Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 1

Дивлюсь, как мог от нас король спастись.

Пока мы гнали конных северян,

Он ускользнул хитро, своих покинув.

Тогда великий лорд Нортемберленд,

Чей слух воинственный не переносит

Позорного сигнала к отступленью,

Ободрил оробевшие войска,

И разом он, лорд Клиффорд и лорд Стеффорд

На центр наш ринулись и в лютой схватке

Погибли от мечей простых солдат[138].

А Стеффорда отец, лорд Бекингем,

Или убит, иль ранен тяжело;

Рассек ему забрало я с размаху.

Отец, смотри — вот кровь его.

А вот

Кровь графа Уильтшира, с которым я

В разгаре жаркой битвы повстречался.

Ты за меня скажи, что сделал я.

Ты, Ричард, отличился больше всех. —

Вы, в самом деле, Сомерсет, мертвы?

Ждет то же всех потомков Джона Ганта!

И Генриху снять голову надеюсь.

А также я. — Победоносный Йорк,

Доколе не взойдешь ты на престол,

Которым дом Ланкастеров владеет,

Клянусь всевышним, не сомкну я глаз.

Вот короля трусливого дворец[139]

И там престол его. Владей им, Йорк;

Тебе по праву он принадлежит,

А не потомству Генриха Шестого.

Так помоги мне — и свершится это;

Ведь силою мы ворвались сюда.

Поможем все; кто побежит — умрет.

Спасибо, Норфолк. — Здесь останьтесь, лорды. —

И вы, солдаты, близ меня ночуйте.

А коль придет король, его не троньте,

Пока не пожелает вас прогнать.

Парламент созван королевой здесь;

Не ждет она, что будем мы в совете.

Добьемся ж прав своих мечом иль словом!

С оружием в руках здесь укрепимся.

Кровавым тот парламент назовется,

Коль герцог Йорк не станет королем,

А робкий Генрих не падет, чья трусость

В посмешище врагов нас обратила.

Так будьте, лорды, мне верны и храбры;

Намерен я вступить в свои права.

Ни сам король, ни лучший друг его,

Ланкастера сторонник самый гордый,

Пошевелить крылами не дерзнет,

Лишь звякну я бубенчиком своим[140].

Я посажу тебя, Плантагенет;

Пусть кто-нибудь тебя посмеет вырвать.

Решайся же — короны требуй, Ричард.

Смотрите, лорды, где сидит мятежник, —

На королевском троне! Вздумал он

С поддержкой Уорика, злодея-пэра,

Короной завладеть, стать королем. —

Нортемберленд, отец твой им убит,

И твой, лорд Клиффорд. Оба вы клялись

Отмстить ему, и сыновьям, и близким.

Иначе мне пусть небо отомстит.

В надежде той ношу я сталь, как траур.

Как! Это стерпим мы! Долой его!

Пылает гневом грудь, нет силы ждать.

Терпение, достойный Уэстморленд!

Терпение для трусов, вроде Йорка!

Он не сидел бы здесь, будь жив отец ваш.

В парламенте позвольте нам, властитель,

Напасть на Йорка и его семью.

Ты хорошо сказал. Да будет так.

Иль вы не знаете — их любит Лондон,

И за спиной у них стоят войска?

Но коль убьем его — все разбегутся.

Далеко сердце Генриха от мысли

Парламент этот в бойню превратить.

Знай, Эксетер, угрозы, речи, взгляды

Моим единственным оружьем будут. —

Мятежный герцог Йорк, покинь мой трон

И на коленях вымоли прощенье.

Я — твой король законный.

Нет, я — твой.

Стыдись! Ведь герцогом тебя он сделал!

Мое наследье — герцогство и графство[141].

Отец твой был изменником престолу.

Ты изменяешь, Эксетер, престолу,

Идя за тем, кто захватил его!

За кем идти, как не за королем?

Да, Клиффорд, но король законный — Йорк.

Что ж, мне — стоять, тебе ж — сидеть на троне?

Так быть должно и будет. Покорись.

Будь герцогом Ланкастерским отныне

И предоставь ему быть королем.

Он и король и герцог он Ланкастер, —

Лорд Уэстморленд здесь это утверждает.

А Уорик отрицает. Вы забыли,

Что с поля битвы мы прогнали вас,

Отцов убили ваших[142] и чрез город,

Знамена распустив, прошли к дворцу.

Нет, Уорик, помню это я с печалью;

Клянусь душой, раскаетесь вы в том.

Плантагенет, похищу у тебя,

У сыновей твоих, у всей родни

И у твоих клевретов больше жизней,

Чем было капель крови у отца.

Молчи, не то я, Уорик, вместо слов

Тебе такого вестника пошлю.

Что мигом отомстит за смерть отца.

Смешон бессильный гнев твой, бедный Клиффорд!

Докажем мы свои права на трон;

Коль нет, мечи их в поле отстоят.

Что за права твои на трон, изменник?

Отец твой был, как ты, лишь герцог Йоркский,

Твой дед был Роджер Мортимер, граф Марч, —

А мой отец король был Генрих Пятый,

Что покорил дофина и французов

И завладел страной и городами.

Не вспоминай о том, — ты все утратил.

Протектор все утратил, а не я;

Ребенком годовалым был я венчан.

Теперь ты взрослым стал и все теряешь. —

Отец, с захватчика сорви корону.

Сорви, отец, и сам надень ее.

Брат милый[143], чтишь и любишь ты оружье, —

Решим вопрос в бою; оставим спор.

Бить в барабан — и побежит король.

Молчите, сыновья!

Сам замолчи, дай королю сказать.

Пусть первый говорит Плантагенет.

Ему в молчании внимайте, лорды;

И кто прервет его, не будет жив.

Иль думаешь, что я покину трон,

Где восседали мой отец и дед?

Нет, прежде край опустошит война.

Пусть знамя, что за морем развевалось,

А нынче в Англии к печали нашей, —

Мне будет саваном. — Не бойтесь, лорды!

Я много больше прав, чем Йорк, имею.

Их докажи — и будешь королем.

Четвертый Генрих трон завоевал.

Подняв восстанье против короля.

Что мне сказать? Слабы мои права.

Король избрать наследника ведь может?

Что ж из того?

А если может, — я король законный.

Ведь Ричард деду моему корону

Открыто передал; затем отец мой

Ему наследовал, а я — отцу.

Мятеж он поднял против государя,

Отречься от венца его принудил.

Но если Ричард и отрекся, — все же

Права наследства остаются в силе.

Да, он ведь мог отречься от короны

Лишь с тем, чтоб царствовал его наследник.

Так против нас ты, герцог Эксетер?

Он прав, а потому прошу прощенья.

Что шепчетесь вы, лорды? Отвечайте.

Твердит мне совесть: вы — король законный.

Все перейдут к нему, меня покинув!

Что б ты ни говорил, не думай, Йорк,

Что Генриха так просто низложить.

Он вопреки всему низложен будет.

Ошибся ты. Хоть ты силен на юге,

В Сеффолке, Норфолке, Эссексе, Кенте, —

Что дерзость придает тебе и гордость, —

Мне вопреки, не коронуешь Йорка.

Король мой Генрих, прав ты или нет,

Клянется Клиффорд защищать тебя.

Пускай земля, разверзшись подо мною,

Меня поглотит, если преклонюсь

Перед убийцей моего отца!

О Клиффорд! Ты мне сердце оживил.

Генрих Ланкастер, откажись от власти, —

О чем вы совещаетесь, — милорды?

Признай монархом царственного Йорка,

Не то дворец наполнится войсками,

И на престоле этом напишу

Его права твоей, захватчик, кровью.

Лорд Уорик, выслушай одно лишь слово:

Пожизненно пусть буду королем.

Мне и моим корону завещай —

И будешь мирно царствовать до смерти.

Согласен я. Ричард Плантагенет,

Когда умру я, вступишь ты на трон.

Какое зло вы причинили сыну!

Какое благо вам самим и краю!

Трусливый, низкий, слабодушный Генрих!

Как оскорбил ты и себя и нас!

И слушать я об этом не могу!

Я тоже.

Пойдем, кузен, расскажем королеве.

Прощай, пугливый выродок-король,

В чьем хладном сердце нет ни искры чести.

Отныне будь добычей дома Йорков;

Умри в цепях за свой поступок бабий!

Пусть разобьют тебя в войне свирепой,

Иль в мире прозябай, покинут всеми!

Смотри сюда и отвернись от них.

Они отмстить хотят и не уступят.

Ах, Эксетер!

О чем, король, вздохнули?

Не о себе, лорд Уорик, но о сыне,

Который мной наследия лишен.

Но будь теперь, что будет.

Завещаю

Венец тебе и сыновьям твоим

С условием, чтоб ты принес мне клятву —

Междоусобную оставить брань,

Меня до смерти государем чтить,

Изменой и насильем не пытаясь

Меня низвергнуть и воссесть на трон.

Даю охотно клятву и сдержу.

Да здравствует же Генрих, наш король —

Ричард Плантагенет, с ним обнимись.

Да здравствует и Йорк, — с детьми своими!

Йорк и Ланкастер ныне примирились.

Будь проклят, кто захочет их поссорить!

Прощай, мой государь, вернусь в свой замок.

А я займу с моим отрядом Лондон.

А я с друзьями в Норфолк удалюсь.

А я вернусь в свои владенья, к морю.

А я с тоской и скорбью — во дворец.

Вот королева: гневен взор ее,

Я удалюсь.

Я тоже, Эксетер.

Не уходи, — я за тобой пойду.

Лишь будь спокойней, милая, — останусь.

В такой беде кто может быть спокойным?

Несчастный! Лучше б умереть мне девой,

Не знать тебя и сына не рожать,

Коль ты такой отец бесчеловечный!

Чем заслужил он прав своих потерю?

Когда б его любил ты хоть немного

Иль мучился, как я, его рожая,

И выкормил, как я, своею кровью, —

Скорей бы отдал ты всю кровь свою,

Чем завещать венец злодею Йорку

И обездолить собственного сына.

Отец, нельзя лишить меня престола.

Коль вы король, не я ли ваш наследник?

Прости меня, жена. Прости, сын милый,

Меня принудил герцог Йорк и Уорик.

Принудил? Ты король и принужден?

Мне стыдно это слушать, жалкий трус!

Ты погубил себя, меня и сына

И дому Йорка дал такую власть,

Что будешь царствовать с их разрешенья.

Ему с потомством завещать корону —

Что это, как не рыть себе могилу

И раньше срока залезать в нее?

Уорик — лорд-канцлер, правит он в Кале;

Командует проливом Фоконбридж;

Протектором страны стал герцог Йоркский, —

И в безопасности себя ты мнишь?

В такой же безопасности ягненок,

Свирепыми волками окруженный.

Хоть я и женщина, но будь я здесь,

Солдаты подняли б меня на копья

Скорей, чем я признала б договор.

Однако жизнь тебе дороже чести,

И потому я разойдусь с тобой;

Ни ложа, ни стола не стану, Генрих,

С тобой делить, пока не уничтожат

Акт, что лишил наследья Эдуарда.

Отвергшие твои знамена лорды

Пойдут с моими, если разверну их,

А я тебе на зло их разверну

И на погибель злую дому Йорка.

Итак, прощай. — Идем со мною, сын!

Войска готовы наши; к ним примкнем.

Постой, мой друг, и выслушай меня.

Ты слишком много уж сказал. Уйди!

Эдвард, мой милый — сын, со мной останься!

Чтоб здесь погибнуть от руки врагов?

Когда я победителем вернусь,

Увижу вас; теперь пойду за нею.

Идем, мой сын; нам незачем здесь медлить.

Ах, королева бедная! Любовь

Ко мне и к сыну моему внушила

Ей гневные, жестокие слова.

Пусть Йорку ненавистному отмстит,

Чей алчный дух, желаньем окрыленный,

Грозит венцу и, как орел голодный,

И мне и сыну растерзает плоть!

Трех этих лордов потерять мне тяжко.

Я напишу им, их увещевая. —

Идем, кузен; моим гонцом ты будешь.

И я надеюсь примирить их всех.

Брат, уступи мне, хоть моложе я.

Я лучше роль оратора сыграю.

Но доводы мои сильнее, крепче.

Как! Ссорятся мой брат и сыновья?

Из-за чего вы ссоритесь? Кто начал?

Не спор, лишь небольшое разногласье.

О чем?

О том, что вас касается и нас, —

Об английском венце, что ныне ваш.

Моем? О нет, пока не умер Генрих.

Не от того права зависят ваши.

Наследник вы, так пользуйтесь правами.

Коль вы вздохнуть Ланкастерам дадите,

Они обгонят вас в конце концов.

Я клятву дал, что сохранит он власть.

Как не нарушить клятву ради трона?

Чтоб год царить, я сотни их нарушу.

Нет, сохрани господь, нарушить клятву!

Ее нарушу я, подняв оружье.

Я докажу противное, коль вы

Благоволите выслушать меня.

Напрасно, сын мой: это невозможно.

Но клятва не имеет силы, если

Принесена не при властях законных,

Которым подчинен дающий клятву;

А Генрих незаконно трон присвоил,

И так как он от вас ту клятву принял,

Она, милорд, бессильна и ничтожна.

Итак, к оружию! Отец, подумай,

Как сладко на челе носить корону;

Элизиум она тебе дарит

И все восторги, что поэты славят.

Что медлить нам еще? Не успокоюсь,

Пока цветок свой белый не окрашу

Холодной кровью Генрихова сердца.

Довольно, Ричард. Буду королем

Или умру! — Брат, в Лондон поспеши

И Уорика подбей на это дело. —

Ты, Ричард, к Норфолку сейчас поскачешь

И тайно сообщишь о нашем плане. —

Вы к лорду Кобему, Эдвард, отправьтесь.

За ним пойдут охотно люди Кента.

Я доверяю им: они солдаты,

Умны, учтивы, доблестны, храбры. —

Пока делам таким вы предадитесь,

Что́ мне останется, как не искать

К восстанию предлог, но в строгой тайне

От короля и всей его родни?

Постойте. — К нам спешишь с какою вестью?

Все лорды северные с королевой

Намерены ваш замок осадить;

Они уж близко — двадцать тысяч войска.

Итак, милорд, скорее укрепитесь.

Мой меч при мне! Ужель бояться их? —

Эдвард и Ричард, вы со мной останьтесь,

А брат мой Монтегью помчится в Лондон.

Пусть Уорик, Кобем и другие лорды,

Оставшиеся охранять монарха,

Свой хитрый ум на помощь призовут,

Не веря клятвам Генриха глупца.

Брат, ухожу; я их склоню, не бойтесь;

Итак, почтительно прощаюсь с вами.

Сэр Джон, сэр Гью, приветствую вас, дяди;

Вы в добрый час явились в замок Сендел, —

Нас королева хочет осаждать.

Ей не придется, — встретимся с ней в поле.

Как! Ведь у нас всего пять тысяч войска.

Хотя б всего пять тысяч, не беда.

Начальник — женщина: чего ж бояться?

Их барабаны! Выстроим войска

И, выступив, дадим сражение тотчас.

Пять — против двадцати! Неравны силы.

Но все ж в победе я уверен, дядя.

Во Франции я часто побеждал,

Когда был в десять раз сильнее враг, —

Так почему ж не победить и нынче?

Куда мне скрыться? Как врагов избегнуть?

Смотри, наставник, вот кровавый Клиффорд.

Прочь, капеллан! Твой сан тебя спасает,

Но герцога проклятого отродье,

Того, кем мой отец убит, — умрет!

И я, милорд, с ним участь разделю.

Убрать его, солдаты.

Ах, пощади невинного ребенка

Иль будешь проклят богом и людьми.

Ну что? Он мертв уже? Иль это страх

Ему закрыл глаза? Я их открою.

