Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Здесь нынче солнце Йорка[193] злую зиму

В ликующее лето превратило;

Нависшие над нашим домом тучи

Погребены в груди глубокой моря.

У нас на голове — венок победный;

Доспехи боевые — на покое;

Весельем мы сменили бранный клич

И музыкой прелестной — грубый марш.

И грозноликий бой чело разгладил;

Уж он не скачет на конях в броне,

Гоня перед собой врагов трусливых,

А ловко прыгает в гостях у дамы

Под звуки нежно-сладострастной лютни.

Но я не создан для забав любовных,

Для нежного гляденья в зеркала;

Я груб; величья не хватает мне,

Чтоб важничать пред нимфою распутной.

Меня природа лживая согнула

И обделила красотой и ростом.

Уродлив, исковеркан и до срока

Я послан в мир живой; я недоделан, —

Такой убогий и хромой, что псы,

Когда пред ними ковыляю, лают.

Чем в этот мирный и тщедушный век

Мне наслаждаться? Разве что глядеть

На тень мою, что солнце удлиняет,

Да толковать мне о своем уродстве?

Раз не дано любовными речами

Мне занимать болтливый пышный век,

Решился стать я подлецом и проклял

Ленивые забавы мирных дней.

Я клеветой, внушением опасным

О прорицаньях пьяных и о снах

Смертельную вражду посеял в братьях —

Меж братом Кларенсом и королем.

И если так же справедлив и верен

Король Эдвард, как я лукав и лжив,

Сегодня будет Кларенс в заключенье,

Ибо предсказано, что буква «Г»

Убьет наследников Эдварда. Мысли,

На дно души нырните! — Вот и Кларенс!

День добрый, брат. Что значит эта стража

Вкруг вашей светлости?

Король, радея

О целости моей, велел отправить

Меня под этою охраной в Тауэр.

Но почему?

Зовут меня — Георг.

Увы, милорд, вы в этом невиновны;

В тюрьму бы надо крестных ваших бросить.

Или его величеству угодно,

Чтоб в Тауэре вас заново крестили[194]?

Но в чем же дело, Кларенс, расскажите.

Сказал бы, Ричард, если б знал; но я

Не знаю, право. Лишь одно известно,

Что снам и прорицаньям верит он.

Из азбуки изъял он букву «Г».

Сказал ему какой-то чернокнижник,

Что буква «Г» опасна для него

И трон отнимет у его потомства.

Меня зовут Георг, и он решил,

Что это — я. Вот этот вздор — причина,

Что заточить меня велел король.

Вот какова власть женщин над мужьями!

Вас посылает в Тауэр не король,

А леди Грей, жена его; она

До этих крайностей его доводит.

Она и брат ее благочестивый

Энтони Вудвил[195] королю внушили

Отправить лорда-камергера в Тауэр,

Откуда он освобожден лишь нынче.

Не в безопасности мы здесь, нет, Кларенс.

В опасности здесь всякий, поклянусь.

Одни лишь родственники королевы

Да те гонцы, что между королем

И миссис Шор таскаются ночами,

Здесь в безопасности. Слыхали вы,

Как Хестингс умолял ее о воле?

Молясь смиренно божеству ее,

Лорд-камергер свободу получил.

Скажу вам: думаю, что лучший путь нам

Снискать расположенье короля —

Стать слугами, носить ее ливрею.

С тех пор как брат баб этих возвеличил,

Она да перезрелая вдова

Ревнивая — хозяйки в королевстве.

Прошу у ваших светлостей прощенья,

Король велел мне строго, чтоб никто —

Какого б званья ни был человек —

Беседы частной с герцогом не вел.

Ну, что же? Вам угодно ль, Брекенбери,

Принять участие в беседе нашей?

Здесь не измена. Говорим, что мудр

Король, что королева благородна,

Почтенна, хороша и не ревнива;

У миссис Шор прелестная нога,

Рот алый, глазки, язычок веселый,

И что в чести родные королевы.

Вы, сэр, от этого не отречетесь.

До этого мне дела нет, милорд.

До миссис Шор нет дела? Право, друг,

Всем, кроме одного, то дело делать

Наедине с ней лучше и тайком.

Какого одного, милорд?

Ее супруга, малый. Ты предашь нас?

Милорд, молю вас извинить меня,

Но с герцогом беседу прекратите.

Тебе приказ дан — слушаться придется.

Должны мы слушаться — в опале мы. —

Прощайте, брат. Иду я к королю.

И что бы ни пришлось для вас мне сделать, —

Хотя б сестрой назвать жену Эдварда, —

Все сделаю, чтоб вас освободить.

Опала брата для меня больнее

И горестней, чем думаете вы!

Да, никому ведь не легко из нас.

Недолго вы пробудете в темнице:

Освобожу вас иль за вас паду.

Пока терпите.

Потерплю. Прощайте.

Ступай; ты никогда уж не вернешься,

Простак мой Кларенс! Так тебя люблю я,

Что скоро дух твой я пошлю на небо,

Коль небо примет дар из наших рук.

Кто там идет? Освобожденный Хестингс!

Привет и добрый день, светлейший герцог!

Вам также добрый день, лорд-камергер.

Приветствовать вас рад на вольной воле.

Как ваша милость вынесла темницу?

Как должно узнику, милорд, — с терпеньем;

Но буду жить, чтоб отблагодарить

Тех, кто причиной были заключенья.

Да, несомненно. Так же мыслит Кларенс.

Кто вам был враг, стал и ему врагом,

Над ним такое ж совершив насилье.

Обидно, что орел томится в клетке,

А ястреба и коршуны летают.

Что делается за морем?

Да за морем неплохо; дома хуже:

Король и слаб, и болен, и печален;

Врачи весьма боятся за него.

Плохая весть, клянусь святым я Павлом.

О, он давно вел пагубную жизнь

И царственное тело истощал;

Но слишком тяжело об этом думать.

В постели он лежит?

В постели.

Идите; я последую за вами.

Надеюсь, он не выживет; но прежде

Пошлет на почтовых он брата к богу.

Я ж к Кларенсу его вражду усилю

Отточенною доводами ложью,

И если этот замысел удастся,

То Кларенсу не пережить и дня.

А там бог приберет и короля

И опростает в мире место мне.

Тогда на Анне Уорик я женюсь.

Что ж, что отца ее убил и мужа?

Быстрейший способ девке заплатить —

Стать мужем для нее и стать отцом.

Так поступлю не то что из любви,

А ради тайных замыслов моих,

Которых я, женясь на ней, достигну.

Но раньше времени я размечтался...

Ведь дышит Кларенс, и Эдвард царит;

Лишь смерть их прибыль верную сулит.

Постойте! Опустите славный гроб!

Ужели славе быть похороненной?

Еще хочу над доблестным Ланкастром,

Над гибелью безвременной рыдать. —

Лик ледяной святого короля!

Бескровные останки царской крови!

Ты, бледный прах Ланкастерского дома!

Дано мне право дух твой призывать,

Чтоб слышал ты стенанья бедной Анны,

Жены Эдварда, сына твоего,

Убитого той самою рукой,

Что нанесла тебе вот эти раны!

Вот — окна, из которых жизнь ушла, —

В них лью бальзам бессильный бедных глаз.

Будь проклят тот, кто сделал это дело,

И дух того, кому хватило духу,

И кровь того, кто пролил кровь твою!

Пусть доля злая поразит мерзавца,

Что гибелью твоей нас обездолил,

Какой я жабам, паукам, ехиднам,

Всем гадам ядовитым не желаю!

А если у него дитя родится,

Пусть будет недоносок и урод,

Чтоб видом безобразным и ужасным

Мать, полную надежд, он поразил

И унаследовал отца пороки!

Жену ль возьмет — пускай она вдовою

Оплачет горше смерть его, чем я

Над юным мужем и тобою плачу. —

Идите в Чартси[196], груз святой несите,

Что взят для погребения из церкви;

А как устанете, вы отдохните —

И снова я над королем поплачу.

Остановитесь! Ставьте гроб на землю.

Какой колдун врага сюда призвал[197],

Чтоб набожному делу помешать?

На землю труп, мерзавцы, иль, клянусь,

В труп превращу того, кто непослушен.

Милорд, уйдите; пропустите гроб.

Прочь, грубый пес, и слушай приказанья.

Прочь алебарду, иль, клянусь святыми,

На землю сброшу я тебя пинком,

Негодный нищий, за твое нахальство!

Как? Вы дрожите? Все вы испугались?

Увы, не осуждаю вас: вы — люди,

А смертный взор пред дьяволом бессилен.

Уйди, ужасное орудье ада!

Ты властен был над этим смертным телом, —

Душа тебе не отдана; уйди.

Молю тебя, святая, не бранись.

Уйди, проклятый дьявол, не мешай нам.

Ты адом сделал радостную землю,

Проклятьями и стонами наполнил.

Коль радует тебя вид гнусных дел —

Вот образец твоей кровавой бойни. —

О, посмотрите, джентльмены, раны

Застылые открылись, кровь течет! —

Красней, красней, обрубок безобразный;

Перед тобою льется эта кровь

Из жил холодных, где уж нету крови.

Неслыханный и дикий твой поступок

Неслыханнейший вызвал здесь потоп.

Бог, кровь ты создал, отомсти за смерть!

Земля, кровь пьешь ты, отомсти за смерть!

О небо, молнией убей убийцу!

Земля, раскройся и пожри его,

Как королевскую ты кровь пожрала,

Что выпущена дьявольской рукой.

Миледи, милосердие вам чуждо, —

Добро за зло и за проклятье — благость.

Чужд подлецу закон людской и божий,

А лютый зверь и тот ведь знает жалость.

Не знаю жалости — вот и не зверь я.

О чудо! Дьявол правду говорит.

Еще чудеснее, что ангел злится. —

Позвольте, совершенство среди женщин,

В моих предполагаемых злодействах

Пред вами мне, как должно, оправдаться.

Позволь мне, среди всех мужчин зараза,

За все известные твои злодейства

Тебя, проклятого, еще проклясть.

Ты, чью красу бессилен описать я,

Немного потерпи: я обелюсь.

Ты, чье уродство сердце не измыслит,

Лишь удавившись, обелиться можешь.

Отчаяньем лишь очерню себя.

Отчаяньем ты можешь оправдаться,

Себе достойно отомстив за тех,

Кого ты недостойно убивал.

А если не убил их?

Значит, живы?

О нет, мертвы! Тобой убиты, пес.

Мной муж ваш не убит.

Так, значит, жив он?

Нет, умер он — убит рукой Эдварда.

Лжет глотка подлая! Видала меч твой

Еще от крови теплым Маргарита, —

Тот меч, которым ты уж раз грозил ей;

Но братья отклонили острие.

Ее злым языком я вызван был,

Что приписал мне без вины вину их.

Ты вызван был твоим кровавым духом,

Что только бойню видит и во сне.

Убил ты короля?

Да, признаю.

Признал ты, гад? Так пусть признает бог,

Что проклят будешь ты за злое дело. —

О, был он ласков, чист и милосерден!

На небесах ему приличней быть.

На небесах он, где не будешь ты.

Пускай благодарит — туда он послан,

Где быть ему пристойней, чем средь нас.

Тебе ж пристало только быть в аду.

Нет, место есть еще... Сказать посмею ль?

Тюрьма?

Нет, ваша спальня.

Пускай беда живет там, где ты спишь.

Так это есть, пока не сплю я с вами.

Я полагаю.

Это так. Миледи,

Оставим остроумья поединок

И к разговору мирному вернемся.

Не правда ли, причина ранней смерти

Эдварда, Генриха Плантагенетов

Хулы достойна так же, как палач?

Ты был причиной и орудьем смерти.

Нет, ваша красота — причина смерти:

Она во сне тревожила меня,

Звала убить весь мир, чтоб час один

Прожить, прижавшись к вашей нежной груди.

Когда б я это думала, убийца,

Ногтями б эту красоту содрала.

Глазам не вынести красы погибель;

При мне не надругались бы над ней.

Мне ваша красота — вся радость, так же

Как миру — солнце. Свет она и жизнь.

Пусть мраком станет свет твой, смертью — жизнь.

Себя клянешь. Ты — жизнь моя и смерть.

О, если б так, тебе б я отомстила.

Раздор наш против естества. Нельзя

Мстить человеку, что тебя так любит.

Раздор разумен наш и справедлив —

Желанье отомстить убийце мужа.

Тот, кто лишил тебя, миледи, мужа,

Тебе поможет лучшего добыть.

На всей земле нет лучшего, чем он.

Есть. Вас он любит больше, чем умерший.

Кто он?

Плантагенет.

Его так звали.

Да, имя то же, но покрепче нрав.

Где он?

Он здесь.

Ты на меня плюешь?

Тебя бы ядом оплевала я.

Не место яду на губах столь нежных.

Но место яду на гнуснейшей жабе.

Прочь с глаз моих! Ты для меня — злой яд.

О милая, твои глаза мне — яд.

Пускай убьют тебя, как василиски.

Пускай убьют — лишь умереть бы сразу!

Они меня разят живою смертью[198].

Из глаз моих они исторгли слезы,

Постыдные, соленые, ребячьи,

Из глаз, не знавших жалостливых слез.

Когда над Ретлендом меч поднял Клиффорд

И, жалкий мальчика услышав стон,

Отец мой Йорк и брат Эдвард рыдали;

Когда рассказывал отец твой грозный

О смерти моего отца, слезами

Рассказ свой прерывая, как дитя;

Когда у всех залиты были лица,

Как дерева дождем, — в тот час печальный

Мои глаза пренебрегли слезами,

Но то, что вырвать горе не могло,

Ты сделала, и я ослеп от плача.

Ни друга, ни врага я не молил

И нежно-льстивых слов не знал язык мой.

Теперь краса твоя — желанный дар.

Язык мой говорит и молит сердце.

Ты губы гневом не криви; они

Не для презрения — для поцелуев.

Простить не может мстительное сердце —

Тогда возьми вот этот острый меч,

Ударь меня и выпусти на волю

Ты сердце, что тебя боготворит:

Нагую грудь удару открываю;

О смерти на коленях я молю.

Не медли, нет: я Генриха убил;

Но красота твоя — тому причина.

Поторопись: я заколол Эдварда,

Но твой небесный лик меня принудил.

Меч подыми иль подыми меня.

Встань, лицемер. Тебе хочу я смерти,

Но палачом твоим быть не желаю.

Скажи, чтоб сам себя убил, — убью.

Сказала я.

Но это было в гневе.

Лишь повтори, — и тот же, кто убил

Любовь твою, тебя любя, — убьет,

Любя тебя, любовь, что всех вернее,

И ты причиной будешь двух смертей.

Твое б мне сердце знать!

Язык о нем сказал.

Боюсь, что оба лгут.

Тогда нет правды в людях.

Ну, спрячьте меч в ножны.

Скажите, что мы в мире.

Узнаешь после ты.

В надежде жить ли мне?

Все люди так живут.

Прими кольцо мое.

Но своего не дам.

Мое кольцо как тесно сжало палец,

Так сердце бедное мое — в тебе.

Носи их оба: оба ведь твои.

И если б бедный твой покорный раб

Мог милость выпросить еще одну,

Его б ты вечным счастьем одарила.

Какую милость?

Оставьте грустные заботы эти

Тому, кто в трауре быть должен первый,

А вы теперь же в Кросби[199] удалитесь.

После того как я похороню

Достойного монарха в храме Чартси

И гроб его слезами оболью,

Я тотчас поспешу, чтоб вас увидеть.

Молю вас ради разных тайных целей

Мне милость оказать.

От всей души. Какая радость мне,

Что видела я покаянье ваше. —

Баркли и Трессел, вы со мной пойдете.

Со мной проститесь.

Вы не заслужили;

Но раз вы лести учите меня,

Вообразите, что простилась с вами.

Возьмите тело.

В Чартси нам, милорд?

В Уайт-Фрайерс[200], господа; меня там ждите.

Кто обольщал когда-нибудь так женщин?

Кто женщину так обольстить сумел?

Она — моя! Но не нужна надолго.

Как! Я, убивший мужа и отца,

Я ею овладел в час горшей злобы,

Когда здесь, задыхаясь от проклятий,

Она рыдала над истцом кровавым!

Против меня был бог, и суд, и совесть,

И не было друзей, чтоб мне помочь.

Один лишь дьявол да притворный вид.

Мир — и ничто. И все ж она моя.

Ха-ха!

Уж своего она забыла мужа,

Эдварда храброго, что мной в сердцах

Убит три месяца тому назад.

Пленительного юношу такого,

Который был бы так красив и смел,

И мудр, и королевской чистой крови,

Уж больше в целом мире не найти.

Она свой взор теперь к тому склонила,

Кто принца нежного скосил в цвету

И дал ей вдовью горькую постель, —

Ко мне, не стоящему пол-Эдварда,

Ко мне, уродливому и хромому!

Я герцогство против гроша поставлю,

Что до сих пор в себе я ошибался.

Клянусь, хоть это мне и непонятно,

Я для нее мужчина хоть куда.

Что ж, зеркало придется покупать

Да завести десятка два портных,

Что нарядить меня бы постарались.

С тех пор как влез я в милость сам к себе,

На кой-какие я пойду издержки.

Но прежде сброшу этого в могилу,

Потом пойду к возлюбленной стонать.

Пока нет зеркала, — свети мне, день,

Чтоб, проходя, свою я видел тень.

Немного потерпите, королева:

Король поправится, конечно, скоро.

От вашей боли он болеет хуже.

Прошу вас, ради бога, успокойтесь;

Его живым весельем развлеките.

Что станется со мной, когда умрет он?

Одна беда вас ждет — потеря мужа.

Такого мужа потерять — все беды.

Вас бог благословил прекрасным сыном:

Он в смерти короля утешит вас.

Он очень юн, и юность всю его

Доверил Глостеру король, тому,

Кто ни меня, ни вас совсем не любит.

Уже правителем назначен он?

Все решено, хоть назначенья нет.

Когда скончается король, так будет.

Сюда идут лорд Бекингем и Стенли.

Приветствуем душевно королеву!

И молим бога радость ей вернуть!

На это пожелание, лорд Стенли,

Едва ль аминь графиня Ричмонд скажет.

Хоть вам она жена, милейший лорд[201],

И нас не любит, верьте, что я вам

За эту дерзость злобой не плачу.

