Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 5

Сцена 1

Дворец герцога.

Входят герцог, Курио и другие придворные; музыканты.

Входит Валентин.

Уходят.

Сцена 2

Берег моря.

Входят Виола, капитан и матросы.

Уходят.

Сцена 3

Дом Оливии.

Входят сэр Тоби Белч и Мария.

Ну какого дьявола моя племянница так убивается о своем покойном братце? Горе вредит здоровью, это всякий знает.

А вы, сэр Тоби, пораньше возвращались бы домой. Когда вы поздно засиживаетесь бог весть где, ваша племянница, моя госпожа, прямо из себя выходит.

Ну и пусть себе выходит на все четыре стороны!

Нет, нехорошо, что вы являетесь в таком неприличном виде.

А что в нем неприличного, скажи на милость? Самый подходящий для выпивки вид. И ботфорты хоть куда. А если никуда, так пусть повесятся на собственных ушках!

Не доведут вас до добра кутежи и попойки. Вчера об этом говорила госпожа, я сама слышала. И еще она поминала вашего дурацкого собутыльника, которого вы притащили сюда ночью и навязывали ей в женихи.

Ты это о ком? О сэре Эндрю Эгьючике?

О ком же еще?

Ну, он почище многих в Иллирии.

Нам-то что от его чистоты?

А то, что у него три тысячи дукатов в год.

Ему и на полгода всех его дукатов не хватит, — такой он дурак и мот.

Ну что ты болтаешь! Он и на виоле играет, и на нескольких языках как по писаному говорит, и вообще богатая натура.

Еще бы! Дурак пренатуральный! И не только дурак, но и забияка: разумные люди говорят, что, если бы его задор не ходил в одной упряжке с трусостью, быть бы ему давным-давно покойником.

Клянусь этой рукой, они мерзавцы и клеветники, коли несут такую чушь! Кто это тебе наплел?

Те самые, от которых я узнала, что он вдобавок ко всему вечера не пропустит, чтобы не напиться в вашем обществе.

Все потому, что пьет за мою племянницу. Я буду пить за нее, покуда у меня глотка не зарастет, а в Иллирии вино не переведется. Трус и мерзавец, кто не желает пить за мою племянницу, пока мозги не полетят вверх тормашками. Тсс, красотка! Castiliano vulgo![39] Сюда шествует сэр Эндрю Чикчирик!

Входит сэр Эндрю Эгьючик.

Сэр Тоби Белч! Как живете, сэр Тоби Белч?

Дражайший сэр Эндрю!

Приветствую тебя, миленькая злючка!

И я вас тоже, сударь!

Наступай, сэр Эндрю, наступай!

Кто это?

Камеристка моей племянницы.

Милейшая миссис Наступай, я бы не прочь познакомиться с тобой поближе.

Меня зовут Мэри, сударь.

Милейшая миссис Мэри Наступай...

Ты не понял, рыцарь. «Наступай» — это значит «смелей», «не робей», «атакуй», «штурмуй»!

Ну, знаете, вы столько насчитали, что мне к ней теперь и подступиться страшно. Вот так «наступай»!

Желаю вам всего хорошего, господа мои.

Чтоб тебе никогда не работать твоей шпагой, сэр Эндрю, если ты так отпустишь эту красотку!

Чтоб мне никогда не работать моей шпагой, милочка, если я так тебя отпущу. Ты что же, красавица, за дураков нас держишь?

Да нет, сударь, я за вас не держусь.

А ты попробуй, подержись: вот моя рука.

Сударь, хотенье ваше, да позволенье наше. Лучше отнесли бы вы свою руку в погреб и угостили бы ее элем покрепче.

Это зачем, душечка? Что-то мне непонятна твоя шутка.

Уж очень вы сухорукий.

Вот это верно: осел я, что ли, чтобы ходить с мокрыми руками? Но в чем все-таки соль твоей шутки?

Для вас, сударь, она чересчур соленая.

И много их у тебя припасено?

Уж на вас-то моего запаса хватит... А вот сейчас я отпустила вашу руку и сразу обезопасилась. (Уходит.)

Ох, рыцарь, подкрепись-ка скорее стаканчиком канарского[40]: отроду не видел, чтобы тебя так здорово укладывали на обе лопатки.

Пожалуй, что и не видел... Нет, канарское тоже здорово укладывало. Ей-ей, мне иногда кажется, что у меня ума не больше, чем у любого христианина, а может, и вообще чем у любого человека. Но я большой любитель говядины, а говядина, наверно, вредит моему остроумию.

Ну разумеется!

Если б я и вправду так думал, ни за что не стал бы ее есть. Сэр Тоби, завтра я уезжаю домой.

Pourquoi[41], мой дорогой рыцарь?

Что это означает — «pourquoi»? Ехать или не ехать? Эх, если бы я убил на изучение языков то время, которое перевел на фехтование, танцы и медвежью охоту! Если бы я развивал себя!

Твоим волосам это ни к чему.

А при чем тут мои волосы?

Как это — при чем? Они же у тебя отроду не вились.

Ну и что же? Разве они мне не к лицу?

Очень к лицу: висят, как лен на прялке. Вот ты обзаведешься женой, и я еще посмотрю, как она зажмет тебя промеж колен да как начнет прясть — только держись.

Ей-богу, завтра же я уеду. Твоя племянница не желает меня видеть. А если и пожелает, то бьюсь об заклад, что в мужья себе не возьмет: ведь за ней бегает сам герцог.

А герцог ей ни к чему: она ни за что не выйдет за человека старше себя, или богаче, или умней; я сам слышал, как она в этом клялась. Так что не все еще пропало, дружище.

Ну ладно, останусь на месяц. Странный у меня нрав: иной раз мне бы только ходить на балы и маскарады...

И ты способен на такие дурачества, рыцарь?

Могу потягаться с кем угодно в Иллирии, — конечно, не считая тех, кто знатнее меня; ну, а старикам я и вовсе в подметки не гожусь.

И ты умеешь отплясывать гальярду, рыцарь?

Еще бы! Я так выписываю козлиные коленца...

Не лучше, чем я уписываю бараньи ляжки!

А уж в прыжке назад мне не найдется равных во всей Иллирии.

Так почему все эти таланты чахнут в неизвестности? Почему скрыты от нас завесой? Или они так же боятся пыли, как портреты миссис Молл[42]? Почему, идучи в церковь, ты не отплясываешь гальярду, а возвращаясь, не танцуешь куранту? Будь я тобой, я всегда на ходу откалывал бы джигу[43] и даже мочился бы в темпе контрданса. Как же так? Разве можно в этом мире скрывать свои дарования? У тебя икры такой восхитительной формы, что, бьюсь об заклад, они были созданы под звездой гальярды.

Да, икры у меня сильные и в оранжевых чулках выглядят совсем недурно. А не пора ли выпить?

Что еще нам остается делать? Мы же родились под созвездием Тельца!

Телец? Это который грудь и сердце?[44]

Нет, сударь, это который ноги и бедра. А ну-ка, покажи свои коленца. Выше! Еще выше! Отменно!

Уходят.

Сцена 4

Дворец герцога.

Входят Валентин и Виола в мужском платье.

Цезарио, если герцог и впредь будет так благоволить к вам, вы далеко пойдете: он вас знает всего три дня и уже приблизил к себе.

Если вы не уверены в длительности его благоволения, значит опасаетесь изменчивости его нрава или моей нерадивости. Вы считаете, что герцог непостоянен в своих привязанностях?

Помилуйте, я вовсе не то хотел сказать!

Благодарю вас. А вот и герцог.

Входят герцог, Курио и придворные.

(В сторону.)

Уходят.

Сцена 5

Дом Оливии.

Входят Мария и шут.

Говори сейчас же, где ты пропадал, а не то я вот настолечко губ не разожму, чтобы выпросить тебе прощение; за эту отлучку госпожа тебя повесит.

Ну и пусть вешает: кто повешен палачом, тому и смерть нипочем.

Это еще почему?

Потому, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Плоская острота. Знаешь, кто говорит: «двум смертям не бывать»?

Кто, почтенная Мэри?

Отважные воины. А у тебя хватает отваги только на глупую болтовню.

Что ж, дай бог мудрецам побольше мудрости, а дуракам побольше удачи.

И все равно за такую долгую отлучку тебя повесят. Или выгонят. А какая тебе разница — выгонят тебя или повесят?

Если повесят на доброй веревке, то уже не женят на злой бабе, а если выгонят, так летом мне море по колено.

Значит, ты уже не цепляешься за это место?

Нет, не скажи. Две зацепки у меня все-таки остались.

Выходит, что если одна лопнет, так другая останется, а если обе лопнут, то штаны свалятся?

Ловко отбрила, ей-богу, ловко! Продолжай в том же духе, и, если еще вдобавок сэр Тоби бросит пить, я буду почитать тебя за самую занозистую из всех дочерей Евы в Иллирии.

Ладно, негодный плут, придержи язык. Сюда идет госпожа: попроси у нее прощения, да как следует, с умом, — тебе же будет лучше. (Уходит.)

Остроумие, если будет на то воля твоя, научи меня веселому дурачеству! Умники часто думают, что они бог весть как остроумны, и все-таки остаются в дураках, а я вот знаю, что неостроумен, однако иной раз могу сойти за умника. Недаром Квинапал[45] изрек: «Умный дурак лучше, чем глупый остряк».

Входят Оливия и Мальволио.

Благослови вас бог, госпожа!

Уберите отсюда это глупое существо.

Слышите, что говорит госпожа? Уберите ее отсюда!

Пошел вон, дурак, твое остроумие иссякло! Видеть тебя не могу! К тому же у тебя нет совести.

