многие принялись бы опровергать истины, а не отстаивать их.

Ввиду этого политики[435] советуют иметь в хорошо устроенном государстве больше наставников технических дисциплин, чем свободных искусств.

Мне часто приходилось слышать, как по той же причине кардинал Дю Перрон выражал горячее пожелание упразднить часть существующих в королевстве коллежей[436] и советовал оставить из них четыре-пять известных в Париже и по два в каждой из провинциальных столиц.

Ко всем высказанным мною соображениям он прибавлял, что невозможно найти в каждом веке достаточно учёных людей, чтобы обеспечить ими множество коллежей, тогда как если число последних сократить до умеренного, то можно будет дать им достойных людей, которые станут поддерживать огонь храма мудрости в его чистоте и постоянно передавать из поколения в поколение знания в их совершенстве.

Когда я думаю об огромном числе людей, сделавших преподавание наук своей профессией, и о множестве детей, коих отдают на обучение, мне представляется на самом деле, что я вижу бесконечную череду больных, которые, мечтая для исцеления напиться чистой и прозрачной воды, страдают от такой неуёмной жажды, что, употребляя без разбора всякую воду, какая им попадается, пьют по большей части грязную, а часто вообще из отравленных сосудов, что усугубляет их жажду и боль, вместо того чтобы унять и то и другое.

Наконец, из-за существования большого количества коллежей, созданных повсюду безо всякого порядка, возникают две проблемы: одна, как я только что описал, – из-за посредственных способностей тех, кому пришлось позволить преподавать вследствие нехватки достаточного числа выдающихся умов, чтобы снабдить кафедры; вторая – из-за недостатка природной склонности к учёбе многих из тех детей, которых родители заставляют учиться, потому что находят это полезным, но при том не удосуживаются сперва испытать силу их ума; это приводит к тому, что почти у всех учившихся остаются поверхностные знания – у одних потому, что они не способны на большее, у других – потому, что их плохо учили.

Хотя недуг сей весьма значителен, найти от него лекарство не составляет труда, ибо не нужно делать ничего, кроме как сократить до двух-трёх число классов в коллежах нестоличных городов: этого достаточно, чтобы вырвать подрастающее поколение из грубого невежества, вредного даже для тех, кто желает посвятить свою жизнь военной службе или заняться торговлей.

Таким образом, прежде чем дети будут определены к какому-либо роду деятельности, в течение двух-трёх лет они покажут, на что способны, после чего самые талантливые ученики, отправленные в крупные города, добьются больших успехов, поскольку их ум пригоден для занятия науками, да и наставники у них будут лучше.

Справившись с этой проблемой, которая куда значительнее, чем кажется, следует оградить себя и ещё от одной, с коей Франция, несомненно, столкнулась бы, если бы все созданные учебные заведения находились в одних руках.

Университеты[437] заявляют, что им наносят огромнейший вред[438], когда не позволяют в одиночку заниматься обучением молодёжи, лишая этого права всех остальных.

С другой стороны, иезуиты[439], может быть, также не стали бы возражать, если бы эти обязанности были возложены на них одних.

Разум, призванный разрешать всевозможные разногласия, не велит лишать прежнего владельца того, чем он по праву владеет, а общественные интересы не могут также допустить, чтобы Орден иезуитов, не только достойный уважения за своё благочестие, но и славящийся учёностью, был отстранён от обязанности, с коей он может справиться, принеся великую пользу обществу.

Фронтиспис книги кардинала Ришельё «Наставление христианина» (Париж, 1642)

Аноним

Гравюра изображает Богородицу (олицетворение Церкви), сидящую на троне и попирающую ногой дьявола в образе змия. От коленопреклонённого ангела она принимает книгу кардинала, открытую на титульном листе. Голубь над её головой – символ Св. Духа. На украшенной гербом кардинала каменной тумбе рядом с троном лежат папская тиара и ключи св. Петра. На основании колонны изображена сцена передачи Десяти заповедей Моисею.

Если бы образованием занимались одни университеты, то с течением времени пришлось бы опасаться возвращения присущей им раньше гордыне, которая могла бы в будущем стать столь же вредной, какой была в прошлом.

Если бы, напротив, иезуиты не имели напарников в наставлении юношества, то помимо того, что возникли бы такие же опасения, нашлось бы ещё больше оснований бояться и многих других неприятностей.

Орден, который управляется, как ни один прежде, законами разума и, посвящая себя Богу, но не гнушаясь при том изучения мирских вещей, живёт в таком совершенном согласии, что кажется, будто единый дух приводит в движение весь его организм, орден, который повинуется по обету слепого послушания бессменному руководителю, не должен по законам правильной политики получать слишком широкие полномочия в государстве, у коего любое сильное сообщество должно вызывать подозрения.

Ежели правда – а сие не подлежит сомнению, – что людям свойственно естественное желание продвигать тех, у кого они получили начальное образование, и что родители питают особую благосклонность к тем, кто оказал подобные услуги их отпрыскам, то так же истинно и то, что нельзя полностью препоручить образование молодёжи иезуитам, не опасаясь наделить их силой, которая внушила бы государству серьёзные подозрения, ибо все руководящие посты и ранги в нём оказались бы в конце концов заняты их учениками, а ведь те, кто рано приобрёл влияние на умы, иногда завладевают ими на всю жизнь[440].

Если прибавить, что отправление таинства исповеди даёт этому ордену ещё один, не менее весомый, рычаг влияния на лиц всякого положения[441], и если принять во внимание, что этими двумя путями его члены проникают в самые глубокие тайны сердец и семейств, то невозможно не заключить, что иезуиты не должны одни заниматься делом, о котором идёт речь.

Эти доводы оказались столь сильны во всех государствах, что до сих пор, как мы видим, ни одно из них не пожелало отдать науки и обучение своего молодого поколения целиком в распоряжение этого ордена.

Если Общество Иисуса, само по себе столь доброе и смиренное, возбудило такую ревность у одного из наиболее набожных принцев Австрийского дома, эрцгерцога Альбрехта, действовавшего исключительно по указке испанского Совета, что он не побоялся исключить присутствие иезуитов в нескольких университетах во Фландрии, где они к тому времени закрепились, и оказать сопротивление созданию ими новых заведений [442] в Нидерландах; если это общество побудило некоторые государства совсем удалить его из своих владений[443], пусть и с чрезмерной суровостью, то самое меньшее, что можно сделать во французском государстве, – это несколько их сдерживать, ибо общество это не только подчинено бессменному руководителю из числа иностранцев, но к тому же постоянно зависимо от тех государей[444], которые, как кажется, ничего так не жаждут, как унижения и падения французской короны.

Если в вопросах веры все католические государства на свете придерживаются одного учения, то по другим вопросам у них много разнообразных воззрений, из которых часто берут своё начало основополагающие правила их бытия. Это приводит к тому, что, когда возникает нужда в богословах, которые в известных обстоятельствах могли бы мужественно отстаивать мнения, издавна принятые в их стране и передававшиеся в ней из поколения в поколение, надобно, чтобы они были освобождены от всякого подозрительного влияния и не находились в зависимом положении, каковое лишает их свободы в таких делах, в коих вера дала её всем.

История повествует нам, что некогда Орден Святого Бенедикта[445] был настолько полновластным хозяином в школах, что кроме как там обучаться было больше негде, но в X веке существования Церкви и учёность, и благочестие пришли в ордене в такой сильный упадок, что его поэтому назвали несчастным.

Ещё она учит нас, что затем доминиканцы[446] получили то же самое преимущество, коим ранее обладали упомянутые святые отцы-бенедиктинцы, но со временем и они лишились его, как и те, что причинило огромный вред Церкви, которая была тогда заражена многими ересями.

Точно так же история даёт нам знать, что науки похожи на перелётных птиц, которые не живут всё время в одной стране. А посему политическая мудрость велит попытаться предотвратить эту беду, ибо если она случалась дважды, то надобно обоснованно опасаться, что такое может произойти и в третий раз, но, надо думать, не произойдёт, если Орден иезуитов не будет в одиночку заправлять образованием.

В деле образования всякое предубеждение опасно, и нет ничего легче, чем приобрести оное под видом благочестия, когда какое-либо сообщество полагает, будто призвано к тому в интересах своего выживания.

История Папы Бенедикта XI, против которого кордельеры[447], уязвлённые нападками на совершенство нищеты, то есть на источник дохода Ордена Святого Франциска, оказались до такой степени враждебно настроены, что вступили с ним в открытую войну[448] не только при помощи своих сочинений, но и, более того, при помощи императорских войск, под прикрытием коих возник антипапа[449], что нанесло Церкви громадный вред, – слишком яркий пример, чтобы была нужда добавлять ещё что-то на сей счёт.

Чем преданнее какое-либо сообщество своему руководителю, тем большие опасения оно должно внушать в особенности тем, к кому не питает расположения.

Поскольку благоразумие обязывает препятствовать не только причинению вреда государству, но и возникновению самой возможности вредить, так как зачастую наличие оной рождает желание ею воспользоваться, и поскольку слабость нашей человеческой природы требует во всём равновесия, являющегося основой справедливости, то разумнее, чтобы университеты и иезуиты состязались между собой в обучении, дабы соперничество закаляло их добродетель, а науки надёжно закрепились в государстве, находясь в руках их хранителей, ибо если одни утратят сей священный залог, то он отыщется у других.

Раздел XI, в котором предлагаются средства для устранения злоупотреблений, совершаемых обладателями учёных степеней[450]при получении бенефициев

Как следует опасаться стремления всех подряд людей к образованию, так и надлежит желать привлечения к нему наиболее способных. Наилучшим образом Ваше Величество можете способствовать этому, поставив заслон злоупотреблениям, творящимся при распределении бенефициев, которые должны даваться тем, кто заслуживает их, в качестве вознаграждения за их труды.

Надо быть врагом наук и добродетели, чтобы подвергать это право сомнению. Базельский собор[451] и конкордат между Папой Львом X и королём Франциском I, заключённый затем на Латеранском соборе[452], слишком ясно устанавливают это право, чтобы такая мысль появилась. И надобно быть ярым противником справедливости и разума, чтобы не желать устранения столь значительных злоупотреблений, возникших из-за мошеннических обменов, подложных уступок, ухищрений раздатчиков бенефициев, более сильного влияния обладателей права индульта[453] по сравнению с обладателями учёных степеней, изворотливости тех, кто получил учёные степени лишь благодаря своему кошельку; и ныне сия привилегия, вместо того чтобы быть наградой за добродетель, стала лишь наградой за хитрость и плутовство невежд, поднаторевших в крючкотворстве, но не в науках.

Истинное средство для избавления от этого недуга состоит в том, чтобы в соответствии со святыми канонами докторам и лиценциатам богословия отдавалось предпочтение по сравнению с лицами, получившими те же степени на других факультетах;

– чтобы из богословов, имеющих одинаковую степень, тех, кто в течение долгого времени проповедует Слово Божье или преподаёт богословие, одаривали раньше остальных;

– чтобы доктора и лиценциаты права пользовались таким же преимуществом перед обычными магистрами наук и чтобы среди последних предпочтение отдавалось тем, кто дольше всех занимается преподаванием;

– чтобы никто не мог получить грамоты о присвоении степени магистра наук или степень по гражданскому и каноническому праву нигде, кроме как в том университете, где проходил обучение;

– чтобы грамоты о присвоении степени магистра давались только тем, кто действительно прошёл полный курс философии, а степень по гражданскому или каноническому праву – лишь тем, кто три полных года проучился в школе права и публично продемонстрировал свои знания в положенные сроки[454].

Если строго соблюдать этот порядок, то успехи в науках будут обязательно вознаграждены, а невежество не сможет больше прикрываться их мантией, чтобы под её сенью получать то, чего ей не полагается.

Если затем Ваше Величество избавит особо отличившихся в науках от гонений со стороны обладателей права индульта, то многие удвоят усилия, трудясь ради получения плодов, коих заслуживают.

Папа Римский Лев X

Раздел XII, где говорится о праве индульта и предлагается справедливый порядок его использования

Поскольку право индульта берёт своё начало и силу от буллы Папы Евгения[455][456], которая утрачена[457], то всякий, кто пожелал бы пристально это право изучить, обнаружил бы, что основание его весьма шатко, ибо разум велит поместить в одну категорию как то, чему нельзя найти подтверждения, так и то, чего не существует вовсе.

Прекрасно знаю, что Павел III, желая оказать услугу президентам и советникам Парижского парламента[458], противившимся утверждению конкордатов, наделил их правом жаловать своим выдвиженцам как духовные, так и светские бенефиции.

И так же хорошо я знаю, что и канцлер Франции как глава этого судебного учреждения имеет по той же булле подобную привилегию. Однако если учесть, что булла эта, как в ней заявлено, получила свою силу от буллы предшественника понтифика, которая утрачена, то, стало быть, она недействительна, ибо правоведы ясно учат, что нельзя считать достоверным утверждение, когда в нём содержится ссылка на довод, не являющийся чётким и очевидным[459].

Чем сильнее сомнения в основательности этой привилегии, тем невыносимее совершаемые из-за неё злоупотребления.

Хотя право это является персональным, то есть предоставляется только лично чиновникам, перечисленным в булле[460] Папы Павла III, однако сейчас оно переходит к вдовам и наследникам, подобно мирскому наследству, и, хотя милость сия была оказана им только с тем условием, что они будут законно одаривать своих отпрысков, кого-либо из родственников или друзей, могущих занимать бенефиции, на которые будут назначены, часто вопреки законам божеским и человеческим они принуждают получателей бенефициев по праву индульта отказываться от них в пользу тех, кого им укажут, и злоупотребляют этой привилегией до такой степени, что нередко нежелающие управлять бенефициями по доверенности могут избежать этого преступления лишь посредством совершения другого, которое делает их перед Богом виновными в симонии[461].

Шаткость основания данной привилегии и множество злоупотреблений ею дают Вашему Величеству законное право её отменить, и Вы могли бы сделать сие без особого труда, ибо для этой цели нужно всего-навсего отказывать впредь обладателям права индульта в грамотах на назначение, без коих они не могут жаловать никакие бенефиции. Однако поскольку опыт учит нас, что привычное зло часто бывает терпимее, чем доброе дело, новизна которого вызывает раздражение[462], то Вашему Величеству следует ограничиться установлением такого правильного порядка, чтобы те, кому положено пользоваться данной привилегией, не могли злоупотреблять ею в будущем так, как они делали это в прошлом.

Если Вы запретите чиновникам совершать назначение на несколько бенефициев;

– если сделаете так, чтобы любой представленный ими соискатель бенефиция мог получить назначение лишь после успешной сдачи экзамена на общих основаниях;

– если узаконите, чтобы в грамотах об их назначении было ясно указано, что бенефиции, на которые их определяют, действительно принадлежали им, что их нельзя принудить к отказу от них в пользу кого бы то ни было, а если обнаружится, что кто-то под их именем владеет бенефицием по доверенности, то за такое преступление эти лица будут не только навсегда лишены возможности получить бенефиций, но и могут подвергнуться наказанию;

– если затем запретите передавать наследникам это право, имеющее лишь персональный характер, то соблюдение подобного распорядка приведёт к тому, что и Ваши чиновники не будут лишены милости, коей Ваши предшественники их жаловали, и люди учёные окажутся в выигрыше при Вашем царствовании и будут избавлены от великих притеснений, которые от чиновников претерпевают[463].

Раздел I, в котором предлагаются различные способы облагодетельствования дворянства и предоставления ему возможности достойно существовать

Поведав о том, что, по моему разумению, совершенно необходимо сделать ради возрождения первого сословия Вашего королевства, перехожу ко второму и утверждаю, что дворянство следует считать одним из становых хребтов государства, могущим немало способствовать его сохранению и упрочению.

На протяжении некоторого времени второе сословие оказалось столь унижено многочисленными чиновниками, возвысившимися во вред ему в наш несчастный век, что теперь оно весьма нуждается в поддержке против притеснений со стороны подобных господ.

Роскошь и кичливость одних усугубляют бедственное положение других, богатых разве что храбростью, побуждающей их по доброй воле отдавать жизнь за государство, из которого чиновники вытягивают все соки.

Дворян надобно защищать от притеснителей, но при этом следует особенно позаботиться о том, чтобы и дворяне не относились к тем, кто ниже их по положению, так, как относятся к ним самим.

Среди выходцев из второго сословия весьма распространён один недостаток – они склонны применять насилие против народа, которому Бог, похоже, дал руки скорее для того, чтобы он мог зарабатывать себе на жизнь, а не защищать её.

Диссертация по богословию, которую 3 февраля 1632 г. защитил на паперти Сорбоннской церкви Л. де Бризасье. Страница с посвящением кардиналу Ришельё.

Гравюра М. Лана (1590 – 1667) по рисунку А. ван Дипенбека (1596 – 1675), 1632

В центре гравюры изображён король Людовик XIII в одеянии римского воина. Он попирает ногой доспехи, которые означают подавленный мятеж. Четыре пальмы вокруг него символизируют победу. Ангелочки развешивают на них различные атрибуты кардинала Ришельё: кардинальскую шляпу, вензель, герцогскую корону, якорь (символ занимаемой им должности начальника и главного управляющего мореплавания), герб. На заднем плане слева находится лабиринт Дедала, выход из которого помогает найти Мудрость кардинала, а справа Геракл с помощью Веры побеждают Лернейскую гидру. Внизу, между фигурами Мира и Войны, изложены основные положения диссертации.

Чрезвычайно важно со всей суровостью постоянно пресекать подобные безобразия, чтобы под сенью Ваших законов слабейшие из Ваших подданных, пусть они и безоружны, чувствовали себя в такой же безопасности, как и люди вооружённые.

На войне, благополучно завершившейся миром[464], дворянство доказало, что унаследовало доблесть своих предков, из-за которой Цезарь отдавал знатному сословию преимущество перед всеми прочими; однако его необходимо приучить к дисциплине, дабы оно могло сохранить и приумножить свою славу и послужить на пользу государству.

Те, кто причиняют обществу ущерб, не нужны ему, и, разумеется, дворянство, которое не служит государству во время войны, не только для него бесполезно, но и весьма обременительно: в этом случае государство можно сравнить с телом, поддерживающим парализованную руку, каковая, вместо того чтобы облегчать ему существование, становится для него обузой.

Когда дворяне ведут себя добропорядочно, они заслуживают наилучшего отношения, однако же если они пренебрегают тем, к чему обязывает их происхождение, то к ним надлежит проявлять суровость. И скажу без обиняков, что оказавшиеся недостойными доблести своих предков и не желающие шпагой и жизнью служить короне с верностью и стойкостью, как того требуют законы государства, заслуживают, чтобы их лишили преимуществ происхождения и принудили разделить ношу простого народа.

А поскольку честь для них должна быть дороже жизни, то гораздо лучше наказывать их лишением первой, нежели второй.

Отнимать жизнь у людей, которые ежедневно ставят её на кон лишь под влиянием воображаемых посягательств на их честь, – куда как меньшее наказание, нежели отнять честь и оставить жизнь, которая в этом случае превратится для них в непрестанную муку.

Надобно тщательно следить за тем, чтобы дворяне оставались верными истинной доблести своих отцов, но, кроме того, необходимо всячески стараться, чтобы за ними сохранялось имущество, доставшееся по наследству, и предоставлять им возможность его приумножить.

Но как невозможно отыскать лекарство от всех недугов, точно так же весьма затруднительно предложить одно общее средство, пригодное для достижения всех поставленных мною целей.

Если в других государствах часто женится лишь старший сын, то во французском королевстве внутри каждого семейства заключается по нескольку браков, что является одной из подлинных причин быстрого разорения даже богатейших родов.

Однако хотя этот обычай доводит до бедности отдельные семейства, он настолько обогащает государство, сила коего состоит в многочисленности воинов, что по его поводу надобно высказывать не жалобы, а похвалы, и, вместо того чтобы его менять, следует попытаться лишь дать возможность тем, кто благодаря ему появляется на свет, существовать с незапятнанной душой, присущей им от рождения.

В связи с этим надобно провести различие между дворянством придворным и поместным.

Придворные испытают значительное облегчение, если жизнь двора станет не такой роскошной и не будет требовать непомерных трат[465], которые мало-помалу вошли здесь в привычку, и, несомненно, подобное установление стало бы для них таким же благом, как все пожалованные им пенсионы.

Что касается поместного дворянства, то оно извлекло бы куда меньшую пользу в случае издания подобного указа, поскольку из-за своего бедственного положения не может позволить себе лишних расходов;[466] тем не менее и оно почувствовало бы на себе благотворное действие этого средства, которое столь необходимо всему государству, что без него оно не сможет избежать разорения.

Если давая указание об устранении упомянутого изъяна, Вашему Величеству будет угодно распорядиться вдобавок насчёт создания пятидесяти рот тяжёлой и стольких же лёгкой кавалерии с жалованьем, выплачиваемым по провинциям на условиях, подлежащих определению позднее, то Вы дадите немалые средства для существования самым бедным из дворян.

Ежели затем Вы отмените практику продажи губернаторских и всех военных должностей[467], которые дворянское сословие сполна оплачивает своей кровью; ежели введёте тот же порядок в отношении придворных должностей и отдадите распоряжение, чтобы, в отличие от сегодняшней ситуации, когда самая разношёрстная публика оказывается при дворе благодаря грязным махинациям при помощи своего кошелька, впредь доступ ко двору был бы закрыт для тех, кто не может похвастаться благородным происхождением, даже если впредь туда станут попадать лишь те, кто заслужил эту милость благодаря тому, что Ваше Величество изволили заметить их достоинства, – то такое установление послужит одновременно к пользе и чести всего дворянского сословия.

Сегодня дворяне не могут добиться высоких должностей и званий иначе как ценой своего разорения, поэтому в их верности в будущем не придётся сомневаться, если они будут получать их бесплатно от Вашего Величества и тем самым станут считать свои успехи менее зависимыми от толщины собственного кошелька или мошны своих кредиторов, напоминания коих о том, как им обязаны, неизменно вызывают у дворян досаду оттого, что они воз-высились подобным образом.

Если вдобавок к этому Вам будет угодно простереть Вашу щедрость, пожаловав их детей (обладающих необходимой учёностью и благочестием) некоторой частью бенефициев, находящихся в Вашем ведении, то дворянское сословие почувствует себя в огромном долгу перед Вашим Величеством за то, что Вы частично освободите его от тяжкого бремени и дадите верный источник для содержания семейств, ведь существование и сохранение лучших родов часто зависят от тех, кто, принявши духовный сан, охотно берёт к себе племянников и относится к ним, как к собственным детям, находя огромное удовольствие в том, чтобы воспитывать некоторых из них в науках и добродетели, дабы, ежели они окажутся достойными, передать им часть того, чем сами владеют.

Можно было бы предложить и многие другие меры для облегчения жизни дворянского сословия, но я оставляю все мысли на сей счёт при себе, рассудив, что если описать эти меры очень легко, то осуществить их на практике весьма трудно, а может быть, и невозможно[468].

Раздел II, в котором рассматриваются наилучшие способы, призванные положить конец дуэлям

Для недопущения дуэлей было издано немало различных указов[469], однако до сих пор они не принесли ожидаемого и желаемого результата, а посему отыскать верное средство для прекращения этого безумия представляется затруднительным.

Французы совершенно не ценят свою жизнь, и мы знаем из опыта, что самые строгие наказания, призванные положить конец их сумасбродству, не всегда оказывались самыми действенными.

Часто они находили в нарушении эдиктов особую доблесть и демонстрировали таким экстравагантным образом, что честь для них куда дороже жизни. При этом они опасались скорее потерять те выгоды, без коих не могут благополучно жить на этом свете, нежели умереть без Божьего благословения, что способно сделать их несчастными на том свете. Боязнь утратить свои должности, имущества и свободы оказалась для них чувствительнее, нежели страх потерять жизнь.

Я сделал всё, что было в моих силах, дабы отыскать какое-нибудь лекарство для исцеления от этого опасного недуга, и часто задавался вопросом: если королям позволяется во избежание битвы устраивать поединки[470] между двумя представителями противоборствующих армий и тем самым разрешать спор, побудивший их взяться за оружие, то не могут ли они также одобрить проведение нескольких схваток с целью предотвращения множества дуэлей, происходящих каждый день.

Я рассуждал, что с большой долей вероятности подобным способом можно было бы оградить Францию от этого разгула, причиняющего ей столько зла[471], ибо ежели пообещать разрешение на проведение поединка тем, кто имеет для этого справедливые основания, то любой охотно подчинился бы мнению судей[472], призванный рассмотреть тяжесть оскорбления, что наверняка остановило бы дуэльное бедствие, ибо нашлось бы не много ссор, каковые нельзя было бы прекратить добрым примирением.

Ещё прибавлял я в защиту этого мнения, что раньше в королевстве давалось немало разрешений на проведение дуэлей, и такая практика существовала и в других государствах.

Я считал, что таким способом можно искоренить этот варварский обычай, позволяющий оскорблённому самому вершить справедливость и находить удовлетворение в пролитии крови своего врага.

Но, прочитав не по одному разу сочинения подлинных знатоков этого важного предмета и немало поразмыслив на сей счёт, я обнаружил: наиболее откровенные и решительные из современных философов высказывают мнение, что короли поставлены для того, чтобы оберегать своих подданных, а не губить их, и потому не могут подвергать их жизнь опасности без какой-либо общественной пользы или особой необходимости, что они не могут и дозволять поединки между ними, ибо в них зачастую невинный проигрывает виноватому – ведь оружие капризно, а Бог не всегда считает своим долгом отдать победу защитнику правого дела. И хотя подобные разрешения на поединки иногда выдавались, по крайней мере, в некоторых государствах, даже с согласия отдельных церквей, они всегда носили неправедный характер, и это стало совершенно очевидным, потому что соборная Церковь в конце концов их осудила[473] и запретила под страхом самых суровых наказаний.

Я сделал вывод, что существует огромная разница между выставлением двух человек на поединок, чтобы предотвратить сражение и прекратить войну, и дозволением биться, чтобы попытаться избежать дуэлей.

Первое дозволено, ибо природа учит нас, что часть должна ставить себя под удар во имя целого, да и разум велит жертвовать частным ради общего. К такому средству прибегали во все времена, более того, два примера тому встречаются и в Священном Писании[474]. Его правильность и надёжность доказаны, потому что, каков бы ни был исход схватки, разрешённой в подобных ситуациях, она спасает жизнь большому числу людей, которые могут принести пользу обществу в других обстоятельствах.

Не так обстоит дело со вторым случаем. Разрешать дуэль во избежание дуэли непозволительно по своему существу, так как здесь речь идёт не о надёжном средстве, подвергнув опасности нескольких, спасти многих и тем самым предотвратить большее зло меньшим, а о том, чтобы отправить людей на верную гибель под совершенно необоснованным предлогом воображаемой общественной пользы.

Эта практика неприемлема ещё и потому, что она способна не положить конец дуэлям, а напротив, увеличить масштабы злоупотребления ими, ибо из-за своего слепого безрассудства многие дворяне, полагая, будто добиваться разрешения на поединок официальным путём означает искать способа уклониться от него, из тщеславия изберут более короткий путь к отмщению за обиды и доказательству своей храбрости.

В 1609 году покойный король вознамерился прибегнуть к этому средству[475] с учётом всех обстоятельств, которые позволили бы применить его на практике: он приказал лишать имущества, чинов и жизни тех, кто участвовал в дуэли без специального разрешения. Это ни к чему не привело, однако побудило Ваше Величество после проведения подобного же опыта в начале Вашего правления обратиться к другому средству, издав в марте 1626 года эдикт[476], который оказался весьма действенным, ибо хотя предусмотренные в нём наказания носят более умеренный характер, они всё же гораздо чувствительнее для тех, кто ценит свою жизнь меньше, нежели имущество и свободу.

А поскольку лучшие в мире законы бесполезны, если не обеспечивается их неукоснительное соблюдение, и часто те, кто совершают подобные поступки, прибегают к стольким ухищрениям для сокрытия доказательств этого, что почти всегда бывает невозможно их уличить, могу без опасения заявить Вашему Величеству, что недостаточно наказывать со всей строгостью, предписанной Вашими эдиктами, за вызовы и дуэли, факт которых был доказан, но и когда о них общеизвестно, пусть и без доказательств, Вам следует брать нарушителей под стражу и содержать их в заключении за их же счёт в течение определённого срока, смотря по обстоятельствам их проступка. Иначе Ваши указы и усилия окажутся бесполезны из-за нерадивости Ваших генеральных прокуроров при дознании, из-за снисходительности парламентов и нынешнего падения нравов, достигших столь низкого уровня, что каждый считает за честь помочь участникам поединка скрыть их преступление, хотя настоящий дворянин посчитал бы постыдным для себя утаивать правду об известном ему воровстве.

В подобном случае только насильственные действия могут принудить всех к соблюдению Ваших законов и постановлений, и именно в этих ситуациях Ваша власть должна в целях сохранения порядка и дисциплины, без коих государство не может существовать, отринуть формальности и дать Вашим чиновникам возможность наказывать за преступления по всем правилам, ибо весьма очевидно, что легче доискаться до мотивов правонарушения и доказать факт его совершения, когда виновные взяты под караул, нежели когда они, находясь на свободе, могут предпринять всяческие усилия для сокрытия следов.

Ежели затем Ваше Величество издаст указ о том, чтобы и стычки[477] также считались поединками и подлежали равному с ними наказанию, пока участники оных добровольно не сдадутся под стражу и не оправдаются по суду, то Вы совершите всё, что, вероятно, сможет положить конец этому безумию, а Ваше попечение о сохранности жизни Ваших дворян привлечёт к Вам их сердца и побудит их к проявлению столь горячей преданности, что они сторицей заплатят Вам тем, чего Ваше Величество вправе от них ожидать, на всех должностях, коими пожалованы.

Для того чтобы последовательно разобрать вопрос о третьем сословии королевства и ясно увидеть, что необходимо сделать для обеспечения его достойного существования, я разделил данную главу на три части.

Первая касается всего сообщества чиновников от правосудия.

Вторая – тех, которые ведают денежными вопросами.

Третья посвящена народу, который несёт на себе почти все тяготы государства.

Раздел I, в котором описаны в общих чертах пороки системы правосудия и рассмотрен, в частности, вопрос о том, способно ли упразднение продажности и наследования должностей стать действенным средством для излечения подобных недугов

Гораздо легче признать наличие недостатков в системе правосудия, нежели предписать средства для их исправления. Все видят, что лица, призванные сохранять справедливое равновесие во всех делах, сами настолько перетянули одну чашу весов в свою пользу, что этому более невозможно найти никакого противовеса.