Не верьте, королева, клевете

Тех, кто ее пред вами очернил.

Но если в обвиненьях есть и правда,

То к слабостям ее не будьте строги:

Они в ней от болезни, не от злобы.

Милорд, видали короля вы нынче?

Вот только что с милордом Бекингемом

Его величество мы навестили.

Похоже ли на улучшенье, лорды?

Да, государыня; король был весел.

Дай бог, чтоб так. Вы говорили с ним?

Да, королева. Хочет примирить он

Милорда Глостера и ваших братьев,

А также всех их с лордом-камергером.

Перед собой он всем велел явиться.

Дай бог, да только этому не быть,

Боюсь, что счастью нашему — конец.

Таких обид не стану я терпеть!

Кто те, что жаловались королю

Что будто бы я груб и не люблю их?

Клянусь, должно быть, дорог им король,

Что сплетнями его тревожат слух.

За то, что я не льстив, не сладкогласен,

В лицо не улыбаюсь, как француз,

Не кланяюсь с учтивостью мартышки, —

Считаюсь я злокозненным врагом!

Ужели человек прямой не может

Спокойно жить, чтоб простотой его

Не пользовались плуты и пройдохи?

О ком здесь ваша светлость говорит?

Да о тебе, в ком чести светлой нет!

Когда тебе вредил я, обижал

Тебя или твоих? Кого из шайки?

Чума на вас! Не может наш король, —

Храни его господь на горе вам! —

Спокойно миг прожить, чтоб не терзали

Вы жалобами гнусными его.

Брат Глостер, вы ошиблись. Сам король —

Не под влияньем чьих-нибудь искательств

А собственною королевской волей —

Послал за вами. Видно, он заметил

Вражду, что вы питаете ко мне

И к братьям всем моим и к сыновьям, —

Вражду, что в ваших действиях ясна.

Поэтому решил он разобрать

И устранить причины неприязни.

Не знаю я. Так плох стал свет, что совы

Летают там, где места нет орлу.

С тех пор как каждый шут здесь дворянин,

Дворяне скоро все шутами станут.

Мы знаем ваши мысли, герцог: зависть,

Что в милости мои друзья и я.

Дай бог нам никогда в вас не нуждаться!

Пока бог дал, что нам нужда есть в вас.

Наш брат в тюрьме по вашим наущеньям,

А я в немилости, — и все дворянство

В пренебреженье. Каждый день возводят

В дворянство тех, кому не то что двор,

Но кол вчера в диковинку казался.

Клянусь тем, кто меня от скромной жизни

На тяжкие высоты эти поднял,

Что против герцога я никогда

Его величество не возбуждала,

Но защищала Кларенса пред ним.

Позорным, лживым подозреньем вашим,

Милорд, меня вы подло оскорбили.

Посмеете вы отрицать, что Хестингс

Лишь из-за вас посажен был в тюрьму?

Посмеет, потому...

Посмеет, сэр. Кто этого не знает?

Она посмеет больше, чем отречься:

Посмеет в возвышенье, сэр, помочь вам,

Потом отречься в том, что помогала,

И приписать всю честь заслугам вашим.

Чего ж ей не посметь? Клянусь, посмеет...

Ну, что «клянусь»?

Клянусь, за короля посмеет выйти,

За холостого, милого мальчишку,

Да ваша бабка хуже замуж вышла.

Лорд Глостер, слишком долго я сносила

Упреки грубые и осмеянье.

Клянусь, я государю сообщу

Об оскорбленьях, что я претерпела.

Уж лучше было б мне батрачкой быть,

Чем королевой, что должна терпеть

Пренебреженье, травлю и насмешки.

Не радость быть английской королевой.

Молю, чтоб бог убавил эту радость!

Твой сан, и трон, и честь — мои по праву.

Грозите вы все королю сказать?

Скажите, не щадя: все, что сказал я,

Решусь я подтвердить пред королем,

Хотя бы Тауэр мне грозил за это.

Пора мне говорить: мой труд забыт.

Да, дьявол, помню я твои труды:

Убит тобой был в Тауэре король мой,

При Тьюксбери — мой бедный сын Эдвард.

Когда еще вы не царили оба,

В делах великих вашего супруга

Я вьючной клячей был, бичом врагов

И другом щедрым всех его друзей.

Чтоб кровь его возвысить, отдал кровь я.

Кровь лучшую, чем в вас обоих, лил ты.

В те годы вы и муж ваш Грей стояли

На стороне Ланкастерского дома. —

Вы также, Риверс. — Не был ли убит

В Сент-Олбенсе супруг ваш в их рядах?

И если вы забыли, вам напомню,

Чем были вы до этого, чем стали,

А также чем я был и чем я стал.

Ты был убийцей подлым и остался.

Несчастный Кларенс Уорика оставил[202],

Нарушил клятву — бог, ему прости!

Бог, покарай его!

Он перешел на сторону Эдварда,

Венец ему он добыл, и за это

Бедняга заключен. О, дай мне, боже,

Кремневое, как у Эдварда, сердце.

Иль жалостное, нежное мое

Ему отдай! Я прост и глуп для мира.

Оставь наш мир и спрячься в ад, бесстыжий

И гнусный демон, — там царить ты должен!

Лорд Глостер, в эти трудные года, —

Хоть выставить хотите нас врагами, —

Мы шли за нашим королем законным.

Будь вы — король, мы также шли б за вами.

Будь я король! Уж лучше буду я

Разносчиком. Прочь эту мысль из сердца!

И точно: мало радостей узнали б,

Милорд, когда б вы стали королем.

Поверьте, так же мало их нашла я,

Став королевой в этом государстве.

Немного радости здесь королеве:

Да, королева я, и я несчастна.

Терпеть все это больше не могу.

Эй, вы, пираты! Что ж вы разругались?

Награбленное делите добро?

Вы не дрожите, глядя на меня?

Коль вы как подданные не склонялись, —

Теперь, мятежники, вы трепещите!

А, благородный хам, ты отвернулся?

Что, злая ведьма, хочешь от меня?

Пересчитать хочу твои злодейства;

Лишь сделав это, отпущу тебя.

Не изгнана ли ты под страхом смерти?

Да, изгнана. Но мне изгнанье хуже,

Чем смерть, что дома поразит меня. —

Отдать ты должен мне супруга, сына!

Ты — королевство, — вы же все — покорность.

Все горести мои — по праву ваши;

А радость вы украли у меня.

Когда отца ты моего венчала

Венцом бумажным, проклял он тебя.

Потом своим безжалостным глумленьем

Ты реки слез из глаз его исторгла.

Чтоб осушить их, герцогу дала ты

Платок в невинной Ретленда крови.

И то проклятье горестной души,

Взывая к мести, пало на тебя.

Бог, а не мы, за это дело мстит.

Бог справедлив, и мстит он за невинных.

О дело мерзкое — убить ребенка!

Жестокое, неслыханное дело!

Бездушные — и те тогда рыдали.

Все мщенье призывали на тебя.

Нортемберленд был там, — он тоже плакал.

Как! Пред моим приходом вы ругались,

Друг другу горло чуть не перегрызли, —

Теперь против меня вся ваша злоба?

Ужель проклятье Йорка больше значит,

Чем гибель Генриха, Эдварда гибель,

Потеря власти и мое изгнанье?

И все за жалкого того мальчишку?

Проклятье может долететь до неба?

Раздвиньтесь, тучи, дайте путь проклятьям!

Да сгинет от обжорства ваш король,

Что королем стал, короля сгубив!

Эдвард, принц Уэльский, сын твой — за Эдварда,

Что сыном был моим и принцем Уэльским,

Безвременно пусть сгинет злою смертью!

Ты, королева, власть переживи,

Как я, несчастнейшая королева!

Живи подольше и оплачь детей;

Гляди, как я гляжу, на королеву,

Укравшую твои права и сан!

Будь долговечней счастья своего,

А умирая горестно, ты будешь

Не королева, не жена, не мать!

Вы зрителями были, Риверс, Хестингс,

Дорсет, когда кровавыми ножами

Зарезан был мой сын, — молю я бога,

Чтобы никто из вас своею смертью

Не умер! Чтоб злой случай вас сгубил!

Заклятья кончила ты, злая ведьма?

Забыв тебя? Нет, пес, ты стой и слушай.

Когда у бога про запас есть язвы

И хуже тех, что на тебя зову я,

Пусть их хранит, пока грехи твои

Созреют, и тогда лишь поразит

Тебя, что в бедном мире мир разрушил!

Пусть совесть душу изгрызет твою!

Всю жизнь друзей своих считай врагами,

Врагов друзьями лучшими считай!

Пусть сон коснется грешных глаз твоих

Лишь для того, чтоб в тяжких сновиденьях

Рой гнусных дьяволов тебя пугал!

Горбун ты, недоношенный свиньей[203]!

Ты, заклейменный в час, когда родился,

Как раб природы, как отродье ада!

Ты, чрева материнского позор!

Ты, семя мерзкое отцовских чресл!

Бесчестное отребье.

Маргарита!

Эй, Ричард!

Что?

Тебя я не звала.

Тогда прошу простить. А я подумал,

Что злобно так меня ты обозвала.

Ну да, тебя. Но мне ответ не нужен.

Дай мне проклятие мое окончить!

Его я кончил именем твоим.

Себя вы прокляли своим проклятьем.

Ты, крашеная горе-королева!

Ты, блеск пустой моей судьбы счастливой!

На паука раздувшегося сахар

Ты сыплешь, путаясь в его сетях.

О глупая, нож точишь на себя!

Наступит день — меня умолишь ты

Проклясть с тобой кривую, злую жабу!

Довольно, лгунья, бешеных проклятий!

Не раздражай нас на беду себе.

Позор на вас! Меня вы разъярили.

Услугой было б — научить вас долгу.

Чтоб долг исполнить, мне должны служить вы.

Я — королева, подданные — вы;

И, мне служа, исполните вы долг свой.

Она — безумная; не спорьте с ней.

Молчите, маркизенок. Наглы вы!

Ваш новый герб едва лишь установлен.

Судить ли может новое дворянство

О горе тех, кто потерял его?

Тот, кто высоко, вихрям всем подвержен,

И, падая, он вдребезги разбит.

Совет, клянусь, не плох. Маркиз, учитесь.

Относится он также к вам, милорд.

Да, верно. Но рожден-то я высоко.

Кто на вершине кедра свил гнездо,

Тот с ветром — друг и солнца не боится.

Увы, но он на солнце тень бросает.

Свидетель сын мой: он в тени смертельной.

Ты злобной тучей скрыл его лучи

И в вечный мрак загнал его сиянье,

И свили в нашем вы гнезде гнездо. —

О ты, всевидящий, не потерпи,

И кровью пусть они за кровь заплатят!

Хоть постыдитесь! Смилуйтесь! Довольно!

Нет милости и нет стыда во мне.

Не милостивы были вы со мной,

Бесстыдно вы надежды все убили.

Жестокость — милость, срам — вся жизнь моя;

И в сраме — бешенство печали дышит.

Ну, полно, полно!

Лорд Бекингем, твою целую руку

В знак дружбы и союза. Пусть тебя

И дом твой честный счастье посетит.

Одежд не запятнал ты нашей кровью, —

Тебя мое проклятье не коснется.

Пусть не коснется и других. Проклятья

К губам их произнесших пристают.

О нет, они должны лететь на небо,

Чтоб божий тихо спящий мир нарушить.

О Бекингем, ты пса остерегайся;

Виляя, он кусает, и укус

Отравленных его зубов — смертелен.

Не знайся с ним, его ты берегись.

Грех, смерть и ад отметили его,

И слуги их ему подчинены.

Лорд Бекингем, что вам она сказала?

Внимания не стоит это, герцог.

Как! Ты глумишься над советом добрым,

И льстишь ты черту, что тебе опасен?

О, вспомни это в день, когда печалью

Твое пронзит он сердце, и скажи:

«Пророчицей была ты, Маргарита». —

Пусть каждого из вас он ненавидит,

А вы его и всех вас вместе — бог.

Ах, от проклятий волосы встают.

И у меня. Зачем она на воле?

Я не сужу. Клянусь святою девой,

Она так много претерпела зла.

Я каюсь в том, чем перед ней виновен!

Не помню, чтоб я вред ей нанесла.

Однако вред тот вам пошел на пользу.

Я делал слишком горячо добро

Тому, кто холодно об этом помнит.

Вот Кларенс дорого за это платит:

Он в хлев засажен, чтобы там жиреть.

Прости, господь, тех, кто виновен в этом!

Как добродетельно, благочестиво —

Молиться за нанесших нам обиды!

Так делаю всегда я,

Зная дело;

Кляня других, себя бы проклял я.

Король вас приглашает, королева.

И вашу светлость.

Также вас, милорды.

Иду я, Кетсби. — Вы со мной, милорды?

За вами мы идем.

Творю я зло — и сам о зле горланю;

И беды тайные, что создал я,

Тяжелым грузом на других валю.

Пред простаками, вроде Бекингема

Иль Стенли, я над Кларенсом рыдаю,

Которого я сам в тюрьму упрятал;

И говорю, что леди Грей с родней

На брата натравила короля.

Они, мне веря, подстрекают к мести

Вогену, Риверсу и Грею. Я же

Вздыхаю, повторяя из писанья,

Что бог велит платить добром за зло.

Так прикрываю гнусность я свою

Обрывками старинных изречений,

Натасканными из священных книг.

Но тише! Вот идут мои ребята. —

Что, смелые и верные друзья,

Идете вы закончить это дело?

Идем, милорд. За пропуском пришли мы,

Чтоб в Тауэр допустили нас к нему.

Подумал я об этом; вот, возьмите.

Окончив дело, приходите в Кросби,

Но дело делайте внезапно, крепко;

Ему вы не давайте защищаться.

Ведь Кларенс — говорун и может вас

Растрогать, если говорить дадите.

Тшш...

Милорд, не бойтесь, мы болтать не станем.

Плохой деляга — говорун; поверьте,

Не языки, а руки пустим в ход.

Дурак льет слезы; если ж вам придется

Заплакать, то посыплются каменья.

Вы нравитесь мне, молодцы. За дело!

Идите же скорей.

Милорд, идем.

Милорд, как грустно нынче вы глядите!

Провел я горестную ночь. Она

Снов страшных и уродливых видений

Была полна. Я господом клянусь,

Такой второю ночью не купил бы

Я мира целого счастливых дней, —

Так ужасов была она полна.

Какой же сон вы видели, милорд?

Мне снилось, что из Тауэра бежал я,

На корабле в Бургундию плыву.

Со мною брат мой Глостер; будто он

Все из каюты выманить меня

На палубу желает; мы глядим

На Англию и все припоминаем

Дни тяжкие войны Ланкастра с Йорком

И все невзгоды наши; будто мы

Идем по шаткой палубе; вдруг Глостер

Споткнулся; удержать его хотел я,

Но, падая, меня столкнул он за борт

В катящуюся бездну волн морских.

И будто — боже! — тяжко мне тонуть.

Какой ужасный шум воды в ушах!

Как мерзок вид уродливых смертей!

Я видел сотни кораблей погибших!

И потонувших тысячи людей,

Которых жадно пожирали рыбы;

И будто по всему морскому дну

Разбросаны и золотые слитки,

И груды жемчуга, и якоря,

Бесценные каменья и брильянты;

Засели камни в черепах, глазницах, —

Сверкают, издеваясь над глазами,

Что некогда здесь жили, обольщают

Морское тинистое дно, смеются

Над развалившимися костяками.

Но как в предсмертную минуту вы

Поспели тайны моря рассмотреть?

Казалось, все я видел. Много раз

Старался умереть я, — злое море

Держало душу, не давая ей

Лететь в пустой и вольный чистый воздух,

И зажимало в трепетной груди,

Которая едва не разрывалась,

Стараясь в море душу изрыгнуть.

От этой муки не проснулись вы?

Нет-нет, и сон мой длился после смерти.

Тут буря началась в моей душе,

И будто мрачный лодочник, воспетый

Поэтами, через поток печальный

Меня в край вечной ночи перевез.

Скитальческую душу первый встретил

Мой знаменитый тесть, великий Уорик,

И крикнул мне: «Какая кара, Кларенс,

Клятвопреступника ждет в черном царстве?»

И он исчез. И вот за ним другая

Тень — ангела со светлыми кудрями[204],

Намокшими в крови; и мне кричит:

«Здесь Кларенс, лживый, вероломный Кларенс,

Злодей, под Тьюксбери меня убивший.

Тащите, фурии, его на муку!»

Тут легион чертей вокруг меня

Кружиться стал и завывать мне в уши

Так гнусно, что от этих страшных криков,

Дрожа, проснулся я. И долго после

Мне все казалось — я еще в аду:

Так было впечатленье сна ужасно.

Милорд, не диво, что вы испугались:

От одного рассказа жутко мне.

Ох, сторож, сторож, все, что сделал я

И что теперь меня же уличает, —

Все было для Эдварда. Как он платит!

О боже, если горькие молитвы

Не могут гнев твой укротить, — карай

Меня за зло, но пощади жену

Невинную мою, детей несчастных! —

Мой сторож, посиди со мной, прошу.

Мне тяжело и хочется уснуть.

Я посижу, милорд. Бог с вами, спите!

Печаль ломает бдение и сон,

В ночь утро превращает, в полдень — ночь,

Властителям для славы титул дан

И внешний блеск — за внутреннюю тяжесть;

И целым миром горестных забот

Они за призрак славы часто платят.

Меж титулами их и нищетой

Одна лишь разница — почет пустой.

По этому приказу должен вам

Я выдать герцога. Не стану я

О том, что это значит, рассуждать, —

Хочу я чистым быть и от сужденья, —

Вот здесь ключи; вот герцог в кресле спит.

Я к королю иду и сообщу,

Что должность вам я передал свою.

Где сторож мой? Дай мне стакан вина.

Во имя бога, кто ты?

Но ты не королевской крови.

Зато у нас кровь почестнее вашей.

Твой голос будто гром, а взгляд — трусливый.

Да потому, что голосом моим

Король вещает, а смотрю я сам.

Как ты темно и страшно говоришь.

Глаза грозят мне. Отчего бледны вы?

Кто вас послал? Зачем пришли сюда?

Чтоб, чтоб, чтоб...

Чтоб меня убить?

Да, да.

У вас едва сказать хватило духу,

А сделать это духу в вас не хватит.