Мадонна, эти пороки можно поправить вином и добрым советом: дайте иссякшему дураку вина — и он наполнится; дайте бессовестному человеку добрый совет — и он исправится. А если не исправится, — позовите костоправа, и тот уж справится. Все, что поправлено, — только залатано: дырявая добродетель залатана грехом, а исправленный грех залатан добродетелью. Годится вам такой простой силлогизм — отлично; не годится — что поделаешь? Несчастье всегда рогоносец, а красота — цветок. Госпожа велела убрать глупое существо? Вот я и говорю: уберите ее.

Я приказала убрать тебя.

Какая несправедливость! Госпожа, cucullus non facit monachum[46], а это значит, что дурацкий колпак мозгов не портит. Достойная мадонна, позвольте мне доказать вам, что это вы — глупое существо.

И ты думаешь, тебе это удастся?

Бессомненно.

Что ж, попытайся.

Для этого мне придется допросить вас, достойная мадонна: отвечайте мне, моя невинная мышка.

Спрашивай: все равно других развлечений нет.

Достойная мадонна, почему ты грустишь?

Достойный дурак, потому что у меня умер брат.

Я полагаю, что его душа в аду, мадонна.

Я знаю, что его душа в раю, дурак.

Мадонна, только круглый дурак может грустить о том, что душа его брата в раю. — Люди, уберите отсюда это глупое существо!

Мальволио, что вы скажете о нашем шуте? Он, кажется, начинает исправляться.

Еще бы! Теперь он все время будет исправляться, пока смерть не пришибет его. Старость только умным вредит, а дуракам она на пользу.

Дай тебе бог, сударь, скоропостижно состариться и стать полезным дураком. Сэр Тоби побьется об заклад, что я не лисица; но он и двумя пенсами не поручится, что ты не болван.

Что вы теперь скажете, Мальволио?

Не могу понять, как ваша милость терпит этого пустоголового мерзавца: недавно на моих глазах он спасовал перед обыкновенным ярмарочным шутом, безмозглым, как бревно. Видите, он сразу и онемел. Когда вы не смеетесь и не поощряете его, он двух слов связать не может. По-моему, умники, которые хихикают над остротами таких завзятых дураков, сами не лучше балаганных фигляров.

Мальволио, у вас больное самолюбие: оно не переваривает шуток. Человек благородный, чистосердечный и непредубежденный считает такие остроты безвредными горошинами, а вам они кажутся пушечными ядрами. Домашний шут не может оскорбить, даже если он над всем издевается, так же как истинно разумный человек не может издеваться, даже если он все осуждает.

Да ниспошлет тебе Меркурий умение складно врать[47] в награду за твое доброе слово о шутах.

Входит Мария.

Сударыня, какой-то молодой человек у ворот очень хочет вас видеть.

От герцога Орсино, вероятно?

Не знаю, сударыня. Красивый юноша, и свита у него не маленькая.

А кто его не пропускает?

Ваш родственник, сударыня, сэр Тоби.

Уведите его оттуда, пожалуйста: вечно он несет всякую чепуху. Просто стыдно за него!

Мария уходит.

Пойдите вы, Мальволио. Если это посланец герцога, то я больна или меня нет дома — все что угодно, только спровадьте его.

Мальволио уходит.

Теперь ты сам видишь, сударь, что твои шутки обросли бородой и никого не смешат.

Ты так заступалась за нас, мадонна, словно твоему старшему сыну на роду написано быть дурачком. Желаю тебе, чтобы Юпитер не поскупился на мозги для его черепа, а то у одного из твоих родственников — вот и он, кстати! — pia mater[48] совсем размягчилась.

Входит сэр Тоби.

Честное слово, он уже успел выпить! Дядя, кто это там у ворот?

Дворянин.

Дворянин? Какой дворянин?

Этот дворянин... (Икает.) А будь она неладна, эта маринованная селедка! — Как дела, дурень?

Достойный сэр Тоби!

Дядя, дядя, еще совсем рано, а вы уже дошли до такого неподобия!

Преподобия? Плевал я на преподобие! Пускай себе стоит у ворот!

Да кто же там, наконец?

Хоть сам черт, если ему так нравится, мне-то что? Уж кто-кто, а я врать не стану. Да что с вами разговаривать! (Уходит.)

Дурак, на кого похож пьяный?

На утопленника, дурака и сумасшедшего: с одного лишнего глотка он дуреет, со второго — сходит с ума, с третьего — идет ко дну.

Пойди-ка и приведи пристава, пусть освидетельствует тело моего дядюшки: он в третьей степени опьянения, значит, уже утонул. Присмотри за ним.

Нет, мадонна, пока что он еще только спятил; придется дураку присмотреть за сумасшедшим. (Уходит.)

Входит Мальволио.

Сударыня, этот молодой человек хочет видеть вас во что бы то ни стало. Я сказал, что вы больны; он ответил, что знает и именно поэтому хочет вас видеть. Я сказал, что вы спите; это он тоже предугадал, и как раз поэтому ему особенно нужно вас видеть. Что ему ответить, сударыня? Его не собьешь никакими отговорками.

Скажите ему, что он меня не увидит.

Говорил. Он ответил, что будет стоять у ваших ворот, как столб у дверей шерифа[49], и что дождется вас, даже если из него сделают подпорку для скамьи.

Какого рода он человек?

Мужского, разумеется.

Да нет, какого сорта?

Хуже не бывает: хотите или не хотите, но он к вам прорвется.

Каков он на вид и сколько ему лет?

Для мужчины мало, для мальчика много: недозрелый стручок, зеленое яблочко. Он, так сказать, ни то ни се: серединка наполовинку между мальчиком и мужчиной. Он очень хорош собой и очень задирист. С вашего позволения, у него еще молоко на губах не обсохло.

Пусть войдет. Только раньше позовите мою камеристку.

Мария, вас зовет госпожа! (Уходит.)

Входит Мария.

Входят Виола и придворные.

Кто из вас достойная хозяйка этого дома?

Обращайтесь ко мне: я отвечу за нее. Что вам угодно?

Ослепительнейшая, прелестнейшая и несравненнейшая красавица, скажите мне, действительно ли вы хозяйка этого дома. Я никогда ее не видел, и мне не хотелось бы пустить по ветру свое красноречие: не говоря уже о том, что я сочинил замечательную речь, мне еще стоило немалого труда вытвердить ее наизусть! — Милые красавицы, не вздумайте насмехаться надо мной: я очень обижаюсь, когда со мной неласково обходятся.

Откуда вы явились, сударь?

Мне трудно сказать что-нибудь сверх того, что я заучил, а этого вопроса нет в моей роли. Благородная дама, дайте мне хоть какое-нибудь доказательство того, что вы — хозяйка этого дома, иначе я не смогу произнести свою речь.

Вы комедиант?

Нет, мое глубокомысленное сердечко, хотя, клянусь клыками хитрости, я действительно не тот, кого играю. Вы хозяйка дома?

Если я не присваиваю себе собственных прав, то я.

Конечно, присваиваете, если вы — это она, так как то, что вы можете отдать, вы уже не можете оставить при себе. Впрочем, я превышаю свои полномочия. Сейчас я произнесу похвальное слово в вашу честь, а потом перейду к сути дела.

Начните с главного; похвалы можете опустить.

Но я так старался их затвердить, и они так поэтичны!

Значит, особенно лживы: оставьте их про себя. Мне сказали, что вы дерзко вели себя у ворот, и я впустила вас больше из желания увидеть, чем услышать. Если вы не в себе — уходите, если в здравом рассудке — будьте кратки. Я сейчас не расположена к препирательствам.

Не поднять ли вам паруса? Плывите к дверям.

Нет, дорогой боцман, я еще подрейфую здесь. — Утихомирьте вашего великана, прелестная дама.

Говорите, что вам угодно?

Я посланец.

Должно быть, вы посланы с бесчестным поручением, если вам так трудно изложить его. Приступайте к делу.

Оно предназначено только для вашего слуха. Я не собираюсь объявлять войну или требовать дань: у меня в руках оливковая ветвь. Слова мои и намерения полны миролюбия.

Однако начали вы с грубости. Кто вы такой? Чего вы хотите?

Эта грубость рождена приемом, который мне здесь оказали. Кто я и чего хочу, должно быть окружено не меньшей тайной, чем девственность. Для ваших ушей — святое откровение, для посторонних — кощунство.

Оставьте нас одних: послушаем это откровение.

Мария и придворные уходят.

Итак, сударь, что гласит текст?

Очаровательнейшая властительница...

Очень приятная доктрина, и развивать ее можно без конца. Где хранится подлинник текста?

В груди у Орсино.

В его груди? В какой именно части?

Если быть точным, то в самой середине сердца.

Я его читала: это ересь. Больше вам нечего сказать?

Достойная госпожа, позвольте мне взглянуть на ваше лицо.

Ваш господин поручил вам вступить в переговоры с моим лицом? Вы явно отклонились от текста. Но мы отдернем занавес и покажем вам картину. Смотрите, сударь, вот какова я сейчас. Правда, недурная работа?

(Откидывает покрывало.)

Превосходная, если это действительно дело рук божьих.

Краска прочная, сударь: не боится ни дождя, ни ветра.

Что вы, сударь, я совсем не так бессердечна! Поверьте, я обязательно велю составить опись всех моих прелестей: их внесут в реестр и на каждой частице и принадлежности наклеят ярлык с наименованием. Например: первое — пара губ, в меру красных; второе — два серых глаза и к ним в придачу веки; третье — одна шея, один подбородок... и так далее. Вас послали, чтобы оценить меня?

(Протягивает кошелек.)

(Уходит.)

Входит Мальволио.

(Уходит.)

(Уходит.)

Сцена 1

Берег моря.

Входят Себастьян и Антонио.

Значит, вы не хотите остаться у меня? И не хотите, чтоб я вас проводил?

Простите великодушно, не хочу. Звезда моя еле мерцает во мраке; судьба ко мне столь враждебна, что может обрушиться и на вас. Поэтому я должен разлучиться с вами и одиноко нести свои невзгоды. Я плохо отблагодарил бы вас за расположение ко мне, если бы переложил их хоть отчасти на ваши плечи.

