Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 5

Где мой слуга? Снимаю я доспехи.

Как мне сражаться под стенами Трои,

Когда жестокий бой в груди моей?

Пускай любой сражается троянец,

Свободный сердцем. Я, Троил, пленен!

Ужель исправить этого нельзя?

Умны, искусны и отважны греки,

И хитростью, и храбростью сильны,

А я теперь слабее женских слез,

Восторженней невежд, смиренней спящих,

Трусливей девы, в темноте бредущей,

Неопытней, чем малое дитя.

Поверь мне! Даже бледное Смиренье

Страданьем не томится так, как я:

Сижу я за Приамовым столом,

А предо мной прекрасная Крессида

Является в мечтах — и я, изменник,

Изгнать ее из сердца не могу!

Порою сердце у меня в груди

От скорби разрывается на части,

Но я боюсь, чтоб Гектор иль отец мой

Страданья моего не разгадали.

Как солнце в бурю освещает тучи,

Так я улыбкой прячу боль свою,

Но скорбь не скрыть веселостью притворной:

Она прорвется вновь печалью черной!

О, мой Пандар, Пандар! Скажу тебе,

Что я похоронил свои надежды.

Они зарыты очень глубоко.

Не трогай их, о друг мой! Я — безумец!

Когда ты говоришь: «Она прекрасна»,

Ее глаза, улыбка, нежный голос,

Ее уста и кудри возникают

В открытой ране сердца моего.

Не вспоминай ее прекрасных рук:

Все белое темнеет перед ними

И собственной стыдится черноты,

А по сравненью с их прикосновеньем

Лебяжий пух покажется грубее,

Чем пахаря корявая ладонь.

Ты прав! Ты прав: да, я ее люблю,

Но утвержденье это не бальзам

Для страждущего сердца моего,

А острый нож!

Я говорю лишь правду.

И все же ты всей правды не сказал!

Умолкните, о мерзостные крики!

Глупцы мы все — и греки и троянцы.

Поистине Елена хороша,

Коль собственною кровью ежедневно

Ее мы подтверждаем красоту.

Но не могу сражаться я за это:

Сей довод слаб для моего меча.

Но Пандар мой!.. О боги! До чего же

Терзаете вы бедного меня!

Один лишь Пандар мне помочь способен,

Но так же он упрям и неподкупен,

Как гордая Крессида холодна.

Открой мне, Аполлон, во имя Дафны,

Которую любил ты, — что такое

Крессида, Пандар? Что мы все такое?

Как Индии жемчужина, сияет

Она в своем дому. Нас разделил

Стремительный поток — свирепый, дикий.

Я лишь купец, а храбрый мой Пандар

И лодка мне, и кормчий, и надежда!

Царевич, что ж ты не на поле боя?

А просто так. По-женски я ответил

И, сознаю, по-женски поступил.

Но расскажи, Эней, какие вести?

Не повезло Парису: ранен он.

Кем ранен он?

Да, слышно, Менелаем.

Парису поделом — терпи и знай:

Тебя проткнул рогами Менелай.

Пошла потеха! Есть где разгуляться!

А мне-то что ж? Томиться и скрываться?

Куда ты, друг? Спешишь вернуться в бой?

Спешу! Лечу!

Идем же: я с тобой!

Кто там пришел?

Гекуба и Елена.

Куда они спешат?

К Восточной башне.

Оттуда лучший вид на всю равнину:

Они желают битву наблюдать.

Ведь даже Гектор, терпеливый нравом,

Не выдержал сегодня, говорят:

Супругу разбранил, избил слугу

И, как усердный пахарь, до рассвета

Вскочил, надел доспехи и помчался

На поле боя. Там росою страха

Покрылись нынче все цветы и травы,

Пророчески оплакивая беды,

Которые несет с собою многим

Гнев Гектора.

Но чем же он разгневан?

Да слух идет, что есть у греков воин

Троянской крови, Гектора племянник,

По имени Аякс...

Ну, дальше что?

Он, говорят, силач непревзойденный;

Такого с ног не свалишь.

Слова, дары, признанья, заклинанья!

К услугам друга все его старанья.

Ах, лучше знаю я, каков Троил:

Не в зеркале похвал Троил мне мил.

Но помню я, мы ангельски прекрасны,

Пока желают нас и жаждут страстно:

Всем любящим полезно это знать —

Мужчина хвалит то, что хочет взять.

Но, чуть достигнут им предел желаний,

Бледнеет пыл молений и мечтаний.

Понятен мне любви закон один:

Просящий — раб, достигший — властелин.

Пускай же в сердце страсть моя таится:

В глазах моих она не отразится.

Властители! Как бледны ваши лица!

Какое горе удручает вас?

Все планы, что рисует нам надежда,

Теряют постепенно очертанья

Величия: различные помехи

Внезапно возникают на путях;

Так соков столкновение в древесине

Сосны здоровой создает узлы,

Задерживая рост и отклоняя.

Но вам уже, властители, не ново,

Что обманулись мы в надеждах наших:

Семь лет осады не сломили Трою.

Ведь и в былые дни деянья предков

От замыслов и целей отклонялись,

Поставленных крылатой, смелой мыслью.

Властители! Зачем же так уныло

Встречаете превратности судьбы,

Позором полагая то, что вам

Юпитер в назиданье посылает,

Испытывая ваше постоянство.

Любой металл блестит, когда любовно

Судьба на нас глядит: храбрец и трус,

Мудрец и олух, гений и невежда —

Все родственно похожи друг на друга,

Когда Фортуна озаряет их;

Но, если злится буря и сурово

Бьет ураган могучими крылами,

Все мелкое отсеивая прочь, —

Лишь то цены и веса не теряет,

Что драгоценно собственной ценой.

Богоподобный сан твой уважая,

Великий Агамемнон, Нестор ныне

Продолжит речь твою и пояснит.

Я так скажу: превратности судьбы —

Проверка наших сил. В спокойном море

И жалкие, ничтожные суда

Дерзают безбоязненно скользить

Бок о бок с кораблем.

Но, стоит только грубому Борею

Прекрасную Фетиду рассердить, —

Корабль взрезает водяные горы

Могучим килем, споря со стихией,

Как конь Персея, а толпа лодчонок,

Недавно состязавшаяся с ним,

Стремится в бухты, чтобы не достаться

Нептуну. Так и с доблестью людей:

Лишь в бурях жизни познается доблесть.

Так в летний день порой несносный овод

Для стада мирного страшнее тигра,

Но, если вихри бури налетят,

Столетние дубы валя на землю, —

Забьются в щели оводы и мухи.

Тогда лишь те с бушующей стихией

Соперничают яростью и силой,

Кто может отвечать на лютый вой

Таким же грозным криком.

Агамемнон!

Ты славный вождь, ты Греции глава!

Ты наше сердце, разум, дух и воля!

В тебе желанья, мысли, силы наши

Воплощены! О, выслушай Улисса.

Высокой похвалы достойны речи

Твои, великий славой и венцом,

А равно и твои, высокочтимый,

Годами древний Нестор: такова

Речь Агамемнона, что подобает

Ее на бронзе высечь. Такова

Была и речь почтеннейшего старца

С главой посеребренной, ибо он,

Как древо, подпирающее небо,

Все мысли греков мощным языком

Объединил, как цепью. Но прошу я

Тебя, великий, и тебя, премудрый,

Прислушаться к тому, что я скажу.

Да, царь Итаки. Говори. Мы знаем,

Что столь же часто речь твоя разумна,

Сколь редко слово мудрости прекрасной

Звучит из глотки грязного Терсита.

Уже давным-давно бы пала Троя,

Меч Гектора хозяина лишился б,

Не будь одной беды.

Единства действий грекам не хватает.

Смотрите, как стоят палатки наши:

Раскиданно, открыто, в беспорядке —

Таков же беспорядок и в умах.

Но если войско не подобно улью,

Покорному приказу одного, —

Какого ждете меда? Мы не ценим

Заслуг и поощряем недостойных.

На небесах планеты и Земля

Законы подчиненья соблюдают,

Имеют центр, и ранг, и старшинство,

Обычай и порядок постоянный.

И потому торжественное солнце

На небесах сияет, как на троне,

И буйный бег планет разумным оком

Умеет направлять, как повелитель

Распределяя мудро и бесстрастно

Добро и зло. Ведь если вдруг планеты

Задумают вращаться самовольно,

Какой возникнет в небесах раздор!

Какие потрясенья их постигнут!

Как вздыбятся моря и содрогнутся

Материки! И вихри друг на друга

Набросятся, круша и ужасая,

Ломая и раскидывая злобно

Все то, что безмятежно процветало

В разумном единенье естества.

О, стоит лишь нарушить сей порядок,

Основу и опору бытия —

Смятение, как страшная болезнь,

Охватит все, и все пойдет вразброд,

Утратив смысл и меру. Как могли бы,

Закон соподчиненья презирая,

Существовать науки и ремесла,

И мирная торговля дальних стран,

И честный труд, и право первородства,

И скипетры, и лавры, и короны.

Забыв почтенье, мы ослабим струны —

И сразу дисгармония возникнет.

Давно бы тяжко дышащие волны

Пожрали сушу, если б только сила

Давала право власти; грубый сын

Отца убил бы, не стыдясь нимало;

Понятия вины и правоты —

Извечная забота правосудья —

Исчезли бы и потеряли имя,

И все свелось бы только к грубой силе,

А сила — к прихоти, а прихоть — к волчьей

Звериной алчности, что пожирает

В союзе с силой все, что есть вокруг,

И пожирает самое себя.

Великий, мудрый царь наш Агамемнон!

Когда закона мы нарушим меру,

Возникнет хаос.

Пренебреженье к этому закону

Ведет назад и ослабляет нас.

Вождю не подчиняется сначала

Его помощник первый, а тому —

Ближайший; постепенно, шаг за шагом,

Примеру высших следуют другие,

Горячка зависти обуревает

Всех, сверху донизу; нас обескровил

Соперничества яростный недуг.

Вот это все и помогает Трое:

Раздоры наши — вот ее оплот,

Лишь наша слабость силу ей дает!

Премудро здесь Улисс нам разъяснил

Болезнь, что истощает наши силы.

Недуга суть, Улисс, уразумел ты;

Скажи нам: как лечить его?

Смотрите:

Вот наш Ахилл, краса и слава греков,

Наслушавшись восторженных похвал,

Тщеславен стал, самодоволен, дерзок,

Над нами он смеется. С ним Патрокл;

Лениво дни проводит он в постели

И шутит зло.

Насмешник дерзкий, он забавы ради

Изображает нас в смешном обличье,

Он это представлением зовет.

Порою он, великий Агамемнон,

Изображает даже и тебя

И, как актер, гуляющий по сцене,

Увеселяя зрителей, считает,

Что, чем смешней его диалог грубый,

Тем лучше он. Так дерзостный Патрокл

Тебя, о мудрый царь, изображает

Крикливым, скудоумным болтуном,

Произнося гиперболы смешные,

И что же? Грубой этой чепухе

Ахилл смеется, развалясь на ложе,

И буйно выражает одобренье,

Крича: «Чудесно! Это Агамемнон!

Теперь сыграй мне Нестора! Смотри,

Сперва погладь себя по бороде,

Как он, приготовляясь к выступленью!»

И вот Патрокл кривляется опять,

И вновь Ахилл кричит: «Чудесно! Точно!

Передо мною Нестор как живой!

Теперь, Патрокл, изобрази его,

Когда спешит он в час ночной тревоги».

И что ж! Тогда болезни лет преклонных

Осмеивают оба силача:

Одышку, кашель, ломоту в суставах

И дрожь в ногах, и, глядя на Патрокла,

Со смеху помирает наш герой,

Крича: «Довольно! Полно! Задыхаюсь!»

И так они проводят дни свои.

Все им смешно — и доблесть, и таланты.

И внешний вид прославленных вождей,

Приказы, речи их, призывы к битве,

И пораженья наши, и победы,

Успехи и потери: все у них —

Лишь повод для нелепого глумленья.