Безобразия, творящиеся в судебной системе, дошли до крайней черты. Я бы подробно рассказал об этих безобразиях и средствах борьбы с ними, если бы знания мои о той особе, которая теперь занимает высшую судебную должность[478], и о её намерении навести в правосудии такую чистоту, какую только возможно, учитывая падение человеческих нравов, не принуждали меня ограничиться представлением Вашему Величеству лишь некоторых общих способов для устранения главных недостатков.

По мнению большинства, наиболее верное средство состоит в упразднении продажности и отмене наследования должностей[479] и в бесплатной их раздаче таким людям, чьи способности и порядочность настолько известны, что их право занять должность в силу собственных достоинств не может быть оспорено даже завистниками.

Но поскольку в наши дни подобное осуществить невозможно, да и во всякое другое время претворить сие в жизнь оказалось бы затруднительным, стало быть, бесполезно предлагать сейчас средства для достижения этой цели.

Когда кто-то пожелает взяться за это дело, то наверняка найдутся способы, которые ныне предусмотреть невозможно; те же, которые можно было бы предложить теперь, окажутся уже неуместны, когда появится возможность приняться за работу.

И хотя иметь особое мнение почти всегда опасно, однако же я принуждён заявить со всей смелостью, что при нынешнем положении дел и при том, которое, как можно предвидеть, сложится в будущем, лучше, на мой взгляд, сохранить куплю-продажу и наследование должностей, нежели коренным образом поменять всю эту систему.

При осуществлении подобных перемен приходится опасаться возникновения множества проблем, ведь хотя практика выборов на места в бенефициях древнее и более соответствует канонам, чем королевское назначение на оные, однако происходившие при том крупные злоупотребления, пресечь которые было невозможно, делают назначение более приемлемым, как чреватое менее пагубными последствиями.

Точно так же, хотя упразднение продажности и наследования должностей – это шаг разумный и соответствующий всем правовым положениям, однако поскольку будут неизбежны злоупотребления при распределении должностей, когда оно станет зависеть от желания королей, а следовательно, от протекции и ловкости тех лиц из королевского окружения, кто приобретёт наибольшее влияние, то нынешний образ действий кажется терпимее, чем тот, что существовал раньше, по причине огромных проблем, которые его всегда сопровождали[480].

Только слепой не заметит разницы между этими двумя поворотами дела и не будет всем сердцем желать упразднения продажности и наследования должностей при условии введения их раздачи исключительно по заслугам.

Но также невозможно не признать, что в таком случае придворные интриги оказались бы сильнее доводов рассудка, а протекция – весомее, чем наличие достоинств.

Герцогу де Гизу[481] лишь потому удалось создать столь мощную Лигу, выступавшую против короля и государства, что благодаря своему влиянию он расставил на основные должности в королевстве немалое число своих людей. И я узнал от герцога де Сюлли, что именно это обстоятельство в основном и подтолкнуло покойного короля к введению годового сбора[482]. Великий монарх заботился не столько о доходах от продажи должностей, сколько о том, чтобы оградить себя в будущем от подобных неприятностей (преследовавших предыдущее царствование), и, хотя он любил пополнять королевскую казну, всё же в данном случае государственные интересы оказались сильнее[483].

При образовании нового государства было бы преступным не запретить в нём продажу государственных должностей, ибо в этом случае разум велит установить самые совершенные законы, какие только могут существовать в человеческом обществе. Но осторожность не позволяет поступать таким же образом в условиях древней монархии, несовершенства которой вошли в обычай, а беспорядок стал (не без пользы) частью государственного устройства.

В данном случае следует поддаться слабости и скорее удовольствоваться наличием умеренного принципа, нежели вводить более жёсткий, который, возможно, окажется менее приемлемым, так как его строгость способна до известной степени ослабить те устои, которые с его помощью предполагалось укрепить.

Мне прекрасно известно расхожее мнение о том, что купивший правосудие оптом может продавать его в розницу. Однако верно и то, что чиновник, вложивший большую часть состояния в покупку своей должности, наверняка не станет затевать недоброе из-за опасения потерять всё, что у него есть стоящего; и в таком случае цена должности[484] является неплохой гарантией преданности чиновника.

Жалобы на практику продажи должностей раздавались во все времена, покуда существует монархия. И хотя сами по себе они неизменно признавались обоснованными, всё-таки вызывавший нарекания порочный обычай продолжал сохраняться, так как возникло мнение, что мы не способны достичь строгого совершенства, которое является целью подобных жалоб.

Нужно быть совсем не сведущим в истории, чтобы не знать, что некоторые из описывавших её авторов не пощадили даже короля Людовика Святого, опорочив его царствование, ибо именно в его время должности перестали раздавать даром; осуждают они и других правителей, пришедших следом, поскольку торговля чинами приобрела настолько открытый характер, что доход от той продажи стали брать на откуп; и чернят память о великом короле Франциске, так как он первым под влиянием необходимости своего века превратил этот обычай в постоянный источник дохода[485], каковым тот является и по сей день.

И вправду, признаюсь, очень жаль, что названному великому государю пришлось стать основателем сего установления, однако ежели хорошенько разобраться в причинах, которые его на это подтолкнули, то, возможно, поступок его покажется не столь предосудительным.

Зная, что частные лица торгуют королевскими милостями без его ведома и к тому же будучи отягощён важностью великих дел, он решил, что заставить подданных добровольно расстаться с деньгами лучше и вернее всего можно, предложив им взамен почёт.

Покойный король, имевший отличных советников[486] и правивший в сугубо мирное время, не знакомое с лишениями, в дополнение к установленной великим Франциском I продаже должностей ввёл ещё и годовой сбор.

Король Франциск I

Портрет работы Ж. Клуэ (ок. 1485 – 1540/41)

Дерево, масло. Лувр, Париж (Франция)

Не следует полагать, будто он сделал это без серьёзных раздумий, не предвидя, насколько позволяет человеческая предусмотрительность, последствий и результатов этого нововведения. И, вне всякого сомнения, можно сказать, что неблагоразумно отменять решения правителей, политика которых была продуманной и целесообразной,– ежели только опытным путём не доказан вред оных или не становится очевидным, что можно сделать лучше.

Дурные обычаи, введённые в силу общественной необходимости и подкреплённые затем соображениями государственной пользы, могут быть реформированы лишь с течением времени. Людей следует отучать от них постепенно, а не впадать из одной крайности в другую.

Талантливый архитектор, который исправляет недостатки в конструкции ветхого здания и, не ломая его, лишь привносит необходимую гармонию в его пропорции, куда более достоин похвалы, нежели тот, кто разрушает прежнее сооружение до основания, дабы возвести на его месте новое, превосходное и идеальное.

Нелегко изменить установившийся порядок распределения должностей, не ущемляя тех, кто ими облечён, ведь тогда, вместо того чтобы держать народ в повиновении своему долгу, как они успешно делали это раньше на службе, чиновники могут скорее, чем кто бы то ни было, начать в будущем подстрекать его к бунтам[487].

Иногда чтобы сделать лекарство более действенным, рекомендуется его разбавить. Так что самые разумные порядки не всегда оказываются наилучшими, поскольку в некоторых случаях они несоразмерны силам тех, кто призван воплощать их в жизнь.

Вместо того чтобы способствовать становлению добродетели, упразднение продажности и наследования должностей приведёт к разжиганию интриг и распрей и к тому, что чиновничьи посты займут лица низкого происхождения, часто более обременённые латынью, нежели имуществом, от чего возникнет множество проблем. Если бы чины раздавались даром, то многие торговцы оставили бы своё ремесло, будучи ослеплены сиянием титулов и званий, и ринулись бы навстречу должностям и собственному краху, нежели стали бы усердствовать в коммерции, приносящей семьям достаток.

Впрочем, всем известны изъяны нашего века: мы действуем под влиянием назойливых просителей, а не собственного разума и, вместо того чтобы руководствоваться справедливыми соображениями, обыкновенно поддаёмся личным предпочтениям.

Прошлый опыт должен побудить нас опасаться за будущее, ибо он показал нам, что лица, пользующиеся наибольшим влиянием, часто одерживают верх, попирая добродетель, а государи и их приближённые, не имея возможности узнать о достоинствах людей из других источников, кроме свидетельств посторонних, зачастую неизбежно принимают тень за отбрасывающий её предмет.

Лица низкого происхождения редко обладают качествами, необходимыми на государственной службе, и, разумеется, добродетель человека, принадлежащего к хорошему роду, отмечена большим благородством, нежели человека незнатного. Такими людьми обычно трудно управлять; а многие из них отличаются нелюдимостью и неуживчивостью характера, что не только неприятно, но и вредит интересам дела. Если сравнить первых со вторыми, то можно сказать, что они подобны деревьям, которые, будучи посажены в хорошую почву, приносят плоды, причём краше и вкуснее, чем те, что растут на худшей земле, а посему продажность должностей не следует осуждать из-за того, что она не позволяет отдавать звания и должности лицам низкого происхождения; напротив, это одна из причин, которые делают её более приемлемой.

Достаток является превосходным украшением для чинов, которые немало выигрывают от внешнего блеска, и можно смело сказать, что из двух человек равных достоинств следует предпочесть того, у которого лучше сложились денежные обстоятельства, ибо неимущий государственный чиновник должен обладать поистине закалённым характером, который не позволит ему идти на поводу собственной корысти.

Да и опыт учит нас, что богатые менее склонны к мздоимству и что бедность принуждает чиновника весьма радеть о побочном доходе.

Мне могут возразить, что если практику продажи должностей надобно терпеть из-за возможного возникновения подобных проблем, то годовой сбор следует отменить, так как из-за него цена чинов поднялась до заоблачных высот, что не позволяет достойным людям занять их даже и за свои деньги.

Покойный король предвидел это затруднение и внёс в свой указ, изданный на сей счёт, положения, способные предупредить его возникновение, не только освободив от годового сбора должности первых президентов, прокуроров и генеральных адвокатов, но и оставив за собой право распоряжаться должностями, на которые годовой сбор распространяется, по мере их высвобождения, предварительно выплачивая наследникам тех, кто оные занимал, ту сумму, в которую должности оценили.

Эти предосторожности были одновременно и пагубны и необходимы, и, по правде говоря, проблемы, которые сейчас возникают в государстве из-за существования годового сбора, вызваны не столько недостатками его самого, сколько неосмотрительностью, с коей были изъяты формулировки, внесённые великим государем.

Если бы его указ сохранился в своём первоначальном виде, то цена на должности не достигла бы нынешних немыслимых величин. Внесённые в указ поправки[488] сделали его применение вредным в той же степени, в какой оно было бы безобидным, если бы сохранились выражения, в которых он был изначально составлен, а стало быть, следует скорее исправить злоупотребления указом, нежели поменять установившийся порядок.

Отмена годового сбора принудила бы пожилых чиновников выходить в отставку как раз в тот момент, когда благодаря своему опыту и зрелости они оказываются более всего способны служить обществу.

Между тем целесообразнее иметь чиновников как пожилых, так и молодых, ибо рассудительность первых может немало способствовать наставлению вторых, а энергичность молодых необходима для того, чтобы вселять бодрость в стариков и побуждать их к работе.

Если бы моей целью было снискать расположение народа через посредство данного труда, вместо того чтобы заслужить его благосклонность, сделавшись полезным государству, я написал бы, что надобно упразднить как продажность должностей, так и годовой сбор. Все настолько убеждены в том, что эти два обычая являются источниками безобразий в королевстве, что общество наверняка единогласно увенчало бы меня лаврами, не рассуждая о том, достоин ли я оных.

Однако, зная, что всякий, кто пытается обрести славу путём проведения преобразований, добиваясь строгого соблюдения закона, но не соразмеряя их с возможностями государства, преследует лишь свою выгоду, и что нет прощения его тщеславию, которое не только достойно порицания, но ещё и преступно, и что в этом случае его хлопоты, несмотря на благовидный повод, столь же вредны обществу, как и нерадивость или злой умысел других, я поостерегусь поступать подобным образом. Отмена этих двух указов повлечёт за собой слишком много неприятных последствий, чтобы осмеливаться заявлять о целесообразности этого шага.

Если бы указы на самом деле открывали дорогу невежеству и пороку, как это обыкновенно утверждается, я бы охотно согласился с тем, что пора перестать с ними мириться. Но, зная, что когда государственные должности занимают люди, не обладающие необходимыми качествами, то происходит это исключительно по вине генеральных прокуроров, обязанных справляться о жизни и нравах соискателей[489], и чиновничьих корпораций, которые выносят суждения о способностях и достоинствах кандидатов и должны отказывать им, ежели они не удовлетворяют выставляемым условиям, не могу не заявить, что, по моему мнению, справиться с этим бедствием можно скорее путём принуждения к соблюдению королевских указов, нежели отменой продажности должностей и годового сбора, каковые его причиной не являются.

Кто-то скажет, что если бы судейские должности не продавались, то правосудие можно было бы отправлять бесплатно, однако если издержки, которые при этом возникают, будут упорядочены, то не следует считать оные злом, по поводу которого стоило бы беспокоиться.

Прекрасно знаю, что ежели строго подойти к рассмотрению этого вопроса, то окажется, что цена за отправление правосудия оплачивается ограничением свободы тех, кто добровольно подчинился соблюдению законов; и принуждать истцов к уплате денег означает заставлять их вторично покупать то, за что они уже достаточно дорого заплатили своей покорностью. Однако обычай этот так укоренился, что оспаривать его – то же самое, что жаловаться на пряности за их остроту[490], и предложивший отменить его употребление выставил бы себя на всеобщее посмешище.

Существуют такие злоупотребления, которые надобно терпеть из опасения, что их устранение повлечёт ещё более пагубные последствия. Время и случай откроют глаза нашим потомкам в другом веке, и тогда они смогут с пользой предпринять то, чего в нынешнем мы осуществить не решились, дабы безрассудно не подвергнуть государство какому-либо потрясению.

Тщательно взвесив все вышеприведённые доводы и многие другие и приняв во внимание соображение о том, что продажность и наследование должностей не являются каноническими обычаями и было бы желательно, чтобы заслуги стали единственной платой за чины, а добродетель – единственным правом, по которому последние можно было бы передавать по наследству, всё же, вместо того чтобы сделать вывод о необходимости изменить оба заведённых порядка, я решительно выскажу три мысли, возникшие у меня при наблюдении за теперешним положением дел в государстве.

Во-первых, если бы продажность должностей была отменена, то проблемы, которые возникли бы из-за происков и интриг соискателей чинов, оказались бы куда сложнее, чем те, что рождает свободная купля-продажа оных.

Во-вторых, если бы одно наследование было упразднено, то умеренность, которую ежедневно стали бы проявлять в установлении цены на освободившиеся должности, свела бы на нет случайные доходы[491] и вдобавок тем самым было бы положено начало бесчестной торговле, когда множество недостойных людей принялись бы тайком делить между собой милости, которыми короли решат наградить чиновников. И мы вновь столкнёмся со злом, от которого покойный король хотел избавить государство, когда посредством введения полетты лишил крупных вельмож возможности приобретать себе за счёт короля сторонников, дабы те в нужное время и в нужном месте сослужили службу им лично в ущерб государственным интересам.

В-третьих, поскольку человеческая добродетель недостаточно сильна, чтобы всегда отдавать предпочтение заслугам перед личным расположением, то лучше оставить продажность и годовой сбор, нежели отменить эти два обычая, которые затруднительно переменить в одночасье, не вызвав потрясения в государстве.

Прибавлю, однако, что совершенно необходимо уменьшить цены на должности, цены, которые взлетели до таких чрезвычайных высот, что смириться с этим невозможно.

Если советы тем превосходнее, чем они полезнее и легче в воплощении, то следует обратить внимание на этот, поскольку он принесёт очевидные результаты и легко осуществим, ибо для этого не требуется ничего иного, кроме как вернуть указ о введении годового сбора к первоначальному виду.

В этом случае, когда цены на должности станут вполне приемлемыми, не превышая половины нынешнего уровня, до которого они поднялись вследствие разброда в умах, и когда король сможет легко и свободно выплачивать их наследникам, дабы распоряжаться вновь освободившимися должностями по своему усмотрению, то государство отнюдь не пострадает от нововведения, а напротив, осмелюсь повторить, получит ещё и немалую выгоду.

Впрочем, можно создать такую ситуацию, не давая заинтересованным лицам повода для жалоб, поскольку за то зло, которое они сами себе причинили, легко вознаградить их различными способами, о коих я ныне умалчиваю, ибо если оные обнародовать, то они утратят свою силу ещё до того, как их применят на практике.

Раздел II, где предложены общие средства, которые можно использовать для прекращения беспорядка в системе правосудия

После сказанного выше мне не остаётся ничего иного, кроме как повторить до окончания сей главы то, что я поведал Вашему Величеству по поводу первого сословия королевства.

Если Вы будете высоко ценить тех судейских чиновников, чья репутация непогрешима, если не станете снисходительно относиться к тем, кто добился должности в судебном ведомстве лишь посредством денег, будучи напрочь лишён достоинств, если совсем откажете в Вашей благосклонности и велите наказать таких, кто, злоупотребляя своим служебным положением, торгует правосудием во вред Вашим подданным, то Вы сделаете абсолютно всё, что может быть полезного, для переустройства этого сообщества, каковое переустройство так же, как и реформирование церковного сословия, больше зависит от тех, кто этим сословием руководит, чем от законов и уставов, не приносящих пользы, ежели лица, призванные обеспечивать их соблюдение, не проявляют к этому стремления.

Пусть законы имеют недостатки, но если чиновники люди порядочные, то их честностью оные можно восполнить; но сколь бы хороши законы ни были, они будут совершенно бесполезны, коль скоро судьи нерадивы в их исполнении, и ещё больше, если они злонамеренно извращают их применение, руководствуясь своими страстями и пороками.

Поскольку молодому человеку трудно выполнять обязанности судьи, то не могу не заметить в продолжение сказанного выше, что для реформирования правосудия немаловажно обеспечить тщательное соблюдение указов в том, что касается возраста[492], при котором чиновники могут быть приняты на службу.

По моему мнению, следует проявлять чрезвычайную требовательность и строгость по отношению к генеральным прокурорам, каковые будут небрежно выполнять свои обязанности по пристальному наблюдению за тем, чтобы заинтересованные лица не могли ни обмануть судей в этом вопросе, ни помешать подлогом документов или изменением внешности осуществлению благих намерений государя.

Такой справедливой строгостью можно будет оградить себя от немалых проблем, связанных как с неопытностью молодёжи, так и с невежеством, являющимся источником многих других неприятностей.

Если чиновники не будут иметь возможность сразу же занять должность, как это происходит сейчас, они станут больше учиться, ибо в противном случае пришлось бы оставаться в праздности, что с тем, кто учился, бывает разве что после достижения поставленной цели.

Нельзя не упомянуть в связи с этим, что желательно было бы навсегда положить конец привычке некоторых учёных мужей, которые, твердя молодым людям одно и то же, как попугаям, часто приучают их говорить то, чего те не понимают, и только прививают им способность обманывать общество, обманывая при этом самих себя.

Такие люди подобны учителям военных искусств, которые годны только на то, чтобы учить людей на их собственную погибель, и мешают им приобретать подлинные навыки людей военных, – навыки, которым можно научиться лишь в армии, затратив немало времени и сил.

Изгнание как одних, так и других принесло бы немалую пользу, однако насколько легко это предложить, настолько же трудно осуществить. Пожалуй, лучше ограничусь тем, что выскажу здесь своё порицание тем родителям, которые дозволяют, чтобы их дети обучались подобным образом, и призову их не совершать впредь подобной ошибки в отношении собственных отпрысков, нежели стану умолять Ваше Величество об издании на сей счёт новых законов, которые едва успеют появиться, как уже будут найдены тысячи способов уклониться от их действия и избежать их исполнения.

Опыт, приобретённый мною за двадцать лет непрерывного руководства государственными делами, заставляет меня отметить, что, хотя было бы желательно, чтобы постоянные судебные учреждения, специально созданные для отправления правосудия в отношении каждого, а также для предупреждения и исправления всех нарушений в королевстве, так хорошо справлялись со своими обязанностями, что не возникало бы нужды прибегать к созданию чрезвычайных комиссий[493] в целях обеспечения этого, всё же ожидать теперь исполнения сего желания очень трудно. И я даже рискну предположить, что для поддержания в великом французском государстве надлежащего порядка и дисциплины, без коих оно не сможет процветать, нет ничего лучше, чем во избежание препон, чинимых парламентами, которые во всяком деле создают трудности, время от времени направлять в провинции судебные палаты, состоящие из хорошо подобранных государственных советников и докладчиков[494], с тем чтобы это ведомство могло принимать жалобы на любое лицо без исключения, какого бы звания лицо ни было, и в то же время их разбирать.

Прекрасно понимаю, что верховные королевские суды крайне отрицательно отнесутся к подобным учреждениям, но им следует признать, что монарх не обязан сносить их нерадение и что благоразумие требует от него исправлять их недостатки. Не побоюсь заявить, что в этом случае лучше заручиться уважением судов, выполняя свои обязанности, нежели сохранить их благоволение, упуская из виду то, что идёт ко всеобщей пользе.

Но, поскольку невозможно направить подобные органы одновременно во все провинции (и достаточно будет одной такой комиссии с постоянным или меняющимся составом членов, для того чтобы она за шесть лет могла объехать всю Францию), полагаю, будет весьма полезно почаще направлять в провинции избранных государственных советников или докладчиков, которые бы не только надзирали за правосудием в главных городах, что может послужить скорее росту их тщеславия, нежели общественному благу, но и ездили бы по всей территории провинции; собирали сведения о нравах чиновников от правосудия и финансов; следили, по указам ли собираются подати и не чинят ли сборщики налогов в этом какой-либо несправедливости, притесняя народ поборами; выясняли, каким образом должностные лица выполняют свои обязанности; наблюдали, как ведёт себя дворянство, и пресекали различные нарушения, в особенности нападки, учиняемые сильными и богатыми против слабых и убогих подданных Короля[495].

Раздел III, в котором описано, насколько важно не допустить, чтобы судейские чиновники посягали на королевскую власть

Рассказав о том, что должно быть сделано, причём без особого труда, чтобы добиться от судейских чиновников надлежащего отношения к обычным людям, с моей стороны было бы преступным упущением не предложить средств, призванных помешать столь мощной корпорации, которую эти чиновники составляют, причинять вред самому государству.

По-видимому, можно немало порассуждать на этот счёт, но для меня будет достаточно нескольких слов, если я выдвину мысль о том, что главное здесь – не позволять судейским чиновникам вмешиваться ни в какие дела, за исключением отправления правосудия в отношении подданных Короля, ибо в том состоит их единственная задача.

Наиболее мудрые из Ваших предшественников обращали на это особое внимание и оттого пребывали в благополучии; Ваше Величество следовали их примеру, насколько я мог наблюдать, пока имел честь служить под Вашим началом. И действительно, сие так важно, что если этим могущественным учреждениям дать волю, то потом уже нельзя будет удержать их в рамках долга.

Было бы невозможно предотвратить крах королевской власти[496], если бы мы шли на поводу у тех, чьё невежество по части практического руководства государством сравнимо с их высоким мнением о себе как о знатоках теории государственного управления, тогда как они не способны ни на глубокие мысли по поводу политики государств, ни на суждения о происходящих в обществе процессах, каковые недоступны их пониманию.

Впрочем, хотя ничего нельзя прощать этим крупным сообществам, когда они ущемляют верховную власть, тем не менее благоразумие требует снисходительно относиться к некоторым их недостаткам другого рода.

Следует с сочувствием воспринимать несовершенства такого организма, который, имея множество голов, не может обладать единым умом и, подвергаясь различным влияниям – поскольку состоит из разных людей, – часто не в состоянии прийти ни к познанию, ни к одобрению собственной пользы.

Нет человека, который мог бы приветствовать их поведение, когда они дают волю каким-либо безобразиям, но, справедливо его осуждая, трудно найти способ устранения оных, потому что в крупных сообществах число дурных людей всегда превосходит число хороших; и даже если бы все они были мудрецами, сие не позволяло бы надеяться, что лучшие чувства у большинства возобладают, настолько велики расхождения во мнениях у тех даже, кто, руководствуясь единственным желанием творить благо, имеют схожие намерения и цели.

Таким корпорациям свойственно вести наблюдение за правительством государства и находить повод к его критике – это не должно казаться странным.

Всякая властная инстанция, занимающая подчинённое положение, всегда с завистью взирает на вышестоящую, и хотя спорить с ней в силе она не осмеливается, однако дерзает подвергать её решения порицанию.

Не существует людей настолько дисциплинированных, для которых не была бы в какой-то степени противна мысль о подчинении пусть даже самому мягкому господству. По этой причине кто-то из древних весьма справедливо заметил, что среди людей, которые от природы все равны, немного найдётся таких, кто способен безропотно сносить разницу в положении, созданную судьбою, и, будучи вынужден уступать, не порицает вышестоящих, дабы показать, что если по могуществу он сравняться с ними не может, то по достоинству их превосходит.

Раздел IV, в котором идёт речь о чиновниках финансовых ведомств

Финансисты[497] и откупщики[498] составляют особую группу, для государства вредную, но всё-таки необходимую.

Этот род чиновников – зло, без которого невозможно обойтись, однако его следует удерживать в приемлемых границах.

Неумеренность и пороки этих лиц зашли так далеко, что терпеть оные больше нельзя. Их дальнейшее обогащение приведёт к разорению государства и их собственной гибели, давая повод к завладению их имуществом на основании одних только сведений о чрезмерных богатствах, накопленных ими в непродолжительное время, и явной разницы между тем, что у них было при вступлении в должность, и тем, чем они владеют ныне[499].

Конечно, такая мера может стать причиной крупных ошибок и послужить предлогом для весьма несправедливых притеснений. Я касаюсь этой темы мимоходом вовсе не для того, чтобы посоветовать применить указанную меру на практике, что чревато многими злоупотреблениями. Однако я придерживаюсь мнения, что нельзя будет выдвигать на этот счёт обоснованных жалоб, если осуществить сие с такой осторожностью, чтобы при наказании тех, кто стремительно обогатился благодаря одной только ловкости рук, не были затронуты под этим видом и те, кто приобрёл богатство и влияние либо благодаря своей бережливости, то есть одному из самых невинных способов обогащения, либо исключительно благодаря милости своего повелителя, что освобождает их от вины, либо получая вознаграждение за свои услуги, что является ещё одним способом, причём не только безупречным, но и самым законным из всех возможных, поскольку, будучи выгоден подданным, он полезен и государству, которому станут всегда служить лучше, если к тем, кто служит ему с толком, относятся наилучшим образом.

Совершенно необходимо исправить нарушения, допускаемые финансистами, иначе они в конце концов доведут королевство до разорения, а оно и так настолько меняется внешне из-за их воровства, что ежели не положить этому конец, то в недалёком будущем и вовсе станет неузнаваемым.

Золото и серебро, в которых финансисты купаются, позволяют им породниться с лучшими домами королевства, которые таким образом вырождаются и плодят лишь метисов, столь же далёких от благородства их предков, сколь часто далеки бывают они от подобия их лиц.

Могу сказать как очевидец, что во множестве случаев нерадивость или злой умысел откупщиков причинили немалый вред государственным делам.

Хорошо обдумав все способы исправления нарушений, допущенных финансистами, осмелюсь сказать, что лучше всего было бы сократить их число до минимально возможного и поручать в важных случаях службу[500] людям порядочным, подходящим для вверенных их попечению дел, а не таким, которые, будучи облечены постоянным званием, полагают, что получили достаточные основания для того, чтобы красть безнаказанно.

Во время полнейшего мира не составит труда уволить множество чиновников такого рода и тем самым избавить государство от тех, кто, не оказывая ему никаких услуг, в короткий срок высасывает из него все соки.

Знаю, что обыкновенно таких людей сравнивают с пиявками[501], коих часто щепоткой соли заставляют исторгнуть из себя высосанную кровь, или с губками, которые пропитывают водой и из которых затем путём давления выжимают всю собранную влагу.

Однако, на мой взгляд, это негодное средство, ибо я считаю, что заключать с финансистами договоры и соглашения, как то иногда практикуется, означает применять лекарство, которое страшнее самой болезни, поскольку тем самым, собственно говоря, им предоставляется право вновь приняться за воровство в надежде на новую милость, и если тем самым и удастся извлечь что-то из их кошелька, то впоследствии они вернут себе эту сумму с барышом куда большим, чем это положено им по указу. Я прихожу, таким образом, к выводу о том, что за исключением ряда необходимых чиновников – таких, как главный казначей, генеральный сборщик налогов, два-три казначея Франции[502] в каждом крупном податном округе и такого же числа ведающих податями королевских чиновников, без коих нельзя обойтись, в первичных округах[503], – надобно упразднить все остальные должности, и это будет немалая услуга государству; правда, при этом следует вознаградить людей, которые честно потратили свои деньги, чтобы со временем продвинуться благодаря подобным должностям.

Какое бы решение для наведения порядка ни было принято, без такой меры будет совершенно невозможно сохранить королевскую казну, ибо нет ни казней, ни пыток столь страшных, чтобы помешать множеству чиновников от финансов присвоить себе часть из того, что пройдёт через их руки.

Раздел V, где объясняется, как следует обращаться с народом

Все политики сходятся во мнении, что если бы народ жил в слишком большом достатке, то было бы невозможно держать его в повиновении. Они исходят из того, что, обладая меньшими познаниями, чем прочие сословия государства, несравненно лучше воспитанные и образованные, народ едва ли оставался бы верен порядку, который предписан ему разумом и законами, если бы его до некоторой степени не сдерживала нужда.

Благоразумие не позволяет освободить народ от всех тягот, ибо, утратив в таком случае знак своего подчинённого положения, он забыл бы и о своём статусе, а будучи освобождён от податей, возомнил бы, что свободен и от повиновения.

Народ следует сравнить с мулом[504], который, привыкнув к своей ноше, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы, однако трудиться он должен в меру, а груз, возлагаемый на это животное, должен быть сопоставим с его силами. То же касается и поборов с народа: если они не будут умеренными, то, какова бы ни была их общественная польза, не перестанут быть несправедливыми.

Прекрасно знаю, что когда короли затевают какие-либо общественные работы, то правильно говорят, что всё заработанное народом возвращается в королевскую казну при уплате тальи. Равным образом можно утверждать, что собранное королями у народа возвращается опять к нему и он для того только платит налоги, чтобы получить их обратно, ибо благодаря налогам может чувствовать себя в безопасности и распоряжаться своим имуществом, которое не может быть в сохранности, ежели он не вносит своей доли на содержание государства.

Ещё я знаю, что многие государи лишились государств своих и подданных, так как не содержали сил, необходимых для их охраны, из боязни их же обременить, а подданные некоторых из них попали в рабство к врагам, потому что возжелали слишком большой свободы при своём собственном государе. Здесь есть, однако, некий порог, который нельзя преступить, не совершив тем самым несправедливости, ибо здравый смысл учит всякого, что должно существовать разумное соответствие между ношей и силами, которые её подъемлют.