Так смотрит в клетке пленный лев на жертву,

Дрожащую в его свирепых лапах,

Так бродит, радуясь своей добыче,

Так приближается, чтоб рвать на части. —

Ах, милый Клиффорд! Лучше уж убей

Меня мечом, чем этим грозным взглядом.

Любезный Клиффорд, дай сказать пред смертью;

Я чересчур ничтожен для тебя;

Мсти взрослым, а меня оставь в живых.

Напрасно говоришь, несчастный мальчик,

Смерть моего отца врата замкнула,

Куда б могла проникнуть речь твоя.

Кровь моего отца откроет их;

Он муж, и с ним померяйся ты, Клиффорд.

Будь братья здесь твои, все жизни ваши

В груди не утолили б жажды мести.

Когда б я взрыл могилы ваших предков,

Гробы гнилые заковал цепями, —

И это бы не усмирило гнева,

Не облегчило б сердца моего.

Вид каждого, кто носит имя Йорка,

Как фурия, терзает душу мне.

Пока не истреблю их род проклятый,

Всех до последнего, мне жизни нет;

И потому...

О, дай мне помолиться перед смертью!

Молю тебя, любезный Клиффорд, сжалься!

Мечом лишь оказать могу я жалость.

Я никогда тебе вреда не делал, —

За что меня ты хочешь убивать?

Вредил отец.

До моего рожденья.

Но у тебя есть сын, и ради сына

Мне окажи пощаду, а не то

В отмщение — ведь справедлив господь —

И сын твой смертью страшною умрет.

Ах, продержи меня в тюрьме всю жизнь,

И если дам я повод к раздраженью,

Убей меня; теперь же — нет причины.

Причины нет?

Отец мой умерщвлен твоим. Умри же.

Di faciant laudis summa sit ista tuae![144]

Плантагенет! Иду, Плантагенет!

И пусть от крови сына твоего

Клинок мой будет ржаветь до тех пор,

Пока ее с твоею не смешаю, —

Тогда их разом я сотру с меча.

Рать королевы одержала верх;

Меня спасая, пали в битве дяди;

Сторонники мои перед врагами

Свирепыми испуганно бегут,

Как бурею гонимые суда

Или ягнята от волков голодных.

А сыновья — бог весть, что с ними; знаю

Одно: они сражались, как герои,

Которых слава ждет живых иль мертвых.

Путь пробивал ко мне три раза Ричард

И мне кричал: «Отец, держись! Мужайся!»

И столько ж раз ко мне Эдвард являлся

С мечом, окрашенным до рукояти

Пурпурной кровью тех, кого он встретил.

Когда же отступали храбрецы,

Кричал им Ричард: «В бой! Ни шагу вспять!»

Еще кричал: «Корона или гроб!

Могила славная в земле иль скипетр!»

Ударили мы снова, но — увы! —

Вновь отступили: так порою лебедь

Стремится тщетно выплыть против волн,

В борьбе с течением теряя силы.

Чу! Близится погоня роковая.

Я слаб, — от злобы их не убежать!

Но будь я крепок, все ж не побежал бы.

Песчинки жизни сочтены в часах[145].

Здесь я останусь, здесь окончу жизнь.

Сюда, Нортемберленд, кровавый Клиффорд!

Я вашей ярости бросаю вызов,

Мишень я ваша и удара жду.

На милость нашу сдайся, гордый Йорк.

Такую же ему окажем милость,

Какую беспощадною рукой

Он моему отцу на поле битвы

Когда-то оказал, сводя с ним счеты,

Но с колесницы пал здесь Фаэтон[146] —

И мраком час полуденный сменился.

Из пепла моего восстанет феникс,

И отомстит он за меня всем вам.

В надежде этой взор возвел я к небу

И презираю все, чем вы грозите.

Что ж медлите? Не подойдете ближе?

Вас множество — ужели вы боитесь?

Так трус дерется, если нет спасенья;

Так голубь когти сокола клюет;

Так вор, отчаявшись в своем спасенье,

На полицейских изрыгает брань.

О Клиффорд! Мыслью обратись назад,

И жизнь минувшую мою припомни,

И, не краснея, мне взгляни в лицо,

И прикуси язык, назвавший трусом

Того, чей взор в дрожь повергал тебя.

Не стану я с тобою препираться,

Но на удар твой четырьмя отвечу.

Стой, храбрый Клиффорд! Тысяча причин

Есть у меня продлить злодею жизнь. —

От гнева глух! — Скажи, Нортемберленд.

Стой, Клиффорд! Много чести для него,

Коль, в грудь его разя, свой палец ранишь.

Иль это храбрость — шавке зарычавшей

Засунуть руку в пасть между зубов,

Когда ногой ее отбросить можно?

В сраженье все простительно: пускай

Дерутся десять против одного, —

Для доблести их это не зазорно.

Да-да, так бьется тетерев в силке.

Так мечется попавший в сети кролик.

Так с торжеством берут добычу воры;

Так честный муж разбойникам сдается.

Что, государыня, нам делать с ним?

Достойный Клиффорд и Нортемберленд,

Пусть станет здесь он, на кротовой кочке, —

Он, что к вершинам руки простирал,

Но только тень рассек своей рукою. —

Как! Это ты хотел стать королем?

Ты ль бушевал в парламенте у нас,

Превознося свой знатный род сто раз?

Где кучка сыновей, твоя защита, —

Эдвард распутный и веселый Джордж?

И где отважный твой урод горбатый,

Сынок твой Дик[147], что голосом ворчливым

К восстанию папашу подстрекал?

И, наконец, где твой любимец Ретленд?

Йорк, погляди! Платок я омочила

В его крови, которую из сердца

Исторг мечом победоносный Клиффорд.

Коль хочешь сына милого оплакать,

Возьми платок, чтоб слезы утереть.

Ах, бедный Йорк! Тебе я сострадала б,

Не будь ты ненавистен мне смертельно.

Скорби, чтоб мне развеселиться, Йорк.

Как! Пламень сердца грудь твою всю выжег?

О Ретленде слезинки не прольешь?

Зачем ты сдержан? Должен ты беситься:

Чтоб ты бесился, над тобой смеюсь.

Злись, топай, буйствуй, — стану петь, плясать.

Награды ждешь ты, вижу, за потеху? —

Йорк без короны говорить не может.

Корону Йорку! Лорды, преклоняйтесь.

Держать его, пока ему надену.

Да, вот теперь он смотрит королем.

Так вот кем Генриха престол захвачен,

Так вот кто был наследником назначен!

Но почему так рано коронован

Великий Йорк? Зачем нарушил клятву?

Царить вам, помнится, тогда лишь должно,

Когда глаза навек закроет Генрих.

Но вы хотите в сан его облечься

И с головы его сорвать корону

Еще при жизни, клятве вопреки?

О, непростительна вина такая! —

Долой венец — и голову с венцом!

В единый миг покончим с наглецом!

Свершу свой долг и за отца отмщу.

Нет, стой, послушаем его молитвы.

Ты злей волков, французская волчица,

И твой язык ехидны ядовитей!

Как не пристало полу твоему

Торжествовать, подобно амазонке,

Над горем тех, кто сокрушен судьбой!

Не будь твое бесстыжее лицо,

Привыкшее скрывать твои злодейства,

Столь неподвижно гладким, как забрало,

Тебя, гордячка, в краску б я вогнал,

Сказав, откуда ты, какого рода;

Стыдить бы стал, когда б ты знала стыд.

Родитель твой зовется королем

Иерусалимским, Неаполитанским

И Сицилийским[148], но на деле он

Беднее, чем английский поселянин.

Не он ли дерзостям тебя учил?

Но пользы нет от них тебе, гордячка;

Ты только подтверждаешь поговорку:

«Коня загонит нищий, сев верхом».

Красой нередко женщины гордятся,

Но, видит бог, в тебе ее немного.

Их добродетель восхищает нас,

Но ты обратным поражаешь всех.

Их сдержанность нам кажется небесной,

А ты чудовищна своим развратом.

Ты далека от всякого добра,

Как антиподы далеки от нас,

Или как юг от севера далек.

О сердце тигра в женской оболочке!

Смочила ты платок в крови ребенка

И слезы утереть даешь отцу, —

И все же образ женщины ты носишь?

Но женщины добры, нежны, покорны, —

Ты ж зла, груба, сурова, непреклонна,

Взбесить меня ты хочешь? Я взбешен.

Ты хочешь, чтоб я плакал? Я рыдаю.

Вихрь бешеный к нам пригоняет ливни;

Утихнет ярость — и прольется дождь.

По Ретленде поминки — эти слезы,

И каждая их капля вопиет

О мщении тебе, свирепый Клиффорд, —

Коварная француженка, тебе!

Ей-богу, так сильны в нем гнев и скорбь,

Что слезы я едва могу сдержать.

Его лицо голодный каннибал —

И тот бы пощадил, не залил кровью;

Но вы жесточе и бесчеловечней,

О, злее в десять раз гирканских тигров[149]!

Смотри, безжалостная королева,

На слезы злополучного отца!

В кровь отрока ты окунула ткань, —

А я слезами смою эту кровь.

Возьми платок, иди и хвастай им;

И если правду страшную расскажешь,

Клянусь душою, люди станут плакать;

Мои враги — и те слезу уронят.

И скажут: «Это жалости достойно».

Бери же мой венец и с ним проклятье;

Такую же отраду встреть в несчастье,

Какую мне дала рукой свирепой! —

Срази меня, жестокосердный Клиффорд!

Пускай душа моя летит на небо

А кровь — на ваши головы падет!

Будь палачом он всей моей родне,

Не мог бы я не зарыдать с ним вместе

При виде мук, что грудь ему терзают.

Как! Ты готов рыдать, Нортемберленд?

Припомни зло, что нам он причинил —

И высохнут мгновенно эти слезы.

Вот за отца, вот в исполненье клятвы!

А вот за мягкосердного монарха.

Дверь милосердия отверзни, боже!

К тебе сквозь раны дух мой отлетает.

Снять голову, прибить к воротам Йорка:

Пусть Йорк обозревает город свой.

Хотел бы знать я, как отец наш спасся,

И удалось иль нет ему избегнуть

Погони Клиффорда с Нортемберлендом.

Будь взят он в плен, до нас дошла бы весть;

Будь он убит, до нас дошла бы весть;

А если бы он спасся, мы б имели

Известье радостное о спасенье. —

Но что с тобою, брат? Ты так печален!

Не радоваться мне, пока всей правды

О доблестном отце я не узнаю.

Я видел, как носился он в сраженье;

Заметил я: он Клиффорда искал.

Казалось мне, в густой толпе врагов

Он был, как лев среди коров пугливых,

Иль как медведь среди собачьей своры:

Иных, примяв, визжать заставит зверь,

Другие лают, стоя в стороне, —

Так наш отец с врагами расправлялся,

Так враг бежал от нашего отца.

Большая честь — героя сыном быть. —

Смотри: открыв ворота золотые,

Прощается заря с победным солнцем;

На щеголя-юнца оно походит,

Что пред своей красуется любимой.

Мне чудится, иль вижу я три солнца?

Три ясных, три победоносных солнца,

Не рассеченных слоем облаков,

Но видимых раздельно в бледном небе.

Смотри, смотри, слились, как в поцелуе,

Как бы клянясь в союзе нерушимом;

Теперь они единым блеском стали,

Единым светочем, единым солнцем!

Каких событий это вещий знак?

Да, странный знак, чудесный, небывалый!

Он, мнится, брат, нас призывает в поле,

Чтоб мы, три сына доблестного Йорка,

Блистая каждый собственною славой,

Теперь слили в одно свои лучи

И озарили землю, словно солнце.

Но, что б ни означало это, впредь

Носить три солнца буду на щите.

Нет, лучше три луны, сказать осмелюсь:

Ведь ты предпочитаешь женский пол.

Но кто ты? Взор твой мрачный предвещает,

Что новость жуткую расскажешь ты.

Ах, я один из тех, кто с болью видел,

Как умерщвлен был благородный Йорк,

Ваш царственный отец, мой господин!

О, замолчи! Сказал ты слишком много.

Скажи, как умер он? Я знать хочу.

Он окружен был множеством врагов;

Их отражал, как Гектор, слава Трои,

Оборонял мечом от греков Трою.

Но и Геракл один не сладит с войском;

И если часто повторять удары,

Хоть мал топор, но дуб могучий срубит.

Отец ваш побежден руками многих,

Но злобною рукой его сразили

Лишь Клиффорд яростный и королева.

Она ему, глумясь, венец надела;

Когда же он от горя зарыдал, —

Дала ему, чтоб слезы утереть,

Платок, омоченный в крови невинной

Малютки Ретленда, который был

Жестокосердным Клиффордом сражен,

И после злых ругательств и обид,

Сняв голову ему, ее прибили

К воротам Йорка, — там теперь она.

Печальней зрелища я не видал!

О милый герцог Йорк! Опора наша!

Тебя не стало, и наш посох отнят.

О Клиффорд! О неукротимый Клиффорд!

Цвет рыцарства Европы ты убил!

Предательски ты одолел его;

Тебя он одолел бы в поединке.

Тюрьмою стал дворец моей души.

Ах, если бы ей вырваться оттуда,

Чтоб тело обрело в земле покой!

О, никогда мне радости не видеть!

Всех радостей отныне я лишен!

Не в силах плакать я: вся влага тела

Огня в горниле сердца не зальет;

Не облегчить речами бремя сердца.

Ведь самое дыханье слов моих

В груди раздует угли и сожжет

Меня огнем, что залили бы слезы.

Рыданья ослабляют горечь мук...

Нет, слезы — детям; мне ж удел — отмщенье!

О Ричард! Имя я твое ношу.

Отмщу за смерть твою или умру,

Себя прославив дерзкою попыткой.

Тебе оставил имя славный герцог,

Мне ж герцогство и сан оставил он.

Коль ты птенец могучего орла,

Взглянув на солнце, докажи свой род, —

Скажи: не «герцогство и сан», а «трон

И королевство»; иль они твои,

Иль ты не сын прославленного Йорка.

Что, лорды? Как дела? Какие вести?

Могучий Уорик! Если перескажем

Мы злую нашу весть, при каждом слове

Себе пронзая грудь, пока не кончим, —

Слова больней ударов будут нам.

О славный лорд, великий Йорк убит!

Ах, Уорик, Уорик! Тот Плантагенет,

Который так тобою дорожил,

Как собственной души своей спасеньем,

От Клиффорда свирепого погиб.

Уж десять дней, как я омыл слезами

Ту весть; но чтоб усилить ваше горе,

Все, что потом случилось, расскажу.

Вслед за кровавым Уэкфилдским сраженьем,

Где испустил свой дух отец ваш храбрый.

Ко мне домчались спешные известья

О пораженье и его кончине.

Я, в Лондоне стерегший короля,

Стянул войска, собрал толпу друзей

И, как мне думалось, вполне готовый,

К Сент-Олбенсу направился с войсками,

Чтобы пресечь дорогу королеве.

Я короля с собою взял нам в помощь,

Узнав через разведчиков своих,

Что двинулась она, чтоб уничтожить

Последнее парламента решенье

О вашем праве на престол английский.

Короче, у Сент-Олбенса сошлись мы,

И оба войска яростно сражались.

Но хладнокровие ли короля,

Что за супругой с нежностью следил,

В моих войсках убило бранный пыл,

Иль слухи о победах королевы,

Иль просто страх пред Клиффордом свирепым,

Грозившим страшною расправой пленным, —

Судить я не берусь, но, молвить правду,

Как молнии сверкали их мечи,

А наши воины мечом махали,

Как филины ленивые крылами,

Иль как цепом ленивый молотильщик;

Казалось, бьют приятелей своих.

О нашей правоте им говорил я

И ободрял, награды обещая, —

Напрасно: мужества они лишились,

А мы чрез них — надежды на победу.

Бежали мы, король же — к королеве.

