Полное собрание рассказов. 1957-1973

Питер Второй

Был субботний вечер, и в этот час люди рьяно уничтожали друг друга на телеэкране. В полицейских стреляли во время исполнения ими служебных обязанностей; гангстеров сбрасывали с крыш; какую-то пожилую женщину медленно травили, пытаясь завладеть принадлежащим ей жемчугом, а ее убийца благодаря стараниям сигаретной компании предстал перед правосудием после целой серии допросов, проходивших в кабинете частного детектива. Отважные, безоружные актеры лихо бросались на негодяев, сжимавших в руке пистолет сорок пятого калибра, хорошеньких инженю1 спасали от смертельных ударов ножом на редкость сообразительные, весьма приятной наружности бесстрашные молодые парни.

Питер сидел на большом стуле перед телеэкраном, положив ноги на сиденье, и жадно уплетал грозди винограда. Матери дома нет, вот он и ест все подряд, вместе с косточками, критическим взором оценивая сменявшие одна другую сцены насилия. Когда мать поблизости, то в воздухе постоянно витает страх заработать аппендицит, — она всегда строго следит, чтобы каждая косточка была аккуратно извлечена из ягоды и отправлена в пепельницу. Кроме того, если она дома, обычно приходится выслушивать небольшую нудную лекцию по поводу отвратительного качества телепродукции для юношества; потом следует лихорадочное нажимание кнопок в надежде отыскать для своего чада по другим программам что-то более или менее приемлемое, что можно с большой натяжкой назвать «общеобразовательным».

Оставшись один, Питер назло засиделся до одиннадцати вечера у телевизора и с удовольствием жевал косточки, наслаждаясь воплями с экрана, одиночеством и свободой пустого дома.

Когда наступала рекламная пауза, Питер, закрыв глаза, воображал себя в роли тех, кого только что видел на экране. Вот он метко бросает бутылку в громадную толпу небритых, заросших волосами мужчин с пистолетами в руках; крадется по темной лестнице к той двери, за которой, он отлично знает, скрывается, поджидая его, Босс, а из-под мышки у него выпирает ком — кобура, он ее прячет под ярким клетчатым пиджаком.

Питеру тринадцать; в его классе учатся еще трое мальчиков с точно таким, как у него, именем. Учитель истории, этот забавный тип, называет их так: Питер Первый, Питер Второй (это он уминает сейчас виноградные грозди вместе с косточками), Питер Третий и Питер Великий. Питер Великий, конечно, самый маленький в классе; весит всего шестьдесят два фунта, носит очки, и для участия в играх его приглашают самым последним. Все в классе дружно смеются, когда учитель истории вызывает Питера Великого; смеется со всеми и Питер Второй, хотя, если говорить честно, ничего смешного он в этом не находит.

Для этого Питера Великого две недели назад он устроил кое-что весьма приятное, и теперь их можно смело называть друзьями. Вообще-то всех Питеров можно считать друзьями, и все из-за этого комичного учителя истории. Конечно, они не настоящие друзья, но их сближает нечто такое, чего нет у других мальчишек. Хотя это им и не нравится, но тут уж никуда не денешься, и все они в результате чувствуют по отношению друг к другу свою ответственность.

Так вот, две недели назад, когда Чарли Блейздел, весивший целых сто двадцать фунтов, сорвал с головы Питера Великого фуражку и принялся скакать с ней во время перемены, Питер Великий рассердился и уже был готов пустить слезу, когда к нему на помощь пришел Питер Второй. Он выхватил фуражку, водрузил ее снова на макушку Питера Великого, а сам набросился на обидчика. Ну, само собой, началась драка, и Питер в глубине души был уверен, что она станет его третьим поражением за эту четверть, но тут произошло чудо. В самый разгар драки, когда Питер уже начал озираться, не покажется ли кто-нибудь из учителей и не заступится ли за него (они то и дело появляются, когда в них нет никакой нужды!), Блейздел нанес противнику сильнейший удар. Питер увернулся — в результате удар пришелся ему прямо в голову, а нападавший сломал руку. Это-то несомненно — Блейздел завопил как резаный, упал на землю, а рука повисла, словно кусок проволоки.