Это соотношение должно соблюдаться со всей скрупулёзностью, и как государь, выжимающий из подданных больше положенного, не может считаться хорошим, так и лучшие – не всегда те, которые никогда не берут сверх надлежащего.

Впрочем, подобно раненому, у которого сердце, ослабевшее от потери пролитой им крови, привлекает в помощь кровь из нижних членов лишь тогда, когда в верхних она по большей части иссякнет, во времена большой нужды для государства верховные правители должны, насколько это возможно, взять сперва от изобилия богатых, прежде чем до крайности обескровить бедняков.

Это наилучший совет, который может принять Ваше Величество, и последовать ему для Вас не составит труда, ибо Вы можете впредь получать основные средства на содержание государства от объединённых откупов[505], которые затрагивают скорее богатых, нежели бедняков, ибо последние, имея меньше расходов, не столь способствуют их доходности.

Раздел I, в котором говорится, насколько важно, чтобы различные сословия государства оставались в определённых им границах

После того как я рассказал в отдельности о различных сословиях, из которых состоит государство, мне почти ничего не остаётся сказать о вещах общих, кроме одного: как целое существует за счёт упорядоченного соединения частей, находящихся каждая на своём естественном месте, так и великое французское королевство не сможет процветать, ежели Ваше Величество не расставит составляющие его сообщества в надлежащей последовательности: на первое место – Церковь, на второе – дворянство, а на третье – чиновников, которые идут во главе народа.

Смело говорю об этом, потому что сколь важным, столь и правильным было бы положить конец претензиям некоторых чиновников, которые, раздувшись от чванства по причине обладания то ли немалыми богатствами, то ли властью, которой они наделены в силу своих должностных обязанностей, проявляют такую самонадеянность, что мечтают занять первое место, тогда как могут рассчитывать лишь на третье. Это настолько противоречит здравому смыслу и вредит интересам Вашего Величества, что совершенно необходимо пресечь подобные поползновения, ибо иначе Франция не будет такой, какой она была и какой должна быть, и не достигнет должных высот, но превратится в уродливое образование, не способное ни выжить, ни существовать сколько-нибудь долгий срок.

А поскольку бесспорно, что стихии, обладающие весом, совершенно теряют его, находясь в своей среде[506], то не менее достоверно и то, что ни одно из сословий Вашего государства не окажется в тягость другим, когда каждое из них будет вынуждено пребывать на своём месте, предназначенном ему природой.

И как огонь, воздух или вода не могут держать земное тело, ибо оно весомо, когда находится не на своём месте, то также несомненно, что ни Церковь, ни дворянство не сумеют вынести ноши в виде чиновников, коль скоро оные захотят покинуть своё место.

Уверен, что Ваше Величество сможете превосходно удерживать каждое сословие в определённых границах, и потому не стану более распространяться на эту тему, а перейду к двум вопросам, которые мне предстоит осветить в этой главе, ибо они одинаково касаются всех трёх сословий государства.

Раздел II, в котором рассматривается, следует ли учредить в королевстве трёхгодичные губернаторства или лучше оставить их бессменными по прежнему обычаю

Всякий с первого взгляда решит, что лучше сделать губернаторства трёхгодичными, однако, хорошо взвесив пользу, которую это может принести, и сложности, которых стоит в данном отношении остерегаться, может быть, придёт к убеждению в том, что, как я уже отмечал, хотя назначения на бенефиции не столь соответствуют каноническому праву, как выборы, обычай сей тем не менее по ряду причин сегодня полезнее. Точно так же по разным соображениям желательно было бы упразднить продажность должностей, однако приходится терпеть эту практику из опасения вызвать к жизни множество затруднений, о которых говорилось в своём месте[507].

Равным образом невозможно сменять губернаторов провинций и городов каждые три года, не рискуя подвергнуть себя гораздо большим неприятностям, чем те, которые могут вызывать беспокойство в связи с учреждением бессменных губернаторств.

Знаю, мне могут возразить, что лицо, назначенное руководить на три года, наверняка будет думать лишь о том, чтобы покинуть пост с незапятнанной репутацией, и станет вести себя сдержанно, дабы его правление было оценено выше, чем правление его предшественника; если же человек уверен в том, что его место сохранится за ним на всю жизнь, то подобная уверенность весьма развязывает ему руки.

Но скорее всего тот, кто знает, что ему не вечно оставаться на какой– то должности, захочет в короткое время извлечь из неё всю возможную прибыль, которую в противном случае мог бы получать на протяжении всей жизни, если бы не сомневался в обладании должностью вплоть до своей кончины; и приходится опасаться, учитывая легкомыслие нашей нации, что найдутся люди столь испорченные, которые, предвидя конец своего правления, бывшего им весьма по душе, вознамерятся для утверждения себя навечно на этом месте перейти под власть тех, кого им следовало бы считать врагами[508].

Если обратить внимание на опыт Испании, которая часто сменяет губернаторов, то, заметив, что нет опаснее страны, чем эта, я прибавлю, что, как плоды, полезные для жителей одной области, могут оказаться ядовитыми для жителей другой, точно так же некий порядок вещей может быть хорош для одного государства, но весьма пагубен для других.

Возможно, для предупреждения возражений, которые могут быть выдвинуты против введения этого испанского обычая во французском королевстве, скажут, что лица, уходящие с постов по истечении срока их пребывания в руководстве, не будут иметь причины для недовольства, ежели будут определены на другие, часто лучше прежних.

Однако в следовании подобному порядку встретятся такие великие трудности, что их будет невозможно преодолеть: человек, подходящий для должности губернатора Пикардии, будучи её уроженцем, не годится для того, чтобы управлять Бретанью, где всё ему будет непривычно и где должность, на которую его захотели бы назначить, не доставит ему средств к существованию.

Едва ли не все должности губернаторов во Франции настолько неприбыльны, что если отдавать их людям, стремящимся получить оные скорее не из-за почёта и близости к их имениям, а по каким-то иным соображениям, то мало найдётся таких, кто был бы способен покрыть связанные с ними расходы, да и в провинциях недостаточно людей, которые бы могли прийти на смену, если установить трёхлетний срок пребывания в должности.

Подобные перемещения не только практически осуществимы, но и совершенно необходимы в отношении высоких должностей в Испании, как-то: постов вице-королей Неаполя, Сицилии и Сардинии, губернатора Милана и других столь же важных, и все они так выгодны для занимающих их лиц, что, оставив изобилие в одном месте, те находят довольство в другом.

В областях, расположенных далеко от местопребывания государя, требуется производить замену губернаторов, находящихся на должностях столь же значительных, как те, которые я упомянул несколько выше, поскольку пребывание на них дольше трёх лет могло бы способствовать возникновению достаточно сильной привычки к ним, чтобы вызвать стремление утвердиться там навсегда, – главным образом потому, что человеческое честолюбие обладает такой мощью, что если кто хоть немного перестанет владеть собой, то без труда устремится в мыслях к тому, чтобы из подданного превратиться в повелителя.

Но иначе обстоят дела во Франции, где губернаторы живут не так далеко от резиденции королей, чтобы приходилось опасаться подобных неудобств, да и сами их должности не столь значительны, чтобы они могли иметь достаточно полномочий, дабы сделаться самовластными правителями.

К тому же, если только Ваше Величество и наследники Ваши сохранят за собой право менять губернаторов по собственному усмотрению при появлении малейшего к тому повода, что они всегда смогут делать по справедливости, ежели продажность этих должностей будет отменена и чины станут давать бесплатно, то не боюсь заявить, что лучше поступать в этом случае так, как повелось во Франции, нежели подражать испанскому обычаю, который, впрочем, довольно целесообразен с политической точки зрения и разумен с учётом величины испанских территорий; так что хотя употребление данного обычая для Вашего государства бесполезно, однако, по моему мнению, следует воспользоваться им в тех итальянских и лотарингских землях, которые останутся во французском владении[509].

Раздел III, в котором осуждается практика перехода должностей к преемникам и назначение преемников[510]

Назначения, о которых здесь идёт речь, производятся как против желания владельцев должностей, так и с их согласия.

Всякий скажет, что совершенно несправедливо назначать преемника живому человеку против воли последнего, ибо тем самым жизнь его ставится под угрозу из-за возможных происков лица, которому выгодна его смерть, а страх, который вполне может его охватить, способен смерть ускорить.

Эта практика, которая в прошлом широко применялась в нашем королевстве, сейчас из него изгнана[511]. Она настолько опасна, что подвергается осуждению не только разумом, но церковными Соборами и различными постановлениями светских государей.

Даже согласие обладателя должности на назначение преемника не может оправдать этот обычай, ибо, несмотря на всё доверие, питаемое им к последнему, он часто обманывается. Поскольку в государстве невозможно оделить благами каждого, то важно, по крайней мере, хотя бы внушить надежду на получение оных тем, кому нельзя дать лучшего. А сие невозможно сделать, когда чины, должности и бенефиции, как это часто бывает, записываются на детей, которые и по достижении совершеннолетия и вершин заслуг не осмелятся, быть может, помышлять о почестях и званиях, дарованных им в колыбели.

Подобные милости, которые весьма задевают интересы государства, почти не вызывают признательности у обыкновенных граждан, ибо они не считают за пожалование то, чем, как они видят, владеют их отцы или другие родственники, а полагают, что гарантированное получение ими того же скорее диктуется наследственным правом, нежели является знаком щедрости государя.

Хотя благо государства требует, чтобы при произведении в чины больше учитывались достоинства того, кого продвигают, нежели всё остальное, однако в том, что касается назначения преемников, скорее обращают внимание на заслуги лица, просящего для себя преемника, нежели самого этого преемника.

В таких случаях протекция, оказанная одним, заставляет не считаться с достоинствами других, которые не могут выдвинуться никаким иным образом, разве что дерзостью.

А посему я заключаю, что, чем меньше таких милостей будут раздавать, тем, безусловно, лучше, а полезнее всего было бы вовсе этого не делать, ибо сие приводит к опасным последствиям в государствах, где примеры часто оказываются сильнее доводов рассудка.

Ежели кто-то заметит, что в данном разделе я осуждаю такую практику, на применение которой сам соглашался, в том числе и в отношении членов своей семьи[512], то он, я уверен, будет весьма удовлетворён, приняв в расчёт тот факт, что пока имеет место беспорядок, для избавления от которого невозможно найти средства, разум требует сотворить порядок из хаоса, и именно к этому я и стремился, сохраняя должности, созданные моим старанием, за теми, кого скорее прочих мог обязать действовать согласно моим намерениям и идти по моим следам[513]. И если бы в треволнениях царствования, сотрясаемого различными бурями, мне удалось утвердить предлагаемый мною распорядок, я стал бы его самым добросовестным ревнителем.

Раздел I, в котором показано, что лучшие из государей имеют нужду в хорошем Совете, а качества, коими должен обладать хороший советник, сведены к четырём основным: способности, порядочности, мужеству и усердию

Среди политических мыслителей немалые споры вызывает вопрос о том, какой государь предпочтительнее: тот, который правит в своей стране по собственному разумению, или же тот, который не столь полагается на свои таланты, а передаёт многое на рассмотрение Совета и ничего не предпринимает, не выслушав его мнения.

Можно написать целые тома в защиту обеих точек зрения, однако, ограничив задачу частным случаем, который обязывает меня осветить его здесь, и отдавая предпочтение государю, больше действующему по разумению своего Совета, нежели своему собственному, перед тем, который ставит свой ум выше всех голов советников, не могу не сказать, что самое дурное правление есть то, что приводится в движение одним лишь разумом государя, каковой, не имея талантов, настолько самонадеян, что ни в грош не ставит любой совет, а наилучшее – такое, где главная движущая сила – ум властителя, который вполне способен править самостоятельно, но настолько скромен и мудр, что ничего не делает без доброго совета, исходя из принципа «одна голова хорошо, а много – лучше».

Помимо того, что основательность данного решения можно понять разумом, ещё и истина обязывает меня сказать, что на опыте я приобрёл об этом такие знания, что не могу о них умолчать, не совершив над собой усилия.

Диссертация по богословию, которую 13 февраля 1635 г. защитил на паперти Сорбоннской церкви Л. де Машо, настоятель церкви из провинции. Страница с посвящением кардиналу Ришельё и основными положениями диссертации.

Способный правитель – великое сокровище государства, равно как и искусный Совет, организованный должным образом, но согласие между ними вообще не имеет цены, ибо от него зависит благосостояние государства.

Поистине, счастливее всего те государства, где самые мудрые правители и советники.

Гравюра М. Лана (1590 – 1667) по рисунку К. Виньона (1593 – 1670), 1635

Латинская надпись на подставке мольберта гласит: «Какие бы замыслы ни ниспослал Господь, ты умеешь учиться как у отдельного человека, так и у всего рода человеческого». Ангелы по обе стороны от него производят измерения на глобусе и на модели небесной сферы. Ангел в правом нижнем углу перебирает портреты из Галереи знаменитых людей, находившейся в кардинальском дворце: кардинала Амбуазского (1460 – 1510), первого министра короля Людовика XII, Бертрана дю Гесклена (ок. 1320 – 1380), великого полководца и коннетабля Франции, и аббата Сугерия (ок. 1081 – 1151), друга и советника Людовика VI Толстого, регента Франции во время второго крестового похода, историка и реформатора. Надпись под ними: «В тебе одном соединились добродетели этих мужей».

Так же несомненно, что мало кто из государей способен управлять один, а хотя бы таких было и много, всё же им не следовало бы поступать подобным образом.

Всемогущество Божие, бесконечная премудрость и провидение Господа не мешают Ему пользоваться в том, что Он может сделать одной Своей волей, услугами других существ; следовательно, и короли, совершенства коих не беспредельны, а ограниченны, совершили бы большую ошибку, если бы не стали подражать Его примеру.

Однако, поскольку не в их власти восполнять, подобно Господу, недостатки тех, к чьим услугам прибегают, они должны чрезвычайно тщательно подбирать на эту роль людей наиболее безупречных и совершенных.

Для того чтобы хороший советник стал идеальным, ему требуются многие качества, но всё же их можно свести к четырём главным, которые включают целый ряд других, а именно: способности, преданности, мужеству и усердию.

Раздел II, в котором описано, какого рода способности нужны хорошему советнику

При наличии надлежащих способностей советнику не требуются педантичные излишества, и ничто так не опасно для государства, чем лица, стремящиеся управлять королевствами по правилам, вычитанным из книг. Таким образом они часто совершенно губят государство, потому что прошлое не согласуется с настоящим и состояние времён, мест и людей изменяется.

Способности должны включать лишь широту и твёрдость духа, крепость рассудка (что есть настоящая основа благоразумия), кое-какие минимальные знания гуманитарных наук, общие представления об истории и современном состоянии всех государств на свете, а особенно своего собственного.

В связи с этим необходимо рассмотреть главным образом два обстоятельства.

Во-первых, самые великие умы скорее опасны, нежели полезны для управления делами; а если они не имеют в себе гораздо больше свинца, нежели ртути[526], то ценности для государства и вовсе не представляют.

Есть такие, которые горазды на изобретения и брызжут идеями, но так переменчивы в своих намерениях, что вечерние всегда отличаются у них от утренних, а в их решениях так мало последовательности и разборчивости, что они меняют как хорошие, так и плохие и никогда ни в одном не бывают постоянны.

Могу доподлинно заявить, убедившись в том на собственном опыте, что взбалмошность подобных личностей не менее опасна в управлении государственными делами, нежели злокозненность многих других.

Следует весьма опасаться людей, чья живость не сопровождается глубиной рассудка; тот же, чья рассудительность выше всяких похвал, пусть он и лишён широты ума, не перестаёт быть государству полезен.

Во-вторых, следует заметить по этому поводу, что нет ничего опаснее для государства, чем наделять большой властью людей, которые недостаточно умны, чтобы править самостоятельно, однако же думают, что обладают столь сильным умом, что ни в чьём другом уме нужды не имеют.

Такие не способны ни дать доброго совета из своей головы, ни последовать совету тех, кто в состоянии дать им таковой, и оттого совершают серьёзные ошибки.

Самомнение – один из величайших пороков в государственном деятеле, и хотя смирение лицам, предназначенным для управления государством, не требуется, зато скромность им совершенно необходима, ибо очевидно, что, чем больше ум, тем менее способен он иной раз к общению и совету с другими, то есть к таким качествам, без коих даже те, кому природа дала больше ума, мало пригодны к управлению.

Великие умы, лишённые скромности, настолько пристрастны в отношении своего мнения, что осуждают всякое другое, пусть даже лучшее, а гордость, свойственная им по природе, в соединении с высоким положением делает их просто невыносимыми.

Самый талантливый человек на свете должен часто выслушивать точки зрения даже тех, кого он считает менее способными, чем он сам.

Государственному же министру благоразумнее вообще говорить мало, а слушать много, ибо пользу можно извлечь из советов всякого рода: хорошие полезны сами по себе, а дурные – тем, что подтверждают хорошие.

Одним словом, способности государственного министра должны включать скромность, и если при наличии этого качества он вдобавок обладает широтой ума и твёрдостью рассудка, то, значит, у него будет всё необходимое.

Раздел III, в котором показано, какой должна быть порядочность хорошего советника

Быть порядочным человеком с точки зрения Бога – это не то же самое, что быть добрым с точки зрения людей.

Тот, кто неукоснительно соблюдает закон своего Творца, стоит на первой ступени, а чтобы быть на другой, надобно следовать закону, предписанному честью человеческой.

Эти два вида порядочности желательны для государственных советников; но ещё неизвестно, будет ли человек, имеющий все качества, необходимые для того, чтобы считаться порядочным человеком в глазах света, обладать также и теми, которые делают его порядочным перед Господом. Иной человек, который особенно заботится о приведении в порядок своей совести по воле Создателя, менее пригоден для выполнения обязанностей государственного чиновника, будучи лишён некоторых свойств светской порядочности, нежели тот, который, имея их, будет подвержен некоторым недостаткам в смысле порядочности первого рода.

Однако поскольку недостаток совести является истинным источником всех несовершенств человеческих, то скажу смело, что для воспитания идеального государственного советника одинаково нужны оба вида порядочности, о которых я толкую, и что не может он обладать вторым, будучи лишён первого.

Коротко говоря, государственный деятель должен быть верен Богу, государству, людям и самому себе; каковым он и будет, ежели помимо вышеназванных качеств будет ещё предан обществу и беспристрастен в своих советах.

Порядочность государственного чиновника не предполагает наличия у него боязливой щепетильности и совести, подверженной колебаниям. Напротив, нет ничего опаснее для управления государством, ибо если от недостатка совести может произойти много несправедливости и жестокости, то неуверенность в себе и сомнения могут стать причиной неоднократного проявления переживаний и снисходительности во вред обществу, и хорошо известно, что те, кто пугаются самых ясных дел, боясь погубить себя, часто губят государства, когда могли бы спастись вместе с ними.

«Портрет Сципиона Африканского, или Образец славы и доблести, воочию явленный в образе монсеньора кардинала-герцога Ришельё. Параллели между Сципионом Африканским и монсеньором кардиналом-герцогом Ришельё» (Бордо, 1641) Ж. Пюже дела Серр, 1641

Аллегорические фигуры Времени и Фортуны, славят Сципиона, держащего портрет кардинала работы М. Лана. Надпись на ленте вверху – «Храм чести». На пьедестале – герб кардинала.

И как порядочность государственного советника не может сочетаться с излишней суровостью, которая есть спутница несправедливости, так не может она чуждаться строгости, которую надлежит применять по необходимости во многих случаях; напротив, она советует, а иногда и предписывает к ней прибегать и часто вынуждает быть безжалостным.

Она не мешает человеку, занимаясь государственными делами, уделять время и своим личным, а лишь воспрещает ему думать о последних в ущерб государственным интересам, которые должны быть для него дороже собственной жизни.

Такая порядочность не терпит у тех, кто занят на государственной службе, излишней отзывчивости, мешающей им смело отвергать необоснованные требования; напротив, она велит предоставлять лишь положенное, но твёрдо отказывать в том, чего давать не надлежит.

Не могу при этом обойти вниманием то, что наш современник Фердинанд, великий герцог Флорентийский[527], говорил по этому поводу: ему, мол, более по душе человек продажный, чем чрезмерно покладистый, поскольку, пояснял он, продажный не всегда позволит подкупить себя, потому что не во всём видит свой интерес, тогда как покладистый уступит всем, кто осаждает его просьбами, а сие случается весьма часто, ибо известно, что отказать просителям он не способен.

Такая порядочность требует, чтобы все, кто занят в управлении государством, шли в ногу и, трудясь во имя одной цели, одинаково высказывались. В противном случае, ежели среди них окажется человек, который на самом деле поступает правильно, но говорит тише остальных, чтобы отвратить от себя зависть, то он не только не будет иметь порядочности, нужной государственному чиновнику, но и навлечёт ненависть на тех, чьи искренние слова соответствуют твёрдости поведения.

Есть такие люди, добродетель коих состоит скорее в том, чтобы жаловаться на непорядок, а не исправлять его установлением дисциплины.

Не таких мы ищем, их добродетель не более чем видимость, ибо, не имея стремления к полезным действиям, она мало чем отличается от порока, который вреден во всех своих проявлениях.

Порядочность государственного советника должна быть деятельной, она презирает жалобы и ставит перед собой серьёзные и основательные задачи, от выполнения которых общество может получить пользу.

Есть и другие люди, которые, непрестанно толкуя лишь о благе государства, в душе своей вынашивают такие необузданные честолюбивые замыслы, что достижение ни одной цели не способно укротить их желаний, и ничто их не может ни удовлетворить, ни успокоить.

Иные же, превосходя этих, не только никогда не бывают довольны, но ещё и под благовидными предлогами превращают государственные интересы в свои собственные и, вместо того чтобы ставить частную выгоду в зависимость от общей, неправедно и дерзостно поступают наоборот.

Подобные личности не только лишены порядочности, необходимой для занятия государственными делами, но и, более того, являются настоящим бедствием для государства: как вепри из Священного Писания[528], оказавшиеся в винограднике, полном зрелых ягод, они не только наедаются ими до отвала, но и портят и губят всё остальное.

Натуры злопамятные, следующие скорее своим страстям, нежели разуму, которые, вместо того чтобы выбирать людей лишь по способности к делам, в коих предполагается их задействовать, выбирают их только потому, что те проявляют сугубую привязанность к особе благодетелей и преданность их интересам, также не могут считаться обладающими порядочностью, требующейся для управления государством.

Наделять властью человека злопамятного и мстительного – то же самое, что вкладывать шпагу в руки одержимого; и если он, делая выбор, руководствуется своими пристрастиями, а не разумом, то государство подвергается риску, что ему будут служить временщики, а не достойные люди, отчего произойдут великие неприятности.

Человек порядочный никогда не должен мстить за нанесённые ему обиды. Это оправдано лишь в том случае, если пострадало государство; однако и тогда он не должен стремиться к публичному отмщению, будучи движим личными интересами, а коль скоро он это сделает, то, подобно тем людям, которые наделены мелочной порядочностью и часто творят зло с добрыми намерениями, он, можно сказать по правде, сделает добро с намерением дурным.

Ежели порядочность государственного советника требует, чтобы он не поддавался искушению всякого рода корысти и пристрастиям, то требует она и того, чтобы он не обращал внимания на клевету, и никакие препоны, поставленные на его пути, не должны лишать его стремления поступать правильно. Он должен знать, что труды его во благо общества часто никем не признаются и что на земле ему не следует рассчитывать за них на другое вознаграждение, кроме доброй славы – единственной достойной платы для великих душ.

Также ему надлежит знать, что великие люди, поставленные к кормилу государства, подобны осуждённым на пытки, с той лишь разницей, что одни страдают за свои проступки, а другие – за свои достоинства.

Кроме того, ему следует знать, что лишь великие души способны преданно служить королям и выносить напраслину, возводимую на порядочных людей клеветниками и невеждами, не испытывая отвращения и работая без передышки на службе, которую обязаны нести по отношению к государям.

Ещё же он должен знать, что положение тех, кто призван заниматься государственными делами, достойно всяческой жалости, поскольку, когда они достигают успеха, людская злоба часто умаляет их славу, заявляя, что можно было сделать лучше, даже когда это отнюдь не было возможно.

Наконец, ему нужно знать, что находящиеся на государственной службе обязаны подражать звёздам, которые, невзирая на лай собак, не перестают светить им и продолжать свой путь. Сие обязывает их так презирать подобные обиды, чтобы их порядочность оставалась неколебимой, а оные не могли помешать им твёрдо следовать к целям, поставленным во имя блага государства.

Раздел IV, в котором даётся представление о том, каким мужеством и какой силой должен обладать государственный советник

Мужество, о котором сейчас пойдёт разговор, не требует от человека проявления столь необыкновенного бесстрашия, чтобы он стал презирать любую опасность. Это верный путь погубить государство, и государственный советник не только так вести себя не должен, но, напротив, ему надлежит почти во всех случаях действовать с осмотрительностью и ничего не предпринимать, не учтя как следует времени и обстоятельств.

Более того, мужество, необходимое идеальному государственному советнику, обязывает его думать не об одних высоких материях, что часто случается с душами самыми благородными, когда они имеют больше мужества, нежели рассудка, но совершенно необходимо также, чтобы он снисходил до предметов заурядных, пусть даже поначалу они покажутся ему недостойными внимания, ибо нередко великие беспорядки рождаются от ничтожных причин, а самые важные установления основываются на принципах, которые представляются не имеющими никакого значения.

Однако такое мужество, о котором идёт речь, требует, чтобы человек был лишён слабости и страха, делающих того, кому свойственны эти недостатки, неспособным не только принимать правильные решения во благо общества, но и, кроме того, выполнять уже принятые.

Оно требует некоего воодушевления, которое заставляет желать высоких свершений и добиваться их с упорством, равным той мудрости, с какой разум их объемлет.

Оно требует ещё некоторой твёрдости, помогающей стойко переносить напасти и позволяющей человеку не меняться и не казаться изменчивым при самых больших превратностях судьбы.

Оно должно вселять в государственного министра честное стремление к обретению славы, без чего самые способные и самые порядочные люди часто остаются в безвестности, не прославившись никакими делами, полезными обществу.

Оно должно придавать ему силы для стойкого противостояния зависти, ненависти, клевете и всем неприятностям, которые обыкновенно выпадают на долю тех, кто управляет государственными делами.

Наконец, оно должно оправдать в его лице высказывание Аристотеля, уверявшего, что если слабый пользуется хитростью и коварством, то сильный, будучи уверен в себе, справедливо презирает и то и другое.

По этому поводу надлежит заметить, что быть храбрым и быть мужественным – это не одно и то же.

«Портрет Сципиона Африканского…» Ж. Пюже де ла Серр, 1641

Аллегорическая фигура Доблести держит в руках овальные портреты Сципиона Африканского (с надписью «Вот творение природы») и кардинала Ришельё («Вот творение ума»), к подножию постамента прикованы Время и пороки. Надпись на ленте вверху – «Храм доблести» (или добродетели)

Храбрость предполагает наличие у человека склонности охотно подвергать себя при любом случае встречающимся опасностям, чего мужество не требует, а требует оно лишь достаточной решительности, чтобы презирать опасность, когда придётся с ней встретиться, и твёрдо сносить несчастье, когда оно случится.

Можно пойти дальше и сказать, что помимо названного выше свойства храбрость требует и телесной способности, дающей человеку возможность на деле доказать свою отвагу.

Мне отлично известно, что те, кто в прошлом описывали главные человеческие добродетели, не делали таких различий, но ежели тщательно их рассмотреть, то обнаружится, что первая совершенно необходима, да и вторая будет нелишней, ибо большинство людей считают храбрым лишь того человека, который в состоянии своей рукой нанести множество ударов, доказывающих, на что он способен.

Но каким бы образом ни была описана храбрость, она государственному советнику не надобна, ибо ему нет нужды иметь ни склонность подвергать себя всяким опасностям, ни даже телесную способность своею силой доказывать, чего он стоит. Ему достаточно обладать таким мужеством, чтобы малодушный страх или неприятности, которые могут ему встретиться, не сумели отвлечь его от прекрасных и благородных помыслов, а поскольку главенствует ум, а не сила, то, пусть он и не способен действовать руками, однако довольно будет того, что мужество подкрепляет его разум.

Раздел V, в котором рассказывается о том, какого рода усердием должны отличаться государственные советники

Усердие не предполагает, чтобы человек непрерывно занимался государственными делами; напротив, именно такой подход вернее всего может сделать его ни к чему не пригодным. Характер государственных дел требует отдыхать больше, ибо их бремя весомее и тягостнее, чем любых других, а поскольку умственные и физические силы человека ограничены, то постоянная работа истощила бы их в короткое время.

Усердие позволяет предаваться всяким приличным развлечениям, которые не отвлекают от главных занятий, однако оно требует, чтобы лицо, посвятившее себя государственной службе, отдавало ей приоритет и было привязано к ней духом, мыслями и чувствами; оно требует, чтобы наивысшим удовольствием для такого человека был успех его деятельности.

Оно требует, чтобы он часто мысленно обозревал весь мир, дабы предвидеть то, что может произойти, найти способ предупредить беды, коих должно опасаться, и осуществить те намерения, каковые диктуются соображениями государственной пользы.

Портрет кардинала Ришельё за рабочим столом

Ф. де Шампень (1602 – 1674), ок. 1640

И если в некоторых делах, могущих потерпеть провал из-за малейшего промедления, усердие обязывает не терять ни минуты, то в других велит не торопиться, ибо для принятия решений, о которых потом не придётся жалеть, нужно время.

Одна из самых больших бед королевства состоит в том, что всякий норовит взяться за дела, коими он не может заниматься, не совершив ошибки, нежели за такие, коими он не может пренебречь, не совершив преступления.

Солдат рассуждает о том, как следовало бы поступить его капитану, а капитан – о воображаемых недостатках полковника, полковник находит повод для критики генерала, а генерал порицает и осуждает политику двора, и никто из них не занимается своим делом и не думает выполнять свои прямые обязанности.

Есть люди, столь пассивные и сложения столь слабого, что сами по себе никогда не совершают никаких поступков; им лишь подвёртываются случаи, которые и движут ими, а не наоборот.

Таким людям более пристало жить в келье, чем управлять государством, каковое занятие требует как усердия, так и энергичности; а когда они на это поприще попадают, то приносят своей апатией столько вреда, сколько другой человек мог бы принести добра деятельным усердием.

