Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Померкни, день! Оденься в траур, небо!

Кометы, вестницы судьбы народов,

Взмахните косами волос хрустальных,

Бичуйте возмутившиеся звезды,

Что Генриха кончине обрекли!

Он слишком славен был, чтоб долго жить!

Наш край такого не терял монарха.

Наш край такого короля не знал.

Он был могуч, повелевать достоин,

Его воздетый меч слепил лучами.

Объятья были шире крыл дракона,

И взор, пылавший яростным огнем,

Разил и гнал его врагов сильнее,

Чем солнце полдня, бьющее в лицо.

Что мне еще сказать? Его деянья

Безмерно превосходят все слова:

Он руку подымал лишь для победы.

Мы в трауре, — зачем мы не в крови[27]?

Ведь умер Генрих, не воскреснет вновь.

Над деревянным гробом мы стоим

И чтим бесславную победу смерти

Присутствием своим, подобно пленным,

Влекомым триумфальной колесницей.

Иль будем клясть зловещие планеты,

Что нашей славе гибель принесли?

Иль допустить, что хитрые французы

Из страха подлого прибегли к чарам

И колдовством ему наслали смерть?

Король, царем царей благословенный!

Не столь ужасен будет страшный суд,

Как вид его ужасен был французам.

Во имя бога сил сражался он:

Ему успех молитвы церкви дали.

Что церковь? Не молись попы так рьяно,

Не кончилась бы жизнь его так рано.

Безвольный государь желанен вам,

Который слушался бы вас, как школьник.

Чего б мы ни желали, — ты протектор

И хочешь править принцем и страной.

Твоя жена горда, ее боишься

Ты больше бога и духовных лиц.

Не говори о духе, — плоть ты любишь,

И если изредка заглянешь в церковь,

То молишься о гибели врагов.

Оставьте распрю и смиритесь духом.

Идемте к алтарю. — Сюда, герольды! —

Мы сложим вместо золота оружье,

К чему оно, коль Генриха не стало?

Потомство, ожидай лихих годин,

Когда слезами мать младенца вскормит,

Край станет озером соленых слез,

И женщины одни оплачут мертвых.

О Генрих Пятый! Дух твой призываю!

Храни страну, оберегай от смут,

Со злыми звездами борись на небе!

Звезда твоей души славнее будет,

Чем Цезарева, ярче...

Привет мой вам, достойнейшие лорды!

Из Франции принес я злые вести:

Потери, неудачи, пораженья.

Шампань, Гюйенну, Реймс и Орлеан,

Жизор, Париж, Пуатье мы потеряли.

Что ты у гроба Генриха сказал?

Потише говори, — не то, пожалуй,

Он, о таких потерях услыхав,

Взломает крышку гроба и воскреснет.

Париж утрачен? Взят у нас Руан?

Когда бы Генриха вернули к жизни,

От этой вести вновь бы умер он.

Как потеряли их? Что за измена?

Измены не было, — лишь недостаток

Людей и средств. По войску ходят слухи,

Что здесь на партии разбились вы.

В то время как спешить на битву надо,

О полководцах вы ведете споры:

Тот хочет долгих войн при малых тратах,

Другой помчался бы, да крыльев нет,

А третий без издержек предпочел бы

Добиться мира сладкими речами.

Проснись, проснись, английское дворянство!

Пусть юной славы лень не омрачит.

С герба у нас все лилии сорвали[28],

Английский щит наполовину срублен.

Когда б над гробом недостало слез,

Поток их вызвали б такие вести.

Мне — им внимать; я — Франции правитель.

Дать панцирь мне! За Францию сражусь —

Прочь, неуместные одежды скорби!

Я раны дам французам вместо глаз,

Чтоб кровью плакали о новых бедах.

Вот письма, лорды, — в них дурные вести.

Вся Франция на англичан восстала,

За исключеньем мелких городов.

Был в Реймсе коронован Карл, дофин,

В союзе он с Бастардом Орлеанским,

Рене, Анжуйский герцог, за него;

Спешит к нему и герцог Алансонский.

К дофину все бегут? Он коронован?

Куда бежать от этого позора?

Мы побежим, чтоб в грудь врага вцепиться. —

Коль медлишь, Бедфорд, ты, сражусь один.

Зачем во мне ты, Глостер, усомнился?

Я в мыслях уж собрал такое войско,

Которое всю Францию затопит.

О лорды! Я сейчас умножу слезы,

Что льете вы над гробом государя,

Вам рассказав о злополучной битве

Меж Толботом достойным и врагами.

Что ж? Толбот победил французов? Так ведь?

О, нет, в сраженье Толбот был разбит.

Подробности вам расскажу сейчас.

Десятого числа наш грозный лорд,

Осаду сняв, ушел от Орлеана.

Шесть тысяч войска он имел, не больше,

Когда французов двадцать с лишним тысяч

Напали, быстро окружив его.

Он не успел своих людей построить,

Прикрыть стрелков своих рядами копий.

Лишь вырывая колья из оград,

Их беспорядочно воткнули в землю,

Чтоб конницы напор остановить.

Бой продолжался больше трех часов.

Своим мечом творил отважный Толбот

Такие чудеса, что не расскажешь:

В ад сотни душ послал. Никто не смел

Сразиться с ним. Рубил он здесь и там.

Враги кричали: «Это дьявол в латах!»

Вся рать дивилась, глядя на него.

Солдаты, увидав его отвагу,

Все закричали дружно: «Толбот! Толбот!» —

И ринулись в пучину битвы злой.

Победа наша славно б завершилась,

Когда бы не был трусом сэр Джон Фастолф.

Он, будучи поставлен в арьергарде,

Чтоб в нужный миг прийти на помощь войску,

Бежал, как трус, не обнажив меча.

Тут начались смятенье и резня;

Врагами были мы окружены.

Валлонец подлый, угождая Карлу,

Направил в спину Толбота копье, —

Пронзил того, кому еще не смели

Все силы Франции взглянуть в глаза.

Убит наш Толбот? Так убью себя —

За то, что в пышной праздности живу здесь,

Меж тем как предан, помощи лишен,

Пал славный вождь, врагами окружен.

О нет, он жив, хотя захвачен в плен,

С ним взяты лорды Скелс и Хенгерфорд,

А большинство в плену или убиты.

Лишь я один весь выкуп заплачу.

Вниз головой дофина сброшу с трона:

Венец его за друга будет выкуп.

За лорда каждого я четырех

Вельмож французских дам. — Прощайте, лорды.

Огонь потешный стану зажигать

Во Франции, Георгия справляя.

Сберу десятитысячную рать,

И будет вся Европа трепетать.

Спешите же: в осаде Орлеан;

Устало и ослабло наше войско;

Граф Солсбери о подкрепленьи просит:

Едва он сдерживает бунт в войсках;

Их горсть, а полчищам дают отпор.

Вы клятву дали Генриху, милорды,

Припомните: дофина уничтожить

Иль нашей власти покорить его.

Я помню это и прощаюсь с вами, —

К походу приготовиться я должен.

Со всей поспешностью отправлюсь в Тауэр —

Орудья и припасы осмотреть;

Затем объявим принца королем.

Я — в Элтем[29], к молодому государю;

Ведь избран я в наставники ему

И должен охранять его надежно.

У каждого свой пост, своя забота;

Лишь я один забыт и обездолен,

Но не останусь долго не у дел:

Из Элтема похищу короля

И встану у кормила корабля.

Движенья Марса[30] на земле и в небе

До сей поры еще не изучили.

Недавно Англии сиял он, ныне ж

Нам, победителям, он шлет улыбки.

Как, недостает нам городов?

Мы весело стоим под Орлеаном.

От голода, как привиденья, бледны,

Раз в месяц нас тревожат англичане.

Им худо без похлебки и без мяса:

Откармливать их надобно, как мулов,

Подвесив к мордам их мешки с овсом, —

Не то на дохлых крыс похожи станут.

Прогоним их. Зачем стоять у стен?

Ведь Толбот, страшный нам, захвачен в плен;

Остался лишь безумный Солсбери.

Пускай с досады он исходит желчью:

Нет у него ни денег, ни людей.

Бить, бить тревогу! Ринемся на них!

Отмстим за честь униженных французов!

Готов заранее простить врагу,

Что поразит меня, коль побегу.

Где это видано? Ах, что за люди! —

Псы! Трусы! Никогда б я не бежал,

Не брось они меня среди врагов.

Отчаянный рубака — Солсбери!

Он бьется, словно жизнь ему постыла.

Подобно львам голодным, лорды их

Бросаются на нас, как на добычу.

Историк Фруассар[31] нам сообщает,

Что Англия Роландов, Оливье[32]

При Эдуарде Третьем порождала.

Теперь мы убедились: это правда.

Как на подбор, Самсонов, Голиафов

Шлет против нас — один десятка стоит!

Мерзавцы тощие! Кто б мог подумать,

Что в них такая дерзость и отвага?

Оставим город. Вот головорезы!

От голода еще свирепей стали.

Я знаю их давно: скорее стены

Зубами сгложут, чем осаду снимут.

Их руки, верно, тайная пружина

Заводит, чтобы били, как часы[33], —

Иначе бы им не сдержать напора.

Не прочь бы я оставить их в покое.

Пусть будет так.

Где наш дофин? Принес ему я вести.

Бастарду Орлеанскому привет.

Сдается мне, вы грустны, побледнели.

Иль пораженье удручает вас?

Но не тревожьтесь: помощь вам близка.

Святую девушку я к вам привел.

Видение, ниспосланное с неба,

Велело ей избавить Орлеан

От этой изнурительной осады

И англичан из Франции прогнать.

В ней — дар пророчества, еще сильнейший,

Чем был у римских девяти сивилл:

Откроет все, что было и что будет.

Могу ли к вам ее ввести? Поверьте,

Мои слова правдивы и верны.

Ступай за нею.

Чтоб ее проверить,

Рене, со мною поменяйся местом;

Стой гордо, строго задавай вопросы:

Так прозорливость испытаем в ней.

Красотка, ты ль сулишь нам чудеса?

Рене, ты ль обмануть меня задумал?

Но где дофин? — Пройди, пройди вперед!

Тебя я знаю, хоть и не видала.

Не удивляйся: все открыто мне.

Наедине поговорю с тобою. —

На время отойдите, господа.

Она отважно двинулась на приступ.

Дофин, я дочь простого пастуха,

И разум мой не искушен в науках;

Но жалкий мой удел угодно было

Владычице и небу озарить.

Однажды смирных я пасла овец,

Лучам палящим подставляя щеки,

Вдруг матерь божья предо мной предстала

И, славою блистая неземной,

Велела бросить низкое призванье

И родину от бедствия спасти;

Открывшись мне во всем своем величье,

Мне обещала помощь и удачу.

Была я неприглядною и смуглой,

Она ж, лучом небесным осеняя,

Красой, как видишь, облекла меня,

Какой угодно мне задай вопрос —

Тебе отвечу я без промедленья.

Коль смеешь, испытай меня в бою, —

Увидишь: я превосхожу свой пол.

Доверься мне: тебя победа ждет,

Коль рать твою в бой дева поведет.

Твоим речам высоким я дивлюсь,

Но испытать твою хочу я доблесть.

В единоборство ты вступи со мной;

Коль победишь, — слова твои правдивы;

Иначе не поверю ничему.

Готова я. Вот он, мой острый меч;

Пять лилий на клинке его видны.

На кладбище святой Екатерины,

В Турени, в груде лома он был найден.

Начнем же, с богом; не страшусь я женщин.

Пока жива, не побегу пред мужем.

Стой! Руку опусти! Ты амазонка!

Мечом Деборы[34] бьешься ты со мной.

Мне, слабой, помогает матерь божья.

Кто б ни помог тебе, ты мне поможешь.

Но я огнем желания горю:

Десницу ты и сердце покорила.

О дева, — если так тебя зовут, —

Твоим слугой я буду, не монархом.

Тебя о том дофин французский просит.

Должна отвергнуть я любви исканья.

Освящено с небес мое призванье;

И лишь изгнав всю вражескую рать,

Я о награде стану помышлять.

Взгляни на своего раба нежнее.

Как долго с нею говорит дофин!

Он девушку узнать поближе хочет, —

Иначе б так не затянул беседу.

Прервать его? Не знает меры он.

Где нам его намеренья узнать?

А женщины искусны в обольщенье!

Так как же вы решили, государь?

Сдадим врагу мы Орлеан иль нет?

Нет, нет, я говорю вам, маловеры!

Сражайтесь до конца! Я вам защита.

Согласен с ней. Сражаться до конца!

Я избрана быть карой англичан.

Осаду вражью в эту ночь сниму я,

Настанет сразу ясная погода,

Как только я приму в войне участье.

Земная слава — на воде круги,

Что беспрестанно ширятся, растут,

Пока в просторе водном не исчезнут.

Смерть Генриха — конец кругам английским:

Рассеялась в них замкнутая слава.

Но я подобна дерзостной галере,

Что Цезаря с его судьбой несла[35].

Не вдохновлял ли голубь Магомета[36]?

Тебя ж орел, наверно, вдохновляет.

Елену[37], мать святого Константина,

И дочерей Филиппа превзошла ты.

Звезда Венеры, павшая на землю,

Чем я могу почтить тебя достойно?

Довольно медлить нам: врага прогоним!

Спаси, коль можешь, дева, нашу честь;

Разбей врагов и обрети бессмертье.

Мы испытаем тотчас. — Все за мной!

Пророков нет, коль нас она обманет.

Пришел я осмотреть сегодня Тауэр:

Со смертью Генриха страшусь я козней.

Но где же сторожа? Что́ их не видно?

Открыть ворота! Глостер вас зовет.

Кто это повелительно стучит?

То прибыл благородный герцог Глостер.

Кто б ни был он, не впустим ни за что.

Протектору так отвечаешь, дрянь?

Храни его господь, — так отвечаем.