Чем я обидел вас, друзья мои?

Не нас обидели вы — короля.

Помиримся мы снова с королем.

Нет, никогда, милорд; готовьтесь к смерти.

Из всех людей на свете вас избрали

Убить невинного? В чем я виновен?

Какие доказательства и где?

И следствие кто вел? И кто решенье

Внушил судье? И кто же тот судья,

Что к горькой смерти присудил меня?

Пока законно я не обвинен,

Мне смертью беззаконно угрожать.

Молю вас верой в искупленье, кровью

Бесценной, пролитой Христом за нас, —

Уйдите и меня не убивайте!

Проклятое затеяли вы дело.

Мы по приказу делаем то дело.

И тот, кто это приказал, — король наш.

О глупый! Ведь король над королями

Приказ свой на скрижалях написал:

Чтоб ты не убивал! И ты преступишь

Его закон в угоду человеку?

О, берегись: его рука карает

И на ослушника ложится тяжко.

И та же кара на тебя ложится

За клятвопреступленье и убийство.

Ты, причастясь святых даров, поклялся

За дом Ланкастров верно воевать.

И, как предатель имени господня,

Нарушил клятву ты: нож вероломный

Всадил ты в сердце сына короля.

Которого ты клялся защищать.

Как нам грозишь ты божеским законом,

Когда его ты до конца нарушил?

Ради него, увы, я согрешил,

Ради Эдварда, брата моего.

О нет,

Не он послал вас убивать меня:

Он, как и я, виновен в том грехе.

И если бог карать меня захочет,

О знайте, покарает он открыто.

Не спорьте же с его рукой всесильной:

Ему путей не нужно беззаконных,

Чтоб поразить обидчиков своих.

А кто ж тебя назначил палачом,

Когда Плантагенет прекрасный, кроткий

Во цвете лет тобою был убит?

Любовь к Эдварду-брату, дьявол, гнев.

Твой брат, любовь к нему, наш долг, твой грех

Повелевают нам убить тебя.

Когда вы брата любите, меня

Не ненавидьте, — брата я люблю.

Быть может, вы подкуплены? Так я

Пошлю вас к брату Глостеру. Идите ж;

За жизнь мою дороже он заплатит,

Чем брат Эдвард заплатит вам за смерть.

Ошиблись вы — вас ненавидит Глостер.

О нет, он любит, и ему я дорог.

Пойдите же к нему.

Ну да, пойдем.

Напомните ему, как Йорк, отец наш,

Победною рукой благословил

Трех сыновей своих и наказал им

Любить друг друга. Верно, он не думал,

Что эта дружба разобьется. Это

Скажите Глостеру, и он заплачет.

Камнями, как учил он плакать нас.

Не клевещите на него — он нежен.

Да, да,

Как снег во время жатвы. Не надейтесь!

Он нас прислал сюда, чтоб вас убить.

Не может быть! Когда мы расставались,

Он плакал обо мне, и обнимал,

И обещал мне, горестно вздыхая,

Стараться о моем освобожденье.

Он так и делает, освобождая

Вас от земных тягот для райских благ.

Милорд, миритесь с небом перед смертью.

Святые чувства есть в душе у вас, —

Советуете с богом мне мириться, —

А к собственной душе совсем вы слепы?

Убийством этим боретесь вы с богом.

Поверьте, тот, кто вас послал убить,

Возненавидит вас же за убийство.

Что делать?

Пожалейте и спасите!

Жалеют только бабы или трусы.

Безжалостен лишь зверь, дикарь иль дьявол,

А кто из вас, когда б он принцем был

И был в тюрьме, как я, и увидал

Убийц, таких, как вы, к нему пришедших,

О жизни б не молил?

Мой друг, в твоих глазах я вижу жалость!

О, если не лгуны твои глаза,

Со мною за меня ты умоляй,

Как ты молил бы, будь в моей беде.

О сжальтесь, бедняки, над бедным принцем!

Милорд, назад взгляните.

Вот! Вот! А если этого вам мало,

В мальвазии сейчас вас утоплю.

Кровавое, отчаянное дело!

Я, как Пилат, омыть хотел бы руки

От этого проклятого убийства!

Эй ты, чего ж ты мне не помогаешь?

Узнает герцог, как ленился ты.

Уж лучше б он узнал, что спас я брата.

Возьми все деньги и скажи ему:

В убийстве герцога я горько каюсь.

А я не каюсь. Убирайся, трус! —

В какую бы дыру мне труп запрятать,

Пока его не велено зарыть?

Уйду подальше, получив награду:

Как все откроется, здесь быть не надо.

Сегодня доброе я дело сделал.

Союз ваш тесный берегите, пэры.

Я каждый день от бога жду посланца,

Что призовет меня. Душа моя

На небо в мире отлетит теперь:

Я на земле мир для друзей устроил,

Риверс и Хестингс, протяните руки:

Конец вражде, клянитесь в вечной дружбе.

Клянусь я богом, чист от злобы я.

Рука скрепляет верную любовь.

Я в том же счастием своим клянусь!

Передо мной пустых вы бойтесь клятв,

Иначе царь царей вас уличит

В обмане тайном и на смерть осудит,

Которую друг другу принесете.

Не знать мне счастья, если я лукавлю!

И мне, коль Хестингса я не люблю!

Не исключенье здесь вы, королева,

Ни Дорсет, вы, наш сын, ни Бекингем, —

Друг с другом враждовали вы. Жена,

Любите Хестингса; для поцелуя

Ему вы руку протяните. То,

Что делаете, делайте от сердца.

Вот, Хестингс,

никогда не вспомню больше

Я прежнюю вражду, — клянусь всем счастьем.

Дорсет, целуй его. А вы, лорд Хестингс,

Маркиза полюбите от души.

Я обещаю, что в союзе нашем

Я никогда любви не изменю.

Ни я, милорд, — клянусь.

Теперь, лорд Бекингем, союз скрепите,

Обнявши всю родню моей жены.

Обрадуйте меня вы единеньем.

Коль Бекингем когда-нибудь вражду

На вашу милость обратит, отринув

Долг и любовь, — пусть бог меня накажет

Враждою тех, чьей дружбы жду всех больше;

И если друг понадобится мне

И буду в нем уверен я, пусть он

Окажется предателем лукавым.

Молю об этом бога, если вам

И вашим я душой не буду предан.

Целебный эликсир, лорд Бекингем, —

Обет ваш сердцу моему больному.

Лишь брата Глостера недостает,

Чтоб мирный договор наш закрепить.

Вот, кстати, здесь и благородный герцог.

Склоняюсь пред четою королевской. —

Светлейшим пэрам добрый день желаю.

День добрый истинно мы провели

И сотворили милосердья дело;

Любовью, миром мы вражду сменили

Среди обидчивых и гордых пэров.

Благое дело, государь, свершили,

А если кто из этого собранья

По подозренью или по доносу

Меня врагом считает;

Иль если в гневе, иль по неразумью

Кому-нибудь обиду я нанес

Из здесь присутствующих, я хотел бы

Просить его о мире и о дружбе.

Вражда мне — смерть; ее я ненавижу

И дружбы добрых всех людей желаю. —

Вас первую молю я, королева,

О милости, что службой заслужу я. —

И вас, кузен мой Бекингем, о том же

Прошу, коль ссоры между нами были. —

И вас, лорд Риверс и лорд Грей, хоть вы

И без причины на меня сердились. —

Вас, герцоги и лорды, всех прошу.

Я в Англии не знаю человека,

К кому б я более вражды питал,

Чем только что родившийся ребенок,

И за свое смиренье славлю бога.

Мы этот день, как праздник, будем чтить.

Да прекратит господь все несогласья! —

Теперь, ваше величество, прошу вас,

Чтоб вами брат наш Кларенс возвращен был.

Вам предложил любовь я, королева,

Чтоб надо мной пред королем глумились?

Все знают — благородный герцог умер!

Не оскверняйте прах его насмешкой.

Все знают, что он умер? Но он жив!

О небеса! Как мир жесток и лжив!

Я так же бледен, как и все, лорд Дорсет?

Да, добрый лорд, и никого здесь нет,

Кто сохранил бы на щеках румянец.

Как! Кларенс мертв? Был отменен приказ!

Бедняк по первому приказу умер.

Приказ тот вестник окрыленный нес;

Второй приказ нес мешкотный калека,

И он едва поспел к похоронам.

Есть люди ниже кровью и душой;

Что к помыслам кровавым были ближе,

И попустил господь, чтоб бедный Кларенс

Погиб, а тех никто не заподозрил!

О милости молю вас, государь!

Прошу тебя, молчи. Душа тоскует.

О, выслушайте просьбу, иль не встану.

Тогда скорее говори, в чем дело.

Слугу помилуйте вы моего:

Убил он дворянина-забияку,

Что в свите герцога Норфолка был.

Язык мой брата осудил на смерть, —

И этот же язык простит раба?

Мой брат ведь никого не убивал;

Его вина была лишь — помышленье,

А наказанье все же — злая смерть!

Кто за него молил? Кто на коленях

В час бешенства одуматься просил?

Кто говорил о братстве, о любви?

Кто мне сказал, что Уорика мой брат

Покинул и сражался за меня?

Кто мне сказал, что в Тьюксберийском поле,

Когда меня одолевал уж Оксфорд,

Пришел он мне на помощь и воскликнул:

«Живи, мой милый брат; будь королем»?

Кто мне напомнил, как мы замерзали

На поле, как меня он укрывал

Своей одеждой, сам же, непокрытый,

Дрожал и цепенел в ночи морозной?

И скотский гнев из памяти моей

Все это вырвал; и никто из вас

Не пожалел меня и не напомнил.

Когда же конюхи и слуги ваши,

Напившись, убивают, искажая

Спасителя бесценный образ, — вы

Прощенья просите им на коленях,

И я несправедливо их прощаю!

За брата же никто не умолял,

И сам себя, негодный, не просил я

За бедного. Надменнейший из вас

Обязан многим был ему при жизни,

А жизнь его не вымолил никто. —

О боже, я боюсь, твой правый гнев

Сразит меня, и вас, моих и ваших. —

Дойти до спальни помогите, Хестингс.

О бедный Кларенс!

Вот опрометчивости плод. Видали,

Как при известии о смерти брата

Преступные родные королевы

Вдруг побледнели? О, они виновны

В поступке короля! Бог отомстит им!

Пойдемте, лорды, короля утешим.

Мы следуем за вами.

Скажите, бабушка, отец наш умер?

Нет, мальчик мой.

Зачем же плачете и бьете в грудь,

Кричите: «Кларенс, мой несчастный сын!»

На нас глядите, головой качая,

Сиротами нас горькими зовете,

Когда отец наш благородный жив?

Внучата милые, ошиблись вы,

Я плачу о болезни короля,

А не о смерти вашего отца.

О тех, кого уж нет, напрасны слезы.

Так, значит, бабушка, он все же умер?

Король, наш дядя, в этом виноват.

Накажет бог его. Я помолюсь,

Чтоб бог его за это наказал.

Я тоже помолюсь.

Молчите, дети! Любит вас король.

Вам, несмышленышам, и не понять,

Кто в смерти вашего отца виновен.

Все поняли мы. Добрый дядя Глостер

Сказал нам, что король жену послушал, —

В тюрьму запрятал нашего отца.

И, говоря мне это, дядя плакал

И целовал меня, жалел, просил

Его отцом считать и обещал

Любить меня, как собственного сына.

Ах, лаской ложь умеет прикрываться,

Личиной добродетели — порок!

Он сын мой и мой срам; но эту лживость

Он высосал не из моих сосков.

Ужели, бабушка, наш дядя лжет?

Да, мальчик мой.

Я не поверю. — Ах, что там за шум?

Кто помешает мне вопить и плакать,

Терзать себя и на судьбу роптать?

Отчаянью себя отдам я в жертву

И стану я врагом самой себе!

Что значит эта сцена исступленья?

Трагическое действие свершилось.

Эдвард, мой муж, твой сын, король наш — мертв!

Погиб наш корень — как ветвям расти?

Иссяк в них сок — как не засохнуть им?

Живя, рыдайте иль умрите сразу,

Чтоб души наши душу короля

Нагнали иль за ней пошли покорно

Туда, где в вечном мире он царит.

Ах, я сочувствую твоей печали!

Твой славный муж — мой сын; его оплачу.

Оплакала достойного я мужа;

Жила я, глядя на его детей.

Теперь два зеркала его лица

Разбиты вдребезги зловредной смертью.

Осталось на горе одно — кривое:

В то зеркало глядясь, позор свой вижу.

Ты — мать, хотя вдовою стала ты.

Остались дети, чтоб тебя утешить;

А у меня смерть вырвала супруга,

Из слабых рук исторгла костыли:

Эдварда с Кларенсом. Твои стенанья —

Лишь половина всех моих стенаний:

В моих слезах твои потонут слезы.

Не плакали вы, тетя, об отце,

И вам мы нынче плакать не поможем.

Осталось не оплаканным сиротство, —

Пусть будет не оплаканным вдовство.

Мне в плаче ваша помощь не нужна;

Я не бесплодна — плач могу родить.

Пусть все ручьи в моих глазах сольются,

Чтоб с помощью царицы вод — луны

Могла я затопить весь мир слезами

О милом муже, о моем Эдварде!

И об отце, о Кларенсе любимом!

И об обоих сыновьях моих.

Опорой был моей Эдвард, — погиб он.

Опорой нашей Кларенс был, — погиб он.

Опорой оба были мне, — погибли.

Была ли для вдовы ужасней смерть?

Была ли для детей ужасней смерть?

Была ль для матери ужасней смерть?

Увы, увы мне! Мать я всех скорбей:

В моей печали все печали их.

Я вместе с нею плачу об Эдварде, —

Она со мной о Кларенсе не плачет.

С детьми о Кларенсе я вместе плачу, —

Со мной они не плачут об Эдварде.

Все трое обо мне, несчастной трижды,

Все слезы выплачьте — я скорбь вскормила,

И я ее стенаньем утолю.

О бабушка любезная, утешьтесь;

Неблагодарно бога вы гневите.

В делах зовут того неблагодарным,

Кто, получив взаймы из щедрых рук,

Заем свой неохотно отдает.

А восставать на бога много хуже

За то, что царственный заем, вам данный,

У вас потребовал обратно он.

Как мать заботливая, королева,

Подумайте о сыне вашем, принце.

За ним скорей пошлите: пусть его

Венчают королем; в нем — утешенье.

В гробу Эдварда схороните скорбь, —

И трон Эдварда радость вам вернет.

Сестра, утешьтесь. Все должны рыдать мы

Над нашей закатившейся звездой;

Но горе нам не утопить слезами. —

Простите, ваша светлость, мать моя, —

Не видел вас. Прошу вас на коленях

Меня благословить.

Благослови, господь! Да ниспошлет он

Тебе смиренье, и любовь, и верность!

Аминь. И умереть мне добрым старцем, —

Конец всех материнских пожеланий.

Как герцогиня это пропустила?

Вы, принцы грустные, вы, лорды, пэры,

Несущие груз тяжкой общей боли,

Утешимся взаимною любовью.

До жатвы короля скосила смерть,

Но сын его, как новый колос, зреет.

Окончена вражда сердец надменных,

Разрозненное связано и слито.

Должны мы эту связь беречь, хранить.

Я думаю, что хорошо послать

За принцем в Ледло[205] небольшую свиту,

Чтоб в Лондоне его короновать.

Милорд, но почему же небольшую?

Да потому, милорд, что в многолюдстве

Вражды едва залеченные раны

Открыться могут, — что всего опасней

В державе молодой, без государя,

В ней конь без сдерживающей узды

Летит, куда захочется ему.

Не только что беду, но страх беды,

Мне кажется, предупредить должны мы.

Король нас всех друг с другом помирил,

И договору верен я останусь.

Я также; также все, я полагаю.

Но договор наш юн, и мы должны

Беречь его от мнимого разрыва,

Который может возбудить толпа[206].

Я соглашаюсь с лордом Бекингемом —

Послать за принцем небольшой отряд.

Я также соглашаюсь.

Пусть будет так. Пойдемте же, решим,

Кого мы в Ледло спешно посылаем.

Сударыня,

и вы, сестра, согласны

Советом в этом деле нам помочь?

Всем сердцем, герцог.

Милорд, кого б за принцем ни послали,

Нельзя нам с вами дома оставаться.

Дорогой я придумаю, как цели

Добиться нам и принца отдалить

От наглых родственников королевы.

Двойник мой, мой советник, мой оракул,

Пророк! Кузен мой добрый, как дитя,

Я управленью твоему вверяюсь.

Ну, в Ледло! Оставаться здесь не надо.

Сосед, день добрый! Вы куда спешите?

Скажу вам правду, я себя не помню.

Слыхали вести?

Да, король наш умер.

Плохие вести; уж добра не ждите.

Боюсь, вся наша жизнь пойдет тут прахом.

Соседи, здравствуйте.

День добрый, сэр.

Вы слышали, Эдвард наш добрый умер?

Да, это правда, сэр. Спаси нас бог!

Тревожное нам время предстоит.

Нет, нет; даст бог, наследник будет править.

Беда стране, где царствует ребенок.

Найдутся уж советники, наверно,

Пока он малолетний, править будут;

Как вырастет он и созреет, сам

Отлично будет нами управлять.

При Генрихе Шестом все было так же:

Он королем стал, будучи младенцем.

Все было так? Нет, видит бог, не так:

Тогда страной совет мудрейший правил;

Тогда король был окружен дядьями,

Чья доблесть королю была защитой.

У принца есть дядья, и с двух сторон.

Уж лучше были б только по отцу,

Иль по отцу их не было бы вовсе;

А то, избави бог, они заспорят

О том, кто ближе, — все на нашу шею.

Опасен герцог Глостер, и горды,

Надменны королевы нашей братья;

И бедная страна не отдохнет,

Пока предел их власти не положен.

Мы зря боимся; полно, будет ладно.

Когда на небе тучи — плащ надень;

Зима близка, коль листопад большой,

А солнце село, — всякий ночи жди;

Не вовремя дожди, — наступит голод.

Все ладно может быть, но я не верю:

Мы божьей милости не заслужили.

Нет, правда, все сердца дрожат от страха.

Ты с кем ни говори, — глядит он грустно,

И полон ужаса печальный взгляд.