Ришельё со своими любимцами

Ш.-Э.-Д. Ним, до 1885

От подобных личностей не приходится ожидать великих свершений, и не следует ни испытывать к ним благодарность за то добро, которое они делают, ни сердиться на причинённое ими зло, ибо, собственно говоря, здесь скорее действует случайность, нежели они сами.

Ничто не отражается пагубнее на усердии, необходимом для занятия государственными делами, нежели привязанность к женскому полу у тех, кто осуществляет управление оными.

Мне хорошо известно, что некоторые люди обладают столь выдающимися качествами и так хорошо владеют собой, что, даже отвлекаясь от исполнения своего долга перед Господом каким-либо необузданным влечением, они не отвлекаются ради этого от исполнения своего долга перед государством. Есть среди них и такие, кто не позволяет владычицам своих удовольствий управлять и своей волей и занимаются лишь такими делами, которые возложены на них по должности.

Но таких людей немного, и следует признать, что раз женщина погубила мир, то ничто не может навредить государствам больше, чем женский пол, поскольку, забрав власть над теми, кто оными правит, женщины часто побуждают их действовать так, как им самим заблагорассудится, и, следовательно, неправильно. Ведь мысли женщин почти всегда неверны, особенно у тех из них, над кем довлеют страсти, которые обыкновенно заменяют им разум, тогда как он – та единственная настоящая движущая сила, которая должна побуждать и заставлять действовать тех, кто находится на государственной службе.

Каким бы сильным ни был государственный советник, он не сумеет как следует осуществлять свои обязанности, если не будет совершенно свободен от подобных привязанностей. Он вполне может исполнять свой долг и при их наличии, но ежели он их лишён, то добьётся куда большего.

Как бы то ни было, для того чтобы успешно работать, ему следует распределить своё время таким образом, чтобы какие-то часы посвятить отдаче письменных распоряжений, издание коих входит в его должностные обязанности, а другие – приёму посетителей. Разум велит, чтобы он ко всем относился с такой учтивостью и с таким уважением, как того требует его положение и звание людей, у которых к нему есть дело.

Этот раздел засвидетельствует потомству моё чистосердечие, ибо в нём предписывается то, чего мне самому не удавалось в полной мере соблюдать.

Я всегда вежливо обходился с теми, кто приходил ко мне по делам. Характер государственных дел таков, что часто многим людям приходится отказывать, но когда нет возможности удовлетворить их самим делом, то не позволено проявлять к ним грубость выражением лица или словом. Но, поскольку из-за слабого здоровья я был не в состоянии принимать всех желающих, как мне того хотелось бы, я часто испытывал по этому поводу такое огорчение, что сие обстоятельство заставляло меня иногда подумывать об отставке.

Могу, однако, доподлинно заявить: я настолько научился справляться с собственной немощью, что, хоть и не мог соответствовать желанию всех, оная никогда не мешала мне исполнять свой долг по отношению к государству.

Итак, усердие, мужество, порядочность и способность создают идеального государственного советника, и все эти качества должны в нём сочетаться.

Иной может быть человеком порядочным, но, не имея способностей к государственным делам, он оказался бы совершенно непригоден для этого вида деятельности и лишь понапрасну занимал бы место, будучи не в состоянии исполнять соответствующие обязанности.

Другой же, даровитый и притом отличающийся необходимой порядочностью, однако недостаточно мужественный, чтобы переносить различные неприятности, коих невозможно избежать при управлении государством, оказался бы для него скорее вреден, нежели полезен.

А иной, имеющий наилучшие намерения и одновременно способный и мужественный, но притом ленивый, своим недостаточным усердием при исполнении служебных обязанностей неминуемо причинил бы обществу урон.

Наконец, кто-то может быть сознательным, способным, мужественным и преданным делу, однако если все эти качества он задействует чаще тогда, когда это касается его самого, а не государственных интересов, пусть даже при этом его служба часто оказывается полезна, то к такому человеку надлежит относиться с большой насторожённостью.

Способность и порядочность дают начало идеальному союзу между разумом и волей, в котором разум искусно ставит правильные задачи и выбирает самые подходящие средства для их достижения, а воля умеет приняться за них с таким рвением, что это помогает ей не упустить ничего из того, что может привести к целям, намеченным разумом.

Порядочность и мужество рождают почтительную смелость высказывать королям то, что имеет для них пользу, хотя и не всегда им нравится. Называю смелость почтительной, потому что если она не будет соответствовать принятым формам и всегда носить уважительный характер, то, вместо того чтобы попасть в разряд достоинств государственного советника, станет одним из его недостатков.

С королями надлежит разговаривать мягко, а указывать на их промахи, что является обязанностью верного советника, следует тактично и наедине, иначе если он сделает это во всеуслышание, то совершит вопиющую ошибку.

Говорить вслух то, о чём нужно шептать на ухо, – это достойный упрёка поступок, который может оказаться и преступлением, ежели тот, из чьих уст исходят эти речи, ради собственной выгоды предаёт огласке недостатки своего государя, желая тщеславным выставлением себя напоказ скорее продемонстрировать своё осуждение оных, нежели искреннее желание их исправить.

Из сочетания мужества и усердия возникает твёрдая решительность в осуществлении замыслов, намеченных разумом и разработанных волей, что позволяет настойчиво проводить их в жизнь, не поддаваясь смене настроений, причиной коих нередко бывает французское легкомыслие.

Я ничего не сказал о силе и телесном здоровье, нужных государственному чиновнику, потому что хотя обладание ими – это великое благо, когда они сочетаются со всеми вышеназванными умственными и душевными качествами, однако же они не настолько необходимы, чтобы без них советник не мог исполнять своих обязанностей.

В государстве есть немало видов деятельности, где хорошее здоровье обязательно, так как требуется работать не только головой, но и руками и ногами, переезжая в разные места, причём зачастую в спешном порядке. Тому же, кто держит в своих руках бразды правления государством и занят только руководством делами, это качество без надобности.

Как движение небес ни в ком не имеет нужды, кроме движущего им высшего разума, так и одной силы ума вполне достаточно для управления государством, да и чтобы ворочать всем миром, сила рук и ног не нужна.

И как кормчий работает лишь глазами, наблюдая за компасом, по которому велит поворачивать штурвал, куда сочтёт целесообразным, точно так же и в управлении государством ничто так не требуется, как работа разума, который и следит, и повелевает делать то, что найдёт должным.

Если правда, что солнце, которое всё согревает, само не горячо, то совершенно очевидно, что, для того чтобы привести в движение весь мир, человеку нет необходимости самому совершать физические движения.

Признаюсь, впрочем, что меня часто посещало искушение оставить деятельность по управлению государством по причине моего слабого здоровья, которое сделалось так хрупко, что мне было почти невозможно не изнурять себя часто до последней крайности.

Одним словом, долгие годы служа Вашему Величеству в делах наитруднейших, какие только могут случиться в государстве, могу подтвердить собственным опытом то, чему разум учит всех нас: именно голова, а не руки, правит и руководит государством.

Раздел VI, в котором приводятся рассуждения относительно должного числа государственных советников и утверждается, что одного из них следует наделить высшей властью

Рассмотрев и исследовав со всех сторон качества, необходимые тем, кого следует привлекать к государственной службе, не могу не заметить, что как множество врачей способно иной раз погубить больного, вместо того чтобы помочь ему поправиться, так и большое число советников принесёт государству скорее вред, чем пользу. Прибавлю, что результата можно ожидать, когда их не более четырёх[529], да и тогда нужно, чтобы один из них имел высшую власть и был бы первичной движущей силой, которая вращает все прочие небеса, будучи сама не движима ничем, кроме своего разума.

Мне нелегко решиться на это высказывание, поскольку может показаться, будто я преследую при этом собственные интересы, однако, рассудив, что мне было бы нетрудно удостоверить его истинность посредством обращения ко многим авторитетам Священного Писания, к Отцам Церкви и политическим философам и что то особенное доверие, коим Ваше Величество всегда меня удостаивали, покуда изволили привлекать к ведению государственных дел, не имеет нужды искать защиты в иных правилах, кроме того, что было необходимо для утверждения этого права, то есть Вашей воли, каковую потомки назовут истинной причиной моего первенства в Ваших Советах, я нахожу, что могу говорить на эту тему, не вызывая подозрения, и должен это сделать, дабы доказать разумными доводами то, что честь, коей Вы всегда по своей милости меня удостаивали, утвердит примером.

Естественная зависть, которая обыкновенно появляется между равными по силе, слишком известна всем, чтобы возникала нужда в долгих рассуждениях для доказывания истинности выдвигаемого мною утверждения.

Разнообразный опыт сделал меня таким знатоком в этом деле, что я почёл бы себя ответственным перед Господом, если бы в этом завещании не заявил недвусмысленно о том, что нет ничего опаснее для государства, чем наделение равными полномочиями нескольких лиц, управляющих государственными делами.

Всё, что станет предпринимать одно лицо, будет встречать противодействие со стороны другого, и если человек самый порядочный не является самым искусным, то даже тогда, когда его предложения будут лучше всех, его всегда обойдёт тот, кто окажется умнее.

Каждый обзаведётся сторонниками, которые образуют в государстве разные партии и рассредоточат его силы, вместо того чтобы собрать их воедино.

Подобно тому как болезни и смерть наступают у людей из-за разлада в работе их органов, то противоречия и разногласия, всегда возникающие между равными по силе людьми, обязательно нарушат покой государства, коим они будут править, и натворят разных бед, которые в конце концов могут его погубить.

Если правда, что единовластное правление ближе к божественному, нежели всякое другое, коль скоро все церковные и светские авторы учат, что такой тип управления превосходит все, какие когда-либо применялись на практике, то можно смело сказать, что ежели верховный правитель сам не может или не хочет постоянно следить за картой или компасом, то разум велит ему передать эту заботу кому-то одному, возвысив его над остальными.

Никогда не бывает так, чтобы несколько рулевых одновременно брались за штурвал одного корабля, поэтому и кормило государства должен также держать один человек.

Он вполне может получать советы от других и даже иногда должен их спрашивать, но принимать решения о полезности этих советов и о том, чтобы повернуть штурвал в ту или иную сторону, он должен сам в зависимости от того, как ему представляется целесообразным, дабы избежать бури и держаться избранного курса.

Вся задача заключается в том, чтобы в этом случае сделать правильный выбор и притом не ошибиться.

Фронтиспис диссертации, которую 10 июля 1635 г. защитил Ф. Виалар (1603 – 1680), впоследствии ставший (в 1642 г.) епископом-графом Шалонским.

Гравюра М. Лана по портрету Ф. де Шампеня, 1635

Существуют различные интерпретации этой гравюры. Мы приводим одну из них. Франция, аллегорическиизображённаяв монархическом одеянии, возлагает к ногам кардинала Ришельё доспехи, оружие, венок, корону и рог изобилия. Слева от кардинала стоят Мудрость и Справедливость (опирается на герб кардинала), за его спиной помещается женская фигура, держащая парус и корабельный руль (символы занимаемой кардиналом должности начальника и главного управляющего мореплавания, а также искусства, проявленного им в управлении государством), а справа – Сила (укрощённый лев, на гриве которого лежит её левая рука, возможно, символизирует Испанию; на камее, по всей видимости, изображён Сципион Африканский). Слева на втором плане парит Победа, справа – Слава (на вымпеле горна – герб кардинала, в правой руке – кардинальская шляпа).

Нет ничего легче, чем отыскать перводвигатель, который управляет всем, сам при этом не будучи управляем никакой высшей силой, кроме своего повелителя; но также нет ничего труднее, чем найти такой двигатель, который хорошо работает, не поддаваясь никаким посторонним воздействиям, могущим нарушить его движение.

Всякий по своему разумению сочтёт себя способным для этой роли, но поскольку никто не может выступать судьёй в собственном деле, то окончательное решение в столь важном случае должно зависеть от тех, кто не имеет никакого личного интереса, способного помешать им посмотреть правде в глаза.

Один не может быть поколеблен происками и подкупами со стороны врагов государства, но способен попасться на их уловки.

Другой может быть движим интересами, не носящими преступного характера, но которые тем не менее причинили бы государству великий вред.

Часто встречаются среди них люди, которые скорее умрут, нежели возьмут грех на душу; однако от них нет никакой пользы обществу, потому что они способны уступить назойливым просьбам тех, кого любят, идя на поводу у своих нежных чувств.

Иного не тронет никакая корысть, но он может поддаться страху, волнению или панике.

Хорошо знаю, что способности, порядочность, мужество – одним словом, те качества, присутствия коих мы требуем у государственного советника,– могут исправить подобные недостатки, но, говоря по правде, поскольку министр, о котором идёт речь, должен стоять над всеми прочими, то необходимо, чтобы и все эти качества у него имелись в превосходной степени, и, следовательно, надлежит тщательнейшим образом его изучить, прежде чем остановить на нём свой выбор.

Государь должен сам близко узнать человека, на которого возложит столь серьёзные обязанности, и, хотя такого человека он должен выбрать сам, необходимо, чтобы выбор этот сопровождался, если возможно, общественным одобрением, ибо, если министр будет желанным для всех, он скорее сможет творить добро.

Люди, лучше всех разбирающиеся в астрономических вычислениях, не могут ошибиться ни на одну минуту, чтобы в дальнейшем их расчёты не оказались во всех отношениях неверными. И точно так же истинно и то, что если качества человека, призванного руководить другими, только с виду выглядят положительными, то его поведение будет весьма дурным, а если они всего лишь посредственны, то его правление будет оставлять желать лучшего.

Не представляет труда изобразить качества, коими должен обладать главный министр, однако нелегко обнаружить их все в одном человеке.

Между тем можно сказать, что поистине благополучие или несчастье государств зависит от выбора такой персоны и это сильно обязывает монархов либо самим взваливать на себя заботы, коими обременяет их вес короны[530], либо так удачно подобрать человека, на которого их можно переложить, чтобы их выбор был одобрен и на небесах, и на земле.

Раздел VII, в котором рассмотрено, как Король должен относиться к своим советникам, и показано, что добиться от них хорошей службы можно вернее всего хорошим к ним отношением

После того как Ваше Величество таким образом подберёте себе советников, от Вас зависит сделать так, чтобы они смогли трудиться во имя величия и благополучия Вашего королевства.

Для этого надобно выполнить четыре главных условия.

Во-первых, Ваше Величество должны им доверять, а они – знать, что им доверяют. Это совершенно необходимо, потому что иначе даже лучшие советники могут казаться государям подозрительными, а ежели министры не уверены в том, что сомнений в их честности нет, то во многих случаях, когда их молчание будет весьма пагубно, они станут воздерживаться от выражения своего мнения.

Общеизвестно, что лекарь, который нравится больному и любим им, добьётся большего, а тот, который знает, что больной ему не доверяет, наверняка не сможет самоотверженно трудиться ради его выздоровления.

Во-вторых, Вашему Величеству следует внушить им, что они должны откровенно говорить с Вами и что могут делать это безо всякой опаски.

Это условие абсолютно необходимо, причём не только для некоторых сдержанных и робких людей, коих надо ободрять, но и для тех, которые, не являясь боязливыми по природе, с гораздо большей пользой обращают свою энергию на благо общества, если полагают, что не пострадают из-за собственной смелости.

Солдат, стреляющий из укрытия, гораздо более уверен в себе, нежели тот, который, стреляя, знает, что в ответ и в него могут выстрелить. Да и вообще на самом деле существует мало желающих подвергнуть себя смертельному риску ради блага общества.

Конечно, порядочный человек не должен руководствоваться своими интересами, когда речь идёт об интересах государственных, и самая высокая степень преданности, какой только можно пожелать от хорошего слуги, – это слышать его откровенное мнение о том, что он считает полезным для своего государя, мнение, высказанное без опасения навлечь на себя ненависть окружающих государя влиятельных персон или неудовольствие его самого. Однако мало кто обладает достаточным рвением, чтобы отважиться на подобный риск.

В-третьих, Вашему Величеству надобно проявлять к советникам известную щедрость, с тем чтобы они были уверены, что их служба не останется без награды.

Настоятельная необходимость в этом объясняется тем, что очень немногим людям по душе голая добродетель и что наилучший способ помешать своим слугам чересчур много думать о личных интересах – это следовать совету императора[531], который наказывал своему сыну уделять самое пристальное внимание делам тех, кто будет радеть о его собственных.

Никогда порядочный человек не думает о том, чтобы, служа обществу, обогатиться за его счёт, но если для подданного вынашивать подобные мысли преступно, то для государя нет ничего более постыдного, чем видеть, как поседевшие у него на службе люди становятся, будучи обременены летами, дряхлыми и убогими – при всех своих достоинствах.

В-четвёртых, Вам следует одобрять действия советников и открыто поддерживать их, дабы они были уверены, что им нет нужды бояться интриг или опасаться влияния тех, кто хотел бы их погубить.

Поступать подобным образом вынуждают государя собственные интересы, поскольку ни один человек не может с пользой служить обществу, не став предметом всеобщей ненависти и зависти, и мало найдётся людей достаточно благородных, чтобы порядочно вести себя даже тогда, когда они ожидают от этого одних неприятностей.

Нет в мире такой сильной крепости, которую нельзя было бы со временем захватить, если она не станет как следует оборонять свои подступы.

Так же обстоит дело и с величайшими королями: им не удастся сохранить свою власть в целости, ежели они не приложат чрезвычайных стараний для укрепления её в самых мелких чиновниках, близких к их особе или удалённых от неё, ибо эти-то чиновники и есть те самые наружные бастионы, которые первыми подвергаются нападению и захват которых придаёт нападающим смелости для атаки на внутренние оборонительные сооружения, хотя оные и кажутся неприступными, как священные и привязанные к самой особе короля.

Немногие осмеливаются применять силу против тех, кого государь призвал к себе на службу, поскольку всякий признает, что его собственное могущество несравнимо с властью верховного правителя, который слишком заинтересован в оказании покровительства своим слугам, чтобы закрывать глаза на подобное покушение, наносящее вред ему самому, однако всегда находятся такие, кто пытается погубить их при помощи интриг и неблаговидных средств, обнаружить каковые непросто.

В таких случаях, как правило, они ведут себя так осторожно, что, сколь бы малой ни казалась вероятность осуществления подобных замыслов, их угрозу следует считать совершенно реальной и действовать исходя из этого – но не для того, чтобы причинить зло тем, кого считают виновными ещё до того, как они будут изобличены, но чтобы благоразумно упредить их действия.

Коварство позволяет людям использовать сотни способов для достижения втихаря своих целей. Один открыто высказывается под тем предлогом, что считает молчание равносильным преступлению, однако таких немного. Другой притворяется другом тех, кого намерен погубить. Третий побуждает к действию других, а сам ограничивается тем, что поощряет зло, которое они творят.

Словом, существует столько путей для причинения вреда такого рода, что всякий государь должен постоянно быть настороже, дабы обезопасить себя от обмана и происков в столь важном деле.

Ежели кто-то станет говорить ему по секрету дурное о правительстве его государства под каким бы то ни было видом, он должен знать, что это всегда имеет целью расшатать и погубить государство.

Люди, поступающие таким образом, подобны больным, у которых при сильнейшей лихорадке наружный жар кажется небольшим, хотя внутреннее воспаление зашло уже далеко.

Следует предупреждать свершение таких злодеяний, а не дожидаться получения о них исчерпывающих сведений, потому что часто оные приходят лишь после претворения гнусных замыслов в жизнь.

Те, кто берутся за подобные авантюры, слишком хорошо знают, какой опасности подвергаются, чтобы начинать их без намерения завершить начатое. В подобных случаях они сперва действуют неторопливо и осторожно, но затем характер этих дел заставляет их ускорить шаг и перейти на бег из страха быть застигнутыми на полпути.

В этом их можно уподобить камню, пущенному с вершины горы: сначала он катится медленно, но, по мере того как спускается вниз, набирает вес и скорость падения. И если для того, чтобы остановить его в тот момент, когда он катится быстрее всего, нужно приложить больше усилий, чем в самом начале, то точно так же весьма непросто прервать заговор, который, не будучи подавлен в зародыше, уже разросся.

Чем важнее крепость, тем энергичнее враг старается сбить с пути истинного её губернатора, чем красивее женщина, тем больше мужчин добиваются её благосклонности, и чем полезнее министр своему государю, и чем большим влиянием и расположением пользуется, тем больше завистников мечтают занять его место и пытаются для этого выжить его оттуда.

Среди преданных губернаторов ценнее всего те, которые не только отвергают предложения, побуждающие их поступать вопреки долгу, но даже отказываются о таких слушать и не дают и рта раскрыть тем, кто решит искушать их подобным образом.

Среди честных жён таким, которые не хотят и слышать непристойных речей, обращённых к ним с намерением поколебать их чистоту, отдаётся, по мнению всех мудрецов, предпочтение перед теми, которые такие речи слушают, хотя сердцем оным и не внемлют.

Так и среди правителей, имеющих слуг, которые доказали свою преданность в столь важных обстоятельствах, что на их счёт не может быть никаких обоснованных сомнений, мудрейшим является тот, кто никому не позволяет о них злословить.

Какова бы ни была добродетель, помогающая отвергать искушения, однако те государи и мужья, что позволяют своим губернаторам и жёнам слушать о вещах, в которых не желали бы видеть их замешанными и на которые те не могут дать согласия, не согрешив, считаются чересчур покладистыми; и государи должны осуждать самих себя, ежели прислушиваются к клевете, порочащей тех, чья преданность безупречна. Исходным доводом для этого суждения является такой: если смело подвергаться опасности, когда цель справедлива и полезна, – значит проявлять отвагу, то делать то же самое без нужды и причины – значит проявлять безрассудство. И именно поэтому совершенно правильно было замечено, что слушающий клевету заслуживает быть обманутым.

Возможно, мне скажут, что существует большая разница между долгом губернатора, супруги и государя в представленном примере, и если губернатору и женщине действительно лучше не слышать о том, на что они ни в коем случае не могут согласиться, то не так обстоит дело с государем, который должен держать ухо востро, ибо ему могут сообщить сведения правдивые и столь важные, что придётся принимать на сей счёт какие-то меры.

На это отвечу, во-первых, что я имел в виду исключительно слуг, чья преданность безупречна, а поведение подверглось проверке в обстоятельствах столь значительных, что важнее не бывает; и в этом случае разница в сделанном мною сравнении будет настолько невелика, что ею по праву можно пре-небречь, ибо в делах нравственных нельзя считаться с пустяками.

Прибавлю, во-вторых, что ежели и может возникнуть какая-то неприятность от нежелания государя выслушивать вещи, порочащие слугу, верность коего испытана, то неприятность сия настолько мала по сравнению с теми, которые неизбежно произойдут в противном случае, что могу безусловно сказать: губернатору, женщине и государю должно равным образом пропускать мимо ушей речи в вышеописанных случаях.

Нет никаких оснований предполагать, что тот, кто оставался верным всю свою жизнь, вдруг в один миг перестанет быть таковым без всякого повода и причины, в особенности если все упования на обеспечение собственной будущности он связывал с судьбой своего повелителя.

Если беда может случиться лишь в редких случаях, то следует считать, что она не случится вовсе, тем более коль скоро для того, чтобы её избежать, подвергают себя многим другим, неизбежным и более значительным бедам, как это бывает в деле, о котором идёт речь, – поскольку не подлежит сомнению, что для государя почти невозможно сохранить самых верных и надёжных слуг, когда под предлогом узнать правду он станет внимать и людскому злословью. Кроме того, потеряв одного такого слугу, он наверняка потеряет много больше, чем в том случае, когда, отказавшись выслушивать наговоры, стерпит в ком-либо из советников недостатки, которые не могут быть велики, ежели государь испытал верность этих слуг в самых важных обстоятельствах.

Тот, кто нарочно впускает убийц, отправляющих человека на тот свет, повинен в его смерти; и точно так же тот, кто принимает на веру всяческие подозрения и клеветнические нападки на преданность одного из своих приближённых, не выяснив истины, несёт за такое деяние ответственность перед Богом.

Благороднейшие поступки не по нраву людям двух типов: пронырам, которые во всём видят злой умысел из-за своего чрезмерного коварства, и людям, склонным к подозрительности, которые всё вменяют во зло из-за своей слабости.

Никто в мире, как бы ни был добродетелен, не может оставаться невинным в глазах своего повелителя, ежели тот не смотрит на вещи самостоятельно, а прислушивается к клевете.

Как для противодействия пороку есть только два пути – избегать или бороться, так и для противостояния клеветническим измышлениям их тоже только два: первый состоит в том, чтобы их совершенно отринуть, не слушая; второй – в том, чтобы подвергнуть донос тщательной проверке с целью установления его истинности или лживости.

Чтобы избежать всех неприятностей, оградить себя от козней, коими люди злые могут воспользоваться, дабы погубить людей самых порядочных, и не лишить себя возможности обнаруживать дурные поступки тех, кто плохо служит, государь должен считать клеветой всё, что ему хотят поведать исключительно с глазу на глаз, и поэтому ему надлежит отказываться это слушать. А если кто-то захочет отстоять в присутствии тех, кого обвиняет, выдвигаемые против них претензии, то государь может его выслушать, пообещав хорошее вознаграждение, ежели тот сделает важные для государства заявления и те окажутся правдивыми, либо примерное наказание, ежели обвинения ложны или же истинны, но при этом не представляют никакой значимости или важности.

Я всегда умолял Ваше Величество поступать именно так по отношению ко мне, дабы предоставить тем, кто имел желание порицать мои действия, такую же свободу для этого, какую Вы таким образом дадите мне для зашиты оных.

Могу доподлинно заявить, что Ваше Величество никогда не испытывали неудовольствия относительно моего поведения, разве когда не следовали этому совету, тем более достойному внимания, поскольку он исходит от чистого сердца.

Раздел I, в котором в нескольких общих словах говорится о том, что государь должен быть силён, чтобы пользоваться уважением и своих подданных, и иностранцев

Поскольку могущество – это одна из необходимейших вещей для величия монархов и их благополучного правления, то, стало быть, те, кто стоит во главе государственного руководства, обязаны проявлять особенное старание, стремясь не упустить из виду ничего из того, что может помочь их государю сделаться столь могущественным, что благодаря этому он станет пользоваться всеобщим почтением.

Благодеяние порождает любовь, а могущество – страх, и нет никаких сомнений в том, что среди всех первопричин, способных привести в движение государство, страх, основанный на уважении и благоговении перед силой, лучше всего способен побудить каждого исполнять свой долг.

Особенно мощно эта сила действует внутри государства, но и снаружи её влияние ничуть не меньше, ведь когда и подданные и иностранцы одинаково наблюдают устрашающее могущество государя, которого считают способным при желании причинить им неприятности, они не станут делать ничего, что могло бы его прогневать.

Я заметил мимоходом, что могущество, о котором идёт речь, должно зиждиться на уважении и почтении; сейчас прибавлю ещё, что сие безусловно важно, ибо если могущество исходит из других источников, то оно становится весьма опасным, поскольку, вместо того чтобы вызывать разумный страх, порождает ненависть к государю, который оказывается в наихудшем положении, когда становится предметом всеобщего отвращения.

Могущество, внушающее уважение к государю и страх перед ним наряду с любовью, имеет различные проявления: это дерево с пятью ветвями, которые питаются и существуют благодаря одному корню.

Государь должен быть силён

– своей репутацией;

– постоянным войском разумной численности;

– а также значительной денежной суммой в казне на случай непредвиденных расходов, которые возникают тогда, когда их ожидают менее всего;

– и, наконец, властью над сердцами подданных, как мы явственно сможем это увидеть.

Медаль (бронза)

Работа Ж. Варена (1604 – 1672)

Кардинал Ришельё

1630

Раздел II, в котором показано, что государь должен быть силён своей высокой репутацией, и предложены самые необходимые средства для достижения этой цели

Репутация безусловно необходима правителям, потому что тот государь, о котором сложилось доброе мнение, может одним своим именем добиться большего, чем менее уважаемые – своими армиями.

Государи обязаны беречь репутацию пуще жизни и могут скорее поставить на кон своё богатство и величие, нежели допустить, чтобы хоть как-то пострадало их доброе имя, ибо воистину малейшая, даже самая лёгкая тень, брошенная на репутацию государя, есть шаг, ведущий к самым тяжким последствиям, вплоть до краха.

Смело заявляю в связи с этим, что государи никогда не должны полагать, будто смогут извлечь какую-то выгоду, ежели она хоть сколько-нибудь вредит их чести, и должны быть или слепы, или нечувствительны к истинным своим интересам, когда такую выгоду получают.

И в самом деле, история учит нас, что во все времена и во всех государствах правители с безупречной репутацией всегда добивались больше, чем те, которые уступали им в этом качестве, но превосходили их в силе, богатстве и во всех прочих составляющих могущества.

А поскольку они должны ревностно её оберегать, то их советникам следует прилагать всё своё старание, чтобы подчеркнуть имеющиеся у государя положительные качества.

Те, кто будет строить своё поведение исходя из правил и принципов, изложенных в настоящем завещании, вне всякого сомнения приобретут такую славу, которая запечатлеется в умах их подданных и соседей, в особенности если будут верны Богу, а ещё больше самим себе, то есть правдивы в речах и добросовестны в выполнении обещаний, что совершенно необходимо для репутации государя. И если никто не станет питать уважения к тому, кто этими качествами не обладает, то точно так же невозможно, чтобы имеющий их не был почитаем всеми и не пользовался величайшим доверием.

Я мог бы привести немало примеров в подтверждение этой истины, однако, не желая превращать это сочинение в сборник общих мест[552], который может составить кто угодно, понадёргав цитат из хороших книг, удовольствуюсь тем, что ничего не написал такого, что не было бы бесспорно и очевидно, так что всякий рассудительный человек найдёт подтверждение оному, ежели о том поразмыслит.

Раздел III, в котором ясно доказано, что государь должен быть силён нерушимостью границ своего государства

Надобно быть лишённым здравого смысла, чтобы не знать, насколько важно для великого государства иметь как следует укреплённые границы.

Во французском королевстве это тем более нужно, ибо даже если легкомыслие нашей нации сделает её неспособной к великим завоеваниям, однако же свойственная французам храбрость превратит их в непобедимую силу при обороне, покуда у нас имеются большие крепости, столь хорошо защищённые и снабжённые всем необходимым, чтобы нация могла продемонстрировать своё мужество, не терпя при этом больших неудобств – единственных врагов, которые ей противостоят.

Основательно укреплённая граница способна заставить противника отказаться от возможного злого умысла против государства или, по крайней мере, остановить его продвижение и натиск, ежели он набрался достаточной дерзости, чтобы напасть в открытую.

Из-за своего изменчивого характера нация наша нуждается в том, чтобы её оберегали от паники, которую она могла бы испытать вследствие внезапного нападения, если бы не знала, что рубежи государства столь прочны, что никакой натиск чужеземных войск не может оказаться достаточно силён для взятия оных с ходу и что для овладения ими понадобится немало времени.