И вот, из подражанья этим двум,

Которых, как Улисс уже сказал,

Общественное мненье прославляет,

Другие тоже портятся: Аякс

Заносчив стал, как норовистый конь:

Он походить стремится на Ахилла,

Шатер свой разукрасил, как Ахилл,

Пирует и глумится над вождями

И подстрекает подлого Терсита,

Раба, чья желчь чеканит злые сплетни

Нас грязными словами осквернять,

К нам ослабляя веру и почтенье

В опасную годину злой войны.

Они, поступки наши осуждая,

Считают разум трусостью и даже

Осмеивают нашу дальновидность

И прославляют только силу рук,

А силу мысли, что судить способна

О степени уменья, силе рук,

Не признают и даже презирают.

Для них работа мысли — бабье дело,

Игра пустая, детская забава,

Для них таран, что разрушает стены,

Скорее уважения достоин,

Чем мудрость тех, чей тонкий, хитрый ум

Движеньями тарана управляет.

Да, можно бы сказать, что конь Ахилла

Достойней, чем Фетиды сыновья.

Чу! Звук трубы! Кто это, Менелай?

Из Трои.

Говори, зачем ты здесь?

Где Агамемнона шатер?

Вот этот!

Могу ли я как царственный посол

Рассчитывать на царское вниманье?

В том поручусь тебе мечом Ахилла

И головами греков, признающих

Согласно Агамемнона царем.

Спокойствие и мир да будут с вами!

Скажите, как узнать мне, чужеземцу,

Царя среди других достойных?

Как?

Ну да. Хочу я выразить почтенье

И трепетным румянцем перед ним

Зардеться, как застенчивое утро

Пред светлым Фебом.

Где этот бог, ведущий человеков?

Где мудрый и великий Агамемнон?

Троянец этот презирает нас.

Иль все троянцы так затейно льстивы?

Когда оружье мы свое слагаем,

Приветливы мы, ласковы и кротки,

Как ангелы, но желчь вскипает наша,

Когда нам должно воинами быть,

Свое оружье мы держать умеем

Во славу Зевса. — Но молчи, Эней!

Спокойнее, троянец! Будь разумен

И палец приложи к своим устам.

Цена похвал невысока бывает,

Когда хвалимый тем же отвечает,

Но, если враг нас вынужден хвалить,

Такой хвалою можно дорожить!

Троянец царственный, так ты — Эней?

Да, грек, ты прав.

С чем ты пришел, поведай!

Лишь Агамемнону могу ответить.

С троянцами он говорить не любит

Наедине.

А я пришел из Трои

Не для того, чтобы шептаться с ним:

Я разбужу его, как трубным гласом,

Когда заговорю.

Так говори:

Царя будить не нужно — он не дремлет.

Он бодрствует, троянец, сам он это

Сказал тебе сейчас!

О, громче, трубы!

Пусть медный голос ваш разбудит сонных,

И пусть узнает ныне каждый грек,

Что хочет Троя заявить открыто.

Великий Агамемнон! Есть у нас

Царевич Гектор, смелый сын Приама,

Давно уж он томится перемирьем

И вот сегодня, мне вручив трубу,

Велел сказать вам всем: «Цари! Вожди!

Коли еще найдется грек отважный,

Который честью крепко дорожит,

В ком жажда славы больше страха смерти,

Кто доблестью украшен и отвагой,

Кто верен милой и, ее любя

(На деле, а не только на словах),

Во славу красоты ее способен

Сразиться с ним — того отважный Гектор

На поединок гордо вызывает:

И грекам и троянцам громогласно

Заявит он, что та, кого он любит,

Верней, прекрасней и разумней жен,

Которых любят и ласкают греки.

Он вызывает пред стенами Трои

Любого грека, верного любимой,

А ежели такого не найдется,

Он разгласит, что греческие жены

Уродливы, глупы и темнокожи

И ни любви, ни подвигов не стоят:

Вот все, что Гектор мне велел сказать.

Любовникам сказал ты эти речи,

Эней отважный; те, кто сердцем нежен,

Остались по домам, а мы — солдаты,

Но жалок воин тот, в чьем сердце нет

Любви. Дадим мы Гектору ответ.

Смельчак найдется; если ж не найдется,

Со мной сражаться Гектору придется!

Скажи ему от Нестора, который

Был мужем в дни, когда, еще младенцем,

Дед Гектора грудь матери сосал,

Скажи ему, что, если не найдется

Меж греков мужа с пламенной душой,

Я спрячу серебро моих седин,

На руки слабые надену латы

И встречусь с ним, чтоб гордо заявить,

Что дева, мной любимая когда-то,

Была прекрасней бабушки его

И целомудренней всех дев на свете!

И вызов юности его кичливой

Я смою кровью старческой своей!

Да не допустит небо этой битвы!

Аминь!

Позволь, Эней высокородный,

Тебя в шатер наш отвести, а там

Пускай Ахилл твои услышит речи

И уж затем узнает каждый грек.

Меж тем ты попируешь с нами вместе:

Знай, как встречает благородный враг!

О Нестор!

Что, Улисс?

Во мне зерно чудесной мысли зреет,

А ты мне помоги ее родить.

Какая ж это мысль?

А вот какая:

Тупые клинья узловатый пень

Раскалывают; гордость и надменность

Ахилла всем становятся несносны;

Их следует немедля истребить,

Не то они нам могут нанести

Непоправимый вред.

Но что же дальше?

Надменный вызов Гектора, который,

Казалось бы, к любому обращен,

Касается лишь одного Ахилла.

Ты прав. Его намеренья ясны.

О них совсем не трудно догадаться

И даже не такому, как Ахилл,

Будь мозг его, как Ливия, бесплоден.

Хотя — тому порукой Аполлон —

Поистине он сух, но дар сужденья

Ему отнюдь не чужд, и сможет он

Понять, что Гектор вызовом желает

Его задеть.

И раздразнить его?

Ах, если б так случилось! Кто из греков

У Гектора отнять способен честь,

Как не Ахилл! Хоть будет эта битва

Лишь состязаньем, в ней глубокий смысл.

Троянцы здесь отведают, пожалуй,

Одно из наших лучших блюд. Поверь,

Улисс, могло бы многое зависеть

От этого жестокого сраженья.

Его успех решит судьбу и славу,

Успех иль неудачу всей войны.

О, в этих смутных контурах провижу

Я очертанья грозные событий,

Нам предстоящих. Каждому понятно,

Что тот, кто будет с Гектором сражаться,

Избранник общий наш, и выбор сей

Сам по себе является наградой.

Все лучшее, что есть в любом народе,

Процеженное в колбах естества,

Является в герое, но зато,

Когда его постигнет неудача,

Ликует враг, как будто весь народ

В нем собственное терпит пораженье.

Так руки, направляя острый меч

И посылая стрелы, отвечают

За действия меча и стрел.

Прости!

Вот потому-то и нельзя Ахиллу

Сражаться с Гектором. Покажем, Нестор,

Как мудрые купцы, плохой товар,

Чтоб сбыть его скорее; а с хорошим

Не следует спешить. Не соглашайся,

Чтобы сражался с Гектором Ахилл:

Их встреча может быть и нашей славой

И нашим величайшим посрамленьем!

Я зреньем слаб: не вижу в этом смысла...

Та слава, что досталась бы Ахиллу,

Не будь он горд, была бы нашей славой.

Но он теперь заносчив стал не в меру,

А лучше уж от солнечного зноя

В пустыне африканской изнывать,

Чем изнывать от дерзкого презренья

Ахилла победителя. Однако,

Будь он троянцем смелым сокрушен,

Сокрушена была б и наша слава

В лице его. Нет! Лучше так подстроим,

Чтоб увалень Аякс пошел сражаться

С надменным Гектором. Ведь и Аякс

Силен и смел не менее Ахилла.

Его мы как героя вознесем,

Полезно это будет мирмидонцу[118]:

Уж очень возгордился он, и шлемом

Касается чуть-чуть не до небес.

Когда б Аякс — тяжелый, туповатый —

Сумел героя Гектора сразить,

Его мы расхвалили бы согласно;

А если он окажется сраженным, —

Спокойно примет каждый эту весть,

Уверенный, что есть у нас герои

Получше. Так успех иль пораженье

Аякса нам на пользу потому,

Что спесь собьет Ахиллу самому.

Теперь, Улисс, я начал понимать

Совета твоего глубокий смысл.

Но поглядим, что скажет Агамемнон:

Два пса смирят друг друга, ибо злость

Их гордости для них обоих — кость.

Да, кстати, войску нынче объявили,

Что Гектор завтра, только встанет солнце,

Разбудит гласом трубным и троянцев

И греков, вызывая тех из нас,

Кто и силен и смел, — сразиться с ним,

Чтоб доказать... не помню только — что,

Какой-то вздор, я думаю!

А кто же

Ему ответить должен?

Не знаю! Там еще бросают жребий,

Иначе было б ясно, кто...

Ты сам?

Пойду-ка разузнаю поточнее!

Вот после многих дней, речей и дел

Опять от греков Нестор возглашает:

«Верните нам Елену!» — и тогда

Обиды, жертвы, времени потеря,

Потеря сил, богатства и друзей,

Утраченных в пылу войны кровавой,

Все будет позабыто. Что ты скажешь?

Едва ли кто боится греков меньше,

Чем я, когда опасность только мне

Грозит. Но всем я заявляю вам:

Приам сейчас неправ!

Едва ли дева с нежною душою,

Исполненная трепетного страха,

Так часто и тревожно восклицает:

«Ах, мы не знаем, что еще случится!» —

Как я. Увы! Подтачивает мир

Заносчивость, но скромное Сомненье

Есть мудрости маяк и зонд надежный,

Умеющий до дна прощупать зло.

Пускай домой Елена возвратится:

С тех пор как первый меч мы обнажили,

Десятки смелых пали в этой распре,

Они дороже много, чем Елена;

Мы потеряли столько своего,

Что не свое удерживать не надо:

Оно не стоит и десятой доли

Всего, уже потерянного нами.

Какая же причина нам мешает

Вернуть ее теперь?

Стыдись, о брат мой!

Тебе ль судить о чести и величье

Царя такого, как отец наш грозный!

Какою мерой ты определишь

Безмерное могущество его?

Как ты такую силу ограничишь

И укротишь уздою опасений

И доводов ненужных? Постыдись!

Не диво, что, ища во всем рассудка,

Ты сам его лишен. Подумать можно,

Что твой отец без твоего участья

Рассудком управлять бы не сумел!

Все это, брат мой жрец, слова пустые:

Одним рассудком вы, жрецы, живете.

Мы знаем: враг замыслил нашу гибель;

Мы знаем, грозен меч, подъятый им.

Рассудок в страхе от него бежит!

Не диво, что мерещится повсюду

Тебе могучий грек: рассудок твой

К ногам твоим привязывает крылья,

И ты, как от Юпитера Меркурий

Иль как звезда, сошедшая с орбиты,

Несешься прочь! Нет! Вреден нам рассудок

В опасный час! И мужество и честь

Имели б сердце заячье, когда бы

Рассудку доверялись постоянно:

От размышленья печень усыхает;

С отвагою рассудок не в ладу.

Брат, право же, она того не стоит,

Во что нам обошлась!

Ее цена

Зависит лишь от ценности для нас.

Но не должна зависеть от каприза.

Достоинство и ценность всякой вещи —

Внутри ее, равно как и в уме

Людей, ее ценящих. Неразумно

Служенье богу ставить выше бога!

Нередко люди наделять стремятся

Причудливыми свойствами предмет,

Которому те свойства не присущи.

Допустим, я избрал себе супругу,

И выбором руководила воля,

А волею — глаза мои и уши,

Которые любовь мою зажгли.

Глаза и уши — два надежных кормчих,

Которые мне помогают плыть

Меж волей и рассудком. Как мне быть,

Когда рассудок осуждает выбор?

Могу ль я отказаться от жены?

Мне этого и честь не позволяет:

Шелка не возвращают продавцу,

Испортив их; остатки нашей пищи

Мы в сточные канавы не бросаем,

Насытившись. Считалось до сих пор,

Что подобает с греками сразиться

Парису. Наше дружное решенье

Наполнило, раздуло паруса,

И волны с ветром прекратили спор,

Чтоб дружными усилиями к цели

Доставить корабли его; тогда

Взамен сестры Приама престарелой,

Которую в плену держали греки[122],

Привез Парис красавицу царицу,

Гречанку, чья пленительная свежесть

И Аполлона делает поблекшим

И сумрачною делает зарю.