Пред бедствием всегда бывает так:

Божественным чутьем мозг человека

Предчувствует опасность. Так и в море —

Пред бурей подымается вода.

Положимся на господа. — Куда вы?

За нами присылали из суда.

За мною также. Вместе мы пойдем.

Вчера они уж были в Нортемптоне,

А нынче в ночь приедут в Стони-Стретфорд[207].

Здесь завтра или послезавтра будут.

Не терпится мне принца увидать.

Я думаю, он очень сильно вырос.

Мне говорят, что нет, и сын мой Йорк

Его уже намного перерос.

Да, мама, но расти б я не хотел.

Но почему? Ведь хорошо — расти.

За ужином недавно мы сидели,

И дядя Риверс мне сказал, что брата

Я перерос. Тут дядя Глостер молвил:

«Трава дурная хорошо растет».

С тех пор уж я и не хочу расти.

Я лучше буду маленьким цветком,

Чем длинным, безобразным сорняком.

Вот как, вот как! Но эта поговорка

Не подошла к тому, кто говорил:

Он в детстве был так хил, так плохо рос,

Что если б поговорка оправдалась,

Он вырос бы милейшим человеком.

Но так же и случилось, герцогиня.

Да; но у матери сомненья есть.

А, право, если б я тогда подумал

Над тем, как дядя рос, я пошутил бы

Покрепче, чем он надо мной шутил.

Как? Расскажи мне, маленький мой Йорк.

Да говорят, что дядя рос так быстро,

Что будто корки мог он разгрызать,

Когда ему два дня всего лишь было.

А у меня в два года вырос зуб.

Что, бабушка, зубастая ведь шутка?

Кто это рассказал тебе, мой мальчик?

Кормилица его.

Да ведь она

До твоего рожденья умерла.

Тогда уж я не знаю, кто сказал.

Остер мальчишка! Слишком дерзок ты.

Не надо вам на мальчика сердиться.

У стен есть уши.

Гонец! Какие вести?

Такие, что сказать их нелегко.

Здоров ли принц?

Здоров он, королева.

С какими ж ты вестями?

Лорд Грей, лорд Риверс и сэр Томас Воген —

Под стражею отправлены все в Помфрет.

Кто приказал?

Два герцога могучих —

Глостер и Бекингем.

Но в чем вина их?

Все, что я знал, я вам уже открыл.

За что и почему арестовали

Обоих, мне, миледи, неизвестно.

Увы, увы! Я вижу, дом наш гибнет.

Лань нежную схватил жестокий тигр,

И наглое бросается тиранство

На беззащитный и невинный трон.

Входите ж, кровь, опустошенье, смерть!

Конец всего я вижу, как по карте.

Проклятые дни смут, междоусобий,

Уж сколько вас глаза мои видали!

В борьбе за трон погиб супруг мой Йорк;

А сыновья то падали, печаля,

То возвышались, радуя меня.

А одолев врагов, между собой

В бой смертный победители вступали —

На брата брат и кровь на кровь родную.

Безумное насилье, прекрати

Свое неистовство иль дай мне смерть,

Чтоб мне на смерти больше не глядеть!

Идем, идем, мой сын, скорее в храм.

Прощайте.

С вами вместе я пойду.

Зачем идти вам?

Королева, в путь.

Все драгоценности свои возьмите.

Я передам вам вверенную мне

Печать[208], и сохрани меня господь,

Как сохранить хочу я вас и ваших.

Идем. Я провожу вас в храм святой.

Принц, в Лондоне привет вам, в вашем доме[209].

Привет, кузен, властитель дум моих.

Печальны вы, устали вы с дороги?

Нет, дядя, хоть в ней тяготы и были,

Что скучной сделали ее и тяжкой.

Я больше дядей ожидал при встрече.

Принц милый, чистота и юность ваша

Мешают вам понять всю лживость мира.

Вы судите еще о человеке

По внешности, а знает бог один,

Как часто внешность с сердцем не в ладу.

Те, кого ждали вы, опасны были;

Вы слышали лишь сладкие их речи,

Не видя яда, скрытого в сердцах.

Храни вас бог от лживых всех друзей!

Храни господь! Но ведь они не лживы.

Принц, вас приветствовать идет лорд-мэр.

Храни вас бог, наш принц, на много лет!

Благодарю вас, сэр.

И вас всех также.

Я думал, мать моя и брат мой Йорк

Навстречу выехать к нам поспешат.

Что за ленивец Хестингс! Не идет он

Сказать нам, едут ли они иль нет.

Ну, в добрый час! Здесь Хестингс, весь в поту.

Привет, милорд. Что, наша мать приедет?

Бог весть и почему — не знаю я,

Но королева-мать и брат ваш Йорк

Укрылись в божьем храме. Юный герцог

Хотел со мной идти встречать вас, принц,

Но не пустила матушка его.

Фу, странная, сварливая причуда?

Лорд-кардинал, угодно ль будет вам

Уговорить сейчас же королеву,

Чтоб герцога она послала к принцу?

А если вам откажет, пусть лорд Хестингс

Его из рук ревнивых вырвет силой.

Лорд Бекингем, коль слабым красноречьем

Могу я королеву убедить, —

Здесь будет герцог Йорк. Но если просьбы

Ее не тронут, боже сохрани

Убежища священные права

Нарушить нам! Нет, ни за что на свете

В таком грехе я не приму участья.

Упрямы вы, милорд, и неразумны,

И церемонны очень, старомодны.

Припомните его невинный возраст.

Ведь, взяв его, мы не нарушим права

Убежища. Оно осталось в силе

Для тех, кто делом заслужил его,

Или для тех, кому нужна защита,

А герцогу убежище не нужно,

И для него убежища там нет.

Я полагаю, взяв его оттуда,

Вы не нарушите закон и право.

Убежище для взрослых есть людей,

А для детей доселе не бывало.

Милорд, меня вполне вы убедили. —

Желаете ль идти со мной, лорд Хестингс?

Пойду, милорд.

Милорды добрые, поторопитесь.

Скажите, дядя, если брат придет,

До коронации где будем жить мы?

Где вашему высочеству угодно.

Но я советовал бы день иль два

Прожить вам в Тауэре, там отдохнуть.

Тем временем себе вы изберете

Здоровое, приятное жилище.

Мне кажется, что Тауэр — хуже всех.

Милорд, его построил Юлий Цезарь?

Любезный принц, он зданье заложил[210];

Достроили его века другие.

Из летописи это вам известно

Иль только по изустному преданью?

Из летописи знаем это, принц.

А если бы, милорд, не записали

Все это в летописи, все же правда

Ведь перешла бы через все века

Из уст в уста до Страшного суда?

Кто в детстве так умен, живет недолго.

Что вы сказали, дядя?

Что слава без письмен живет недолго,

Как Кривда[211] в представленье, придаю

Я слову два различные значенья.

Великий человек был Юлий Цезарь,

Был вскормлен ум всей доблестью его,

А доблести умом запечатлел он[212].

Так смерть над властелином не властна:

Он хоть и мертв, но в славе жив поныне. —

Я что-то вам скажу, лорд Бекингем...

Что, принц любезный?

А то, что, если вырасту большим,

Старинные владенья отвоюю

У Франции обратно иль умру

Я воином, как королем я жил.

Горячая и бурная весна

Коротенькое лето предвещает.

Ну, в добрый час, подходит герцог Йоркский.

Как поживает Ричард Йорк, наш брат?

Прекрасно, государь. Так должно звать вас.

Да, к вашему и моему несчастью,

Скончался тот, кто этот сан носил,

И смерть его лишила сан величья.

Как поживает герцог Йорк, кузен наш?

Благодарю вас, дядя. Ах, милорд,

Сказали вы, что лишь сорняк высок;

А принц, мой брат, меня уж перерос.

Ну да, милорд.

И потому сорняк он?

О милый мой кузен, так не скажу я.

Тогда вы с ним любезней, чем со мной.

Как государь, он мной повелевает,

А вас, как родственника, я люблю.

Прошу вас, дайте мне кинжал ваш, дядя.

Кинжал, мой маленький кузен? Возьмите.

Вы клянчите, мой брат?

У дяди лишь, который даст охотно.

Безделка это, и ему не жаль.

Я большего для вас не пожалею.

Ах, большего? Ну, меч дадите мне?

Охотно, если б он поменьше был.

Ах, вы щедры на мелкие подарки,

А в большем вы откажете: «Не клянчи».

Для вашей светлости тяжел мой меч.

Он и тяжелый был бы легок мне.

Хотите взять мой меч, милорд-малыш?

Да, и благодарить вас, так назвав.

Как?

Да малышом.

Несдержан на язык наш герцог Йоркский;

Но дядя с ним умеет обходиться.

Да, а ходить со мною он умеет?

Над нами принц смеется, милый дядя,

Считает он, что можете ходить вы

Со мною на спине, как с обезьянкой.

Как рассуждает он остро и ловко!

Чтобы над дядюшкой смягчить издевку,

Как мило над собою он смеется!

Так юн и так лукав — на удивленье!

Угодно ль вам проследовать, милорд?

А я с кузеном нашим Бекингемом

Отправлюсь к вашей матушке просить,

Чтобы она вас в Тауэре встречала.

Как! В Тауэр вы идете, государь?

Милорд-правитель этого желает.

Я в Тауэре спокойно не засну.

Чего бояться вам?

Да дяди Кларенса жестокой тени:

Сказала бабушка, он там убит.

Я мертвых дядей вовсе не боюсь.

Ну, а живых, надеюсь, тоже?

Пока они живут, я не боюсь.

С тяжелым сердцем, с мыслями о них

Иду я в Тауэр.

Ну, идем, милорд.

Милорд, ведь этот маленький болтун

Своею хитрой матерью подучен

Над вами непристойно насмехаться!

О, несомненно. А мальчишка боек,

И дерзок, и хитер, остер и смел.

Весь в мать он с головы до пят пошел.

Оставим их. — Ну, Кетсби, подойди.

Ты клялся наши планы выполнять

И ото всех скрывать решенья наши.

Ты ведь слыхал, что по дороге в Лондон

Об этом деле толковали мы?

Как думаешь, легко ль нам убедить

Вильяма, лорда Хестингса, что должен

Взойти на королевский трон лорд Глостер,

Над славным островом став королем?

Чтя память короля, он любит принца:

Противником его не станет он.

О Стенли что ты думаешь? Как он?

Поступит точно так же он, как Хестингс.

Ну, хорошо. Теперь иди, мой Кетсби,

И осторожно Хестингса пощупай,

Как к делу нашему он отнесется,

И пригласи его на завтра в Тауэр

О коронации поговорить.

Когда найдешь, что к нам он расположен,

Его подбодри, расскажи все дело;

А если сух и несговорчив будет,

Таким же будь и, прекратив беседу,

Нам настроенье сообщи его.

На завтра предстоит собрать совет;

Тебе большое дело мы поручим.

Приветствуй от меня милорда, Кетсби.

Скажи, что куче злых его врагов

В помфретском замке завтра пустят кровь.

Пусть поцелует миссис Шор послаще[213]

На радостях от этой доброй вести.

Наладь же это дело, добрый Кетсби.

Изо всех сил, милорды, постараюсь.

До ночи весть вы подадите нам?

Подам, милорд.

Мы оба в Кросби будем в это время.

Что делать нам, когда заметим мы,

Что Хестингс в заговор наш не вступает?

Отрубим голову ему — и все!

Смотри, когда я буду королем,

Потребуй графство Херифорд, которым

Эдвард Четвертый, брат мой, обладал.

Потребую из ваших рук я дара.

И ты увидишь, что получишь это.

Пойдем пока поужинаем. После,

Переварив наш заговор, обсудим.

Милорд, милорд!

Кто там стучит?

От лорда Стенли я.

Который час?

Четыре скоро.

Не спится лорду Стенли этой ночью?

По порученьям судя, видно, так.

Во-первых, вам он шлет поклон, милорд.

Ну, а затем?

Затем, милорд, он сообщает вам,

Что видел сон, как будто вепрь сорвал

Шлем с головы его[214]; затем доносит,

Что нынче будет два собранья разных,

И на одном решиться может то,

Что на другом обоих вас загубит.

Поэтому он спрашивает вас,

Желаете ль сегодня спешно с ним

Скакать на север от беды грозящей,

Которую почуяла душа?

Вернись-ка, малый, к лорду своему;

Скажи, что два собранья нам не страшны,

Что он и я — в одном мы заседаем,

В другом же — друг мой Кетсби: все, что нас

Коснулось бы и нам бедой грозило,

Сейчас же будет точно мне известно.

Скажи ему, что вздорны опасенья;

А что до снов, — ужели он так прост,

Чтоб верить шуткам беспокойной дремы?

От вепря же бежать, когда на нас

Он не идет, — лишь возбуждать его

Охотиться за новою добычей. —

Иди и пригласи ко мне милорда:

Пойдем мы в Тауэр с ним, и он увидит,

Что с нами очень ласков будет вепрь.

Иду, милорд, и все я передам.

Привет мой благороднейшему лорду!

Привет мой вам; вы рано встали, Кетсби.

Что слышно в нашем шатком королевстве?

Да, верно, все в нем валится, милорд.

Боюсь, что на ноги ему не встать,

Пока не будет Ричард венценосцем.

Что? Венценосцем? То есть королем?

Ну да, милорд.

Скорей дам голову свою срубить,

Чем так переместить венец позволю.

Ты думаешь, он целит на него?

Клянусь, что да. Он думает, что сразу

Вы станете сторонником его,

И потому вам добрую шлет весть:

Сегодня родственников королевы,

Врагов всех ваших, в Помфрете казнят.

Ну, да об этом плакать я не стану:

Они всегда врагами были мне.

Но чтоб за Ричарда я голос подал,

Наследника прямого обездолил, —

Нет, богом я клянусь, скорей умру!

Дай бог вам быть всегда при этом мненье.

Но я и через год смеяться буду,

Что дожил я до гибели людей,

Навлекших на меня гнев короля.

Послушай, Кетсби...

Что скажете, милорд?

Что не пройдет и двух недель, как я

Упрячу кой-кого, кто и не ждет.

Милорд, как тяжко умирать тому,

Кто к смерти не готовился, не ждал!

Чудовищно! Чудовищно! Случилось

Так с Риверсом, и Вогеном, и Греем.

И так случится кое с кем, кто верит,

Что безопасен он, как ты да я.

А нас ведь Бекингем и Ричард любят!

Высоко принцы ценят вас, я знаю.

Высоко голову твою воткнут.

Конечно, это все я заслужил.

А что же вы рогатины не взяли?

Боитесь вепря вы, а безоружны!

Милорд, день добрый. — Кетсби, добрый день. —

Вы можете шутить, но, я клянусь,

Не нравятся мне эти два совета.

Своей, милорд, я жизнью дорожу,

Как вы — своей; и никогда мне жизнь

Такою драгоценной не казалась.

Вы думаете, был бы я так счастлив,

Когда б не знал, что безопасны вы?

Те помфретские лорды выезжали

Из Лондона в веселом настроенье

И в безопасность верили свою.

Им опасаться не было причины, —

А солнце их как рано закатилось!

Внезапная та месть меня пугает,

Дай бог, чтоб трусом оказался я!

Идем мы в Тауэр? Утро уж настало.

Ну, полно, с вами я. Известно ль вам,

Милорд, что эти господа сегодня

Голов своих лишатся?

Уж лучше было б шляпы снять с их судей,

Чем головы за верность с них снимать.

Милорд, пойдемте.

Вперед идите. С этим славным малым

Поговорим.

Как поживаешь, друг?

К услугам вашей милости, отлично.

Скажу тебе, что я живу получше,

Чем при последней встрече нашей. Я

Тогда под стражей шел по наущенью

Злых родственников королевы в Тауэр;

Теперь скажу, — но ты молчи об этом, —

Что нынче тех врагов моих казнят,

А я в чести, какой не знал я прежде.

Бог ваше счастье да хранит, милорд!

Спасибо; выпей за мое здоровье.

Благодарю, милорд.

Милорд, я счастлив видеть вашу милость.

Благодарю тебя, сэр Джон, всем сердцем.

Я за последнюю вам должен службу;

В субботу приходите — заплачу вам.

С священником, милорд, вы говорите?

Друзьям он вашим в Помфрете нужней;

Милорд, вам исповедоваться рано.

О них я тоже тотчас же подумал,

Когда отца святого повстречал.

Идете в Тауэр вы?

Иду туда, милорд, но ненадолго.

Я прежде вас оттуда возвращусь.

Конечно, я останусь там обедать.

И ужинать; но этого не знаешь.

Пойдемте вместе.

Я к услугам вашим.

Ну, выводите узников сюда.

Позволь тебе сказать, сэр Ричард Ретклиф:

Увидишь нынче ты, как умирают

За долг, и честь, и верность государю.

Бог, принца сохрани от вашей своры,

Проклятая вы шайка кровопийц!

Вы взвоете о том, что жили вы.

Кончайте же; истек срок вашей жизни.

О Помфрет! О кровавая тюрьма,

Для благородных пэров роковая!

За стенами преступными твоими

Рича́рд Второй зарублен насмерть был!

Чтобы тебя сильнее осрамить,

Зловещая, тебя своею кровью

Напоим мы.

На нас проклятье Маргариты пало

За то, что Ричарду мы помогали,

Когда он ее сына заколол.

И Ричарда она, и Бекингема,

И Хестингса тогда же прокляла.

Услышь, господь, о них ее молитву,

Как нынче ты ее молитве внял

О нас! Но только за сестру мою,

За царственных ее детей, о боже,

Прими кровь нашу верную, что ныне

Прольется, сам ты знаешь, незаконно!

Поторопитесь, пробил час ваш смертный.

Обнимемся, мой Грей, мой Воген, здесь;

До новой встречи в небесах — прощайте!

Мы, пэры благородные, собрались,

Чтоб коронации назначить день.

Назначьте ж этот день, во имя божье.

Для коронации готово ль все?

Готово все, лишь день нам неизвестен.

Мне кажется, что день счастливый завтра.

Правителя известно ль мненье здесь?

К милорду герцогу кто ближе всех?

Вы, герцог, легче всех могли б узнать.

Кто? Я, милорды? Но мы только знаем

Друг друга лица, не сердца, — и он

Меня не знает, как я вас не знаю,

И мнение его мне неизвестно. —

Лорд Хестингс, вы близки с ним.