По новой методе, применяемой некоторыми врагами государства, они готовы скорее уморить голодом жителей осаждаемых крепостей, чем брать оные силой, и вытоптать кавалерией захватываемую местность, вместо того чтобы подступать к городу пешим строем с многочисленными полками, как это делалось раньше. Очевидно, что пограничные крепости не только полезны для оказания сопротивления таким набегам, но и являются спасением для государств, далеко внутрь коих противник не сумеет продвинуться, ежели оставит позади себя города, способные как перерезать его сообщение со своей страной, так и отсечь от него обозы.

Это соображение побуждает меня высказать мысль о том, что недостаточно укреплять города и обеспечивать их снаряжением и довольствием только на время противостояния открытой силе; нужно, чтобы они были снабжены всем необходимым по меньшей мере на год, ибо это достаточный срок для отыскания наилучшего способа им помочь.

Хорошо знаю, что почти невозможно великим государям обеспечить таким образом много цитаделей, однако не так обстоит дело с крупными городами, где жители производят огромное множество изделий, коих один губернатор не может запасти в достаточном количестве, но не составляет труда обязать самих горожан держать годовой запас продовольствия, которого всегда хватит на полгода, а то и более, если выгнать лишние рты, как того требует разум.

Сие вовсе не означает, что подобный порядок освобождает правителей от обязанности содержать общественные склады;[553] напротив, я полагаю, что, чем больше их будет, тем лучше; а после наполнения оных необходимо завести такие правила их содержания, чтобы губернаторы, на кого по праву возложены обязанности по распоряжению ими, не могли разбазарить их по халатности или умышленно – в стремлении извлечь какую-либо выгоду.

Не стану указывать точного количества пушек, пороха[554], пушечных ядер и всего прочего военного снаряжения, которое следует хранить в каждой крепости, ибо оно должно зависеть от её размеров. Скажу, однако, что съестные припасы необходимы не более военных и хорошая обеспеченность провиантом для осаждённой крепости может оказаться напрасной, если в ней не хватает того, что в обязательном порядке нужно как для обороны от неприятеля, так и для наступления на него, особенно если учесть, как мы убедились на собственном опыте, что тот, кто больше стреляет, обычно укладывает больше врагов, и потому во время осады города следует скорее беречь хлеб, чем порох.

Древние весьма удачно заметили, что истинная сила крепостей состоит в силе людей, и не могу не сказать в связи с этим, что все оборонительные сооружения бесполезны, если комендант и офицеры, командующие крепостью, не обладают мужеством столь же твёрдым, как стены и валы, и если число защитников несоразмерно с величиной крепости и количеством фортов, которые надобно оборонять.

В целом ряде случаев мы убедились на опыте[555], что самые жалкие городишки оказываются неприступны благодаря твёрдости духа их защитников, а наиболее укреплённые твердыни держатся недолго, когда находящиеся внутри них не проявляют мужества, сопоставимого с их силами.

Ввиду сказанного государи должны самым тщательным образом подбирать тех, кому доверяют охрану своих границ, ибо спасение и покой государства зависят главным образом от их верности, бдительности, мужества и опытности, и нередко отсутствие одного из этих качеств причиняет государствам миллионные убытки, если вообще не становится непосредственной причиной их гибели.

Раздел IV, в котором идёт речь о том, насколько государство должно быть сильно своими сухопутными войсками

Данный раздел охватывает обширную область и потому разбит на ряд подразделов, означенных на полях[556].

Самое могущественное государство в мире не может похвалиться тем, что наслаждается безмятежным покоем, если оно не в состоянии во всякое время оградить себя от непредвиденного нашествия и неожиданного нападения.

Для этой цели такому великому королевству, как французское, необходимо всегда иметь на содержании некоторое число военных, достаточное, чтобы предотвратить планы, которые ненависть и зависть могут вынашивать против его благосостояния и величия, когда считают его пребывающим в безмятежном покое, или по меньшей мере, чтобы подавить эти планы в зародыше.

Кто силён, тот часто оказывается прав в делах государственных, а слабому нелегко добиться, чтобы большинство не считало его неправым.

И как с воином, не носящим постоянно шпаги, приключается множество неприятностей, так и государству, которое не находится всегда начеку и в готовности защитить себя от внезапного нападения, приходится многого опасаться.

Общественные интересы обязывают тех, кто руководит государством, править им таким образом, чтобы обезопасить его не только от любой беды, коей можно избежать, но ещё и от страха перед напастями, который способен охватить государство.

Поскольку разум велит соблюдать пропорцию между опорой и тем, что она поддерживает, то очевидно, что для поддержания такой громады, как французское королевство, нужны недюжинные силы.

Те, которые необходимы для достижения столь важной цели, могут и должны быть разного свойства, иначе говоря, из людей военных, призванных охранять государство, одних следует зачислять в действующий резерв, чтобы они были в готовности всякий раз, когда в том возникает потребность, а другие должны постоянно находиться на марше, чтобы в любое время быть в состоянии как следует держать оборону.

Дабы надлежащим образом обеспечить приграничные города и содержать войско, способное противостоять любому неожиданному нападению, необходимо иметь в постоянной боевой готовности не менее 4 тыс. всадников и 40 тыс. пехотинцев, и можно, не обременяя государство, навербовать 10 тыс. дворян-кавалеристов и 50 тыс. человек пехоты в резерв, дабы они также были готовы встать в строй всегда, когда того потребуют обстоятельства.

Скажут, может быть, что для обороны государства не нужны столь значительные приготовления; однако поскольку эти нововведения не только не будут в тягость Франции, но, напротив, принесут пользу и дворянству и народу, то утверждаю, что они необходимы, дабы быть в состоянии вести войну, когда это понадобится для блага государства.

По мнению самых здравомыслящих людей, иногда война – это неизбежное зло, а в других случаях – и совершенно необходимое, причём такое, которое может принести добро.

Время от времени государства испытывают в ней нужду, чтобы очистить себя от опасных внутренних брожений; отвоевать нечто им принадлежавшее; отомстить за нанесённое оскорбление, которое, оставшись безнаказанным, может повлечь за собой новое; защитить от притеснения своих союзников; остановить продвижение завоевателя и сбить с него спесь; предотвратить явные угрозы, от коих нельзя избавиться иным образом; либо, наконец, по разным другим причинам.

Я заявляю, и это истинная правда, что война несправедливая не может быть удачной, ибо если она несправедлива, то, даже если в мире признают её успешной, всё равно придётся держать за неё ответ перед судом Божьим.

Ввиду этого первое, что необходимо предпринять, когда возникает потребность взяться за оружие, – как следует убедиться в справедливости повода, побуждающего это сделать, чем должны заняться сведущие люди[557], обладающие необходимыми способностями и порядочностью.

По выполнении данного условия надлежит думать только о средствах успешного ведения войны, среди коих не последнее место отводится правильному выбору момента.

Между человеком, который мстит под влиянием гнева, и тем, кто делает это по велению разума, существует та разница, что если первый причиняет зло с риском получить в ответ то же самое и скорее предпочитает пострадать, чем упустить шанс навредить своему противнику, то второй скрывает свои намерения до тех пор, пока ему не представится случай воздать обидчику за совершённый им проступок таким образом, чтобы самому при этом не разделить его страданий.

Первый ведёт себя подобно зверю, следуя природным инстинктам, второй же поступает как человек, ибо ведом разумом.

Для успешного ведения войны недостаточно правильно выбрать удобный случай, иметь войско надлежащей численности, изобилие денежных средств, продовольствия и военного снаряжения; главное, чтобы люди годились для поставленной перед ними задачи, чтобы их можно было держать в рамках дисциплины и заставить жить по определённому распорядку, а ещё важно целесообразно расходовать деньги, съестные и военные припасы.

Легко давать подобные наставления общего характера, однако их воплощение на практике бывает затруднено, и тем не менее если этим пренебречь, то победить в войне можно будет разве что благодаря случайности или чуду, на что разумные люди никогда полагаться не должны.

Нет в мире нации, столь мало способной к войне, как наша: легкомыслие и нетерпеливость, проявляемые ею в ничтожных делах, – вот две причины, которые слишком наглядно подтверждают этот тезис, к моему огромному сожалению.

Хотя Цезарь говаривал, что франки понимают толк в двух вещах: в военном искусстве и в ораторском[558], признаюсь, до сих пор не могу понять, на каком основании он приписывает им первое из названных достоинств, учитывая, что терпение в трудах и нуждах – качество, необходимое для ведения войны, – встречается среди них крайне редко.

Если бы это свойство сопутствовало их храбрости, то и вселенной было бы мало для расширения французских завоеваний, но как мужество, данное французам Господом, позволяет им сломить любое сопротивление силой, так легкомыслие и лень делают их неспособными к преодолению малейших препятствий, которые хитрый противник, не спешащий действовать, противопоставляет их горячности.

Из-за этого они не годятся ни для завоеваний, требующих длительного времени, ни для сохранения тех, что достались им в одночасье[559].

Они не только легкомысленны, нетерпеливы и непривычны к перенесению тягот, но, сверх того, их обвиняют в постоянном недовольстве настоящим и недостаточной привязанности к родине, причём это обвинение имеет весьма серьёзные основания, ибо нельзя не признать, что среди французов те, кто не выполняет обязанностей, лежащих на них от рождения, попадаются чаще, чем во всех прочих нациях на свете.

Среди других народов находится мало тех, кто берётся за оружие против своего естественного государя, а на любой войне против Франции всегда можно встретить французов. Когда же их вооружают для защиты своей страны, её интересы им настолько безразличны, что они не делают никаких попыток преодолеть свои природные недостатки ради её пользы.

Представление балета «Успехи французского оружия», устроенное 7 февраля 1641 г. в большом зале театра, размещавшегося во дворце кардинала Ришельё, по случаю бракосочетания племянницы кардинала, маркизы Клер-Клеманс де Майе-Брезе, с герцогом Энгиенским (будущим Великим Конде).

Ж. д'Эгмон (1601 – 1674), ок. 1641

Они покрывают сотни миль в поисках битвы, но не согласны неделю ждать подходящего случая для оной, потому что скука овладеет ими раньше, чем они приступят к делу.

Для них не существует опасности, но они готовы подвергаться ей, не терпя каких-либо неудобств; малейшее промедление для них невыносимо, они не в состоянии проявить хладнокровие и чуть-чуть подождать удачного момента, и даже слишком продолжительное благоденствие может им наскучить.

В начале кампании они выказывают чрезвычайное усердие, и воистину в ту минуту они больше, чем мужчины, но в скором времени их пыл гаснет, так что они сравниваются с людьми обычного мужества, а в конце концов вообще теряют вкус к деятельности, расслабляются, и вот они уже меньше, чем женщины[560].

Они всегда готовы продемонстрировать боевой дух при условии, что их поведут в сражение тотчас же, однако он напрочь покидает их, когда нужно ожидать подходящего случая, хотя их собственная честь, слава нации и служба государю обязывают их его сохранять.

Вечер

Ф. де Пуайи (1622 – 1693), ок. 1641 – 1643

Эстамп является почти зеркальным отображением гризайля «Представление балета…», однако вместо кардинала на переднем плане изображён герцог Гастон Орлеанский. Возможно, кардинал не желал предстать перед широкой публикой, для которой (в отличие от картины) предназначалась гравюра, сидящим в присутствии короля, либо стремился продемонстрировать, что не участвует в придворных увеселениях, будучи занят более важными делами, а может быть, эстамп создавался уже после его кончины.

Они не умеют ни пользоваться плодами победы, ни сопротивляться победоносному шествию удачливого противника; благополучие ослепляет их больше, чем кого бы то ни было, и однако же в напастях и трудах они не проявляют ни мужества, ни рассудительности.

Короче говоря, они подвержены стольким порокам, что не без причины некоторые здравомыслящие люди недоумевают, каким образом французская монархия сумела сохраниться со времени своего зарождения, ведь хотя она всегда находила верных сынов, готовых её защищать, однако при всяком нападении враги встречали внутри неё отщепенцев, которые, как гадюки, прилагали все старания, чтобы терзать внутренности своей матери.

Мне хорошо известно, что в противовес этим несовершенствам французы обладают и прекрасными качествами: они храбры, преисполнены учтивости и человеколюбия, их сердце совершенно не знает жестокости и настолько чуждо злопамятства, что они легко идут на примирение. Но хотя качества эти являются украшением гражданской жизни или сущностью христианства, однако в отсутствие хладнокровия, терпения и дисциплины они подобны изысканным блюдам, поданным без соуса, который делает их гораздо вкуснее.

Отдаю себе отчёт в том, что Провидение Господне, все проявления коего достойны восхищения, особенно заслуживает оного благодаря тому, что ему было угодно уравновесить отрицательные свойства каждой нации положительными, тем самым компенсировав их недостатки.

И пусть французы как нация легкомысленны и нетерпеливы, но их храбрость и порывистость зачастую позволяют им с одного раза делать то, на что другим требуется немало времени.

Пусть их беспокойный нрав мешает им добровольно оставаться на военной службе, но благодаря милости Господа народ наш столь многочислен, что всегда находится определённое количество людей, коих то же самое легкомыслие побуждает искать деятельности, когда другие хотят от неё отойти, но и эти последние готовы вернуться, прежде чем уйдут те, кто занял их место.

Пусть из-за недостатка любви к родине они иной раз берутся за оружие, чтобы воевать против собственного короля, но их непостоянство и скорая перемена желаний, к коей они склонны, приводят к тому, что, будучи неспособны в оных утвердиться, они причиняют больше зла себе, чем своей стране.

Не подлежит никакому сомнению, что испанцы превосходят нас в постоянстве и твёрдости, в ревностном служении и верности королю и отечеству, однако при этом их неплодородная и пустынная в некоторых местах страна так бедна жителями, что без присущей им твёрдости она оказалась бы покинута на произвол судьбы.

Впрочем, если некоторые из французов становятся на сторону противников своего государя, то испанцы устраивают мятежи, а иногда бунтуют целыми войсками[561].

Императору повезло, потому что он повелевает нацией, взращивающей воинов, но это преимущество имеет и свою оборотную сторону, так как его подданные[562] легко перебегают из одного стана в другой и даже меняют веру, да ещё весьма склонны к пьянству, а во время военных кампаний ведут себя куда разнузданнее, чем французы.

Одним словом, у каждой нации есть пороки, и разумнее всех те народы, которые сами стараются приобрести качества, коими природа их обделила.

Легче прибавить к мужеству, храбрости и обходительности французов хладнокровие, терпение и дисциплинированность, чем наделить нации флегматические тем огнём, коего они от роду лишены.

Французы способны ко всему, при условии что те, кто ими руководит, умеют как следует научить их, что им надлежит делать.

Присущее французам мужество, которое побуждает их искать войны во всех частях света, подтверждает этот тезис, ибо живут они как испанцы в своих войсках, как шведы – в своей стране, как хорваты[563] – в своих полках и как голландцы – в своих провинциях.

Они соблюдают тогда дисциплину, как свойственно и тем и другим, а сие прямо доказывает, что если внутри страны они остаются со своими природными недостатками, так это оттого, что к ним здесь относятся терпимо и не знают, как оные исправить.

Если внутри королевства они не соблюдают надлежащей дисциплины, в том не столько их вина, сколько начальствующих над ними, которые обыкновенно довольствуются изданием прекрасных распоряжений, но не прилагают должных усилий, чтобы обеспечить их выполнение.

Нет ничего легче, чем составить правила о том, как надо жить, и нет ничего труднее, чем воплотить их на практике, но всё-таки это не является чем-то неосуществимым.

Следует, ежели возможно, разъяснить справедливость этих правил, прибегая к доводам рассудка, а затем безжалостно и непреклонно наказывать тех, кто их нарушает.

Если одно, два или три наказания не пресекут ослушания, то оно в конце концов возьмёт верх; и смею сказать Вашему Величеству, что ежели Вы отыщете лиц, достойных командовать, то у Вас не будет недостатка в подданных, умеющих подчиняться, ибо совершенно очевидно, что распространённое повсюду мнение о неприспособленности французов к порядку и дисциплине исходит лишь из неумения наших полководцев выбирать средства, необходимые для достижения поставленных ими целей.

Осада Ла-Рошели, где в течение тринадцати месяцев двадцатипятитысячная армия получала приказы и повиновалась им, как это делали бы монахи, если бы носили оружие, равно как пиньерольский поход[564], где происходило то же самое, чётко подтверждают сказанное мною.

Однако необходимо, чтобы военачальник делал своё дело невзирая на лица и слыл бы таковым, поскольку ясно, что ежели в нём не увидят достаточно твёрдости, помогающей оставаться непреклонным в строгом исполнении учреждённого им устава, то никто не будет считать себя обязанным оный соблюдать или, по крайней мере, многие отважатся на его нарушение, думая, что могут совершить это безнаказанно.

Но если командующий будет столь же неутомим в раздаче наказаний, как нарушители устава в совершении проступков, то его твёрдость положит конец нашему безмерному легкомыслию. А без такого средства никак не приходится рассчитывать на то, что удастся удержать в пределах разума столь кипучую и порывистую нацию, как наша.

Казни Марийяка и герцога де Монморанси в одночасье привели в должное повиновение всех вельмож королевства, и, смею уверить, наказание десяти офицеров и пятидесяти солдат поддержит дисциплину во всей армии и сделает её способной к выполнению всего, что будет угодно.

И ежели наказывать всех, кто не исполняет свой долг и свои обязанности, то наказанных будет мало, ибо немного найдётся желающих с радостью рискнуть головой, когда станет известно, что гибель неизбежна; поэтому, предав смерти нескольких, можно сохранить жизнь многих, а также повсеместный порядок.

Никогда недостатки нашей нации не проявлялись столь ярко, как в царствование Вашего Величества, которое, будучи ознаменовано большим счастьем и беспримерным благоразумием Вашей политики, было также отмечено, по мнению самых здравомыслящих людей, многими изменами, которые Вы пережили, и многими легкомысленными поступками, совершёнными Вам во вред.

Рассмотрев многократно причины как тому, так и другому, не боюсь сказать, что эти легкомысленные поступки и многочисленные измены происходили от слабости управления в пору несовершеннолетия Вашего Величества[565], когда люди настолько привыкли к разного рода вольностям, что решили, будто и во время Вашего царствования смогут продолжать их с прежней безнаказанностью. Можно отметить несколько причин существования этих недостатков.

Первая причина состоит в том, что с ростом числа коллежей, монашеских общин и чиновников в судебном и финансовом ведомстве стало меньше солдат, чем раньше, а из-за этого число покинувших армию дезертиров кажется больше, ибо ныне уже нет стольких людей, как прежде, которые становились бы на место воинов, отказавшихся исполнять свой долг.

Во-вторых, раньше военные могли скорее разбогатеть, чем сейчас, когда кредиторы и откупщики собирают все сливки во Франции к великому неудовольствию тех, кто оказывается вынужден рисковать своей жизнью почти задаром.

В-третьих, военачальники сегодня менее строги в налаживании воинской дисциплины и менее суровы в наказании дезертиров, чем наши отцы.

В-четвёртых, французы так долго не вели войны за границей[566], где бы им довелось биться с сильным противником, что почти забыли военное ремесло и разучились выносить тяготы, к которым они столь мало привычны, хотя таковых много надлежит претерпеть, когда приходится иметь дело с врагом бдительным, хитрым и мощным.

Прибавлю к этим рассуждениям, что здоровье Вашего Величества не позволяло Вам всегда находиться в армии, а несправедливость французов такова, что они начинают роптать там, где им приходится рисковать жизнью, ежели не видят своего короля, присутствие коего, как им кажется, обеспечивает в какой-то степени их безопасность.

Лишь враги французского государства могут с успехом воевать, имея второстепенных полководцев: присущее их нации хладнокровие даёт им это преимущество; французы же менее, чем кто бы то ни было, способны так поступать, ибо тот же пыл, который вселяет в них мужество и желание сражаться, придаёт им также нетерпение, которое ничем, кроме присутствия короля, побороть нельзя.

Если иногда случалось так, что крупной кампании под руководством младшего военачальника сопутствовал успех, то тут же выяснялось, разумеется, что те, кого осенила удача, были людьми, пользовавшимися непререкаемым влиянием как в силу доверия, питаемого к ним государем, так и благодаря собственным достоинствам, или же военные действия не столь долго продолжались, чтобы, одолев неприятелей, нельзя было бы победить ещё и нрав французов.

Мне очень тяжело, что я вынужден напоминать здесь о пороках, которые Ваше Величество многократно наблюдали у своего дворянства, однако они настолько очевидны и общеизвестны, что скрыть их невозможно.

Моё доброжелательное отношение к дворянству заставляет меня рассмотреть оные, дабы отыскать для них оправдание и надлежащее средство исправления.

Уважение, коим дворянство пользовалось в прошлом, почти не позволяет поверить, что в ряде случаев во время Вашего царствования оно поступало дурно; но я покажу, без сомнения, причину этого тем, кто видел последствия.

Всякий понимает без труда, что существует великая разница между духом, который по своей природе воспаряет ввысь, и самыми грубыми частями тела, которые привязаны к земле.

Цвет дворянства, который добровольно ищет войны, проникнут тем самым духом, что стремится вверх и пользуется всеобщим уважением, та же часть, что идёт воевать лишь под принуждением законов королевства, подобна если не осадку, то по меньшей мере остающемуся на дне бочки и попахивающему осадком вину, которое так мало ценится, что его и лакеям едва ли можно подносить.

Во всяком сообществе гораздо больше плохих людей, чем хороших, а поскольку малое количество сора способно испортить груды зерна, то нет ничего удивительного в том, что и в дворянстве в целом большинство портит малую часть, хоть и лучшую; а для трусливых и совершенно равнодушных к государственным интересам легче лёгкого сбить с пути истинного благородных, ибо в подобных случаях заражение почти неизбежно. И как лучшее вино, смешанное с осадком, никуда не годится, так и служба лучшей части дворянства не только бесполезна, но и вредна, когда вместе с ней служит сброд, из-за которого она меняется к худшему.

Поскольку эти рассуждения дают мне повод поговорить о дворянском ополчении, то я не могу умолчать о том, что по причине отсутствия сильного военачальника у этого войска, состоящего из дворян, оно не знает ни порядка, ни дисциплины.

Снабжение этого войска настолько ненадёжно, что из-за легкомыслия, трусости, злого умысла или прихоти трёх-четырёх человек оно может рассыпаться в один момент.

Сие воинство гораздо сильнее разоряет местности, по которым проходит, чем регулярные войска, которые, получая жалованье от Вашего Величества, оплачивают некоторую часть своих издержек, тогда как ополчение не платит вообще ничего.

Ополчение никогда не несёт в армии караулов, от чего происходит двойное зло: во-первых, его собственная праздность, во-вторых, отвращение к службе, которую испытывают из-за этого остальные.

Если ополчение не вступает в бой сразу же по прибытии на место, то оно готово отправиться восвояси так же быстро, как явилось, и постоянно этим угрожает, а уходя, не только своим дурным примером подстрекает многих людей к дезертирству, но ещё и самые изобретательные из этих вояк выдумывают всё, что только хитроумие может подсказать им для оправдания собственного позора и для создания впечатления, что они делают это не без причины; в результате войска ослабевают, да ещё и приходят в замешательство.

Вашему Величеству лучше меня известны эти истины, проявления коих Вы наблюдали в своём присутствии, а потому, не преувеличивая пороков воинства, чьи совершенства я бы охотно описал, совесть моя обязывает сказать смело, что не следует ни при каких обстоятельствах прибегать к подобной помощи, которая гораздо более вредна, нежели полезна государству.

Но чтобы королевство не было лишено службы дворянства, всегда являвшегося его главной опорой и обязанного служить ему во время войны, ибо получило свои владения с этим условием и в мирное время находится в более выигрышном положении по сравнению с народом, то надобно обложить данью все дворянские вотчины в каждом бальяже[568] в зависимости от их доходов, а полученные средства направить на создание регулярных частей, в которые будут приниматься и те, кто предпочтут служить лично, чем платить подати со своих владений, однако с тем уговором, чтобы они дали обет выполнять все возложенные на них обязанности.

Благоразумие требует привлекать людей на службу по их способностям и восполнять природные недостатки искусством. По этой причине надлежит прибегать к услугам дворянского сословия, если есть желание получить от него какую-то пользу.

В продолжение данного наблюдения, идя далее, я должен отметить, что успешно вести большую войну силами одних лишь французов почти невозможно.

Иностранцы совершенно необходимы, чтобы поддерживать численность армии, и хотя французская кавалерия прекрасно подходит для сражений, но для несения дозоров и тягот войны без иностранцев обойтись нельзя.

Наша нация, столь кипучая и бурная в битвах, не обладает ни бдительностью, чтобы нести караульную службу, ни способностью затевать такие планы или намерения, которые не могут быть исполнены без труда.

Французские войска всегда наполовину состояли из иностранцев, и мы на собственном опыте убедились в том, как опасно поступать по-другому. Следует восполнять недостатки нашей нации достоинствами тех, кто может нам помочь и между тем исправить, насколько возможно, наши несовершенства.

Наряду с нехваткой дисциплинированных, твёрдых и верных своему долгу солдат у нас ещё сильнее ощущается потребность в военачальниках, которые бы обладали необходимыми качествами, поэтому недостаточно восполнить лишь один из этих пробелов, надобно заняться и вторым.

Мало на свете, а во Франции ещё меньше, чем где-либо, таких людей, которые бы не ослеплялись в благоденствии и не теряли бы мужества и рассудительности в несчастьях и самых тяжёлых обстоятельствах.

Тем не менее в руководстве государством и на командных постах в армии необходимо иметь людей, свободных от этих слабостей, а иначе возникает риск никогда не получить плодов от благоприятных случаев, которые Господь может нам ниспослать, и многое потерять при первом же злосчастном повороте судьбы.

Хотя голова и направляет остальные органы тела, а рассудительность является наинужнейшим свойством для того, кто отдаёт приказы, всё-таки, по правде говоря, я бы скорее пожелал полководцу больше мужества при среднем уме, чем много ума при посредственном мужестве.

Кто-то может выразить удивление по поводу данного утверждения, так как оно противоречит тому, что многие думают на сей счёт, но причина сему очевидна.

Те, кто наделён большим мужеством, не теряя головы в опасности, сохраняют весь разум, данный им от Бога, а рассудительность прекрасно служит им в таких случаях; тогда как имеющие очень мало мужества легко утрачивают присутствие духа и при малейшей угрозе приходят в такое смятение, что сколь бы велик ни был их ум, он им совершенно бесполезен, ибо страх его полностью парализует.

Не вижу большой разницы между тем, чтобы поручить распоряжение финансами вору, а командование армией – человеку с недостатком мужества.

Корыстолюбие первого и его страсть к стяжательству приводят к тому, что он не всегда пользуется случаем для умножения богатства своего государя; второй же, охваченный желанием спасти собственную жизнь и оградить себя от различных опасностей, которые живут лишь в его воображении, невольно упускает весьма благоприятные возможности для своих войск и избегает их; и если первый способен совершить проступок от стремления к наживе, то второй – от намерения обезопасить свою жизнь.

Среди мужественных людей одни храбры по природе, а другие – лишь по рассудку. Первые гораздо лучше подходят для службы в качестве солдат, чем полководцев, поскольку обыкновенно их храбрость сопровождается некоторой грубостью. Вторые же годятся на роль командиров, однако желательно, чтобы их разумная смелость не была лишена природной, ибо иначе приходится опасаться, что предвидение многих невзгод, каковые могут произойти, но часто не происходят, заставит того, кто действует с излишней рассудительностью, отказаться от предприятий, которые бы удались другим, менее умным, но более отважным.

Недостаток рассудительности прибавляет немало смелости некоторым людям, которые совершают поступки тем более рискованные, чем менее они осознают опасность, коей подвергаются.

Другим же рассудок весьма помогает изображать великую храбрость в некоторых случаях, с виду опасных, но на деле не являющихся таковыми ни сами по себе, ни в представлениях тех, кому Бог дал больше ума, чем другим.

Главному военачальнику не нужна смелость, лишённая рассудительности, однако, ежели он в высшей степени прозорлив и благоразумен, то ему необходима честность, которая помешает выдавать показную храбрость за подлинное мужество. Человек часто скрывается за столькими личинами, что весьма трудно распознать, в каких поступках он руководствуется головой, а в каких – главным образом сердцем.

Есть люди настолько храбрые от природы, что они остаются такими до могилы.

Другие же, не относящиеся к этому типу, в молодости прилагают усилия к тому, чтобы казаться таковыми, дабы приобрести себе некоторую славу, под сенью которой могли бы честно прожить жизнь.

Едва эти последние достигнут поставленных целей, как храбрость их исчезает, потому что они взяли своё, а источником их мужества является хитроумие, а не природная склонность.

Следует весьма остерегаться назначения полководца такого рода, припомнив о том, что двуличие у отдающих приказания опасно в той же степени, в какой рассудительность и мужество им необходимы.

Два эти качества должны присутствовать почти в равной мере, но в сочетании со многими другими.

Поскольку великие дела – это не детские игры, то поистине они требуют зрелости от тех, кто их творит; но также правда и то, что если зрелость в рассуждении, которая приходит с годами, полезна для составления плана, то пыл юности не менее полезен для воплощения оного, да и известно, что удача нередко улыбается молодым, но отворачивается от стариков.

Необходимо заметить по этому поводу, что существует разительное отличие между новичком из числа молодых людей и пожилых.

Молодому новичку трудно быть хорошим военачальником. Чтобы достичь вершин, следует быть молодым по возрасту, но иметь за спиной годы службы и некоторый опыт. И хотя люди пожилые обычно мудрее всех, в серьёзных или рискованных предприятиях они не являются лучшим выбором, потому что часто им не хватает юношеской горячности, нужной в таких случаях.

Итак, мужество, ум и удачливость – вот три качества, настоятельно необходимые военачальнику, ибо, хотя среди них мало таких, которые бы обладали всеми тремя сразу, всё же трудно ожидать великих свершений от тех, что полностью лишены пусть даже одного из них, разве что в дело вмешается случай.

Но если повезёт и найдётся такой, в ком эти свойства соединятся, то будет весьма легко исправить недостатки тех, кого будет решено поручить его руководству.

Один из таких недостатков, который причиняет нам наибольший вред, как я уже отмечал, – это свойственное нашей нации легкомыслие, каковое делает её почти неспособной долгое время пребывать в одном положении и приводит к тому, что едва только армия собрана, как она тут же уменьшается наполовину.

Время от времени мне приходила в голову мысль о том, что наилучшим средством обеспечить содержание военных и поддержать среди них дисциплину было бы вновь ввести в армию легионеров[570], что когда-то практиковалось в королевстве, – прибавив к тому некоторые особые уставы, крайне необходимые, чтобы придать этому средству надёжность, но разум и опыт побудили меня оставить подобную мысль.