Уолтерс, учитель гимнастики, все же наконец вышел, увел орущего во всю силу легких Блейздела, а Питер Великий подошел к нему и с восхищением произнес:

— Парень, доложу я тебе, у тебя и впрямь голова как медный котел!

Блейздел два дня в классе не показывался, а когда пришел, рука у него была в гипсе. Зато его освобождали во время уроков от вызовов к доске. Питер Великий не отходил от Питера Второго ни на шаг, старался ему во всем услужить, покупал мороженое с газировкой — родители Питера Великого, разведенные, снабжали его деньгами, словно испрашивая у него прощения. В общем, все было о'кей, и Питера Второго окатывало греющее душу удовлетворение.

Но самое удивительное — это чувство, которое он постоянно испытывал после той памятной драки. Что-то похожее видел по телевизору: стражи закона вламываются в комнату, где полно вооруженных бандитов, и выходят оттуда со спасенной девицей, с документами или с самим подозреваемым, оставляя после себя гору трупов и жуткие разрушения. Питера не остановило, что Блейздел весит сто двадцать фунтов, как ничто не останавливает на экране агентов ФБР — ведь решаются на схватку со всеми этими шпиками, а у них всего-то пара пистолетов в карманах. Понимают, что от них требуется, идут куда надо и делают свое дело, невзирая на опасность. Конечно, Питер не так ясно все это представлял, но все равно впервые в жизни испытывал, вполне сознательно, уверенность в себе и гордость за свой поступок.

— Пусть приходят, — цедил он угрожающе сквозь зубы, жуя виноградные косточки и наблюдая за тем, что происходит на телеэкране, сузившимися глазами, — пусть приходят!

Да, он станет опасным, когда вырастет, но к нему за помощью смогут обращаться все слабые, все несправедливо гонимые. Уверен — будет высоким мужчиной, шести футов ростом, как отец и все дядья, и это во многом облегчит его задачу. Только нужно что-то делать с руками — больно худосочные. Нельзя же надеяться, что противники и впредь будут ломать руки и кости о его крепкую голову.

Каждый день утром и вечером вот уже месяц он отжимается. Пока может сделать пять с половиной отжиманий, но это только пока, зато руки скоро станут как стальные стержни. Такие руки ему позарез нужны, особенно потом, когда придется выбирать между жизнью и смертью, делать «нырок», чтобы обезоружить злоумышленника. Еще необходимо обладать молниеносной реакцией, острым зрением; но главное — бесстрашие. Мгновение неуверенности в себе — и все, ты труп, тебя волокут в морг. Однако после битвы за фуражку Питера Великого он уже не беспокоился: храбрость отныне у него в крови начиная с этого момента, все остальное — дело техники.

Комики на всех программах хохочут, демонстрируя два ряда крепких зубов. Питер наведался на кухню, взять из холодильника еще виноградную гроздь побольше и парочку мандаринов; света он не зажег, — как здесь сейчас таинственно… Так бывает только на кухне в полночь, когда дома никого нет, а из открытого холодильника пробивается луч света и на линолеуме тени от бутылок с молоком. До недавнего времени он не любил темноты и всегда в любой комнате обязательно включал свет, но теперь все обстоит иначе — он вырабатывает в себе бесстрашие и храбрость, это для него самое важное.

Стоя в темноте на кухне, съел мандарины — так, для практики, — и все косточки, назло матери: пусть знает, какой у нее сын. В гостиную вернулся с гроздями винограда.

Комики все еще мелькают на экране, весело смеются, широко раскрывая рты. Повозился с переключателем программ, но все напрасно — эти типы в потешных котелках гогочут по всем программам — откалывают шуточки по поводу подоходного налога. Если бы мать вырвала у него обещание лечь в постель к десяти, так он выключил бы телевизор и давно бы лег. Нечего тратить попусту время — он лег на пол и стал отжиматься, стараясь не сгибать колени.

И вдруг, неожиданно для самого себя, застыл, к чему-то прислушиваясь. Ну, чтобы лишний раз убедиться… Женский крик… женщина кричит, оглушительно громко, с экрана. Какой-то мужчина говорит о мастике для пола — тот, с усами, у него во рту полно здоровых зубов; Питер не сомневался — это орет он, а не она.