Скажите хотя бы, куда вы идете?

Нет-нет, сударь! Мой путь — это путь скитаний. Но вы, я вижу, так скромны, что даже не пытаетесь выведать то, о чем до сих пор я умалчивал: тем легче мне повиноваться учтивости и рассказать о себе. Знайте, Антонио, что, хотя я назвался Родриго, зовут меня Себастьяном. Отец мой был тем самым Себастьяном из Мессалина[50], о котором, как мне кажется, вы наслышаны. После его смерти остались близнецы, рожденные в один и тот же час, — я и моя сестра. Почему судьбе не было угодно, чтобы мы и погибли одновременно? Но этому помешали вы, сударь, ибо за час до того, как вы спасли меня от ярости волн, моя сестра утонула.

Боже милосердный!

Хотя люди говорили, что мы с ней очень похожи, многие считали ее красавицей. Разумеется, я был не вправе разделять их восхищение, но одно я утверждаю смело: и сама зависть признала бы, что ее душа была прекрасна. Сударь, сестра моя уже утонула в соленой воде, а я все еще, как видите, топлю память о ней в соленых слезах.

Вы уж не взыщите, что я не мог принять вас как подобает.

Добрый мой Антонио, это я должен просить у вас прощения за то, что доставил вам столько хлопот.

Если вы не хотите в награду за преданность казнить меня, позвольте мне быть вашим слугой.

Если вы не хотите разрушить дело рук своих и убить человека, которого вернули к жизни, не просите меня об этом. Попрощаемся сразу. Я по натуре мягкосердечен и к тому же так похож на свою мать, что достаточно малости — и глаза мои сразу же меня выдают. Я иду ко дворцу герцога Орсино. Прощайте. (Уходит.)

(Уходит.)

Сцена 2

Улица.

Входит Виола, за ней — Мальволио.

Не вы ли только что вышли от графини Оливии?

Вы не ошиблись, сударь: я шел не спеша и успел дойти всего лишь до этого места.

Графиня возвращает вам этот перстень. Вы избавили бы меня от лишнего беспокойства, если бы потрудились забрать его сразу. Кроме того, графиня просит вас втолковать вашему господину, что он ей не нужен окончательно и бесповоротно. И последнее: не вздумайте еще раз являться к ней от имени герцога, — разве что захотите рассказать, как он принял ее ответ. Вот и все.

Нет уж, сударь, вы дерзко бросили его графине, и она желает, чтобы его вернули вам таким же образом. (Бросает перстень.) Если перстень стоит того, чтобы нагнуться, — вот он лежит перед вами; если нет — пусть достается тому, кто его найдет. (Уходит.)

(Уходит.)

Сцена 3

Дом Оливии.

Входят сэр Тоби и сэр Эндрю.

Входи, сэр Эндрю! Кто к полуночи не добрался до постели, тот все равно что встал спозаранку. Знаешь, diluculo surgere...[51]

Вот уж, право, не знаю. Знаю только, что, кто поздно ложится, тот ложится поздно.

Неверное заключение. Оно мне противно, как пустой жбан. Кто лег спать после полуночи, лег в ранний час; ну и выходит — кто лег после полуночи, лег ни свет ни заря. Ведь говорят же, что наша жизнь состоит из четырех стихий[52].

Понимаешь, я и сам это слышал, но, по мне, так она состоит из еды и питья.

Ну, ты прямо мудрец! Значит, давай есть и пить. — Эй, Мэриен, вина!

Входит шут.

Как дела, красавчики? Видели вы вывеску «Нас здесь трое»[53]?

Здорово, осел! А ну-ка, споем застольную.

Ей-богу, у этого дурака замечательный голос. Будь у меня такая сладостная глотка и такие икры, как у этого дурака, я бы их и на сорок шиллингов не сменял. Знаешь, ты отлично валял дурака вчера ночью, когда болтал о Пигрогромитусе и о вапианцах, которые прошли по Квеубусскому меридиану[54]. Провалиться мне на месте, очень здорово валял. Я послал тебе шестипенсовик для твоей девчонки. Ты получил?

Да, я приручил его к ней, потому что нос у Мальволио чует, но не бичует, у моей красотки ручки не коротки, а мирмидонцев[55] не пускают туда, где выпивают.

Замечательно! Чепушистей этой чепухи и не придумаешь. А теперь запевай.

Мы ждем. Вот тебе шестипенсовик. Заводи песню.

И от меня столько же. Если один рыцарь дает...

Вам какую песню — любовную или поучительную?

Любовную, любовную!

Конечно, любовную! Ненавижу поучения.

(поет)

Ей-богу, отлично!

Неплохо, неплохо.

(поет)

Сладкозвучное горло, вот вам слово рыцаря!

И какое притом пахучее!

Да-да, сладко-пахучее.

Если слушать носом, так все кишки выворотит. Ну как, грянем застольную, чтобы небу жарко стало? Распугаем сов, такого шума наделаем, что и у глухого душа с телом расстанется! Давайте?

Конечно, давайте, я же на застольных песнях собаку съел.

Черт подери, сударь, а собака-то, видать, была музыкальная.

Еще бы! Давайте споем «Мошенника».

«Молчи, молчи, мошенник!», рыцарь? Выходит, мне придется называть тебя мошенником, рыцарь?

Ну, меня не впервой мошенником называют. Начинай, дурак. Она начинается: «Молчи, молчи!»

Но если я буду молчать, я никогда не начну.

Отлично, ей-богу, отлично! Начинай же.

Поют застольную песню.

Входит Мария.

Это что еще за кошачий концерт? Я не я, если госпожа не послала уже за дворецким Мальволио и не приказала ему выставить вас за дверь.

Твоя госпожа просто эфиопка, Мальволио старая перечница, а мы трое весельчаков. И вообще

(поет)

Что же, я не родственник ей? Не одной с нею крови? Тьфу ты, ну ты, госпожа!

(Поет.)

Ох, умру! И знатно же этот рыцарь умеет валять дурака!

Конечно, умеет, когда хочет, и я тоже. Только у него это получается красивее, а у меня натуральнее.

(поет)

Уймитесь вы, ради бога!

Входит Мальволио.

С ума вы сошли, господа мои? Опомнитесь! Где ваш разум, где пристойность и совесть? В такой поздний час гогочете, точно пьяные сапожники, расселись тут, как в пивной, и горланите площадные песни! Неужели у вас нет уважения к госпоже и к ее дому, нет простого такта?..

Нет уж, сударь, что-что, а такт мы в песнях соблюдаем. И вообще заткнитесь.

Сэр Тоби, я вынужден говорить с вами без обиняков. Графиня велела передать, что она дает вам приют как своему родственнику, но не потерпит у себя никаких безобразий. Если вы способны расстаться с распутством, ее дом к вашим услугам; если предпочитаете расстаться с ней, она охотно с вами попрощается.

(поет)

Дорогой сэр Тоби, не надо!

(поет)

Ах так?

(поет)

(поет)

Нечего сказать, благородное поведение!

(поет)

(поет)

(поет)

(поет)

Сбился с такта, сударь: теперь врешь ты. — А ты что за птица? Дворецкий какой-то! Думаешь, если ты такой уж святой, так на свете больше не будет ни пирогов, ни хмельного пива?

Клянусь святой Анной, имбирное пиво тоже недурно обжигает глотку!

И то верно. — А ты, сударь, отправляйся-ка восвояси, сними свою цепь и начисти ее как следует[57]. — Мария, принеси вина.

Если бы вы хоть немного дорожили расположением госпожи, уважаемая Мэри, вы не стали бы потакать такой безнравственности. Клянусь этой рукой, графине будет обо всем доложено. (Уходит.)

Проваливай-проваливай, лопоухий!

Вот была бы потеха — вызвать его на поединок, а самому не прийти и оставить его в дураках! Это вроде как выпить на пустой желудок!

А ты попробуй вызови: я напишу за тебя вызов или, если хочешь, изложу твое негодование устно.

Миленький сэр Тоби, будьте сегодня вечером благоразумны: госпожа места себе не находит после нынешней беседы с этим герцогским юнцом. А уж с мосье Мальволио я сама разделаюсь. Если я не сумею одурачить его и сделать всеобщим посмешищем, значит я уж такая круглая дура, что и в собственную постель не смогу улечься. Я его насквозь вижу, будьте спокойны.

А ну, а ну, расскажи и нам, что ты о нем знаешь.

Понимаете, сударь, он иногда смахивает на пуританина.

Если бы я этому поверил, то избил бы его как собаку.

Только за то, что он пуританин? Нечего сказать, основательный резон!

Ну, резону у меня, может, и нет, но других оснований предостаточно.

Да какой он, к черту, пуританин! Ни рыба ни мясо, подлиза, надутый осел! Зубрит с чужого голоса правила хорошего тона и сыплет их пригоршнями. Лопается от самодовольства и так уверился в собственном совершенстве, что воображает, будто стоит женщине на него взглянуть, как она тут же и влюбится. Вот на этой его слабой струнке я сыграю и так отомщу, что он света невзвидит.

А что ты сделаешь?

Я подкину ему невразумительное любовное послание и так опишу его икры, бороду, походку, выражение глаз, лоб и цвет лица, что он обязательно узнает свой портрет. Я умею подражать почерку графини, вашей племянницы, до того точно, что, если нам попадается какая-нибудь забытая записка, мы с госпожой и сами не можем разобрать, кто из нас ее писал.

Отлично! Я уже чую, в чем дело.

Кажется, и я унюхал.

Он решит, что записку написала моя племянница и что она в него влюбилась.

Вот-вот, на эту лошадку я и собираюсь поставить.

И твоя лошадь превратит его в осла.

И в какого осла!

Замечательно!