Ко мне, я знаю, герцог благосклонен;

Но я его о дне коронованья

Не спрашивал, и он не поверял мне,

Что светлости его благоугодно. —

Но вы, милорды, назовите день.

Я вместо герцога подам свой голос:

Он, верно, не обидится на это.

Ну, в добрый час, сюда идет сам герцог.

Милорды и кузены, добрый день.

Сегодня я проспал; но, я надеюсь,

Мое отсутствие не помешало

Делам, что должен был закончить я.

Когда б на реплику вы не вошли,

Сыграл бы Хестингс вашу роль, милорд;

Хочу сказать: за вас он голос подал

О том, когда нам короля венчать.

На это мог решиться только Хестингс.

Он знает нас и любит нас сердечно.

Благодарю, милорд.

Милорд епископ!

Милорд?

Недавно я у вас в Холборне

В саду видал прекрасную клубнику.

Пожалуйста, за ней сейчас пошлите.

С большою радостью пошлю, милорд.

Кузен, сказать мне надо вам два слова.

Уж с Хестингсом наш Кетсби говорил,

Но был горяч упрямый дворянин:

Скорей отдаст он жизнь, чем согласится,

Чтоб отдал трон сын короля его, —

Почтительно его так называл он.

Уйдите ненадолго; я за вами.

Торжественный же выбрали мы день;

Но завтра, кажется мне, слишком рано.

Еще не все готово у меня,

Как будет, если этот день отложим.

А где же лорд-правитель? За клубникой

Я уж послал.

Сегодня герцог весел и любезен:

Наверно, что-нибудь ему приятно —

Так ласково здоровается он.

Нет в христианском мире человека,

Кто б искреннее был в любви и злобе;

Тут по лицу сейчас же видно сердце.

Что ж видите сегодня вы в лице?

Что сердце вам сегодня обещает?

Клянусь, что он никем здесь не обижен;

А был бы, — сразу бы в глазах прочли.

Дай бог, чтоб было так, как вы сказали.

Скажите мне, что заслужили те,

Кто покушается на жизнь мою

Проклятым колдовством и тело мне

Бесовским чарованьем истощает?

Любовь, что я питаю к вам, милорд,

Велит мне ревностнее всех желать

Суда и кары; кто б злодей тот ни был,

Заслуживает смерти он, милорд.

Пусть взор ваш засвидетельствует зло.

Смотрите, околдован я: рука,

Как ветка пораженная, иссохла.

Жена Эдварда, пакостная ведьма,

В союзе с непотребной шлюхой Шор,

Тавро такое наложила мне.

Ну, если сделали они то дело...

Как «если»! Покровитель гнусной шлюхи!

Ты «если» говоришь? Предатель ты!

Прочь голову ему! Клянусь святыми,

Обедать я не стану до тех пор,

Пока ее не принесут. Должны вы,

Ретклиф и Ловел, дело это сделать.

Все, кому дорог я, идем за мной.

О горе, горе Англии! Не мне!

Предотвратить я это мог, безумный.

Во сне у Стенли шлем сорвал злой вепрь —

Я этим пренебрег, я не бежал.

Три раза спотыкался конь мой нынче

И перед Тауэром встал на дыбы,

Как бы почуял с отвращеньем бойню.

О, нужен мне сейчас священник тот.

Я каюсь, что рассыльному сказал,

Что торжествую я, что всех врагов

Моих сегодня в Помфрете казнят,

А я в почете, в милости живу.

О Маргарита, тяжко ныне пало

На жалкую главу твое проклятье!

Ну, исповедь живей! Пора обедать

Уж герцогу, ждет вашей головы он.

О милость быстротечная людей!

Стремимся мы сильнее к ней, чем к божьей.

Кто понадеялся на вашу ласку,

Живет, как пьяный мореход на мачте;

От каждого движенья может он

Упасть в глубины роковые волн.

Ну, ну, довольно! Бесполезны вопли.

Кровавый Ричард! Бедная земля!

Ужасное, невиданное время

Тебе пророчу. — Ну, идем на плаху.

Несите голову ему мою.

Тот, кто смеется, сам уж на краю.

Кузен, умеешь ты дрожать, бледнеть

И на полуслове прерывать дыханье,

И говорить, и снова замолкать,

Как будто ты от страха обезумел?

Изображу я трагика любого,

При каждом слове буду озираться,

Дрожать и содрогаться от безделки,

Боясь опасности. И мрачный взор,

Притворная улыбка — все к услугам,

Все мне готово службу сослужить

Для выполнения предначертанья.

Где ж Кетсби? Он ушел?

Смотри, лорд-мэра он сюда ведет.

Лорд-мэр...

Спустить подъемный мост!

Чу, барабан!

Вы стены осмотрите, Кетсби.

Лорд-мэр, позвали вас мы...

Гляди назад и защищайся, — враг!

Пусть нас хранит бог и невинность наша!

Терпенье, здесь друзья — Ретклиф и Ловел.

Вот голова изменника пред вами:

Казнен опасный и коварный Хестингс.

Как я любил того, о ком я плачу!

Считал его невиннейшим созданьем

Из всех живущих в христианском мире;

В него, как в книгу, вписывал мой дух

Своих тайнейших мыслей вереницу.

Так прикрывать постыдный свой порок

Личиной добродетели умел он,

Что кроме явного его греха, —

Хочу сказать о связи с миссис Шор, —

В нем не было заметно ни пятна.

Да, он был самый скрытный и лукавый

Изменник на земле.

Представить можете иль хоть поверить

(Заступничеством неба живы мы

И говорим), что этот злой предатель

Задумал нынче и в самом совете

Меня и лорда Глостера убить.

Ужели он задумал?

Что, турки мы, неверные мы, что ли,

Что против правил и законов наших

Мы б скорой смерти предали злодея?

Но крайняя опасность положенья,

Мир Англии, спасенье нашей жизни

Принудили нас казнь ту совершить.

Бог да хранит вас! Смерть он заслужил.

Вы правильно, милорды, поступили:

Другим злодеям не повадно будет.

Я от него добра уже не ждал

С тех пор, как он связался с миссис Шор.

Решили мы, что должен умереть он,

Как только вы на казнь, милорд, придете;

И лишь поспешность этих двух друзей

Слегка веленье наше изменила.

Хотелось нам, милорд, чтоб вы слыхали,

Что говорил злодей, как он сознался

В том, как и для чего он изменил, —

Тогда могли б вы это сообщить

Всем гражданам, чтоб не было ни плача

О казни той, ни россказней о нас.

Мой добрый лорд, слова мне ваши — то же,

Как если б сам все видел я и слышал.

Не сомневайтесь, принцы, сообщу я

Достойным гражданам, как в этом деле

Вы правильно и честно поступили.

Хотелось нам, чтоб были вы при казни,

Чтоб избежать нам злобных мнений света.

Пришли вы позже, чем желали мы,

Но подтвердите все, что говорим.

Прощайте же, почтеннейший лорд-мэр.

За ним, за ним, кузен мой Бекингем!

Ты за лорд-мэром в ратушу спеши.

В толпе в момент удобный ты шепни

О том, что дети короля — ублюдки;

Припомни, как Эдвардом был казнен

Глупец один за то лишь, что сказал,

Что сын его наследует корону, —

А он шутил о вывеске своей;

О похоти Эдварда ты вверни.

Как с зверской жадностью менял он женщин;

Как лез к чужим служанкам он и женам;

Как сердце дикое и ярый глаз

Без удержу кидались на добычу.

Потом издалека меня затроньте,

Скажите — в год, когда рожала мать

Эдварда ненасытного, отец мой,

Достойный Йорк, во Франции сражался

И, сопоставив сроки, не признал он,

Чтоб им ребенок этот зачат был.

Да, впрочем, это видно по лицу —

Он с Йорком славным вовсе был несхож.

Но этого касайтесь осторожно:

Вы знаете, что мать моя жива.

Сыграю я оратора, милорд,

Как если б о награде золотой[215]

Старался для себя. Милорд, прощайте.

Когда удастся дело, всех ведите

В Бейнардский замок[216]. Там меня найдете

Среди епископов, отцов ученых.

Иду — и к трем иль четырем часам

Из ратуши вестей дождетесь вы.

Идите, Ловел, поскорей за Шоу;

А ты — за братом Пенкером[217]. Обоих

Просите через час в Бейнарде быть.

Теперь отдать приказ мне тайный надо,

Чтобы отродье Кларенса убрали,

Да повелеть, чтоб ни одна душа

До принцев молодых не допускалась.

Вот лорда Хестингса здесь приговор;

Он набело красиво переписан,

Чтоб нынче быть прочитанным в соборе.

Заметьте, как подстроено все ловко.

Одиннадцать часов его писал я, —

Его прислал мне Кетсби прошлой ночью, —

И столько же его вчерне писали,

А пять часов тому назад жил Хестингс,

Не уличен, и чист, и на свободе.

Да, свет таков! Кто может быть так глуп,

Чтоб сразу умысла здесь не увидеть?

Но кто посмеет показать, что видит?

Плох свет и хуже будет с каждым днем,

Когда такое зло творится в нем.

Ну как? Что горожане говорят?

Да что! Пречистой девою клянусь,

Безмолвствуют, не говорят ни слова.

Сказал, что дети Эдварда ублюдки?

Ну да. Сказал о договоре брачном[218]

И с леди Люси и о том, который

Во Франции послом был заключен;

О похоти сказал и о насильях

Над горожанами, о казнях страшных

За пустяки; о том, что он ублюдок,

Что не похож он вовсе на отца;

Потом о вашем сходстве говорил я, —

Что вылитый отец вы и лицом

И благородством духа несравненным;

Шотландские победы ваши вспомнил,

И твердость на войне, и разум в мире;

Я говорил, что вы щедры, смиренны

И добродетельны; я ничего

Не упустил, что было б вам полезно.

Когда же кончил речь, я предложил

Всем тем, кто родине желает блага,

Кричать: «Да здравствует король наш Ричард!»

Ну, а они кричали?

Помилуй бог, ни слова не сказали,

Как будто камни или истуканы,

И, бледные, глядели друг на друга.

Я стал их упрекать, спросил у мэра,

Что значит это дерзкое молчанье.

Он отвечал, что не привык народ

К таким речам, что здесь глашатай нужен.

Тогда его заставил повторить я

Мои слова. Сказал он: «герцог то»

Да «герцог се», а от себя ни слова.

Как кончил он, тут молодцы мои

Вверх шапки кинули, поодаль стоя,

И жидко крикнули: «Король наш Ричард!»

Воспользовался этой горстью я,

Сказал: «Друзья и граждане, спасибо.

Рукоплескания и клики ваши —

Знак мудрости и к Ричарду любви».

На этом я закончил и ушел.

Вот глыбы безъязычные! Молчали?

По правде говоря, молчали.

Что ж, с присными лорд-мэр сюда придет?

Он скоро будет. Страх изобразите;

Не сразу соглашайтесь слушать их;

Молитвенник в руках держите; стойте

Меж двух священников, мой добрый лорд.

Об этом я им проповедь скажу.

На просьбы не склоняйтесь: точно дева,

Твердите «нет», а все же принимайте.

Ну, если будете вы так же сильно

Просить, как я отказываться буду,

Все к доброму концу мы приведем.

На галерею! Там лорд-мэр стучится.

Входят лорд-мэр и горожане.

Приветствую я вас, лорд-мэр. Все жду,

Не согласится ль герцог нас принять.

На просьбу что милорд ответил, Кетсби?

Мой благородный лорд, он просит вас

Зайти хоть завтра или послезавтра.

Сейчас он с преподобными отцами

Святому размышленью предается;

Для дел мирских покинуть не хотел бы

Своих благочестивых он занятий.

Вернитесь, Кетсби, к герцогу; скажите,

Что я, лорд-мэр, а также горожане

С намереньем серьезным, в важный час,

Пришли, чтоб с герцогом поговорить.

Сейчас все это доложу ему.

Да, не похож наш герцог на Эдварда!

Днем не валяется в срамной постели,

А молится он, стоя на коленях;

Он с парой куртизанок не шалит —

С двумя монахами проводит время;

Не спит он, чтобы тело разжирело,

А молится, чтоб дух обогатить.

Счастливой Англия была б, когда

Принц этот добрый стал бы ею править!

Но я боюсь, его нам не склонить.

Бог да хранит нас от его отказа!

Боюсь, что он откажет.

Ну, Кетсби, что сказал теперь милорд?

Он удивляется, что вы собрали

Такую силу граждан, чтоб прийти.

Осведомлен не будучи об этом,

Боится он, что цель у вас дурная.

Жалею, что кузен мой благородный

Во мне подозревает злые мысли.

Клянусь, сюда пришли мы с чистым сердцем.

Вернитесь к герцогу, скажите это.

Когда возьмутся набожные души

За четки, их не оторвать от них:

Так сладок им молитвенный восторг.

Смотрите, герцог между двух духовных!

Для принца христианского — подпора,

Что бережет от суетных желаний.

Смотрите, и молитвенник в руках —

Святого человека украшенье, —

Плантагенет светлейший, герцог славный,

Склони благоприятный слух к мольбам.

Прости нас, что осмелились прервать мы

Усердие твоих молитв святых.

Милорд, таких не нужно оправданий.

Прошу я вас простить меня, милорд,

Что, с рвеньем богу моему служа,

Сначала я друзей моих не принял.

Но бросим это. Чем могу служить вам?

Да тем же, чем послужите и богу

И добрым людям, что живут без власти.

Боюсь, я что-то совершил, что город

Обидою считает, и пришли вы,

Чтобы невежеством меня корить.

Да, совершили. Но, послушав нас,

Вы можете грех искупить, милорд.

Да, в христианском я краю живу.

Так знайте же, что грех ваш — то смиренье,

С каким вы гордый и высокий трон,

И ваше место, ваших предков власть,

И званье ваше, и права рожденья,

И дома королевского всю славу

Гнилой и хилой ветви отдаете.

Для блага Англии мы будим вас

От кротости сонливых ваших мыслей.

Теряет остров собственные члены;

Рубцами срама лик обезображен,

Ползучие растения обвились

Вкруг царского ствола, и он ушел

Уж по плечи в бездонную пучину

Ничтожества и черного забвенья.

Чтоб остров наш спасти, всем сердцем просим,

Светлейший герцог, это бремя взять

По управленью нашим королевством;

Не как правитель, опекун, наместник,

Не как смиренный исполнитель власти, —

Как кровный и наследственный король

Должны державою своей вы править.

Вот почему с толпою этих граждан, —

С друзьями, почитающими вас, —

По просьбе их усердной я пришел,

Чтоб с ними вместе умолять вас, герцог.

Для званья моего, что лучше будет —

Уйти в молчанье или горьким словом

Вас упрекнуть за предложенье ваше?

Коль промолчу, вы можете решить,

Что, онемев от честолюбья, принял

Я золотое иго царской власти,

Что вы в безумье мне надеть хотите;

И если я за ваше пожеланье,

Что выражает верную любовь,

Вас упрекну, — друзей я огорчу.

И потому, чтоб избежать укоров

И недоразумений с двух сторон,

Ответ вам окончательный даю:

Благодарю вас за любовь, но я

Не заслужил таких высоких просьб.

Ведь даже если б не было препятствий

И путь мой к трону был бы так же ясен,

Как ясно право моего рожденья, —

Так нищ я духом, а мои пороки

Так велики и так многообразны!

Скорей бы спрятался я от величья,

Чем, этого величья домогаясь,

Стал в испареньях славы задыхаться:

Мой челн не вынес бы морей могучих.

Но, слава богу, я не нужен вам.

Я слишком слаб, чтоб вам помочь в нужде.

Плод царский древо царское дало нам;

Пройдут года незримо, плод созреет,

С достоинством займет великий трон

И царствованьем осчастливит нас.

Слагаю на него то, что хотели б

Вы на меня сложить, — его права

И сан, что дан ему звездой счастливой.

Не дай мне бог на это посягнуть!

Милорд светлейший, совестливы вы;

Но ваши доводы, как разглядишь их,

Неубедительны и щекотливы.

Эдвард — сын брата вашего? Согласен;

Но он не сын его жены законной.

Ваш брат был с леди Люси обручен,

Чему живой свидетель — ваша мать.

А после он заочно обручился

С сестрою короля французов, Боной.

Просительница жалкая[219] обеих

Их отстранила: бедная вдова,

Увядшая мать взрослых сыновей,

Уже на склоне лучших дней своих

Его распутный взор обворожила

И вовлекла, власть захватив над ним,

В паденье гнусное и двоеженство.

С ней в беззаконной связи прижил он

Эдварда, что мы принцем величаем.

Я мог бы привести покрепче довод,

Но, почитая тех, кто жив еще,

Грань точную я языку поставил.

Итак, милорд, возьмите на себя

Достоинство, предложенное вам, —

И если не для нас, не для страны,

То чтобы вывести ваш славный род

Из порчи, что гнездилась в нем годами,

На путь прямого престолонаследья.

Вас молят граждане, милорд; решайтесь!

Не отвергайте их любви, милорд!

О, дайте радость им, исполнив просьбу!

Увы, зачем мне этот груз забот?

Не создан я для трона, для величья.

Прошу вас, на меня не обижайтесь —

Я не могу и не хочу вам сдаться.

Усердье и любовь мешают вам

С престола свергнуть этого ребенка:

Сын вашего он брата; все мы знаем,

Как сердцем женственны вы и нежны,

Как вы добры к своей родне, а также

И к людям всех сословий.

Но знайте, — вы уступите иль нет, —

Эдварда сын не будет королем.

Другого мы посадим на престол,

Чтоб род ваш посрамлен был и погиб.

Так порешив, мы оставляем вас. —

Идемте, граждане. К чертям все просьбы!

О, не бранись, мой милый Бекингем.

Верните, герцог, их и согласитесь.

Всей Англии отказ ваш — злое горе.

Вы целый мир забот хотите дать мне! —

Зови обратно их.

Я не из камня,

И нежная мольба пробила сердце,

Хоть против этого и дух и совесть.

Мой Бекингем и мудрые мужи,

Раз вы решили на плечи взвалить

Мне эту власть, я должен терпеливо,

Хочу иль нет, тяжелый груз нести.

Но если безобразный срам, злословье

За вашим принужденьем вслед придут, —

Да будет мне щитом насилье ваше

От грязной клеветы и от бесчестья.