Опять переключил программу — услыхал какие-то стоны, чей-то разговор, и наконец кто-то забарабанил кулаками по входной двери. Питер встал, выключил телевизор — надо убедиться, что эти звуки он слышит не с телеэкрана. В дверь снова кто-то забарабанил, и женский голос закричал:

— Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста!

Теперь у Питера не осталось никаких сомнений; он оглядел пустую комнату: ярко освещена тремя лампочками, их желтый свет отражается от виноградных гроздей, от стекла, картинки в рамочке — лодки на Кейп-коде, — нарисованные его теткой Мартой, побывавшей на этом знаменитом мысе.

Телевизор стоит в углу, и экран его похож на большой незрячий глаз, экран не светится. Питер положил на большой стул подушечки, чтобы мягче было сидеть перед телевизором. Скоро вернется домой мать и, конечно, сбросит их, положит на место. Вся комната выглядит так мирно, покойно, трудно даже предположить, что где-то рядом кричит в полночь женщина, барабанит кулаками по их двери и вопит вовсю: «Пожалуйста, прошу вас, пожалуйста!»

Эта женщина у двери кричала громко:

— Убийца, убийца! Он убивает меня!

Впервые за весь вечер Питер пожалел, что родителей сегодня вечером нет дома.

— Откро-ойте две-ерь! — вопила женщина. — Прошу-у вас, откро-ойте дверь, пожа-алуйста!..

Не для того же она все время повторяет слово «пожалуйста», чтобы продемонстрировать свою вежливость.

Питер нервно оглядывался по сторонам: комната, со всеми ее лампочками, стала казаться какой-то странной, повсюду чудились крадущиеся тени… «Мужчина может быть либо бесстрашным, либо трусом», — хладнокровно размышлял он, медленно направляясь к двери. В вестибюле висело длинное зеркало — он бросил на себя внимательный взгляд: да, руки худосочные.

Женщина опять принялась колотить кулаками по двери, и Питер стал пристально эту дверь разглядывать: большая, стальная, все время трясется, будто кто-то работает над ней с какой-то машинкой. Впервые он услыхал другой голос, — скорее всего, мужской, но на нормальный мужской голос не похож, а больше напоминает голос животного в пещере — оно ворчит, словно намереваясь совершить что-то ужасающее.

Во всех сценах, угрожающих чьей-то жизни, — сценах насилия, которые он так часто видел на телеэкране, — Питер ничего подобного не слыхал. Сделал по направлению к двери еще несколько неторопливых шагов, — точно так он чувствовал себя, когда болел гриппом; руки у него худосочные, он уже сожалел, что принял твердое решение быть бесстрашным.

— Бо-оже мой! — вопила женщина. — Бо-оже, ради бо-ога, не делайте этого!

Потом снова раздалась барабанная дробь по двери и это низкое ворчание зверя в пещере, никогда прежде не слыханное ни в жизни, ни даже по телевизору, и, собравшись с силами, Питер рывком отворил дверь.

Перед ним в коридоре стояла на коленях миссис Чалмерс, глядя прямо на него, а позади нее, прислонившись к стене, спиной к распахнутой настежь двери своей квартиры, — мистер Чалмерс. Это он издавал такие странные звуки, к тому же держал в руках пистолет и целился в миссис Чалмерс.

Коридор небольшой, оклеен обоями, которые его мать называет «первыми американскими», — с легким рисунком цвета бронзы. В коридор выходили только две двери; чета Чалмерсов положила перед своей коврик с надписью «Добро пожаловать!». Чалмерсам за тридцать, и мать Питера всегда отзывалась о них так: «Они такие тихие!»

Миссис Чалмерс — довольно полная, красивая блондинка, у нее розовое, приятное лицо, нежная кожа, вид всегда такой, словно она провела весь день в салоне красоты. Сталкиваясь с Питером в лифте, она неизменно говорила: «Ты вырастешь и станешь большим мальчиком» — нежным голоском и так, будто вот-вот засмеется. Эту фразу она произнесла перед ним уже раз пятьдесят. От нее исходил обычно приятный, свежий аромат духов.

Мистер Чалмерс почти все время носил пенсне, уверенно лысел и работал чаще всего допоздна в своем офисе, засиживаясь подолгу, не один вечер на неделе. При встрече с Питером в лифте он говорил: «Становится холоднее» — или, напротив: «Становится теплее», и это все, что знал о нем Питер, кроме того, что он напоминал ему своей внешностью директора школы.