Позабавимся на славу! Будьте спокойны, это лекарство его проймет! Я спрячу вас обоих и шута в придачу где-нибудь поблизости, так что вы воочию увидите действие моего зелья. А пока что — спать, и пусть вам приснится эта потеха. Спокойной ночи. (Уходит.)

Спокойной ночи, Пентезилея[58].

Славная девчонка, провалиться мне на месте!

Да, гончая чистых кровей и к тому же обожает меня. Но дело не в этом.

Меня одна тоже обожала.

Пошли спать, рыцарь. Придется тебе еще раз послать за деньгами.

Если я не подцеплю вашей племянницы, плохи мои дела.

Посылай за деньгами, рыцарь. Если она в конце концов не станет твоей, можешь называть меня кургузым мерином.

Я не я, если не назову. А уж там как хотите.

Ну идем, идем, я приготовлю жженку. Ложиться спать уже поздно. Идем, рыцарь, идем.

Уходят.

Сцена 4

Дворец герцога.

Входят герцог, Виола, Курио и другие.

Простите, ваша светлость, здесь нет того, кто умеет петь эту песню.

А кто он такой?

Шут Фесте, государь. Его выходки очень забавляли отца графини Оливии. Он сейчас где-то во дворце.

Курио уходит. Музыка.

Курио входит с шутом.

Можно начинать, государь?

(поет)

Какой же это труд, государь? Для меня петь — удовольствие!

Справедливо, государь: за удовольствие тоже рано или поздно надобно расплачиваться.

Да хранит тебя бог меланхолии и да сошьет тебе портной камзол из переливчатой тафты, потому что душа твоя ни дать ни взять — опал. Людей с таким постоянным нравом следовало бы отправлять в море: там они могли бы заниматься чем вздумается и плыть куда заблагорассудится, вот и совершили бы отменное путешествие, ловя собственный хвост. Счастливого пути. (Уходит.)

Оставьте нас.

Курио и придворные уходят.

Уходят.

Сцена 5

Сад Оливии.

Входят сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан.

Пойдешь с нами, синьор Фабиан?

Еще бы! Пусть меня заживо сожрет меланхолия, если я упущу хоть крупицу этого развлечения.

А ты хотел бы, чтобы этого мерзавца, этого ничтожного кусачего пса опозорили на глазах у всех?

Запрыгал бы от радости: вы же знаете, он рассказал, что я занимался здесь медвежьей травлей, и с тех пор госпожа меня не жалует.

Сейчас мы ему такую медвежью травлю устроим, что он позеленеет от злости. Мы чучело гороховое из него сделаем. Правда, сэр Эндрю?

Лопнуть нам на месте, если не сделаем.

А вот и маленькая негодница явилась.

Входит Мария.

Ну, что нового, золото мое индийское?

Скорее спрячьтесь за буксом, сюда идет Мальволио. Он сейчас на солнцепеке добрых полчаса обучал собственную тень хорошим манерам. Если вам охота позабавиться, следите за ним, ручаюсь, это письмо так вскружит ему голову, что он совсем одуреет. Прячьтесь же, не то конец нашей шутке. А ты лежи тут (бросает на землю письмо): сюда плывет рыбка, которая только на лесть и клюет. (Уходит.)

Входит Мальволио.

Это зависит от удачи. Все зависит от удачи. Мария как-то сказала мне, будто я нравлюсь графине, да и сама графиня однажды намекнула, что влюбись она, так обязательно в человека вроде меня. И обходится она со мной куда уважительней, чем с другими домочадцами. Какой из этого вывод?

Вот самоуверенная скотина!

Тише! Он размечтался и стал вылитый индюк! Глядите, как распускает хвост и пыжится!

Прямо руки чешутся намять бока скоту!

Тише вы!

Стать графом Мальволио!

Ох, пес!

Пристрелить собаку на месте!

Тише, тише!

Идти за примером недалеко: всем известно, что графиня Стрейчи вышла замуж за собственного камер-лакея.

Вот Иезавель[60] бесстыжий!

Да тише вы! Теперь он совсем размечтался: ишь как его распирает.

Я уже три месяца женат на ней и вот сижу в своем кресле под балдахином...

Арбалет мне! Глаз ему выбить!

...в бархатном расшитом халате; и призываю слуг; и я только что поднялся с ложа, где еще спит Оливия...

Разрази его гром!

Тише! Тише!

...и тут на меня находит каприз; я медленно обвожу всех взглядом, словно говорю, что хорошо бы им знать свое место, как я знаю свое, и сразу велю позвать моего родственника Тоби.

Чтоб его на части разорвало!

Тише! Тише! Тише! Ну, ну?

Семеро слуг угодливо бегут за ним, а я продолжаю сидеть нахмурившись и, может быть, завожу часы или играю своей... какой-нибудь драгоценной безделушкой. Входит Тоби, отвешивает низкий поклон...

Я ему голову сверну!

Тише! Молчите, даже если из вас будут тянуть слова клещами.

Я протягиваю ему руку вот так, смягчая свой строгий и властный взгляд милостивой улыбкой...

И Тоби не дает тебе затрещины?

...и говорю: «Кузен мой Тоби, поелику благосклонная судьба соединила меня с вашей племянницей, я вправе обратиться к вам с увещанием».

Что, что?

«Вам не приличествует пьянствовать...»

Умри, мерзавец!

Ну потерпите еще, иначе мы сами же выбьем зубы нашей затее.

«К тому же вы расточаете ваше бесценное время с этим олухом... с рыцарем...»

Ей-богу, он это обо мне!

«...с этим сэром Эндрю».

Так я и знал, что обо мне! Сколько раз меня уже называли олухом!

А что это тут лежит перед нами? (Поднимает письмо.)

Сейчас птичка попадется в силок!

Тише! Хоть бы бог насмешки надоумил его прочесть письмо вслух!

Почерк графини, клянусь жизнью! Ее «б», ее «в», ее «п»; и заглавное «М» она всегда так пишет. Несомненно ее почерк, тут и думать нечего!

Ее «б», ее «в», ее «п»... Что это значит?

«Моему безыменному возлюбленному вместе с наилучшими пожеланиями». И слог ее! Не обессудь, воск! Аккуратней! И печать с головой Лукреции: она всегда пользуется этой печаткой. Интересно, кому это она пишет?

Увяз с головой и потрохами!

(читает)

«Язык, будь нем». А дальше что? Размер меняется. «Язык, будь нем». Вдруг это о тебе, Мальволио?

Вздернуть бы тебя, барсук вонючий!

(читает)

Вот так головоломка!

Ну не молодчина ли девка!

«М.О.А.И. — моя мечта»! Да, это нужно хорошенько обмозговать, обмозговать, обмозговать...

И тухлую же приманку она ему подкинула!

А наш сокол налетел на нее, как стервятник!

«Хотя могу повелевать любимым я»... Конечно, она может мной повелевать: я ей служу, она моя госпожа. Это всякому разумному человеку понятно, тут все ясно как день. Но вот конец, — что может значить такое расположение букв? Если бы они складывались в мое имя... Ага! М. О. А. И...

А ну-ка, а ну, пусть поломает себе голову: он сбился со следа.

Не беспокойтесь; эту дрянь даже такой паршивый пес учует: от нее воняет, как от лисицы.

«М» — Мальволио. Да, с «М» начинается мое имя.

Что я вам говорил? Дворняга всегда бежит по ложному следу!

«М», — но в середине все перепутано и ничего не получается: вместо «А» стоит «О».

Надеюсь, он и в конце закричит: «О»!

Будь спокоен, а не то я его так отлупцую, что он поневоле взревет: «О»!

«АИ» стоят рядом.

«Айкать» тебе тоже придется немало: не знаю, как насчет почестей, а уж насмешки тебе обеспечены.

«М.О.А.И.» — это будет похитрее, чем начало. Но если нажать, все станет по местам, потому что в моем имени есть каждая из этих букв. Так, так! Дальше идет проза. (Читает.)

«Если это попадет тебе в руки, — вникни. Волею судеб я стою выше тебя. Но да не устрашит тебя величие: одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно нисходит. Фортуна простирает к тебе руки. Овладей ими во всеоружии ума и смелости и, дабы приучить себя к тому, что может стать твоим, сбрось убогую оболочку и явись как заново рожденный. Будь хмур с родственником, надменен с челядью, громогласно рассуждай о делах государственных, порази всех странностью повадок: это советует тебе та, что вздыхает по тебе. Вспомни, кого восхищали твои желтые чулки, рождая желание видеть их всегда подвязанными крест-накрест. Вспомни, говорю тебе! Смелей, ты займешь высокое положение, если пожелаешь, а если нет, то пусть ты останешься для меня дворецким, жалким слугой, недостойным коснуться перстов Фортуны. Прощай. Та, что поменялась бы с тобой жребием.

Счастливая Несчастливица».

Теперь я как среди ровного поля в белый день: все кругом видно, не заблудишься. Я буду надменным, я начну читать политические трактаты, не дам спуску сэру Тоби, порву низменные знакомства, я буду таким, как требуется. Уж на этот раз я себя не обольщаю, не заношусь в мечтах: кто ж усомнится сейчас в том, что графиня меня любит? Она недавно хвалила мои желтые чулки, одобряла подвязки крест-накрест. В этом письме она признается мне в любви и тонкими намеками учит одеваться по ее вкусу. Хвала небу, я счастлив! Я буду загадочен, груб, в желтых чулках, спозаранку подвязан крест-накрест. Слава богам и моей счастливой звезде! Но здесь есть еще приписка. (Читает.)

«Ты не можешь не угадать, кто я такая. Если ты не отвергаешь моей любви, дай мне об этом знать улыбкой: улыбка тебе очень к лицу, поэтому, прошу тебя, драгоценный мой возлюбленный, в моем присутствии всегда улыбайся».

Примите мою благодарность, боги! Я буду улыбаться, я сделаю все, что ты пожелаешь! (Уходит.)