Зачем она у нас? Ну, а зачем

В плену держали греки Гесиону,

Приама престарелую сестру?

Но разве же не стоило сражаться

За дивную жемчужину — Елену?

Недаром венценосные цари

Купцами стали, оценив добычу

Дороже многих сотен кораблей.

Париса все расхваливали дружно,

Все подстрекали кликами: «Дерзни!»

Привез он драгоценную добычу.

Не правда ль — все ведь вы рукоплескали,

Провозгласив, что ей подобной нет!

Зачем же вы теперь свое решенье

Оспаривать хотите? Ведь сама

Фортуна не всегда непостоянна!

А вы! Теперь готовы объявить

Ничтожным то, что сами же ценили

Превыше всех прекрасных благ земных!

Как низок вор, который сам боится

Похищенным владеть! Робеем мы,

Похищенной мы недостойны сами,

И, совершив проступок, мы дрожим,

Что дорого за это мы заплатим.

Плачь, Троя, плачь!

Кто это голосит?

О, это вопль сестры моей безумной.

Плачь, Троя, плачь!

Кассандра это!

Плачь, Троя, плачь! Десятки тысяч глаз

Наполню я пророчества слезами!

Не сетуй так, сестра моя! Не сетуй!

О девы, юноши, мужи и старцы,

Младенцы, все встречающие криком

Беспомощным, рыдайте все со мною!

Мы выплачем и выплатим судьбе

Хотя бы долю стонов предстоящих.

Плачь, Троя, плачь! Пускай глаза твои

Слезами изойдут! Погибнет Троя!

Как головня, сожжет ее Парис[123]!

Я вижу: пламя пожирает стены!

Плачь, Троя, плачь! Иль пусть уйдет Елена!

Ужели эти страшные рыданья

И прорицания сестры твоей

Тебя, Троил, не трогают? Ужели

Так кровь твоя безумьем зажжена,

Что ни простые доводы рассудка,

Ни мысль о злом исходе злого дела

Тебя не охлаждают?

Брат мой Гектор!

Не должно нам судить о правоте

Любого начинанья по исходу.

Не должно храбрости лишаться нам,

Страшась безумных выкриков Кассандры.

Неистовство души ее больной

Не может нам внушить сомненье в смысле

Войны, в которой наша честь была

Залогом правоты. Я сам, признаться,

Не более затронут этой распрей,

Чем прочие Приама сыновья;

Но я скажу: Юпитер, сохрани

Нас от того, чего бы стало стыдно

И жалким трусам.

Целый свет тогда бы

Мои поступки и советы ваши

Презренным легкомыслием признал.

Но боги все свидетели тому,

Что вы мою затею вдохновляли;

Советами вы отгоняли страх,

Моим опасным замыслом рожденный.

Ведь что я мог бы совершить один?

Способна ль доблесть одного героя

Противиться напору той вражды,

Которую война воспламенила?

Но, если б мне случилось одному

Все трудности принять, — скажу вам прямо:

Будь мощь моя, как воля, велика,

Парис не отступился б от того,

Что он задумал!

Ты, Парис, болтаешь,

Как те, кто наслажденьем ослеплен.

Нас умудряет желчь, вас — мед дурманит.

За храбрость вас никто хвалить не станет!

Отец! Не для себя я дорожу

Ее неизреченной красотою!

Прекрасную вину свою хочу

Я искупить, чтоб доблестью своею

Свои права навек завоевать.

Но посрамленьем славы нашей будет

Измена обесчещенной царице —

Согласие отдать ее назад

По требованью грубого насилья!

Могла ли мысль презренная такая

Возникнуть в столь возвышенных умах?

Я думаю, что самый малодушный

Отважным станет и поднимет меч,

Чтоб защитить Елену. Самый смелый

Не постыдится жизнью заплатить

За жизнь Елены. Честь повелевает

Сражаться за нее: ведь знают все,

Что в мире равной нет ее красе!

Ты прав, Парис; ты тоже прав, Троил;

Красно вы говорите, но коснулись

Поверхностно глубокого вопроса,

Как те юнцы, которых Аристотель

Считает неспособными постичь

Моральной философии значенье[124].

Все ваши доводы порождены

Кипеньем страсти или пылкой крови,

А не желаньем точно разобраться,

В чем правота. И месть и наслажденье

Всегда к разумному сужденью глухи.

Меж тем природа требует от нас,

Чтоб соблюдались право и законы

Извечные. А чье же право крепче,

Чем право брачных уз? Когда нарушит

Природный сей закон слепая страсть

И ей притом окажут снисхожденье

Высокие умы, — сама природа

Упрямо воспротивится сему!

Есть у народа каждого законы,

Смиряющие бурные порывы

Мятежных, необузданных страстей.

Когда известно всем нам, что Елена

Жена царю спартанскому, закон

Природы и народов побуждает

Ее вернуть. Упорствуя напрасно,

Мы только увеличиваем зло,

Его усугубляя. Так считаю

Я, брат ваш Гектор. Но не стану я

Препятствовать решеньям вашим пылким

Прекрасную Елену удержать.

Мы все уже немало сил своих

И доблести на это положили.

Да-да, мой брат, вот в этом-то и суть.

Когда бы дело не касалось чести,

А только нашей прихоти пустой,

Не проливал бы я троянской крови,

Елену защищая. Славный Гектор!

Пойми, что в ней — и честь и слава наша,

Она и поощренье славных дел

И всех врагов упорных посрамленье,

Она и наша будущая гордость.

Ведь сам ты, храбрый Гектор, никому

Грядущей громкой славы не упустишь,

Которая нас всех улыбкой манит,

Зовя вперед, к победам.

Я с тобой,

Бесстрашный отпрыск славного Приама!

Я сам уже послал надменный вызов

Кичливым грекам, сонным и тупым:

Уж он-то их разбудит непременно.

Их вождь, мне говорили, мирно дремлет,

Не замечая, что раздор прокрался

В его войска. Теперь проснется он!

Ахилл в шатре: он болен, государь!

Скажи ему, что мы сюда явились.

Посланцев наших он прогнал, но мы

Решили пренебречь своим величьем,

Чтоб посетить его. Скажи ему —

Пусть он не думает, что мы забыли

Свой сан, такой поступок совершив.

Я так и передам ему.

Однако

Мы видели, что он сидит в шатре.

Совсем не болен он.

Ахилл велел сказать, что сожалеет,

Когда не просто склонность к развлеченью

Царя со всею свитой привела

Сюда, к его шатру. Но он в надежде,

Что просто после плотного обеда,

Для улучшения пищеваренья,

Изволили прогуливаться вы.

Патрокл! Привыкли мы к таким ответам.

Он избегает нас. Его строптивый

И дерзкий нрав давно известен всем.

Он многие имеет основанья

Достоинствами многими гордиться,

Но так переоценивает их,

Что умаляет тех достоинств цену.

Они противны нам, как плод прекрасный

На грязном блюде. Но скажи ему,

Что мы пришли, чтоб с ним поговорить.

Прибавь — греха особого не будет, —

Что гордецом надутым мы считаем

Его и что себя напрасно мнит он

Великим: он один такого мненья,

А мы спокойно наблюдать решили

Его причуд приливы и отливы,

Как будто бы и вправду наша слава

Зависит от него. Скажи ему,

Что, ежели он выше занесется, —

Он нам такой не нужен: пусть лежит,

Оставленный в пыли, как те машины,

Которые настолько неуклюжи,

Что непригодны воинам в бою.

Проворный карлик на войне ценнее,

Чем великан, от сна осоловелый.

Скажи ему все это в назиданье!

Скажу и сразу принесу ответ.

Через посредников договориться

Нам не удастся. Мы хотим с Ахиллом

Беседовать. — Иди к нему, Улисс!

Ахилл не хочет завтра выходить.

А почему?

Он никаких причин

Не называл. Он просто заявил,

Что таково его расположенье,

Что не намерен он ни с кем считаться.

Так, значит, он не хочет выйти к нам,

Уважив нашу вежливую просьбу?

Он выдумал какой-то вздорный повод

Для недовольства. Он уж так спесив,

Что, даже сам беседуя с собою,

Способен обижаться на себя.

От чванства, себялюбия и спеси

Уж сам не знает он, как поступать.

Он, царственный Ахилл, теряет силы,

В самом себе потворствуя раздору.

Спесь, как чума, им овладела. Гибель

Ему грозит.

Пускай к нему пойдет

Аякс.

Иди, мой друг, слова привета

Скажи ему: к тебе он благосклонен;

Ты, может быть, его уговоришь!

О Агамемнон, царь! Да не свершится

Такое! Божества да отведут

Аякса от Ахилла! Пусть гордец

В соку своей же спеси, как жаркое

Прожарившийся, ничего иного

Не признающий, кроме вечной жвачки

Тщеславия, — не встретит никогда

Почтенья от того, кого считаем

Мы все ничуть не меньшим, чем Ахилл!

Нет! Этот трижды славный, трижды смелый

Своей высокой славы не уступит,

Не склонит головы перед Ахиллом,

К Ахиллу не пойдет!

Зачем потворствовать надутой спеси

И угли подбавлять в созвездье Рака[128],

И без того горящего усердьем

К Гипериону[129] славному! О нет!

Тогда Юпитер сам громами грянет:

«Пускай гордец к достойному придет:

Ахилл к Аяксу, не Аякс к Ахиллу!»

Отлично! Эта лесть ему по сердцу!

Молчит он, наслаждаясь похвалою!

Уж если я пойду, так лишь затем,

Чтоб смазать гордеца по дерзкой роже!

Нет! Нет! Не надо!

Если предо мной

Захочет он почваниться — ему

Я спесь собью! Пустите же! Пойду я!

Нет! Нет! Не надо! Ни за что на свете!

Не нужно огорчаться, повелитель!

Не нужно, благородный вождь, не нужно!

Мы можем обойтись и без Ахилла!

Ведь есть у нас герой, Ахиллу равный.

Он пред тобою. Только не хочу

В лицо его хвалить.

А почему же?

Ведь он не так заносчив, как Ахилл!

Хоть он, как всем известно, столь же храбр!

Да, ты, Аякс, отличнейшего нрава!

Хвала богам! Благодаренье небу!

Хвала отцу, зачавшему тебя,

Хвала и матери, тебя вскормившей,

И тем хвала, кто воспитал тебя,

И трижды самому тебе хвала.

Но тот, кто научил тебя сражаться,

Способен только с Марсом разделить

Бессмертие. Милон, быка таскавший[130],

Один подобен мощному Аяксу

По силе мышц. Но о твоем уме

Не говорю: он каменной оградой

Размах твоих талантов окружает!

Наш Нестор мудр от старости своей;

Он должен мудрым быть в такие годы! —

Прости, отец наш Нестор! Будь ты юн,

Как наш Аякс, ты мудростью едва ли

Аякса разум мог бы превзойти,

Но был бы, как Аякс!

Посмею ль я

Назвать тебя отцом?

Да, сын мой милый!

Во всем, Аякс, ему ты повинуйся.

Не время медлить: наш олень Ахилл

В лесу укрылся. Соблаговоли,

Великий вождь, созвать совет военный.

Троянцы получили подкрепленье.

Заутра — бой. Должны мы победить!

Вот наш герой, героев лучших цвет:

Ему по силе в мире равных нет!

Пусть на мели Ахилл великий спит:

Другой корабль теперь вперед летит!

Любовь, любовь всем миром управляет!

Разит ее стрела

Орлицу и орла.

Не тем любовь сильна,

Что ранит нас она,

А тем, что щекотаньем растравляет.

Любовники вопят: «Конец! Последний вздох!»

Но то, что рану как бы углубляет,

В «ха-ха-ха» все «ох-ох-ох»

Страданий превращает.

Сперва «ох-ох», а после «ха-ха-ха»,

«ох-ох», а после «ха-ха-ха» —

ха-ха!

Трубят отбой! Идем же во дворец

Приама, чтоб приветствовать героев.