Лорд Джордж, ваш брат, я сам и герцог Норфолк

Соединиться с вами поспешили,

Узнав, что пребываете вы здесь

И рать сбираете для новой битвы.

А где же герцог Норфолк, добрый Уорик?

Давно ль вернулся от бургундцев Джордж?

С войсками герцог за шесть миль отсюда;

А что до брата вашего, он послан

Бургундской герцогиней, вашей теткой,

С отрядом войск, чтоб вам помочь в войне.

Огромен, верно, был их перевес,

Коль обратился в бегство храбрый Уорик.

Слыхал я, он преследовать умеет,

Но не слыхал, чтоб он бежал постыдно.

Про стыд мой и теперь ты не услышишь.

Знай, этой мощною рукой могу

Сорвать корону с вялого монарха

И грозный скипетр выхватить из рук,

Хотя б он так же славился отвагой,

Как благочестьем, кротостью, смиреньем.

Я это знаю, Уорик, не сердись;

Твоею славой дорожа, сказал я.

Но что же предпринять нам в день тревоги?

Железные кольчуги снять, облечься

В одежды траурные и по четкам

Отсчитывать свои «Ave, Maria»[150]

Иль мстительной рукою начертать

На шлемах вражеских молитвы наши?

Коль так решим, — тогда скорей за дело!

О да, затем и разыскал я вас,

Затем пришел и брат мой Монтегью.

Прошу вас выслушать меня, милорды.

Гордячка дерзостная королева,

Нортемберленд высокомерный, Клиффорд

И много птиц подобной же породы

Монарха, сердцем мягкого, как воск,

Своей жестокой воле подчинили.

Вам передать наследье он поклялся, —

В парламенте записана та клятва, —

Теперь же в Лондон двинулась вся шайка,

Чтоб уничтожить клятву ту и все,

Что может быть Ланкастерам во вред.

У них должно быть тридцать тысяч войска;

И коль подмога Норфолка с моею

И с тем отрядом из друзей, граф Марч,

Что наберешь ты средь валлийцев верных,

Составят вместе тысяч двадцать пять, —

Тогда вперед! Направим путь свой в Лондон.

Поскачем вновь на взмыленных конях

И крикнем вновь: «Руби! Круши врага!»,

Но никогда не побежим назад.

Вновь Уорика великого я слышу.

Пусть не увидит солнца, кто решится

Кричать: «Назад!», когда велит он биться.

Лорд Уорик, обопрусь я на тебя,

И если ты, не дай бог, будешь сломлен, —

И я паду. Оборони нас, боже!

Ты был граф Марч, теперь ты герцог Йорк,

А следующий шаг — престол английский.

Ты будешь королем провозглашен

Во всех местечках, городах, поселках,

Которые мы встретим на пути.

И кто с восторгом не подбросит шапку,

Поплатится за это головой. —

Король Эдвард, брат Монтегью и Ричард,

Довольно нам о славе здесь мечтать;

Пусть трубы грянут, и скорей за дело.

Будь, Клиффорд, у тебя стальное сердце

Как показали нам твои поступки, —

Пронжу его или свое утрачу.

Бей, барабан! Святой Георгий с нами!

Ну что? Какие вести?

Велел мне герцог Норфолк вам сказать,

Что близко с мощным войском королева.

На совещанье спешно вас зовет он.

Отлично! Храбрые бойцы, вперед!

Привет вам, государь мой, в славном Йорке.

Вот голова проклятого врага,

Что вздумал завладеть короной вашей.

Не радует ли этот вид вам сердце?

Как моряка — скала перед крушеньем,

Мне душу это зрелище гнетет. —

Карающую руку удержи,

Великий боже! Нет на мне вины:

Ведь клятву я без умысла нарушил.

Мой государь, избыток доброты

И гибельная жалость тут — некстати.

Кого встречает кротким взором лев?

Не тех, кто завладел его пещерой.

Чью руку лижет ласково медведь?

Не ту, что похищает медвежат.

Кто жала смертоносных змей избегнет?

Не тот, кто попирает их ногой.

И червь, коль на него наступят, вьется;

И горлицы, потомство защищая,

Жестокого обидчика клюют.

Йорк дерзновенный на венец твой метил, —

Ты улыбался, он же хмурил брови.

Он, герцог, прочил сына в короли,

Мечтал его, наследника, возвысить,

А ты, король, благословленный сыном,

Лишить его наследства согласился,

Себя отцом холодным показав!

Тварь неразумная детей питает;

Хоть птицам страшен человека вид,

Но все ж, птенцов своих обороняя,

Не думая трусливо улетать, —

Вы видели не раз, — крылами бьют

Того, кто проникает к ним в гнездо,

И жертвуют собою за птенцов.

Стыдись, властитель! С них бери пример.

Печально, если юноша достойный

Виной отца лишится прав наследства

И после скажет сыну своему:

«Что прадед мой и дед приобрели,

Отец беспечный отдал неразумно».

Какой позор! На юношу взгляни.

Пусть мужественный вид, сулящий принцу

Успехи, сердце закалит тебе,

Чтоб ты сберег свое добро для сына.

Ты говорил, как опытный оратор,

И доводы сильнейшие привел.

Скажи, однако, разве не слыхал ты,

Что впрок нейдет неправдой нажитое?

И счастлив ли наследник, чей отец

За скопидомство угодил в геенну?

Я добрые дела оставлю сыну,

И был бы рад, когда бы мой отец

Мне ничего другого не оставил!

За прочее мы слишком много платим:

Хранить его — заботы больше стоит,

Чем радости приносит обладанье. —

Брат Йорк! Когда б твои друзья узнали,

Как тяжек мне вид головы твоей!

Воспряньте духом, государь! Враг близок,

И вы друзей смутите малодушьем.

Сан рыцарский вы обещали сыну,

Так обнажите меч и посвятите

Скорей его. — Эдвард, склони колено.

Встань рыцарем, Эдвард Плантагенет.

Меч обнажай для праведных побед.

Отец мой добрый, с вашего согласья

Я обнажу его, как ваш наследник,

И буду драться в этом споре насмерть.

Ответ, достойный доблестного принца!

Державные вожди, готовы будьте:

С отрядом в тридцать тысяч человек

Подходит Уорик, чтоб за Йорка биться;

Его они по городам и селам

Везде провозглашают королем,

И многие перебегают к ним.

К сражению готовьтесь — близок враг.

Вам лучше, государь, покинуть поле.

Без вас верней удача королевы!

Да, удались, наш добрый повелитель,

И предоставь нас собственной судьбе.

У нас одна судьба; останусь с вами.

Но лишь приняв решение сражаться.

Ободрите, отец державный, лордов;

Вдохните пыл в бойцов и, меч подняв,

Воскликните: «Святой Георгий с нами!»

Клятвопреступник Генрих! О пощаде

Моли меня, колени преклонив;

Мне возложи на голову корону

Иль счастье испытай в смертельной битве.

Брани любовниц, дерзостный мальчишка!

Как смеешь ты столь нагло говорить

С твоим монархом, королем законным?

Я — государь; ему — склонять колени.

Наследником я стал с его согласья,

Но клятву он нарушил. Я слыхал,

Что правишь ты, хоть носит он корону.

Его склонила ты издать закон

Парламентский, где, вычеркнув меня,

Подставил имя собственного сына.

И справедливо:

Кто, как не сын, отцу прямой наследник?

Ты здесь, мясник? — О, говорить нет сил!

Я здесь, горбун. Готов тебе ответить

И всем тебе подобным гордецам.

Ведь юный Ретленд был тобой убит?

И старый Йорк, но все еще мне мало.

Сигнал подайте к битве, ради бога!

Уступишь, Генрих, мне свою корону?

Свой придержи язык, болтливый Уорик;

Когда в Сент-Олбенсе мы повстречались,

Вам пригодились ноги больше рук.

Был мой черед бежать, теперь же — твой.

Так говорил в тот раз ты — и бежал.

Не ваша храбрость погнала нас, Клиффорд.

Но мужество не удержало вас.

Нортемберленд, хочу я быть с тобою

Почтительным. Брось эти пререканья.

Едва я в силах сердце обуздать,

Что рвется мстить детоубийце злому.

Отец твой мной убит, — он не дитя.

Как трус, его убил ты, как предатель;

И так же умерщвлен мой нежный Ретленд.

Но скоро ты свой подвиг проклянешь.

Довольно, лорды; дайте мне сказать.

Брось вызов им, иль уст не размыкай.

Прошу, не ставь моим речам преграды:

Ведь я король и волен говорить.

Не исцелить словами, государь,

Нам раны, породившей эту встречу,

А посему замолкнуть лучше вам.

Так обнажай, палач, скорей свой меч.

Клянусь создателем, я убежден,

Что доблестен ты только на словах.

Скажи, мои права признаешь, Генрих?

Отдай венец, иль тысячи людей,

Что завтракали нынче поутру,

Не будут больше никогда обедать.

Их кровь падет на голову твою:

Ведь лишь за правду поднял Йорк оружье.

Коль правда то, что Уорик назвал правдой,

Неправды больше нет, — все в мире правда.

Кто б ни зачал тебя, вот мать твоя:

Ты унаследовал ее язык.

А ты не вышел ни в отца, ни в мать,

Но — безобразный, мерзостный урод —

Судьбой отмечен, чтоб тебя бежали,

Как ядовитых ящериц иль жаб.

Ты, неаполитанское железо,

Покрытое английской позолотой[151]!

Отец твой носит королевский титул, —

Как будто лужа может зваться морем!

Иль не стыдишься, зная, кто ты родом,

Речами скверну сердца обнажать?

Дам тысячу я крон за пук соломы[152],

Чтоб привести в сознанье эту шлюху.

Красивее тебя была Елена;

Хоть Генрих может зваться Менелаем,

Но брат Агамемнона никогда

Так не был оскорблен женой коварной,

Как твой супруг тобой. Его отец

Отпраздновал во Франции победы;

Смирил он короля, смирил дофина,

И если б сын его себе избрал

Жену, вполне достойную по сану,

И сын бы эту славу сохранил.

Но нищенку он взял себе на ложе,

И вознесен был жалкий твой отец.

Но сразу солнца луч сменился ливнем,

Унесшим все заморские победы

И причинившим внутренний раздор.

Не ты ль, гордячка, породила смуту?

Будь кроткой ты, дремало б наше право,

И мы, жалея доброго монарха,

Свои бы отложили притязанья.

Но увидав, что солнцем дома Йорка

Порождена твоя весна, а лето

Нам не приносит жатв, подсекли мы

Твой чужеродный корень топором;

Хоть нас самих задело острие,

Все ж знай: начав рубить — не перестанем,

Пока тебя мы не повергнем в прах,

Или цветенье буйное твое

Не оросим своей горячей кровью.

Решился я: тебе бросаю вызов!

Переговоров больше не желаю.

Ты говорить мешаешь королю. —

Трубите сбор! Вздымайте стяг кровавый!

Могила ждет нас иль победы слава.

Стой, Эдуард!

Нет! Обойдутся в десять тысяч жизней,

Строптивая, твои слова отчизне.

Измучен, словно бегом скороход,

Прилягу здесь, чтоб дух перевести.

Удары, что я принял и нанес,

Лишили сил мои тугие мышцы —

И, будь что будет, отдохнуть я должен.

О небо, улыбнись! Иль, смерть, рази!

День хмур, затмилось солнце Эдуарда.

Что, государь? Есть на успех надежда?

Надежды нет у нас, пропало все!

Наш сломлен строй, за нами гибель мчится.

Скажи, что делать нам? Куда бежать?

К чему бежать? Они на крыльях мчатся.

Мы слабы — не уйти нам от погони.

Ах, Уорик! Почему ты удалился?

Уже всосала жадная земля

Кровь брата твоего, что пролил Клиффорд[153]

Стальным копьем; кричал он в смертных муках, —

И разносился голос, как набат:

«Уорик, мой брат, отмсти за смерть мою!»

Так, распростерт под брюхами коней,

Окрашивая кровью их копыта,

Лорд благородный испустил свой дух.

Так пусть земля упьется нашей кровью!

Убью коня, — не побегу отсюда.

Что мы стоим здесь, о потерях плача,

Как женщины, меж тем как враг бушует,

И смотрим, словно перед нами драма,

Актерами разыгранная в шутку?

Клянусь я на коленях пред всевышним,

Не отдохну, не перестану биться,

Пока мне очи не закроет смерть

Иль рок не даст исполнить меру мщенья.

Уорик! Колени преклоню с тобой

И душу клятвою свяжу с твоею!

И прежде чем с земли холодной встать,

Взор, руки, сердце обращу к тому,

Кто королей возводит и свергает. —

Молю тебя[154], когда тебе угодно,

Чтобы врагам досталась эта плоть, —

Пускай разверзнутся врата небес

И примут душу грешную мою. —

Теперь простимся все до новой встречи,

Где б ни случилась — на земле иль в небе.

Дай руку, брат. — Тебя, любезный Уорик,

Усталыми руками обниму.

Я, слез досель не знавший, ныне плачу,

Скорбя о том, что смерти зимний холод

Так уничтожил наш весенний цвет.

Спешим! Прощайте, милые друзья!

Идемте к войску нашему все вместе,

И пусть бегут все, кто не хочет драться.

Мы назовем оставшихся оплотом.

Они получат, в случае успеха,

Награды, как на олимпийских играх,

Пусть это мужество вдохнет им в грудь!

Надежда есть на жизнь и на победу,

Не будем медлить, двинемся скорей.

Ну, Клиффорд, ты один передо мною;

Одной рукой за Йорка отомщу,

Другою же — за Ретленда, хотя бы

Ты был стеною медной окружен.

Ну, Ричард, мы наедине с тобой;

Вот этою рукой убит был Йорк,

А этою рукою — Ретленд юный,

А это сердце радо смерти их

И умертвить тебя велит рукам,

Убившим твоего отца и брата.

Итак, держись!

Нет, Уорик, выбери другого зверя,

А этот волк затравлен будет мной.

Походит битва на рассветный час,

Где слабый мрак с растущим светом спорит,

Когда пастух, себе на пальцы дуя[155],

Не скажет, день ли это или ночь.

То бой уносится вперед, как море,

Гонимое приливом против ветра;

То вспять несется он, как то же море,

Когда его отбросит ярость ветра.

То пересилит натиск волн, то ветер;

Здесь верх берет один, а там — другой;

Ведут, грудь с грудью, за победу бой.

Но ни один не победил; не сломлен, —

Так равны силы в этой злой войне.

Присяду здесь, на бугорке кротовом.

Пусть бог, кому захочет, даст победу.

Клиффорд и королева Маргарита

Меня прогнали с поля, поклялись,

Что без меня удачливей они.

Ах, если бы господь послал мне смерть!

Что в этом мире, кроме бед и горя?

О боже! Мнится мне, счастливый жребий —

Быть бедным деревенским пастухом,

Сидеть, как я сейчас, на бугорке

И наблюдать по солнечным часам,

Которые я сам же смастерил

Старательно, рукой неторопливой,

Как убегают тихие минуты,

И сколько их составят целый час,

И сколько взять часов, чтоб вышел день,

И сколько дней вмещается в году,

И сколько лет жить смертному дано.

А сосчитав, я разделил бы время:

Вот столько-то часов пасти мне стадо,

И столько-то могу отдать покою,

И столько-то могу я размышлять,

И столько-то могу я забавляться;

Уж столько дней, как в тягости овечки,

Чрез столько-то недель ягниться им;

Чрез столько лет я буду стричь ягнят.

Так дни, недели, месяцы и годы

Текли бы к предопределенной цели,

Ведя к могиле седину мою.

Ах, мне мила, желанна жизнь такая!

И не отраднее ли тень куста

Для пастухов, следящих за стадами,

Чем вышитый роскошно балдахин

Для королей, страшащихся измены?

О да, отрадней, во сто раз отрадней!