Такое представление я не променял бы на пенсию в тысячу золотых от самого персидского шаха!

Я прямо готов жениться на этой девчонке за ее выдумку!

И я готов!

И мне не нужно другого приданого, кроме второй такой шутки!

И мне не нужно!

А вот и наша достопочтенная охотница за дураками!

Входит Мария.

Хочешь, я стану перед тобой на колени?

И я тоже.

Может, мне проиграть в кости свободу и сделаться твоим рабом?

Слушай, а может, и мне сделаться?

Ты навеяла на него такие сладкие грезы, что он просто рехнется, проснувшись.

Нет, скажите правду, подействовало на него?

Как водка на повивальную бабку.

В таком случае, если хотите посмотреть, что выйдет из нашей затеи, будьте при его первой встрече с госпожой: он наденет желтые чулки, — а она терпеть не может этот цвет, — и перевяжет их крест-накрест, — а она ненавидит эту моду, — и будет ей улыбаться, — а это так не подходит к ее теперешнему расположению духа, к меланхолии, в которую она погружена, что она непременно на него разозлится. Если хотите видеть это, идите за мной.

За таким остроумнейшим дьяволенком хоть в самый Тартар[61]!

Ну и я не против Тартара!

Уходят.

Сцена 1

Сад Оливии.

Входят Виола и шут с бубном.

Бог в помощь тебе и твоей музыке, приятель. Ты что ж, так и состоишь при бубне?

Нет, сударь, я состою при церкви.

Как, разве ты священник?

Не совсем, сударь: понимаете ли, мой дом стоит у самой церкви, вот и выходит, что я состою при церкви.

Да этак ты, чего доброго, скажешь, что король сумасброд, потому что за ним бредет нищий с сумой, а церковь стала забубенной, если ты с бубном стал перед церковью.

Все может статься, сударь. Ну и времена настали! Хорошая шутка нынче все равно что перчатка: любой остряк в два счета вывернет ее наизнанку.

Пожалуй, ты прав: стоит немного поиграть словом, как его уже треплет вся улица.

Потому-то, сударь, я и хотел бы, чтобы у моей сестры не было имени.

А почему все-таки?

Да ведь имя — это слово: кто-нибудь поиграет ее именем, и она, того и гляди, станет уличной. Что говорить, слова сделались настоящими продажными шкурами с тех пор, как их опозорили оковами[62].

И ты можешь это доказать?

Видите ли, сударь, без слов этого доказать нельзя, а слова до того изолгались, что мне противно доказывать ими правду.

Как я погляжу, ты веселый малый и не дорожишь ничем на свете.

Нет, сударь, кое-чем все-таки дорожу. Но вот вами, сударь, говоря по совести, я действительно не дорожу. Если это значит не дорожить ничем, значит вы, сударь, ничто.

Ты случайно не дурак графини Оливии?

Что вы, сударь? Оливия не в ладах с дуростью; она не заведет у себя дурака, пока не выйдет замуж, а муж и дурак похожи друг на друга, как селедка на сардинку, только муж будет покрупнее. Нет, я у нее не дурак, а главный словоблуд.

Я недавно видел тебя у герцога Орсино.

Дурость, сударь, вроде как солнце, всюду разгуливает и везде поспевает светить. Мне было бы очень жаль, сударь, если бы вашего господина она навещала реже, чем мою госпожу. Кстати, господин премудрый, я, кажется, уже встречал вас здесь?

Ну, если ты взялся за меня, лучше мне уйти от тебя. На вот, получай. (Дает ему денег.)

Да ниспошлет тебе Юпитер бороду из следующей же партии волос.

Сказать по совести, я сам тоскую по бороде (в сторону), только не на своем подбородке. — Твоя госпожа дома?

Вы не думаете, что если эту штуку спарить с другой[63], то они расплодятся?

Еще бы, если их положить вместе и пустить в дело.

Я с охотой сыграл бы Пандара[64] Фригийского, чтобы заполучить Крессиду для этого Троила.

Я тебя понял: ты ловко умеешь попрошайничать.

Надеюсь, сударь, мне будет просто выпросить у вас попрошайку: Крессида-то была попрошайкой[65]. Сударь, моя госпожа дома. Я доложу им, откуда вы явились, но кто вы такой и что вам нужно, ведомо одному небу; я сказал бы — одним стихиям, да слово больно затерто. (Уходит.)

Входят сэр Тоби и сэр Эндрю.

Храни вас бог, господин хороший.

И вас также, сударь.

Dieu vous garde, monsieur[66].

Et vous aussi; votre serviteur[67].

Не сомневаюсь, сударь; а я ваш.

Не заблагорассудится ли вам соизволить в этот дом? Моя племянница вознамерена принять вас, если таково ваше направление.

Я держу курс на вашу племянницу, сударь: я хочу сказать, что именно ею должно завершиться мое путешествие.

Тогда испробуйте ваши ноги, сударь; приведите их в действие.

Мои ноги лучше понимают меня, сударь, чем я понимаю ваше предложение испробовать мои ноги.

Я хочу сказать — переступите порог, сударь, входите.

Я отвечу на это переступлением и входом. Но нас опередили.

Входят Оливия и Мария.

О дивно-совершеннейшая госпожа моя, да изольет на тебя небо потоки благовоний.

А мальчишка мастер льстить! «Потоки благовоний» — здорово сказано!

Госпожа, дело мое такого рода, что голос его должен достичь только вашего изощреннейшего и многомилостивого слуха.

«Благовония», «изощреннейший», «многомилости»: эта тройка будет у меня теперь всегда наготове.

Закройте садовые ворота, и пусть никто не мешает мне выслушать его.

Сэр Эндрю, сэр Тоби и Мария уходят.

Вашу руку, сударь.

Слышен бой часов.

Уходят.

Сцена 2

Дом Оливии.

Входят сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан.

Нет, ей-богу, не останусь здесь больше ни минуты.

Но почему, изверг души моей, почему?

И вправду, сэр Эндрю, объясните нам, почему?

Да потому, черт возьми, что ваша племянница любезничала в саду с этим герцогским прихвостнем, как она никогда не любезничала со мной. Я сам это видел.

Ты мне вот что скажи, старина: видела она тебя в это время?

Не хуже, чем я вижу вас.

Да ведь это лучшее доказательство ее любви к вам.

Что ж, по-вашему, я совсем осел?

Сэр, я берусь доказать это по всем правилам перед судом рассудка и здравого смысла.

А они судили и рядили еще до того, как Ной стал моряком[69].

Она любезничала на ваших глазах с мальчишкой только для того, чтобы подстегнуть вас, растолкать вашу лежебоку-доблесть, зажечь огонь в сердце, расшевелить желчь в печени. Вы должны были сразу подойти к ней и заткнуть юнцу рот остротами, новенькими и блестящими, прямо с монетного двора. Она играла вам на руку, а вы это проморгали; вы позволили времени стереть двойной слой позолоты с удобного случая, удалились от солнца благоволения графини и теперь плывете на север ее немилости, где повиснете, как сосулька на бороде у голландца. Впрочем, вы можете исправить эту ошибку, если представите похвальное доказательство своей отваги или политичности.

Значит, придется доказывать отвагу. Политичность я терпеть не могу: по мне, уж лучше быть браунистом[70], чем политиком.

Ладно, тогда строй свое счастье на отваге. Вызови герцогского юнца на поединок и нанеси ему одиннадцать ран. Моя племянница обязательно пронюхает об этом, а, можешь мне поверить, даже самая пронырливая сводня, и та не расположит женщину к мужчине так, как слава о его подвигах.

Другого выхода нет, сэр Эндрю.

А кто-нибудь из вас отнесет ему мой вызов?

Иди, напиши его размашистым почерком, воинственно и кратко. Плюнь на остроумие: главное, чтобы вызов был красноречивый и выразительный. Заляпай противника чернилами. Можешь тыкнуть его разок-другой, тоже будет не худо. Навороти столько несуразиц, сколько уместится на листе бумаги шириной в уэрскую кровать в Англии[71]. Берись за дело, валяй. Пусть в твоих чернилах будет побольше змеиного яду, а чем писать, это не суть важно: хоть гусиным пером. Ну, ступай.

А где я потом найду вас?

Мы сами придем к тебе в cubiculo[72]. Иди же.

Сэр Эндрю уходит.

Видно, сэр Тоби, этот человечек вам очень дорог?

Да, дорог. Но я ему еще дороже: обошелся тысячи в две, как пить дать.

Надо думать, письмо он напишет необыкновенное. Но ведь вы его не передадите?

Разрази меня гром, если не передам. А ты во что бы то ни стало постарайся вытянуть ответ у юнца: сдается мне, эту парочку даже быками и канатами друг к другу не подтащить. Если ты взрежешь Эндрю и в его печени хватит крови, чтобы утопить блошиную ногу, то я готов проглотить всю остальную анатомию.

Да и на лице его соперника, этого мальчишки, тоже не заметно особой свирепости.

Входит Мария.

А вот и моя птичка-невеличка.

Если хотите повеселиться и похохотать до упаду, идите за мной. Этот болван Мальволио стал язычником, ну настоящий вероотступник: ведь ни один истинный христианин в жизни не поверит такой дурацкой выдумке. Он в желтых чулках.

И в подвязках крест-накрест?

Да, как самый мерзкий педант-учитель из приходской школы. Я шла за ним по пятам, словно его убийца. Он точка в точку следует письму, которое я ему нарочно подкинула, и так улыбается, что теперь на его физиономии больше борозд, чем на новой карте с добавлением Индий[73]. Вам и во сне ничего подобного не снилось. Так бы чем-нибудь и запустила в него. Вот увидите, госпожа побьет его. Впрочем, пусть побьет, он все равно будет улыбаться и примет это как знак особого расположения.

А ну, веди, веди нас к нему.

Уходят.

Сцена 3

Улица.

Входят Себастьян и Антонио.

Уходят.