Любимая Елена! Ты должна

Снять с Гектора доспехи боевые:

Упрямые застежки лат его

Твоим прекрасным пальцам подчинятся

Охотнее, чем грубому мечу

И силе мышц неукротимых греков.

Ты, ты должна его обезоружить.

Ему, Парис, я рада услужить.

Ведь если примет он мою услугу,

Вручит он этим самым и венец

Моей красе...

О как тебя люблю я!

Нет, Пандар. Я слонялся у дверей,

Как тень, которая у брега Стикса[134]

Ждет переправы. Будь Хароном[135] мне

Ты сам: перевези меня скорее

На светлые поля, где буду я

На ложе белых лилий наслаждаться!

О Пандар! Оторви у Купидона

Сверкающие крылья — и летим

Со мной к моей Крессиде!

Ты жди в саду, а я схожу за нею.

Кружится голова. Воображенье

Желанную мне обещает встречу,

И я уж очарован и пленен.

Что ж станется со мной, когда вкушу я

Любви чудесный нектар! Я умру!

Лишусь сознанья или обрету

Способность высшее познать блаженство,

Чья сила сладкая непостижима

Для грубых чувств и недоступна им.

Но я боюсь, что вовсе не сумею

Блаженства светлый облик распознать:

Так в битве, ничего не ощущая,

Крошит герой бегущего врага

В неистовстве.

Волненье и меня обуревает.

Как сильно бьется сердце! Мысли, чувства

В смятенье, словно робкие вассалы

Перед лицом монарха своего.

Я становлюсь смелей. Ну что ж, царевич:

Я много, много дней тебя люблю!

Зачем же так горда была Крессида?

Горда на вид, но я уже была

Покорена при самом первом взгляде.

Я долго не хотела говорить

Об этом, чтобы ты не стал тираном.

Но я теперь скрывать любовь не в силах:

Она сильней меня. О нет! Я лгу!

Как дети расшалившиеся, мысли

Повиноваться мне уж не хотят.

К чему я это попусту болтаю?

Кто будет верен нам, коль так беспечно

Мы собственные тайны предаем?

Да, я люблю, но не искала встречи...

Ах, если б женщины имели право,

Которое дано одним мужчинам —

В своей любви открыто признаваться!

Любимый! Прикажи мне помолчать,

А то я увлекусь и наболтаю

Такого, в чем раскаиваться стану.

Смотри, смотри, мой друг! Твое молчанье

Заставило меня заговорить

И в слабости моей тебе признаться!

Закрой мне рот, прошу тебя, царевич!

Закрою, как ни сладостны слова,

Которые из этих уст исходят!

Прошу тебя, прости меня, царевич!

Совсем я не просила поцелуя.

Мне стыдно! Боже! Как же так случилось?

Позволь же мне, царевич, удалиться!

Прекрасная, ты хочешь удалиться?

Не ранее, чем завтра на рассвете.

Прошу тебя!

Но что тебя волнует?

Я, я сама!

От самое себя

Не убежать.

Но я хоть попытаюсь.

С тобой ведь остается все равно

Та часть меня, чья участь — быть рабою

Твоей навек. Ах, где же разум мой?

Что говорю, уж я сама не знаю!

Кто говорит разумно, тот не может

Не знать, что говорит.

Но, может быть,

С тобой сейчас, царевич, я хитрила,

Чтоб выведать все помыслы твои,

Узнать — разумен ты или безумен:

Ведь быть разумным и влюбленным трудно;

Ведь даже боги любят безрассудно!

О, если б женщина была способна

Своей любви и верности светильник

От юности цветущей пронести

До старости! Чтоб красоту и свежесть

Любовь своим дыханьем возрождала.

О, если б я, любимая, поверил,

Что верность и доверчивость моя

Найдет в тебе ответ и ту же меру

Чистейшей, верной, преданной любви, —

Я чувствовал бы крылья. Но, увы!

Я верю, как ребенок, я наивен,

И верно ль верю я — не знаю сам!..

Я ощущаю то же, что и ты!

О, спор прекрасный двух сердец влюбленных!

Пускай клянутся именем Троила

Любовники грядущих поколений,

Твердя любимым, что они верны,

Как солнцу — травы, как луне — приливы

Магнит — железу, голубю — голубка,

Иль как земля закону тяготенья.

Когда ж запас метафор истощат,

В суть верности проникнуть не умея,

Пусть вымолвят: «Верны мы, как Троил!» —

И этими словами увенчают

Все клятвы нежности.

Пусть будет так!

И если я нарушу эту верность,

Пусть через много долгих, долгих лет,

Когда дожди источат стены Трои,

Когда поглотит хмурое Забвенье

Все наши города и даже царства

Могучие истлеют, превратясь

В безликий прах, — пускай живет одно

Воспоминанье о моей измене.

Клеймя измены всех неверных дев,

Пусть скажут, что была непостоянна

Я, как вода, как ветер и песок,

Коварна, как лисица или волк,

Хватающий невинного ягненка,

Как леопард, который ловит лань,

Бесчувственна, как мачеха! Пускай,

Клеймя измену, говорят с презреньем:

«Коварна, как Крессида!»

Пусть Купидон пошлет всем скромным девам то же:

Посредника, и комнатку, и ложе!

Великие мужи! Приспело время

Просить у вас за все, что я свершил,

Достойную награду. Прозревая

Грядущее, покинул Трою я,

Оставил дом и все свое богатство,

Изменника названье заслужил

И этим навсегда себя обрек

Сомнительной судьбе, всего лишившись —

Друзей, родных, и почестей, и сана,

Всего того, к чему давно привык.

Отныне делу вашему служу я

И, словно только что на свет родился,

Всему и всем я чужд и незнаком.

Но вас теперь я слезно умоляю

Мне дать хотя бы часть награды той,

Которую вы щедро обещали.

Чего ж ты хочешь? Говори, троянец!

Вчера захвачен пленник — Антенор.

Сей Антенор троянцам очень дорог.

Уже не раз вы делали попытки, —

За что вам приношу благодаренье, —

Мою Крессиду получить взамен

Какого-нибудь пленника; но Троя

Все эти предложенья отклоняла.

Однако же потеря Антенора

Троянцам нанесла такой урон,

Что ничего они не пожалеют,

Чтоб получить его. Уверен я:

Взамен его они отдать могли бы

Любого из Приамовых сынов.

Верните же троянцам Антенора,

Чтоб дочь мою Крессиду получить,

И это я приму как награжденье

За все мои услуги.

Диомед!

Тебя я отправляю за Крессидой.

Просимое Калхасу отдадим.

Устрой же сей обмен как подобает

И сообщи, что, если поединка

Желает Гектор, то Аякс готов!

Все выполню. Горжусь, что доверяют

Мне это бремя!

Ахилл стоит у своего шатра!

Вот если б нам пройти спокойно мимо,

Не бросив даже взгляда на него,

Как будто мы о нем не помышляем!

Я сзади всех пойду. Меня, наверно,

Он спросит, почему небрежны с ним.

Тогда я поднесу ему лекарство

Насмешки над чужим высокомерьем

И собственной спесивостью его.

Охотно выпьет он питье такое

И, может быть, в чужом высокомерье,

Как в зеркале, увидит облик свой.

Коленопреклоненьем — все мы знаем —

Мы чванству только цену набавляем.

Совет неплох: последуем ему.

Пусть каждый, на Ахилла не взглянув,

Пройдет надменно или еле-еле

Ему кивнет, — а это для него

Еще обидней! Следуйте ж за мною!

Как! Вы опять пришли? Ведь я сказал,

Что против Трои больше не сражаюсь.

Что говорит он? Он о чем-то просит?

С царем желаешь ты поговорить?

Нет!

Государь, он ни о чем не просит!

Не просит? Что ж! Тем лучше для него.

Эй, добрый день!

Да, добрый... Да, да, да...

Э! Рогоносец, кажется, смеется?

Ну как, Патрокл?

Аяксу добрый день!

Э?

Добрый день, я говорю, Аяксу.

И завтра тоже будет добрый день.

Да что они — Ахилла не узнали?

Прошли-то как надменно! А бывало,

Улыбками, поклонами встречали,

Едва не становились на колени,

Как в храме!

Полно! Как же это так?

Да разве стал я жалок или беден?

Мы знаем, что покинутых Фортуной

И люди покидают. О своем

Паденье мы в глазах друзей читаем

Скорей, чем сами чувствуем его.

Все люди — мотыльки и только летом

Легко порхают. Не умеем чтить

Мы в человеке просто человека:

Мы почитаем лишь его почет,

Его богатство, славу, положенье,

Не думая, как это все случайно!

Чуть поскользнешься — и любовь людская

Теряет равновесие мгновенно

И умирает падая. Но я

С Фортуной дружен. Всем я обладаю,

Чем до сих пор по праву обладал.

Так что ж могли они во мне заметить,

Дающее им право перестать

Ко мне с почтеньем прежним относиться?

Но вот идет Улисс, читая что-то.

Его спрошу я. — Как дела, Улисс?

Дела идут, великий сын Фетиды[137]!

А что читал ты?

Да один чудак

Мне пишет, будто внутренне и внешне

Богато одаренный человек

Тогда лишь качества свои познает,

Когда они других людей согреют

И возвратятся с отраженной силой

К источнику.

Да это так и есть!

Ведь даже красоту свою познать

Мы можем, лишь увидев отраженной

В глазах других. И даже самый глаз

Не может, несмотря на совершенство

Строенья, видеть самого себя.

Но если глаз глаза других встречает,

В глазах других читает он привет.

Ведь и познанье не в себе самом,

А в том, что познает, черпает силу.

Я с этой мыслью спорить не хочу,

Но автор доказать еще стремится,

Что будто человек не управляет

Своими совершенствами, пока

Их не применит на других, что будто

Не знает вовсе он себе цены,

Пока его другие не оценят

Достойной похвалой, подобно своду,

Что отвечает на любые звуки,

Или подобно стали, что приемлет

Тепло и свет, но отражает сразу

И облик солнца и его тепло.

Я поразился этим рассужденьем,

Задумался — и мне на ум пришел

Непризнанный Аякс.

О небо, небо! Что за человек!

Подумать только! Вот иной на вид

Смешон и туп — а сколько в нем сокрыто!

Меж тем иной, согласно чтимый всеми,

На деле-то не стоит ни гроша.

Но завтра случай все решит: быть может,

Прославленным Аякса назовут.

Иные действуют, иные дремлют;

Иной Фортуне лишь потехой служит,

Иной, глядишь, пробрался к ней в чертог!

У гордеца урвать кусочек счастья

Не трудно, ежели гордец беспечен.

Уж и теперь угрюмого Аякса

Стремится каждый по плечу похлопать,

Как будто он уж придавил ногой

Грудь доблестного Гектора и Трою

Разрушил.

На меня уж и не смотрят.

Прошли, как мимо нищего. Пожалуй,

Забыли все, содеянное мной!

Есть страшное чудовище, Ахилл, —

Жестокое Забвенье. Собирает

Все подвиги в суму седое Время,

Чтоб их бросать в прожорливую пасть:

Забвенье все мгновенно пожирает.

Разумный муж хранит и чистит славу,

Как панцирь, а не то она ржавеет,

Но ржавый панцирь только для потехи

Пригоден. Будь же бдителен, Ахилл!

Узка тропинка Славы: рядом с нею

Один лишь может об руку идти.

Не уступай дороги, ибо Зависть

Имеет сотни сотен сыновей,

И все за Славой гонятся; а если

Уступишь место или отойдешь —

Все ринутся, как волны в час прилива,

Тебя оставив позади.

Так, ежели убит скакавший первым

Горячий конь, то задние ряды

Его затопчут. Новые деянья

Былые постоянно заслоняют.

Ведь Время, как хозяин дальновидный,

Прощаясь, только руку жмет поспешно,

Встречая ж — в распростертые объятья

Пришедших заключает. Слово «здравствуй»

Улыбчиво, а тихое «прощай»

Уныло. Забываются легко

Былая доблесть, красота, отвага,

Высокое происхожденье, сила,

Любовь и дружба, доброта и нежность.