Разум ясно показывает, что дело, порученное попечению многих, оказывается менее надёжным, поскольку каждый перекладывает его на своего сотоварища, и выбор, который делается сообща, редко бывает продиктован одним лишь разумом, ибо, хотя людей благоразумных и порядочных много, всё же дураков и злодеев всегда больше.

А опыт учит всех, что хуже всего расходуются общественные деньги[571].

Кроме того, могу доподлинно заявить, что, когда насущные нужды государства вынуждали Ваше Величество прибегать к помощи войск, присланных другими правителями и находящихся под предводительством и на довольствии их офицеров, что я сам наблюдал дважды во время последней войны, эти войска всякий раз обходились нам вдвое дороже и устраивали беспорядков не меньше, а то и больше, чем другие, и были хуже обеспечены, чем одновременно с ними набранные войска под командованием военачальников, находящихся у Вас на жалованье.

Эти соображения позволили мне чётко увидеть, что набор и содержание войск не следует возлагать на провинции; государи должны сами этим заниматься и могут содержать армию и поддерживать в ней порядок, ежели захотят употребить средства, пригодные для этой цели, следующим образом.

Все солдаты должны быть внесены в списки, в которых нужно указать имя каждого, место его рождения и жительства, чтобы, если они разбегутся, было бы легче их разыскать.

Секретарь суда любой местности должен знать, сколько солдат в ней набрано, а судьи обязаны пристально следить за тем, чтобы лица, покинувшие армию без надлежащим образом оформленного и действительного отпускного свидетельства, брались под стражу и наказывались по всей строгости закона, в противном случае самих судей следует лишать чинов, если выяснится, что они знали о возвращении таких солдат, но оставили их поступок безнаказанным.

Что касается призванных в солдаты, то каждый из них обязан отслужить три года, не требуя увольнения, за исключением случаев явно выраженного заболевания, но зато с условием, что по истечении указанного срока им нельзя будет отказать в отпуске, когда они таковой потребуют.

Это условие представляется тем более необходимым, учитывая, что француз, полагающий, что к нему применяют принуждение и удерживают его против воли, обычно думает только о побеге и ради этого был бы готов расстаться с тысячей жизней, имей он столько; и наоборот, когда он волен покинуть армию, то есть большая вероятность, что он добровольно в ней останется, ибо природа, как правило, побуждает людей желать дозволенного меньше, чем запретного.

Солдат, получивший увольнение, должен будет зарегистрировать его в канцелярии суда той местности, откуда он был призван.

Командиры и офицеры полка не могут по какой бы то ни было причине принимать солдат из других полков под угрозой лишения военных чинов и даже лишения дворянства, если они из благородных.

А если выяснится, что какой-то солдат оставил свою часть, не получив увольнения, то он будет безо всякого снисхождения отправлен на галеры, в какое бы время ни был пойман, и никакая перемена места и состояния не может избавить его от этого наказания.

Отпускное свидетельство не будет считаться действительным, если оно не было подписано полковником или другим лицом, командующим войсками в его отсутствие, и скреплено печатью полка.

Каждый полк должен иметь прево, комиссара, контролёра и казначея, которые обязаны за ним следовать, иначе им грозит не только разжалование в рядовые, но и примерное наказание.

Если возникнет какое-то нарушение и прево не назначит за него наказания по военным законам, то его самого подвергнут наказанию, когда жалоба об упомянутых нарушениях будет доведена до сведения Вашего Величества или Ваших генералов.

Если в полку не хватает людей, а комиссар и контролёр не сообщили об этом, то они должны ответить за это лично и быть строго наказаны.

Если по вине казначея не выплачивается жалованье – будь то по причине растраты доверенных ему средств, просто из-за какой-то отсрочки, задержки или иного упущения, то он в обязательном порядке должен уплатить недостающую сумму в четырёхкратном размере и подвергнуться примерному наказанию.

Названные офицеры должны служить только по временному патенту, ибо разнообразный опыт научил нас, что ничто так не губит людей на королевской службе, а в особенности в том, что касается военного дела, как возведение должности в ранг постоянной, что, собственно говоря, есть не что иное, как ранг, дающий право на воровство и безнаказанность.

Командующие войсками будут ставить солдат в строй[572] всякий раз, когда этого потребуют комиссары.

Чтобы те, кто займёт подобные временные должности, могли верно и преданно исполнять свои обязанности, комиссар будет получать 200 ливров в месяц, контролёр – 150 ливров, прево – 100 ливров, его помощник – 50 ливров, а каждый из приписанных к нему лучников – 30 ливров[573].

Но никакого успеха в наведении порядка среди солдат и младших офицеров невозможно добиться, если не будут предписаны правила для главных командиров. Полковники, капитаны, сержанты, майоры, поручики и прапорщики не должны отлучаться со своих постов, не получив увольнения у высших генералов и командующих войсками или у Вашего Величества, а коль скоро кто-то нарушит устав, то его следует разжаловать, лишить дворянства и чинов, ежели он дворянин, или только разжаловать, ежели не дворянин, а может быть, подвергнуть и более тяжкому наказанию.

Если Вам будет угодно, то Ваше Величество и для себя установит тот же закон – не давать во время войны увольнительных без законных причин, а только когда войска будут стоять на квартирах. Вы также проявите милость, ежели отпустите треть офицеров в отпуск на четыре месяца, дабы за год все они по очереди смогли в нём побывать.

Если одновременно с этим прекрасным распорядком, который не может быть признан чересчур суровым даже теми, кто может от него пострадать, также уделять особое внимание солдатам, если в течение всего года выдавать им хлеб, раз в год – мундир, а каждые два месяца – жалованье, если продолжить осуществлявшиеся в 1639 году мероприятия по предотвращению среди них заболеваний, если для больных устроить госпитали, постоянно следующие за армией[574], как это делалось в том же году, а тех, кто получил увечье на королевской службе, обеспечивать на всю жизнь, поселив в командорстве Святого Людовика[575], выбранном для этой цели, то, смею уверить, пехота королевства будет впредь в надлежащем порядке.

То же произойдёт и с кавалерией, если, набирая её согласно тому же порядку, который я не стану здесь снова приводить, дабы избежать навязчивого повторения, каждого кавалериста обяжут сверх того иметь две лошади верховых и одну для повозки, если больше оных ему не будет позволено иметь, если всех их заставят строго соблюдать приказы, обязывающие постоянно быть при оружии, и если в мирное время их разместят по квартирам в закрытых поселениях, дабы избежать безобразий, от коих невозможно оградить народ, когда армия расквартирована по деревням.

Кавалерия проявила такую беспомощность во время последних войн, что если она и дальше останется в своём теперешнем состоянии, то её просто придётся перестать принимать в расчёт.

Истинная причина её развала – это стремительное наращивание её численности, к чему нужда в последнее время заставила прибегнуть для оказания сопротивления вражеской коннице, в которой на лошадь сажают без разбора кого попало.

Именно поэтому кавалерию, в прошлом состоявшую из ловких и мужественных дворян, приходилось набирать не только из старых солдат, но и из молодых людей всех сословий, которым никогда раньше не доводилось испытывать ни своего мужества, ни своей силы.

Если бы по примеру иностранцев, что принимают в свою кавалерию всех подряд, наша научилась так же стойко, как та, выносить все тяготы, пусть и утратив при этом в какой-то степени свою прежнюю доблесть, которая делала её достойной уважения, то мы имели бы повод утешиться; но легкомыслие и изнеженность, коими отличаются почти все сословия нашей нации, возродили в ней прежние пороки, и она потеряла то лучшее, что имела, не приобретя ничего взамен.

Врачи полагают, что лечение больного можно существенно ускорить, ежели знать истинную причину его недомогания; однако же признаюсь, что хотя мне известно происхождение и источник недуга, о котором идёт речь, всё-таки излечение оного мне представляется весьма непростым.

Если кавалерию набирать только из дворян, то нельзя будет располагать числом, способным противостоять вражеской коннице, а если принимать в неё кого угодно, то будет невозможно иметь такую кавалерию, которую история представляет как французскую.

На мой взгляд, единственное средство, которым можно воспользоваться в этой крайности, – призвать капитанов набирать в свои роты как можно больше дворян и издать приказ о том, чтобы никакой роте не выплачивать жалованья, если дворяне не составляют в ней хотя бы половину.

Надобно обязать всех лиц дворянского происхождения, достигших 20 лет, служить в армии[576], объявив о том, что они никогда не будут произведены ни в какие чины и звания, не пройдя по меньшей мере трёхгодичной службы в войсках Вашего Величества.

Ещё нужно запретить всем офицерам-кавалеристам принимать в свои роты в качестве солдат лиц недворянского происхождения, которым не исполнилось 25 лет и которые не служили до этого в пехоте в течение хотя бы трёх лет.

Наконец, следует обеспечивать строжайшее выполнение прежних военных уставов, которые предписывают, что всякий кавалерист, покинувший своего командующего во время сражения, должен сдать оружие, лишь станет известно о его измене.

Если этот устав будет скрупулёзно соблюдаться, то я не сомневаюсь, что французская кавалерия восстановит прежнюю репутацию, а Ваше Величество, располагая пехотой и кавалерией, в которой царит надлежащая дисциплина, сможете похвастаться в любое время крепостью своего оружия и будете в состоянии в мирные годы как обеспечить безопасность своих подданных, так и навести ужас на врагов.

Остаётся лишь понять, может ли государство вынести расходы на содержание столь большой армии, наподобие той, проект создания которой я составил. Далее мы именно это и рассмотрим.

Между тем, хотя есть повод надеяться, что при помощи столь полезного и простого для соблюдения распорядка, который я предлагаю, войска впредь будут обеспечены, как того можно пожелать, или по меньшей мере будут содержаться гораздо лучше прежнего, я хотел бы тем не менее сделать шесть замечаний, весьма необходимых на случай большой войны, ибо благоразумие предписывает иметь в важных делах столько средств, чтобы в них никогда не возникало недостатка.

Во-первых, если мы хотим иметь личный состав численностью 50 тыс. человек, то набрать в армию следует 100 тыс., исходя из того, что полк, состоящий из 20 рот по 100 человек в каждой, насчитывает не более 1 тыс.[577].

Во-вторых, надобно чаще пополнять войска свежими наборами, иначе по спискам войска будут сильны, а на самом деле очень слабы.

В-третьих, подобные подкрепления должны происходить скорее за счёт регулярного пополнения старых частей, которые нужно беречь даже в том случае, если они сильно редеют, чем за счёт создания новых полков, к каковому средству, впрочем, иногда целесообразно прибегать в определённых экстренных случаях, так как зачастую солдаты охотнее записываются к известным им офицерам.

В-четвёртых, когда войска сокращаются из-за гибели бойцов, то лучше выплатить им жалованье в том состоянии, в какое они пришли, нежели их переформировывать, потому что невозможно обойтись с ними подобным образом, не потеряв отличных офицеров и искусных в военном деле солдат.

Мне хорошо известно, что можно всех оставшихся солдат в приказном порядке развести по другим полкам. Однако на практике осуществить это совершенно невозможно, ибо привязанность солдат к своему капитану даёт им повод отбыть со службы или, по крайней мере, является предлогом, который они могут выдвинуть в оправдание своего легкомысленного поступка.

Прекрасно знаю ещё, что при переформировании полков можно было бы последовать примеру испанцев, которые не только солдат переводят в старые части, но и офицеров.

Однако же, как бы ни было легко издать такой приказ, никакой строгостью, даже самой сильной, нельзя добиться его исполнения, потому что свойственное нашей нации честолюбие и неразумие не позволяют бывшим командирам терпеть подчинённое положение, какие бы преимущества ни сулило им повиновение.

В-пятых, несмотря на то, что совершенно невозможно во время войны, которая требует чрезвычайных усилий, регулярно выплачивать содержание всем, кто был поставлен в строй, как это делается во время кампаний, не вынуждающих государство перенапрягать силы, в этом случае преодолеть затруднение помогают следующие два средства.

Первое состоит в надлежащем снабжении съестными припасами, чтобы солдаты никогда не испытывали недостатка в хлебе.

Второе заключается в предотвращении недовольства среди командиров, которые, когда их всё устраивает, станут всеми силами обеспечивать своих подчинённых в собственных интересах. И напротив, когда их в чём-то ущемляют, их жалобы и халатное отношение к делу толкают солдат к своевольству и рождают у последних мысль о дезертирстве, хотя бы сами они о том и не думали.

Между тем я не хочу упустить из виду мысль о том, что правильнее всего выдавать жалованье трижды во время похода, кроме пяти месяцев пребывания на зимних квартирах, которые должны оплачиваться обычным образом.

И нет ничего важнее для обеспечения воинов и успеха всех намерений, чем такое исправное снабжение их продовольствием, чтобы они никогда не терпели в нём нужды.

Прибавлю в качестве шестого замечания, что эта забота – одна из первейших и что рачительное ведение хозяйства и обеспечение дисциплины – основные задачи полководцев.

Армия участвует в сражениях не чаще одного раза в год, однако жизнь в ней не останавливается ни на день, причём необходимо, чтобы там соблюдался порядок, а этого нельзя добиться без всемерной бережливости и чрезвычайного попечения о соблюдении дисциплины.

В истории было гораздо больше армий, погибших от нехватки хлеба и отсутствия дисциплины, чем в результате действий войск противника, и я сам тому верный свидетель, что все замыслы, возникавшие в моё время, терпели провал лишь из-за этих изъянов.

Люди неопытные обычно полагают, что, набрав армию и обеспечив её жалованьем, могут сидеть сложа руки, тогда как на самом деле сколько бы денег войскам ни было дано, они не приносят никакой пользы и не могут предотвратить её развала, ежели военные размещаются в таком месте, где не могут устроиться с удобствами.

Не могу не заметить в связи с этим, что следует соблюдать осторожность и не слишком полагаться на слово простого интенданта, обязанного снабжать армию хлебом.

Жизнь подобных людей – слишком плохая порука от вреда, который может причинить их нерадивость, а потому доверять их обещаниям не стоит.

Заботу об обеспечении продовольствием следует возложить на людей знатных[578], известных своей бдительностью, преданностью и способностями, поскольку именно от этого зависит существование армии, а зачастую и самого государства.

И чем выше будет положение людей, занятых на таких должностях, тем лучше.

Дабы не ошибиться на сей счёт, набирая войско, нужно уделить внимание провианту, с тем чтобы для каждого полка численностью 1 тыс. человек имелось 15 подвод для постоянной перевозки двухнедельного запаса хлеба, то есть такого количества, которого более или менее хватит для проведения важной кампании, а ещё сверх расчёта надлежит иметь 100-200 лишних телег, ибо иначе возникнет недостаток[579].

Не следует забывать о том, что необходимо возить с собой мельницы и печи, и, хотя их использование не всегда сподручно, всё-таки иметь их нужно, дабы пускать в дело в некоторых местах, где по-другому поступить не представляется возможным и где может произойти так, что промедление в четыре дня даст неприятелю великую выгоду перед армией, испытывающей нехватку продовольствия.

А поскольку при осуществлении великих замыслов важны даже мелкие подробности, то военачальник должен обратить особое внимание на все детали своего обоза. Он должен знать, что телеги проще разгружать, чем повозки, они легче поворачивают на узкой дороге, но, с другой стороны, они и легче переворачиваются, а одна опрокинутая телега способна надолго задержать продвижение всего обоза. Поэтому генерал должен продумать свой маршрут, чтобы выбрать в зависимости от него тот способ передвижения, который сочтёт наиболее подходящим.

Кроме того, он должен знать, что существует два способа перевозки хлеба: в ящиках, которые весьма тяжелы и громоздки, либо на телегах с плетёными боками и покрытыми просмолённым холстом, что гораздо удобнее.

После этих шести замечаний мне остаётся лишь дать два совета тем, на кого возложено командование нашими армиями.

Во-первых, во время похода быть всегда впереди, ибо тяжело войску, каким бы сильным оно ни было, продвигаться, когда ему противостоит другое войско; и часто то, которое начинает первым, скорее может ожидать удачи.

Во-вторых, занимать позицию скорее наступательную, нежели оборонительную, если это можно сделать, не проявляя безрассудства: ведь имеющий смелость нападать внушает некоторый страх своему противнику, да и натура французов – нетерпеливая и легкомысленная – мало приспособлена к обороне, тогда как их пыл и нетерпение придают им качества, помогающие успешно атаковать.

Разнообразный опыт позволяет мне говорить об этом, и я уповаю, что те, кто достиг вершин полководческого искусства, скажут то же самое.

Раздел V, в котором говорится о силе на море, совершенно необходимой французскому королевству, и описаны различные области применения больших кораблей и галер

Военная мощь требует, чтобы король был силён не только на суше, но и обладал могуществом на море.

Когда Антонио Перес был принят во Франции покойным королём, Вашим родителем, и тот назначил ему хорошее жалованье[580], чтобы он смог благополучно пережить свалившиеся на него беды, этот иностранец, пожелавший выразить признательность великому королю, по отношению к которому чувствовал себя обязанным, и показать, что в несчастье не сделался неблагодарным, дал ему три немаловажных совета, выразив их тремя словами: Roma, consejo у mar[581].

Мнение этого пожилого испанца, поднаторевшего в государственных делах, заслуживает внимания не столько в силу авторитета того, кто его высказал, сколько в силу собственной его ценности.

Мы уже упоминали о том, какие усилия следует прилагать для создания успешно работающего Государственного совета и приобретения влияния в Риме. Остаётся порассуждать, почему король заинтересован в становлении своего могущества на море.

Море – это такое богатство из всех существующих, на максимальные доли которого все монархи претендуют, и однако же, права каждого на него менее всего ясны.

Власть над водной стихией никогда не была прочно закреплена за кем бы то ни было. Сама же стихия подвержена различным переменам, вызванным присущим ей непостоянством, и так покорна ветрам, что отдаётся на волю того, который больше всех её ласкает и чья сила так необузданна, что он в состоянии владеть ею насильно вопреки всем, кто пытается с ним тягаться.

Одним словом, истинное право на такое господство исстари даёт сила, а не разум, и, чтобы претендовать на это богатство, надобно быть сильным.

Чтобы действовать в этом вопросе упорядочений и методически, следует отдельно рассмотреть Океан[582] и Средиземное море и провести различие между крупными судами, которые пригодны для обоих морей, и галерами, применение коих ограничено тем морем[583], которое природа, как кажется, будто нарочно поместила между землями, дабы меньше подвергать его бурям[584] и дать ему больше защиты.

Никогда великое государство не должно доходить до такого состояния, при котором оно не сможет взять реванш после того, как ему была нанесена обида.

Бюст кардинала Ришельё

Ж. Варен ( 1604 – 1672), 1641 – 1643

А посему, если Франция не будет сильна флотом, то Англия, пользуясь выигрышным местоположением, сможет предпринимать против неё любые действия по своему усмотрению[585], не боясь возмездия.

Она может мешать нашим рыболовам, чинить препятствия нашей торговле и, заперши устья наших больших рек, заставить наших купцов платить такую пошлину, какую ей вздумается.

Она может безнаказанно высаживать свои войска на наши острова и даже берега.

Наконец, поскольку местоположение родной страны этой чванливой нации позволяет ей не опасаться величайших сухопутных держав, беспомощных на море, то питаемая ею с давних времён зависть[586] по отношению к французскому королевству может, очевидно, побудить её решиться на всё, тогда как из-за нашего бессилия мы не сумеем ничего против неё предпринять.

Дерзость, проявленная Англией по отношению к герцогу де Сюлли[587] во времена покойного короля, обязывает нас собраться с силами, чтобы ничего подобного больше терпеть не пришлось.

Генрих Великий[588] выбрал герцога для чрезвычайного посольства в Англии, и тот сел в Кале на французский корабль, у которого на верху грот-мачты развевался наш флаг. Едва только судно вошло в канал[589], как встретило баркас, высланный ему навстречу, откуда пришёл приказ французскому кораблю спустить флаг.

Герцог, полагавший, что ранг служит ему защитой от подобного оскорбления, смело отказался подчиниться, но, когда за отказом последовали три выстрела из пушки и ядра, пробив обшивку судна, поразили сердца честных французов, герцога силой принудили сделать то, от чего разум должен был его оградить, и какие бы жалобы он ни приносил, так и не получил от английского капитана другого ответа, кроме того, что хотя долг обязывал его уважать ранг посла, однако призывал также требовать отдачи чести флагу его государя как владыки моря.

Пусть речи короля Иакова были и более любезными, но и они не произвели иного действия, кроме того, что вынудили герцога находить удовлетворение в своём благоразумии и изображать исцеление, тогда как он испытывал жгучую боль, а нанесённая ему обида была неизлечима.

Король Англии Иаков I

Портрет работы П. ван Сомера (ок. 1576 – 1621). Холст, масло, 196 х 120 см.

Прадо, Мадрид (Испания)

В том случае Вашему отцу пришлось сделать вид, что ничего особенного не произошло, но он преисполнился решимости впредь отстаивать права своей короны силой, которую со временем приобретёт на море[590].

Я представляю себе этого великого короля, составляющего в тот момент планы, каковые Вашему Величеству надлежит ныне воплощать в жизнь.

Разум велит воспользоваться таким средством, которое бы, не затрагивая ни одну из корон, сохранило желанное доброе согласие между всеми государями христианского мира.

Среди многих средств, которые можно предложить, наиболее действенны, на мой взгляд, следующие.

Можно было бы договориться, чтобы французские суда, встретясь с английскими у берегов Англии, первыми отдавали салют и спускали свой флаг; когда же английские корабли встретятся с французскими у берегов Франции, то они должны отдавать им те же почести, с тем уговором, что когда английский и французский флоты встретятся за пределами берегов обоих королевств, то каждый из них следовал бы своим путём без каких-либо церемоний, за исключением высылки на разведку небольших шлюпов, которые могли бы приближаться лишь на расстояние пушечного выстрела.

Можно также договориться, чтобы, не принимая в расчёт берега Франции и Англии, флот, имеющий больше военных судов, получал от менее многочисленного флота приветствие со спуском флага либо без такового.

Но какое бы средство ни было найдено в этом вопросе, при условии его равенства для всех сторон оно будет справедливым, если Ваше Величество станете сильны на море. Не знаю, покажется ли англичанам разумным то, что является таковым, ведь они настолько безрассудно ведут себя в данном отношении, что не признают иного способа установить справедливость, кроме силы.

Выгода, получаемая в Вест-Индии испанцами, которые гордятся тем, что ныне являются нашими врагами, обязывает их быть сильными на просторах Океана.

Соображения правильной политики не позволяют и нам проявлять слабость в этом отношении, и они же требуют, чтобы мы были в состоянии противостоять враждебным планам, которые испанцы могут вынашивать против нас, и пресекать их выпады.

Если Ваше Величество приобретёте могущество на море, то у Испании возникнет справедливое опасение насчёт того, что её морские силы, единственный источник, дающий ей средства к существованию[591], могут подвергнуться нападению, что может произойти высадка на её берега, простирающиеся более чем на 600 лье, и захват некоторых плохо укреплённых прибрежных крепостей, коих множество, и это опасение, говорю я, побудит её обзавестись таким мощным флотом и так укрепить свои гарнизоны, что большая часть доходов от вест-индских колоний будет израсходована на то, чтобы всё это иметь, и если остатка ей всё же хватит на сохранение своих владений, то, по крайней мере, мы выиграем в том, что у неё не останется больше возможностей причинять беспокойство соседям, как это бывало до сих пор.

Если бы Ваше Величество были так же ослаблены, как Ваши предшественники, то Вам бы не удалось обратить в пепел посреди водной стихии все корабли, которые Испания смогла собрать на Океане в 1638 году;[592] эта заносчивая и высокомерная нация не была бы вынуждена пережить унижение, когда с неё сбили спесь на глазах не только всей Италии, но и всего христианского мира, который наблюдал, как силой у неё вырвали из рук острова Сент– Маргерит и Сент-Онора, коими она завладела лишь благодаря внезапному нападению, и тогда же увидел позор этой дерзкой нации и одновременно славу и почёт нации Вашей.

Наконец, Вы не одержали бы на море близ Генуи победы в знаменитой битве галер, которая, наведя страх на Ваших врагов, укрепила привязанность и почтение союзников и внушила такое благоговение нейтральным странам, что весомость этого уважения совершенно привлекла их на Вашу сторону.

Ежели Ваши союзники, настолько удалённые от королевства[593], что мы не можем сообщаться с ними иначе как по морю, увидят, что Франция не располагает необходимыми средствами для оказания им помощи в некоторых случаях, то врагам всеобщего спокойствия не составит труда посеять тот же раздор в умах, какой существует между государствами, тогда как если Ваши морские силы будут значительны, хотя и разбросаны по разным морям, то союзники останутся сердцем и душой тесно привязаны к французскому государству.

Глядя на выгодное расположение двух французских побережий – океанского и средиземноморского, равным образом обладающих великолепными портами, кажется, будто природа вознамерилась подарить Франции владычество над морями.

В одной лишь Бретани находятся наилучшие из портов, что имеются на Океане, а на побережье Прованса протяжённостью не более 160 миль расположено больше крупных и надёжных гаваней[594], чем в Испании и Италии вместе взятых.

Разобщённость земель, составляющих испанскую монархию[595], столь сильно затрудняет её сохранение, что для установления сообщения между ними Испания располагает единственным средством – содержать великое множество кораблей в Океане и галер в Средиземном море, которые, непрерывно курсируя, каким-то образом соединяют части организма с головой, перевозят туда-сюда грузы, необходимые для их существования, а также распоряжения относительно будущих действий, полководцев для отдачи приказов, солдат для их выполнения, деньги, которые не только являются опорой войны, но и пищей мирного времени; из чего следует, что ежели помешать свободе этих перемещений, то испанские земли, которые не могут выжить сами по себе, придут в состояние хаоса и бессилия и познают все напасти, коими Господь угрожает разделённому королевству.

А поскольку с запада французское государство отделяет Испанию от всех итальянских владений её короля[596], то кажется, будто Бог, который стремится к установлению всеобщего равновесия, выразил Свою волю в том, чтобы благодаря своему местоположению Франция разъединяла испанские земли и, разделяя оные, способствовала их ослаблению.

Если у Вашего Величества всегда в портах будет находиться 40 добрых кораблей, хорошо оснащённых и готовых выйти в море при первом же удобном случае, то Вам хватит этого, чтобы обезопасить себя от любой обиды и стать грозой на всех морях для тех, кто до сего дня выражал презрение к Вашим силам.

И если для этой цели нужны большие суда в Океане, то в Левантийском море столь же необходимы лёгкие суда – галеры, которые на вёслах быстро перемещаются в тихую погоду, случающуюся в Средиземноморье чаще, чем в других местах.

С тридцатью галерами Ваше Величество не только сравняетесь могуществом с Испанией, которая может с помощью своих союзников выставить пятьдесят, но и превзойдёте её благодаря единству, способному увеличить мощь собранных сил.

Находясь все вместе в Марселе или Тулоне, Ваши галеры всегда будут в состоянии воспрепятствовать соединению испанских и итальянских галер, которые по причине раздроблённости испанского королевства настолько рассеяны, что не могут собраться вместе, не пройдя в виду провансальских портов или рейдов; а иногда они даже пристают к ним из-за бурь, застающих их на полпути, чего эти лёгкие судёнышки не могут выдержать, не подвергаясь большому риску во время неприятного прохода по заливу, где бури случаются весьма часто.

Лионский залив – самое гиблое место во всех морях Леванта; переменчивость и непостоянство ветров, которые там обычно царят, затрудняют и делают опасным пересечение его каким бы то ни было образом.

Всякая непогода там весьма опасна, и когда наши берега неблагосклонны к тем, кто мимо них проезжает, им редко удаётся миновать оные, не ставя на карту свою жизнь.

Истинной причиной риска при этом путешествии является переменчивость ветров, вызванная неровностями берега.

Чем гористее и выше берег, тем больше ветров он производит, когда теплота земли сражается с холодом и влагой воды или со снегом, коим земля покрыта.

Вследствие этого, поскольку побережье Прованса как раз такого рода и зимой всегда оказывается залито дождями или засыпано снегами, то там никогда не обходится без ветров, которые дуют с суши и всегда мешают тем, кто хочет к ней пристать.

Но хотя эти ветра не дают судам подходить к берегу, они также недостаточно сильны, чтобы отнести их обратно туда, откуда те приплыли, потому что обычно там дуют с суши другие ветра, которые их оттуда изгоняют; вследствие этого случается, что из-за переменчивости ветров нашего побережья, испанские или итальянские суда бывают выброшены в залив, где чаще всего во время непогоды их гибель неизбежна.

Чтобы добраться из Испании в Италию, корабли и галеры всегда отчаливают от мыса Куэрко или из залива Росас и поджидают обычно западный или северо-западный ветер, чтобы благополучно прибыть в Геную или в Мург, который является их первой пристанью; и хотя отправляются они с попутным ветром, однако, пока добираются до половины залива, он всегда меняет направление.

Если ветер переходит на юго-западный или же юго-юго-западный, то непременно приходится делать остановку у побережья Прованса, а если он изменяется на юго-восточный или восточный, то галерам и судам, оказавшимся вблизи наших берегов, невозможно ни закончить своё путешествие в Италию, ни возвратиться в Испанию, а в плохую погоду это вообще чудо, если они не потерпят крушение на наших скалах и отмелях.

С другой стороны, суда, путешествующие из Италии в Испанию, обыкновенно отправляются из Мурга, крайнего итальянского порта.

Чтобы благополучно добраться, они поджидают северо-западный (мистраль) либо северный ветер, дующий с гор в Средиземное море, или же северо-северо-восточный, но им никогда не удаётся пройти залив и до половины без перемены погоды и без смертельной угрозы для жизни, поскольку резкий юго-восточный (сирокко) или ураганный южный ветер делают их гибель практически неизбежной, если наши порты не будут для них открыты.

Таким образом, если Франция станет сильна и галерами и галионами, то испанцы не смогут совершить ни одного безопасного рейса, ибо, вне всякого сомнения, будут не в состоянии предпринимать путешествия в зимнее время, не подвергая себя риску погибнуть у наших берегов либо в Берберии, ежели ветра задуют прямо с севера.

И хотя северо-восточный и северный ветра гонят их к Майорке и Минорке, а северо-западный и северный относят к Корсике и Сардинии, однако чаще всего неистовство бури разбивает и губит их прежде, чем они достигают убежища на этих дружественных им островах.

А если для того, чтобы обезопасить себя, они решат дожидаться благоприятного ветра, чтобы пройти вдоль нашей земли, то из двадцати рейсов лишь однажды им это удастся так, чтобы непогода не заставила их показаться в виду наших берегов.