А пища пастуха, творог домашний,

Из фляги кожаной глоток воды,

Привычный сон под свежей сенью рощи,

Все, чем спокойно пользуется он, —

Ценней безмерно пышности монарха,

Вин, что сверкают в кубках золотых,

Ценней его затейливого ложа,

Которое бессменно стерегут

Заботы, недоверие, измены.

Плох ветер, если дует он без пользы[156].

Быть может, кроны есть у человека,

Которого убил я в рукопашной.

А я, что обобрал его сейчас,

Могу отдать сегодня жизнь и деньги

Другому, как мне отдал этот мертвый.

Кто он? О боже! То черты отца,

Которого убил я невзначай.

О злые дни, когда возможно это?

Из Лондона я призван королем;

Отец мой, графа Уорика слуга,

Им призванный, пошел за Йорка биться.

Я, получивший жизнь из рук его,

Лишил его своей рукою жизни. —

Прости мне, боже; я не знал, что делал! —

Прости, отец, я не узнал тебя!

С тебя слезами смою пятна крови;

Пока не выплачусь — ни слова больше.

О дни кровавые! О вид плачевный!

Когда воюют львы из-за пещер,

От их вражды бедняги овцы терпят.

Несчастный, плачь; пролью с тобою слезы,

И пусть у нас и очи и сердца,

Подобно яростной гражданской смуте,

От слез ослепнут, разорвутся с горя.

Ты, что так храбро мне сопротивлялся,

Отдай мне золото, когда имеешь:

Его купил я сотнею ударов.

Но дай-ка, посмотрю я, враг ли это.

Ах, нет, нет, нет. Единственный мой сын!

Ах, мальчик мой! Коль жизнь в тебе осталась,

Открой глаза! Смотри, смотри, как ливень

Прольется, принесенный бурей сердца

На эти раны, что мне сердце рвут! —

О сжалься, боже, над злосчастным веком!

Что за лихие, зверские дела,

Безумные, мятежные, слепые,

Рождает ежедневно спор смертельный! —

Мой сын, тебе дал жизнь я слишком рано

И отнял жизнь я эту слишком поздно[157]!

За горем горе! Выше меры скорбь!

О смерть моя, им положи конец!

О сжальтесь, сжальтесь, небеса, о сжальтесь!

Я вижу на лице его две розы,

Цвета домов, что борются за власть:

На розу алую походит кровь,

И с розой белой схожа бледность черт.

Увянь одна, пусть расцветет другая.

Коль будете вы продолжать борьбу,

Должны увянуть много тысяч жизней.

Как станет мать, узнав про смерть отца,

Меня порочить в горе безутешном!

Как станет бедная моя жена

Рыдать по сыне в горе безутешном!

Как станет вся страна за эти муки

Клясть государя в горе безутешном!

Когда отца оплакивал так сын?

Когда отец о сыне так скорбел?

Когда король о подданных так плакал?

Огромно тяжкое страданье ваше.

Мое ж страданье много тяжелей.

Возьму тебя, чтоб выплакаться вволю.

Пусть эти руки будут саван твой,

И это сердце, сын, твоей гробницей.

Навеки сохранится в нем твой образ,

А вздохи будут погребальным звоном.

Так, сын, тебя навеки потеряв,

Отец свершит поминки по тебе,

Как царь Приам по сыновьям отважным.

Я унесу тебя отсюда прочь.

Пускай в других горит сраженья пыл;

Там, где разить не должно, я убил.

И тот и этот горем злым убит;

Но сам король сильней, чем вы, скорбит.

Отец, бегите! Все друзья бежали.

Как бык свирепый, разъярился Уорик.

Спешите! Гонится за нами смерть.

Супруг мой, на коня! Скачите в Бервик!

Эдвард и Ричард, словно две борзых,

Завидевших испуганного зайца,

Со взором пламенным, горящим злобой,

И сталь кровавую зажав в руках,

Вот-вот настигнут нас. Скорей бежим!

Скорей! Они несут с собою месть.

Не время обсуждать дела. Спешите!

Иль следуйте за мною! Я — вперед.

Нет, Эксетер, возьми меня с собой.

Остаться не страшусь, но рад идти

За королевою. Вперед! Спешим!

Здесь, догорев, свеча моя угаснет.

Пока пылала, Генриху светила.

Сверженья твоего страшусь, Ланкастер,

Сильнее, чем разлуки духа с телом.

Любовь ко мне и страх передо мной

Немало привлекли к тебе друзей;

Но вот я пал, — связь прочная порвется,

Ослабив Генриха, усилив Йорка.

Роится чернь, подобно летним мухам;

Всегда летят на солнце комары.

Сейчас в зените Генриха враги!

О Феб! Когда б не дал ты Фаэтону

Конями огненными управлять,

Твоя пылающая колесница

Не опалила б землю. Если б, Генрих,

Ты правил, как пристало королю,

Как правили отец твой и твой дед,

Не уступая почвы дому Йорка,

Враги бы не размножились, как мухи,

И я и тысячи других в стране

Вдов не заставили б скорбеть о нас,

И ты бы в мире сохранил свой трон.

Что, как не солнце, сорняки плодит?

Что, как не снисходительность судьи,

Внушает вору дерзость и отвагу?

Бессильна скорбь, неисцелимы раны;

Для бегства нет ни силы, ни путей.

Безжалостны враги, не жду пощады:

Пощады я от них не заслужил.

Коснулся воздух ран моих смертельных,

И от потери крови я слабею. —

Йорк, Ричард, грозный Уорик, приходите:

Отцов убил я ваших, — отомстите.

Передохнем. Нам позволяет счастье

Воинственно нахмуренные брови

Сменить на мирный взор. Часть наших войск —

В погоне за кровавой королевой,

Что Генриха вела, хоть он король:

Так парус, вздутый бурею свирепой,

Наперекор теченью гонит судно.

Как думаете, Клиффорд с ним бежал?

Нет, невозможно, чтобы спасся он.

При вашем брате Ричарде скажу:

Им для могилы был отмечен Клиффорд;

И где б он ни был, — он, наверно, мертв.

Чей дух прощается так тяжко с телом?

Предсмертный стон — как при разлуке с жизнью.

Взгляни, кто это.

Бой теперь окончен;

Друг он иль враг, пускай ему помогут.

Возьми обратно мысль о милосердье;

Ведь это Клиффорд. Недовольный тем,

Что срезал ветвь — жизнь Ретленда — в расцвете,

Всадил он смертоносный нож свой в корень,

Откуда отпрыск нежный вырастал:

Им наш отец, державный Йорк, убит.

Снять в Йорке голову отца с ворот, —

Ту голову, что Клиффордом прибита, —

И этой головою заменить:

Так мерою мы воздадим за меру.

Подать сюда проклятого сыча,

Что роду нашему лишь смерть пророчил.

Прервала смерть его грозящий голос,

И навсегда замолк язык зловещий.

Я думаю, утратил он сознанье. —

Ты узнаешь нас, Клиффорд? Говори. —

Смерть мрачная луч жизни угасила;

Он нас не видит, слов не слышит наших.

О, если б слышал он! Быть может, слышит?

Из хитрости он притворился мертвым,

Чтоб тяжких издевательств избежать,

Каким отца подверг он...

Но если так, бичуй его словами.

Клиффорд! Проси пощады, хоть напрасно.

Клиффорд! Раскаяньем бесплодным кайся.

Клиффорд! Оправдывай свои грехи.

А мы измыслим пытки за грехи.

Любил ты Йорка, я же — сын его.

Ты Ретленда жалел, а я — тебя.

Где ваш защитник, воин Маргарита?

Они смеются, Клиффорд, над тобой.

Ругайся же в ответ, как ты привык.

Как! Не бранишься ты? Ну, плохо дело,

Когда друзей ругать не может Клиффорд:

Он, значит, мертв. Клянусь я, будь возможно

Ценой руки вернуть его мне к жизни

На два часа, чтоб насмеяться вволю,

Одной рукой отсек бы я другую,

Чтоб хлынувшею кровью задушило

Злодея, чьей неутомимой жажды

Насытить не могли ни Йорк, ни Ретленд.

Но умер он. Снять голову ему

И там, где Йорка голова, поставить!

Теперь — торжественным походом в Лондон!

Там Англии корону ты наденешь;

Затем во Францию поедет Уорик,

Чтобы тебе принцессу Бону сватать;

Так свяжете вы оба королевства.

Дружа с французами, не будешь ты

Своих врагов разгромленных бояться,

Хоть и грозят они подняться снова.

Пусть жалом повредить тебе не могут,

Все ж будут слух твой оскорблять жужжаньем.

Сперва хочу коронованье видеть,

Потом в Бретань отправлюсь морем я,

Чтоб этот брак устроить государю.

Пусть будет так, как ты желаешь, Уорик.

Воздвигну на твоих плечах свой трон,

И никогда не предприму я дела

Без твоего совета и согласья. —

Отныне, Ричард, будешь герцог Глостер. —

Ты — герцог Кларенс будешь, Джордж. — А Уорик,

Как мы, везде распоряжаться властен.

Пусть буду Кларенс я, а Глостер — Джордж;

В том герцогстве есть что-то роковое[158].

Молчи! Вот безрассудные слова!

Ричард, будь герцог Глостер. Едем в Лондон

И почестями всеми насладимся!

Укроемся тут в зарослях густых.

Пройдут олени через ту поляну,

Мы в этой чаще их подкараулим

И самых лучших выберем из них.

Взойду на холм, чтоб нам смотреть обоим.

Нельзя. Звук арбалета твоего

Спугнет все стадо — и пропал мой выстрел.

Здесь встанем и прицелимся получше,

А чтобы не наскучило нам ждать,

Я расскажу тебе, что приключилось

Со мною раз на месте, где стоим.

Тут кто-то есть. Пусть он пройдет сначала.

Я из Шотландии бежал затем лишь,

Чтоб взором любящим мой край приветить.

Нет, Гарри, Гарри, этот край не твой.

Престол твой занят, выхвачен твой скипетр,

И на челе священный стерт елей.

Никто не назовет тебя монархом,

Никто не взмолится о правосудье,

Никто к твоей защите не прибегнет;

Как им помочь, коль не помог себе?

А вот олень со шкурой драгоценной. —

Король наш бывший. Заберем его!

Тебе, невзгода, я раскрыл объятья.

По мненью мудрецов, то путь мудрейший.

Чего ж мы ждем?

Повремени; послушаем еще.

За помощью отправились жена

И сын во Францию; и мощный Уорик

Туда ж направился, как я слыхал,

Чтоб короля французского сестру

Эдварду сватать. Если весть правдива, —

Ах, бедные мой сын и королева,

Пропал ваш труд: оратор ловкий — Уорик,

А короля легко словами тронуть.

Зато его и Маргарита может,

Как жалости достойная, растрогать;

От слез ее грудь каменная дрогнет;

От вздохов сердце короля растает;

И тигр смирится, видя скорбь ее.

Нерон проникся бы к ней состраданьем

При виде слез и жалобам внимая.

Да, но она пришла к нему с мольбами,

А Уорик с приношеньями пришел.

Она помочь монарха просит слева, —

Он королю невесту просит справа;

Она, рыдая, скажет: «Генрих свергнут», —

А он с улыбкой: «Эдуард на троне».

От горя у бедняжки речь прервется,

А Уорик притязанья Эдуарда

Изложит королю, неправду скрасит,

Великой силы доводы найдет

И отвратит его от Маргариты,

Добившись помощи для Эдуарда

И обещанья в жены дать сестру. —

Ах, Маргарита! Так все и случится:

Уйдешь ни с чем, как и пришла, бедняжка!

Кто ты, толкующий о королевах

И королях?

Я больше, чем кажусь,

И менее того, чем я рожден;

Все ж человек, — ведь меньшим быть нельзя мне.

Все говорят о королях, я — тоже.

Но говоришь ты, словно сам — король.

Таков я духом — и с меня довольно.

Но если ты король, где твой венец?

Он в сердце у меня, не на челе;

Не блещет он индийскими камнями,

Незрим для глаз, зовется он довольством:

Таким венцом король владеет редкий.

Коль вы король, увенчанный довольством,

То будьте со своим венцом довольны,

Что вас мы заберем. Сдается нам,

Вы тот король, что свергнут Эдуардом;

А мы ему на верность присягали

И вас задержим как его врага.

А нарушать вам не случалось клятву?

Такую — нет; и нынче не нарушим.

Где жили вы, когда я был король?

Да в этих же краях, где и теперь.

На царство в колыбели я помазан;

Отец и дед мой были королями,

И клятву верности вы дали мне.

Скажите ж, не нарушили вы клятву?

Нет;

Пока царили вы, верны мы были.

Иль умер я? Иль перестал дышать?

Ах, простаки! Не знали, в чем клялись вы!

Смотрите, этот пух с лица я сдунул,

А ветер вновь его ко мне приносит;

То моему дыханью он послушен,

То уступает дуновенью ветра,

Сильнейшим веяньям всегда покорен.

Так легковесны вы, простые люди!

Но вы свою не нарушайте клятву:

Не попрошу вас взять на совесть грех.

Идемте же, куда угодно вам.

Повиноваться принужден король;

Вы будьте королями — покорюсь вам.

Мы — верноподданные короля,

Эдварда-короля.

И были б вновь

Подвластны мне, когда б я сверг Эдварда.

Во имя господа и короля,

Мы вам велим идти к властям за нами.

Ведите же меня во имя божье!

Почтить нам должно имя короля.

Что хочет бог, — пусть ваш король творит,

А что он хочет — я исполню кротко.

Брат Глостер! Ричард Грей[159], муж этой леди,

В Сент-Олбенском сраженье был убит.

Его владенья победитель взял;

Она теперь вернуть ей просит земли;

Несправедливо будет отказать ей,

Поскольку этот дворянин достойный

Утратил жизнь в борьбе за Йоркский дом[160].

Вам, государь, исполнить должно просьбу;

Бесчестно было б отказать ей в этом.

Конечно, так, но все же подождем.

А! Вот как!

Придется леди кое-что исполнить,

Пред тем как он ее исполнит просьбу.

Он чует дичь: нюх у него изрядный.

Молчи.

Вдова, мы просьбу вашу разберем;

В другой раз приходите за решеньем.

Не в силах ждать я, добрый государь;

Прошу, сейчас же дело рассудите.

Как ни решите, я на все согласна.

Ручаюсь, земли ты вернешь, вдова,

Коль то же, что ему, тебе желанно.

Держись покрепче — ты удар получишь.

Ей нечего бояться: лишь паденья.

Не дай бог, — он воспользуется этим.

А сколько у тебя, вдова, детей?

Просить ребенка хочет у нее.

Нет, пусть меня побьют, коль двух не даст ей.

Их трое, государь.

Послушаешь его — четвертый будет.

Жаль было бы наследства их лишать.

Так сжальтесь, государь, и возвратите.

Оставьте нас: вдову я испытаю.

Оставим мы тебя: живи, как хочешь.

Но скоро молодость тебя оставит,

Тебе оставив пару костылей.

Скажи мне, любишь ты детей своих?

Да, государь, люблю их, как себя.

Готова ль ты на все для блага их?

Для блага их перенесу и зло.

Верни же земли мужа им на благо.

Затем я и пришла к вам, государь.

Скажу тебе, как им вернуть владенья.

Слугою вашей буду я навек.

Чем ты услужишь мне, коль их верну?

Скажите лишь, — все сделаю, что в силах.

Откажешься мою исполнить просьбу...

Нет, разве что она мне не по силам.

О, можешь ты исполнить, что прошу.

Тогда исполню ваше приказанье.

Настойчив он: а дождь и мрамор точит.

Он красен, как огонь! Растает воск.

Умолкли вы? Так в чем моя задача?

Легка она: лишь короля любить.

Как не любить? Я подданная ваша.

Коль так, тебе дарую земли мужа.

Премного благодарна вам. Прощайте.

Торг заключен, скрепляется поклоном.

Постой. Плоды любви я разумею.