Все очернит завистливое Время

И оклевещет. Люди разных стран

Равны в одном: им дорого и любо

Все новое, хоть новое и лепят

Из старого. Ценнее и дороже

Нам позлащенной глины черепок,

Чем золото, измазанное глиной.

Мы ценим только то, что глаз прельщает.

Не удивляйся ж ты, великий муж,

Что греки начинают чтить Аякса.

Маячит он у всех перед глазами

И тем заметен. Ведь и о тебе

Кричали много и кричали б снова,

Когда б ты заживо не схоронил

Себя, да и свою былую славу.

О, не твои ль деяния недавно

Богов подвигли на соревнованье[138],

Заставив Марса в бой вступить?

Но я

Не без причины удалился.

Верно.

Однако много доводов за то,

Чтоб ты не удалялся. Уж известно,

Что в дщерь Приама ты влюблен[139].

Да ну?

Кому ж известно?

Зоркому вниманью

Тех, кто умеет каждую крупицу

Сокровищ всех Плутоновых учесть,

Измерить все глубины океанов,

Проникнуть в суть и зарожденье мыслей.

Божественную сущность государства

Не описать ни словом, ни пером.

Ее законами никто не вправе

Пренебрегать. Твои сношенья с Троей

Затрагивают и тебя и нас.

Ведь, сам ты понимаешь, подобает

Ахиллу победить не Поликсену,

А Гектора. Ведь даже юный Пирр[140]

Смутится духом, коль пойдет молва

И станут петь все греческие девы:

«Ахилл сестрою Гектора пленен,

Зато Аяксом Гектор побежден!»

Прощай! Я говорю, тебя жалея:

Уж лед трещит под тяжестью твоею!

И я, Ахилл, о том же говорю:

Как женщинам нахальным, так мужчинам

Изнеженным — не велика цена.

Я знаю, мне приписывают часто,

Не склонному к воинственным забавам,

Что будто я стараюсь удержать

Тебя своей любовью! Разомкни же

Игривые объятья Купидона,

Как лев росинки стряхивает с гривы.

Так с Гектором Аякс пойдет сражаться?

Да, и стяжает славу, может быть!

Так, значит, честь моя уязвлена?

Когда самих себя мы уязвляем,

Леченье трудно. Всякая беспечность

К опасности дает все полномочья

Опасности, разящей в ясный день

Того, кто праздно греется на солнце.

Иди зови Терсита, милый друг!

К Аяксу я шута отправлю с просьбой

Сюда троянцев знатных пригласить

Без боевых доспехов после битвы.

Как женщина, сгораю я желаньем

В одежде мирной Гектора узреть,

Наговориться с ним и наглядеться

На лик его. — Да вот и сам Терсит!

Отлично! И ходить за ним не нужно!

Мой разум помутился, как поток

Бурлящий. Дно я разглядеть не в силах!

Кто там идет?

Эней высокородный.

Ужели сам Парис передо мной?

Будь у меня такая же причина

Залеживаться долго — сами боги

Меня бы с ложа не могли похитить.

Вот это верно! Добрый день, Эней!

Эней! Приветствуй доблестного грека

И расскажи о том, как Диомед

Преследовал тебя на поле боя

Немало дней.

Привет! Цвети, герой,

И здравствуй в час беспечный перемирья.

Но в битве, если встретишься со мной,

Скажу: погибни смертью самой черной!

Прими ж и от меня привет ответный.

Пока течет спокойно наша кровь,

Желаем мы друг другу процветанья;

Но в битве буду я, как злой охотник,

Безжалостно преследовать тебя.

И будь уверен: льва ты повстречаешь

И пасть его увидишь! Но теперь

Приветствую тебя как гостя в Трое.

Клянусь Анхизом и рукой Венеры[142],

Что вряд ли кто врага любил так сильно

И так давно мечтал его сразить!

Как это верно! Боги! Если меч мой

Эней своею смертью не прославит,

Пусть он живет десятки сотен лет;

Но, если суждено ему погибнуть

От моего меча, пусть смертью храбрых

Погибнет завтра ж от несчетных ран!

О, как мы славно сходимся во мненьях!

Но и в сраженье мы сойдемся славно!

Вот самый неприветливый привет

И самая враждебная любовь!

Зачем, Эней, ты поднялся так рано?

Царь звал меня. Зачем — еще не знаю.

Ты должен в дом Калхаса с этим греком

Пойти и там прекрасную Крессиду

Ему отдать в обмен за Антенора.

Идем же вместе. Или, может быть,

Вперед идти ты хочешь? Мне сдается,

Что брат Троил ночует там сегодня, —

Так разбуди его и расскажи

Ему о цели нашего прихода.

Боюсь, он будет нам не рад!

Конечно.

Охотней Трою он бы отдал грекам,

Чем дочь Калхаса — Трое.

Изменить

Ничто не в силах горькое стеченье

Событий. Так идем же поскорей!

Прощайте все. Иду, иду, царевич!

Скажи мне, благородный Диомед,

Правдиво, честно, как сказал бы другу:

Кто все-таки достойнее Елены —

Я или Менелай?

Достойны оба.

Он тем, что ищет вновь ее вернуть,

Изменою ее пренебрегая,

Ты — тем, что удержать ее стремишься,

Не замечая, что она бесчестна,

Ценой страданий и затрат несметных,

Ценой потери доблестных друзей.

Он рад, рогатый, выпить все подонки,

Которые останутся в сосуде;

Ты, сладострастник, на развратном ложе

Готов зачать наследников своих!

Вы, со своей распутницею вместе,

Друг друга стоите, сказать по чести!

Ты дочь своей отчизны не щадишь!

Она ведь не щадит своей отчизны!

За каплю каждую порочной крови

В ее развратном теле отдал жизнь

Троянец или грек. Поверь, царевич:

За жизнь свою произнесла едва ли

Блудница эта больше добрых слов,

Чем пало добрых за нее голов!

Прекрасный Диомед! Ты, как торговец,

Порочишь то, что покупать задумал.

Но мы благоразумно помолчим:

Расхваливать товар мы не хотим.

Идем же, друг!

Рассвет холодный, милая: уйди!

Любимый, только дядю позову я,

Чтоб отпер он калитку.

Не тревожь

Его напрасно. Ляг! Пусть сон смежит

Прекрасные глаза и принесет

Забвенье, как беспечному ребенку.

Но утро так прекрасно.

Ляг, усни!

Уж ты со мной скучаешь?

О Крессида!

Когда бы петухи крикливым пеньем

И жаворонки день не разбудили,

Прогнав нас укрывающую ночь,

Я не ушел бы.

Ночь была короткой.

Она, колдунья, мнится бесконечной

Больным и страждущим, а из объятий

Любви летит скорей крылатой мысли.

Но уходи: ты можешь простудиться!

Ах, не спеши! Всегда спешат мужчины!

Когда б тебя я дольше отвергала,

Сегодня не спешил бы ты. — Но кто там?

Зачем все двери настежь?

Дядя твой!

Ах, что за наказанье! Он отравит

Мне жизнь теперь насмешками своими.

Отстань! Несносна мне твоя шутливость.

Ты сам меня до этого довел!

Ты сам негодник и других смущаешь,

И все вокруг стремишься загрязнить.

Вот так тебя по голове бы стукнуть!

Кто там явился, дядя, посмотри-ка. —

А ты пока войди ко мне, любимый!

Чего же ты смеешься, словно я

Тебе сказала что-нибудь плохое.

Ха-ха!

Нет, понял ты меня превратно!

Ах, как они стучат. Прошу тебя,

Войди, чтоб здесь тебя не увидали!

Привет тебе, о благородный Пандар!

Как! Это ты, Эней? Клянусь богами,

Что не узнал тебя! Какие вести?

Троил царевич здесь?

Как! Здесь Троил? А что ему здесь делать?

Друг, не скрывай: он здесь, я это знаю.

Ему на пользу будет наша встреча.

В чем дело? Что случилось?

О царевич!

Я так спешу, что не могу достойно

Приветствовать тебя. За мною следом

Парис, и Деифоб, и Антенор,

Из плена возвращенный; с ними грек,

Прекрасный Диомед. За Антенора

Ему должны мы возвратить сегодня

Крессиду.

Кто решенье это вынес?

Приам и все великие мужи.

Они сейчас придут сюда, царевич.

Как горько я за счастье поплатился!

Я встречу их! Но ты, Эней, меня

Не видел здесь. Мы встретились случайно.

Не беспокойся! Тайны я умею

Хранить надежней, чем сама природа.

Что, что случилось? Кто тут был сейчас?

Ах! Ах!

Чего ты так вздыхаешь? Где царевич?

Скажи мне, милый дядя, что случилось?

О дядя, на коленях умоляю,

Скажи мне, что случилось?

Клянусь богами — не уйду отсюда!

Но ты должна!

Нет, нет! Я не хочу!

Отца забыла я. Родство по крови

Мне не родство. Троил дороже мне

Всех близких и родных. О боги, боги!

Пусть именем Крессиды называют

Измену, если я его покину!

Ни время, ни насилие, ни смерть,

Мое терзая тело, не сумеют

Любовь сломить и уничтожить в нем.

Как центр земли, она всего основа!

О, горе мне! Пойду страдать и плакать!

Да, да! Иди!

Я буду щеки нежные царапать,

Рвать волосы и голос надрывать!

Пусть сердце разорвется, призывая

Троила. Нет! Я не покину Трои!

Уж близится назначенное время,

Когда должны мы доблестному греку

Ее вручить. Мой милый брат Троил,

Пойди скажи Крессиде благородной

Об этом и ее поторопи.

Войдите в дом. Я приведу ее

И греку передам. Но ты запомни:

Троил, твой брат, как жрец, в минуту эту

Приносит в жертву собственное сердце.

Я знаю, что испытываешь ты.

Мне жаль тебя, но я помочь не в силах. —

Войдемте в дом, друзья, прошу вас всех!

Умерь свою печаль, умерь стенанья!

К чему слова? Что я могу умерить?

Моя печаль могуча и безмерна,

Остра, сильна, как самая причина,

Родившая ее. Могу ль умерить

Такую боль? Когда бы силу чувства

Могла я сделать, как питье, прохладней,

Тогда б и боль была не так остра.

Но нет! Ничем я страсти не умерю:

Огромна боль, огромна и потеря!

Ах, бедное сердце, зачем вздыхать?

Тебе разорваться впору!

Ничто мою боль не сможет унять:

Ни жалость, ни уговоры!

Крессида, я люблю тебя одну!

Я прогневил богов: хвалу бессмертным

Твердили холодно мои уста,

Когда тобою сердце пламенело, —

За это боги разлучают нас!

Ужели боги завистью страдают?

Да-да, конечно! Это очевидно!

Так, значит, я должна покинуть Трою?

Увы и ах!

Как! И Троила тоже?

И Трою и Троила.

Невозможно!

Да, мы должны немедленно расстаться.

Судьба нам даже не дает отсрочки

И грубо нас растаскивает прочь,

Мешая нам в последнем поцелуе

Соединить уста; объятья наши

Насильно размыкает, заглушая

Последние обеты двух сердец.

Мы, тысячами нежных воздыханий

Купившие друг друга, отдаем

Теперь друг друга дешево, поспешно,

Единым воздыханьем проводив.

Как вор, спешит безжалостное время

Награбленное кое-как упрятать.

Все наши вздохи, клятвы, поцелуи,

Которых больше, чем на небе звезд,

Оно сжимает, душит, превращает

В короткое «прощай», как подаянье,

Оставив нам лишь поцелуй безвкусный,

Приправленный жестокой солью слез.

Пора и в путь. Готова ли Крессида?

Тебя зовут. Так смерть кричит, наверно,

Свое «иди» страдальцам обреченным.

Пусть подождут. Она сейчас придет.

Так ухожу я к грекам?

Да, к несчастью!

Крессиде горестной — к веселым грекам?

Когда же вновь мы свидимся, любимый?

Будь только ты верна мне! Будь верна!

Ужель во мне ты можешь сомневаться?

Нет, это не тревога подозренья.

Я говорю: «Будь только ты верна» —

Не потому, что я боюсь измены.