Бог видит, видите теперь и вы,

Как от желаний этих я далек.

Храни вас бог! Все видим, все и скажем.

Сказавши это, скажете лишь правду.

Я с титулом вас поздравляю ныне;

Да здравствует король английский Ричард!

Аминь.

Угодно ль завтра вам короноваться?

Когда хотите, если так решили.

Мы завтра к вашей светлости придем

И радостно прощаемся сегодня.

Вернемся к набожным занятьям нашим. —

Прощайте же, кузен, друзья, прощайте.

Кто к нам идет? Плантагенета внучка

И милая с ней вместе Анна Глостер.

Они идут, клянусь я жизнью, в Тауэр

Приветствовать сердечно милых принцев. —

День добрый, дочь моя!

Пошли господь

Обеим вам счастливый, ясный день!

И также вам, сестра! Куда идете?

Да в Тауэр, и не дальше я иду,

С таким же полным сердцем, как и вы,

Поздравить благородных принцев наших.

Благодарю, сестра. Войдем мы вместе.

А вот и комендант сюда идет. —

Вы можете сказать нам, комендант,

Как поживают принц и герцог Йоркский?

Здоровы, королева. Но, простите,

Никак к ним допустить вас не могу,

Король мне это крепко наказал.

Король? Какой король?

Прошу прощенья: лорд-протектор, то есть...

От сана королевского спаси

Его господь! Между детьми моими

И мною он решился грань поставить?

Я мать — кто преградит мне к ним дорогу?

Я — мать отца их и хочу их видеть.

Я по родству им тетка — мать в любви к ним.

Веди меня. На свой беру я страх

Проступок твой по службе; не страшись.

Нет, госпожа, так я не поступлю.

Я связан клятвой, потому простите.

Когда бы часом позже я вас встретил,

Приветствовал бы я вас, герцогиня,

Как мать двух королев.

О госпожа,

Должны скорее вы идти в Уэстминстер:

Там с Ричардом венчают вас на царство.

Шнурки разрежьте мне скорей, скорее!

На волю сердце вы мое пустите!

А то от вести смертной упаду.

Весть гнусная! О гибельная новость!

Ну, успокойтесь. — Матушка, что с вами?

Не говори со мной; беги, мой Дорсет!

Смерть за тобой несется по пятам:

Зловеще имя матери твоей.

Чтоб смерть и ад тебя здесь не настигли,

Ты за море, ты к Ричмонду беги,

Спасайся, торопись из живодерни;

Счет трупов ты собой не умножай:

Не дай проклятью Маргариты сбыться,

Что я умру, все потеряв при жизни, —

Венец английский, мужа и детей.

Совет ваш, королева, очень мудр. —

Воспользуйтесь недолгими часами. —

Я сыну напишу[220], и эти письма

Получите вы от меня в пути.

Поторопитесь, вам пора идти.

О горе сеющий злосчастья ветер!

Проклятая утроба, ложе смерти!

Ты выкинула василиска в мир,

Чей неминуемый смертелен взгляд!

Идите ж, королева. Дело спешно.

С великим отвращеньем я иду.

Пусть обруч золотой каленой сталью

Мне ляжет на чело и мозг прожжет;

Пусть ядом умастят меня и смерть

Меня постигнет прежде, чем услышу:

«Храни, о боже, нашу королеву!»

Иди, бедняжка!

Я славе не завидую твоей;

Зла не желай себе, чтоб нас утешить.

Увы, я зла себе уж пожелала!

Когда пришел тот, кто супругом стал мне,

За телом Генриха в слезах я шла, —

Его едва отмыты были руки

От крови ангела, что был мне мужем,

И от его отца пречистой крови, —

О, я взглянула Ричарду в лицо:

«Будь проклят, — говорю, — я молода,

А ты меня вдовою старой сделал!

Как женишься, тоска к твоей постели

Привяжется; жена — когда найдешь ты

Безумную — твоею смертью будет

Несчастнее, чем я потерей мужа!»

Проклятья не поспела б повторить я,

В столь краткий срок медовыми словами

Моим он женским сердцем овладел.

Мое ж проклятье на меня упало.

С тех пор не знают отдыха глаза,

И часа одного в его постели

Я не вкусила золотого сна.

От снов его ужасных просыпаюсь...

Дочь Уорика — меня он ненавидит,

И скоро он развяжется со мной.

Прощай! Тебя жалею я, бедняжка.

О вашей скорби всей душой скорблю!

Прощай, несчастная, идешь ты к славе!

Прощай, печальный, с нею ты простился!

Ты к Ричмонду иди! Твой спутник — счастье.

Ты — к Ричарду! Храни тебя господь.

Ты — в церковь! Мысль благую бог пошлет.

А я — в могилу: мир, покой там ждет.

Жила я восемьдесят горьких лет:

Час радости — неделя скорби вслед.

Останься, погляди со мной на Тауэр, —

Ты, камень старый, пожалей малюток,

Которых скрыл в твоих стенах завистник!

Ты, люлька жесткая для малых деток!

Ты, нянька грубая, пестун суровый,

С детьми моими ласков, Тауэр, будь!

Прощай, боль бешеная рвет мне грудь.

Все отойдите. — Бекингем, кузен мой!

Что, государь, угодно?

Дай руку.

По совету твоему

И с помощью твоей король здесь — Ричард.

На день ли краткий эта слава нам,

Иль долго ею наслаждаться будем?

Пускай живет она и навсегда.

Ах, Бекингем, теперь я испытаю,

Из чистого ли золота ты отлит.

Жив маленький Эдвард. Меня ты понял?

Скажите, государь любезный...

Сказал уж я. Хочу быть королем.

Ведь вы король, мой государь великий.

Как! Я король? Ну да! Но жив Эдвард.

Да, правда, государь.

Конец печальный —

Что будет жить Эдвард. «Да, государь!»

Кузен, ты не был до сих пор так глуп.

Ясней? Хочу, чтоб умерли ублюдки,

Чтоб это выполнено было сразу.

Что скажешь? Отвечай мне сразу, кратко.

Как вашему величеству угодно.

Эх! Ты — как лед, и стыну я невольно

От ледяной учтивости твоей.

Скажи мне, на их смерть согласен ты?

Вздохнуть мне дайте, государь, подумать...

Тогда на это прямо я отвечу.

Я скоро сообщу решенье вам.

Король сердит. Как он кусает губы!

Уж лучше с меднолобыми глупцами,

С мальчишками мне говорить, чем с теми,

Кто осторожно на меня глядит.

Стал боязлив надменный Бекингем. —

Эй, малый!

Я здесь, милорд.

Не знаешь ли, кто, золотом прельщенный,

Решился бы на темное убийство?

Один есть недовольный дворянин,

Чьи средства скромные и гордый дух

Не ладят. Золото его прельстит

Сильней ораторов на что угодно.

А как зовут его, скажи мне.

Тиррел.

Его немного знаю. Ну, зови.

Увертливый и хитрый Бекингем

Мне близким уж советником не будет.

Без устали со мною шел он вместе;

Теперь вздохнуть он хочет?

Ну что, какие вести?

Слыхал я, будто за море бежал

Лорд Дорсет и соединился там

Он с Ричмондом.

Кетсби!

Что, государь?

Слух распусти повсюду,

Что леди Анна тяжко заболела;

А я велю ее держать в затворе.

Да дворянина поищи в мужья

Для дочки Кларенса, из захудалых.

Сын — глуп, и потому он мне не страшен.

Спишь, что ли? Я сказал: слух распусти,

Что королева Анна умирает.

Ну, шевелись! Мне очень важно в корне

Пресечь надежды, что вредить мне могут.

Дочь брата в жены я себе возьму,

А то мой трон — на хрупком хрустале.

Зарезав братьев, на сестре жениться!

Неверный путь! Но нет уже помех.

Я в кровь вошел, и грех мой вырвет грех;

И слезы жалости мне не идут.

Так Тиррелом тебя зовут, скажи мне?

Джемс Тиррел и слуга покорный ваш.

Покорный ли?

Милорд, вы испытайте.

Решишься друга моего убить?

Готов, милорд;

Но предпочел бы двух врагов убить.

Ну, ладно. Есть два кровные врага,

Враги покоя и помеха сну.

Я на руки сдаю тебе их, Тиррел, —

Ублюдков тех, что в Тауэре сидят.

Велите только доступ к ним мне дать, —

И я от страха вас освобожу.

Как музыка — слова твои! Стань ближе.

Вот пропуск; подойди и дай мне ухо.

Ну, вот и все. Скажи, что все готово, —

Я полюблю и отличу тебя.

Все сделано, милорд.

Услышим ли мы, Тиррел, о тебе

Еще до сна?

Услышите, милорд.

Мой государь, последний ваш приказ,

Который вы мне дали, я обдумал.

Оставим. Дорсет к Ричмонду бежал.

Я слышал эту новость.

Он пасынок ваш, Стенли, — берегитесь.

Милорд, прошу обещанного дара,

Ведь ваша честь была тому порукой:

Вы обещали — графством Херифорд

И всем, что есть в нем, буду я владеть.

Смотрите, Стенли, за женой своей:

И если Ричмонду она напишет

Письмо, то вы ответите за это.

Что скажете, милорд, на эту просьбу?

Я помню, предсказал когда-то Генрих

Шестой, что Ричмонд будет королем.

Тогда был Ричмонд хнычущим мальчишкой.

Быть может... королем...

Мой государь!

Но почему пророк тогда же мне

Не предсказал, что я его убью?

Мой государь, вы графство обещали...

Ричмонд... Я в Эксетере был недавно,

И мэр любезно замок показал мне

И назвал Руджмонтом[221]. Я содрогнулся:

Какой-то бард ирландский предсказал мне:

«Увидев Ричмонд, долго жить не будешь».

Мой государь!

Который час?

Осмелюсь вашей милости напомнить

О вашем обещанье.

Ну да; который час?

Сейчас бьет десять.

Пусть бьет.

Но почему «пусть бьет», милорд?

Да потому, что, как дурак, ты бьешься,

И клянчишь, и мешаешь думать мне.

Дарить сегодня я не расположен.

Тогда скажите прямо: да иль нет?

Тшш... Тшш...

Ты мне мешаешь; я не расположен.

Ах, так презрение — награда мне?

Для этого его короновал я?

О, вспомни Хестингса — и в Брекнок[222] в путь,

Чтоб голову спасти мне как-нибудь.

Кровавое свершилось злодеянье,

Ужасное и жалкое убийство,

В каком еще не грешен был наш край!

Дайтон и Форрест, купленные мною,

Чтоб в бойне жесточайшей поработать,

Два стервеца, два кровожадных пса,

Мне говоря о жалостном убийстве,

Растроганные, плакали, как дети.

«Вот так, — сказал мне Дайтон, — дети спали». —

«Так, — Форрест перебил, — обняв друг друга

Невинными и белыми руками.

Их губы, как четыре красных розы

На летней ветке, целовались нежно.

Молитвенник лежал на их подушке;

И это все во мне перевернуло;

Но дьявол...» — тут мой негодяй замолк,

И Дайтон продолжал: «Мы задушили

Сладчайшие, нежнейшие созданья,

Которые природа сотворила».

Раскаяньем и совестью терзаясь,

Они умолкли; я оставил их.

Весть королю кровавому принес я.

Вот он идет.

Привет вам, государь!

Весть добрую услышу ль, славный Тиррел?

Когда исполненное порученье —

Добро для вас, то радуйтесь: оно

Исполнено.

Ты трупы видел их?

Да, видел.

И зарыл их, милый Тиррел?

Священник Тауэра похоронил их;

А где — по правде вам сказать, не знаю.

Ты после ужина ко мне приди,

О смерти их расскажешь по порядку.

Тем временем подумай о награде,

И я желание твое исполню.

Прощай.

Ну, сына Кларенса я крепко запер,

А дочь я замуж выдал кое-как;

Эдварда дети — в лоне Авраама;

Простилась королева Анна с миром.

Я знаю, Ричмонд целит в дочь Эдварда,

Елизавету. Через этот брак

Уверенней глядит он на корону;

Но я веселым женихом пойду к ней.

Мой государь!

Что ломишься? С плохой иль доброй вестью?

С плохой, милорд: у Ричмонда Джон Мортон;

С валлийцами в союзе Бекингем

Уж выступил, и войско все растет.

Гораздо мне опасней Ричмонд с Или[223],

Чем Бекингем с своим разбойным сбродом.

Не надо мне трусливых рассуждений:

Они — рабы медлительных отсрочек;

Им вслед ползет улиткою бессилье.

Мне будет натиск с огненным крылом —

Меркурием, божественным гонцом! —

Сбирай войска! Советом будет щит.

Не надо медлить — в поле враг стоит.

Созрело благоденствие врагов

И льется в гнилостную смерти пасть.

В пределах этих пряталась хитро я,

Ущерб врагов моих подстерегая.

И вижу я ужасное начало.

Во Францию уеду, но надеюсь,

Что горек, черен будет их конец.

Куда мне спрятаться, злосчастной? Кто там?

О дети нежные мои! О принцы!

О бедные, нецветшие цветы!

Коль в воздухе витают ваши души

И вечной нет обители у вас, —

Ко мне на легких крыльях вы слетите,

Чтобы стенанья матери услышать!

Слетите к ней, скажите: кровь за кровь.

Ночь погасила утро и любовь.

Бесчисленные беды надломили

Мой голос, и язык мой тих и нем.

Эдвард Плантагенет, зачем ты умер?

Плантагенет Плантагенету долг

Свой смертный заплатил, Эдвард — Эдварду.

Зачем, господь, ты от ягнят бежал

И в волчью пасть их бросил? Или спал ты,

Когда такое дело совершалось?

Как и в тот час, что Генрих пал и сын мой.

Жизнь мертвая и взор слепой, дух смертный,

Срам мира, труп, украденный из гроба,

И книга скорбная печальных дней,

Найди покой на той земле законной,

Что беззаконно кровью опоили!

Земля, дала бы ты могилу мне,

Как место грустное ты мне даешь!

Я б не садилась, кости б я сложила.

Ах, чье страданье больше моего?

А если старая печаль почтенней,

Воздайте мне почет по старшинству

И превосходству горя моего.

И если сообща скорбеть мы можем,

Скажите ваше горе, я — свое.

Эдвард, мой сын, был Ричардом убит;

И Генрих, муж мой, Ричардом убит;

И твой Эдвард был Ричардом убит;

И Ричард твой был Ричардом убит.

Жил Ричард мой — его убила ты.

Жил Ретленд — помогла его убить ты.

Жил Кларенс твой — он Ричардом убит.

Из логова твоей утробы выполз

Пес дьявольский, что к смерти всех нас гонит.

Еще без глаз он был, но уж зубаст,

Чтобы терзать ягнят и кровь лакать;

Созданий божьих гнусный истребитель

И величайший на земле тиран,

Что среди тленья царствует и воплей, —

Его ты выпустила из утробы,

Чтоб он в могилы нас скорей загнал.

О боже праведный и справедливый,

Благодарю за то, что жадный пес

Плод тела материнского сжирает,

И плакать ей приходится с другими!

О Генриха жена! Не смейся горю;

Я слезы проливала над твоим.

Терпи меня. На мщенье голодна я;

Теперь я насыщаюсь видом горя.

Эдвард твой умер, что убил Эдварда;

За моего убит второй Эдвард;

И Йорк твой — лишь привесок: кровь обоих

Не оплатила мне Эдварда кровь.

И Кларенс мертв твой, что убил Эдварда,

И зрители трагедии ужасной —

Распутный Хестингс, Риверс, Воген, Грей —

В могилах мрачных все уж задохнулись.

Но Ричард, черный маклер ада, жив:

Для ада покупает души он,

Туда их шлет. Но скоро, скоро, скоро

Конец наступит жалкий, всем желанный.

Земля зияет, и пылает ад,

И дьяволы вопят, святые молят,

Чтоб он скорей отсюда был извергнут.

Из жизни вымарай его, о боже,

Чтоб я, дожив, могла сказать: «Сдох пес!»

Ты напророчила, что будет время —

Тебя я умолю проклясть со мною

Кривую жабу, паука, пиявку...

Тебя судьбы моей пустым сияньем

Звала я, крашеною королевой,

Подобьем лживым моего величья,

Прологом радостным ужасной драмы.

Ты вознеслась, чтоб сброшенной быть в бездну;

Тебе даны в насмешку были дети;

Теперь ты — сон о том, чем ты была,

Цветной значок — цель выстрелов опасных,

Величья вывеска, пузырь, и вздох,

И королева только на подмостках.

Где твой супруг? Где братья, сыновья?

Где радости твои? Кто на коленях

Кричит: «Храни, о боже, королеву»?

Склоненные и льстивые где пэры?

Бегущий за тобой толпой народ?

Припомни все; смотри, что́ ты теперь.

Ты не жена — несчастная вдова;

Не радостная — плачущая мать;

Не милуешь — о милостях ты молишь;

Последняя раба в короне бед;

Ты презирала — презираю я;

Тебя боялись все — ты всех боишься.

Уже не слушают твоих велений,

Уж повернулось колесо судьбы,

И отдана ты времени в добычу.

О том, чем ты была, осталась память,

Чтобы пытать тебя, чем стала ты.

Ты место отняла мое — теперь

Возьми по праву часть моих печалей.

Несешь ты нынче половину груза,

Но скоро с головы усталой ношу

Всю на тебя переложу. Прощай,

Бед королева! Франция — путь мой;

Там над английской посмеюсь бедой.

Останься здесь, искусница в проклятьях,

И научи, как клясть моих врагов!

Не знай ночного сна и днем постись;

Сравни живое горе с мертвым счастьем;

Преувеличь красу своих детей

И гнусности того, кто их убил.

Чем чище жертва, изверг тем черней, —

Тебя научит это клясть сильней.

Тупы слова... Меня б ты научила!

Печалью ты б их быстро наточила.

Зачем страданью изобилье слов?

Воздушные ходатаи печали,

Летучие преемники веселья

И бедные ораторы скорбей!

Слова хоть не помогут ничему,

Но с ними легче сердцу моему.

А если так, язык свой развяжи.

Пойдем, словами горькими задушим

Проклятого мы сына моего,

Что задушил твоих сыночков бедных.

Чу, барабан! На вопли будь щедра.

Кто пресекает мне в походе путь?