Мы поступаем, как велели нам.

Кто вам велел? Лишь я могу велеть.

Лишь я один — протектор над страною.

Рубить ворота! Разрешаю вам.

Иль дам я над собой скотам глумиться?

Что там за шум? Что это за измена?

Не ваш ли слышу голос, комендант?

Открыть ворота! Глостер к вам идет.

Терпенье, герцог. Не могу открыть:

Мне кардинал Уинчестер запретил.

Особый от него приказ имею —

Ни вас, ни ваших не впускать сюда.

Презренный Вудвил! Иль меня он выше,

Уинчестер гордый, дерзостный прелат,

Кого терпеть не мог покойный Генрих?

Ты враг и господу и государю.

Открой, иль вышвырну тебя я вон.

Протектору ворота отворите!

Да торопитесь, иль взломаем их!

Вот как! Что это значит, дерзкий Хемфри?

Ты, бритый поп[39], меня впускать не хочешь?

Да, я. Знай это, наглый самозванец,

А не протектор короля и края!

Прочь, заговорщик явный, уходи!

Ты замышлял погибель государя;

Распутницам грехи ты отпускаешь[40].

Тебя в твою же шляпу я упрячу[41],

Коль дерзости своей не усмиришь.

Ты отойди! Не двинусь ни на шаг.

Здесь твой Дамаск; будь Каином проклятым;

Коль хочешь, брата Авеля убей[42].

Я не убью тебя, но прогоню.

В твоей одежде красной, как в пеленках,

Я унесу тебя отсюда прочь.

Посмей-ка! Начихать тебе в лицо!

Что? Что сказал он? «Начихать в лицо!»

Эй, за мечи, — хоть здесь не место биться!

Вы, синие, на бурых! — Поп, держись!

За бороду я оттреплю тебя!

Я шляпу кардинальскую топчу,

На папу и на церковь не взирая,

Тебя таскать за шиворот я стану.

Ответ за это перед папой дашь!

Ах, гусь Уинчестерский! — Сюда канат!

Гнать их! Нет места здесь для своры злой.

Ты, волк в овечьей шкуре, с глаз долой! —

Прочь, бурые! — Прочь, алый лицемер!

Стыд, лорды! Вы, верховные вельможи,

Позорно нарушаете здесь мир!

Молчи! Не знаешь ты моих обид.

Вот Бофорт — враг он бога и престола:

Хотел он Тауэр силой захватить.

Вот Глостер, враг всех добрых горожан,

Что сеет войны, презирая мир.

Налогами он вас обременяет,

Религию стремится ниспровергнуть,

Затем что он — протектор над страной.

Он в Тауэре добыть оружье хочет

И королем венчаться, свергнув принца.

Я на слова ударами отвечу.

Мне остается в этой шумной свалке

Лишь перед вами огласить приказ. —

Сюда, глашатай, и кричи погромче.

Закона не нарушу, кардинал,

Но мы поговорим с тобой при встрече.

Ты мне поплатишься при встрече, Глостер:

Кровь сердца твоего пролью за это.

Я стражу позову, коль не уйдете, —

Да, кардинал надменней сатаны.

Прощай, лорд-мэр, исполнил ты свой долг.

Проклятый Глостер, голову храни, —

Ее добыть я в скорости намерен.

Пускай очистят место — и уйдем.

Как разъярились эти господа!

Я в жизнь свою не дрался никогда.

Ты знаешь, сын, что Орлеан в осаде;

Предместья захватили англичане.

Увы, я знаю; сам по ним стрелял,

Хоть, к сожалению, не попадал,

Не промахнешься впредь, меня лишь слушай.

Я главный оружейный мастер здесь,

И отличиться чем-нибудь мне надо.

Шпионы принца сообщили мне,

Что англичане, укрепясь в предместье,

Из этой башни наблюдают тайно

За нами сквозь железную решетку

И узнают, как лучше досадить нам —

Стрельбою или приступом лихим.

Но чтобы эту устранить напасть,

На ту решетку я направил пушку

И трое суток здесь я сторожил,

Высматривал их. Теперь, сынок,

Ты сторожи: стоять нет больше сил.

Коль выследишь кого, беги сказать мне;

Меня найдешь ты в доме коменданта.

Отец, спокоен будь, ручаюсь я,

Увидев их, тебя не потревожу.

Вернулся Толбот, жизнь моя и радость?

Как там в плену с тобою обращались?

Как удалось тебе освободиться?

Прошу, все расскажи мне здесь на башне.

У Бедфорда в плену был дворянин;

Понтоном де Сантрайль храбрец тот звался.

Отпущен был я на него в обмен.

Раз обменять меня хотели насмех

На человека низшего, чем я;

Но я отверг, предпочитая смерть

Такой оценке, для меня позорной;

И наконец я выкуплен достойно...

Но ранил сердце мне изменник Фастолф:

Его убил бы голыми руками,

Когда бы он теперь попался мне.

Но как они с тобою обходились?

С глумленьем гнусным, бранью и насмешкой.

На рыночную площадь, напоказ

Всему народу вывели меня:

«Вот, — говорили, — Франции гроза,

Вот пугало, каким ребят стращают».

Но тут я вырвался у сторожей,

Ногтями камни выдрал из земли

И стал швырять в свидетелей позора.

Мой грозный вид их в бегство обратил;

Никто не смел приблизиться ко мне.

Не доверяли и стенам железным.

Так был велик их страх передо мной,

Что думали: могу стальные прутья

Ломать, столбы алмазные дробить.

Отборные стрелки мне были стражей;

Они за мной следили каждый миг,

И стоило подняться мне с кровати,

Готовы были сердце прострелить.

Мне горько слышать про твои мученья;

Но будем мы отомщены достойно.

Сейчас все ужинают в Орлеане:

Всех сквозь решетку сосчитать могу;

Как враг наш укрепляется, мне видно.

Быть может, ты взглянуть захочешь сам? —

Сэр Томас Гаргрев и сэр Уильям Гленсдел,

Прошу вас, изложите ваше мненье:

Куда направить лучше жерла пушек?

К воротам северным: там все вельможи.

По мне ж, на бастион, что на мосту.

Как видно, город надо взять измором

Иль перестрелкой ослаблять его.

Нас, бедных грешников, помилуй, боже!

Меня, несчастного, помилуй, боже!

Что за беда обрушилась на нас! —

Скажи хоть слово, Солсбери, коль можешь.

Всех воинов зерцало, что с тобой?

Твой выбит глаз и вырвана щека! —

Проклятье башне и руке проклятье,

Что совершила страшное деянье!

Солсбери выиграл тринадцать битв;

Им Генрих Пятый был войне обучен.

Пока гремели барабаны, трубы,

На поле брани меч его разил. —

Ты жив еще, хоть говорить не в силах;

Один лишь глаз поднять ты можешь к небу, —

Так солнце видит мир единым оком. —

Не милуй больше никого, о небо,

Коль не помилуешь ты Солсбери!

Взять тело; похороны я устрою. —

Сэр Томас Гаргрев, жив ли ты еще?

Промолви Толботу, хоть погляди.

Утешься этой мыслью, Солсбери:

Ты не умрешь, пока...

Он улыбнулся и махнул рукою,

Как будто говоря: «Когда умру,

Ты за меня французам отомсти».

Отмщу, Плантагенет[43], и, как Нерон,

На лютне стану я играть, любуясь

Горящим городом. Отныне будут

При имени моем дрожать французы.

Что там за шум? Что за смятенье в небе?

Откуда этот грохот и тревога?

Милорд! Французы двинулись на нас.

Идет дофин, с ним Девственница Жанна,

Пророчица и новая святая.

Хотят заставить нас осаду снять.

Вот, умирая, стонет Солсбери!

Скорбит он, что не будет отомщен. —

Я буду Солсбери для вас, французы!

Дофин и дева, девка и дельфин[45],

Я раскрошу в грязи ваш мозг, и конь мой

Копытами растопчет вам сердца! —

В палатку Солсбери снести! Посмотрим,

На что отважатся французы-трусы.

Где сила, мужество и мощь моя?

Бежали наши — их не удержать.

Их гонит эта женщина в доспехах.

Вот, вот она идет. — Сражусь с тобой.

Черт иль чертовка, закляну тебя,

Я кровь тебе пущу[46], лихая ведьма,

И душу ты хозяину отдашь.

Приди. Тебя должна я посрамить.

Потерпишь ли победу ада, небо?

Пусть лопнет грудь от яростной отваги,

Пусть разорвутся сухожилья рук,

Но покараю эту потаскушку.

Толбот, прощай: твой час еще не пробил.

Должна я в Орлеан ввезти припасы.

Лови меня. Смеюсь я над тобой.

Иди утешь голодных, помоги

Составить завещанье Солсбери.

День наш, и будет много дней таких.

Гончарным кругом голова кружится,

Где я и что со мною, не пойму.

Как Ганнибал, не силой — страхом[47] ведьма,

Куда захочет, гонит наше войско,

Так дымом пчел из ульев, голубей —

Зловонием из голубятен гонят.

За злость зовут нас а́нглийскими псами,

Мы ж, как щенята, с визгом удираем.

Эй, земляки, возобновите бой

Иль с нашего герба сорвите львов!

От родины своей вы отрекитесь,

На место львов поставьте в герб овец.

Однако не бежит овца так гнусно

От волка, конь и бык — от леопарда,

Как вы — от покоренных прежде вами.

Пропало все. — Назад в свои окопы!

Вы все повинны в смерти Солсбери:

Никто ведь за него не отомстил.

Вступила Девственница в Орлеан,

И помешать мы ей не в силах были.

О, почему я с Солсбери не умер?

Готов лицо я спрятать со стыда.

Знамена водрузите здесь на стенах:

Прогнали мы волков от Орлеана!

Так Жанна Девственница держит слово.

Небесное созданье, дочь Астреи[48],

За этот подвиг чем тебя почтить?

Как сад Адониса[49] — твои обеты:

Цветут сегодня, завтра ж плод приносят. —

Пророчицею, Франция, гордись!

Нам возвращен прекрасный Орлеан.

Счастливей дня не видела страна.

Что ж колокольного не слышно звона?

Дофин, вели потешные огни

Зажечь по городу, — пусть все ликуют

На улицах и славят божью помощь.

Вся Франция исполнится восторгом,

Услышав, как геройски мы сражались.

Не мы, а Жанна славу дня стяжала;

А посему — с ней разделю венец.

Пусть все священники и все монахи

В процессиях ей воспоют хвалу.

Я пирамиду ей воздвигну выше,

Чем памятник Родопы[50] иль Мемфисский.

Когда ж не станет Девы, прах ее

Храниться будет в урне драгоценней,

Чем Дария блистательный ларец[51],

И в дни торжеств он будет выноситься

Пред очи королей и королев.

Не «Сен-Дени!» теперь взывать мы будем,

Святая Франция — лишь Жанна д’Арк[52].

На торжества идемте все со мной,

Победы день прославим золотой!

Все по местам и бдительными будьте.

Заслышав шум иль увидав солдат

У стен, заметным знаком сообщите

Об этом нам на двор сторожевой.

Мы все исполним.

Бедные служаки,

Когда другие сладко спят в постелях,

В дождь, в холод, ночью сторожить должны мы.

Милорд-регент, и вы, Бургундский герцог,

Благодаря которому Артуа,

Валлонь и Пикардия с нами в дружбе, —

Французы нынче ночью спят спокойно,

Весь день пропировав, провеселившись.

Немедленно воспользуемся этим,

Чтоб расплатиться с ними за обман,

Подстроенный проклятым колдовством.

Трусливый враг! Он посрамил себя,

Когда, в оружии своем изверясь,

В союз вступил он с ведьмою и с адом.

Предателям подстать друзья такие.

Но кто ж та Дева, чистоту которой

Они так славят?

Говорят, девица.

Как, девушка? И так смела в бою?

Дай бог, чтоб мужем вскорости не стала,

Коль будет впредь под знаменем французским,

Как начала, сражаться против нас.

Пускай хитрят и призывают духов.

Господь нам помощь. Именем его

Взберемся мы на каменные стены.

Иди! Мы за тобою, смелый Толбот.

Не сразу все. Я полагаю, лучше

Нам вторгнуться различными путями,

Чтоб, если не удастся одному,

Могли другие сокрушить врага.

Так. Я сюда ударю.

Я — туда.

Подымется здесь Толбот иль умрет. —

О Солсбери, и ты, король мой Генрих,

Я нынешнею ночью покажу,

Как я вам предан, и свой долг исполню.

К оружию! Враги идут на приступ!

Что это, господа? Вы не одеты?

Мы рады, что и так могли удрать.

Проснулись мы и спрыгнули с кровати,

Тревогу услыхав у самой двери.

С тех пор, как я оружие ношу,

Не приходилось мне еще слыхать

О подвиге столь дерзком и отважном.

Мне кажется, исчадье ада — Толбот.

Когда не ад, им помогает небо.

Вот Карл. Дивлюсь, как мог он уцелеть.

Ну, что ж! Ему защитою святая.

Так вот твое, обманщица, искусство?

Сначала ты, стремясь нас обольстить,

Нам подарила малую победу,

Чтоб в десять раз мы больше потеряли!

За что на друга гневаешься, Карл?

Могу ль всегда я быть такой же сильной?

Во время сна возможно ль побеждать?

Вы на меня вину свалить хотите.

Беспечные! Будь стража хороша,

Беде не приключиться бы нежданной.

Вы виноваты, герцог Алансон;

Ведь были вы начальником над стражей

И не радели о столь важном долге.

Когда бы так надежно охранялись

Участки все, как охранялся мой,

Нас не застигли бы врасплох позорно.

Мой был надежен.

Также, принц, и мой.

Что до меня, я большую часть ночи

Обхаживал и вдоль и поперек

Участок Девы и участок свой,

Сменяя непрестанно часовых.

Откуда ж вторгнуться они могли?