И даже если бы они могли воспользоваться благоприятным ветром, чтобы им не приходилось ждать никаких опасностей на море, всё же малейшее известие об их прохождении даст нам случай им помешать, причём наверняка, так как мы всегда можем выйти в море, когда нам заблагорассудится, и возвратиться, не подвергаясь опасности, когда возникнет угроза перемены погоды, благодаря близости наших портов, к коим испанские суда приставать не смеют.

Тридцать галер дадут это преимущество Вашему Величеству, особенно если к ним Вы прибавите ещё десяток галионов, эти настоящие морские крепости, представляющие угрозу для галер, когда ветер им благоприятствует, потому что их величина несопоставима со слабостью лёгких судов и галионьг не боятся их даже во время полного штиля, потому что, имея такие же хорошие пушки, как и их преследователи, они в состоянии причинить им много неприятностей, ежели те слишком близко к ним подойдут.

И тогда пусть даже испанский король вдвое увеличит свой флот в Средиземном море, чего, однако, нельзя сделать без громадных расходов, всё равно он будет не в состоянии залечить рану, которую мы сможем ему нанести благодаря тому, что наши силы будут объединены, а его – разрознены.

Такому флоту будет всё под силу, он сможет нападать на испанские войска, когда они соберутся в тамошних портах, ибо из опыта возвращения захваченных у нас островов Сент-Маргериг и Сент-Онора мы знаем, что плавающие крепости имеют преимущество перед самыми надёжными приморскими, если отважно ими пользоваться.

Тем самым Ваше Величество сохранит свободу итальянских князей, которые до сих пор находились на положении невольников испанского короля.

Вы вселите мужество в тех, кто хочет сбросить с себя оковы этой тирании, которую они терпят лишь потому, что не в силах от неё освободиться, и снискаете привязанность тех, в ком бьётся французское сердце.

Когда Ваш отец, покойный король, поручил господину д'Аленкуру выразить упрёк великому герцогу Фердинанду в том, что после заключения сою за с ним, королём, посредством выдачи за него замуж Вашей матери, Королевы, тот не преминул вступить в новый союз с Испанией, великий герцог терпеливо выслушал всё, что ему было сказано по этому поводу, а затем дал ответ в немногих словах, заключающих много смысла: «Если бы у короля было сорок галер в Марселе, то я бы не сделал того, что сделал». Ответ этот Вашему Величеству и преемникам Вашим следует принять во внимание.

Поскольку вход в Италию, который даёт Вашему Величеству крепость Пиньероль, надёжно охраняется, то ежели Вы отворите другие ворота морем, то время и твёрдость, которую увидят в Ваших Советах, переменчивость коих вызывает опасение по причине легкомыслия нашей нации, изменят умонастроение многих итальянцев или, точнее говоря, дадут возможность узнать, каким оно было всегда.

Италия считается сердцем мира и, по правде сказать, это лучшее, что есть у испанцев во всей их империи; это страна, где они более всего опасаются нападения и смуты и где легче всего по-настоящему взять над ними верх, ежели как следует приняться за дело. А следовательно, даже если бы у нас и не было намерения причинять им вред, надобно, по крайней мере, быть в состоянии нанести им ответный удар близко к сердцу, когда они вздумают предпринять какие-либо вылазки против Франции, – чтобы, изнурив их, отнять у них возможность строить против нас козни.

Такая сила не только будет удерживать Испанию в узде, но и заставит турецкого султана и его подданных, которые измеряют могущество королей из далёких стран лишь по их морской мощи, тщательнее прежнего соблюдать заключённые с ними договоры.

Алжир, Тунис и всё побережье Берберии станут уважать Ваше могущество и испытывать страх перед ним, тогда как до сего дня они презирали его, совершая немыслимые вероломства.

В этом случае берберы либо добровольно станут жить в мире с подданными Вашего Величества, либо, если по своему неразумию окажутся на это не способны, их принудят силой к тому, к чему они не соизволят прийти разумом.

И если сейчас мы не находимся в состоянии войны с ними, но весьма от них страдаем, не получая ни мира, ни плодов, которые он нам должен был бы приносить, то в будущем обретём спокойствие и безопасность в войне, являющейся настоящим благом, когда приходится бороться с людьми, чьё природное вероломство настолько велико, что от него нельзя защититься иначе как силой.

Фердинанд Медичи, великий герцог Тосканский

П. Такка. Ок. 1626. Позолоченная бронза.

Капелла князей, собор Св. Лаврентия, Флоренция (Италия)

Остаётся рассмотреть, каковы могут быть расходы, необходимые для содержания количества кораблей, предложенного выше. Сколь бы велики они ни были, всё же их следует считать небольшими в сравнении с пользой, которую мы в результате получим. Между тем расходы эти можно произвести так выгодно и экономно, что хватит и 2 млн 500 тыс. ливров[597], как явствует из расчётов, помещённых в конце сего сочинения.

Раздел VI, где показана полезность торговли[598], которая рассматривается как дело, зависящее от наличия силы на море, и перечислены те её виды, коими можно заниматься с наибольшим удобством на двух морях, омывающих разные берега королевства

Вполне банально, но, впрочем, справедливо суждение о том, что если государства часто увеличивают свою территорию посредством войны, то богатством они обыкновенно прирастают в мирное время посредством торговли.

Изобилие, в котором живут голландцы, представляющие собой, собственно говоря, горстку людей, обитающих на краю земли, где нет ничего, кроме воды и равнин, являет собой пример и доказательство пользы от торговли, чего оспорить никак невозможно.

Хотя эта нация производит на своей земле только масло и сыр, она поставляет почти во все европейские страны большую часть того, что им нужно.

Мореплавание сделало эту нацию столь сильной и знаменитой во всех частях света, что, превратившись в царицу торговли в Ост-Индии – в ущерб португальцам, которые там давным-давно обосновались[599], – она причиняет немало хлопот испанцам в Вест-Индии[600], где занимает большую часть Бразилии.

Так же и в Англии подавляющее большинство небогатых людей кормится за счёт обычной рыбной ловли, а наиболее зажиточные широко ведут торговлю во всех частях света, продавая производимые в их стране суконные товары, свинец, олово и уголь. В одном только Китайском государстве, куда въезжать никому не дозволено, эта нация не закрепилась для ведения своей торговли.

Генуя, имеющая у себя только голые скалы, получает такой громадный доход от торговли, что её можно, бесспорно, назвать богатейшим городом Италии, да и для Испании оказалось бы затруднительным сохранить часть своих владений без той помощи, которую она получает из Вест-Индии.

Одна Франция, слишком благодатная сама по себе, до сих пор не уделяла торговле должного внимания, хотя может столь же удобно ею заниматься, как соседи, и тем самым избавить себя от помощи, которую они ей оказывают в этом случае за её же счёт[601].

Рыбная ловля на Океане есть самый лёгкий и выгодный торг, который может производиться в королевстве. Она тем более необходима, учитывая, что Франция является самым населённым государством в мире[602].

При этом число тех, кто сбился с пути праведного, в ней весьма невелико[603] по сравнению с католиками, которые, живя по законам Римской Церкви, треть года воздерживаются от употребления мясной пищи, причём у нас не принято пользоваться фальшивыми освобождениями от поста, чтобы круглый год есть мясо, как это практикуется в Испании.

Для нас не составит труда заняться этой торговлей ещё и потому, что у нас есть очень много матросов, которые до сих пор нанимались на службу к нашим недругам[604], не находя работы на родине. Причём мы могли бы не только получить выгоду от добычи сельди и трески, но, найдя применение нашим морякам, вместо того чтобы способствовать укреплению наших врагов и ослаблению нас самих, обрели бы возможность вывозить в Испанию и другие зарубежные страны то, что они прежде поставляли нам благодаря служившим у них нашим же соотечественникам.

Франция настолько плодородна зерном, изобильна вином и богата льном и пенькой, предназначенными для изготовления парусины и канатов, необходимых в мореплавании, что Испании, Англии и всем прочим сопредельным государствам приходится к нам за ними обращаться. И ежели мы сумеем как следует воспользоваться преимуществами, которыми снабдила нас природа, то будем получать деньги от тех, кому весьма нужны наши товары и кто пожелает их купить, не обременяя себя при этом их товарами, столь мало для нас полезными.

Сукна испанские, английские и голландские не являются необходимостью, а нужны только для роскоши:[605] мы умеем делать такие же великолепные сукна, как и они, получая, подобно им, шерсть из Испании, и даже можем на этом выгадать, если пожелаем брать её в обмен на наше зерно и полотно, чтобы выиграть с обеих сторон.

Поскольку наши отцы прекрасно обходились беррийским сукном, то и мы можем сейчас удовольствоваться тем сукном, которое в настоящее время изготовляется во Франции[606], не прибегая к иностранному, употребление коего тем самым будет сведено на нет, подобно тому как гладкие саржи из Шалона и Шартра вытеснили из обихода употребление миланской.

В самом деле, наше сукно пользуется таким спросом в Леванте, что после венецианского, сделанного из испанской шерсти, турки предпочитают его всем прочим, и города Марсель и Лион до сего дня неизменно торговали им в весьма больших количествах.

Франция достаточно искусна, чтобы обойтись, если пожелает, без лучших изделий с мануфактур своих соседей. В Туре делают такие прекрасные панбархаты, что их поставляют в Италию, Испанию и другие зарубежные страны.

Гладкие тафты, которые там же производят, так хорошо расходятся по всей Франции, что нет необходимости искать их где-либо ещё. Бархаты красные, фиолетовые и коричневые сейчас делают в Туре лучше, чем в Генуе. Тур – это ещё и почти единственный город, где изготовляют шёлковые саржи. Тамошний муар так же красив, как английский, а лучшая золотая парча оттуда превосходит по красоте итальянскую, но дешевле неё.

Таким образом, нам будет очень легко отказаться от ввоза этих товаров, каковой только поощряет нашу леность и питает нашу страсть к роскоши, и серьёзно заняться торговлей ими, что может приумножить наше изобилие и дать работу нашим морякам, с тем чтобы соседи не пользовались нашими же работниками себе на пользу, а нам в ущерб.

Помимо названных выше товаров, которые лучшие на Океане, можно торговать и многими другими.

Поставляемая из Канады[607] пушнина весьма выгодна для торговли, поскольку за неё не надо расплачиваться деньгами, а можно произвести взаимообмен теми предметами, изготовление коих зависит лишь от искусства ремесленников, как-то: футлярами для ножниц, ножами большими и перочинными, иглами, булавками, серпами, топорами, часами, шляпными шнурами, шнуровальными иглами и всякими другими галантерейными изделиями.

Торговля на Гвинейском побережье в Африке, где португальцы долго владели крепостью под названием Каштелу-де-Мина[608], которую голландцы из Вест-Индской компании отняли у них два-три года назад, того же рода, поскольку туда направляют только скобяные изделия, холсты и дрянные ткани, а оттуда привозят золотой песок[609], на который негры выменивают товары.

Руанские купцы раньше торговали полотном и сукном в Королевстве Феса и Марокко, благодаря чему приобреталось много золота.

Если бы подданные Короля были как следует обеспечены кораблями, они могли бы вести торговлю по всему Северу[610], где фламандцы и голландцы заняли прочные позиции, ибо поскольку все северные страны сильно нуждаются в вине, уксусе, водке, каштанах, черносливе и орехах – словом, во всех продуктах, которые в изобилии имеются во французском королевстве и не могут быть потреблены на месте, – то не составляет труда с большой выгодой продавать их, тем более что можно привозить оттуда древесину, медь, смолу, дёготь, то есть вещи не только нужные нам для собственного употребления, но и необходимые нашим соседям, которые не могут их получить без наших товаров, если не захотят попусту водить туда свои корабли.

Не вхожу в подробности торговли, которую можно вести в Ост-Индии и Персии, потому что нрав французов настолько порывист, что они хотят достичь желаемых целей сразу же после того, как их поставили, и поэтому плохо переносят длительные путешествия, мало свойственные их натуре.

Однако же поскольку из Персии поступает большое количество шёлка и ковров, из Китая – множество диковинных вещей, а из различных важных для нас мест той части света – разнообразные пряности, то торговлю с этими странами не следует упускать из виду[611].

Граф Мориц Нассау

Портрет работы М. –Я. ван Меревелъта (1567 – 1641). Ок. 1620

Холст, масло

Чтобы положить ей хорошее начало, надобно отрядить на Восток два-три судна под началом людей, занимающих высокое положение, осторожных и мудрых, снабдив их необходимыми грамотами и полномочиями для ведения переговоров со всеми правителями и заключения союзов со всеми народами во всех краях, как это сделали португальцы, англичане и фламандцы.

Подобный план наверняка удастся, поскольку тех, кто обосновался в этих странах, там теперь сильнейшим образом ненавидят из-за того, что они или обманули местное население, или насильно поработили его.

Что касается Запада[612], то там торговле негде развернуться. Дрейк, Томас Кэндиш, Шпильберген, Л'Эрмит, Лемер и покойный граф Мориц, который однажды послал туда двенадцать кораблей[613] по 500 тонн[614] каждый с намерением дружбой или силой завести там торговлю, не сумели найти места, где закрепиться. Надеяться на те края не приходится, если только посредством большой войны не завладеть землями, в настоящее время занимаемыми испанским королём.

Небольшие острова Сен-Кристоф и другие, расположенные на подступах к Вест-Индии, могут поставлять табак, кое-какие меха и прочие мелочи.

Остаётся понять, чем можно торговать в Средиземноморье.

Романский Неаполь

Французы доставляют туда некоторые товары и деньги, а забирают из тех мест шелка, сафьян, шерсть, воск и сыры, из коих часть расходится и продаётся в Италии.

Саталия

Французы туда ничего, кроме денег, не возят, а получают там хлопок, воск, сафьян разного рода.

Смирна

Французы привозят туда гораздо больше товаров, чем денег, тем более что оттуда идёт множество товаров в Хиос, на архипелаг и в Константинополь. Среди отправляемых туда товаров – бумага, головные уборы, парижское и лангедокское сукно, бразильское красильное дерево, кошениль, пряности, атласы, производимые в Лионе. Вывозятся оттуда иногда персидские шелка и ревень, который доставляют туда персы, пряденые хлопчатобумажные ткани, воск, смола и толстые ковры. Неподалёку от Смирны находится ещё один вновь открытый порт, называемый

Скала Нова

Иногда наши суда загружают там пшеницу и овощи.

Константинополь

Французы привозят туда много таких же товаров, как и в Смирну, а также золотую, серебряную и шёлковую парчу, которой там продаётся очень много, и крайне редко деньги, а оттуда забирают кожи и шерсть, за неимением там ничего другого, и часто, не найдя применения деньгам, вырученным за проданный товар, они оттуда посылают деньги в Смирну, чтобы там на них что-то приобрести, или же переводят их по векселям в Алеппо, где всегда предлагается на продажу немало товаров, которые можно отвезти в христианские страны.

Остров Кипр

Там есть различные порты. Туда везут деньги, сукно и головные уборы, а оттуда – пряденый хлопок, шёлк местного изготовления и некоторые москательные товары и снадобья.

Александретта и порт Алеппо[615]

Из Франции туда везут большое количество товаров и денег. Это всё те же товары, которые идут в Смирну. А из тех мест вывозят великое множество шёлка и москательных товаров, различные виды хлопка, чернильные орешки, сафьян, который называется левантийским и бывает красного, жёлтого и голубого цвета, хлопчатобумажные ткани, а иногда и некоторые индийские товары, попадающие в те края через Персию. До того как англичане и голландцы начали ходить в Индию, все шелка, москательные и прочие товары из Персии привозились в Алеппо, откуда их переправляли в Марсель, а затем они расходились по всей Франции, Англии, Голландии и Германии. Сейчас же англичане и голландцы лишили нас этой торговли и снабжают всю Францию товарами не только из Персии, но и из всех земель, находящихся под властью турецкого султана, которые они провозят через Персию в Гоа, где загружают свои корабли.

Товары, привозимые из Леванта, расходятся в Сицилии, Неаполе, Генуе, Ливорно, на Майорке и по всей Испании, Фландрии и Германии.

Сайда, порт Триполи, Бейрут и Сен-Жан-д'Акр

Из Франции туда доставляют небольшое число товаров на обмен, а в основном деньги. Оттуда же берут много шёлка, пряденый хлопок, золу для изготовления мыла, москательный товар, приходящий из Дамаска, иногда там загружают рис, а когда случается хороший урожай пшеницы, то и её грузят на наши суда.

Александрия, Египетский порт и Большой Каир

Французы привозят в те края некоторые товары из Франции, такие как сукно, бумагу, бразильское красильное дерево, кошениль, но больше везут денег, чем товаров. Там же закупают едкий натр, различного рода москательный товар и большую часть товаров, которые расходятся в Италии или в Испании. В прежнее время в Александрию по Красному морю доставляли всякие пряности, которые попадали в Марсель, а сейчас, когда англичане и голландцы сами ходят в Индию, нам приходится приобретать оные у них.

Тунис

Из Марселя туда поставляют вино, мёд, винный камень, сукно, бумагу и другие товары и редко берут с собой деньги; оттуда же забирают кожи и воск.

Алжир и соседние порты

Иногда в эти порты завозят те же товары, что и в Тунис, а от них также получают кожи и воск.

Признáюсь, я долгое время обманывался насчёт торговли[616], которую провансальцы ведут в Леванте.

Я полагал, как и многие другие, что она наносит вред государству, ибо исходил из распространённого мнения, будто бы такая торговля истощает денежные ресурсы королевства и приносит не нужные товары, а лишь те, что предназначены для удовлетворения пристрастия нашей нации к роскоши.

Однако, получив точные знания об этой торговле, единодушно осуждаемой всеми, я изменил точку зрения, беря за основу столь веские доводы, что всякий, кому они станут известны, наверняка согласится, что сделал я сие не без причины.

Разумеется, мы не можем обойтись без большинства товаров, приходящих из Леванта, то есть без шёлка, хлопка, воска, сафьяна, ревеня и многих других необходимых нам москательных и аптекарских товаров.

Бесспорно, если сами мы не отправимся за ними, то иностранцы станут нам их привозить и получать тем самым прибыль, которую мы сами могли бы получить.

Не подлежит сомнению также, что мы отвозим в Левант меньше денег, чем товаров, сделанных во Франции: наши пенька, холст и корабельный лес пользуются там большим спросом, чем деньги.

Все, кому известно, что происходит в левантийской торговле, знают наверняка, что вывозимые туда деньги отчеканены не во Франции, а в Испании, откуда мы получаем их путём продажи тех самых товаров, которые доставляем из Леванта, что заслуживает особого замечания.

Они знают, что чем больше город Марсель торгует на Востоке, тем больше денег он имеет; что шёлк и пряденый хлопок, которые являются основными товарами, приходящими из Леванта, обрабатываются во Франции, а после развозятся по зарубежным странам, притом с прибылью в 100% от цены покупки с мануфактуры; что эта торговля кормит большое число ремесленников и не даёт уезжать матросам, полезным в мирное время и необходимым в военное; наконец, что собираемые Королём ввозные и вывозные пошлины на эти товары велики.

А посему надобно быть слепым, чтобы не видеть, что эта торговля не только выгодна, но и совершенно необходима.

Какую бы пользу ни приносила торговля на двух морях, никогда французы не станут усердно заниматься ею, если не показать им способы её осуществления – столь же простые, сколь практически значима её цель.

Лучше всего можно побудить их к труду на собственное благо посредством ежегодной продажи им по сходной цене, буде на то соизволение Вашего Величества, королевских судов – с тем условием, что они станут пользоваться ими для торговли и не смогут сбыть их за пределами королевства.

Сей способ, помогающий справиться с их нетерпением, которое не позволяет им дожидаться окончания постройки корабля, будет весьма приемлем для достижения поставленных целей, ибо даст возможность пожинать плоды почти сразу после посева семян.

Помимо того, что граждане получат прибыль от такого положения вещей, государство также извлечёт из него большую выгоду, поскольку через пять-шесть лет у купцов соберётся значительное количество кораблей, благодаря чему они будут в состоянии помочь ими королевству, если в том возникнет необходимость, как это делается в Англии, где король в случае войны задействует суда своих подданных, без коих он не приобрёл бы своего теперешнего могущества на море.

Впрочем, число кораблей, которое Ваше Величество соблаговолит содержать, не уменьшится, потому что государственные верфи, восстановление коих Вы сочли целесообразным, будут каждый год строить их столько, сколько Вам будет угодно.

Ни одно государство в Европе лучше нашего не подходит для того, чтобы заниматься кораблестроением, ибо у нас в изобилии имеются пенька, парусина, железо, канаты, а также работники, которых наши соседи обычно переманивают, поскольку у нас им занятия не находится.

Реки Луара и Гаронна настолько удобны для устройства верфей, предназначенных для названной цели, что кажется, будто природа именно её имела в виду, их создавая. Дешевизна продуктов питания для ремесленников и удобное расположение множества речек, которые впадают в Луару и Гаронну и по которым доставляют всякие необходимые вещи, подтверждают это соображение.

Если вслед за этим Ваше Величество сочтёт целесообразным предоставить торговле какие-либо привилегии[617], которые позволят купцам занять достойное положение, в то время как сейчас Ваши подданные часто добиваются оного благодаря разным должностям, годным разве что для поощрения их праздности и удовлетворения тщеславия их жён, то Вы восстановите торговлю до такой степени, что общество в целом и все граждане в отдельности получат от неё великую пользу.

Наконец, если помимо этих двух милостей будет уделено особое внимание очистке морей королевства от корсаров, что можно сделать без труда, то Франция в короткое время прибавит к своему природному изобилию то, что торговля приносит и самым бесплодным странам.

Для того чтобы сделать Океан безопасным, нужно, чтобы в море постоянно находилось не более шести сторожевых кораблей по 200 тонн[618] и шести хорошо вооружённых полубаркасов.

А чтобы очистить левантийские воды, достаточно каждый год примерно в апреле отправлять эскадру из десяти галер, которая бы ходила к островам Корсика и Сардиния и курсировала вдоль побережья Берберии до Гибралтарского пролива, а затем возвращалась тем же путём, прекращая плавание лишь с наступлением холодов, когда её заменят пять-шесть хорошо оснащённых кораблей, следующих по тому же маршруту в зимнее время.

Раздел VII[619], в котором показано, что золото и серебро являются одной из главных и наиболее необходимых сил в государстве, обращено особое внимание на способы, призванные сделать французское королевство сильным в этом отношении, и приведены сведения о его нынешнем доходе и о том, каким он может стать в будущем, благодаря чему народ будет освобождён на три четверти от бремени, его ныне отягощающего

Всегда считалось, что финансы – это нервы государства, и воистину они являются той архимедовой точкой опоры, которая служит надёжным фундаментом для того, кто вознамерился бы перевернуть весь мир.

Нуждающийся государь не может совершать никаких славных дел, а поскольку нужда вызывает к нему презрение, то он неизбежно оказывается в таком состоянии беззащитным перед нападением врагов и перед завистниками его величия.

Золото и серебро – это мировые тираны, и хотя их владычество само по себе несправедливо, подчас оно бывает настолько разумным, что ему следует подчиниться. Однако иногда оно настолько необузданно, что невозможно не испытывать ненависти к его гнёту, как совершенно невыносимому.

Надобно, как уже было отмечено, чтобы деньги, собираемые государем со своих подданных, находились в соответствии с их возможностями, и не только не разоряли их, но и не причиняли им значительных неудобств.

Но если не следует излишне отягощать дающих, то не следует также и взыскивать меньше, чем это необходимо для государства.

Лишь педанты и подлинные враги государства могут заявлять, что государь якобы ничего не должен брать у своих подданных и что единственными его сокровищами должны быть сердца подвластных ему людей.

И только льстецы, истинный бич государства и двора, могут нашёптывать государям, что те имеют право требовать столько, сколько пожелают, и что в этом отношении их возможности определяются их волей.

Нет ничего легче, чем найти благовидные доводы в пользу взимания какого-нибудь налога, даже если он несправедлив, равно как нет ничего проще, чем привести правдоподобные доказательства, чтобы осудить те налоги, которые являются самыми необходимыми.

Нужно обладать полной беспристрастностью, чтобы верно рассудить и решить, что в таких случаях является разумным, и совсем нелегко точно определить справедливую пропорцию.

После того как расходы, абсолютно необходимые для содержания государства, полностью обеспечены, самое лучшее – это взимать с народа как можно меньше.

Чтобы избежать необходимости устанавливать большие налоги, нужно поменьше тратить, а для того чтобы умерить расходы, нет лучшего средства, чем уничтожить всякое расточительство и осудить всё, что ему способствует.

Франция была бы очень богата, а народ жил бы в полном достатке, если бы не расточение государственной казны, которую в других государствах расходуют с толком.

На мой взгляд, Франция теряет больше денег, чем другие королевства, претендующие на известное с ней равенство, употребляют на свои обычные расходы.

Как-то в разговоре со мной, рассуждая о богатстве Франции, венецианский посол весьма остроумно заметил[620], что он пожелал бы ей для полноты счастья только одного – умения тратить деньги, которые она так безрассудно расточает, столь же разумно, как это делает Венецианская республика, которая не тратит без нужды и без особенной бережливости ни единого гроша.

Если бы можно было умерить аппетиты французов, то лучшим способом как следует сберечь королевские деньги я счёл бы именно этот; но поскольку невозможно положить предел алчности столь необузданных умов, как наши, то остаётся лишь сдерживать их, поступая с ними так, как поступают врачи с изголодавшимися больными: принуждают к воздержанию, запрещая принимать пищу.

Для этой цели начинать реформу финансов надо с уничтожения главных путей, по которым деньги могут незаконно изыматься из королевской казны.

Среди них нет пути более опасного, чем платежи наличными[621], злоупотребление коими дошло до такой степени, что не заняться их устранением означает погубить государство.

Хотя при некоторых обстоятельствах платежи наличными бывают полезны, а в других случаях кажутся необходимыми, тем не менее проистекающие от них большие неприятности и злоупотребления настолько превосходят полезность, что их нужно непременно отменить.

Административное деление Франции в середине XVII века

Тем самым можно сберечь целые миллионы и пресечь бесчисленные скрытые траты, расследовать которые нельзя до тех пор, пока будут применяться секретные способы расходования общественных денег.

Прекрасно знаю, что мне скажут: существуют некоторые расходы на иностранные дела, которые по своей природе должны быть секретными[622] и из которых государство может извлечь немало выгоды, коей оно будет лишаться всякий раз, когда те, кому эти деньги предназначались, поймут, что больше их не получат.

Однако под этим предлогом совершается столько воровства, что по зрелом размышлении лучше совсем закрыть дверь перед всякой выгодой, извлекаемой в некоторых случаях, чем оставить её открытой для злоупотреблений, которые могут ежеминутно совершаться, приводя к разорению государства.

Между тем, дабы не прерывать производимые с пользой некоторые секретные расходы, можно выделить на платежи наличными 1 млн золотом[623] с тем условием, чтобы распоряжения на их выплату подписывались самим Королём, а получатели выдавали расписки.

Если возразят, что платежи наличными необходимы для осуществления обычных скидок[624], то я отвечу, что это одна из причин, почему их надо уничтожить.

Ведь ежели в прошлом обходились без наличных платежей, то и впредь можно будет прекрасно без них обойтись, а если к тому же отказаться в мирное время от займов и чрезвычайных налогов, то это добро не только не причинит зла, но напротив, принесёт другое добро.

Меня, возможно, спросят, почему, считая эти платежи вредными, я их в своё время не устранил.

Генрих Великий знал об этом зле, вошедшем в обычай при его предшественнике[625], и не смог с ним справиться; внутренние смуты и волнения, внешние войны и, как следствие, большие расходы, приведшие к чрезвычайным займам и налогам, не позволили и помыслить об исполнении этого дельного совета.

Сокрушить гугенотскую партию, укротить спесь вельмож, выдержать большую войну против весьма могущественных врагов, чтобы достичь затем доброго мира, который обеспечит спокойствие в будущем, – все эти способы были применены для достижения поставленных целей, ибо им-то и предстояло уничтожить причины, порождающие такие злоупотребления.

Поскольку вопрос о наличных выплатах дал мне повод поговорить о чрезвычайных налогах[626], то не могу не сказать, что немалое приращение дохода, коего можно добиться сим способом, не только невыгодно государству, но и, наоборот, вредно, и не обогащает его, а разоряет.

Возможно, поначалу это утверждение покажется парадоксом, однако после тщательного рассмотрения невозможно не убедиться в его справедливости и истинности.

Рост королевских доходов не может происходить иначе, чем посредством повышения налогов, которыми облагают различные виды товаров, а посему ясно, что если таким образом увеличивается приход, то вырастает и расход, поскольку людям приходится дороже платить за то, что раньше они покупали по более низкой цене.

Если дорожает мясо, если повышается цена на ткани и прочие вещи, то солдату будет труднее себя прокормить и обеспечить, а потому придётся платить ему большее жалованье; возрастёт и заработная плата рабочих. В итоге расходы увеличатся почти на ту же сумму, как и доходы, что причинит огромный убыток обычным гражданам, тогда как выгода, полученная государем, будет весьма невелика.

Портрет кардинала Ришельё в профиль

Ф. де Шампень (1602 – 1674), 1642

Например, бедный дворянин, всё имущество которого состоит из земельных владений, нисколько не увеличит своего дохода в результате введения таких налогов, ибо плоды земли надолго останутся в прежней цене, особенно по отношению к нему, а если со временем они и подорожают, то будут хуже продаваться, вследствие чего к концу года бедный дворянин увидит рост не доходов, а расходов, поскольку из-за новых налогов сильно возрастут в цене все вещи, необходимые для содержания семьи, которую он, хоть и весьма нуждаясь, может прокормить, оставаясь дома, но посылать сыновей в армию для службы королю и отечеству, как это положено им по рождению, будет уже не в состоянии.

Если правда, а сие не подлежит сомнению, что объёмы торговли между подданными уменьшаются по мере роста налогов, то может случиться, что подобные повышения уменьшат и государственные сборы[627], вместо того чтобы их увеличить.

Если вести речь о том, что потребляется в королевстве, то известно, что, когда товары продаются по умеренной цене, их покупают больше, а стало быть, в действительности и денег тратится больше, тогда как если цена товаров чрезмерно высока, то люди отказывают себе даже в самом необходимом.

С другой стороны, если говорить о товарах, вывозимых из королевства, то ясно, что иностранцы, до сих пор с удовольствием приобретавшие их из– за умеренных цен, станут закупать их в других странах, если сие окажется для них выгоднее, что приведёт к возникновению во Франции избытка даров земли и нехватки золота и серебра, в то время как если налоги умеренны, то благодаря большим закупкам плодов иностранцами возмещаются потери, которые, как предполагают, могут быть вызваны низкими налогами.