Та, что пресечь могла все злодеянья,

Что совершил ты, гад, когда б тебя

В утробе окаянной задавила.

Ты спрятал лоб под золотым венцом.

Клейму б там быть, коль правом было б право!

Убийством принца добыл ты венец

И смертью сыновей моих и братьев.

Скажи, злодей, где сыновья мои?

О жаба гнусная, где брат твой Кларенс?

И Нед Плантагенет, его дитя?

Где добрый Хестингс, Риверс, Воген, Грей?

Тревогу бейте и трубите, трубы,

Чтоб небо не слыхало глупых баб,

Что лают на помазанника божья!

Ко мне приветливо и терпеливо

Вы обращайтесь или вопли ваши

Я бранным шумом тотчас заглушу.

Ты сын ли мой?

Да, слава богу, и отцу и вам.

Тогда без гнева гнев мой выноси.

На вас похож я нравом, герцогиня,

И я упреки плохо выношу.

О, дай сказать!

Но слушать я не буду.

В словах я буду ласковой и кроткой.

И краткой, матушка: я тороплюсь.

Торопишься? А я тебя ждала,

Бог весть как, в смертных муках и страданьях.

И вот, чтоб прекратить их, я родился.

Родился ты, клянусь распятьем я, —

И стала адом бедная земля.

Младенчество твое мне тяжким было,

И школьником ты бешен был и дик,

И юношей неукротим и дерзок,

А возмужав, ты стал хитер, коварен,

Высокомерен и кровав, — опасен

Тем, что под простотой ты злобу скрыл.

Назвать ты можешь ли единый час,

Когда меня порадовал собой?

Да нет, пожалуй; разве что случайно,

Когда вы завтракали без меня.

Когда вам так не мил я, мне позвольте,

Не оскорбляя вашу милость видом,

Идти в поход. Бей, барабан!

Послушай!

Горьки слова у вас.

Одно лишь слово;

С тобой не буду больше говорить.

Ну!

Иль справедливо бог тебя убьет,

Не дав с победою домой вернуться,

Иль я умру от старости и горя, —

Но я тебя уж больше не увижу.

Носи с собой тягчайшее проклятье;

Пусть утомит тебя оно в день битвы

Твоих доспехов тяжких тяжелей!

На стороне врагов — мои молитвы,

И души нежные детей Эдварда

Подымут дух у недругов твоих,

Им принесут победу и успех.

Кровав ты был, и кровью кончишь ты;

Жил в сраме — и умрешь средь срамоты.

Сильней бы клясть тебя, да нету сил.

Я на слова ее «аминь» скажу.

Постойте, с вами надо говорить мне.

Уж сыновей и принцев не осталось

Тебе под нож, а дочери мои

Не царствовать — монашествовать будут,

Поэтому их жизни не лишай.

У вас осталась дочь — Елизавета:

Она красива, царственна, мила.

За это — смерть ей? О, оставь ей жизнь!

Испорчу я ее, обезображу,

Скажу, что изменила я Эдварду,

Наброшу на нее покров позора;

Чтоб ей кровавой смерти не бояться,

Скажу, что не Эдварда дочь она.

Зачем бесчестить? Царская в ней кровь!

Чтоб жизнь ее спасти, я отрекусь.

Но эта кровь — ей лучшая защита.

За эту кровь ее погибли братья.

Враждебна жизни их была звезда.

Друзья дурные жить им помешали.

Для всех неотвратим судьбы закон.

Свое безбожье ты судьбой считаешь?

Другой бы смерть моих детей была,

Когда б другую жизнь тебе дал бог.

Вы говорите, будто я убил их!

Конечно! У племянников ты отнял

Родню и волю, королевство, жизнь.

И чья б рука сердца их ни пронзила,

Я знаю — руку ту твой дух направил.

Был нож убийцы туп, пока его

О сердце ты кремневое свое

Не наточил и не послал его

В груди ягнят несчастных пировать.

Когда б от горя горе не слабело,

Я мальчиков моих не назвала б,

Пока в глаза тебе, как якорями,

Ногтями б не впилась и, как челнок,

В заливе смерти потерявший снасти

И паруса, разбилась бы я в щепки

О грудь скалистую твою, о Ричард.

Так сильно, как успеха я желаю

Себе в походах и кровавых войнах,

Так дому вашему желаю блага,

Чтоб вред загладить, что я вам нанес!

Что в небесах еще скрываться может?

Что вскроется ко благу моему?

Миледи, возвышение детей.

На плаху? Чтоб там головы оставить?

На высоту величия и счастья

И на вершину славы всей земной.

Ласкай же россказнями скорбь мою.

Каким почетом, честью и величьем

Ты можешь одарить моих детей?

Все, что имею, самого себя

Отдать готов я твоему дитяти.

Лишь в Лете опечаленной души

Скорее утопи воспоминанье

О зле, что будто я тебе нанес.

Будь кратким, а иначе кротость эта

Короче будет твоего рассказа.

Знай, дочь твою я всей душой люблю.

Мать дочери моей душой всей верит.

Во что вы верите?

В то, что ее ты всей душою любишь,

Как всей душой ее любил ты братьев,

А я благодарю тебя всем сердцем.

Не искажай поспешно мысль мою.

Я говорю: твою люблю я дочь;

Венец английской королевы дам ей.

Кто ж будет королем у королевы?

Кто королевой сделает ее.

Как! Ты?

Ну да. Что думаете вы?

Как к ней посватаешься?

Научите:

Вам лучше нрав ее знаком, чем мне.

Меня послушаешься?

Да, всем сердцем.

Пошли ей с тем, кто братьев умертвил,

Два сердца их кровавых: на одном

«Эдвард» ты вырежешь, «Йорк» на другом;

Когда она заплачет, дай платок ей, —

Как подала когда-то Маргарита

Платок кровавый твоему отцу;

Скажи, что он напитан красным соком

Из тел ее убитых братьев; пусть

Она глаза свои платком тем вытрет.

А если не полюбит и тогда,

Пошли ей список дел твоих прекрасных:

Что дядю Кларенса ее убил,

И дядю Риверса, да из любви к ней

Покончил с доброй ее теткой Анной.

Вы надо мной смеетесь. Путь ли это —

Понравиться?

Ведь ты никак переменить не можешь

Обличье, чтобы Ричардом не быть,

Все эти преступленья совершившим.

Скажи, что все я сделал из любви к ней.

Она тебя лишь ненавидеть может,

Купив любовь такой ценой кровавой.

Что сделано, того уж не исправить.

Ошибки часто люди совершают. —

Приходится в них каяться потом.

У ваших сыновей венец я отнял.

Но, каясь, дочери его даю.

Детей утробы вашей я убил,

Но заменю я их потомством новым

От вашей дочери и от меня:

Названье бабки по любви не меньше,

Чем обожаемое имя — мать.

Внучата — дети, лишь коленом ниже,

От вашей же любви, от вашей крови;

Но только та в стенаньях их родит,

Ради кого страданья вы узнали.

Вы в молодости мучились детьми,

Мои же — старость вашу успокоят.

Вы сына потеряли — короля,

Но этим королевой стала дочь.

Я не могу всего вам возвратить, —

Примите то, что я вам дать могу.

Лорд Дорсет, сын ваш, с трепетной душой

Мятежником блуждает на чужбине, —

Домой его союз наш возвратит

К великим почестям, высоким званьям:

Король, муж дочери прекрасной вашей,

Звать будет Дорсета любимым братом,

И матерью вас будет звать король.

И все развалины ужасных дней

Поднимутся с удвоенным богатством.

Да, перед нами — золотые дни!

И слезы, что вы пролили когда-то,

Восточным жемчугом вернутся к вам.

Их в двадцать раз повысится цена,

И нарастут на них проценты счастья.

Идите ж к дочери, о мать моя!

Ей опытом своим внушите смелость;

Пусть слух готовит к ласковым речам,

И в сердце нежном пламя честолюбья

Зажгите и принцессе расскажите

О сладких, нежных свадебных часах.

Когда я покараю Бекингема,

Ничтожного мятежника, глупца,

Приду в венце победном, дочь твоя

На ложе победителя возляжет,

Возьмет мою победную добычу

И цезаря, как Цезарь, победит.

Как лучше мне сказать? Что брат отца

Супругом хочет быть ее? Иль дядя?

Иль тот, кто братьев и дядей убил?

Под именем каким тебя представлю,

Чтоб бог, закон, любовь ее и честь

Могли потворствовать, тебе внимая?

Скажи: мир Англии — в союзе этом.

Войной придется мира ей достичь.

Король ей может повелеть, но молит.

Король всех королей ей не велит.

Она могучей королевой будет.

Чтобы над саном плакать, как и мать.

Скажи, что буду век ее любить.

Но долго ли продлится этот век?

Всю жизнь ее я нежен буду с ней.

Но долго ль нежная продлится жизнь?

Как небо и природа пожелают.

Как ад и Ричард захотят того.

Властитель я, но подданный ее.

Ей, подданной, противна эта власть.

Красноречивой будь, чтоб мне помочь.

Речь честная от простоты успешней.

Так просто расскажи любовь мою.

Но просто и бесчестно — будет грубо.

Сужденья ваши все пусты и мелки.

О нет! Они зарыты глубоко,

Как дети мертвые мои зарыты.

Не трогайте тех струн — ведь все прошло.

Замолкну, когда струны сердца лопнут.

Святым Георгом, орденом Подвязки

И королевским я венцом клянусь...

Два первых осрамил, украл ты третье.

Клянусь...

Ничем! Нет клятвы для тебя!

Святой Георг лишен тобою чести,

Запятнан рыцарский Подвязки орден,

И обесславлен краденый венец.

Ты хочешь, чтоб поверили тебе, —

Клянись тем, что еще не оскорбил ты.

Клянусь я светом...

Полн твоих злодейств он.

Отца могилой...

Жизнь твоя — ей срам.

Самим собой...

Себя ты опозорил.

Ну, богом...

Бога оскорбил всех боле.

Когда бы ты боялся божьей клятвы,

Ты б не разбил согласье, что устроил

Король — супруг мой, не убил бы братьев.

Когда бы клятвы этой ты боялся,

Не на тебе б сиял металл державный,

А сына нежный лоб он украшал бы,

И оба принца жили бы! Теперь,

Клятвопреступник, ты их уложил,

Как ласковых товарищей, вдвоем

В могилу. Там их пожирают черви.

Чем клясться будешь?

Будущим своим.

Ты будущее прошлым запятнал;

И у меня слез хватит для того,

Чтоб зло твое и в будущем оплакать.

Есть дети беспризорные — отцов их

Убил ты; слез до старости им хватит.

Отцы есть, чьих детей зарезал ты;

Всю жизнь они, как травы, будут сохнуть.

Нет, не клянись ты будущим — оно

Злодейством прежним все искажено.

Клянусь, я каюсь так же, как хочу

Себе успеха в этом бранном деле!

Пусть сам себя я уничтожу! Пусть

Отнимет небо у меня все счастье!

Пусть день не даст мне света, ночь — покоя,

Пусть звезды против дел моих восстанут,

Когда всем сердцем, свято, чисто, верно

И преданно я не люблю твою

Прекрасную и царственную дочь!

В ней все мое блаженство и твое.

А без нее — тебя, меня, весь край

И многих христиан ждет злое горе,

И смерть, и разрушение, и гибель.

Лишь брак наш это может отвратить.

Лишь брак наш должен это отвратить.

Мать милая, — так звать тебя мне надо, —

Будь перед ней ходатаем моим;

Скажи, чем буду я — не чем я был;

Что заслужу — не то, что заслужил я.

О благе государственном скажи ей

И замыслов великих не губи.

Не дьявол ли меня здесь искушает?

Но дьявол к благу ведь тебя ведет.

Чтоб быть собою, мне себя забыть?

Одно лишь зло вам память причиняет.

Но все же ты убил моих детей!

В утробе дочери их схороню;

И в ней они, как феникс, возродятся

И явятся на свет вам в утешенье.

Мне ль дочь мою склонять к такой любви!

Так матерью счастливой станешь ты.

Иду. Скорей письмо мне напиши —

И от меня ее узнаешь волю.

Снеси ей этот поцелуй.

Прощай.

Растаяла, пустая дура-баба!

Ну что, какие вести?

У западного берега, милорд,

Флот сильный появился, и туда

Неверные друзья толпой бегут,

Но без оружия и не для боя.

Все думают, что Ричмонд флот ведет

И на море подмоги ожидает,

Что с берега подаст лорд Бекингем.

Скорее шлите к Норфолку гонца:

Ретклиф... ты сам иль Кетсби... Где же он?

Здесь, государь.

Ты — к Норфолку, —

ты к Солсбери спеши;

Когда приедешь...

Хам беспечный, глупый,

Чего стоишь и к герцогу не едешь?

Скажите вашу волю, государь, —

От вас что герцогу сказать я должен?

Да, верно, добрый Кетсби... Ты скажи,

Чтоб поскорей все войско он собрал

И в Солсбери он встретился со мной.

Иду.

Что в Солсбери прикажет делать мне

Ваше величество?

Тебе — что делать? Сам туда я еду!

Велели, государь, туда скакать мне.

Я передумал, сэр, я передумал.

Ну, что у вас за вести?

Нет, государь, особенно хороших,

Но также и худых особо нет.

Вот так загадка — ни худых, ни добрых!

Чего кругом ты скачешь сотни миль,

Когда прямым путем короче скажешь?

Какие ж вести?

Вышел в море Ричмонд.

Пусть это море поглотит его!

Беглец трусливый! Что ему там делать?

Могу предполагать лишь, государь...

«Предполагать», сэр? Что предполагать?

Что с Дорсетом и Бекингемом вместе

Идет сюда он требовать венца.

Что? Трон мой пуст? Иль выпал меч из рук[224]?

Иль мертв король? Или страна без власти?

Не я ль — живой наследник Йорка? Кто,

Как не наследник Йорка, здесь король?

Скажи, куда он по морю идет?

Я этого не знаю, государь.

Чтоб вашим государем стать, идет он.

Зачем идет валлиец, ты не знаешь?

А я боюсь, бежать к нему ты хочешь.

Напрасно подозренье, государь.

А где ж твои войска, чтоб их отбить?

Где ленники твои? Твои где слуги?

На западный они умчались берег,

Чтоб в высадке мятежникам помочь!

Нет, государь, на севере они.

Друзья холодные! Зачем им север,

Когда на западе должны служить нам?

Король могучий, не было приказа.

Угодно будет отпустить меня —

Я соберу друзей и встречу вас

Там, где угодно будет государю.

Ну да, ты хочешь к Ричмонду добраться.

Нет, я тебе не верю.

Государь,

Причины нет меня подозревать:

Изменником я не был и не буду.

Ну ладно.

Иди сбирай войска; но здесь оставь

Георга, сына. Будь же сердцем крепок,

Чтоб крепко голова его держалась.

Порукой он, что буду верен я.

Великий государь, из Девоншира

Я весть привез от преданных друзей.

Сэр Эдвард Кортни, брат его прелат,

Высокомерный Экстерский епископ,

С союзниками подняли восстанье.

Мой повелитель, графство Кент восстало,

И к Гилдфордам все новые подходят

Друзья; растут их силы с каждым часом.

Отряды Бекингема, государь...

Прочь, сыч! И ты поешь о смерти песню?

На, вот тебе. Носи получше вести.

Принес я, государь, вам весть о том,

Что бурею внезапною и ливнем

Рассеяны отряды Бекингема;

Что сам он убежал совсем один,

Неведомо куда.

Прости меня!

Вот кошелек тебе, чтоб синяки

Твои лечить. Объявлена награда

Тому, кто к нам предателя доставит?

Объявлена награда, государь.

Лорд Дорсет и сэр Томас Ловел бунт

В Йоркшире подняли, мой государь;

Но весть вторая успокоит вас:

Бретонский флот рассеян бурей; Ричмонд

На берег Дорсетширский выслал лодку,

Чтоб расспросить отряд на берегу —

Союзники они ему иль нет.

Они ответили, что Бекингем их

Послал к нему; но Ричмонд не поверил

И, паруса подняв, пошел в Бретань.

Вперед, вперед! Оружье пригодится —

И если не для боя с иноземцем,

То чтоб своих мятежников карать.

Мой государь, захвачен Бекингем.

Весть эта добрая, но есть похуже;

Сказать ее вам все же надо: Ричмонд

У Милфорда с могучим войском вышел.

Скорее в Солсбери! Мы здесь болтаем,

А можем выиграть иль проиграть

Наш царский бой. Пусть кто-нибудь доставит

Мне Бекингема. Ну, вперед, за мной.

Сэр Эрсуик вот что Ричмонду скажи:

Кровавый боров у себя в хлеву

Заложником Георга Стенли держит;

И, если я восстану, голова

Георга, сына моего, слетит.

Лишь этот страх пристать к вам не дает мне.

Скажи, где царственный наш Ричмонд нынче?

Он в Уэльсе, в Пембруке иль Харфордуэсте.

А кто с ним из людей, известных нам?

Сэр Уолтер Херберт, знаменитый воин.

Сэр Гилберт Толбот и сэр Вильям Стенли,

Великий Пембрук, Оксфорд, сэр Джемс Блент

И Райс ап-Томас с кучей храбрецов,

И много именем и делом знатных;

И все они войска ведут на Лондон,

Коль по пути им не придется драться.

Ты Ричмонду привет мой отвези;

Скажи ему, что королева рада

Ему дать в жены дочь Елизавету.

Из этого письма он все узнает.

Прощай.

Король мне не позволит говорить с ним?

Нет, добрый лорд; с судьбою примиритесь.

Эдварда дети, Воген, Риверс, Грей,

Святой король наш Генрих, принц Эдвард,

Вы все, погубленные потаенно

Бессовестным и гнусным беззаконьем, —

О, если вы с печалию и гневом

Глядите с облаков на этот час,

Возвеселитесь гибелью моей!

Сегодня день поминовенья мертвых?

Да, сэр.

День поминанья судным днем мне будет,

Я в этот день при короле Эдварде

Звал на себя погибель, если я

Его детей и братьев обману;

И в этот день звал гибель на себя

От Ричарда, кому всех больше верил.

Пришел, пришел ты, поминальный день,

И стал днем мести за мои грехи!

Всевидящий, которым я шутил,

Той ложной клятвой поразил меня

И то дал вправду, что просил я зря.