Я разумею то же, повелитель.

Да, но боюсь, совсем в ином значенье.

Какой любви, ты думаешь, прошу я?

Любви по гроб, признательной, смиренной,

Любви, которой ищет добродетель.

Клянусь, я разумел любовь иную.

Так разумели вы не то, что я.

Теперь отчасти можешь ты понять.

Я никогда не соглашусь на то,

К чему, как полагаю, вы стремитесь.

Скажу я прямо: спать с тобой хочу.

Скажу я прямо: лучше спать в темнице.

Так не получишь ты владений мужа.

Так будет честь мне вдовьим достояньем.

Ее потерей не куплю земель.

Ты этим повредишь немало детям.

Вы этим, государь, вредите им,

А также мне. Но, государь великий,

Не соответствует ваш тон веселый

Моей печальной просьбе. Умоляю,

Мне коротко ответьте: «да» иль «нет».

Да, если мне ответишь «да» на просьбу;

Нет, если скажешь «нет» на предложенье.

Нет, государь. Ходатайству конец.

Он ей не мил; она сдвигает брови.

Глупее не ухаживал никто.

В ее глазах проглядывает скромность,

В ее речах ум виден несравненный.

Все совершенства в ней достойны власти;

Так иль иначе — стоит короля:

Быть ей любовницей иль королевой.

Что если бы король тебя взял в жены?

Сказать вам легче, государь, чем сделать.

Я ваша подданная, и гожусь

Вам для забавы я, но не в супруги.

Прелестная вдова, клянусь короной,

Сказал я то, что в мыслях у меня.

Желанно мне лишь обладать тобой.

Что вам желанно — не могу исполнить.

Для королевы слишком я ничтожна

И слишком для наложницы честна.

Ты не лукавь! Сказал я: королева.

Вам неприятно будет, государь

Когда мой сын вас назовет отцом.

Не более, чем если дочь моя

Своею матерью вас назовет.

Вдова ты и троих детей имеешь;

Хоть холост я, — клянусь святою девой, —

Я все ж детей имею; это счастье —

Быть многих сыновей отцом. Ни слова

Не возражай; ты будешь королевой.

Окончил исповедь отец духовный.

Была она уловкою любовной.

Дивитесь вы, о чем наш разговор?

Он не по вкусу ей: она грустна.

Вас поразит, что я ее сосватал?

Кому, король?

Да самому себе.

То было бы десятидневным чудом.

Днем дольше, чем пристало длиться чуду[161].

Зато уж чудо будет чрезвычайным.

Ну что ж, шутите, братья. Говорю вам:

Я возвращаю ей владенья мужа.

Мой государь, захвачен враг ваш Генрих

И, пленный, приведен к воротам замка.

Немедленно его отправить в Тауэр. —

К поймавшему его пойдите, братья;

Расспросим, как он захватил его.

Идем. — Почет ей окажите, лорды.

Да, женщинам Эдвард почет окажет!

О, если бы все силы, кровь и мозг

Он истощил, чтоб не произошло

Вовек от чресл его надежной ветви,

Которая могла бы мне пресечь

К златому дню желанную дорогу!

Все ж между мною и желаньем сердца, —

Коль даже сгинет линия прямая

Распутного Эдварда, — встанет Кларенс,

Иль Генрих с юным сыном Эдуардом:

Они со всем потомством их незваным

Займут места, пред тем как сяду я.

И это сгубит замыслы мои!

Что ж, должен только грезить я о власти,

Как человек, стоящий на мысу,

С тоскою смотрит на далекий берег,

Куда хотелось бы ему ступить, —

Мечтает он, чтоб шаг поспел за взором,

Бранит он море, что препоной служит,

И говорит: «Всю б вычерпал я воду,

Чтобы свой путь по суше совершить», —

Так я мечтаю о венце далеком,

Так все браню, что на пути стоит,

Так говорю: «Все сокрушу преграды»

И льщу себя несбыточной надеждой.

Взор слишком быстр, и сердце слишком дерзко:

Руке и силе не поспеть за ними.

Но если Ричард не получит царства, —

Каких ему ждать радостей от мира?

Найду ль блаженство я в объятьях женских

И наряжусь ли в яркие одежды —

Пленять красавиц взором и речами?

О жалкая мечта! Ее достигнуть

Трудней, чем двадцать обрести корон.

Я в чреве матери любовью проклят:

Чтоб мне не знать ее законов нежных,

Она природу подкупила взяткой,

И та свела, как прут сухой, мне руку,

И на спину мне взгромоздила гору,

Где, надо мной глумясь, сидит уродство;

И ноги сделала длины неравной;

Всем членам придала несоразмерность:

Стал я, как хаос иль как медвежонок,

Что матерью своею не облизан

И не воспринял образа ее[162].

Таков ли я, чтобы меня любили?

О, дикий бред — питать такую мысль!

Но раз иной нет радости мне в мире,

Как притеснять, повелевать, царить

Над теми, кто красивее меня, —

Пусть о венце мечта мне будет небом.

Всю жизнь мне будет мир казаться адом,

Пока над этим туловищем гадким

Не увенчает голову корона.

И все ж не знаю, как стяжать корону,

Стоят меж мной и троном много жизней.

Как заблудившийся в лесу терновом,

Что рвет шипы и сам изорван ими,

Путь ищет и сбивается с пути,

Не зная, как пробиться на простор,

Но вырваться отчаянно стремясь, —

Так мучусь я, чтоб захватить корону;

И я от этих лютых мук избавлюсь,

Расчистив путь кровавым топором.

Что ж, я могу с улыбкой убивать,

Кричать: «Я рад!» — когда на сердце скорбь,

И увлажнять слезой притворной щеки

И принимать любое выраженье.

Людей сгублю я больше, чем сирена,

И больше их убью, чем василиск;

Я стану речь держать, как мудрый Нестор,

Обманывать хитрее, чем Улисс,

И как Синон[163], возьму вторую Трою;

Игрой цветов сравнюсь с хамелеоном;

Быстрей Протея[164] облики сменяя,

В коварстве превзойду Макиавелли.

Ужели так венца не получу?

Будь вдвое дальше он, его схвачу.

Достойнейшая королева, с нами

Сядь рядом: сан и род не позволяют

Тебе стоять, когда сидит Людовик.

Нет, государь могучий, Маргарита

Должна спустить свой парус и смириться,

Когда приказывают короли.

Да, признаюсь, в дни золотые, прежде,

Была я королевой Альбиона;

Но попраны мои права злосчастьем,

И я повержена позором в прах,

Где я должна покорно пребывать,

Мирясь с моим убогим положеньем.

Что вызвало отчаянье такое?

То, что мой взор наполнило слезами,

Сковало речь, сдавило скорбью грудь.

Что б ни было, собою оставайся.

Садись со мной и под ярмо Фортуны

Ты шею не склоняй, но пусть твой дух

Над всеми бедами восторжествует.

Поведай нам печаль, что сердце гложет,

И королеве Франция поможет.

Твои слова живят мой дух упавший

И онемевшей скорби речь дают.

Да будет же Людовику известно,

Что Генрих, мой возлюбленный супруг,

Не государь уж больше, а изгнанник;

В Шотландии, отверженец, живет он,

Меж тем как гордый герцог Йорк, Эдвард,

Себе присвоил титул и престол

Помазанника, Англии монарха.

Вот почему в беде я, Маргарита,

И Эдуард, наследник Генриха, мой сын,

Просить пришли твоей защиты правой.

Коль ты отвергнешь нас, нам нет надежды.

Шотландцы рады б, да помочь не в силах;

Совращены с пути народ и пэры;

Захвачена казна, войска бежали —

И мы, как видишь, в тягостной печали.

О королева славная! Терпенье!

Рассудим мы, как бурю укротить.

Чем дольше ждать, тем враг сильнее станет.

Чем дольше жду, тем больше помогу.

О! Нетерпенье — спутник тяжкой скорби.

А вот идет виновник нашей скорби.

Кто он, что смело так подходит к трону?

То граф наш Уорик[165], друг лучший Эдуарда.

Привет, отважный Уорик! С чем ты прибыл?

Вот поднимается вторая буря[166];

Ведь правит он ветрами и приливом.

От короля английского Эдварда,

Владыки моего и государя

И преданного друга твоего,

Я прихожу с любовью непритворной —

Сперва приветствовать тебя, король,

Затем искать с тобой союза дружбы

И, наконец, скрепить меж вами дружбу

Супружескими узами, коль ты

Благоволишь отдать свою сестру,

Принцессу добродетельную Бону[167],

В законные супруги Эдуарду.

Когда свершится это — все пропало.

Прелестная принцесса, королем

Поручено мне, с вашего согласья,

Поцеловать смиренно руку вам

И рассказать о страсти властелина.

Молва о вас его достигла слуха

И поселила в сердце образ нежный.

Король Людовик и принцесса Бона,

Пред тем, как Уорику ответить, дайте

Сказать мне. Просьба та порождена

Не честною любовью Эдуарда,

Но хитростью, внушенною нуждой,

Как мирно управлять тирану дома,

Когда союзов нет в чужих краях?

Что он тиран — вам ясно из того,

Что Генрих жив; а если б он и умер,

Вот принц Эдвард стоит, его наследник.

Смотри ж, Людовик, на себя союзом

Не навлеки позора и беды.

Хотя захватчик временно и правит,

Но праведное небо устранит

Неправду.

Дерзостная Маргарита!

Зачем не говоришь ты — «королева»?

Затем, что Генрих, твой отец, захватчик;

Как ты — не принц, она — не королева.

Тогда отвергнут Уориком Джон Гант,

Испании завоеватель славный[168],

А также сын его — Четвертый Генрих,

Чья мудрость зеркалом была мудрейшим,

А вслед за ним отважный Генрих Пятый,

Что нам всю Францию завоевал.

От них свой род ведет король наш Генрих.

Но что ж ты в плавной речи не сказал,

Как с Генрихом Шестым мы потеряли

Все, что завоевал нам Генрих Пятый?

Смешно французским пэрам это слушать.

К тому ж ты говоришь о родословной,

Что шестьдесят два года лишь объемлет, —

Ничтожный срок для прав на королевство.

Как! Говоришь ты против государя,

Которому лет сорок прослужил, —

И краска щек не обличит измену?

Как! Оксфорд, что всегда стоял за правду,

Щит делает для лжи из родословной?

Стыдись! Брось Генриха, признай же Эдуарда.

Признать того, чьим лютым приговором

Мой старший брат, лорд Обри Вир, казнен?

Но мало этого — казнен отец мой,

Уже на склоне лет, когда природа

Его к воротам смерти подводила!

Нет, Уорик, нет. Пока в руке есть сила,

Моя рука Ланкастеров поддержит.

А я — дом Йорка.

Прошу вас, королева Маргарита,

Принц Эдуард и Оксфорд, отойдите,

Пока веду я с Уориком беседу.

Дай бог, чтоб он не обольстил монарха!

Ну, Уорик, мне по совести скажи,

Что Эдуард законный ли король? Претит мне

В союз вступать с захватчиком престола.

Ручаюсь именем своим и честью.

Но мил ли он английскому народу?

Тем больше мил, что Генрих был несчастлив.

Затем, притворство отложив, по правде

Поведай мне, насколько любит он

Мою сестру?

Так любит, государь,

Как подобает славному монарху.

Сам слышал много раз я, как он клялся,

Что страсть его — бессмертное растенье,

Чей корень добродетели питают,

Плоды и листья — солнце красоты.

Его страшит не злоба — лишь презренье[169],

Пока в нем Бона не уймет мученья.

Теперь скажи, сестра, как ты решила.

Решенье ваше будет и моим.

Но, признаюсь, когда мне приходилось

О доблести его рассказы слушать,

Мой слух к нему располагал и сердце.

Так я отдам сестру за Эдуарда.

Мы тотчас договор составим, Уорик,

О том, что за женой король запишет,

Чтобы приданое уравновесить. —

Приблизься, королева Маргарита;

Свидетельницей будешь ты, что Бону

Берет в супруги английский король.

Нет, не король, а просто Эдуард.

Лукавый Уорик! Ты союз придумал,

Расстроивший ходатайство мое.

Людовик раньше Генриху был другом!

И остаюсь по-прежнему вам другом,

Но коль слабы у вас права на трон,

Как видно из успехов Эдуарда,

То я могу, конечно, быть свободным

От обещанья оказать вам помощь,

Хоть от меня получите вы все,

Что сан ваш требует и мой дать в силах.

В Шотландии живет спокойно Генрих:

Там, никаких владений не имея,

Он ничего не может потерять.

А что до вас, былая королева,

То ваш отец пускай содержит вас.

Его бы вам, не Францию тревожить.

Молчи, молчи, бесстыдный, наглый Уорик,

Создатель и губитель королей!

Я до тех пор не удалюсь отсюда,

Пока слезами и правдивой речью

Не обличу твой замысел коварный

И Эдуарда лживую любовь:

Вы оба с ним — одной породы птицы.

Посланье это к нам или к тебе.

Милорд посол, привез я вам письмо

От брата, от маркиза Монтегью.

А это вам, король, от государя.

И вам, миледи, от кого — не знаю.

Я рад, что королева улыбнулась,

Меж тем как Уорик гневно хмурит брови.

Ногой Людовик топнул, словно в гневе;

Все к лучшему, надеюсь.

Какие вести, Уорик? Королева?

Мои нежданную дарят мне радость.

Мои несут печаль и недовольство.

Как! Ваш король на леди Грей женился

И, чтоб загладить свой и ваш обман,

Мне шлет письмо, стараясь успокоить!

Такого ль ищет с нами он союза?

Как он посмел над нами так глумиться?

Я, государь, предупреждала вас:

Вот честность Уорика, любовь Эдварда!

Король Людовик, я клянусь вам небом,

Надеждою на вечное спасенье,

В его поступке невиновен я.

Он не король мне, раз меня бесчестит;

Себя же самого срамит он больше,

Когда свой срам способен сознавать!

Иль я забыл, что ради дома Йорков

Отец безвременную принял смерть?

Иль я простил племянницы обиду[170]?

Иль не возвел его я на престол?

Иль не лишил я Генриха короны?

И вот, за все я награжден позором!

Позор — ему; лишь чести я достоин.

Чтоб честь восстановить, что с ним утратил,

Его отвергну, к Генриху вернусь. —

О, королева славная, забудь

Вражду былую нашу — и отныне

Я буду преданным твоим слугой.

Я отомщу за оскорбленье Боны

И Генриху верну его престол.

Своею речью, Уорик, обратил

Ты ненависть мою в любовь. Прощаю

И забываю прежние проступки,

Я рада, что ты Генриху стал другом.

Таким правдивым другом, верным другом,

Что, если нам благоволит Людовик

Дать небольшой отряд солдат отборных,

Я с ними высажусь на берег наш

И силою тирана низложу.

Не у жены себе найдет он помощь;

А что до Кларенса, — как пишут мне, —

Готов от брата он отпасть за то,

Что из-за похоти женился Эдуард,

Не ради чести или укрепленья

И безопасности родной страны.

Брат милый, чем за Бону отомстишь ты,

Коль не придешь на помощь королеве?

Король преславный, что постигнет мужа,

Коль ты его от скорби не избавишь?

Оскорблена я вместе с королевой.

И с вами я, прекрасная принцесса.

И я с тобою, с ней и с Маргаритой.

Поэтому решился твердо я

Вам помощь оказать.

За всех тебя благодарю смиренно.

Посол английский, возвратись поспешно

И лживому Эдварду передай,

Монарху мнимому, что посылает

Король Людовик ряженых к нему[171],

Чтобы его потешить с новобрачной.

Что видел здесь, ему на страх поведай.

Скажи, что ивовый венок надену[172]

В надежде, что он скоро овдовеет.

Скажи ему, что траур мой окончен,

И облекусь кольчугой боевой.