Более того, повышение налогов способно превратить огромное число подданных короля в бездельников, ибо наверняка большая часть бедняков и ремесленников, работающих на мануфактурах, предпочтёт оставаться в праздности и сидеть сложа руки, чем тратить свою жизнь на неблагодарный и бесполезный труд, коль скоро увеличение налогов, не позволяющее сбывать плоды земли и их труда, не даёт им тем самым зарабатывать на хлеб собственным потом[628].

Осудив употребление наличных платежей и показав, что увеличение доходов бывает зачастую не только бесполезно, но и вредно, я возвращаюсь к теме своего рассуждения и заявляю, что должна существовать геометрическая пропорция между налогами и нуждами государства, то есть нельзя облагать налогами в размерах больших, чем это совершенно необходимо для того, чтобы государство пребывало в величии и славе[629].

Эти последние слова значат многое, так как из них явствует, что с народа можно брать не только то, что требуется для сохранения государства в любом его состоянии, но и то, что нужно для поддержания его великолепия и доброго имени.

Следует, однако, остерегаться расширенного толкования этого условия до такого предела, когда под этим предлогом размер налогов определяется лишь волей государя. Сие должен делать только разум, и если государь преступает границы, отнимая у подданных больше, чем должен, то, хотя они и в этом случае обязаны ему повиноваться, однако он будет держать ответ за это перед Богом, который потребует от него строжайшего отчёта.

Главные податные округа во Франции во времена Ришельё и Мазарини

Впрочем, не существует никакой политической причины, оправдывающей бесполезное увеличение нагрузки на народ. Наоборот, государь навлекает на себя всеобщие проклятия, за которыми следуют великие бедствия[630], ибо бесспорно, что, беря от своих подданных сверх положенного, государь истощает не только их кошельки, но также любовь и верность, гораздо более необходимые для существования государства и безопасности его собственной особы, чем золото и серебро, которые он может запасти в своих сундуках.

Я знаю, что в большом и сильном государстве надо всегда иметь в запасе деньги на непредвиденные расходы, но такие сбережения должны быть пропорциональны достатку государства и количеству обращающихся в нём золотых и серебряных монет. В противном случае богатство государя обернётся бедностью, поскольку подданные больше не будут иметь денег как для торговли, так и для уплаты налогов, которые по закону должны платить правителю.

Подобно тому как следует заботиться о собирании денег для удовлетворения государственных нужд и добросовестно их сохранять при отсутствии причин для их расходования, не менее необходимо щедро их тратить, когда того требует общественное благо, и делать это к месту и вовремя, ибо промедление в таких случаях зачастую дорого обходится государству и заставляет терять невозвратимое время.

Нередко случалось, что, чересчур жалея деньги, государи теряли вместе и деньги и государство. Известно также, что тот, кто тратит неохотно, расходует порой больше других, так как делает это слишком поздно. Требуется немало рассудительности, чтобы точно определить наиболее важный час и момент, и некоторые, даже знающие, как накапливать, могут из-за неумения расходовать вызвать несказанные несчастья.

Однако поскольку общие правила всегда бесполезны, если не уметь правильно применить их к конкретным предметам, то остаётся рассмотреть:

– каковы могут быть доходы королевства;

– каковы могут быть его расходы;

– какие денежные запасы следует держать в казне;

– и до какой степени можно и должно облегчить народ.

Доходы французского королевства можно рассмотреть с двух сторон.

Во-первых, какими они могут быть в мирное время, если не менять характера прихода, получаемого в настоящее время от налогов и объединённых откупов, а увеличить его сумму лишь в той степени, в какой это можно сделать посредством сокращения до 6,25% старых рент, которые будет решено сохранить, и урезания жалованья некоторых чиновников, которые охотнее согласятся на это уменьшение, чем на полный выкуп их должностей с последующим упразднением оных[631].

Во-вторых, какими они могут быть при известных изменениях, которые люди, при мне ведавшие финансами, считают столь разумными и полезными для государства, что, по их мнению, единственной преградой, которой приходится опасаться, может оказаться боязнь новизны.

В первом случае казна может рассчитывать на ежегодное поступление 35 млн ливров[632], согласно нижеследующим расчётам:[633]

От тальи – 17 350 тыс. ливров

От всех видов габели[634] – 5250 тыс. ливров

От косвенных налогов на вино и другие продовольственные товары[635] – 1400 тыс. ливров

От сокращения ставки по рентам до 6,25% – 1000 тыс. ливров

От снижения на одну треть жалованья казначеям Франции, с чем они охотно согласятся, при условии, что будут уверены в избавлении от новых налогов, коими постоянно обременены – 550 тыс. ливров

От случайных доходов – 2000 тыс. ливров

От откупа Бордо – 800 тыс. ливров

От взимания 3 ливров за мюид[636] вина при его ввозе в Париж – 700 тыс. ливров

От 30 прежних и 10 новых су с вина – 503 тыс. ливров

От откупа по 45 су, взимаемых вместо дорожной и мостовой пошлины – 503 тыс. ливров

От взимания 9 ливров 18 су на пикардийскую бочку – 154 тыс. ливров

От Бруажского откупа – 254 тыс. ливров

От таможенных сборов в Лангедоке[637], бакалейных и москательных лавок Марселя и по 2% с Арльских – 380 тыс. ливров

От дополнительных налогов в Лионе – 60 тыс. ливров

От пяти больших откупов[638] – 2400 тыс. ливров

От введения новых налогов в Нормандии – 240 тыс. ливров

От введения новых налогов в районе Луары – 225 тыс. ливров

От откупа на железо – 80 тыс. ливров

От продажи обычной древесины – 550 тыс. ливров

От королевского домена – 550 тыс. ливров

Итого – 34 949 тыс. ливров

Во втором случае, когда будут полностью сняты с народа 17 млн ливров, которые ныне поступают в королевскую казну от взимания тальи, приход может возрасти до 50 млн ливров[639], как это будет ясно видно из дальнейших расчётов:

От налога, коим будет облагаться соль или соляные разработки во всех провинциях королевства, может поступить к Королю за вычетом всех издержек – 25 000 тыс. ливров

От одного су с ливра со всех товаров и продуктов, производимых в королевстве – 12 000 тыс. ливров

От налогов на вино и другие продовольственные товары – 400 тыс. ливров

От сокращения доходности рент, выпущенных Парижским муниципалитетом – 5000 тыс. ливров

От сокращения жалованья казначеям Франции – 550 тыс. ливров

От случайных доходов – 2000 тыс. ливров

От откупа Бордо – 1800 тыс. ливров

От взимания 3 ливров за мюид вина при его ввозе в Париж, вновь введённый налог – 700 тыс. ливров

От 30 прежних и 10 новых су ввозной пошлины с каждого мюида вина, привозимого в Париж – 580 тыс. ливров

От откупа по 45 су, взимаемых вместо дорожной и ввозной городской пошлины – 530 тыс. ливров

От взимания 9 ливров 18 су на пикардийскую бочку – 174 тыс. ливров

От Бруажского откупа – 254 тыс. ливров

От таможенных сборов в Лангедоке, бакалейных и москательных лавок Марселя и 2% с Арля – 380 тыс. ливров

От дополнительных налогов в Лионе – 60 тыс. ливров

От пяти больших откупов – 2400 тыс. ливров

От введения новых налогов в Нормандии – 150 тыс. ливров

От введения новых налогов в районе Луары – 225 тыс. ливров

От откупа на железо – 80 тыс. ливров

От продажи обычной древесины – 550 тыс. ливров

От королевского домена – 550 тыс. ливров

Итого – 53 383 тыс. ливров

Прекрасно знаю, что это хорошо продуманное нововведение будет найдено справедливым и разумным всеми, кто приобрёл опыт и наделён способностями к управлению государством.

Среди нескольких главных управляющих финансами, которые были в моё время[640], видел я самых сведущих в том, что касается государственной казны, которые приравнивали один только доход от соли на соляных разработках к тому, что испанский король получает от Вест-Индии, и хранили в тайне эти свои знания об истинном основании для облегчения участи народа, проведения преобразований и достижения изобилия в государстве.

И действительно, сколь бы мало ни соображали даже самые невежественные, но и они будут вынуждены признать, что невозможно вообразить облегчение и радость, которые испытал бы народ, если бы ему позволили поступать с солью так же, как с хлебом, то есть если бы каждый покупал её столько, сколько захотел и мог употребить[641].

Разумеется, упразднение большого количества чиновничьих должностей, созданных для взимания налога на соль, и избавление от крючкотворства и волокиты, которую они допускают иногда по должности, но часто из злого умысла, чтобы принудить народ покупать положенное количество соли, принесло бы ему несказанное облегчение.

Кроме того, нет сомнений, что можно было бы произвести вполне справедливое возмещение провинциям, которые до настоящего времени пользовались льготами по налогу на соль[642], сняв с них часть тальи таким образом, чтобы в будущем, когда им придётся покупать соль по более высокой цене, чем раньше, снижение размера тальи было бы для них равносильно повышению цены на соль, которое их коснётся, тогда как раньше они приобретали её свободно.

И ещё одно несомненно: хотя можно сказать, что снижение тальи касается лишь народа, а повышение цены на соль, которая до сих пор продавалась в провинциях, освобождённых от налога, затронет священников, дворянство и всех исключённых из подати, тем не менее все ощутят на себе последствия уменьшения тальи, ибо, поскольку гнёт её станет не столь сильным, доход от полученной по наследству земельной собственности вырастет в той степени, в какой арендаторы, которые на ней работают, будут освобождены от налогов, коими облагается недвижимость, взятая ими в аренду.

Наконец, бесспорно, что хотя трудности при претворении подобного плана в жизнь велики, однако же преодолеть их можно.

Если после рассмотрения этого плана в отношении соли будет обращено внимание на проект взимания су с ливра, то он покажется тем справедливее, что существует в различных государствах и уже дважды у нас принималось по нему решение – при великом короле Франциске и на ассамблее нотаблей в Руане[643] при Генрихе Великом, вечная ему память.

Однако поскольку подозрительность настолько свойственна народу и общинам, что они обыкновенно считают недоверие главным залогом безопасности, исходя из чего постоянно опасаются, как бы самое для них полезное не оказалось им невыгодным, и поскольку крупные перемены почти всегда влекут за собой опаснейшие потрясения, то, вместо того чтобы советовать прибегнуть к такому плану, я отваживаюсь от него отговаривать и делаю это тем смелее, учитывая, что подобного рода нововведения никогда не должны предприниматься, если только не являются совершенно необходимыми.

Франция же отнюдь не находится в таком положении; наоборот, считаю гораздо более лёгким делом привести народ к достатку, а государство – к изобилию, не прибегая к подобным средствам, чем применяя их, ибо, хотя в нём нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть, существуют, несомненно, гораздо более серьёзные проблемы, чем необходимые экономические реформы для обогащения королевства, которые следует разрешить, не прибегая к подобным изменениям.

Для доказательства этого утверждения надо лишь рассмотреть расходы, коими можно удовольствоваться в мирное время, и понять, какую выгоду можно извлечь из имеющихся в казне сбережений, которые позволит сделать отсутствие войны.

Безопасность и величие королевства требуют выделить на военные расходы сумму не меньшую, чем указано в вышеприведённом проекте, поэтому следует считать, что они достигнут почти 12 млн ливров.

Расходы на содержание обычных гарнизонов, которые ежегодно достигают 3 млн, можно упразднить, потому что большинство военных, которых будет тогда содержать государство, разместятся гарнизоном в крепостях, а кроме того, большая часть указанной суммы уходит из королевской казны лишь для того, чтобы перекочевать в личные кошельки губернаторов, которые обыкновенно держат лишь 10 человек там, где должны иметь 100.

Однако поскольку трудно вовсе не иметь некоторых привилегированных городов, имеющих такую значимость, что нельзя отказать их губернаторам в особых гарнизонах, за которые они могли бы нести большую ответственность, так как сами бы их подбирали, то следует, на мой взгляд, удовлетвориться сокращением этих расходов на две трети, доведя их до 1 млн ливров.

Расходы на флот в западных и восточных морях не могут быть менее 2,5 млн ливров, как явствует из специальных документов, составленных на этот счёт.

Расходы на артиллерию достигнут – 600 тыс. ливров

Расходы на содержание домов Короля, Королевы и герцога Орлеанского – 3,5 млн ливров

На оборонительные сооружения – 600 тыс. ливров

Выплаты швейцарцам, от коих нельзя отказаться по соображениям чести – 400 тыс. ливров

Содержание строений обходится в – 300 тыс. ливров

Посольства – в – 250 тыс. ливров

Можно было бы полностью упразднить все пенсионы, которые ежегодно обходятся королю в 4 млн, но поскольку нельзя переходить от одной крайности к другой, минуя середину, и во Франции нет привычки давать отпор настойчивым просьбам, даже когда они совершенно необоснованны, то я полагаю, что следует удовольствоваться их сокращением наполовину. Это тем более необходимо, ибо обществу выгодно, чтобы праздность придворных не находила вознаграждения, а всеми этими средствами оплачивались военные тяготы и опасности, а посему впредь пенсионы и дары составят только 2 млн ливров.

Обыкновенные (текущие) расходы Короля – 50 тыс. ливров

Королевские предписания о выплатах[644] – 400 тыс. ливров

Непредвиденные расходы и поездки – 2 млн ливров

Недоимки – 150 тыс. ливров

Наличные деньги Короля – 300 тыс. ливров

Все эти расходы не превышают 25 млн ливров[645], и если вычесть их из суммы в 35 млн, составляющей приход, то останется 10 млн, которые с первого же года будут направлены на то, чтобы покрыть уменьшение тальи.

Истинным способом установления надлежащего порядка и обогащения государства является облегчение жизни народа путём снятия и с того, и с другого лежащего на них бремени. Снизить талью можно только в итоге уменьшения государственных затрат, что и должно стать главной целью при упорядочении дел в государстве.

Чтобы правильно осуществить эти меры в столь важном деле, следует знать, что хотя сумма всех налогов в нашем государстве достигает 80 млн ливров, однако свыше 45 млн из них расходятся на различные выплаты, на которых можно так изрядно сэкономить, что если сейчас указанные выплаты, можно сказать, разоряют Короля, то от них же, я осмелюсь утверждать, он получит облегчение и изобилие[646].

Многие наверняка сочтут, что было бы желательно совсем освободить государство от этой обузы, однако поскольку существование большого организма невозможно без различных расходов, абсолютно необходимых для его содержания, то, хотя государство и не способно вынести всех этих тягот, вместе взятых, всё-таки желание полностью их упразднить не может считаться разумным.

Можно предложить три способа для уменьшения указанных выплат.

Во-первых, можно зачесть в уплату те слишком высокие доходы, которые частные лица получили из средств Короля по своим рентам, должностям и сборам.

Знаю, что не составит большого труда лишить таким образом некоторых лиц получаемых ими рент и сборов по займам; для этого нужно всего лишь правильно подсчитать поступившие к ним денежные средства, вследствие чего наверняка обнаружится, что кроме процентов, дозволенных королевскими указами, им был уже возмещён и сам капитал.

Однако хотя справедливость этого способа неоспорима, разум всё-таки не позволяет им воспользоваться, ибо сие перекроет в будущем все пути для отыскания денег в случае возникновения государственной необходимости, какие бы условия при том ни предлагались.

Важно отметить в связи с этим, что есть вещи вполне справедливые, но тем не менее вступающие в противоречие с соображениями правильной политики, и что надобно тщательно остерегаться применения таких мер, которые, не нарушая законов разума, могут, однако, подорвать общественное доверие.

Если кто-то скажет, что интересы общества надо ставить выше интересов отдельных лиц, то я с этим соглашусь, но попрошу этого человека принять во внимание тот факт, что при обсуждении данного вопроса не сопоставляются разные по характеру интересы, а просто общественные интересы уступают другим того же рода, и поскольку будущее гораздо обширнее, чем настоящее, пролетающее в одно мгновение, то интересам, касающимся будущего, следует, согласно велениям разума, отдавать приоритет перед нынешними – вопреки обычаю людей чувственных, которые оказывают предпочтение тому, что видят вблизи, поскольку их разум не способен узреть что– либо, недоступное их органам чувств.

Если в этом вопросе общественное доверие будет сохранено, а я полагаю сие совершенно необходимым, то государство получит тем самым гораздо большее облегчение, нежели даже в том случае, если бы была упразднена часть выплат без новых поступлений, ибо при любых обстоятельствах оно по-прежнему будет иметь доступ к кошелькам граждан и не преминет значительно увеличить свои доходы.

Второй способ для сокращения расходов королевства состоит в выкупе всех долговых обязательств по той цене, которая нынче в ходу у частных лиц при выдаче ими займов. Однако выяснение истинной цены будет затруднительно, учитывая, что для облегчения сбыта обязательств, продавать которые вынуждала государственная необходимость, они часто выпускались из расчёта 25%, тогда как по номиналу имели лишь 6,25%.

Этот способ, сам по себе справедливый, не может быть осуществим, поскольку даст повод для массы протестов и жалоб, пусть и необоснованных.

Третий способ для урезания государственных расходов заключается в том, чтобы выкупить те обязательства, что являются лишними, по текущей рыночной цене, выплатив таким образом возмещение владельцам должностей и держателям рент и займов, которые планируется упразднить. При этом они ничего не потеряют, а Король лишь воспользуется всеобщим правом частных лиц, которые могут освободиться от бремени своих долгов, когда у них есть возможность выкупить их по той же цене, по какой те обыкновенно продаются.

Этот способ – единственно возможный и должный, и существуют различные варианты воплощения его в жизнь: можно растянуть выкуп на долгие годы, в течение которых доходы постепенно погасят капитал, а можно выкупить все обязательства в один год, однако для осуществления дополнительной чрезвычайной выплаты потребуется выложить сразу огромную сумму денег.

Природная нетерпеливость нашей нации не позволяет надеяться, что у нас хватит выдержки в течение 15-20 лет придерживаться принятого решения, и потому первый путь, требующий столько времени, никоим образом не приемлем.

Огромный размер суммы, которая понадобилась бы, чтобы единовременно выкупить такие громадные обязательства, как государственные, делают второй из предложенных путей столь же смехотворным, сколь невозможным, так что остаётся третий как единственно осуществимый.

Чтобы воспользоваться им справедливым образом, не оставляющим поводов для будущих жалоб, следует разделить обязательства, подлежащие выкупу, на три вида, в зависимости от курса их обращения.

Ренты первого рода, уплачиваемые по талье, которые обычно продаются с учётом их ставки, составляющей 20%, должны учитываться и выкупаться только по этой цене, позволяющей в течение 7,5 лет погасить капитал одними процентами[647].

Прочие ренты по талье, введённые со времени кончины покойного короля и уплачиваемые в первичных податных округах или в главных податных округах, должны выкупаться с учётом их ставки, равной 16,67%, потому что эта цена позволяет произвести полное погашение капитала выплатой процентов лишь за 8,5 лет.

Должности финансовых чиновников среднего уровня с жалованьями, премиями и дополнительными выплатами, которые с оными связаны, должны выкупаться из расчёта их ставки, составляющей 12,5%, ибо такова обычная их цена.

Разум обязывает принять те же меры для выкупа денежных обязательств государства по рентам, выпущенным в отношении косвенных налогов, всех видов габели, пяти больших откупов, сборов Лангедокской и Провансальской внутренних таможен, Лионской таможни, морской таможни в Бордо[648], сборов в Байонне, Бруажского соляного откупа и других налогов, собираемых в государстве; полностью осуществить подобные выплаты путём погашения капитала процентами удастся не ранее, чем через 11-12 лет[649].

Мне прекрасно известно, что ежедневно ренты и обязательства подобного рода продаются из расчёта ставки ниже 12,5%, но я предлагаю выкупать их исходя из указанной ставки для удовлетворения граждан, рассудив, что если в столь важном деле кто-то должен пострадать, то пусть лучше это будет Король, нежели его подданные.

После того как точно определена цена, по которой будут производиться все возможные выкупы, следует принять во внимание, что существуют денежные обязательства, столь необходимые в королевстве или оплаченные столь дорого, что их надо исключить из разряда тех, что будут выкуплены предложенным здесь способом.

Таковы жалованья членов парламентов и других верховных судов, членов президиальных и королевских судов, королевских секретарей, казначеев Франции и генеральных сборщиков.

Не то чтобы я полагал, что не следует вовсе проводить сокращений среди должностей такого рода – я весьма далёк от этой мысли, – однако, чтобы методично заняться уменьшением размеров государственных издержек, разумнее начинать с выкупа тех рент и должностей, которые дешевле всего и причиняют неудобства обществу.

Ввиду этого я предлагаю первым делом выкупить ренты по талье, а также многие низшие чиновничьи должности финансового ведомства, а не что-нибудь иное.

Такие ренты следует выкупить по причине их низкой цены, а должности мелких чиновников финансового ведомства – потому, что они являются истинным источником бедственного положения народа как из-за своего огромного количества, которое столь чрезмерно, что из-за него сумма льгот по талье достигает 4 млн ливров, так и из-за растрат и хищений, настолько распространённых, что едва ли найдётся хоть один чиновник, который бы не давал льготы своему приходу; многие дерут по три шкуры с тех селений, которые им безразличны, а есть среди них и настолько опустившиеся, что не гнушаются и совершением преступлений, увеличивая к своей выгоде налоги, обременяющие народ.

Это самое соображение – единственное, которое не позволяет мне говорить сейчас об упразднении многих судейских должностей, многочисленность коих делает их бесполезными, а цена настолько велика, насколько мало выплачиваемое по ним жалованье; из-за дороговизны было бы неправильно касаться их в нынешних стеснённых обстоятельствах. Когда же возникнет желание убавить количество оных, то добиться этой цели можно будет таким удачным изменением размеров полетты, чтобы должности упали до умеренной цены, после чего Король смог бы по мере высвобождения должностей возвращать их владельцам деньги за них, а сами должности упразднять.

Опять-таки я не включаю в число должностей, подлежащих упразднению, коллегии королевских секретарей, конторы казначеев Франции и генеральных сборщиков – не из-за скромности их жалованья, которое достаточно велико, но из-за дохода от их продажи, который значителен.

К подлежащим выкупу я не отношу и старые ренты, выпущенные во времена предшественников Вашего Величества Парижским муниципалитетом, ибо нынешняя цена, которую платят покупатели, выше, чем по остальным рентам; кроме того, неплохо, когда интересы граждан переплетаются некоторым образом с интересами их государя, и наконец, ренты эти перешли в различные монастыри, больницы и общины, для содержания коих они нужны, и, будучи неоднократно распределены в семьях, сделались, по-видимому, наследственными, а потому выкупить их невозможно, не потревожив их основ.

Однако, чтобы не упустить из виду ни одного мероприятия по экономии средств, которое можно разумно осуществить для пользы государства, я должен сделать в этом месте два замечания.

Во-первых, поскольку конторы казначеев Франции продолжат существовать, можно на треть уменьшить жалованье казначеев, ибо нет сомнений, что они окажутся довольны отношением к ним при общей реформе королевства, ежели, дав им уверение в том, что с них более не будут взиматься новые налоги, уменьшить их жалованье до двух третей от выплачивавшегося им прежде и установленного при создании оных.

Во-вторых, не выкупая рент, выпущенных при покойном короле парижским муниципалитетом со ставкой 8,33%, будет весьма справедливо – учитывая, что частные ренты не приносят более 5,55%, – сделать так, чтобы владельцы вышеназванных рент получили от щедрот Короля дополнительно 0,7% в виде дохода по ним[650].

Они найдут в этом свою выгоду, но и Король найдёт в том же свою, ибо ренты, которые государство возьмёт на себя, будут лучше расходиться, чем частные, при условии, что они будут аккуратно оплачиваться без понижения процентной ставки, как это должно делаться во имя общественных интересов.

Чтобы иметь возможность выплачивать как эти ренты, так и жалованье множеству чиновников, должности коих либо совершенно необходимы, либо по меньшей мере не могут быть упразднены в настоящее время, полагаю, что из 45 млн ливров, направляемых ныне королевством на платежи по этим обязательствам, следует удовольствоваться выкупом и упразднением оных на сумму 30 млн, а остаток направить на выполнение обязательств по выплатам, которые будут сохранены.

Из подлежащих выкупу обязательств на сумму 30 млн ливров около 7 млн придётся выкупать из расчёта ставки, составляющей 20%, и окончательное освобождение от них произойдёт через 7,5 лет, в течение которых капитал будет полностью погашен процентами[651].

Из оставшихся 23 млн найдутся также 7 млн, которые должны будут выкупаться лишь исходя из 16,67%, что является текущей ставкой таких обязательств, и могут быть выкуплены через 8,5 лет путём погашения капитала одними процентами.

Но поскольку, как я отметил выше, долгосрочные планы хуже всего выполняются во французском королевстве и поэтому целесообразно произвести все выкупы, которые будут предприняты, в течение немногих лет, чтобы не переполнить чашу нашего терпения, то для того, чтобы все выкупы, которые будут предприняты, завершились одновременно с тем, когда ренты, обращающиеся по 20%, будут упразднены посредством погашения капитала процентами, необходимо собрать чрезвычайный фонд в размере 1/6 от нынешней цены указанных рент, составляющей как раз 7 млн, а когда они будут выплачены, расходы уменьшатся на ту же сумму.

Для завершения предлагаемого выкупа обязательств на сумму 30 млн ливров остаётся ещё 16 млн, подлежащих выкупу, что надо сделать исходя из ставки 12,5%, так как это настоящая цена их продажи.

А поскольку выкуп этих обязательств состоится не ранее чем через 12 лет посредством погашения капитала процентами и целесообразно было бы сократить эти сроки, дабы уложиться с выкупом в 7 лет, завершив его одновременно с выкупом вышеупомянутых обязательств на сумму 14 млн, то для этой цели из 8 частей следует погасить 3 из средств чрезвычайного фонда, составляющего 48 млн ливров.

Величина этой суммы может поначалу удивить, однако тот, кто знает, насколько легко дела такого рода делаются в королевстве, не усомнится, что сумма эта будет найдена без труда, ибо собрать её нужно в течение 7 лет.

А как только установится мир и займы, к коим обычно прибегают в военное время для изыскания денег, прекратятся, тогда те, кто наживался на делах подобного рода, будучи не в состоянии в одночасье поступиться своими прежними привычками, добровольно обратят свою изворотливость на разрушение дела рук своих тем же способом, каким ранее воспользовались для его сотворения, то есть станут заключать новые договоры на откуп по погашению и упразднению рент, долговых обязательств и должностей, создателями коих они были в силу прежних договоров.

Таким образом, королевство сможет за семь лет освободиться от 30 млн ливров обыкновенных (текущих) расходов, отягощающих его в настоящее время.

А когда с народа будут действительно сняты 22 млн тальи, что составляет половину его нынешнего налогового бремени, то доходы королевства достигнут 57 млн ливров, как это подтверждается нижеследующими расчётами.

ПРИХОД

От тальи – 22 млн ливров

От косвенных налогов на вино и другие продовольственные товары – 4 млн ливров

От всех видов габели – 19 млн ливров

От всех прочих откупов – 12 млн ливров

Итого – 57 млн ливров

За вычетом 27 млн ливров, которые будут ежегодно помещаться в казну, оставшаяся сумма окажется весьма значительной, ибо в христианском мире нет ни одного государства, которое бы получало хотя бы половину её, предварительно выплатив по всем своим обязательствам.

Если, осуществив погашение всех долговых обязательств, которое принудит множество людей к уплате тальи, на что они не смогут жаловаться, упразднить ещё и все чиновничьи должности, данные адвокатам или исполнявшиеся по разовым поручениям, а также сократить число нотариусов, причём не только королевских, но и тех, что существуют на местах, это принесёт несказанное облегчение народу, ибо тем самым он будет избавлен от стольких пиявок, сколько уберут от него подобных людей. А кроме того, поскольку свыше 100 тыс. чиновничьих должностей такого рода подлежит упразднению, стало быть, те, кто лишится своего обычного места, будут вынуждены поступить на военную службу, заняться торговлей или земледелием.

Если затем оставить все налоговые льготы исключительно за дворянством и королевскими придворными, то нет сомнения в том, что города, привилегированные общины, верховные суды, конторы казначеев Франции, первичные податные округа, соляные амбары, служители управлений вод и лесов, сборщики доходов с королевского домена и королевского налога на бенефиции, интенданты и приходские сборщики, составляющие более 100 тыс. освобождённых от подушной подати[652], снимут с народа свыше половины тальи, поскольку ясно, что именно самые богатые, которым положено платить более высокие налоги, добывают себе льготы благодаря своему кошельку.

Я знаю, мне скажут, что легко сочинять такие проекты, похожие на платоновскую республику[653], прекрасную по идее, но на деле химеричную.

Смею уверить, что предлагаемый проект не только разумен, но и лёгок для выполнения, и если Бог вскоре дарует мир Вашему Величеству[654] и сохранит для королевства Вас и Ваших слуг, из коих считаю себя одним из наименее значительных, то я уповаю иметь возможность самому исполнить моё предложение, а не оставлять его в качестве завещания.

Раздел VIII, в котором в немногих словах показано, что последней составляющей могущества должно быть для государей владычество над сердцами своих подданных

После того как финансы будут приведены в порядок в соответствии с изложенными выше предложениями, народ получит всемерное облегчение, а король увеличит своё могущество, взяв власть над сердцами подданных, которые, приняв во внимание его попечение об их благосостоянии, будут склонны любить его из собственных интересов.

Портрет кардинала Ришельё

С. Вуэ (1590 – 1649), ок. 1632 – 1634

Портрет представляет особый интерес, в частности, из-за необычной для той эпохи техники исполнения (цветные мелки, пастель).

Короли древности столь ценили любовь к ним подданных, что некоторые из них полагали исходя из этого, что лучше быть королём французов, нежели королём Франции[655]. И действительно, некогда считалось, что наша нация проявляет такую сильную самоотверженность по отношению к своим государям, что находятся авторы[656], которые превозносят её постоянную готовность проливать кровь и отдавать имущество для службы государству и во имя его славы.

При королях первой, второй и третьей династий[657], до Филиппа Красивого, сердца, как сокровища, были единственным общественным достоянием, сохранявшимся в королевстве[658].

Я прекрасно знаю, что прошлое не сравнимо и не сопоставимо с настоящим и что было хорошо в одном веке, не часто уместно в другом.

И хотя сокровищ, заключённых в сердцах, ныне, разумеется, недостаточно, однако так же очевидно, что и накопленное золото и серебро почти бесполезно без первых – те и другие необходимы, и тот, у кого есть только одно, будет испытывать нужду, даже живя в достатке.