Сцена 4

Сад Оливии.

Входят Оливия и Мария.

Сейчас явится, сударыня. Но он в очень странном расположении духа: сдается мне, он не в своем уме, сударыня.

Нет, сударыня, только улыбается. Когда он придет, лучше бы вашей милости не оставаться с ним наедине, потому что, ей-богу, он спятил.

Мария уходит.

Возвращается Мария с Мальволио.

Ха-ха-ха, прекрасная дама!

Серьезные, сударыня? Я и сам сейчас расположен к серьезности: у меня застой в крови от этих подвязок крест-накрест. Но что из того? Если они нравятся чьим-то глазам, то, как говорится в одном правдивом сонете: «Кто мил одной, тот всем по вкусу».

Что с тобой, Мальволио? Как ты себя чувствуешь?

Мысли у меня розовые, хотя ноги и желтые. Все получено, и все пожелания будут исполнены. Нам ли не узнать этот изящный римский почерк[74]?

Не лечь ли тебе в постель, друг мой?

В постель? Ну, конечно, милая, я приду к тебе!

Господи помилуй! Почему ты так улыбаешься и все время целуешь себе руку?

Что это с вами, Мальволио?

Вы изволите обращаться ко мне с вопросами? Впрочем, даже соловьи вынуждены слушать галок.

Как вы смеете в присутствии госпожи так глупо и развязно себя вести?

«Да не устрашит тебя величие» — так сказано в письме.

Как это понять, Мальволио?

«Иные рождаются великими...»

Что, что?

«...другие достигают величия...»

Что ты такое болтаешь?

«...к третьим оно нисходит...»

Да смилуются над тобой небеса!

«Вспомни, кого восхищали твои желтые чулки...»

Мои желтые чулки?

«...рождая желание видеть их подвязанными крест-накрест...»

Крест-накрест?

«Смелей, ты займешь высокое положение, если пожелаешь...»

Я займу высокое положение?

«А если нет, пусть ты останешься слугой...»

Нет, у него, несомненно, солнечный удар!

Входит слуга.

Госпожа, молодой придворный герцога Орсино явился: я еле-еле упросил его вернуться. Он ждет распоряжений вашей милости.

Я выйду к нему.

Слуга уходит.

Пожалуйста, Мария, пусть за этим человеком присмотрят. Найди дядюшку Тоби, пусть позаботится, чтобы при нем кто-нибудь неотлучно находился. Я готова отдать половину состояния, только бы с ним не случилось ничего худого.

Оливия и Мария уходят.

Ну как, понятно вам, что я за человек? За мной будет присматривать не кто-нибудь, а сам сэр Тоби! Впрочем, это ясно из письма, — она посылает ко мне Тоби нарочно, чтобы я наговорил ему дерзостей: ведь она прямо подбивает меня на это в своем письме. «Сбрось убогую оболочку, — пишет она, — будь хмур с родственником, надменен с челядью, громко рассуждай о делах государственных, порази всех странностью повадок»; и тут же указывает, как мне себя вести: вид должен быть суровый, осанка величавая, речь медлительная, манеры важного господина и прочее. Теперь ей от меня не уйти! Но все это свершилось волей небес, и я благословляю небеса. А когда она сейчас уходила: «Пусть за этим человеком присмотрят!» За человеком! Не за Мальволио, не за дворецким, а за человеком! Все ясно, все одно к одному, ни тени сомнений, ни намека на тень сомнений, никаких препятствий, никаких опасностей и тревог. Что говорить! Никаких преград между мной и полным завершением моих надежд! Но я тут ни при чем, так повелели небеса, и небесам я шлю свою благодарность.

Мария возвращается вместе с сэром Тоби и Фабианом.

Ради всего святого, где он? Даже если им черти завладели, пусть хоть целый легион дьяволов, — все равно я должен с ним поговорить.

Вот он, вот он! — Что с вами, сударь? Скажите, что с вами?

Подите прочь, я с вами не знаюсь. Не мешайте мне наслаждаться уединением. Прочь отсюда!

Слышите? Думаете, это он так хрипло бормочет? Это бес, который в него вселился. — Сэр Тоби, госпожа просила вас присматривать за ним.

Ага! Вам понятно?

Ну-ну-ну, успокойся, успокойся! — С ним нужно обращаться поласковей: предоставьте это мне. — Как ты себя чувствуешь, Мальволио? Как твое здоровье? Не поддавайся дьяволу, друг мой, вспомни — он враг рода человеческого.

Что вы такое несете?

Видите, как он злится, когда бранят нечистого? Упаси нас боже, а вдруг на него напустили порчу?

Надо бы отнести его мочу к знахарке.

Завтра же отнесу, если только доживу до утра. Сказать вам не могу, как расстроится госпожа, если его потеряет.

Как-как, сударыня?

Ой, господи!

Придержи-ка язык: так нельзя. Видишь, как ты его раздражаешь. Я с ним без твоей помощи справлюсь.

Лаской, только лаской! Совсем ласково. Дьявол такой грубиян, что терпеть не может, когда с ним грубо обходятся.

Ну как, петушок? Как тебе кукарекается?

Сударь!

«Пойдем со мною, Бидди!» Вот что, приятель, не подобает порядочному человеку водиться с сатаной: гони его в шею, черномазого!

Дорогой сэр Тоби, заставьте его читать молитвы! Пусть молится!

Читать молитвы, дерзкая девчонка?

Вот видите, он просто не выносит, когда при нем говорят о чем-нибудь божественном!

Да провалитесь вы все, пустые, жалкие твари! Я вам не чета! Вы еще узнаете, кто я такой. (Уходит.)

Сплю я, что ли?

Если бы я увидел это на сцене, я сказал бы, что в жизни такого вздора не бывает.

Наша выдумка влезла ему прямо в печенки.

Бегите за ним, а не то как бы эта самая выдумка не вылезла на свет божий и не завоняла.

А вдруг он и впрямь рехнется?

Спокойнее станет в доме, только и всего.

Пойдемте запихаем его в чулан и свяжем. Племянница уже поверила, что он спятил, поэтому мы можем продолжать, себе на радость, а ему в наказание, пока эта затея нам не прискучит. Ну, а тогда мы смилуемся над ним. Потом мы обнародуем всю историю, а тебе выдадим награду за поимку сумасшедшего. Но смотрите, кто идет!

Входит сэр Эндрю.

Еще один шут гороховый!

Вот мой вызов. Прочтите его. Уж я не пожалел уксуса и перца.

Будто бы и впрямь такой острый?

Еще бы! Могу поручиться! Читайте же.

Дай-ка мне. (Читает.) «Молокосос, кто бы ты ни был, ты паршивое отродье!»

Крепко сказано. И красиво к тому же.

(читает)

«Не удивляйся и не спрашивай, почему я тебя так обзываю, потому что я не намерен тебе это объяснять».

Тонко придумано: на нет и суда нет.

(читает)

«Ты приходишь к графине Оливии, и на моих глазах она любезничает с тобой. Но ты гнусный лжец, хотя я вызываю тебя не по этой причине».

Кратко и совершенно... бессмысленно!

(читает)

«Я подкараулю тебя, когда ты пойдешь домой, и если тебе удастся убить меня...»

Превосходно!

(читает)

«...ты убьешь меня как подлец и негодяй».

Лазейку вы все-таки себе оставляете. Превосходно!

(читает)

«Будь здоров, и да смилуется небо над душой одного из нас. Может, это будет моя душа, но я надеюсь на лучшее: поэтому берегись. Твой друг, если ты хорошо со мной обойдешься, и твой заклятый враг Эндрю Эгьючик». Если это письмо не выведет его из себя, значит он вообще не в себе.

И случай сейчас подходящий: он вот-вот кончит беседовать с госпожой и уйдет от нее.

Иди, сэр Эндрю, засядь где-нибудь в саду, точно ты судебный пристав, а как только завидишь его, так прямо и кидайся со шпагой и при этом ругайся на чем свет стоит; знаешь, чтобы прослыть храбрецом, можно обойтись и без подвигов: сумей только браниться позычнее, да похвастливее, да позабористей. Ступай!

Что-что, а ругаться я мастер. (Уходит.)

Ну нет, письмо я передавать не стану. По манерам этого молодого человека сразу видно, что он и неглуп и хорошо воспитан, да и доверие к нему его господина и моей племянницы подтверждает это. Стало быть, такое дурацкое письмо никак не испугает мальчишку: он сразу поймет, что его писал олух. Лучше я передам вызов устно, распишу в самых ужасных выражениях отвагу Эгьючика и заставлю юнца поверить — юность ведь всегда доверчива, — что нет на свете человека более искусного в фехтовании, более бесстрашного, отчаянного и неистового. Они оба до того перетрусят, что прикончат друг друга взглядами, как василиски.

Возвращается Оливия вместе с Виолой.

А вот и он сам, и ваша племянница с ним. Давайте отойдем, пусть он попрощается, а потом сразу его нагоним.

Я же тем временем сочиню такой вызов, что у него кровь заледенеет в жилах.

Сэр Тоби, Фабиан и Мария уходят.

(Уходит.)

Входят сэр Тоби и Фабиан.

Храни вас бог, юноша.

Вас также, сударь.

Если у вас есть чем защищаться, будьте наготове. Мне неведомо, чем вы оскорбили этого человека, но он полон злобы и подстерегает вас у садовых ворот, точно алчущий крови охотник. Пусть ваша рапира покинет свое убежище, не теряйте ни минуты; ваш недруг искусен, ловок и неутомим.

Сударь, вы ошибаетесь: уверяю вас, на свете нет человека, который мог бы считать себя оскорбленным мною. В здравом уме и твердой памяти говорю вам, что никогда никого ничем не обидел.

А я утверждаю, что скоро вы убедитесь в противном. Поэтому, если вам хоть немного дорога жизнь, приготовьтесь к защите, ибо враг ваш обладает всем, чем юность, сила, ловкость и гнев могут одарить человека.