Расспрашивать, сеньоры, толку мало —

Откуда, как... Враг место отыскал,

Где караул был слаб, и вторгся там.

И нам теперь одно лишь остается —

Скорей собрать рассеянное войско

И план измыслить, как им повредить.

Что бросили, я смело подыму.

Крик «Толбот!» здесь мне заменяет меч.

Изрядно нагрузился я добычей,

Сражаясь только именем его.

Забрезжил день, и убежала ночь,

Что смоляным плащом скрывала землю.

Трубить отбой и прекратить погоню!

Вы тело Солсбери сюда несите

И выставьте на площади торговой —

Центр города проклятого она.

Я уплатил свой долг его душе:

За каплю каждую бесценной крови

Погибло пять французов в эту ночь.

Чтоб видели грядущие века,

Каким разгромом был он отомщен,

В их главном храме я велю воздвигнуть

Гробницу, где покоиться он будет.

Чтоб всяк читал, на ней пусть начертают,

Как разорен был город Орлеан,

Как был герой предательски убит,

Какой грозою был он для французов.

Но удивляюсь, лорды, в бойне этой

Не встретил я ни славного дофина,

Ни воина его, достойной Жанны,

И никого из их клевретов подлых.

Лорд Толбот, можно думать, что они,

Лишь битва кончилась, вскочив с постелей,

С толпой вооруженною смешались

И, перепрыгнув стену, скрылись в поле.

Мне кажется, насколько мог увидеть

Сквозь дым и сумрачный ночной туман,

Что я спугнул дофина с этой девкой:

Рука с рукой, они бежали быстро,

Как парочка влюбленных голубков,

Что врозь не могут жить ни днем ни ночью.

Когда мы здесь порядок водворим,

Последуем за ними с нашим войском.

Привет вам, лорды! Кто в собранье славном

Воинственный лорд Толбот, чьим деяньям

Дивится вся французская страна?

Вот Толбот. Кто с ним хочет говорить?

Достойная Овернская графиня,

Дивясь смиренно доблести твоей,

Тебя, высокий лорд, прибыть к ней просит

В убогий замок, где она живет,

Дабы могла хвалиться, что видала

Того, чья слава наполняет мир.

Ужели правда? Вижу, наши войны

Невинною становятся забавой,

Коль дамы нам свиданья назначают.

Нельзя, милорд, графине отказать.

Коль откажу, вы больше мне не верьте.

Где красноречье тысячи мужчин

Не помогло, там женская любезность

Верх одержала. — Передай, что я

Благодарю и вскоре к ней прибуду. —

Угодно, лорды, вам со мной поехать?

Нет, этого приличье не велит;

Я слышал, что непрошенные гости

Приятнее всего, когда уходят.

Пойду один, когда нельзя иначе.

Любезность дамы испытать хочу. —

Приблизьтесь, капитан.

Вам все понятно?

О да, милорд. Надейтесь на меня.

Привратник, помни, что я приказала.

Когда исполнишь, мне ключи отдай.

Исполню все.

Мой план готов, и если все удастся,

Не меньше подвигом своим прославлюсь,

Чем скифянка Томирис[53] смертью Кира.

О грозном рыцаре гремит молва,

И подвиги его неисчислимы,

Хочу я слухом собственным и взором

Проверить дивные рассказы эти.

Графиня,

Согласно вашему желанью, к вам

Лорд Толбот, приглашенный мной, явился.

Привет ему. Как! Этот человек?

Он, госпожа.

И это — бич французов?

И это — Толбот, что так страшен всем,

Чьим именем пугает мать ребенка?

Я вижу: лжива, сказочна молва.

Я думала увидеть Геркулеса,

Второго Гектора — с лицом суровым,

Могучего и ростом и сложеньем.

А предо мной — ребенок, карлик жалкий!

Возможно ль, чтоб морщинистый урод

Такого страху задавал французам?

Графиня, я дерзнул вас потревожить;

Но, вижу я, вам нынче недосуг

Так лучше я приду в другое время.

Что хочет он? Спроси, куда уходит?

Милорд, постойте. Хочет знать графиня

Причину столь внезапного ухода.

Черт побери, она не верит мне.

Уйду, чтоб доказать, что Толбот я.

Когда ты вправду Толбот, ты — мой пленник.

Я — пленник? Чей?

Мой, кровожадный лорд!

Затем и зазвала тебя в свой дом.

Давно я тень твою поработила:

Портрет твой средь моих картин висит, —

Теперь и сам неволю испытаешь,

Я в цепи заковать велю того,

Кто столько лет опустошал наш край,

Французов убивал и слал в неволю,

Лишая нас мужей и сыновей.

Ха-ха!

Смеешься ты, несчастный? Будешь плакать.

Смеюсь, графиня, над безумьем вашим:

Вы не меня, а тень мою пленили

И можете расправиться лишь с ней.

Как! Разве ты не Толбот?

Да, он самый.

Так я и сущностью твоей владею.

Нет-нет, лишь тень я самого себя.

Ошиблись: сущности моей здесь нет.

Вы видите лишь малую толику,

Ничтожную частицу человека.

Когда б мой образ целиком предстал вам,

Так ростом я огромен, так велик,

Что не вместился бы под вашей кровлей.

Вот славный мастер задавать загадки —

Он здесь, и в то же время нет его!

Как примирить противоречья эти?

Сейчас вам покажу.

Что скажете, графиня? Убедились,

Что Толбот — тень лишь самого себя?

Вот сущность — руки, мускулы и сила,

Которой он смиряет непокорных,

Сметает крепости и города,

В единый миг опустошая их.

Прости меня, победоносный Толбот!

Я вижу, ты своей не меньше славы

И больше, чем по виду мне казался.

На дерзость не прогневайся мою.

Жалею я, что с должным уваженьем

Не приняла тебя, каков ты есть.

Прекрасная графиня, не пугайтесь;

Прошу вас, не судите столь превратно

О духе Толбота, как вы ошиблись,

По виду о его сложенье судя.

Поступок ваш не оскорбил меня.

Другого не прошу вознагражденья,

Как только, чтобы вы нам разрешили

Отведать ваших вин и вкусных блюд;

Бойцов желудки им охотно служат.

От всей души. За честь я почитаю

Героя угостить в своем дому.

Что значит, господа, молчанье ваше?

Ужель никто не вступится за правду?

Там, в зале Темпля, было слишком шумно;

В саду удобней будет говорить.

Признайте же, что я стою за правду,

Иль хоть скажите, прав ли Сомерсет.

К законам я влеченья не имею:

Им воли никогда не подчинял;

Но подчинял закон своей я воле.

Граф Уорик, рассудите нас, прошу.

О соколах — который выше взмыл,

О псах — который голосом звончей,

О шпагах — у которой лучше сталь,

О скакунах — который лучше в беге,

О девушках — которая красивей, —

Еще судить я мог бы кое-как;

Но в этих хитрых тонкостях закона,

Клянусь душой, я не умней вороны.

Учтивая лишь отговорка это.

Так очевидна правота моя,

Что полузрячему — и то заметна.

Моя же так наряжена прекрасно

И так ясна, проста и непреложна,

Что и слепцу она блеснет в глаза.

Коль так упорны вы в своем молчанье,

Откройте мысль нам знаками немыми.

Пускай же тот, кто истый дворянин

И дорожит рождением своим,

Коль думает, что я стою за правду,

Сорвет здесь розу белую со мной.

Пусть тот, кто трусости и лести чужд,

Но искренно стоять за правду хочет,

Со мною розу алую сорвет.

Я красок не люблю и потому,

Без всяческих прикрас ползучей лести,

Рву розу белую с Плантагенетом.

Рву алую я с юным Сомерсетом

И говорю при этом, что он прав.

Постойте, господа; не рвите больше,

Пока мы не условимся, что тот,

Кому вы меньше роз с кустов сорвете,

Признать обязан правоту другого.

Совет прекрасный, добрый мистер Вернон.

Коль получу я меньше, подчинюсь.

И я.

Итак, для ясности и правды дела

Срываю белый девственный цветок,

Свой голос отдавая белой розе.

Не уколите палец вы, срывая,

Чтоб не окрасить розу в алый цвет

И против воли мне не дать свой голос.

Коль я пролью за убежденья кровь,

Врачом мне будет убежденье всех

И там меня удержит, где стою.

Так, так. Ну, кто еще?

Когда не лгут мне знания и книги,

Грешат все ваши аргументы ложью.

Я розу белую срываю тоже.

Ну, Сомерсет, где ваши аргументы?

Здесь у меня в ножнах, и этот довод

Окрасит вашу розу в алый цвет.

Цвет ваших щек подобен нашей розе:

От страха побледнев, вы утвердили

За мною правду.

Нет, Плантагенет,

От гнева, не от страха бледен я.

Твои ж краснеют щеки от стыда,

Пытаясь нашей розе подражать.

И все ж не признаешь своей неправды!

Не червь ли в вашей розе, Сомерсет?

Не шип ли у твоей, Плантагенет?

Колючий, острый, чтоб стоять за правду.

Твою ж неправду пожирает червь.

Найду друзей своей кровавой розе,

Что правду слов моих удостоверят

Там, где нет места для Плантагенета.

Клянусь я этим девственным цветком,

Тебя, мальчишка дерзкий, презираю.

Не направляй сюда свое презренье.

Пуль[54] гордый, и тебя с ним презираю.

Тебе верну презренье сталью в глотку.

Прочь, прочь, достойный Уильям Де-Ла-Пуль:

Беседовать с мужланом — много чести.

Клянусь, его порочишь, Сомерсет:

Ведь герцог Кларенс, Лайонел, который

Эдварда Третьего был третьим сыном,

Дед Ричарду. Таких корней глубоких

Нет у мужлана, что лишен герба.

Сейчас ему охраной это место[55];

Иначе трус так говорить не смел бы.

Клянусь творцом, я повторить все это

Готов в любой из христианских стран.

Иль не был Ричард Кембридж, твой отец,

При Генрихе казнен, как злой изменник?

Иль той изменой не запятнан ты

И не изъят из древнего дворянства?

Отцовский грех живет в твоей крови;

Пока не обелишься, ты — мужлан.

Отец был осужден, но невиновен;

В измене обвинен, но не изменник;

Я это тем, кто выше Сомерсета,

Когда созреют сроки, докажу.

Тебя ж и твоего клеврета Пуля

Внесу я в книгу памяти моей,

Чтоб вас за нареканья проучить,

Смотрите же, я вас предупредил.

Ты нас всегда готовыми найдешь.

Врагов узнаешь по цветам, — их будут

Мои друзья носить тебе назло.

Клянусь душою, бледный, гневный розан

В знак ненависти, сердца кровь сосущей,

Носить я стану и мои друзья,

Пока со мной в могиле не увянет

Иль не достигнет пышного расцвета.

Иди — и честолюбьем подавись;

Итак, прощай — до нашей новой встречи.

Идем. — Прощай, честолюбивый Ричард.

Я оскорблен — и должен все терпеть!

Пятно, которым ваш порочат род,

Сотрется в заседании ближайшем

Парламента, что должен примирить

Уинчестера и Глостера вражду.

И если ты не будешь сделан Йорком,

Пусть Уориком меня не величают.

Меж тем я, в знак своей любви к тебе

И на́зло Сомерсету-гордецу,

Носить с тобою стану эту розу.

Предсказываю: нынешний раздор,

Что разгорелся здесь, в саду при Темпле, —

В борьбе меж розой алою и белой

Заставит сотни душ покинуть тело.

Я вам обязан, добрый мистер Вернон,

Что вы сорвали за меня цветок.

В честь вас носить его всегда я буду.

И я.

Спасибо, добрый друг. —

Пойдемте все обедать. Эта ссора,

Решусь сказать, упьется кровью скоро.

Вы, стражи дряхлых лет моих, здесь дайте

Пред смертью Мортимеру отдохнуть.

Как после дыбы, у меня все члены

От заточенья долгого разбиты;

А смерти вестники, седые кудри,

Что средь скорбей состарились, как Нестор,

Вещают Мортимеру про конец.

Как в лампе гаснущей, в глазах иссяк

Свет жизни; скоро их покроет мрак.

Под бременем тоски согнулись плечи

И руки изможденные висят,

Как ветви мертвые лозы увядшей;

А ноги, что бессильны и недвижны

И поддержать не могут жалкий прах,

Стремление к могиле окрыляют,

Ведь мне она отраду представляет. —

Скажи мне, страж, племянник мой придет?

Ричард Плантагенет придет, милорд.

За ним послали в Темпль, в его покои,

Последовал ответ, что он придет.

Так. У меня душа спокойна будет.

Бедняга! Он обижен, как и я.

Я нахожусь в проклятом заточеньи

С тех пор, как воцарился Генрих Монмут[56].

А до него я в битвах был велик.

С тех самых пор и Ричард опозорен,

Наследия и почестей лишен.

Но вот теперь заступница несчастных,

Судья всех правых и виновных — смерть,

Целительница всех людских печалей,

Свободу мне желанную дари́т.

О, если б и его иссякли беды

И получил он все, что потерял.

Милорд, пришел ваш любящий племянник.

Ричард Плантагенет, мой друг? Пришел он?

Да, славный дядя, мучимый бесславно,

Пришел ваш опозоренный племянник.

Направьте руки мне, чтоб мог за шею

Его обнять и на его груди

Последний вздох отдать. Скажите мне,

Когда коснусь его щеки губами,

Чтоб дал ему я слабый поцелуй.

Поведай, отпрыск милый корня Йорков,

Ты о каком позоре говоришь?

Спиною старческою прислонись

К моей руке, — и, облегчив тебя,

Я расскажу о тяжести своей.

Сегодня, споря об одном предмете,

Поговорил я крупно с Сомерсетом;

Он распустил без меры свой язык

И попрекнул меня отца кончиной.

Той клеветой он мне связал язык,

Не то б я тем же отплатил ему.