И вот миссис Чалмерс стоит на коленях в коридоре, в разорванном платье, плачет, на лице у нее две черные полоски от туши для ресниц, и вид ужасный — какой уж там салон красоты. А мистер Чалмерс без пиджака и пенсне, волосы всклокочены. Опираясь на стену с «первыми американскими» обоями, он производит те странные, животные звуки. В руках держит большой, тяжелый пистолет и целится прямо в миссис Чалмерс.

— Позволь мне войти-и! — вопила миссис Чалмерс, стоя на коленях. — Немедленно впусти меня-я! Ведь он меня убье-ет! Пожа-алуйста!

— Миссис Чалмерс… — начал было Питер, — голос его звучал глухо, словно через вату, и в конце он никак не мог произнести букву «с»; к тому же вытянул вперед руки, как бы опасаясь, что в него запустят тяжелым предметом.

— Ну-ка входи! — произнес мистер Чалмерс.

Питер посмотрел на него: стоит всего в каких-то пяти футах от него без очков, глаза косят. Питер тоже скосил глаза, по крайней мере позже в жизни ему казалось, что он это умеет. Чалмерс ничего не предпринимал, просто стоял, целясь из пистолета, и Питеру казалось, что он целится сразу в обоих — в нее и в него, Питера. Пять футов — довольно большое расстояние, очень большое…

— Спокойной ночи, — выдавил Питер, захлопывая дверь.

За дверью раздалось рыдание, и все стихло. Питер вернулся на кухню, положил несъеденные грозди винограда обратно в холодильник, зажег на кухне свет и не стал его гасить, выходя в гостиную. Там он бросил в камин косточки первой порции винограда, а то, не дай бог, мать обо всем догадается, начнется поиск косточек и, если не найдет, тут же последует наказание: на следующее утро его заставят проглотить четыре столовые ложки молока, смешанного с отвратительной магнезией.

Не выключив свет и в гостиной, хотя прекрасно понимал, как болезненно на это отреагирует мать, пошел к себе, лег в постель и стал ждать, когда раздадутся выстрелы. Два или даже три звука можно было принять за них, но в таком большом городе выстрел трудно отличить от обычных уличных шумов.

Питер не спал, когда домой вернулись родители; слышал голос матери и по тону ее сразу понял — ругает его, что оставил свет в гостиной и на кухне. Поскорее притворился спящим, когда она заглянула к нему. Не стоит затевать разговор по поводу странного поведения Чалмерсов — начнутся расспросы, и волей-неволей он признается, чем занимался так поздно, в двенадцать ночи, вместо того чтобы давно лежать в постели.

Долго еще Питер прислушивался, не прозвучат ли выстрелы. Сначала ему стало жарко под отсыревшей от пота простыней с одеялом, а потом он вдруг окоченел от холода. Услыхал несколько резких, вводящих в заблуждение звуков в тихой ночи, но выстрелы ли это?.. Наконец он заснул.

Утром быстро встал, торопливо оделся и тихо выскользнул из квартиры, чтобы не разбудить родителей. В коридоре ничего не изменилось, все как прежде, на своих местах: «первые американские» обои в цветочек, бронзовая лампа и у дверей Чалмерсов коврик с надписью «Добро пожаловать!». Никаких трупов, никакой крови… Когда миссис Чалмерс стояла у лифта, там подолгу сохранялся потом запах ее духов. Но сейчас нет никаких запахов, кроме обычного запаха пыли многоквартирного жилого дома. Ожидая лифт, Питер нервничал, не спуская глаз с двери Чалмерсов, но она оставалась закрытой и оттуда не долетало ни малейшего шороха.

Лифтер Сэм недолюбливал его и лишь недовольно заворчал, когда тот вошел в лифт, лучше его ни о чем не расспрашивать. Вышел на морозную, освещенную ярким воскресным солнцем улицу, ожидая, правда без особой уверенности, увидеть перед домом катафалк из морга или, по крайней мере, несколько полицейских патрульных машин. Но ничего этого там не было, — лишь заспанная женщина прогуливала своего боксера да прохожий, весь ушедший в свой поднятый воротник, торопливо завернул за угол, держа под мышкой газету.