Скажи, что им я тяжко оскорблен,

И скоро мной низложен будет он.

Возьми награду и ступай.

Вы, Уорик,

И Оксфорд, с пятитысячным отрядом

Переплывете море и дадите

Сражение коварному Эдварду;

А в случае нужды к вам королева

И принц с подмогой свежею придут.

Но прежде чем уйдешь, реши сомненье:

Какой дашь верности залог надежный?

Вот верности моей залог неложный.

Коль вам угодно, с принцем неотложно

Дочь старшую мою, отраду жизни,

Свяжу с ним узами святыми брака[173].

Согласна я и вас благодарю. —

Эдвард, она прекрасна и чиста, —

Так Уорику подай немедля руку

И принеси обет ненарушимый,

Что лишь она твоей супругой станет.

Беру ее, — она того достойна, —

И руку подаю, скрепляя клятву.

Чего мы ждем? Собрать скорей войска! —

Великий адмирал, Бурбонский герцог,

Их переправь на наших кораблях.

Пускай же Эдуард лишится трона

За то, что посмеялся он над Боной.

Я прибыл как посланник Эдуарда,

Но возвращусь врагом его заклятым.

Устроить брак он дал мне порученье,

Но страшная война ответом будет.

Из всех меня посмешищем избрал он, —

И вгонит в скорбь его никто, как я.

Я Эдуарда посадил на трон

И я же с трона низведу его.

Не то, чтоб Генрих сразу стал мне мил,

Но Эдуарду отомстить решил.

Скажи мне, брат мой Кларенс, как ты смотришь

На этот брак Эдварда с леди Грей?

Не сделал ли наш брат достойный выбор?

Ах, далеко до Франции отсюда;

И разве мог он Уорика дождаться?

Милорды, смолкните, король идет.

А с ним — достойная его супруга.

Я откровенно все ему скажу.

Брат Кларенс, как находишь ты наш выбор?

Задумчив ты и словно недоволен.

Не больше, чем Людовик и граф Уорик;

Они так слабы духом и рассудком,

Что не разгневаются за обиду.

Пускай их гневаются без причины;

То Уорик и Людовик, я же — Эдуард,

И вам и Уорику король законный;

И поступать могу, как мне угодно.

Да, можете, поскольку вы король;

Но редко браки спешные удачны.

И вы, брат Ричард, тоже недовольны?

О, нет!

Избави бог, чтоб разлучить желал я,

Что сочетал господь, и было б жаль

Такую пару дружную разнять.

Отбросив и насмешки и досаду,

Скажите, отчего бы леди Грей

Не быть моей женой и королевой?

И вы, лорд Сомерсет и Монтегью,

Скажите ваше мненье.

Вот мнение мое: король Людовик

Врагом вам станет, потому что вы

Над ним, посватав Бону, насмеялись.

И, выполняя ваше порученье,

Граф Уорик вашим браком опозорен.

Что если средство я изобрету

Людовика и Уорика смягчить?

Все ж с Францией союз посредством брака

Прочнее укрепил бы государство

От внешних бурь, чем брак внутри страны.

Иль ты забыл, мой добрый Монтегью,

Что нашей Англии никто не страшен,

Покуда Англия себе верна?

А все ж надежней с Францией союз.

Но Францией воспользоваться лучше,

Чем доверяться ей. Пускай нам будут

Опорой бог и бурные моря,

Что дал он нам защитой нерушимой.

В них, в нас самих — вся безопасность наша.

Лорд Хестингс заслужил своею речью

Наследницу взять лорда Хенгерфорда[174].

В чем дело? Так хотим мы, так решили.

На этот раз закон вам — наша воля.

И все ж вы, думается, государь,

Напрасно отдали дочь лорда Скелса

За брата вашей любящей жены.

Она бы мне иль Кларенсу годилась;

Вы жертвуете братьями супруге.

Иначе бы наследницу Бонвиля

Не отдали вы сыну леди Грей,

Оставив братьев снова ни при чем.

Ах, бедный Кларенс! Ты из-за невесты

Разгневался! Найду тебе супругу.

Вы показали выбором свой разум;

Он легковесен. Разрешите мне

Быть самому ходатаем своим.

Для этого я вскоре вас покину.

Покинь иль оставайся, я — король

И волей брата своего не связан.

Милорды, перед тем, как соизволил

Наш государь меня в супруги взять, —

Должны по справедливости признать вы, —

Я низкого рожденья не была[175].

Бывали хуже родом королевы!

Насколько этот сан почет приносит

Мне и моим, настолько ж неприязнь

Всех вас, кому я угодить желала б,

Мое блаженство скорбью омрачает.

Любовь моя, не льсти их недовольству.

Какая скорбь, опасности какие

Тебе грозят, пока Эдвард — твой друг,

А также их законный государь,

Которому должны все подчиняться?

И подчинятся и тебя полюбят,

Когда не захотят навлечь мой гнев!

А коль дерзнут, — я охраню тебя

И кару гневную на них обрушу.

Я слушаю, молчу и размышляю.

Гонец, какие письма или вести

Из Франции?

Нет писем, государь, и мало слов,

Но таковы они, что их сказать

Без разрешенья вашего не смею.

Мы разрешаем: вкратце передай

Слова их; постарайся все припомнить.

Что на письмо Людовик отвечает?

Он отпустил меня с такою речью:

«Ты лживому Эдварду передай,

Монарху мнимому, что посылает

Король Людовик ряженых к нему,

Чтобы его потешить с новобрачной».

Какой храбрец! Он думает, я Генрих?

А что принцесса Бона говорит?

Промолвила она с презреньем тихим:

«Скажи, что ивовый венок надену

В надежде, что он скоро овдовеет».

Я не браню ее; того и ждал я:

Она в обиде. Ну, а Маргарита

Что говорит? Слыхал я, там она.

«Скажи ему, что траур мой окончен

И облекусь кольчугой боевой».

Решила амазонкой стать лихой!

Но что сказал на оскорбленье Уорик?

Он разъярился больше всех, король мой;

С такою речью отпустил меня:

«Скажи, что им я тяжко оскорблен,

И скоро мной низложен будет он».

Как! Смел так дерзко говорить изменник?

Что ж, я вооружусь: предупрежден я.

Войной они поплатятся за наглость.

А что, граф Уорик дружен с Маргаритой?

Так дружен, государь, что принц Эдвард

Решил на дочери его жениться.

На старшей, верно. Младшая — за мной[176]. —

Прощайте ж, брат король, держитесь крепче.

Дочь Уорика вторую взять спешу.

Хоть я и не владею королевством,

Все ж в браке ниже вас не окажусь. —

Кто друг и мне и Уорику, за мной!

Не я.

Я выше мечу, потому останусь:

Не из любви к Эдварду — для короны.

За Уорика — и Сомерсет и Кларенс!

Что ж, к худшему теперь я подготовлен.

Но в крайности такой нужна поспешность. —

Пембрук и Стеффорд, именем моим

Войска сберите и к войне готовьтесь;

Враги уж здесь иль высадятся скоро.

Я сам тотчас последую за вами.

Но прежде чем уйду отсюда, Хестингс

И Монтегью, сомненье разрешите.

Вы двое и по крови и по дружбе

Всех ближе к Уорику. Скажите мне,

Кто вам дороже: Уорик или я?

Коль он — к нему ступайте. Предпочту

Двух недругов я двум друзьям непрочным.

Но если сохранить хотите верность,

Меня уверьте дружескою клятвой,

Чтоб не держал на подозренье вас.

Бог в помощь Монтегью, коль будет верен!

И Хестингсу, коль вам послужит он!

А вы, брат Ричард, будете за нас?

Всем вопреки, кто против вас пойдет.

Коль так, вполне уверен я в победе.

Скорее в путь! Ни часу не терять,

Пока не встретим в поле вражью рать.

Милорд, поверьте, все идет прекрасно,

Простой народ к нам толпами стремится.

Вот Сомерсет и Кларенс к нам идут!

Скорей ответьте, лорды, мы друзья?

Не сомневайтесь в том.

Тогда привет тебе, любезный Кларенс. —

И вам, лорд Сомерсет. — Я был бы трусом,

Не веря тем, чье доблестное сердце

Мне руку подает залогом дружбы.

Иначе я подумал бы, что Кларенс,

Брат Эдуарда, мнимый наш сторонник. —

Прими привет; я дочь тебе отдам.

Но почему теперь, во мраке ночи,

Когда твой брат раскинул стан беспечно,

По городам рассыпались солдаты

И слабою лишь стражей он храним, —

Не захватить бы нам его врасплох?

Разведчики находят дело легким.

И как Улисс и храбрый Диомед,

С отвагою и хитростью прокравшись

К палаткам Реза, вывели оттуда

Фракийских роковых коней[177], — так мы,

Сокрытые покровом черным ночи,

Сразив нежданно стражу Эдуарда,

Его захватим; не скажу — убьем,

Затем что я лишь взять его намерен. —

Вы, что ко мне примкнете в этом деле,

Все имя Генриха провозгласите

Вслед за своим вождем.

Итак, мы молча

Все двинемся вперед. Святой Георгий

За Уорика и за его друзей!

Ступайте каждый к своему посту:

Король уселся уж и спать собрался.

Как? Разве он не ляжет?

Ну, нет: он дал торжественный обет,

Что он не будет почивать в постели,

Покуда Уорик не падет иль он.

Наверно, завтра будет этот день,

Коль верен слух, что Уорик недалеко.

Но кто, скажите, этот знатный лорд,

Что с королем в шатре его остался?

То Хестингс, короля ближайший друг.

Вот как! Но почему велел король,

Чтоб в городах стояли полководцы,

А сам на холоду ночует в поле?

Тем больше чести, что опасно это.

Ах, дайте только мне покой с почетом!

Они милее мне опасной чести.

Знай Уорик, как у нас все обстоит,

Пожалуй, Эдуарда разбудил бы он.

Мы алебардами закроем путь.

Ну да! Затем шатер и караулим,

Чтоб от ночных врагов его хранить.

Смотрите, вот шатер; а вот и стража.

Смелей, друзья! Теперь иль никогда

Стяжаем честь. И Эдуарда схватим.

Кто там?

Стой — иль умрешь!

Кто эти, что бегут?

Ричард и Хестингс. Пусть их. Вот сам герцог.

Как — герцог? Уорик, ты, со мной прощаясь,

Звал королем меня!

Все изменилось.

Когда во мне посла вы оскорбили,

Я сана королевского лишил вас;

Отныне будете вы герцог Йорк.

Увы! Где управлять вам королевством,

Не зная, как держать себя с послами,

Как быть довольным лишь одной супругой,

Как с братьями вести себя по-братски,

И как заботиться о благе края,

И как обороняться от врагов?

Как! Ты, брат Кларенс, тоже с ними здесь?

Да, вижу я, что должен пасть Эдвард! —

Что ж, Уорик, вопреки моим невзгодам,

Тебе и всем сообщникам твоим, —

Эдвард держаться будет королем.

Хоть свергнут с трона я Фортуной злобной,

Душа сильнее колеса ее.

Так будь в душе английским королем.

Носить венец английский будет Генрих:

Он будет королем, а ты — лишь тенью. —

Лорд Сомерсет, прошу вас, позаботьтесь,

Чтоб герцог Эдуард препровожден был

В тот замок, где живет епископ Йоркский,

Мой брат. Когда я с Пембруком сражусь,

Прибуду к вам и расскажу подробно,

Какой ответ Людовик с Боной дали.

Пока прощайте, добрый герцог Йорк.

Смириться должно пред судьбы веленьем;

Борьба напрасна с ветром и теченьем.

Что остается, лорды, сделать нам,

Как не направиться с войсками в Лондон?

Да, первое, что надо сделать нам, —

Из плена Генриха освободить

И возвести на королевский трон.

Что, государыня, вас омрачило

Внезапно?

Как! Брат Риверс, не слыхали

Вы о беде, постигшей Эдуарда?

Что? Много войск он потерял в сраженье?

Нет, самого себя он потерял.

Так государь убит?

Почти убит, раз в плен он взят врагами.

Иль изменившей стражей был он предан,

Иль неприятелем врасплох захвачен;

И, как мне удалось потом узнать,

Его епископ Йоркский стережет,

Брат Уорика и потому наш враг.

Признаться должен, эта весть печальна;

Но пусть ваш дух беда не сокрушит:

Ведь победитель может быть разбит.

Надежда эта сердце мне живит.

А я отчаиваться не должна

Из нежности к плоду любви Эдварда,

Что я ношу под сердцем; это даст

Мне силы обуздать порывы скорби

И с кротостью нести страданий крест.

Да, через силу я глотаю слезы

И вздохи, кровь сосущие, глушу,

Чтоб эту жизнь во мне не угасить,

Наследника в слезах не утопить.

Но с Уориком что сталось, королева?

Как мне известно, он идет на Лондон,

Чтоб вновь корону Генриху вернуть.

Что дальше — догадайтесь: пасть должны

Друзья Эдварда. Но чтоб отвратить

Кровавое насилие тирана

(Тому не верь, кто клятве изменил!),

Скорей в святилище я удалюсь,

Спасая хоть наследника Эдварда;

Там скроюсь от насилья и коварства.

Итак, пойдем; бежим со мной тотчас.

Спасенья нет, коль Уорик схватит нас.

Теперь, лорд Хестингс и сэр Вильям Стенли,

Не удивляйтесь больше, что я вас

Привел сюда, в глухое место парка.

Вот дело в чем. Наш государь, мой брат,

В плену здесь, у епископа, который

С ним хорошо обходится и даже

Ни в чем его свободы не стесняет.

Нередко под надзором слабым брат

Себя охотой в парке развлекает,

И тайно я уведомил его,

Чтоб в это время дня сюда пришел он,

Как на обычную охоту. Здесь он

Найдет друзей с конями и людьми,

Готовых вызволить его из плена.

Сюда, милорд; там притаилась дичь.

Нет, друг, пойдем к охотникам вот этим. —

Ну, Глостер, Хестингс, вы сюда явились

Оленя у епископа украсть?

Брат, торопись, опасно промедленье;

Твой конь стоит там за оградой парка.

Куда же мы поедем?

В Линн, государь; во Фландрию оттуда.

Отличный план, поверь; я то же думал.

Я награжу тебя за рвенье, Стенли.

Чего мы ждем? Не время рассуждать.

Ну, егерь, что ты скажешь? Хочешь с нами?

Придется, а не то меня повесят.

Идемте же; довольно толковать.

Прощай, епископ. Уорик разъярится:

Молись о том, чтоб вновь мне воцариться.

Ну, комендант, теперь, когда друзья

И бог с престола свергли Эдуарда,

Мой плен опять в свободу обратили,

Мой страх — в надежду и печали — в радость. —

Чем при уходе наградить тебя?

Не смеют подданные ничего

У властелина требовать; но если

Дозволена смиренная мольба,

Я, государь, у вас прошу прощенья.

В чем, комендант? Что ты со мной был добр?

Верь, награжу я доброту твою,

Что заточенье сделала отрадой, —

Отрадою, какую птица в клетке

Испытывает после долгой грусти,

Когда, предавшись пению, она

Забудет, что свободы лишена. —

Ты, Уорик, волей божьей спас меня:

Тебе и богу благодарен я;

Он был причиной, ты — его орудьем.

И вот, чтоб отвратить Фортуны зависть,

Я стану скромно жить в уединенье,

И чтоб народ страны благословенной

От звезд моих зловредных не страдал, —

Хоть на челе моем корона, Уорик,

Я управление тебе вручаю,

Затем что ты во всех делах удачлив.

Вас славили всегда за добродетель.

Теперь и мудрость вы и добродетель

Являете, стремясь Фортуны зависть

Предотвратить. Немногим лишь дано

Со звездами своими быть в ладу.

В одном, король, вы все же неправы:

При Кларенсе меня избрали вы.