Итак, прошу тебя, любезный дядя,

По чести, ради нашего родства,

Как истинный Плантагенет, поведай

Причину казни моего отца.

Племянник мой прекрасный, та причина,

Что в юности цветущей обрекла

Меня темнице мерзкой, оказалась

Орудием погибели его.

Подробней разъясни причину эту;

Не знаю я, и мне не догадаться.

Скажу, коль хватит слабого дыханья

И смерть, придя, не оборвет рассказа.

Дед короля, Четвертый Генрих, сверг

Кузена Ричарда, что сыном был

Эдварда Третьего и стал законным

Наследником, как первенец его.

В его правленье северные Перси,

Решив, что Генрих — дерзостный захватчик,

Пытались возвести меня на трон.

И вот что побуждало этих лордов

Воинственных: потомства не оставил

Лишенный трона Ричард молодой;

Я был ближайшим по родству и крови,

Затем что герцог Кларенс Лайонел,

Мой дед по матери, был третьим сыном

Эдварда Третьего, а Болингброк

От Джона Ганта свой ведет исток,

Четвертого в геройском поколенье.

Заметь: в попытке смелой посадить

Законного наследника на трон

Лишились Перси жизни, я ж — свободы.

А много лет спустя, когда царил

Отцу наследовавший Генрих Пятый,

Граф Кембридж, твой отец, прямой потомок

Эдмунда Ленгли, доблестного Йорка,

Мою сестру себе в супруги взявший,

Скорбя о тяжкой участи моей.

Собрал войска, чтоб дать свободу мне

И короля законного — стране.

Но храбрый граф погиб, как и другие:

Он обезглавлен был. Так Мортимеров,

Права на трон имевших, отстранили.

Из них последний — вы, милорд достойный.

Да. Но ведь нет потомства у меня,

И слабый голос мой — предвестник смерти,

Ты — мой наследник; все — в твоих руках.

Но осторожен будь в стремленье пылком.

Как важно все, что вы мне сообщили!

Но, думается, казнь отца была

Лишь деспота кровавою расправой.

Молчи! Будь осмотрителен, племянник:

Ланкастерский основан прочно дом.

Он как гора стоит, его не сдвинуть...

Но вот, переселяется твой дядя,

Как государь с двором переезжает,

Коль жить ему наскучит в том же месте.

Я отдал бы часть юных лет своих,

Чтоб только отдалить кончину вашу.

Жесток ты, как убийца, что наносит

Десяток ран, когда одной довольно.

Не плачь: ведь счастье не должно печалить.

Лишь погребеньем ты распорядись.

Прощай. Пусть расцветут твои надежды,

И будь удачлив в мире и войне.

Мир отлетающей душе твоей!

Паломничество ты свершил в темнице

И, как отшельник, ты свой прожил век. —

Совет его замкну в груди своей;

Что я задумал, пусть хранится в ней. —

Несите прах его. Я позабочусь,

Чтоб лучше жизни было погребенье.

Померк печальный факел Мортимера,

Погашенный тщеславием постыдным.

А что до оскорблений и обид,

Которые нанес мне Сомерсет,

Уверен я, что честь восстановлю.

А потому я поспешу в парламент.

Иль нашей крови право возвращу,

Иль зло себе во благо превращу.

Сюда являешься ты, Хемфри Глостер,

С обдуманным посланием, с доносом,

Измышленным усердно. Если хочешь

Со мной тягаться, обвинять меня,

Без подготовки делай это, сразу, —

И я на обвинения твои

Отвечу вмиг внезапными речами.

Кичливый поп! Почтенье к этим стенам

Сейчас повелевает мне стерпеть,

Не то б увидел ты, как я разгневан.

Но если я в записке изложил

Все преступленья мерзкие твои,

Не думай, что тебя я оболгал

Иль не могу о том сказать открыто!

Нет, нет! Но такова твоя порочность,

Так подлы и гнусны твои проделки,

Что дети о твоей болтают спеси.

Ты самый злостный ростовщик на свете.

Мятежник по природе, миру враг,

Распутен более, чем подобает

Лицу такого звания и сана.

А что твоей измены очевидней?

Ведь ты, прелат, на Лондонском мосту

И в Тауэре убить меня пытался.

К тому ж, коль у тебя просеять мысли,

Боюсь, что и король не огражден

От злобы и коварства твоего.

Глостер! Тебя я презираю! — Лорды,

Благоволите выслушать ответ мой.

Коль я порочен, алчен и спесив,

Как он сказал, то почему я беден?

Иль почему подняться не стремлюсь,

Возвыситься, но верен я призванью?

А что до ссор, — кто так стоит за мир,

Как я, когда меня не задевают?

Милорды, нет, не в этом корень зла,

Не это герцога воспламенило,

А то, что хочет править он один

И никого не подпускать к монарху.

И это гром в душе его рождает

И заставляет изрыгать наветы.

Я покажу ему, что равен...

Равен?

Ты, деда моего побочный сын?

Ах, боже мой! А ты кто, — я спрошу, —

Как не тиран, на трон чужой воссевший?

Поп наглый! Разве не протектор я?

А разве не прелат я божьей церкви?

Да, как разбойник, что гнездится в замке

И грабит, маской рыцаря прикрывшись.

О нечестивый Глостер!

Ты-то очень

Благочестив, — но саном лишь, не жизнью.

Мне Рим — ограда.

Что ж, беги туда.

Милорд, не наносите оскорблений.

Пусть не заносится епископ ваш!

По мне, вам должно быть благочестивей

И уваженье к сану соблюдать.

По мне, епископ должен быть смиренней;

Прелату эти распри не к лицу.

Да, но коль так затронут сан священный...

Священный, не священный — все равно.

Иль герцог не протектор короля?

Плантагенет сдержать язык свой должен,

Чтоб не услышать: «Помолчи, любезный,

Не вмешивайся дерзко в речи лордов».

А то бы, Уинчестер, тебе я задал!

Прошу вас, дяди Уинчестер и Глостер

Верховные правители страны, —

Я вас прошу, коль вы не глухи к просьбам,

Соединить сердца в любви и дружбе.

Какой престолу нашему позор,

Что два таких высоких пэра в ссоре!

Поверьте мне, милорды, я могу

Сказать, хотя и очень юн годами:

Раздор гражданский — ядовитый червь,

Грызущий внутренности государства...

Что там за шум?

Ручаюсь, это бунт,

Что подняли приспешники прелата.

О лорды добрые и славный Генрих!

И город наш и нас вы пожалейте!

Протектора и Уинчестера слуги,

Хоть запретили им носить оружье,

Набив каменьями свои карманы

И на два лютых стана разделясь,

Так молотят друг друга по башкам,

Что многим уж повышибли мозги,

На улице все окна перебили,

И заперли мы лавки с перепугу.

Как подданным, повелеваем вам

Остановить убийственные руки. —

Уймите, дядя Глостер, эту драку.

Ну, нет! Когда вы запретите нам

Камнями драться, вцепимся зубами.

А ну, посмейте! Мы вам не уступим.

Оставьте, слуги, яростный раздор

И прекратите беззаконный бой.

Мы знаем, ваша светлость — человек

Прямой и справедливый и рожденьем

Уступит одному лишь королю.

Мы не потерпим, чтоб такой вельможа,

Всей нашей Англии отец родной,

Был оскорблен чернильною душонкой.

В борьбе готовы все мы — жены, дети —

Погибнуть от руки твоих врагов.

А коль умрем, то башмаков подметки

Сражаться будут вместо нас.

Стой! Стой!

Коль преданы вы мне, как говорите,

Послушайтесь меня и бросьте драку.

О, как раздор мне угнетает душу!

Иль вы, милорд Уинчестер, равнодушны

К моим слезам и стонам? Не смягчитесь?

Кому быть милосердным, как не вам?

И кто теперь стремиться будет к миру,

Коль слуги церкви тешатся раздором?

Прелат, миритесь; уступите, герцог,

Коль не хотите яростным отказом

Страну и государя погубить.

Смотрите, сколько бед, смертоубийств

Порождено несчастной вашей распрей!

Миритесь, коль не жаждете вы крови.

Пусть он смирится; я не уступлю.

Мне жалость к королю велит смягчиться,

Не то бы вырвал сердце у него

Скорей, чем дал ему торжествовать.

Глядите, лорд-епископ, герцог Глостер

Из сердца ярость лютую изгнал;

Вот у него разгладилось чело.

Что ж смотрите так сумрачно и злобно?

Уинчестер, вот тебе моя рука.

Стыдитесь, дядя Бофорт. Ведь при мне

Учили вы, что злоба — грех великий.

Ужель не подтвердите речь свою,

Но первый в этом тяжко провинитесь?

Король, прелату мягкий дан урок. —

Не стыдно вам, епископ? Уступите ж.

Ужель дитя добру учить вас будет?

Ну, так и быть. Любовью на любовь

Отвечу я, пожатьем на пожатье.

Боюсь, что пусто в сердце у него.

Смотрите же, друзья и земляки,

Вот знак, который будет флагом мира

Для нас и всех приверженцев моих.

Свидетель бог, что я не лицемерю.

Свидетель бог, что поступлю иначе.

О милый дядя, добрый герцог Глостер,

Как радует меня согласье ваше!

Друзья, ступайте, не тревожьте нас,

Но дружбою сердца соедините,

Как помирились ваши господа.

Готов. Я к лекарю пойду.

Я тоже.

А я лекарства поищу в трактире.

Примите этот свиток, государь,

От имени Плантагенета; в нем

Мы изложили все его права.

Так, так, лорд Уорик. — Добрый государь,

Все взвесив, вы найдете основанья

Восстановить в правах Плантагенета,

Особенно приняв в соображенье

То, что я в Элтеме вам говорил.

Имеют эти основанья силу.

Поэтому, милорды, нам угодно

Вернуть ему все кровные права.

Получит Ричард кровные права,

И тем отца обида возместится.

Того же, что и все, Уинчестер хочет.

Коль будет верен нам Плантагенет,

Не только те права я дам ему,

Но и наследье дома славных Йорков,

Из недр которого исходит он.

Слуга тебе в покорности клянется

В покорной службе до скончанья дней.

Так преклони же предо мной колени.

В награду за свершенный долг тебя

Мечом великих Йорков опояшу.

Встань, Ричард, истинный Плантагенет,

Встань, вновь пожалованный герцог Йоркский.

Пусть мой успех врагов твоих низвергнет!

Я совершу свой долг, и все погибнут,

Кто зло на вас замыслит, государь.

Привет тебе, могучий герцог Йорк!

Погибни ты, презренный герцог Йорк!

Теперь пора вам, государь, отплыть

Во Францию и там короноваться.

Присутствие монарха порождает

Любовь в друзьях и подданных его

И страх наводит на его врагов.

По слову Глостера король идет;

Так дружеский совет врагов сметет.

Готовы ваши корабли к отплытью.

Во Франции иль в Англии мы будем,

Неведомо, что ожидает нас.

Возникшая меж пэрами вражда

Под лживым пеплом мнимой дружбы тлеет

И вспыхнет пламенем в конце концов.

Как тело медленно гниет, покуда

Не распадутся кости, жилы, мышцы,

Так эта распря будет развиваться.

Боюсь я рокового предсказанья,

Что было у младенцев на устах,

Когда страною правил Генрих Пятый:

«Что добыл в Монмуте рожденный Генрих,

Утратит в Виндзоре рожденный Генрих».

Так явно это, что хотел бы я

Окончить дни до той поры злосчастной.

Вот города врата, врата Руана,

В которых наша хитрость брешь пробьет.

Теперь следите за своею речью;

В словах крестьянам грубым подражайте,

Что продают свое зерно на рынке.

Коль нас пропустят, как надеюсь я,

И мы найдем, что стража нерадива,

Моим друзьям я сообщу сигналом,

Что может Карл дофин идти на приступ.

Не мешкая, в мешок засадим город

И станем господами над Руаном.

Ну, постучим.

Qui est là?

Paysans, pauvres gens de France[57].

Крестьяне, что пришли продать зерно.

Входите. Колокол звонил на рынке.

Теперь, Руан, падут твои твердыни!

Святой Дени пусть в хитрости поможет,

И снова будем мирно спать в Руане.

С солдатами в Руан вошла уж Дева,

Но как она оттуда нам укажет,

Где лучше, безопасней нам вступить?

Вон там на башне факел водрузит,

И это будет означать, что место,

Где вторглась Дева, всех других слабей.

Смотрите, вот счастливый брачный факел,

Что с Францией Руан соединяет

И гибелью пылает для толботцев.

Взгляни, дофин, на знак, что шлет нам друг:

На башне той пылает ярко факел.

Пусть он горит кометою отмщенья,

Пророча гибель нашим всем врагам.

Спешим! Бывают гибельны отсрочки.

Входите и кричите все: «Дофин»!

Затем, не медля, перебейте стражу.

Свое коварство, Франция, оплачешь,

Коль выйдет Толбот жив из переделки.

Проклятая колдунья, злая ведьма

Свершила это дьявольское дело;

Едва избегли силы вражьей мы.

Привет вам, рыцари! Зерна не надо ль?

Бургундский герцог попостится прежде,

Чем вновь получит по такой цене.

Оно все в спорынье. По вкусу ль вам?

Глумись, распутница, проклятый дьявол!

Тебя заставлю скоро подавиться

Твоим зерном и урожай проклясть.

До той поры вы с голоду умрете.

Мы отомстим не словом, а делами.

Что хочешь делать, борода седая?

Со смертью биться в кресле на турнире?

Злой дух французов! Мерзостная ведьма!

Среди толпы любовников своих

Тебе ли над сединами глумиться,

Полуживого в трусости корить?

С тобою, девка, снова я сражусь,

Не то от срама пусть погибнет Толбот.

Какой горячий! — Но потише, дева.

Коль громыхает Толбот, — хлынет дождь.

Парламенту бог в помощь. Кто оратор?