Сударь, скажите хотя бы, кто он такой?

Рыцарь, посвященный в рыцарство придворной шпагой за кошельковые заслуги[75]. Но в уличных потасовках он — сам дьявол. Он уже трижды разлучал души с телами, а ярость его сейчас так разбуянилась, что утихомирить ее можно только смертными муками и могилой. Будь что будет — таков его клич. Убей или умри!

Я вернусь и попрошу у графини провожатых. Я не любитель драк. Мне доводилось слышать о людях, которые нарочно задирают других, чтобы испытать их храбрость: должно быть, ваш приятель тоже из этой братии.

Нет, сударь, он негодует по очень существенной причине; поэтому приготовьтесь исполнить то, что он требует. Никуда вы не вернетесь, если не хотите иметь дело со мной, а я не менее опасен, чем он. Поэтому либо идите к воротам, либо обнажайте шпагу. Хотите не хотите, а драться вы будете, или навсегда распроститесь с оружием.

Это не только неучтиво, но и непонятно. Прошу вас, окажите мне услугу, узнайте у рыцаря, чем я перед ним провинился. Если я и обидел его, то непреднамеренно.

Что ж, так и быть, исполню вашу просьбу. — Синьор Фабиан, побудьте с молодым человеком, пока я вернусь. (Уходит.)

Скажите, пожалуйста, сударь, известно вам что-нибудь об этом деле?

Могу только сказать, что рыцарь готов драться не на жизнь, а на смерть, в такой он ярости; больше я ничего не знаю.

Позволю себе спросить вас, что он за человек?

Видите ли, по внешности этого рыцаря никак не скажешь, что он такой уж отважный. Но испытайте его храбрость, и вы поймете, что он самый искусный, свирепый и опасный фехтовальщик во всей Иллирии. Хотите, пойдем к нему навстречу. Я постараюсь помирить его с вами.

Я буду вам очень признателен. Судите как хотите о моем мужестве, но, если на то пошло, общество священников подходит мне куда больше, чем общество рыцарей.

Уходят.

Возвращается сэр Тоби с сэром Эндрю.

Скажу по правде, он сущий дьявол. В жизни не видывал такого гарпия. Я попробовал сразиться с ним на рапирах, ножах и прочем, и у него оказался такой смертельный выпад, что деваться некуда. А уж отбиваясь, он попадает в цель так точно, как ноги в землю при ходьбе. Говорят, он был фехтовальщиком у самого персидского шаха.

Пропади он пропадом! Не хочу я с ним связываться.

Но его никак не утихомирить: Фабиан еле-еле справляется с ним там.

Вот черт! Знал бы я, что он такой храбрец и так здорово фехтует, я подождал бы с вызовом, пока он не издохнет. Уговорите его отказаться от поединка, и я подарю ему за это мою серую лошадку Капилет.

Что ж, пойду попробую, а ты стой тут да держи голову повыше: вот увидишь, все обойдется без членовредительства. (В сторону.) Лопни мои глаза, если я не буду ездить на твоей лошади, как сейчас езжу на тебе.

Возвращаются Фабиан и Виола.

(Фабиану.) Я получу его лошадь, если улажу дело. Я его убедил, что этот мальчишка — дьявол, дьявол во плоти.

А тот сам до смерти его боится: видите, побледнел и тяжело дышит, будто за ним медведь гонится.

(Виоле)

Ничего не попишешь, сударь, он поклялся, что будет с вами драться. Но так как, поразмыслив насчет этой обиды, рыцарь считает ее пустячной и не стоящей разговоров, то он обещает не причинить вам вреда, если только вы обнажите шпагу и не помешаете ему исполнить клятву.

(в сторону)

Да поможет мне бог! Еще немного — и все увидят, что я вот ни на столько не мужчина.

Если он очень уж разъярится — отступайте.

Ничего не попишешь, сэр Эндрю: молодой человек должен разок скрестить с тобой шпагу. Этого требует его честь. По законам дуэли он не может отказаться от схватки, но зато дает слово дворянина и воина, что не причинит тебе вреда. Ну-ка, становись в позицию.

Дай бог, чтобы он сдержал слово! (Обнажает шпагу.)

Уверяю вас, мне совсем не хочется драться! (Обнажает шпагу.)

Входит Антонио.

(сэру Эндрю)

(Обнажает шпагу.)

С вами, сударь? А кто вы такой?

Ну, если вы любитель совать нос в чужие дела, обнажайте шпагу!

Дерутся.

Сэр Тоби, бога ради, прекратите, сюда идут пристава!

Входят пристава.

Сейчас я с ним управлюсь!

(сэру Эндрю)

Сударь, будьте добры, вложите шпагу в ножны.

С великой охотой, сударь. А что касается моего обещания, то можете не сомневаться, я свое слово сдержу. Она смирная и хорошо слушается поводьев.

(Виоле.)

(Уходит вместе с приставами.)

Иди сюда, рыцарь; иди сюда, Фабиан: обменяемся тихонько словечком об этом деле. На этот счет есть презабавные куплеты...

(Уходит.)

Бесстыжий, дрянной мальчишка, и к тому же труслив как заяц: что бесстыжий, это ясно, раз он бросил друга в беде, а насчет трусости можешь спросить Фабиана.

Трус, притом добротный — первый сорт!

Ей-богу, сейчас пойду за ним и отлупцую его.

Правильно. Отколошмать как следует, только не вздумай обнажать шпагу.

Ну нет, обязательно вздумаю. (Уходит.)

Пойдемте посмотрим, что из этого выйдет.

Голову прозакладываю, что ничего.

Уходят.

Сцена 1

Перед домом Оливии.

Входят Себастьян и шут.

И думаете, я поверю, что вы не тот, за кем меня послали?

Ей-ей, отлично сыграно! Ну еще бы, я вас в глаза не видел, и госпожа послала меня не за вами, и хочет видеть она не вас, и Цезарио не ваше имя, и мой нос не мой, а чужой. И вообще черное — это белое.

Изливать поток безрассудств! Он подцепил эти слова у какого-нибудь важного господина, а теперь повторяет их шуту! Изливать поток безрассудств! Ох, боюсь, как бы весь род людской, этот великовозрастный пентюх, не оказался на проверку жеманным фатом. — Знаешь что, брось кривляться и скажи, что мне излить госпоже: излить ей, что ты придешь?

Рука у тебя щедрая, ничего не скажешь. Умники тем и славятся, что швыряют деньги дуракам.

Входят сэр Эндрю, сэр Тоби и Фабиан.

Как, сударь, вы опять здесь? Получайте, вот вам! (Дает пощечину Себастьяну.)

(Бьет сэра Эндрю.)

Прекратите, сударь, или ваша шпага полетит на крышу! Пойду и доложу обо всем госпоже; ни за какие деньги не согласился бы очутиться в вашей шкуре, — такое она вам пропишет. (Уходит.)

(держит Себастьяна)

Успокойтесь, сударь, прекратите!

Оставьте, не трогайте его: я с ним по-другому рассчитаюсь. Я подам на него в суд за оскорбление действием — ведь есть же еще в Иллирии законы. Правда, я первый стукнул его, но это не в счет.

Прочь руки от меня!

Утихомирьтесь, сударь, я ваших рук не отпущу. Ну-ну, мой юный вояка, спрячьте эту железку. Слишком уж вы разбуянились, успокойтесь.

(вырываясь из рук сэра Тоби).

Что, что? Нет, видать, придется мне выпустить из тебя парочку унций твоей бешеной крови. (Обнажает шпагу.)

Входит Оливия.

Сударыня!..

Сэр Тоби, сэр Эндрю и Фабиан уходят.

Уходят.

Сцена 2

Дом Оливии.

Входят Мария и шут.

Надень, пожалуйста, эту рясу и подвяжи бороду: пусть он думает, что ты сэр Топас, священник. Только побыстрей, а я тем временем сбегаю за сэром Тоби. (Уходит.)

Ладно, надену, притворюсь, что я не я. Эх, кабы я был первым притворщиком в рясе! В проповедники я не гожусь — ростом не вышел, в ученые богословы не возьмут — брюха не отрастил, но, по мне, прослыть честным малым и рачительным хозяином не хуже, чем считаться добрым пастырем и великим ученым. А вот и заговорщики явились.

Входят сэр Тоби и Мария.

Да благословит тебя Юпитер, господин пастор.

Bonos dies[76], сэр Тоби, ибо, подобно тому как древний пражский старец-отшельник[77], отродясь не видывавший пера и чернил, с великим остроумием ответил племяннице короля Горбодука: «Что есть, то есть», так и я, поскольку я есмь господин пастор, постольку я есмь господин пастор, ибо что такое «то», как не «то», и что такое «есмь», как не «есмь»?

Обратись к нему, сэр Топас.

Эй, как там тебя! Мир сей темнице!

А здорово передразнивает плут! Отменный плут!

(за сценой)

Кто меня зовет?

Сэр Топас, священник, явился навестить Мальволио, помешанного.

Сэр Топас, сэр Топас, дорогой сэр Топас, пойдите к моей госпоже.

Изыди, враг неизреченный! Как искушаешь ты сего человека! — Ты что же, только о госпожах и умеешь разговаривать?

Хорошо сказано, господин пастор.

Сэр Топас, меня неслыханно оскорбили! Дорогой сэр Топас, поверьте мне, я вовсе не сумасшедший. Они заперли меня здесь в мерзостной темноте.

Сгинь, сатана бесчестный! Скажи спасибо, что я обхожусь с тобой столь мягко: я принадлежу к тем кротким душам, которые и с чертом сохраняют учтивость. — Ты смеешь утверждать, что помещение сие погружено во тьму?

Как преисподняя, сэр Топас.

Да ведь тут окна в нишах, и они прозрачны, как забор, и еще есть оконца на юго-север, и они сияют, как черное дерево! И ты смеешь жаловаться на помрачение!