Я брошу вызов смерти, утверждая,

Что сердцем ты прекрасна и чиста.

Я говорю: «Будь только ты верна» —

Чтоб этим укрепить упорство веры,

Что свидимся мы вновь.

О мой любимый!

Опасностям себя не подвергай

И твердо верь, что я тебе верна.

С опасностями я уже сроднился.

Возьми рукав[143] — залог моей любви!

А ты — перчатку. Так когда же встреча?

Я подкуплю всю греческую стражу,

Чтоб ночью, друг мой, посетить тебя!

Но будь верна!

Опять — «верна»! Зачем

Ты это повторяешь?

Дорогая!

Стройны, красивы молодые греки,

Природою одарены богато,

Притом умеют развивать искусно

Природные дары. Всегда влечет

Нас новое. Увы! Я знаю — ревность

Внушает мне тревогу; но пойми,

Что это грех простительный.

О боги!

Не любишь ты меня!

Да будь я проклят,

Коль это так! Не в верности твоей

Я выразил сомненье, а в своих

Достоинствах: я не умею петь,

Отплясывать ла-вольт[144], сладкоречиво

Беседовать, затейных игр не знаю, —

А греки все в таких делах искусны.

Но в этих совершенствах несомненно

Таится дьявол, искушая нас.

О, не поддайся этим искушеньям!

Ужель ты сомневаешься во мне?

Нет, но порою против нашей воли

Мы демонами для себя самих

Являемся и обуздать не в силах

Ни слабостей, ни склонностей своих.

Царевич!

Поцелуемся, простимся!

Троил, мой брат!

Иди сюда, Парис!

Пускай Эней и грек войдут с тобою.

А ты, любимый, будешь ли мне верен?

Я буду ль верен? Верность ведь порок,

Мне свойственный. Не хитростью лукавой,

А верностью своей и простотой

Известен я. Пусть медные короны

Себе другие пышно золотят,

А мой венец лишь верностью украшен.

Не бойся, друг мой! Я таков уж есть:

Мне свойственны лишь простота и честь.

Привет мой Диомеду! Вот Крессида,

За Антенора отданная грекам.

Ее тебе вручу у врат троянских.

Храни ее, о достославный грек,

И помни: если встретимся мы в битве

Крессиды имя сделает священным

Тебя и жизнь твою, как самого

Приама в Илионе.

Не спеши

Благодарить, прекрасная Крессида,

Царевича. Краса твоих очей

Тебе охраной служит. Диомеду

Как госпожа приказывай отныне!

Ты, грек, со мною обошелся грубо,

Пренебрегая просьбою моею

И вознося Крессиды красоту.

Но знай — она превыше всех похвал,

Ты недостоин быть ее слугою.

Нет, это я тебе повелеваю:

Храни ее, не то, клянусь Плутоном,

Будь даже сам Ахилл тебе охраной,

Тебе я горло перережу.

Полно,

Троил, не горячись! Ведь я посол:

Моя особа неприкосновенна.

Поговорим мы позже, но запомни,

Что никого я слушать не привык

И сам я по достоинству сумею

Крессиду оценить. Тебе ж мой нрав

Велит сказать открыто: ты неправ!

Что ж, подождем. Но в битве, Диомед,

За эти речи ты мне дашь ответ. —

Дай руку мне, Крессида. Близок час.

Поговорим с тобой в последний раз.

Чу! Это Гектора труба!

Я слышу.

Он будет упрекать меня, наверно:

Я обещал его опередить.

Троил тому виной. Идем скорее.

Да, нужно приготовиться и нам.

Как молодой жених, с веселым пылом

За Гектором вослед мы поспешим.

Сей день решит судьбу и славу Трои:

Коль он герой, то все мы с ним герои.

Ты свеж и бодр, и ты сюда явился,

Опережая время. Разбуди же,

Аякс бесстрашный, Трою звуком трубным.

Пусть самый воздух, страхом потрясенный,

Противника великого зовет

На место боя.

Вот мой кошелек!

Труби, каналья, чтобы медь трубы

Надулась, чтобы легкие трещали!

Труби, упруго щеки раздувая,

Как ярый Аквилон[145]! Пусть лопнет грудь,

Пусть брызнет крови ток из глаз твоих —

Труби, труби! Ты Гектора зовешь!

Никто не отвечает.

Слишком рано.

Что это? Диомед и дщерь Калхаса?

Да, это он; я узнаю походку:

Он на носки ступает, ибо духом

Всегда стремится к небу вознестись.

Ответствуй мне, Крессида ль это?

Да!

Приветствую прекрасную Крессиду!

Тебя наш царь поцеловать желает.

Но он пока один тебя целует,

А мы бы рады все поцеловать.

Разумно и учтиво. Так начну я:

Сей поцелуй от Нестора прими.

Позволь Ахиллу с уст твоих прелестных

Стереть холодный старца поцелуй!

И я когда-то целовался тоже!

Но кончилась теперь твоя пора:

Парис предерзкий отнял, торжествуя,

Твои права — и право поцелуя.

Его рога мы шуткой золотим,

Но из-за них мы жизни не щадим!

Был первый поцелуй за Менелая,

Второй же — за меня.

Ну, ты того...

Парис и я — целуем за него.

Ну нет, свой поцелуй и сам возьму я.

Возьмешь иль дашь? Чего-то не пойму я.

Возьму и дам.

Нет, вовсе не хочу я:

Неравноценны наши поцелуи.

Три за один тебе я обещаю.

Я равноценное предпочитаю.

Да что ж? Ужель я не чета другим?

Ты не чета Парису, ясно мне:

Ты стал нечетным по его вине.

Царапнула!

Случайно, может быть.

Нет, ноготком рога не повредить.

Прекрасная! Прошу о поцелуе!

Проси.

Его я жажду.

Так проси же.

Клянусь Венерой. Поцелую сам,

Когда Елена возвратится к нам.

Так я должница. Поцелуй за мной.

Далек и день и поцелуй такой.

Прекрасная Крессида, нам пора.

Ну и развязна ж!

Не терплю таких.

Что говорят ее глаза и губы

И даже ноги? Ветреность во всех

Ее движеньях нежных и лукавых.

Противна мне и резвость языка,

Любому открывающая сразу

Путь к самым тайникам ее души.

Как стол, накрытый для гостей случайных,

Она добыча каждого пришельца.

Труба троянца!

Вот они идут.

Привет вам, гордость Греции! Обсудим,

Как наградить того, кто победит,

И что считать победою. Должны ли

Противники сражаться до конца,

Иль поединок прекратим сигналом

Каким-либо условным? Это Гектор

Велел спросить.

А сам он как желает?

Он примет все условия охотно.

Я Гектора повадку узнаю:

Заносчив он и слишком презирает

Противника.

Ты, кажется, Ахилл

По имени?

Ну да, Ахилл, конечно.

Так вот, Ахилл, отныне твердо помни:

С великим он велик, а с малым — мал.

Он доблестен и горд неизмеримо.

Взвесь истинную цену слов моих:

Не гордость это, а скорей учтивость.

Аякс — наполовину нашей крови, —

И Гектор наш, сразиться собираясь

С полутроянцем, искренне решил

Употребить лишь половину сил.

Хитро! Так поединок будет плевый!

А вот и Диомед, наш славный воин.

Ты за Аякса обсуди с Энеем

Условия: до смерти ли сражаться

Героям, или до потери сил?

Противники не зря единой крови,

Их мир уже пред боем наготове!

Они готовы! Можно начинать.

Кто сей троянец, столь печальный с виду?

Приама младший сын, отличный воин,

Годами юн, но смел и верен слову;

Он не речист, зато делами славен,

Не дерзок он, но дерзких не прощает;

Он прямодушен, щедр и сердцем чист;

Все, чем богат, отдаст, что мыслит — скажет;

Он низости не терпит никакой,

Но разумом страстей не умеряет;

Как Гектор, смел, но Гектора опасней:

В пылу сражения нередко Гектор

Щадит бессильных, — этот же в сраженье

Ужасен, как любовник оскорбленный.

Его зовут Троилом и вторым

Героем после Гектора считают, —

Так в Илионе мне сказал Эней,

Который знает юношу отлично.

Сражаются!

Теперь держись, Аякс!

Будь бдительнее, Гектор!

Он метко бьет! Так-так, Аякс, отлично!

Достаточно.

Дадим сигнал отбоя!

Нет, рано! Я еще не распалился!

Как пожелает Гектор.

Что ж! Довольно!

Ты мне родня, ты сын сестры Приама,

И нам родство по крови запрещает

В соревнованье нашем допустить

Исход кровавый. Если б мы могли

Сказать о каждой части тела: вот

Та целиком троянская рука,

Та — греческая; кровь отца течет

В одной щеке, зато в другой струится

Кровь матери-троянки! Видят боги —

Все греческие мышцы и суставы

Отведали бы моего меча.

Но праведные боги запрещают,

Чтоб пролил я хотя бы каплю крови,

Меня роднящей с матерью твоей!

Нет! Не хочу я осквернить свой меч!

Дай, обниму тебя, Аякс любезный!

Клянусь Юпитером: твоя рука

Сильна. Так потряси ж рукою этой

Мне руку, брат!

Спасибо, славный Гектор.

Я вижу — ты и доблестен и добр!

Ведь я пришел сюда с одною мыслью —

Тебя убить и этим похваляться!

Ну нет! Ведь даже сам Неоптолем[146]

Едва ли Гектора сразить мечтает,

Хотя над ним давно сияет слава,

Провозглашая: «Вот он! Вот герой!»

И греки и троянцы ожидают

Вестей о поединке.

Мы ответим:

Мы обнялись, и все. Прощай, Аякс!

Когда б мои желанья уважались,

Я пожелал бы, чтобы Гектор славный

Как гость в шатрах у греков побывал.

И Агамемнон и Ахилл желают

Тебя увидеть, Гектор, без доспехов.

Эней! Проси прийти сюда Троила,

А между тем пошли троянцам весть

О радостном исходе поединка. —

Дай руку мне, Аякс! Идем на пир!

Я рад увидеть греческих героев.

Сам Агамемнон вышел к нам навстречу.

Ты всех мне поименно назови.

Ахилла по замашкам и по росту

Отменному узнать довольно просто.

Приветствую тебя, о враг могучий,

От коего избавиться мечтал я!

Но не пойми слова мои превратно:

Пусть все, что предстоит, и все, что было,

Поглотит в этот день река забвенья.

Пускай одна лишь дружба торжествует.

Передаем тебе, великий Гектор,

От сердца к сердцу искренний привет.

Благодарю, великий Агамемнон!

Привет тебе, достойный сын Приама!

Позвольте мне, воинственные братья,

Привет царя и брата повторить.

С кем говорю я?

С Менелаем славным.

А, это ты? Спасибо. Я клянусь

Железной дланью Марса, как клянется

Венерой бывшая твоя супруга,

Что хорошо живется ей. Тебе же

Нет от нее привета.

Замолчи!

Не поминай при мне ты это имя

Проклятое!

Прости, я виноват.

Тебя, троянец смелый, видел часто

Я в битве. Ты прокладывал свой путь,

Как пламенный Персей, коня пришпорив

Фригийского[147], но, равнодушный к славе,

Не опускал ты своего меча

На головы поверженных тобою.

И часто я с восторгом восклицал:

«Вот это — сам Юпитер, жизнь дающий!»

Видал я также, как во время битвы,

Когда тебя кольцом теснили греки,

Ты, как борец на олимпийских играх,

Спокойно отдыхал. Лицо твое

Всегда закрыто было сталью шлема —

Теперь тебя без шлема лицезрю.

Твой дед со мной сражался[148]. Был он смел,

Но, поклянусь владыкой нашим Марсом,

Его с тобой равнять я не могу.

Позволь же заключить тебя в объятья!

Добро пожаловать, достойный воин!

Привет от старца!

Это древний Нестор!

Я рад тебя обнять, о летописец!

Ты об руку со временем идешь

Уже давно, о достославный Нестор!

С тобой я рад бы силой состязаться,

Как состязаюсь тонкостью ума.

Ну что же, я не прочь!

Ха-ха! Клянусь

Моей седою бородой, что завтра ж

Померялись бы мы, когда б я мог.