Осмельтесь выйти и сразиться в поле.

Милорд, сочли вы нас за дураков,

Иль станем достояние свое

Испытывать мы — наше или нет?

Я говорю не этой злой Гекате[58],

Но, Алансон, тебе и остальным:

Согласны вы как воины сразиться?

О нет, синьор[59].

Сгинь ты, синьор! Погонщики мулов!

Как мужики, засели за стеной;

Не смеют выйти в поле, как дворяне.

Прочь, полководцы! Со стены уйдем.

Взор Толбота добра не предвещает. —

Храни вас бог, милорд. Мы приходили

О том лишь доложить вам, что мы здесь.

Мы тоже скоро попадем туда

Иль на позор сменяет славу Толбот. —

Клянись, Бургундский герцог, честью рода,

Затронутой неправдами французов,

Вернуть назад Руан иль умереть.

А я клянусь иль этот город взять,

Иль умереть, — и это столь же верно,

Как то, что Генрих, государь наш, жив,

Что был отец его завоеватель,

Что в городе, изменнически взятом,

Ричарда Сердца Львиного могила.

С твоею клятвою моя дружна.

Но, уходя, на Бедфорда взгляни:

Отважный герцог при смерти. — Милорд,

В другое место вас мы отнесем:

Так требуют недуг и возраст ваш.

Лорд Толбот, вы бесчестите меня.

Здесь буду я сидеть, у стен Руана,

И с вами разделю печаль и радость.

Отважный Бедфорд, дайте убедить вас...

Не в том, чтобы уйти. Читал, я помню,

Как храбрый Пендрагон[60], больной, в носилках

На бой явился и разбил врагов.

Хочу ободрить я сердца солдат,

В них самого себя я обретаю.

Несокрушимый дух в груди бессильной!

Пусть будет так. Да сохранит вас небо!

Довольно слов. Теперь мы, храбрый герцог,

Сберем свою рассеянную рать

И по врагу хвастливому ударим.

Куда вы так спешите, сэр Джон Фастолф?

Куда я так спешу? Спасаюсь бегством.

Мне кажется, опять нас разобьют.

Как! Толбота бросаете вы?

Да,

Всех Толботов на свете: жизнь дороже.

Трусливый рыцарь! Да погибнешь ты!

Теперь, душа, спокойно отлетай,

Затем что видел я разгром французов.

Где сила и уверенность безумцев?

Те, что недавно дерзко насмехались,

Довольны, что спасают бегством жизнь.

Потеряно и в тот же день отбито!

Бургундский герцог, в том двойная слава.

Восхвалим небо за свою победу.

О Толбот доблестный! Бургундский герцог

Твой образ в сердце заключил своем:

Там памятник воздвиг твоим деяньям.

Благодарю вас, герцог. Где же Дева?

Должно быть, спит ее дух-покровитель[61]?

Где хвастовство Бастарда, дерзость Карла?

Нет никого. Руан поник главой,

Скорбя, что эти храбрецы бежали.

Мы в городе порядок водворим,

Там опытных поставим офицеров

И к королю отправимся в Париж,

Куда со свитой прибыл юный Генрих.

Что хочет Толбот, то и мне угодно.

Но пред уходом вспомнить надлежит

О Бедфорде, который здесь скончался.

Мы похороним герцога в Руане.

Храбрее воина не видел свет,

Добрее сердца во дворе не встретить.

Но и король и мощный властелин

Подвластны смерти. Всем конец один.

Случайным не смущайтесь пораженьем;

Не огорчайтесь, что Руан отобран.

Унынье — не лекарство, горький яд,

Когда поправить дело невозможно.

Пусть Толбот бешеный теперь ликует

И, как павлин, свой распускает хвост.

Повыдергаем перья у него,

Коль ты, дофин, и все за мной пойдете.

Ты до сих пор руководила нами;

В твоем искусстве мы не сомневались.

Несчастный случай нас не поколеблет.

Нам хитрость новую изобрети,

И мы тебя прославим на весь мир.

Поставим статую тебе во храме,

И, как святую, будем чтить тебя,

Лишь позаботься, милая, о нас.

Так быть должно, как предрешает Жанна:

Медовыми речами, увещаньем

Мы герцога Бургундского побудим

Оставить Толбота и к нам примкнуть.

Душа моя, коль это нам удастся,

Во Франции не будет больше места

Для войска Генриха, и англичане

Пред нами перестанут величаться;

Мы их прогоним из своей страны.

Из Франции изгоним их навеки,

И графства даже здесь не сохранят.

Увидите, как я примусь за дело,

Чтобы желанной цели нам достичь.

Чу! Слышите по звуку барабанов,

Что силы их направились в Париж?

Вот со знаменами проходит Толбот

И все войска английские за ним.

Вот в арьергарде выступает герцог;

На наше счастье, он отстал от прочих.

Трубите вызов. Будем говорить с ним.

Переговоры с герцогом Бургундским!

Кто речь заводит с герцогом Бургундским?

Дофин французский Карл, твой соплеменник.

Что ты мне скажешь, Карл? Я тороплюсь.

Ты говори; плени его речами.

Бургундский герцог, Франции надежда,

Помедли, выслушай твою служанку.

Что ж, говори, но только покороче.

Взгляни на плодородную страну,

Взгляни на Францию, на край богатый, —

Ее селенья все и города

Обезображены разгромом вражьим.

Как смотрит мать на хладного младенца,

Когда глаза ему закроет смерть,

Смотри на Франции недуг жестокий.

Взгляни на раны, роковые раны,

Что ты нанес ее груди больной.

В другую сторону направь свой меч,

Рази вредящих родине твоей,

А не того, кто ей помочь хотел бы;

И капля крови, из груди отчизны

Исторгнутая, пусть тебя печалит

Сильнее, чем озера вражьей крови.

Итак, вернись, пролей потоки слез

И смой пятно, позорящее край.

Речами ли меня околдовала,

Иль уступить природа мне велит?

К тому ж вся Франция теперь в сомненье:

Законно ли твое происхожденье?

С кем ты идешь? С жестокими врагами,

Что лишь из выгоды тебя возносят!

Коль укрепится Толбот в нашем крае

И сделает тебя орудьем зла,

Кто, как не Генрих, воцарится здесь?

И будешь изгнан ты, как перебежчик,

Я лишь один пример тебе напомню:

Не враг ли твой был герцог Орлеанский

И не попал ли к англичанам в плен?

Когда ж узнали, что он недруг твой,

Без выкупа его освободили

Назло тебе и всем твоим друзьям.

Ты бьешься против родины своей

Среди своих грядущих палачей.

Вернись, вернись назад, заблудший герцог.

Тебя в объятья примет Карл с друзьями.

Я покорен. Возвышенною речью

Она меня сразила, как пальбой;

Чуть не принудила склонить колени.

Прости, отчизна! Земляки, простите!

От сердца дайте вас, друзья, обнять.

Вся власть моя и все солдаты — ваши. —

Прощай же, Толбот, я тебе не вверюсь.

Вот истинный француз: то их, то наш.

Добро пожаловать, отважный герцог!

Ты воскресил нас дружбою своей.

И новым мужеством наполнил грудь.

Отменно Дева роль свою сыграла

И заслужила графскую корону.

Идем соединим войска, сеньоры,

И будем думать, как вредить врагу.

Король могучий, доблестные пэры,

Про ваш приезд во Францию узнав,

Я действия военные прервал,

Чтоб долг воздать монарху своему.

И в знак сего рукой, что вам стяжала

Полсотни крепостей, семь цитаделей,

Двенадцать городов и сверх того

До пятисот высокородных пленных,

Свой меч к стопам монаршим повергаю

И, в сердце верность крепкую храня,

Приписываю славу всех побед

Лишь господу и вам, мой повелитель.

Тот самый Толбот это, дядя Глостер,

Что так давно во Франции живет?

Да, государь, коль будет вам угодно.

Приветствую вас, храбрый полководец,

Победоносный лорд! Когда был юн я, —

Хоть и теперь не стар, — отец мой, помню,

Говаривал, что не бывало ввек

Бойца отважней вас. Мы убедились

И в вашей верности, и в честной службе,

И в рвенье воинском. Все ж до сих пор

Награды не вкусили вы от нас

И благодарности не знали нашей,

Затем что вас еще мы не видали.

Так встаньте. За отменные заслуги

Мы жалуем вас графом Шрусбери.

При коронации займите место[62].

Ну, сэр, вы на море так горячились,

Пытаясь опорочить этот цвет,

Что я ношу в честь доблестного Йорка...

Дерзнете ль повторить свои слова?

Да, сэр, дерзну, коль языком бесстыжим

Облаять вы посмеете опять

Достойнейшего лорда Сомерсета.

Чту по заслугам лорда твоего.

Что ж! Он ничуть не хуже, чем твой Йорк.

Ну, нет! Вот покажу тебе сейчас.

Мерзавец! Знаешь ты закон военный:

Повинен смерти обнаживший меч[63], —

Не то кровь сердца твоего б я пролил.

Но к королю пойду и попрошу,

Чтоб разрешенье дал отмстить обиду;

Тогда с тобой сойдусь тебе на горе.

Подлец! Пойду я тоже к государю,

И мы с тобою встретимся потом, —

Не терпится с тобою расквитаться!

Корону возложите, лорд-епископ.

Храни, всевышний, Генриха Шестого.

Клянитесь вы, Парижа комендант,

Что никогда другого короля

Не изберете, что у вас не будет

Других друзей, кроме его друзей,

Других врагов, за исключеньем тех,

Кто злоумыслит на его державу.

Так действуйте — и бог вам да поможет.

Мой государь, когда я из Кале

На вашу коронацию спешил,

Для вашей милости вручили мне

От герцога Бургундского письмо.

Позор тебе и герцогу! Я клялся,

Трусливый рыцарь, встретившись с тобой,

Сорвать Подвязку прочь с ноги презренной,

Так сделал я, затем что недостойно

Ты в этот сан высокий возведен. —

Простите, Генрих царственный и лорды,

Трус этот в битве при Пате́, когда

Со мной всего шесть тысяч войска было,

А у французов больше в десять раз,

Пред схваткою, до первого удара,

Удрал, как новичок-оруженосец.

В тот приступ больше тысячи людей

Убитыми лишились мы. Я сам

И множество дворян попали в плен.

Судите ж, лорды, дурно ль поступил я,

И заслужил ли трус такой носить

Знак лучших рыцарей? Да или нет?

Поистине, поступок тот позорен

И воину простому не к лицу,

А рыцарю, начальнику — подавно.

Когда Подвязки орден учрежден был,

Милорды, были рыцари его

Высокой крови, доблестны, отважны,

Смелы, горды, прославлены в боях.

Опасностей и смерти не страшась,

Они в беде отваги не теряли.

Кто качествами теми не украшен,

Похитил рыцаря священный титул,

И славный орден лишь позорит он.

Он должен быть, — когда судить я смею, —

Лишен всех прав, как подзаборный нищий,

Что выдал бы себя за дворянина.

Позор отчизны! Вот мой приговор

Ступай отсюда прочь ты, бывший рыцарь;

Тебя под страхом смерти изгоняем.

Теперь, милорд протектор, прочитайте,

Что пишет дядя наш, Бургундский герцог.

Что это значит? Слог переменил он.

Лишь коротко и просто: «Королю».

Забыл он, что ему вы государь?

Иль означает этот краткий титул,

Что изменил он к вам расположенье?

Ну что там?

«По причинам чрезвычайным,

Скорбя о бедствиях родной страны,

Тобою угнетенным сострадая,

Я разорвал постыдный наш союз

И под знамена Карла перешел».

Чудовищный обман! Возможно ль это?

При дружбе, клятвах верности, родстве —

Столь низкая, коварная измена?

Бургундский герцог, дядя мой, восстал?

Да, государь, и вашим стал врагом.

И это худшее, что есть в письме?

Да, худшее, король, и это все.

Тогда пусть с ним поговорит лорд Толбот

И кару за обман ему воздаст. —

Что скажете, милорд? Довольны вы?

Еще бы! Вы меня опередили,

Я сам хотел об этом вас просить.

Собрав войска, идите на него.

Пусть видит, что не терпим мы измены

И что нельзя глумиться над друзьями.

Да, государь. От всей души желаю,

Чтоб увидали вы разгром врагов.

Дозвольте, государь, мне с ним сразиться.

И мне дозвольте, добрый государь.

То мой слуга. Внемли ему, король.

А этот мой. Будь благосклонен, Генрих.

Терпенье, лорды. Дайте мне сказать. —

Что, господа, шуметь вас заставляет?

С кем биться вы хотите? И зачем?

С ним, государь: он оскорбил меня.

В чем оскорбленье это состоит?

Скажите мне, и я отвечу вам.

Когда во Францию мы плыли морем,

Вот этот малый дерзким языком

Корил меня за розу, что ношу я;

Он говорил, что цвет ее кровавый

Напоминает, как пылали щеки

У господина моего, когда

Отверг он правду в споре о правах,

Что с Йоркским герцогом затеял он.

Сказал еще он много слов обидных.

Чтоб злую опровергнуть клевету

И господина честь восстановить,

Прошу мне разрешить с ним поединок.

И я прошу о том же, государь.

Хоть он стремится выдумкою хитрой

Лоск навести на умысел свой дерзкий,

Все ж — знайте, государь, — меня задел он

И первый опорочил этот знак,

Сказав, что бледность моего цветка

Обозначает слабодушье Йорка.

Когда вражду оставишь, Сомерсет?

Твой лютый гнев, лорд Йорк, наружу рвется,

Хоть ты его старательно скрываешь.

Бог мой! Что за безумье мозг дурманит,

Когда столь мелкой, вздорною причиной

Такой раздор мятежный порожден!

Кузены наши, Сомерсет и Йорк,

Прошу вас, успокойтесь, помиритесь.

Сперва пусть битва разрешит раздор;

Потом вы, государь, нас примирите.