Я в своем уме, сэр Топас: говорю вам, тут темно, хоть глаз выколи.

Умалишенный, ты бредишь: говорю тебе, ты не во мрак погружен, а в невежество, в коем блуждаешь, как египтянин во тьме[78].

А я вам говорю, что этот чулан темнее всякого невежества, будь оно темнее преисподней, и что меня неслыханно оскорбили. Я не больше сошел с ума, чем вы: можете проверить, задайте мне любой здравый вопрос.

Каково воззрение Пифагора на дичь[79]?

Таково, что, может быть, душа нашей бабушки переселилась в глупую птицу.

Каков твой взгляд на это воззрение?

У меня более возвышенный взгляд на душу, и я никак не одобряю его воззрений.

Счастливо оставаться. Продолжай пребывать во тьме. Да проникнешься ты воззрением Пифагора, иначе я не признаю тебя здравомыслящим, и да убоишься стрелять глупышей, дабы не покалечить душу своей бабушки. Счастливо оставаться!

Сэр Топас, сэр Топас!

Неподражаемый сэр Топас!

Видите, я и швец и жнец, и на дуде игрец!

А ряса и борода ни к чему: он ведь тебя не видит.

Поговори с ним обычным своим голосом, а потом расскажешь мне, что и как. Очень мне хочется поскорее развязаться с этой затеей. Хорошо бы освободить его под каким-нибудь пристойным предлогом: моя племянница сейчас так гневается на меня, что продолжать нашу игру не следует. Не мешкай, скорей приходи ко мне в комнату.

Сэр Тоби и Мария уходят.

(поет)

Шут!

(поет)

Шут!

(поет)

Шут, послушай!

(поет)

Кто это меня зовет?

Пожалуйста, дорогой шут, окажи великую услугу, принеси мне свечу, перо, чернил и бумаги. Даю слово дворянина, я по гроб жизни буду тебе обязан.

Господин Мальволио!

Что, мой добрый шут?

Увы, сударь, как это случилось, что вы тронулись умом?

Шут, со мной обошлись постыднейшим образом. Я так же в своем уме, как и ты.

Как я? Ну, если у вас ум, как у дурака, значит вы действительно помешанный.

Они сунули меня сюда, держат в кромешной тьме, подсылают ко мне каких-то ослов-священников и стараются свести меня с ума.

Подумайте, что вы такое болтаете: священник-то здесь. — Мальволио, Мальволио, да укрепят небеса твой разум! Постарайся уснуть и прекрати нечестивую болтовню.

Сэр Топас!

Не вступай с ним в переговоры, сын мой. — С ним в переговоры, отче? Да ни за что на свете, отче! Благослови вас бог, дорогой сэр Топас! — Ну еще бы, аминь. — Слушаюсь, отче, слушаюсь.

Шут, шут, слышишь, шут?

Имейте терпение, сударь. Что вы говорите, сударь? Меня бранят за то, что я разговариваю с вами.

Шут, пожалуйста, раздобудь мне бумагу и свечу. Уверяю тебя, я не более сумасшедший, чем любой здравомыслящий иллириец.

Эх, кабы оно было так, сударь!

Это так, клянусь своей рукой! Ради всего святого, шут, немножко чернил, бумаги и огарок свечи — и отнеси потом мою записку госпоже: ты получишь на чай столько, сколько в жизни не получал ни за одно письмо.

Так и быть, помогу вам. Только скажите по совести, вы и впрямь сумасшедший или только прикидываетесь?

Да нет же, истинная правда, нет!

В жизни не поверю помешанному, пока не увижу его мозгов.

Шут, я ничего не пожалею, чтобы отблагодарить тебя. Только прошу тебя, поскорее.

(поет)

(Уходит.)

Сцена 3

Сад Оливии.

Входит Себастьян.

Входят Оливия и священник.

Уходят.

Сцена 1

Перед домом Оливии.

Входят шут и Фабиан.

Прошу тебя, сделай милость, покажи мне его письмо.

Почтеннейший Фабиан, тогда и ты исполни мою просьбу.

Ну, конечно, с удовольствием!

Не проси меня показать тебе его письмо.

Это называется — возьми мою собаку, а взамен отдай мне ее назад.

Входят герцог, Виола, Курио и придворные.

Вы служите графине Оливии, друзья?

Да, государь: мы вроде как ее парадная амуниция.

А, старый знакомый! Как дела, приятель?

Правду сказать, государь, хорошо по милости врагов, худо по милости друзей.

Наоборот: хорошо по милости друзей.

Нет, государь, худо.

Как же это может быть?

Очень просто, государь: друзья так меня расхваливают, что превращают в осла, а враги прямо говорят, что я осел; стало быть, враги помогают мне познать самого себя, а друзья морочат голову; ну, а так как выводы подобны поцелуям и четыре «нет» дают в итоге два «да», то и получается, что хорошо по милости врагов и худо по милости друзей.

Восхитительное рассуждение!

Вот уж нет, государь, хотя вы, видать, решили удостоить меня великой чести и вступить в число моих друзей.

Ну, от моей дружбы тебе худо не будет: на, возьми золотой.

Пожалуйста, государь, станьте двурушником и удвойте левой рукой дело правой.

В твоем совете мало благородства.

Я только советую, чтобы ваше благородство посоветовало вашей плоти и крови слазить в карман.

Что ж, придется согрешить и стать двурушником: на тебе еще один.

Раз, два, три — вот это действительно круглый счет. Недаром говорят, что без третьего раза как без глаза, а на третий раз ноги сами пускаются в пляс; если вы мне не верите, прислушайтесь к колоколу святого Бенедикта[81]: раз, два, три.

Ну, нет, больше ты меня не одурачишь и денег из меня не вытянешь. Вот если ты скажешь своей госпоже, что мне нужно побеседовать с ней, и приведешь ее сюда, тогда, может быть, моя щедрость снова проснется.

В таком случае, государь, побаюкайте вашу щедрость, пока я не вернусь. Я иду, государь, только не думайте, что если я чего-то хочу от вас, так, значит, я и впрямь впал в грех похоти. А покамест, государь, пусть ваша щедрость действительно вздремнет, я ее сию минуточку разбужу. (Уходит.)

А вот и мой спаситель, ваша светлость.

Входят Антонио и пристава.

Входит Оливия со свитой.

(К Антонио.)

(К приставам.)

(Направляется к выходу.)

(Следует за герцогом.)

Слуга уходит.

(Виоле)

Входит священник.

Входит сэр Эндрю с разбитой головой.

Ради бога, лекаря! Скорее лекаря к сэру Тоби!

Он проломил мне голову и сэру Тоби тоже раскроил череп. Ради бога, помогите! Я бы сорока фунтов не пожалел отдать, чтобы мне быть сейчас дома!

Герцогский придворный, Цезарио. Мы думали, он трус, а он самый отъявленный дьявол.

Господи спаси и помилуй, он опять тут! Вы проломили мне голову ни за что ни про что, а если и было за что, так это сэр Тоби меня подговорил.

Если раскроить череп — значит уговаривать, вы уговорили меня. Для вас, видно, раскроить череп — пустячное дело.

Входит шут, поддерживая пьяного сэра Тоби.

А вот и сэр Тоби приплелся. Сейчас он сам все расскажет. — Не будь он так на взводе, уж он бы разделался с вами по-своему!

А мне наплевать! Стукнул меня, и все тут. Дурак, куда запропастился Дик-лекарь, а, дурак?

Да он уже с час назад как совсем упился, сэр Тоби. У него с восьми утра язык не ворочается.

Значит, он скотина и к тому же бодливая. Ненавижу пьяную скотину.

Уберите его. Кто это их так изукрасил?

Я помогу вам, сэр Тоби, — нас ведь вместе будут перевязывать.

Поможешь? Ах ты, ослиная голова, плут, худоба несчастная, образина!

Шут, Фабиан, сэр Тоби и сэр Эндрю уходят.

Входит Себастьян.

(Оливии)

(Виоле.)

Возвращаются шут с письмом и Фабиан.

Что ж, госпожа, он отбрыкивается от сатаны, как может. Вот написал вам письмо, и мне бы следовало передать его утром, да ведь послание помешанного — не проповедь, с ним можно и повременить.

Да укрепит вас своим примером дурак, чьими устами глаголет помешанный. (Читает.) «Клянусь богом, сударыня...»

Я-то в своем, да он сбрендил. Если ваша милость желает, чтобы оно было прочитано так, как задумано, вы дозволите мне провопить его.

Я и стараюсь, мадонна: чтобы это читать как полагается, надо читать именно так. Воспарите же мыслью и преклоните ухо, моя властительница.

(Фабиану)

(читает)

«Клянусь богом, сударыня, вы оскорбили меня, и скоро все узнают об этом. Вы заперли меня в темноте и поручили вашему пьянчуге-дядюшке надзирать за мной, хотя я не больше сумасшедший, чем вы сами. Я сохранил ваше собственноручное письмо, побудившее меня принять вид, в котором я перед вами предстал, и не сомневаюсь, что с помощью этого письма добьюсь полного признания моей правоты и полного вашего посрамления. Думайте обо мне, что хотите. Я выражаюсь не совсем почтительно, потому что глубоко оскорблен.

Подвергшийся безумному обхождению Мальволио».

Фабиан уходит.

(Виоле.)

Возвращается Фабиан с Мальволио.

Итак, «одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно приходит». Сударь, я принимал участие в этой интерлюдии — играл роль некоего сэра Топаса, но это не суть важно. «Клянусь небом, шут, я не помешанный!» Помните, сударь? «И чего вы, сударыня, смеетесь шуткам этого пустоголового мерзавца? Когда вы не улыбаетесь, он и двух слов связать не может». Вот так-то круговорот времен несет с собой отмщение.

(Уходит.)

Все, кроме шута, уходят.

(поет)

(Уходит.)