Как странно мне, что могут стены Трои

Стоять, когда у нас ее основа.

Известно мне, Улисс, твое витийство!

Ах, сколько пало греков и троянцев,

С тех пор как я увидел в Илионе

Послами Диомеда и тебя!

Я предсказал тогда, что ожидает

Нас всех. Мои пророчества сбылись

Еще наполовину. Стены Трои

И башни, возносящиеся гордо

До неба, в прах повергнутся.

Не верю!

Они пока стоят надежно. Кровью

За каждый наш фригийский камень грекам

Придется заплатить. Я знаю: время

Рассудит всех. Конец венчает дело,

И он придет.

Оставим же ему

Решенье, храбрый, достославный Гектор!

Пока проследуй к нашему вождю,

А после загляни и в мой шатер.

Нет, дорогой Улисс, ко мне он прежде

Придет. — О Гектор! Я тобой любуюсь!

Я жадно весь твой облик изучаю,

Чтоб наизусть тебя запомнить, Гектор!

Кто это говорит? Ахилл?

Ахилл!

Так подойди! Дай разглядеть тебя!

Смотри же всласть!

Уже я насмотрелся.

Не слишком скоро ль? Я вот, как барышник,

Тебя еще разглядывать готов.

Разглядывай, читай меня, как книгу

О доблестях. Но многого, пожалуй,

Ты не поймешь. Ну что ж ты так упорно

Уставился?

О, укажите, боги,

Какое место в этом сильном теле

Мне поразить, чтоб Гектора убить?

Хочу я знать, где будет эта рана?

Где эта брешь, отверстие, откуда

Дух Гектора великого уйдет?

Бессмертные, на твой вопрос ответив,

Унизили б себя. Молчи, гордец!

Не думаешь ли ты, что так уж просто

Обдумать и найти надежный способ

Меня сразить?

Да, думаю. И что же?

Будь ты оракулом, вещая это,

И то б я не поверил. Берегись!

Уж я тебя убью, не обсуждая,

Куда ударить! Дивным шлемом Марса

Клянусь тебя всего изранить в битве! —

Простите, греки мудрые, что словом

Заносчивым сорвал он с уст моих

Ответ надменный; но слова делами

Я подтвержу.

Мой брат, не горячись! —

Свои угрозы вы оставьте оба.

Случайно иль намеренно, в бою

Сойдетесь вы, имей лишь ты желанье. —

Но я боюсь, тебя уж не допустят

Сражаться с Гектором.

Так что ж, Ахилл?

Коль ты не прочь — давай сойдемся в поле!

С тех пор как ты покинул дело греков,

Сражаться не с кем мне.

Ты просишь, Гектор, —

Так завтра насмерть мы с тобою бьемся;

А нынче мы друзья.

Что ж, по рукам!

Вас, Греции великие мужи,

Прошу в шатер: все вместе попируем;

А там, коль это Гектору и вам

Приятно, — попирует он и с каждым

Из вас отдельно. — Бей же, барабан!

Играйте, трубы, громче! Славный воин

Высокой встречи воинской достоин!

Улисс высокородный, умоляю,

Скажи мне — где находится Калхас?

В шатре, где Менелай живет, царевич.

Сегодня с ним пирует Диомед;

Он нынче не на землю, не на небо

Восторга полный устремляет взор,

А только на красавицу Крессиду.

А ежели тебя я попрошу,

Когда мы с Агамемноном простимся,

Туда пойти со мной?

Готов, царевич!

А ты мне расскажи, кого Крессида

Оставила в стенах великой Трои,

Какой любовник там о ней томится?

Смешон нам тот, кто хвастается раной

Глубокою. Веди меня, Улисс!

Она любима, любит и страдает,

Но жадный рок злосчастную терзает!

Я ночью греческим вином согрею

Ту кровь, что меч мой завтра охладит.

Патрокл! Мы угостим его на славу!

А вот Терсит.

Ну что, нарыв злоречья?

Что, пень трухлявый, новости какие?

Патрокл, любезный друг мой, не хочу я

Принять участье в завтрашнем бою.

Вот у меня посланье от Гекубы

И дочери ее — моей любимой,

И обе со слезами умоляют,

Чтоб клятву я сдержал. Я не могу

Ее нарушить. Пусть погибнут греки!

Я славою своей не дорожу,

Но эту клятву честно я сдержу.

Идем, Терсит, шатер украсим мой:

Сегодня ночью будет пир горой! —

Идем, Патрокл!

С пути мы сбились.

Нет, вдали огни.

Я причинил вам хлопоты.

Пустое!

Да вот Ахилл дорогу нам укажет!

Теперь прощай, прекрасный сын Приама!

Аякс тебя потом проводит сам.

Спокойной ночи, повелитель греков!

Спасибо!

Доброй ночи, славный воин!

Прощай и ты, сладчайший Менелай!

Желаю доброй ночи уходящим!

Приветствую пришедших!

Так прощай!

Ты, древний Нестор, с юным Диомедом

Побудьте с Гектором часок-другой.

О нет! Я занят делом неотложным

И не могу опаздывать никак. —

Прощай, великий Гектор.

Дай мне руку.

Пойдем за факелом его, и он

Нас прямо приведет к шатру Калхаса.

От всей души спасибо.

Доброй ночи!

Идемте же, идемте в мой шатер!

Стань так, чтоб факел нас не осветил.

Она! К нему?

Питомице — привет!

Мой милый опекун, одно словечко!

Так помни!

Помню, помню, будь спокоен!

Смотри же, чтоб дела не расходились

С твоими мыслями.

Ах, милый грек, не соблазняй меня!

О, подлость!

Ну, а все же?

Нет, не надо.

Ну, хоть словечко. Что ты так боишься!

Нет... не могу... Чего же хочешь ты?

Совсем безделицы: уединиться!

Но ты ведь поклялась, что ты исполнишь!

Ах, не лови меня на этой клятве,

Прекрасный грек! Чего-нибудь другого

Проси.

Прощай.

О, я молчать не в силах!

Ну, что, троянец, скажешь?

Диомед!

Нет-нет, прощай: меня не одурачишь.

Она дурачит лучшего, чем ты!

Одно словечко на ухо.

Проклятье!

Царевич, ты расстроен. Удалимся,

Прошу тебя. Твой гнев растет и может

Ужасными словами разразиться.

Опасно здесь. Уйдем же, умоляю!

Нет, подождем, прошу тебя.

Довольно!

Уйдем. Ты вне себя. Уйдем, царевич!

Нет, подожди.

Но ты себя не сдержишь.

Нет, подожди. Клянусь мученьем ада,

Ни слова не скажу!

Так доброй ночи!

Ты сердишься как будто?

А тебя

Печалит это, жалкое созданье?

Сдержи себя, царевич!

О Юпитер!

Да, я сдержу себя.

Ах, опекун мой!

Нет-нет, прощай: уж больно ты хитришь.

Да нет же, не хитрю я. Подойди же!

Ты весь дрожишь, царевич. Уходи!

Ты вне себя.

Вот по щеке его

Погладила.

Идем, идем со мною.

Нет, подожди. Юпитером клянусь:

Ни слова не скажу я. Как плотина,

Терпенье встало пред моей обидой.

Еще немного подождем.

Согласна ты?

Да, можешь мне поверить!

Так подари мне верности залог.

Сейчас.

Смотри, ты клялся все стерпеть.

Не бойся; я не чувствую себя:

Уж я не я, а лишь одно терпенье.

Вот, Диомед, дарю тебе рукав.

А где же клятва верности?

Царевич!

Я все стерплю. Я не подам и виду.

Его залог! Ах, как меня любил он!

Изменница!.. О нет! Верни его!

Да чей он?

Чей бы ни был — он опять

В моих руках. Нет, не хочу я встречи

С тобою, Диомед. Оставь меня.

Я отниму.

Его?

Да-да, его!

О боги! О залог любви бесценный!

Хозяин твой не спит и размышляет

И о тебе и обо мне, вздыхая,

Мою перчатку поднося к губам,

Как я тебя целую. — Только с сердцем

Моим ты у меня возьмешь залог!

Я сердце раньше взял, теперь — залог.

Поклялся я, что все стерплю спокойно.

Нет, Диомед, ты не возьмешь залога.

Я дам тебе другое что-нибудь.

Но чей он? Чей?

Не все ль тебе равно?

Нет, полно, ты признаешься мне, чей он.

Любившего меня сильней, чем ты.

Ты взял его. Бери же.

Чей же он?

Клянусь тебе Дианы светлой свитой[151],

И ей самой его не назову я.

Так завтра сей залог на шлем надену,

Чтоб сразу подарившего найти.

Будь ты хоть дьявол сам и на рогах

Носи залог мой — вызову тебя!

Пусть говорят: что было, то прошло;

Я слово данное беру обратно.

Прощай же! С Диомедом шутки плохи!

Нет, погоди. Зачем же так легко

Ты сердишься?

Я не люблю глумленья!

И я, клянусь Плутоном, но, вернее,

Я не люблю глумленья над собою,

А вообще — люблю.

Так что ж, мне приходить?

Приди, о боги!

Приди, хотя меня замучит совесть.

Итак, прощай, до встречи.

Приходи же!

Троилу вслед один мой глаз глядит,

Другим же глазом страсть руководит.

О слабый пол! Все наши заблужденья

Зависят от игры воображенья.

Наш ум глазам подвластен, потому

Никто не верит женскому уму.

Еще разумнее она б сказала,

Признавшись, что распутницею стала!

Все кончено.

Да, все.

Так что ж стоишь ты?

Хочу я закрепить в душе моей

Все слышанное мною, слог за слогом.

Я вспоминаю разговор их нежный,

И думается мне, что это сон.

Еще осталась в сердце искра веры,

Еще надежда силится упрямо

Оспаривать свидетельство ушей

И глаз моих. Ведь и они нередко

Клевещут и обманывают нас.

Крессида ль здесь была?

Я не умею,

Царевич, привиденья вызывать!

Нет, это не она.

Увы, она!

Нет, не она. Ведь я в своем уме?

И я в уме. Но здесь была Крессида.

Нет, именем всех женщин я клянусь

И честью наших матерей — не верю!

Я не хочу поддаться клевете

Постыдной: ведь, Крессиду опозорив,

Всех женщин опозорю я! Не верю!

Но разве наших матерей она

Позорит?

Нет, ведь это не она!

Он собственным глазам уже не верит.

Нет, я не верю. То была другая,

То Диомедова была Крессида!

О, если красота имеет сердце,

А сердце клятвы свято соблюдает,

А клятвы соблюдать нас учат боги,

И если есть во всем закон и смысл, —

Так это не она. О, я безумен!

С самим собою спорить я готов.

Все двойственно, и восстает мой разум

На самого себя, неутомимо

Твердя одно: нет, это не Крессида!

В душе моей великая борьба:

Как странно неделимое двоится,

Становится и небом и землей;

Но так неуловимо их различье,

Что даже тонкой нитью Арахнеи[152]

Нельзя его в пространстве обозначить.

О, верю, верю! Как врата Плутона,

Сознанье непреложно, что с Крессидой

Я связан как бы узами небес.

О, знаю, знаю: ныне эти узы

Разорваны, растоптаны, разбиты;

Теперь она сама из их обрывков

Искуснейшими пальцами своими

Связала новый тоненький шнурочек,

Чтоб к Диомеду привязать себя.

Троил достойный! Даже вполовину

Страдать, как ты страдаешь, тяжело.

Да, грек! И боль свою запечатлеть

Кровавыми хочу я письменами,

Пылающими, словно сердце Марса,

Зажженное Венерой! Никогда

Никто, нигде так не любил, как я!

Крессиду так же страстно я люблю,

Как страстно Диомеда ненавижу.

Он мой рукав на шлем себе нацепит.

Но, будь тот шлем самим Вулканом сделан,

Его разрубит меч мой. Дикий ветер,

Который называют ураганом,

Столб воздуха, сгущенный ярым солнцем,

Несется, поражая слух Нептуна,

Не столь стремительно, как ярый меч мой,

Который Диомеда поразит!

Уж взгреет он его за похотливость!

Моя Крессида лжива! Лжива! Лжива!