Наш спор затрагивает только нас,

Так пусть меж нами будет он решен.

Вот мой залог. Бери же, Сомерсет.

Пусть там решится спор, где он возник.

Согласье дайте, благородный лорд.

Согласье дать? Да пропади ваш спор!

Проклятье вам, надменные вассалы,

И дерзкой вашей болтовне! Не стыдно ль

Нахальной, шумной яростью своей

Тревожить короля и нас? — А вы,

Милорды, думается мне, неправы,

Что терпите их злые пререканья.

Но что прискорбнее всего — их речи

И среди вас вот-вот зажгут вражду.

Послушайте меня и образумьтесь.

Миритесь. Не печальте короля.

Вы, жаждущие битвы, подойдите.

Велю вам впредь, коль страшен вам мой гнев,

Оставить спор, забыть его причину. —

Вы ж, лорды, вспомните, что мы сейчас

В стране изменчивой, непостоянной.

Когда раздор приметят в наших взорах,

Про наши разногласия узнают,

Сердца озлобленные подстрекнутся

К непослушанию и мятежу.

К тому ж, какой нам учинится срам,

Коль станет королям чужим известно,

Что ради прихоти пустой, забавы,

Цвет нашей знати, Генриховы пэры

Лишились Франции, подняв раздор!

О, вспомните отца завоеванья,

Мой возраст нежный и не потеряйте

Из-за безделки то, что стоит крови!

Посредником я буду в вашем споре.

Коль эту розу приколю, ужель

Даст основанье это заподозрить,

Что Сомерсета Йорку предпочел я?

Родня мне оба, и люблю обоих.

Еще меня короной попрекните:

Король шотландский тоже, мол, в короне[64]?

Но вас благоразумье убедит

Скорее, чем смогу я научить вас.

А посему, как в мире мы пришли,

Так пусть пребудем мы в любви и мире.

Брат Йорк[65], мы вашу светлость назначаем

Наместником во Франции. — А вы,

Мой Сомерсет, своих кавалеристов

С его пехотою соедините

И, соблюдая честь отцов и верность,

Идите вместе, дружно, чтобы гнев

На головы врагов своих обрушить. —

Здесь, отдохнув, мы двинемся в Кале,

Оттуда ж в Англию, куда, надеюсь,

Пришлете скоро вы в подарок нам

Дофина, Алансона, всю их шайку.

Лорд Йорк, не правда ль, наш король сегодня

Отлично роль оратора сыграл?

Конечно. Но мне все же не по вкусу,

Что приколол он Сомерсета знак.

Ну, полно! Это ведь пустая прихоть.

Не осуждай его! Готов ручаться,

Он умысла дурного не имел.

Когда б то было так!.. — Но бросим это,

Другие нынче предстоят дела.

Отлично сделал, Ричард, что смолчал ты;

Когда б наружу страсть твоя прорвалась, —

Боюсь, пришлось бы нам тогда узреть

Такую ненависть, такую ярость,

Каких не в силах мы вообразить.

Но всякий видит, всякому понятно,

Что бешеный раздор среди вельмож,

Заносчивость и козни при дворе,

И наглая грызня любимцев знати, —

Все предвещает пагубный исход.

Беда, когда в руках ребенка скипетр,

Но хуже, коль разлад родится лютый:

Приходят вслед за ним разгром и смуты.

Трубач, приблизься к воротам Бордо

И вызови на стену их вождя.

Сюда зовет вас Толбот, полководец,

Что служит в битвах своему монарху.

Он вам велит: ворота отворите

И моего признайте короля.

Как подданные честь ему воздайте, —

И с беспощадным войском я уйду.

Но если мир отвергнете упрямо,

Вы навлечете гнев трех слуг моих:

То голод, острый меч и жадный пламень.

Коль сами вы отклоните их милость,

Все ваши гордые, крутые башни

В единый миг сравняются с землей.

Зловещий, грозный сыч, глашатай смерти,

Кровавый бич народа моего,

Жестокости твоей конец приходит!

Лишь мертвый можешь ты проникнуть к нам.

Узнай: мы хорошо укреплены,

И хватит сил, чтоб выйти и сразиться.

Коль двинешься назад, дофин с войсками

Тебя опутает железной сетью.

Со всех сторон расставлены отряды,

Что бегство преградить тебе должны.

Куда б ни бросился, ища спасенья,

Тебя везде подстерегает смерть,

И бледную погибель встретишь ты.

Французов десять тысяч поклялись

Святым причастием, что злые пушки

Ни на одну из христианских душ,

Кроме тебя, не станут направлять.

Вот ты живой стоишь передо мною,

Храбрец с несокрушимою отвагой!

Тебе последнюю хвалу и славу

Я воздаю сейчас, хоть ты и враг.

Песок, что начал сыпаться в часах,

Теченья своего не завершит[66],

Как взор мой, что тебя цветущим видит,

Тебя узрит окровавленным, бледным,

Бесчувственным, безгласным мертвецом. —

Чу, барабан дофина! Трепещи!

Он погребальный марш тебе играет,

А мой тебе отходную пробьет.

Не обманул он: слышу я врага. —

Их фланги осмотреть, кавалеристы! —

В военном оплошали мы искусстве!

Оленей наших маленькое стадо

В ограду загнано, окружено

Собак французских лающею сворой.

Отважны будем, с первого удара

Не задрожим от страха, но свирепо,

Как яростные рогачи, направим

Стальные лбы на кровожадных псов,

Врага заставив отступить бесславно.

Пусть каждый жизнь свою продаст, как я, —

Найдут, что стоят дорого олени. —

Святой Георгий, Толбот, бог и право!

Да осенит знамена наши слава!

Вернулись ли разведчики назад,

Следившие за армией дофина?

Милорд, они вернулись; сообщают,

Что с войском он направился в Бордо —

Сразиться с Толботом, а по дороге,

Как говорят лазутчики, к дофину

Примкнули два отряда покрупнее

И вместе с ним направились туда же.

Проклятье негодяю Сомерсету,

Что медлит в подкрепленье мне прислать

Отряд кавалеристов для осады!

Ждет добрый Толбот помощи моей;

Меня ж дурачит мерзостный изменник,

И я не в силах славному помочь.

Господь, заступник будь ему в нужде!

Коль он падет, конец войне французской.

Высокий предводитель сил английских!

В такой подмоге спешной никогда

Мы не нуждались на земле французской.

Скачи на помощь Толботу скорей;

Он поясом железным опоясан

И гибелью ужасной окружен.

В Бордо, отважный герцог Йорк, в Бордо!

Иль Толбот, Франция и честь, прощайте!

О, если б вместо Толбота был там

Надменный Сомерсет, что портит дело,

Мы сберегли бы храброго бойца,

Изменника и труса потеряв.

Я чуть не плачу, гнев меня объемлет:

Мы гибнем, а предатель гнусный дремлет.

О, помогите лорду в час суровый!

Он гибнет, — должен я нарушить слово;

Француз ликует, — мы в пучине бед.

Всему виной предатель Сомерсет.

Так душу Толбота помилуй, боже,

И Джона, сына юного его!

К отцу поехал он: его я встретил.

Семь лет был Толбот с сыном разлучен, —

И вот с ним вместе смерть увидит он.

Ах, не на радость сын приедет милый, —

С ним встретится лорд Толбот у могилы.

Прочь! Задыхаюсь я, скорбя о том,

Что встретятся в час смерти сын с отцом.

Люси, прощай! Могу лишь проклинать

Того, кто не послал нам в помощь рать.

Пуатье, Блуа и Тура больше нет, —

Всего лишил нас подлый Сомерсет.

Пока раздора коршун роковой

Терзает грудь высоких полководцев,

Небрежность, лень лишают нас всего,

Что нам стяжал недавно опочивший

Король, навеки славный Генрих Пятый.

Пока они враждуют меж собой,

Все гибнет — жизнь, и честь, и край родной.

Теперь уж поздно, не могу послать.

Толбот и Йорк с поспешностью чрезмерной

Затеяли поход. Всех наших сил

Не хватит, чтобы вылазку отбить

Из города. Чрезмерно храбрый Толбот

Сиянье прежней славы омрачил

Безумным, диким, вздорным предприятьем.

Йорк Толбота решил на смерть послать,

Чтоб самому великим Йорком стать.

Вот и сэр Люси, что со мною послан

За помощью для гибнущих полков.

Сэр Уильям, кем вы посланы, скажите?

Кем? Толботом, что продан был и куплен.

Бедою дерзостною окружен,

Он призывает Йорка, Сомерсета,

Чтоб натиск смерти отвратить от слабых

Своих полков. Меж тем как вождь достойный

Кровавым потом истекает в битве,

Чрез силу держится, подмоги ждет,

Вы, лживая опора и надежда,

Стоите в стороне, пылая распрей.

Пусть личный ваш раздор не помешает

Послать ему готовую подмогу.

Ведь лорду знаменитому грозят

Со всех сторон враги несметной силой:

Бургундский герцог, Карл, Бастард, Рене

И Алансон кольцом его сдавили,

И Толбот погибает из-за вас.

Йорк подстрекнул его, — пусть он поможет.

А Йорк во всем винит лишь вашу светлость,

Клянясь, что задержали вы отряды,

Предназначавшиеся для похода.

Лжет Йорк! Он мог за конницей прислать.

Чтить и любить его я не обязан.

Унизился бы я пред ним, послав

Ему без просьбы конные отряды.

Обман английский, не французов мощь,

Опутал сетью славного героя.

Он не вернется в Англию живым:

Погублен он раздором роковым.

Я конницу пошлю без промедленья,

Чрез шесть часов получит подкрепленье.

Уж поздно: он в плену или убит.

Когда б и захотел, не мог бежать он,

А если б он и мог, не захотел бы.

Коль умер Толбот, — так прощай, герой!

Он славою покрыт, а вы — хулой.

О юный Джон! Я за тобой послал,

Чтоб научить военному искусству, —

Чтоб имя Толбота в тебе воскресло,

Когда иссохшей старостью, бессильем

Прикован к ложу будет твой отец.

Но — о губительные, злые звезды! —

Приходишь ныне ты на праздник смерти,

Беды ужасной и неотразимой.

Садись на лучшего коня, мой мальчик;

Я научу тебя, как быстрым бегством

Спастись. Иди, не медли. Бог с тобой!

Я Толботом зовусь, вам сын родной —

И побегу? Коль мать моя мила вам,

Вы не позорьте имени ее,

Меня Бастардом, трусом почитая.

Все скажут — «Он не Толботом рожден,

Коль убежал, вождя покинув, он».

Беги, чтоб за меня отмстить нещадно.

Кто так бежит, тот не придет обратно.

Оставшись, оба встретим свой конец

Я остаюсь. Бегите вы, отец.

Смерть ваша принесет ущерб несметный,

Моя ж погибель будет незаметной.

Моею смертью хвастать враг не станет,

А с вашей гибелью надежда канет.

Честь вашу не убьет побег такой,

Мою ж убьет, — нет подвигов за мной.

Про ваше бегство скажут: «Здесь расчет», —

Меня же всякий трусом назовет.

Надежды нет на то, что буду смел,

Когда в сраженье первом оробел.

Молю вас, дайте с честью умереть;

Отрадней это мне, чем срам терпеть.

Не любишь матери, коль рвешься к гробу,

Я не хочу срамить ее утробу.

Иди. Отцовской покоряйся воле.

Пойду, но в битву, на врага, не с поля.

Честь твоего отца с тобой спасется.

Нет, лишь позор на долю мне придется.

Ты не был славен. Срам тебе грозит ли?

А вашей славе бегство повредит ли?

Мой сын, приказ отца сотрет твой стыд.

Но коль умрешь, кто это подтвердит?

Коль неизбежна смерть, бежим вдвоем.

Ну, а войска? Их смерти обречем?

Я стар и не срамился никогда.

Иль юности бесчестье — не беда?

Вам от себя меня не отделить,

Как пополам себя не разделить.

Везде за вами я пойду вослед;

Коль мой отец умрет, мне жизни нет,

Тогда прощусь с тобой, сын милый Джон.

Ты в этот день угаснуть обречен.

Идем. Бок о бок мы умрем с тобой

И к небу полетим душа с душой.

Святой Георгий и победа! Бейтесь!

Регент нарушил данное мне слово

И нас обрек мечу врага лихого.

Где Джон? — Постой, набраться надо сил;

Тебя от смерти спас я, жизнь продлил.

Я дважды сын твой, ты отец мне дважды!

Терял я жизнь, что ты мне дал однажды,

Но ты, на зло судьбе, свой меч извлек,

Даруя дням истекшим новый срок.

Когда мечом ты искры высекал

Из шлема Карла, вдруг я воспылал

Надеждой гордой на победу. Старость

Познала юную отвагу, ярость.

Отбит Бастард, Бургундец, Алансон,

И от надменных галлов ты спасен.

Бастард, что течь заставил кровь твою,

С кем девственный ты меч скрестил в бою,

Мне вскоре встретился; я поспешил

Кровь незаконную из гнусных жил

Пролить и говорил, глумясь над ним:

«Бастард, вот пролита мечом моим

Твоя худая, мерзкая, гнилая

И низменная кровь; тебе отмщаю

За чистую кровь сына моего,

Что пролил ты». Хотел убить его,

Но помощь к ним пришла. Скажи, мой Джон,

Как чувствуешь себя? Не утомлен?

Теперь, надеюсь, ты готов бежать,

Когда ты принял рыцарства печать?

Беги, чтоб отомстить за смерть мою.

Что значит помощь одного в бою?

Безумие, пускаясь в быстрину,

Всем доверяться одному челну!

Коль ныне не убьет французов ярость,

На завтра в гроб меня уложит старость.

Враг от меня не многим поживится,

И жизнь моя лишь на́ день сократится;

С тобой же юность, мать твоя, наш род,

Отмщенье, честь отчизны — все умрет.