Нет, Уорик, ты вполне достоин власти:

Ведь при рожденье присудило небо

Тебе оливы ветвь с венцом лавровым,

Благословив равно в войне и в мире;

И я тебе охотно уступаю.

А я хочу, чтоб Кларенс был протектор.

Кларенс и Уорик, дайте руки мне.

Соедините руки и сердца,

Чтобы раздор правленью не мешал:

Вы будете протекторами оба.

А я в уединенье, на покое

Остаток дней молитвам посвящу

И буду каяться в своих грехах,

Хвалы творцу смиренно воздавая.

Что Кларенс повелителю ответит?

Что он согласен, коль согласен Уорик:

Я полагаюсь на твою удачу.

Что ж, соглашусь и я, хоть поневоле.

Как тень двойная Генриха, впряжемся

В одно ярмо, чтоб заместить его, —

Я разумею тягости правленья.

Покой и почести ему оставим.

Ну, Кларенс, нам теперь необходимо,

Изменником Эдварда объявив,

Конфисковать имущество и земли.

А что еще? Определить наследство.

Да, Кларенс в нем свою получит долю.

Но прежде всех важнейших ваших дел

Прошу — я не приказываю больше —

Послать за королевой и за сыном

Во Францию и спешно их вернуть.

Пока их не увижу, — страх, сомненья

Свободы радость омрачают мне.

Исполним тотчас это, государь.

Кто этот юноша, лорд Сомерсет,

Которого храните вы так нежно?

Мой государь, то молодой граф Ричмонд.

Ко мне приблизься, Англии надежда[178].

Коль силы тайные вещают правду

Пророческому духу моему,

Красивый этот мальчик принесет

Благословение родной стране.

В его чертах — спокойное величье,

И создано чело носить корону,

Рука державой править; суждено

Ему со временем престол украсить.

Его, милорды, чтите: он рожден

Исправить вред, что мною причинен.

Какие вести, друг?

От брата вашего бежал Эдвард;

Потом в Бургундию, как слышно, скрылся.

Весть горькая! Но как же он бежал?

Он братом Глостером был увезен

И Хестингсом, что на опушке парка,

В засаде притаясь, Эдварда ждали

И вырвали его у егерей:

Он ежедневно тешился охотой.

Мой брат небрежно исполнял свой долг. —

Что ж, государь, пойдем держать совет,

Как средство нам найти от всяких бед.

Милорд, не нравится мне бегство это:

В Бургундии помогут Эдуарду,

И вскоре будет новая война.

Насколько предсказанье короля

Порадовало сердце мне надеждой

На молодого Ричмонда, — настолько ж

Тревожит грудь предчувствие невзгод,

Что в будущем ему и нам грозят.

Итак, лорд Оксфорд, чтобы зла избегнуть,

Скорей отправим юношу в Бретань,

Пока гражданская не минет брань.

Да, коль Эдвард опять взойдет на трон,

Погибнуть юный Ричмонд обречен.

Пусть будет так; ему в Бретани жить.

Идемте, лорды: надо нам спешить.

Итак, брат Ричард, Хестингс и вы все,

Фортуна до сих пор к нам благосклонна

И обещает, что свое паденье

Сменю я вновь на золотой венец.

Я дважды переплыл счастливо море

И помощь из Бургундии привез.

Теперь, когда из порта Ревенсперга

К воротам Йорка мы пришли, осталось

Нам только в наше герцогство войти.

Ворота заперты. — Недобрый знак!

Ведь кто споткнется на пороге дома,

Опасность должен в нем подозревать.

Ну, полно! Нечего примет бояться.

Добром иль худом, мы должны войти;

Наверно, в Йорке к нам примкнут друзья.

Я снова постучусь, чтоб нам открыли.

Милорды, мы о вашем приближенье

Извещены и заперли ворота

Для безопасности, затем что ныне

Должны мы верность Генриху хранить.

Но, мэр, коль Генрих вам теперь король,

Эдвард по меньшей мере герцог Йоркский.

Я меньшим вас, милорд, не почитаю.

Я требую лишь герцогство мое,

Которым я довольствоваться буду.

Но стоит лишь просунуть нос лисице,

Все туловище вслед за ним протащит.

Так что же вы стоите, мэр, в сомненье?

Ворота настежь! Мы друзья монарху.

Ну, если так, ворота отопрем.

Начальник мудрый — быстро согласился!

Старик хотел бы, чтоб все гладко было, —

Лишь бы ему остаться в стороне.

Когда ж войдем, не сомневаюсь, быстро

Его и весь совет мы образумим.

Ворота надо запирать, лорд-мэр,

В военное лишь время или на ночь.

Не бойся же и мне отдай ключи.

Эдвард тебя и город защитит

И каждого, кто за него стоит.

Брат, к нам пришел сэр Джон Монтгомери,

Наш верный друг, коль я не ошибаюсь.

Привет, сэр Джон! Зачем пришел ты с войском?

Помочь Эдварду в час жестокой бури,

Как всякий честный подданный обязан.

Спасибо, дорогой Монтгомери.

Но позабыл я о правах на трон

И требую лишь герцогство мое,

Пока пошлет господь мне остальное.

Тогда прощайте, я покину вас.

Не герцогу служу, а королю. —

Бить в барабаны! Мы уходим прочь.

Нет, погоди, сэр Джон, с тобой обсудим,

Как лучше мне вернуть себе корону.

Чего тут обсуждать? Скажу вам сразу:

Коль не потребуете вы престола,

Судьбе вас предоставлю и уйду,

Чтоб задержать идущих к вам на помощь.

Зачем борьба, когда вам трон не нужен?

К чему такая щепетильность, брат?

Когда окрепнем, мы права предъявим,

А до тех пор мудрей скрывать нам цель.

Сомненья прочь! Оружье все решит.

Бесстрашный дух скорей венца достигнет.

Брат, тотчас вас объявим королем:

Молва о том к вам привлечет друзей.

Что ж, будь по-вашему. За мной права,

А Генрих вырвал у меня корону.

Вот это речь, достойная монарха;

За Эдуарда стану я борцом.

Греми, труба! Провозгласим Эдварда! —

Сюда, солдат, читай провозглашенье.

Всех, кто отрицает право Эдуарда,

На поединок я зову кровавый.

Да здравствует король Эдвард Четвертый!

Благодарю Монтгомери и всех;

Вас награжу, коль ждет меня удача.

Мы проведем здесь в Йорке эту ночь;

Когда ж златая колесница солнца

Над горизонтом встанет, мы пойдем

Навстречу Уорику с его друзьями:

Ведь нам известно, что не воин Генрих.

Строптивый Кларенс, как тебе не стыдно

Льстить Генриху и брата оставлять?

С тобой и с Уориком я скоро встречусь. —

Вперед, солдаты! Верьте все в успех!

Вслед за победой ждет награда всех!

Что посоветуете? Эдуард

Из Бельгии вернулся во главе

Драчливых немцев и тупых голландцев,

Пролив благополучно переплыл

И прямо к Лондону ведет войска.

Немало сброда вкруг него теснится.

Пусть войско соберут и их прогонят.

Легко огонь в начале затоптать;

Дай разгореться — не зальешь рекою.

Есть в Уорикшире у меня друзья, —

Миролюбивы, но храбры в сраженьях;

Я соберу их. — Ты же, сын мой Кларенс,

Сзывай в Сеффолке, Норфолке и Кенте

Дворян и рыцарей под наше знамя. —

Брат Монтегью, найдешь ты в Бекингеме,

Нортемптоне и Лестершире много

Людей, готовых за тобой идти. —

Ты, храбрый Оксфорд, горячо любимый

В Оксфорде, там соберешь своих друзей. —

А государь, средь верных горожан,

Как остров наш, морями окруженный,

Иль скромная Диана среди нимф,

Пребудет здесь, пока мы не вернемся.

Сейчас же в путь, без возражений, лорды. —

Прощайте, государь.

Прощай, мой Гектор! Ты — надежда Трои.

В знак верности целую руку вам.

Во всем будь счастлив, мой надежный Кларенс!

Мужайтесь, государь. Затем — прощайте.

Свою скрепляю верность. До свиданья.

Друг Оксфорд, милый Монтегью и все вы,

Еще раз пожелаю счастья вам.

Прощайте, лорды; в Ковентри сойдемся.

Здесь во дворце останусь я на время. —

Кузен мой Эксетер, как ваше мненье?

Мне кажется, отряды Эдуарда

Не в силах с нашим войском бой принять.

Не соблазнил бы только он других!

Не страшно это: добротой я славлюсь;

Не заграждал я слуха к их мольбам,

Не допускал я долгих проволочек;

Я жалостью их раны исцелял

И добротою облегчал их скорбь;

Я милосердьем осушал их слезы;

Не домогался я ничьих богатств;

Налогами их не обременял;

Не мстил им, — хоть грешили предо мною, —

За что ж любить им Эдуарда больше?

Нет, Эксетер, добром за милость платят;

И если будет ласков лев с ягненком,

Ягненок, верь, последует за ним.

Ты слышишь, государь? Что там за крики?

Взять труса Генриха! Прочь увести!

Вновь королем меня провозгласить! —

Ты многих мелких ручейков источник.

Твой ток прерву, и воды их поглотит

Мой океан и возрастет от них. —

Скорее в Тауэр отвести его!

И говорить ему не дозволяйте.

Милорды, путь свой в Ковентри направим,

Где пребывает ныне дерзкий Уорик.

День жарок. Поспешим на сенокос,

Чтоб наши травы не сгубил мороз.

Идем, пока он не собрал войска.

Изменник слишком вырос; мы его

Врасплох захватим. В Ковентри, бойцы!

Где Оксфорда отважного посланец?

Далеко ли, мой друг, твой господин?

Сейчас он в Денсморе; здесь будет скоро.

А далеко ли брат наш Монтегью?

Где гонец, что прислан Монтегью?

Сейчас он в Дентри и с могучим войском.

Что скажешь, милый сын мой Сомервил?

Как думаешь: отсюда близко Кларенс?

Я в Саутеме его оставил с войском;

Прибыть он должен через два часа.

Подходит Кларенс — барабаны слышу.

О, нет, милорд, там расположен Саутем,

А слышен бой с той стороны, где Уорик.

Кто б это был? Наверно, друг нежданный.

Они подходят, мы сейчас узнаем.

Ступай, трубач; труби к переговорам.

Смотрите, на стене суровый Уорик!

Что вижу я! Ужель Эдвард разгульный?

Подкуплены разведчики иль спали,

Что о его приходе я не знал?

Отворишь ли ты нам ворота, Уорик?

Склони колени, назови смиренно

Эдварда королем, проси пощады —

И все обиды он тебе простит.

Нет, лучше ты уйди с войсками прочь;

Припомни, кто возвел тебя и сверг.

Патроном Уорика признай, раскайся —

И будешь ты, как прежде, герцог Йоркский.

Я ожидал, что скажет он: король!

Иль невзначай обмолвился он шуткой?

Иль герцогство, милорд, не щедрый дар?

От графа бедного — конечно, щедрый.

Я окажу тебе взамен услугу.

Дал брату твоему я королевство.

Тогда оно мое, хотя твой дар.

Не Атлас[179] ты, чтоб это бремя снесть.

Ты слаб, и Уорик дар берет назад;

Король мой — Генрих, я ему служу.

Но, Уорик, твой король — Эдварда пленник.

Ответь мне на вопрос, любезный Уорик:

Без головы куда годится тело?

Увы! Всего не мог предвидеть Уорик!

Пока тащил десятку он простую,

Был из колоды выкраден король.

Вы с Генрихом простились во дворце,

Но в Тауэре с ним встретитесь наверно.

Вот именно. Но все еще ты — Уорик.

Пока еще есть время, на колени!

Железо куй, покуда горячо.

Скорей себе я руку отрублю

И вам в лицо швырну другой рукою,

Чем парус опущу, себя унизив.

Плыви с попутным ветром по теченью!

За кудри смоляные ухватив

Отрубленную голову твою,

Пока она тепла, своей рукою

В пыли твоею кровью напишу:

«Теперь изменчивый, как ветер, Уорик

Уже не сможет больше изменить».

Знамена милые! Пришел к нам Оксфорд.

Вот Оксфорд! И да здравствует Ланкастер!

Ворота отперты — войдем и мы.

Враги другие могут в тыл ударить.

В строю мы будем ждать: они, конечно,

Наружу выйдут, чтоб сраженье дать.

А если нет — их укрепленья слабы:

Изменников оттуда выбьем скоро.

Привет мой Оксфорд! Помощь нам нужна.

Вот Монтегью! Да здравствует Ланкастер!

И ты и брат твой драгоценной кровью

Заплатите нам скоро за измену.

Чем бой труднее, тем славней победа.

Мой дух победу предвещает мне.

Вот Сомерсет! Да здравствует Ланкастер!

Два герцога, с тобою соименных,

Своею жизнью заплатили Йоркам.

Коль не изменит меч, ты будешь третьим.

Смотрите: вот и Кларенс к нам идет!

Он сможет брату своему дать битву.

Стремление за правду постоять

Сильнее в нем любви к родному брату.

Идите ж, Кларенс, — Уорик призывает.

Отец, понятно вам, что это значит?

Смотри, в тебя бросаю свой позор!

Не стану разорять я дом отца,

Скрепившего своею кровью камни,

Не поддержу Ланкастера. Иль, Уорик,

Ты мнил, что Кларенс так свиреп и груб,

Что меч войны смертельной обратит

На брата и законного монарха?

Быть может, ты напомнишь мне о клятве?

Сдержав ее, я был бы нечестивей,

Чем Иевфай[180], принесший в жертву дочь.

Нет, о своем проступке я скорблю,

И, чтобы милость брата заслужить,

Себя твоим врагом я объявляю,

Решившись твердо, где б тебя ни встретил, —

А я с тобою встречусь, только выйди, —

Отмстить за то, что ты завлек меня.

Тебя, надменный Уорик, вызываю

И обращаюсь к брату со стыдом. —

Прости меня, Эдвард: вину заглажу. —

И ты не хмурься, Ричард, на меня;

Не буду больше я непостоянным.

Привет! Ты в десять раз милее нам,

Чем если бы не навлекал наш гнев.

И мой привет! Ты поступил по-братски.

Изменник злой! Клятвопреступник подлый!

Что, Уорик, выйдешь ты сразиться с нами,

Иль нам тебя камнями забросать?

Нет, я не заперся для обороны!

Направлюсь тотчас в Барнет и тебе

Сраженье дам, коль ты дерзнешь принять.

Дерзнет Эдвард и первым он пойдет. —

Милорды, в бой! Святой Георгий с нами!

Так, здесь лежи и умирай; с тобою

Умрет наш страх: нам пугалом был Уорик. —

Ну, Монтегью, держись; ищу тебя,

Чтоб рядом с Уориком сложил ты кости.

Ах, кто здесь? Друг иль враг, приди ко мне.

Скажи, кто победитель: Йорк иль Уорик?

К чему вопрос? Израненное тело,

И кровь и слабость — все мне говорит,

Что прах свой должен я отдать земле

И с гибелью моей — врагам победу.

Так срублен топором бывает кедр,

В чьей кроне царственный орел гнездился,

Под чьею тенью грозный лев дремал

И чья надменная вершина выше,

Чем дерево Юпитера[181], вздымалась,

От зимних бурь кустарник защищая.

Мой взор, что застилают тени смерти,

Был ясным, как полуденное солнце,

И проникал все тайные измены.

Когда мой лоб, теперь окровавленный,

Я морщил, содрогались короли.

Кому б из них не вырыл я могилу?

Нахмурься я — кто смел бы улыбнуться?

Вот слава Уорика — в крови и в прахе!

Свои аллеи, парки и поместья

Утратил я; из всех земель остался

Клочок лишь мне, длиною равный телу.

Что, как не прах — власть, царственность, величье?

Как ни живи, все ж смерти ты добыча.