Питер перешел через улицу и, задрав голову, стал разглядывать окна квартиры Чалмерсов на шестом этаже: все закрыты, венецианские шторы в комнатах везде опущены… На другой стороне улицы — полицейский, грузный, самодовольный, в голубой форме, — вот-вот сейчас он его арестует… Но полицейский, не обращая на него никакого внимания, дошел до угла авеню, завернул и исчез из поля зрения, а Питер отметил про себя: «Да они вообще никогда ничего не знают!»

Разгуливая вверх и вниз по улице, сначала по одной стороне, затем по другой, он не отдавал себе отчета — чего же ждет… В окне комнаты родителей заметил через жалюзи руку, закрывшую поплотнее окно. Нужно, очевидно, как можно скорее подняться к себе, придумать благовидный предлог, объясняющий, почему оказался на улице в такую рань. Но как не хочется видеть в это утро родителей… Ну а что касается предлога — придумает попозже. Можно соврать, что был в музее, хотя сомнительно, что мать попадется на такую удочку. Ладно, что-нибудь придумает…

Проходив, как заправский полицейский патруль, по улице почти два часа, решил вернуться домой. Когда подходил к подъезду своего дома, отворилась входная дверь и вышла чета Чалмерсов. На носу у мужа, как всегда, пенсне, на голове темно-серая шляпа; на миссис Чалмерс шуба и красная шляпка с кокетливыми перышками. Мистер Чалмерс, галантно пропустив вперед супругу, придержал для нее дверь. Вид у нее снова такой, будто только что вернулась из салона красоты.

Поздно давать задний ход — пришлось Питеру замереть в пяти футах от входа.

— Доброе утро, — поздоровался мистер Чалмерс, взяв жену под руку.

Супруги прошли мимо него.

— Доброе утро, Питер! — приветствовала его миссис Чалмерс своим мягким, приятным голосом, мило ему улыбаясь. — Какой хороший сегодня выдался денек.

— Доброе утро… — ответил ошарашенный Питер — и как это он сумел пробормотать что-то вразумительное. — И повторил: — Доброе утро!

Чалмерсы шествовали вниз по улице к Мэдисон-авеню, тихо и мирно, под руку, как и подобает супругам, когда они идут на службу в церковь или направляются в большой отель, чтобы там, как обычно по воскресеньям, позавтракать. Питер глядел им вслед, и ему стало стыдно. За миссис Чалмерс — за ее поведение накануне ночью, когда она не стесняясь стояла перед ним на коленях и орала во все горло, потому что ей было страшно. И за мистера Чалмерса: за то, что он издавал какие-то звериные крики, так не похожие на крики нормальных людей; за его угрозы покончить с миссис Чалмерс; за то, что он так и не осуществил их. И за себя тоже — бесстрашно открыл перед ними дверь, а спустя всего десять минут дрожал от страха, увидав в руке мистера Чалмерса большой пистолет всего в пяти футах от себя. За то, что не пригласил миссис Чалмерс в квартиру; за то, что жив и не лежит на полу с простреленным сердцем. Но больше всего — за то, что они поздоровались, сказали друг другу «доброе утро». А чета тихо и мирно, под ручку удалялась по направлению к Мэдисон-авеню, по ветреной, освещенной ярким солнцем улице.

Было около одиннадцати утра, когда Питер вернулся домой; родители еще спят. В одиннадцать по телеку интересная программа — о контрразведчиках в Азии, — и он машинально включил его, жуя апельсин. Программа оказалась прямо захватывающей, но одна сцена его разочаровала: азиат с бомбой с взрывным механизмом врывается в комнату, где полно американцев; заранее можно предсказать, что произойдет. Главный герой, бесстрашный агент из Калифорнии, угрожающе скосив глаза, бросает на азиата уничтожающий взгляд… Питер, протянув руку, нажал на кнопку выключателя: на экране что-то замелькало, и он погас, словно его хватил удар. Моргая, Питер несколько секунд бездумно глядел в утративший зрение большой глаз телевизора.

После этой ночи, когда ему пришлось столкнуться с представителями непонятного взрослого мира, бесстыдного, вооруженного, и он не сумел одного из них обезоружить, — понял вдруг, что все враки. Больше никогда ничему такому не поверит. «Ах, — подумал он, — все, что они там показывают, только для маленьких детишек».