Их ожидает гибель здесь с тобой;

Их сохранишь ты, коль покинешь бой.

Мне зла не причинил Бастарда меч,

Но сердца кровь исторгла ваша речь.

О, прежде чем бесчестье наживая,

Спасая жизнь и славу убивая,

Отца покинет Джон и убежит,

Пусть будет мой трусливый конь убит!

Пусть мужиком французским стану я,

И срам и беды хлынут на меня!

Клянусь величьем вашим, коль один

Я с поля убегу — я вам не сын.

Не говори о бегстве! Честь дороже!

Сын Толбота у ног отца умрет.

Так за отцом иди, Икар Злосчастный[67]!

Я жизнью дорожу твоей прекрасной,

Сражаться будешь рядом ты с отцом

И доблестною смертью мы умрем.

Где жизнь вторая? Я своей лишен.

Где Толбот молодой? Где храбрый Джон?

Смерть горестная, плена жребий злой,

Вы мне смешны, коль здесь мой сын — герой[68].

Увидел он, что сломлен я борьбой,

Взмахнул мечом кровавым надо мной

И, разъярившись, как голодный лев,

Он в подвигах излил свой лютый гнев.

Когда же страж мой гневный увидал,

Что он один, что враг пред ним бежал,

Ему затмило очи исступленье,

И от меня он ринулся в сраженье,

В толпу врагов, рубя что было сил,

И в этом море крови утолил

Своей души воспламененной жар, —

И доблестно погиб мой сын, Икар.

Милорд, вот сына вашего несут.

О смерть глумящаяся, дерзкий шут!

Избегнем мы твоих позорных уз,

Чтоб в вечности скрепить святой союз.

Два Толбота, мы воскрылим в эфире

На зло тебе стяжав бессмертье в мире. —

О ты, в чьих ранах смерть гнездится злая,

Скажи отцу хоть слово, умирая.

Вообрази, что смерть — француз, и ей

Брось вызов речью смелою своей.

Ты словно говоришь улыбкой слабой:

«Будь смерть французом, нынче умерла бы». —

Сюда его, в объятия отца!

Мой дух страдать не может без конца!

Прощайте, воины! — О сын мой милый!

Объятия отца — твоя могила.

Приди на помощь Йорк и Сомерсет,

Нам выпал бы сегодня день кровавый.

Толбота львенок бился разъярен;

Лил нашу кровь мечом презренным он.

Он встретился мне, и сказала я:

«Ты будешь девой побежден, дитя!»

Он гордо поглядел и мне в ответ:

«Джон Толбот не затем рожден на свет,

Чтоб гнусной девкой побежденным быть», —

И ринулся французов он крошить,

Меня себе не почитая равной.

Да, из него бы вышел рыцарь славный.

Вот он лежит в объятиях того,

Кто на несчастье породил его.

Рубите и кромсайте тех, что славу

Британцам дали, нам же — стыд кровавый!

Нет тех, пред кем бежали столько раз,

Не станем мертвых оскорблять сейчас.

Герольд, веди меня к шатру дофина,

Чтоб мне узнать, кто славу дня стяжал.

Сюда с капитуляцией ты прибыл?

С капитуляцией? То ваше слово

Оно нам, англичанам, незнакомо.

Пришел узнать я, кто захвачен в плен,

И осмотреть тела сраженных в битве.

О пленных спрашиваешь ты? Мы в ад

Послали их. Скажи, кого ты ищешь?

Где ж доблестный Алкид[69], лорд храбрый Толбот,

Граф Шрусбери, — за бранные заслуги

Он был пожалован великим графом

Уошфордским, Уотерфордским и Валенским, —

Лорд Толбот Гудригский и Эренфилдский,

Лорд Верден Олтонский, лорд Стрендж Блекмирский,

Лорд Кромвель Уингфилдский, лорд Фернивал,

Трикрат прославленный лорд Фоконбридж,

Георгия святого славный рыцарь,

Святого Михаила и Руна,

Великий маршал Генриха Шестого

В боях, что он во Франции ведет?

Дурацкая напыщенная речь!

Сам Турок, что полсотней царств владеет,

Таким пространным слогом не напишет.

А тот, кого так пышно величаешь,

Лежит, облеплен мухами, гниющий,

Смердящий под ногами у меня.

Так Толбот умерщвлен? Французов бич,

Гроза державы вашей, Немезида?

О, если б очи превратились в ядра,

Чтобы метнуть их вам, враги, в лицо!

О, если б мог вернуть его я к жизни,

На всю бы Францию навел он ужас!

Когда б его портрет остался тут,

Храбрейшего из вас он устрашил бы.

Отдайте мне тела, чтоб унести их

И погребению предать с почетом.

Не Толбота ли дух в него вселился?

Так властно он и гордо говорит.

Тела ему отдайте, ради бога,

Они лишь воздух заражают здесь.

Отдать ему тела.

Я унесу их.

Но феникс будет пеплом их рожден,

И Францию повергнет в трепет он.

Бери и делай с ними, что захочешь. —

Теперь в Париж. К победам путь открыт;

Всем завладеем, — Толбот ведь убит.

Прочли вы письма, что прислали папа,

Граф д’Арманьяк и римский император[70]?

Да, государь. Вот содержанье их:

Ваше величество смиренно просят,

Чтоб заключен был мир благочестивый

Между державой нашей и французской.

Как смотрите, милорд, на предложенье?

Я вижу в нем единственное средство

Унять потоки христианской крови

И повсеместно мир восстановить.

Вы правы, дядя. Думал я всегда,

Что неестественно и нечестиво,

Коль царствует раздор бесчеловечный

Между приверженцами той же веры.

К тому ж, король, чтобы скорей свершить

И затянуть покрепче узел дружбы,

Граф д’Арманьяк, дофину кровно близкий

И человек с влиянием огромным,

Единственную дочь вам предлагает

В супруги, с крупным, царственным приданым.

В супруги, дядя? Ах, так молод я,

И мне к лицу скорей ученье, книги,

Чем нежности игривые с любезной.

Однако пригласим сюда послов;

Ответ им дайте, как найдете нужным.

Я всякому решенью буду рад,

Что к славе божьей и стране во благо.

Как! Лорд Уинчестер уж повышен в званье,

И получил он кардинальский сан[71]?

Я вижу, оправдается теперь,

Что предсказал когда-то Генрих Пятый:

«Когда Уинчестер станет кардиналом,

Сравняет шляпу он свою с короной».

Высокие послы! Мы рассмотрели

И обсудили ваши предложенья.

Разумна и прекрасна ваша цель,

И посему решили начертать мы

Условья дружеского мира; их

Епископу Уинчестеру поручим

Во Францию немедля отвезти.

А что до предложенья Арманьяка,

Я доложил подробно королю

О качествах возвышенных графини,

О красоте и о приданом ценном. —

Ее решил он сделать королевой.

И в подтвержденье нашего согласья

Свезите ей брильянт — залог любви. —

Итак, милорд-протектор, позаботьтесь

Ее со свитою доставить в Довер;

Затем доверим их судьбу волнам.

Постойте, господин легат, сперва

Вручу вам сумму, что я обещал

Его святейшеству за сан высокий,

Которым он облек меня недавно.

К услугам вашего преосвященства.

Теперь уж Уинчестер не покорится;

Сильнейшим пэрам не уступит он.

Ты скоро убедишься, Хемфри Глостер,

Что властью и рожденьем никогда ты

Не превзойдешь высокого прелата.

Уверен будь, что я тебя согну

Иль возмущеньем разорю страну.

Наш дух унылый эта весть ободрит.

Как слышно, возмутились парижане;

Французская проснулась доблесть в них.

Так путь к Парижу, славный Карл, свершай;

Здесь времени напрасно не теряй.

Мир парижанам, если к нам примкнут, —

Не то дворцы их гордые падут.

Успехов славному вождю желаю

И счастья вам, сподвижникам его!

Что говорят разведчики? Скажи нам.

Английские войска, что прежде шли

Двумя отрядами, соединились

И собираются вам битву дать.

Известье неожиданно, сеньоры;

Но приготовимся немедля к встрече.

К нам призрак Толбота не прилетит;

Коль нет его, ничто нас не страшит.

Из низких чувств постыднейшее — страх.

Победе прикажи — слетит к тебе

На зло врагу, вселенной и судьбе.

Вперед, друзья! За Францию! В час добрый!

Регент теснит нас, и бегут французы.

Так помогайте, чары, амулеты

И вы, руководящие мной духи!

Явите знак событий предстоящих.

Проворные заступники мои,

Вы, что владыке севера покорны[72],

Явитесь, помогите мне сейчас!

То, что явились так поспешно вы,

Обычное доказывает рвенье.

Вы, духи — покровители мои,

Слетевшиеся из глубин подземных,

Доставьте снова Франции победу!

О! Не томите же меня молчаньем!

Как я своею кровью вас кормила,

Готова руку отрубить свою

И вам отдать ее в залог успеха, —

Вы только помогите мне теперь.

Надежды нет? Тогда отдам все тело,

Коль просьбу вы исполните мою.

Ужель ни телом, ни кровавой жертвой

Не вымолю я помощи обычной?

Тогда возьмите душу, тело, все, —

Лишь Англии торжествовать не дайте.

Покинули меня! Настало время

Для Франции пернатый гордый шлем

Склонить пред Англией, главой поникнув.

Заклятья прежние мои бесплодны,

И с адом мне бороться не под силу.

Ты снова, Франция, падешь во прах.

Поймал тебя, французская красотка!

Скорей спусти заклятьем духов с цепи,

И пусть они тебе вернут свободу.

Добыча славная, — достойная и черта.

Вот ведьма хмурит брови, как Цирцея:

Мой образ, верно, хочет изменить.

На худший образ твой не переменишь.

О! Карл дофин — красавец хоть куда!

Твой прихотливый взор его лишь ценит.

Погибель вас возьми — тебя и Карла!

Пусть неожиданно, во время сна,

Придушат вас кровавыми руками.

Колдунья, ведьма гнусная, молчи!

Прошу тебя, дозволь мне проклинать.

Ты будешь клясть, злодейка, на костре.

Кто б ни была, ты — пленница моя.

Красавица, не убегай, не бойся!

Коснусь тебя почтительной рукой;

В знак мира вечного я эти пальцы

Целую и кладу на бок твой нежный[73].

Кто ты? Скажи, чтоб мне тебя почтить.

Кто б ни был ты, зовусь я Маргаритой,

И мой отец — Неаполя король.

Я граф и Сеффолком меня зовут.

Не оскорбляйся же, природы чудо,

Что жребий твой — быть пленницей моей.

Так лебедь лебедят своих пушистых

Под сенью крыл в плену хранит любовно.

Но коль обидно быть тебе рабой,

Будь вольным другом мне. Иди домой.

Останься! Отпустить ее нет сил:

Рука освобождает, сердце ж — нет.

Как солнце в зеркале реки играет,

В глаза бросая отраженный луч,

Так взор мой красота ее слепит.

Хотел бы я ухаживать за нею,

Но говорить не смею. Попрошу

Чернила и перо и объяснюсь ей.

Стыд, Де-Ла-Пуль! Не унижай себя.

Иль нем ты? Иль не пленница она?

Пред женщиной ужели ты робеешь?

Да, таково величье красоты,

Что поражает чувство и язык.

Скажи, граф Сеффолк, — если так зовешься, —

Какой мне выкуп за свободу дать?

Ведь я, как вижу, пленница твоя.

Почем ты знаешь, что тебе откажут,

Раз ты не признавался ей в любви?

Что ты молчишь? Какой мне выкуп дать?

Она прекрасна — попытаться надо,

И женщина — так можно победить.

Скажи, ты примешь выкуп? Да иль нет?

Безумец! Вспомни про свою жену.

Как может быть твоею Маргарита?

Уйти мне лучше; он меня не слышит.

Пропало все: легла дурная карта.

Несвязна речь; наверно, он помешан.

И все ж достать возможно разрешенье.

И все ж хочу я получить ответ.

Добьюсь я Маргариты. Для кого же?

Для короля! Фу! Глуп я, как бревно!

Он говорит о бревнах: верно, плотник.

Однако я свою исполню прихоть,

И водворится мир между двух держав.

Но все ж одна здесь трудность остается:

Отец ее — Неаполя король

И герцог Мена и Анжу, но беден,

И наша знать отвергнет этот брак.

Послушайте меня. Иль недосуг вам?

Как ни сердись они, все ж будет так.

Ведь Генрих юн и быстро согласится.

Принцесса, тайну вам хочу открыть.

Пусть я в плену; но он, как видно, рыцарь

И ни за что меня не оскорбит.

Благоволите выслушать, принцесса.

Меня, быть может, выручат французы:

Тогда мне не нужна его любезность.

Принцесса милая, хочу сказать вам...

В плену бывали женщины и прежде.

Принцесса, что вы говорите там?

Простите, это недоразуменье...

Принцесса, вы сочли бы плен счастливым,

Когда бы он доставил вам корону?

Быть королевою в плену позорней,

Чем быть простой рабою. Государям

К лицу свобода.

Ты ее получишь,

Коль Генрих, Англии король, свободен.

Что мне за дело до его свободы?

Хочу тебя его супругой сделать,

Тебе дать в руки скипетр золотой,

Короной увенчать твою главу,

Коль согласишься быть моею...

Чем?

Его любовью.

Я недостойна стать его женою.

О нет, принцесса, недостоин я,

Коль сватаю красавицу ему,

А сам остаться должен в стороне.

Что скажете, принцесса? Вы согласны?

Когда отцу угодно, я согласна.

Сюда, начальники! Вперед, знамена! —

Здесь, перед замком вашего отца,

Принцесса, мы начнем переговоры.

Смотри, Рене, в плен дочь твоя взята!

Кем?

Мной.

Как, Сеффолк, этому помочь?

Ведь воин я и не умею плакать

И проклинать изменчивость судьбы.