Ах, Уорик, Уорик! Если б уцелел ты,

Могли бы мы вернуть свои потери!

Сейчас узнали мы: с могучим войском

Из Франции вернулась королева.

О, если бы ты с нами мог бежать!

Все ж не бежал бы я. — Ах, Монтегью!

Коль здесь ты, милый брат, дай руку мне,

Своим дыханьем удержи мой дух.

Не любишь ты меня: когда б любил,

Слезами кровь запекшуюся смыл бы,

Которая раскрыть уста мешает.

Приди же, Монтегью, иль я умру.

Ах, Уорик, Монтегью окончил жизнь,

Но до конца он призывал тебя

И говорил: «Привет мой передайте

Вы доблестному брату моему!»

Еще пытался что-то он сказать,

Но речь его, как гул в подземном склепе,

Звучала глухо, — разобрать не мог я.

Лишь под конец слова сквозь вздох расслышал:

«Прощай, мой Уорик!»

Мир духу твоему! — Спасайтесь, лорды.

Прощаюсь с вами я до встречи в небе.

Скорей навстречу войску королевы!

До этих пор ведет нас в гору счастье

И триумфальными дарит венками.

Но среди дня блистательного вижу

Я черную, грозящую нам тучу,

Что повстречает наше солнце прежде,

Чем ложа своего оно достигнет.

Я разумею войско королевы,

Из Галлии прибывшее; на берег

Они уже вступили, и, как слышно,

Навстречу нам идут, чтобы сразиться.

Развеет эти тучи легкий ветер

И за́ море прогонит их назад.

Твои лучи рассеют эту мглу;

Родить грозу дано не каждой туче.

У королевы тридцать тысяч войска,

И Сомерсет и Оксфорд к ней бежали.

Коль ей дадим передохнуть, поверь,

Нам равною она по силе станет.

Нам сообщили верные друзья,

Что в Тьюксбери направились они.

При Барнете победу одержав,

Мы поспешим туда: дорога легче,

Коль весело идти. И в каждом графстве,

Где мы пройдем, свое умножим войско. —

Бить в барабан! Кричать: «Смелей!» — и в путь.

Кто мудр, не плачет о потерях, лорды,

Но бодро ищет, как исправить вред.

Пусть, бурей сломлена, упала мачта,

Канат оборван и потерян якорь,

И половина моряков погибла, —

Все ж кормчий жив. Прилично ли ему,

Как робкому мальчишке, бросить руль,

Слезами воды моря умножать.

Обилье превращая в преизбыток,

Меж тем, как разбивается о скалы

Корабль, что был бы мужеством спасен?

Какой позор! Какой проступок тяжкий!

Пусть якорем был нашим Уорик, — что ж!

И мачтой Монтегью, — что ж из того?

Снастями — павшие друзья, — так что же?

Иль якорем другим не стал нам Оксфорд,

А Сомерсет — другой надежной мачтой,

Друзья ж французы — крепкими снастями?

Хоть мы неопытны, принц Нед[182] и я,

Заменим кормчего на этот раз.

Не бросим руль, чтобы сидеть и плакать,

Но будем править, вопреки ветрам,

Средь скал и мелей, что грозят крушеньем.

Льстить волнам иль бранить их — толку мало.

Что, как не море бурное, Эдвард?

А Кларенс — не коварная ли мель?

И Ричард — не горбатый ли утес?

Они — враги ладье несчастной нашей.

Пуститься вплавь? — Недолго проплывете.

На отмель ступите? — Пески поглотят.

Взберетесь на скалу? — Прибой вас смоет,

Иль с голоду умрете. Смерть тройная!

Я это говорю, чтоб знали вы

На случай, если б вздумал кто бежать,

Что он от братьев может ждать пощады

Не больше, чем от волн, песков и скал.

Итак, смелей! Ребячество — бояться

Иль плакать, если неизбежно зло.

Да, женщина с такою силой духа,

Когда бы речь ее услышал трус,

Отвагу в сердце бы ему вселила,

И он пошел бы в битву безоружный.

Я, впрочем, здесь ни в ком не сомневаюсь;

Когда б средь вас я заподозрил труса,

Заранее бы отпустил его,

Чтоб в час невзгоды он не заразил

И остальных своим тлетворным духом.

Коль есть такой, — чего избави, боже, —

Пусть он уходит до начала битвы.

Коль женщины и дети так смелы,

А воины робеют, — вечный стыд им!

О храбрый юный принц! Твой славный дед

В тебе воскрес. Да проживешь ты долго,

Чтоб славу возродить его и образ!

Кто ради этого не хочет биться,

Пусть ляжет спать, как сыч, средь бела дня;

А встанет — будут все над ним смеяться.

Спасибо, Сомерсет. — Спасибо, Оксфорд.

Примите благодарность от того,

Кто ничего другого дать не в силах.

Готовьтесь, лорды: Эдуард подходит,

Чтоб дать вам бой. Решительными будьте.

Я так и ждал: ему прямой расчет

Спешить, чтобы застигнуть нас врасплох.

Но ошибется он, — готовы мы.

Усердье ваше радует мне сердце.

Здесь выстроимся мы и не отступим.

Отважные друзья! Вот лес терновый,

Что с помощью небес и вашей силы

Должны до корня вырубить мы к ночи.

Мне разжигать ваш пыл теперь не надо.

И без того спалить тот лес вы рветесь. —

Сигнал подайте к бою — и вперед!

Дворяне, лорды, рыцари! Мешают

Рыданья говорить: что б ни сказала,

При каждом слове я глотаю слезы.

Скажу вам лишь одно: король ваш Генрих

Взят в плен врагом, престол его захвачен,

Весь край наш — бойня, граждан убивают,

Казна расхищена, закон поруган;

И вот он — волк, что тот разбой творит.

Сражаетесь за правду вы, — так с богом,

Отважны будьте! — Дать сигнал к сраженью!

Теперь настал конец кровавым смутам.

Пусть Оксфорда отправят в Гамский замок[183],

А Сомерсету голову долой.

Возьмите их, я не хочу их слушать.

Тебя словами я не потревожу.

Ни я; перед судьбой склонюсь покорно.

Мы грустно расстаемся в этом мире,

Чтоб встретиться в Иерусалиме горнем[184].

Объявлено ль, что взявший Эдуарда

Награду получает, пленный — жизнь?

Да, государь. А вот и Эдуард!

Сюда молодчика. Что скажет он?

Как! Юный терн уже колоться начал?

Эдвард, чем ты вину свою загладишь,

Что поднял меч, народ мой возмутил

И причинил такую мне тревогу?

Как подданный ты должен говорить,

Надменный, гордый Йорк! Тебе скажу я

От имени отца: отдай свой трон

И там, где я стою, склони колени —

И обращусь к тебе с такой же речью,

Какой меня, изменник, вопрошаешь.

Ах, если б твой отец был тверд, как ты!

Тогда б носили юбку вы, как прежде,

И у Ланкастера штанов не крали.

Эзопа басни[185] — кстати в зимний вечер;

А здесь такие притчи неуместны.

За это я тебя, щенок, замучу.

Ты для того и создан, чтобы мучить.

Убрать отсюда эту злую бабу!

Нет, лучше злого горбуна убрать!

Молчи, наглец, иль рот тебе зажму!

Мальчишка-неуч, слишком ты заносчив.

Свой долг я знаю, вы же свой забыли!

Развратный Эдуард, предатель Джордж

И безобразный Дик, я говорю вам:

Я выше вас; изменники вы все.

Ты захватил престол отца и мой!

Так вот тебе, исчадье злобной ведьмы!

Ты дышишь? Вот — чтоб сократить мученья.

А вот — за обвиненье в вероломстве.

Убей же и меня!

Изволь, готов.

Стой, Ричард! Натворили мы довольно.

Зачем ей жить? Чтоб языком молоть?

С ней дурно? Привести ее в сознанье.

Пусть извинит меня король, мой брат.

По делу важному спешу я в Лондон, —

К прибытью вашему там будет новость.

Что? Что?

Я в Тауэр! В Тауэр!

Нед, милый Нед! Здесь мать твоя. Хоть слово

Скажи. Не можешь? Изверги! Убийцы!

Пронзивший Цезаря не пролил крови,

Не сделал зла, не заслужил хулы

В сравненье с этим зверским злодеяньем:

То муж был, а мой сын — почти ребенок.

Мужи не вымещают гнев на детях.

Как мне назвать вас? Вы гнусней убийц.

Нет! Нет! От речи разорвется сердце:

Что ж, буду говорить — пусть разорвется.

Мерзавцы! Людоеды! Мясники!

Какой цветок до срока вы скосили!

У вас детей нет, мясники, не то бы

Вам мысль о них внушила состраданье.

Но если суждено иметь детей вам,

Пускай их умертвят в расцвете юном,

Как вы сгубили принца, палачи!

Убрать ее! Тащите прочь отсюда!

Не надо! Здесь покончите со мной.

Сюда ударь, — убийце я прощу.

Не хочешь ты? Тогда убей ты, Кларенс.

Клянусь, не дам тебе такой отрады.

Исполни, добрый Кларенс! Милый Кларенс!

Иль не слыхала клятвы ты моей?

Да, но привык ты клятвы нарушать.

То грех был, а теперь лишь милость будет.

Не хочешь ты? Где ж дьявольский мясник?

Где богомерзкий Ричард? Ричард, где ты?

Как милостыню, ты творишь убийство.

Не прогоняешь ты просящих крови.

Прочь, я сказал. Тащите прочь ее.

Пусть будет с вами всеми то, что с принцем!

Где Ричард?

Он спешно отбыл в Лондон, государь;

Должно быть, на кровавый ужин в Тауэр.

Он скор бывает, что-нибудь задумав.

Теперь идемте. Заплатить солдатам

И распустить, сказав спасибо. В Лондон!

Узнаем, что с любезной королевой.

Она мне, верно, подарила сына.

Привет, милорд, вам! Как! Вы все за книгой?

Да, добрый лорд... «Милорд» — сказать бы надо.

Льстить — грех, а словом «добрый» я польстил.

Ведь «добрый Глостер» или «добрый дьявол» —

Одно и то же, и равно нелепо.

Итак, ошибся я: не «добрый лорд».

Оставьте нас; поговорить нам надо.

Пастух беспечный так бежит от волка,

Так подставляет кроткая овца

Сначала шерсть под нож, потом и горло.

Что за убийство разыграет Росций[186]?

Всегда в душе преступной — подозренья;

Вор принимает каждый куст за стражу.

Но птице, пойманной в кустах однажды,

Сомнение внушает каждый куст;

Я ж, милого птенца отец несчастный,

Теперь того перед собою вижу,

Кем он приманен, схвачен и убит.

Какой безмозглый дурень был критянин,

Учивший сына птичьему искусству!

Тот, несмотря на крылья, утонул.

Да, я — Дедал, мой бедный сын — Икар,

Отец же твой — Минос, нам путь пресекший;

То солнце, что спалило крылья сыну, —

Твой старший брат Эдвард, а сам ты — море,

Чьи волны поглотили жизнь его[187].

Убей меня оружьем, не словами!

Охотней примет грудь удар кинжала,

Чем слух мой — твой трагический рассказ.

Зачем пришел ты? За моею жизнью?

Иль принял ты меня за палача?

Гонитель злобный ты, в том нет сомненья.

Когда убийство жертв невинных — казнь,

То кто же, Глостер, ты, как не палач?

Я сына твоего убил за дерзость.

Когда б за дерзость первую свою

Ты был убит, то не убил бы принца.

И я пророчу: много тысяч тех,

Кто и крупицы страха моего

Теперь не знают, — много скорбных старцев,

И вдов, и горько плачущих сирот,

Отцов, лишенных сыновей любимых,

Жен, о мужьях рыдающих, детей,

Скорбящих о родителей кончине, —

Час твоего рожденья проклянут.

Когда рождался ты, сова кричала,

Безвременье вещая, плакал филин,

Псы выли, ураган крушил деревья,

Спустился на трубу зловещий ворон,

И хор сорок нестройно стрекотал.

И мать твоя, хотя страдала больше,

Чем матери другие, родила

Себе отрады меньше, чем должна бы, —

Бесформенный, уродливый комок,

На плод такого древа непохожий.

С зубами ты родился в знак того,

Что в мир пришел, чтобы терзать людей.

И если правда, что еще слыхал я,

Пришел ты...[188]

Больше слушать не хочу.

Умри, пророк, своей не кончив речи!

Мне суждено и это было также.

...Для множества других еще убийств.

Меня помилуй, боже, и его!

Как! Льется кровь Ланкастера на землю?

Я думал, что она взметнется к небу.

Как плачет меч о смерти короля!

Пусть льют всегда рубиновые слезы

Все, кто сулит паденье дому Йорка!

Когда хоть искру жизни сохранил ты, —

В ад, в ад ступай и расскажи, что я

Тебя послал туда, что я не знаю

Ни жалости, ни страха, ни любви.

Да, правда все, что Генрих говорил:

От матери своей я часто слышал,

Что я пришел на свет вперед ногами.

Что ж, разве мне спешить не надлежало,

Чтобы сгубить лишившего нас прав?

Дивилась бабка, женщины кричали:

«Спаси, господь! Он родился с зубами!»

Таков я был, и это означало,

Что буду я рычать и грызть, как пес.

Раз небо мне дало такое тело,

Пусть ад и дух мой также искривит.

Нет братьев у меня — не схож я с ними;

И пусть любовь, что бороды седые

Зовут святой, живет в сердцах людей,

Похожих друг на друга, — не во мне.

Один я. — Кларенс, берегись: ты застишь

Мне свет, — я черный день тебе готовлю.

Я брату нашепчу таких пророчеств,

Что станет Эдуард за жизнь страшиться;

Чтоб страх унять, твоею смертью стану.

И Генриха и принца нет в живых.

Сперва тебе, потом другим черед.

Пусть низок я, но ввысь мой путь ведет.

Твой труп отсюда уберу скорей;

Мне в радость день погибели твоей.

Вновь мы сидим на королевском троне,

Что снова куплен вражескою кровью.

Каких врагов в расцвете их гордыни

Скосили мы, как урожай осенний!

Три Сомерсета, трижды знаменитых

Неоспоримой рыцарской отвагой;

Два славных Клиффорда — отец и сын;

И два Нортемберленда, — не бывало

Храбрей бойцов на грозном поле битвы;

Два злых медведя — Уорик с Монтегью,

Что царственного льва сковали цепью

И ревом заставляли лес дрожать.

Так все угрозы устранили мы,

И стала нам подножьем безопасность. —

Приблизься, Бесс, я поцелую сына. —

Ведь для тебя, мой Нед, отец и дяди

В броне зимою проводили ночи;

Пешком шагали в летний зной палящий —

Чтоб ты владел своей короной в мире

И наших всех трудов пожал плоды.

Когда умрешь, я жатву уничтожу.

Ведь мне сейчас почету мало в мире.

Горб дан мне, чтобы тяжести носить;

Груз подыму, иль он мне сломит спину.

Ты — проложи мне путь, а ты — исполни[189].

Кларенс и Глостер, вас прошу: любите

Супругу нашу; поцелуйте принца.

Долг верности монарху своему

Скреплю, поцеловав в уста младенца.

Спасибо, славный Кларенс; брат, спасибо.

Свою любовь к родившему вас древу

Я докажу, целуя плод его.

Так целовал учителя Иуда,

Сказав: «Привет!» — и зло в душе тая.

Венца своих желаний я достиг:

Покой в стране, любовь в сердцах у братьев.

Как, государь, поступим с Маргаритой?

Ее отец Людовику в залог

Сицилию с Иерусалимом отдал —

И выкуп за нее они прислали.

Убрать ее, во Францию отправить!

Что остается нам, как не предаться

Веселым зрелищам[190] и торжествам,

Какие подобают при дворе?

Греми, труба! Прощайте, все невзгоды!

Счастливые нас ожидают годы.