Так направляет он оружье злых

В их собственную грудь. Как тяжко пало

Проклятье королевы Маргариты:

«Когда тебя пронзит он скорбью, скажешь:

Пророчицей была ты, Маргарита!»

Пойдем, там плаха для меня стоит,

Да будет зло за зло и стыд за стыд.

Вы, по оружью верные друзья,

Измученные игом тирании,

До сердца нашей родины дошли мы,

Не встретивши препятствий на пути.

От лорда Стенли, моего отца,

Здесь бодрое письмо я получил.

Кровавый, злой и беззаконный боров,

Поля и виноградники топтавший,

Как теплые помои, пивший кровь

И выедавший внутренности ваши

Из вас, как из корыта, — гнусный боров

Залег здесь, как мы только что узнали,

У Лестера, в одном лишь переходе.

Во имя бога, храбрые друзья,

Одним кровавым, смертным испытаньем

Мы жатву мира вечного пожнем!

В душе у нас по тысяче мечей,

Чтобы сразить преступного убийцу.

Его друзья переметнутся к нам.

Нет у него друзей, — друзья из страха

Его покинут в горестной нужде.

Тем лучше нам! Вперед, во имя бога!

Лети, надежда, ласточки быстрей;

Король с ней — бог средь смертных королей.

Разбить шатры здесь, на Босуортском поле. —

Лорд Серри, почему вы так печальны?

Мой дух бодрей, чем взгляд мой, в десять раз.

Лорд Норфолк...

Государь, я здесь пред вами.

Ударов нам не избежать, мой Норфолк!

Не избежать ни им, ни нам ударов.

Сюда — шатер! Я нынче здесь ночую.

А завтра — где? Ну, ладно, все равно.

Изменников известны силы нам?

Их тысяч шесть иль семь, никак не больше.

Так, значит, мы сильнее их в три раза;

И с нами имя короля, как крепость, —

А этого недостает врагу. —

Скорей шатер! — Пойдемте, господа,

Осмотрим местность, и людей искусных

С собой возьмем, и всем распорядимся.

Отбросим же медлительность и лень:

Нас, господа, ждет завтра трудный день.

Усталое уж закатилось солнце;

След колесницы огненной его

Пророчит нам на завтра день прекрасный. —

Сэр Брендон, вы штандарт мой понесете. —

В шатер мне принести чернил, бумаги:

Там план сраженья начерчу и всем

Военачальникам места назначу,

На точные отряды разделю

Все небольшое наше войско. — Оксфорд,

Сэр Брендон и сэр Херберт, здесь побудьте.

Граф Пембрук со своим полком остался. —

Мой добрый Блент, привет ему снесите

И попросите в два часа утра

Прийти ко мне в шатер. Еще скажите,

Мой добрый капитан, — вам не известно,

Где лорда Стенли полк расположился?

Когда его знамена я не спутал

С чужими, в чем вполне уверен я,

Его отряд южнее на полмили

Стоит от сильных королевских войск.

Мой милый Блент, коль это не опасно

Для жизни, способ вы найдите к Стенли

Снести вот это важное письмо.

Я это сделаю, клянусь я жизнью.

Бог да пошлет вам тихий сон, милорд.

Прощайте, Блент. — Пойдемте, господа,

Поговорим о завтрашнем сраженье

В моем шатре: здесь воздух очень резок.

Который час?

Час ужина, милорд:

Уж било девять.

Ужинать не буду.

Чернил, бумаги дай.

Исправили мой шлем — удобней стал он?

Снесли мое оружие в шатер?

Да, государь, для вас уж все готово.

На пост свой поспеши, мой добрый Норфолк,

И выбери нам верных часовых.

Иду, мой государь.

Ты с жаворонком встань, мой славный Норфолк.

Исполню, государь.

Кетсби!

Я здесь.

Ты к Стенли вестника пошли,

Чтоб до восхода он свои войска

Привел, — иначе сын его Георг

Падет в слепую яму вечной ночи.

Налей стакан вина и дай ночник.

В бой Серри[225] белого мне оседлай

И копья осмотри, легки ль и крепки. —

Ретклиф!

Что, государь?

Нортемберленда грустного ты видел?

Да, видел; он и с ним граф Томас Серри

До сумерек по лагерю бродили,

Подбадривая воинов своих.

Ну, хорошо. Дай мне стакан вина,

Во мне веселья духа нынче нет,

Ни бодрости, к которой я привык.

Поставь стакан. Чернила приготовил?

Да, государь.

Прощай; и стражу там мою проверь.

А на рассвете приходи в шатер

Помочь надеть доспехи мне. Прощай.

На шлем твой я победу призываю!

Мой отчим благородный, все те блага,

Что ночь таит, пусть даст она тебе!

Скажи, как мать любимая моя?

Ее благословенье я принес:

О Ричмонде все молится она.

Но к делу! Тихие часы скользят,

И на востоке мрак густой светлеет.

Нужда мне кратким быть велит. Готовь

Свои войска для боя рано утром;

Свою судьбу отдай на суд кровавый

Ударов и войны смертельно зоркой.

Как только я смогу (теперь нельзя мне),

Я время обману и появлюсь

Тебе помочь в сомнительном сраженье,

Но стать теперь в твоих рядах не смею —

Иначе брата твоего Георга

Казнят тотчас же на глазах отца.

Прощай. Опасно нам и недосуг

Слова учтивой дружбы говорить,

Обмениваясь нежными речами.

Бог да пошлет нам вольно исполнять

Обряды нежной дружбы!

Прощай, прощай; будь смел и торопись!

Милорда Стенли проводите, лорды.

Хоть дух тревожен, все ж заснуть хочу,

А то меня придавит сон свинцовый,

Когда нужны победные крыла.

Покойной ночи, лорды и дворяне.

О ты, чьим воином себя считаю,

Взгляни на воинов моих с любовью,

Вложи им в руки правый меч возмездья, —

Пусть сокрушат их тяжкие удары

Противников злокозненные шлемы!

Да будем мы орудием отмщенья,

Чтоб восхвалить тебя победой нашей!

Тебе свой дух бессонный отдаю,

Пока я век своих не опускаю.

И в бдении и в сне храни меня!

Как бремя, завтра ляжет на тебя

Эдвард Плантагенет, принц Уэльский! Вспомни,

Как в Тьюксбери меня во цвете лет

Зарезал ты. Отчайся и умри!

Будь весел, Ричмонд. Души оскорбленных

Убитых принцев за тебя стоят.

Сын Генриха тебя поддержит, Ричмонд.

Когда я жил, помазанное тело

Ты дырами смертельными пробил.

Припомни все, отчайся и умри!

Генрих велит, отчайся и умри!

Будь победителем, святой и добрый!

Тебе предрекший королевство Генрих —

Во сне с тобой: будь счастлив и живи!

Как бремя, завтра лягу на тебя

Я, смытый в смерть твоим вином проклятым,

Предательски тобой убитый Кларенс!

В бою ты вспомни завтра обо мне,

Меч вырони — отчайся и умри!

Ланкастра отпрыск, за тебя молитвы

Обиженные дети Йорка шлют.

Пусть ангелы хранят твой меч; будь счастлив!

Как бремя, завтра лягу на тебя

Я — Риверс! О, отчайся и умри!

Ты завтра Грея вспомни — и отчайся!

Припомни Вогена, в преступном страхе

Меч вырони, отчайся и умри!

Вставай! Обиды наши уж вонзились

В грудь Ричарда. Вставай и побеждай!

Кровав и грешен, ты в грехе проснешься

И жизнь свою в кровавой битве кончишь!

Лорд Хестингс я — отчайся и умри!

Невинная душа, вставай, вставай!

Вооружайся, бей и побеждай!

Детей, тобою в Тауэре убитых,

Ты вспомни, Ричард. Ляжем мы свинцом

На грудь твою, потянем в смерть и гибель!

Велим тебе: отчайся и умри!

Спи мирно, Ричмонд, радостно проснись.

От вепря ангелы тебя хранят!

Родоначальником стань королей!

Эдварда дети мы. Живи, будь счастлив!

О Ричард, Анна жалкая твоя,

Твоя жена, что сна с тобой не знала,

Теперь твой сон тревогою волнует.

В бою ты вспомни завтра обо мне,

Меч вырони, отчайся и умри!

Спокойная душа, спокойно спи!

Победу пусть тебе трубят рога!

Молилась о тебе жена врага.

В борьбе за трон я первый помогал,

Последним пал от твоего злодейства.

В бою о Бекингеме вспомни, вспомни

И в ужасе умри от злодеяний!

О крови грезь, о смерти — до зари;

Лишившись сил, в отчаянье умри!

Я умер, не поспев тебе помочь,

Будь духом бодр и смел. Да сгинет ночь!

И ангелы и бог с тобой в бою,

А Ричард перед бездной на краю!

Коня сменить! Перевяжите раны!

Помилуй, боже! — Шш... Все это сон.

О совесть робкая, как мучишь ты!

Огни синеют. Мертв полночный час.

В поту холодном трепетное тело.

Боюсь себя? Ведь никого здесь нет.

Я — я, и Ричард Ричардом любим.

Убийца здесь? Нет! Да! Убийца я!

Бежать? Но от себя? И от чего?

От мести. Сам себе я буду мстить?

Увы, люблю себя. За что? За благо,

Что самому себе принес? Увы!

Скорее сам себя я ненавижу

За зло, что самому себе нанес!

Подлец я! Нет, я лгу, я не подлец!

Шут, похвали себя. Шут, не хвались.

У совести моей сто языков,

Все разные рассказывают сказки,

Но каждый подлецом меня зовет.

Я клятвы нарушал — как много раз!

Я счет убийствам страшным потерял.

Грехи мои — чернее нет грехов —

В суде толпятся и кричат: «Виновен!»

Отчаянье! Никто меня не любит.

Никто, когда умру, не пожалеет.

Как им жалеть, когда в самом себе

К себе я жалости не нахожу?

Казалось мне, все души мной убитых

Сошлись в шатер и каждый звал на утро

Возмездие на голову мою.

Мой государь!

Черт! Кто здесь?

Я, Ретклиф, сэр! Уж дважды петухи

Приветствовали утро громким криком.

Друзья уж встали и вооружились.

О Ретклиф, мне приснился страшный сон!

Как думаешь, верны ль друзья нам будут?

Конечно, государь.

Боюсь я, Ретклиф...

Нет, государь мой, теней вы не бойтесь.

Клянусь, что эти тени нынче ночью

Сильнее ужас Ричарду внушили,

Чем десять тысяч воинов живых,

Которых жалкий Ричмонд поведет.

Еще далек рассвет. Пойдем со мной;

Подслушаем, что говорят в шатрах —

Не думает ли кто-нибудь бежать.

День добрый, Ричмонд!

Прошу прощенья, бдительные лорды,

Что я, как лежебок, еще валяюсь.

Как спали вы, милорд?

Сладчайший сон, нежнейшие из грез,

Когда-либо приснившиеся людям,

Меня минувшей ночью посетили.

Мне снилось: души Ричардом убитых

Пришли ко мне, победу возвещая.

Клянусь, что сердце радостно ликует,

Такой прекрасный вспоминая сон.

Уж утро позднее, — скажите, лорды?

Сейчас четыре будет.

Пора, вооружась, полки вести.

Уж с вами говорил я, земляки,

И больше говорить теперь не время.

Одно запомните — что бог и право

Сражаются на нашей стороне.

Молитвы всех святых и всех убитых

Послужат нам высокою стеной.

Из всех врагов один лишь Ричард нам

Желает гибели, себе — победы.

Да кто врагов ведет? Друзья, ведь правда,

Что он тиран кровавый и убийца,

В крови поднявшийся, в крови живущий,

Не разбиравший средств, ведущих к цели,

Убивший тех, кто средством в этом был;

Фальшивый камень, ставший драгоценным

Лишь от фольги английского престола,

И человек, что божьим был врагом.

Вы против божьего врага деретесь —

Бог сохранит вас, как своих солдат;

Коль вы потрудитесь тирана свергнуть,

Заснете сладко вы, убив тирана;

Сражаетесь с врагом земли своей,

Земля родная вам воздаст сторицей;

Сражаетесь, чтоб жен своих спасти, —

Как победителей вас жены встретят;

Детей спасаете вы от меча,

И старость вашу внуки успокоят.

Во имя бога и во имя права —

Вперед, знамена, и вперед, мечи!

А я, если дерзка моя попытка,

Готов как выкуп лечь холодным трупом

Здесь, на земле холодной; но успех

Последний из всех вас со мной разделит.

Трубите, трубы, весело и бодро;

Господь! Святой Георг! Победа! Ричмонд!

Что говорит Нортемберленд о нем?

Что Ричмонд не умеет воевать.

Сказал он правду. Серри что сказал?

Сказал с улыбкою: «Для нас тем лучше».

Он прав; конечно, так оно и есть.

Который час? Подай мне календарь.

Кто видел нынче солнце?

Не видал я.

Оно светить не хочет; а по книге

Уж час тому назад оно взошло.

Кому-нибудь день этот черным будет. —

Ретклиф!

Я здесь.

Не хочет солнце показаться,

И небо хмурится над нашим войском.

Хотел бы я, чтоб эти слезы были

Земной росой. Сегодня света нет!

Но это точно так же для меня,

Как и для Ричмонда. И то же небо

С печалью той же на него глядит.

Вооружайтесь! В поле уж враги.

Живей! Покройте чепраком коня!

Велите Стенли привести полки;

Сам в бой я поведу своих солдат.

И вот приказ мой по моим войскам:

Во всю длину развернут будет фронт

Пехотными и конными рядами;

Стрелков на середину мы поставим;

Джон, герцог Норфолк и граф Томас Серри

И конницу ведут и пехотинцев.

Когда построятся, за ними следом

Пойдем и мы, и будут наши силы

Отборной конницей окрылены.

Святой Георг за нас! Что скажешь, Норфолк?

Приказ хорош, воинственный монарх.

Но вот что нынче я в шатре нашел.

«Джек Норфолк, ты дерзок, но все равно:

Хозяин твой Дикон[226] уж продан давно».

Придумана врагами эта штука. —

Идите ж, господа, все по местам,

Да не смутят пустые сны наш дух:

Ведь совесть — слово, созданное трусом,

Чтоб сильных напугать и остеречь.

Кулак нам — совесть, и закон нам — меч.

Сомкнитесь, смело на врага вперед,

Не в рай, так в ад наш тесный строй войдет.

Я все сказал; что вам еще сказать?

Припомните, с кем боретесь вы нынче:

Со стадом плутов, беглецов, бродяг,

С бретонской сволочью и жалкой гнилью,

Что выблевала полная земля[227]

Для гнусных подвигов и разрушений.

Был мирен сон ваш, мира вас лишили;

У вас земля, красивы ваши жены —

Им надо землю взять, жен обесчестить.

А кто ведет их? Жалкий тот нахлебник,

Что жил у матери моей в Бретани,

Молокосос, что холод испытал,

Лишь по снегу гуляя в башмаках!

Сметем же плетью за море бродяг,

Французских крыс, из-за моря пришедших.

Постыла жизнь голодным попрошайкам,

Которым без надежды на грабеж

От нищеты повеситься пришлось бы.

Коль битым надо быть, пусть бьют нас люди —

Не выродки бретонские, которых

На родине топтали наши предки;

Побив, ублюдков оставляли им.

Такой возьмет наш край и будет спать

С твоей женой иль дочь твою похитит?

Чу, трубы! В бой, дворяне! В бой, крестьяне!

Стрелки, стреляйте в голову врагу!

Пришпорьте гордых коней! Вскачь! И в кровь!

Ломайте копья, изумляйте небо!

Что Стенли говорит? Ведет полки он?

К вам, государь, идти он отказался.

Долой же голову его, Георга!

Враги уже болото перешли;

Георгу казнь назначьте после боя.

В груди забилась тысяча сердец.

Вперед знамена — и врага разите!

Старинный наш пароль, «святой Георг»,

Вдохни в нас злобу огненных драконов!

Над шлемами победа реет. В бой!

На помощь к нам! На помощь! Чудеса

Невиданные там король творит,

Навстречу всем опасностям кидаясь.

Коня под ним убили, пеший бьется,

И Ричмонда в глотке смерти он ищет.

На помощь, добрый лорд, иль все погибло!

Коня, коня! Венец мой за коня!

Спасайтесь, государь! Коня достану.

Раб, жизнь свою поставил я и буду

Стоять, покуда кончится игра.

Мне кажется, шесть Ричмондов здесь в поле!

Убил я пятерых, но цел единый.

Коня, коня! Венец мой за коня!

Оружью слава вашему и богу!

Победа наша; сдох кровавый пес.

Надежды оправдал ты, славный Ричмонд.

Вот он, давно похищенный венец.

Я с мертвой головы кровавой твари

Сорвал его, чтоб увенчать тебя:

Носи его на радость и на благо.

И бог великий скажет нам: аминь!

Скажите мне скорей: жив юный Стенли?

Он жив и в Лейстере нас ждет, милорд,

Куда пойдем мы, если вы велите.

Кто с двух сторон из знати пал в сраженье?

Джон герцог Норфолк и лорд Уолтер Феррерс,

Сэр Роберт Брекенбери и сэр Брендон.

С почетом должным их предать земле

И объявить прощенье всем солдатам,

Которые с повинной к нам придут.

А причастившись тайн, соединим

Мы с Белой розой Алую навек,

И единенью улыбнется небо,

Что долго хмурилось на их вражду.

Предатель лишь «аминь» не скажет нам.

О, долго Англия была безумна,

Сама себя терзала в исступленье:

Брат брата убивал в слепом бою,

Отец убийцей был родного сына,

Сын по приказу убивал отца.

Повинны в этом Йорки и Ланкастры:

Раздор их дикий рвал на части мир.

Теперь же Ричмонд и Елизавета,

Наследники двух царственных домов,

Соединятся божьим изволеньем!

А если бог благословит, их дети

Вернут на землю нежноликий мир,

И благоденствие, и изобилье!

А если меч предательский восстанет

И снова дни кровавые вернет,

И Англия кровавыми слезами

Вновь обольется, — меч, господь, разбей,

Не дай увидеть торжество обмана.

Междоусобий затянулась рана.

Спокойствие настало. Злоба, сгинь!

Да будет мир! Господь изрек: аминь!