Есть средство верное помочь, сеньор,

Согласье дай, своей же ради чести,

За моего монарха выдать дочь;

Ее для короля с трудом я добыл,

И этот легкий, краткий плен ее

Подарит царственную ей свободу.

Ты, Сеффолк, правду говоришь?

Известно

Прекрасной дочери твоей, что Сеффолк

Не лжет, не притворяется, не льстит.

По рыцарскому слову твоему

Сойду, чтоб дать ответ на предложенье.

Здесь подожду прихода твоего.

Привет тебе, граф славный, в наших землях.

Чего захочешь, требуй здесь в Анжу.

Благодарю, Рене. Как счастлив ты,

Имея дочь, достойную короны!

Но что ответишь мне на предложенье?

Коль ты ее, ничтожную, избрал

В невесты государю своему,

Я, при условии, что сохраню

Анжу и Мен, мои владенья, в мире,

Не ведая насилья и войны, —

Дочь Генриху отдам, коль он захочет.

Пусть это будет выкуп. Дочь прими.

А графствами твоими, я ручаюсь,

Отныне будешь мирно ты владеть.

Тебе, как представителю монарха,

Во имя Генриха, в знак договора,

Я руку дочери моей даю.

Прими ж, Рене Французский, благодарность

От короля, которому служу.

А все ж, признаться, было бы приятно

Быть за себя ходатаем сейчас.

Я в Англию отправлюсь с новостями

И подготовлю заключенье брака.

Итак, прощай, Рене, храни алмаз свой,

Как подобает, в золотом дворце.

Я обниму тебя, как обнял бы

Монарха твоего, будь Генрих здесь.

Прощайте, граф. Молитвы Маргариты,

Ее признательность — отныне с вами.

Прощайте, милая принцесса. Разве

Привета государю не пошлете?

Пошлю такой привет, какой к лицу

Его служанке, девушке невинной.

Слова нежны и скромности полны.

Но снова потревожу вас, принцесса:

Залог любви ему пошлете вы?

Да, добрый лорд; нетронутое сердце,

Любви не ведавшее до сих пор.

А также поцелуй.

Возьми его себе; я не дерзну

Такой пустой залог послать монарху.

О если б ты была моей! Стой, Сеффолк;

Ты не пускайся в этот лабиринт,

Где минотавры бродят и измены.

Плени монарха похвалами ей:

Припоминай все качества принцессы,

Ее красу, что превзошла искусство;

Во время плаванья об них лишь думай,

Чтобы, склонив пред Генрихом колени,

В его душе зажечь восторг любви.

Введите осужденную колдунью.

Ах, Жанна! Убиваешь ты отца!

Я для того ль искал тебя повсюду,

Чтоб на беду свою здесь увидать

Твою безвременную, злую смерть?

Ах, Жанна, дочка, я умру с тобою!

Презренный нищий! Жалкий негодяй!

Я рождена от благородной крови.

Ты вовсе не отец мне, не родня.

Тьфу! Тьфу! Ей-богу, лорды, врет она.

Я ей отец — то знает весь приход;

И мать ее жива и подтвердит,

Что первый плод она женитьбы нашей.

Бесстыдная! Отвергнешь ты родство?

Как жизнь ее была порочной, гнусной,

Такая же и смерть ей предстоит.

Фу, Жанна! Можно ль быть такой упрямой?

Свидетель бог, ты плоть и кровь моя;

Из-за тебя я пролил слез немало.

Не отрекайся, дочка, от меня.

Пошел, мужик! — Подкуплен вами он:

Хотите скрыть моих венчанных предков.

Да, за венчанье дал попу я нобль,

Когда на матери твоей женился.

Стань на колени, дитятко мое,

И я тебя благословлю. — Не хочешь?

Будь проклят час рожденья твоего!

Хотел бы я теперь, чтоб молоко,

Которым мать твоя тебя кормила,

Крысиным ядом было, а не то —

Чтоб кровожадный волк тебя заел,

Когда пасла моих овец ты в поле!

Ты от отца, мерзавка, отреклась?

Сжечь, сжечь ее! Повесить — много чести.

Убрать ее. Достаточно жила,

Своею скверной отравляя мир.

Кто вами осужден — сперва узнайте.

Не пастухом-мужланом рождена я,

Но род веду от крови королевской.

Я чистая избранница небес,

Озарена высокой благодатью,

Чтоб чудеса здесь на земле творить.

Я с бесами не зналась никогда.

Но вы, что похотью осквернены,

Замараны невинной кровью жертв,

Погрязли в злых пороках и разврате, —

Как сами благодати лишены,

Считаете, что можно чудеса

Творить лишь с помощью нечистой силы.

Вы в заблужденье грубом! Жанна д’Арк

Осталась девственницей с детских лет,

Чиста и непорочна даже в мыслях;

И девы кровь, пролитая жестоко,

О правой мести к небу воззовет.

Так, так. На казнь вести ее скорей!

Послушайте, раз девушка она,

Дров не жалейте, больше их кладите,

И бочки со смолою на костер

Вкатите, чтоб мученья сократить ей.

Ничто сердец безжалостных не тронет?

Так слабость, Жанна, им свою открой,

Что по закону даст тебе защиту. —

Беременна я, лютые убийцы!

Не умерщвляйте плод моей утробы,

Коль тащите меня на злую смерть.

Помилуй, бог! Беременна святая!

Вот чудо величайшее твое!

Иль к этому вела святая жизнь?

Она с дофином славно забавлялась,

Предвидел я, на что она сошлется.

Ну, ладно. Не нужна нам жизнь бастардов,

Особенно когда отец им Карл.

Ошиблись вы: не от него ребенок;

Был Алансон возлюбленным моим.

Ах, Алансон! Второй Макиавелли!

Дитя умрет, будь сотни жизней в нем.

Меня простите, я вас обманула:

Не Карл, не Алансон меня пленил;

То был Рене, Неаполя король.

Женатый человек! Недопустимо!

Вот девушка! Она сама не знает,

Кого винить — так много было их.

Она была щедра и всем доступна.

И все же дева чистая она. —

Распутница! Себя и свой приплод

Ты осудила. Прочь! Мольбы напрасны.

Идемте ж. Но оставлю вам проклятье.

Пусть никогда отрадный солнца свет

Не озаряет край, где вы живете,

Но тьма и сумрачные тени смерти

Покроют вас, пока в тоске и горе

Вы не затянете петлю на шее!

Рассыпься в прах, развейся черным пеплом,

Проклятая служительница ада!

Милорд-регент, принес я полномочья

Для вашей милости от короля.

Милорды, христианские державы,

Об этих распрях пагубных скорбя,

Просили настоятельно, чтоб мы

Мир заключили с Францией надменной.

Поблизости от нас дофин со свитой:

Явился он вести переговоры.

Так вот к чему привел наш тяжкий труд!

Как! Потеряв так много славных пэров,

Дворян, вождей и рядовых солдат,

Погибших в этом долголетнем споре,

Отдавших жизнь за благо королевства,

Мы бабий мир постыдно заключим?

Иль мы изменой, подлостью, коварством

Не потеряли многих городов,

Что доблестно завоевали предки? —

Ах, Уорик, Уорик! Я, скорбя, предвижу,

Что Франции лишимся мы совсем.

Терпенье, Йорк. Коль мир мы заключим,

То на условьях, столь для них суровых,

Что будет мало выгоды французам.

Поскольку это решено, милорды,

Мы перемирие провозгласим.

Явились мы, чтобы узнать от вас,

Какие ставите условья мира.

Ты говори, Уинчестер. Ярый гнев,

Сжав горло мне, слова не пропускает

При виде недругов, столь ненавистных.

Карл и вы все, узнайте о решенье:

Ввиду того, что Генрих согласился,

Из милосердия и состраданья,

Освободить ваш край от лютых войн

И дать вкусить вам плодоносный мир,

Вы станете вассалами его.

И если, Карл, ему ты поклянешься,

Что, подчинившись, станешь дань платить,

Поставлен будешь вице-королем

И сохранишь ты сан свой королевский.

Он станет тенью самого себя?

Коронкой жалкою чело украсит,

И, в сущности, по весу своему

Сравняется он с подданным простым?

Нелепо, безрассудно предложенье!

Известно всем, что большей половиной

Земель французских я уж завладел

И там считаюсь королем законным.

Ужель, прельстясь непокоренной частью,

Настолько отступлю от прав своих,

Чтоб всей страны стать вице-королем?

Нет, лорд-посол, я лучше сохраню

То, чем владею, нежели, погнавшись

За бо́льшим, потеряю разом все.

О дерзкий Карл! Иль к нам не подсылал ты

Тайком посредников, чтоб мир снискать?

Едва ж дошло до соглашенья дело,

Стал в стороне, пускаешься в сравненья?

Ну нет! Похищенный тобою титул

Прими как дар английского монарха,

Признав, что у тебя нет прав законных,

Иль будем войнами тебя казнить.

Вы, государь, упрямитесь напрасно,

К условьям договора придираясь.

Коль мы отвергнем, нет почти надежды,

Что встретите подобный случай вновь.

Сказать по правде, явите вы мудрость,

Спасая свой народ от истребленья,

От яростной резни, что каждый день

Приносит нам ведение войны.

Примите лучше мирный договор:

Ведь вы всегда вольны его нарушить.

Что скажешь, Карл? Условья наши примешь?

Приму;

Но только с оговоркою, что вы

На наши крепости не посягнете.

Так присягни монарху моему,

Как рыцарь; обещай повиноваться

И против Англии не бунтовать.

Так. Распустите же свои войска.

Свернуть знамена! Пусть замолкнут трубы.

Торжественно мы водворяем мир.

Граф благородный, вашим описаньем

Прелестной Маргариты поражен я.

Ее достоинства и красота

В моей груди любовь уж зародили,

И, как порыв свирепый урагана

Порой корабль против теченья гонит,

Так и меня влечет молва о ней.

Иль потерплю крушенье, иль прибуду

К желанной пристани ее любви.

Поверьте мне, король, рассказ мой краткий —

Лишь предисловие к ее хвале.

Всех совершенств прелестнейшей девицы, —

Когда б имел талант их передать я,

Хватило бы на целый том чудесный,

Способный даже хладный ум пленить.

Но главное: она не столь прекрасна

И преисполнена различных чар,

Как нежности и кротости полна,

И будет рада вам всегда служить, —

Служить, понятно, в самом чистом смысле,

Любя и чтя как своего супруга.

Иного не прикажет Генрих ей. —

Итак, милорд-протектор, согласитесь,

Чтоб королевой стала Маргарита.

Как согласиться? Это грех немалый.

Ведь вы же, государь, обручены

С другой достойной молодой девицей.

Так как же нам нарушить договор,

Не осквернив вас, государь, бесчестьем?

Как поступает с незаконной клятвой

Правитель; иль как рыцарь на турнире,

Сразиться клявшийся, уходит с поля,

Сочтя противника себе неравным.

Дочь графа бедного не ровня вам,

И без позора можно с ней порвать.

Но чем, скажите, лучше Маргарита?

Ее отец не более как граф,

Хоть много пышных титулов имеет.

О нет, милорд; отец ее — король,

Король Неаполя, Иерусалима,

Во Франции большой имеет вес,

И с ним родство должно упрочить мир

И в подчинении держать французов.

Но то же сделает граф Арманьяк,

Затем что близкий родственник он Карлу.

К тому ж он даст приданое большое;

Рене ж скорее сам возьмет, чем даст.

Приданое? Монарха не порочьте!

Иль так он низок, беден и презренен,

Чтоб деньги предпочесть любви чистейшей?

Обогатить невесту может Генрих,

Не станет он искать ее богатств.

Жену крестьянин жалкий покупает,

Как лошадь, телку иль овцу на рынке.

Брак чересчур значительное дело, —

Не чрез ходатая его свершать.

Не та, что мы хотим, но та, что выбрал

Сам государь, должна делить с ним ложе.

И вот, милорды, раз ее он любит,

Сильнее всех других причина эта

Склоняет нас отдать ей предпочтенье.

Что́ брак по принужденью, как не ад,

Раздоры постоянные и ссоры?

Брак по любви блаженством наделяет

И образ мира высшего являет.

На ком жениться должен наш король,

Как не на Маргарите, на принцессе?

Она и по красе и по рожденью

Достойна быть супругой короля,

Вольнолюбивый дух ее и храбрость,

Столь редкие у женщин, в том порукой,

Что можно ждать от короля потомства.

Да, сын завоевателя, наш Генрих,

Завоевателей родить нам может,

Когда с девицею, столь твердой духом,

Как Маргарита, заключит он брак.

Согласье дайте, лорды, и решите,

Что королевою быть Маргарите.

Я сам не знаю, благородный Сеффолк,

От живости ли вашего рассказа,

Иль оттого, что юности моей

Еще не тронул пламень жгучей страсти, —

Но только чувствую в своей груди

Такой разлад, такой свирепый спор

Меж страхом и надеждою, что болен

Я от напора дум. Итак, милорд,

Во Францию поспешно отплывайте;

Примите все условья и добейтесь

Согласия принцессы Маргариты

К нам в Англию приплыть и на престоле

Воссесть, венчанной Генриха супругой.

А на расходы ваши путевые

С народа десятину соберите.

Ступайте же. Пока вы не вернетесь,

Терзаться буду тысячью тревог. —

А вы не обижайтесь, добрый дядя;

Когда, вы станете меня судить

По самому себе в былые годы,

Я знаю, что легко вы извините

Внезапное решение мое.

Ведите же меня отсюда прочь;

Я в одиночестве предамся грусти.

Ах, опасаюсь я, что будет грусть

Началом и концом его любви.

Вот Сеффолк победил и отплывает, —

Как некогда плыл в Грецию Парис, —

Надеясь также обрести любовь,

Но встретить больше счастья, чем троянец.

Ведь Маргарита, королевой став,

Отныне будет править государем,

Я ж — ею, королем и всей страной.