Любое вероломство чище этой

Измены злой!

Сдержи себя, царевич.

Твой страстный гнев вниманье привлечет.

Я целый час ищу тебя, царевич.

В доспехах Гектор. Он собрался в Трою.

Аякс готов вас проводить обоих.

Иду, иду! — А ты, мой друг, прощай!

Прощай, змея-изменница! А тот

Грек пусть башку свою побережет!

Я провожу тебя.

Прощай. Спасибо.

Ужели мой супруг настолько гневен,

Чтобы моим моленьям не внимать?

Сними доспехи! В битву не ходи!

Молчи, не то могу тебя обидеть!

Уйди! Клянусь богами: я решил.

Недобрый сон я видела сегодня.

Молчи, я говорю.

Где брат мой Гектор?

Он здесь, сестра моя! Он рвется в бой.

О, станем на колени перед ним,

Чтоб внял он просьбам нашим и моленьям:

Тревожный сон всю ночь меня томил

Скопленьем смутным призраков кровавых.

О, то был вещий сон!

Трубите, трубы!

Не надо, брат мой, заклинаю небом!

Уйди, сестра! Богами я поклялся!

Но боги глухи к неразумным клятвам

Разгневанных: так порченая печень

Лишь оскверняет жертвоприношенье.

О мой супруг! Нельзя считать священным

Деянье, причиняющее вред!

Ведь если мы добытое разбоем

На дело милосердья отдаем,

Мы злого дела тем не искупаем.

Обетов сила в их разумном смысле;

Бессмысленность их крепости лишает.

Сними доспехи, Гектор!

Замолчи!

Наперекор судьбе, во имя чести

Пойду я. Жизнь всем людям дорога,

Но лучшим людям — честь дороже жизни.

Что, юноша? И ты решил сражаться?

Кассандра, пусть отец его попросит!

Нет, юный брат мой, ты сними доспехи;

Сегодня я сражаться буду сам.

Пока твои не укрепятся мышцы,

Превратностей войны не искушай.

Ты храбр, мой брат, и можешь быть героем,

Но нынче я один сражусь за Трою.

Брат, за тобой один порок я знаю,

Присущий больше льву, чем человеку[153].

Что ж, назови его, мой милый брат.

Когда твой славный меч на павших греков

Как ураган обрушиться готов,

Ты говоришь врагу: «Вставай! Живи!»

Но это ж честно!

Это глупо, Гектор!

Что, что сказал ты?

Да, клянусь богами!

Пусть жалостливы матери седые;

Но мы, когда в доспехах мы, должны

Лишь месть нести на поднятых мечах,

Безжалостно искореняя жалость.

Но это дикость!

Это суть войны!

Троил, не должен ты сражаться нынче.

А кто меня посмеет удержать?

Ни рок, ни Марса длань и жезл горящий,

Ни матери Гекубы, ни отца

Коленопреклоненного рыданья,

Ни ты, мой славный брат, своим мечом —

Никто остановить меня не в силах,

Одна лишь смерть.

О, удержи его, Приам, отец мой!

Он посох твой! Опору ты теряешь,

А ты — опора Трои, и с тобою

Все рушится!

Подумай, сын мой Гектор!

Жене и матери твоей приснилось

Недоброе. Сестра твоя вещает

Недоброе, и сам я здесь, томимый

Предчувствием, к тебе сейчас взываю:

Не уходи!

Эней давно уж в поле.

Послал я вызов грекам. Честь моя

Велит сегодня утром мне явиться

Пред ними!

О мой сын, не уходи!

Нет, не могу нарушить слово я,

Отец любимый! О, не принуждай

Меня презреть сыновнее почтенье!

Ты сам меня пошли и отпусти,

О царственный Приам!

Не отпускай!

Не отпускай его, отец любимый!

Меня ты рассердила, Андромаха!

Коль дорог я тебе, так уходи!

А эта суеверная девчонка

Своими снами всполошила всех,

Безумная!

Прощай любимый Гектор!

О, ты уж мертв! Твой взор уже затмился,

И кровь течет из страшных ран твоих!

Как Троя плачет! Как вопит Гекуба,

Как страшно Андромаха голосит!

Повсюду плач и дикое смятенье;

Все, как безумные, себя не помня,

Кричат: «Он умер! Гектор, Гектор умер!»

Довольно! Прочь отсюда!

Я уйду!

Прощай же, Гектор. Меч уж занесен:

Падешь и ты и славный Илион!

Отец, не слушай слов ее безумных,

Ободри всех, скажи, что бранной славой

Нас озарит сегодня бой кровавый.

Прощайте, дети. Да хранят вас боги!

Вот, началось! Ну, Диомед, гордец,

Теперь-то мы сочтемся наконец!

Постой, постой, царевич!

Что такое?

Слова, слова, слова — а сердца нет!

А дело обстоит совсем иначе.

Слова на ветер, и письмо — на ветер.

Меня словами в заблужденье вводит.

А для другого нежный час находит!

Стой! Не беги! Ведь даже в волны Стикса

Я брошусь за тобою!

Не бегу я!

Я только отступил, чтобы сражаться

В удобном месте, от толпы подальше.

Ну что ж, троянец, нападай! Держись!

Эй, кто ты, грек? Ты с Гектором сразиться

Достоин ли по крови и по званью?

Я верю этому. Тогда — живи!

Скорей возьми Троилова коня

И отведи его к моей Крессиде.

Скажи, что я красе ее служу.

Влюбленного троянца уничтожив,

Я буду рыцарем ее теперь.

Иди скорей!

Иду, мой господин!

Вперед! Смелей! Жестокий Полидам

Поверг Менона, а Маргарелон

Ублюдок в плен Дорея захватил;

С копьем стоит он каменным колоссом

Над трупами поруганных царей

И Кедия и Эпистропа; ранен

Наш Поликсен; Фоад и Амфимах

Смертельно ранены; Патрокл, наверно,

Убит или пленен, а Паламед

Истерзан страшно; яростный Стрелец[154]

Внушает ужас грекам. — Диомед!

Спешим на помощь, или все погибнут!

Патрокла труп Ахиллу отнесите

И пристыдите увальня Аякса.

Смотрите, Гектор носится как вихрь:

То смело скачет на коне Галафе,

То, спешившись, сражается в строю —

И греки разбегаются, как стаи

Пугливых рыб от мощного кита;

То он, как жнец, в другом конце сраженья

Срезает греков — и они ложатся,

Как спелые колосья под серпом.

Везде и всюду Гектор возникает,

Губя и милуя. Он увлечен

Настолько, что способен все что хочет

И даже невозможное свершить.

Смелей, смелей, воители! Ахилл

Вооружился. Он отмстить клянется

За смерть Патрокла. Он рычит и плачет.

Он увидал, как Гектор изувечил

Злосчастных мирмидонцев: без носов,

Без рук они вернулись с поля боя.

Аякс, лишившись друга, обезумел;

Как бешеный, оружьем потрясая,

Троила ищет он. Троил сегодня

Неслыханные подвиги свершил.

Он жизнью рисковал неустрашимо,

И счастье, вопреки его безумству,

Ему давалось в руки.

Трус, трус Троил! Эй, где ты?

Вот он! Вот он!

Идемте все туда.

Где Гектор, где?

Убийца слабых! Где ты? Покажись!

Узнаешь ты, каков Ахилл во гневе!

Где Гектор? Гектор! Гектора ищу я!

Троил! Где трус Троил? Да выходи же!

Где, где Троил?

А что тебе?

Его

Хочу я проучить.

Ну нет, не выйдет!

Я уступил бы, будь я полководцем,

Всю власть тебе, но только не Троила.

Эй, где Троил?

Остановись, предатель,

И за коня мне жизнью заплати.

Ах, ты нашелся!

Диомед, ни с места!

Я, я один хочу сразиться с ним.

Нет, я не уступлю: он мой по праву.

Так нападайте ж оба, хвастунишки!

Ах вот ты где! Так нападай же, Гектор!

Передохни сперва.

Противна мне

Заботливость твоя, троянец дерзкий!

Я понимаю — на руку тебе

То, что в бездействии я долго пробыл

И притупил оружие свое.

Но скоро ты меня узнаешь; ныне ж

Иди, куда идешь.

Сейчас простимся,

Но я не прочь бы кости поразмять,

С тобой сразившись.

Брат мой, что случилось?

Эней пленен Аяксом! Невозможно!

Клянусь великим пламенем небесным —

Не дам Энея! Отобью Энея!

Иль буду сам пленен! Я докажу,

Что жизнью я уже не дорожу.

Стой, гордый грек! Ты — знатная добыча.

Не хочешь? Стой! Попорчу, изломаю

Я драгоценные твои доспехи,

Но овладею ими все равно.

Беги же, зверь, охотиться сумею

Я за отличной шкурою твоею!

Запомните приказ мой, мирмидонцы:

Везде и всюду следуйте за мною,

Не нанося ударов, наготове.

Я Гектора кровавого найду, —

Тогда набросьтесь на него мгновенно

Со всех сторон, рубите, не щадя.

За мною: Гектора удел решен;

Я вас веду — погибнуть должен он!

Остановись, презренный, и сражайся!

А ты-то кто!

Побочный сын Приама.

Как плод внутри гнилой, он был хорош

Лишь с виду и за это поплатился.

Закончен день. Сниму доспехи с плеч.

От крови отдохни, мой славный меч.

Взгляни-ка, Гектор, как заходит солнце,

Как ночь ползет уродливо за ним.

День кончится сейчас, и, знаю я,

С ним, Гектор, жизнь окончится твоя.

Я безоружен. Драться не хочу я.

Все на него! Вот тот, кого ищу я![155]

Теперь пади, Пергам, погибни, Троя:

Повержен тот, кто был твоей душою!

Ликуйте, мирмидонцы, все крича:

Пал Гектор от Ахиллова меча!

Что слышу я? Отбой трубят у греков?

И у троянцев тоже, храбрый воин!

Ночь, как дракон, крылом покрыла землю

И разделила армии врагов.

Мой меч почти насытился, но все же

Наутро вновь полакомиться сможет!

Убитого я привязать велю

К хвосту коня: врага я посрамлю!

Что там за шум?

Я слышу барабаны.

Ахилл! Ахилл! Ахилл! Повержен Гектор!

Кричат, что Гектор побежден Ахиллом!

Ну что ж! Хвалиться нечем: Гектор был

Не хуже и не лучше, чем Ахилл.

Пошлем гонца Ахилла попросить

Шатер мой царский нынче посетить,

Коль боги нам послали смерть героя,

Конец раздорам, ибо пала Троя!

Здесь простоять должны мы до рассвета.

Не двигаться отсюда ни на шаг!

Убит великий Гектор!

Гектор! Боги!

Он мертв, и труп его, к хвосту коня

Привязанный убийцей, поруганью

Позорно предан. О, нахмурься, небо!

О боги, боги, пощадите Трою,

Послав ей гибель скорую как милость,

Чтоб нам позора своего не видеть.

Царевич! Речь твоя умы смущает.

Меня превратно понимаешь ты;

Не чувствую я страха перед смертью;

Уверен я, что небеса и люди

Нас устрашить ничем уже не могут.

Нет Гектора! О, кто из нас решится

Приаму и Гекубе принести

Такую весть? Кто, страшною совой

Явившись в Трою, крикнет: «Гектор умер!»

Кто превратит Приама в хладный камень,

И в Ниобей[156], слезами исходящих,

Всех наших дев и жен? О, это слово

Всю Трою умертвит! Идем, идем!

Наш Гектор пал — зачем же мы живем?

Смотрите: вот шатры врагов надменных,

Пришедших на фригийские поля!

Как только встанет Гелиос, бесстрашно

Я нападу на них! Тогда тебе,

О жалкий трус, нигде, нигде не скрыться.

Не знает ненависть моя преград.

Я буду гнаться за тобой повсюду,

Как злая совесть, что рождает бреды

И демонов уродливых плодит.

Идите в Трою смело и спокойно:

За Гектора мы отомстим достойно.

Постой!

Прочь, мерзкий сводник! Срам и стыд

Пускай тебя навеки заклеймит.

Резвится пчелка — весело ей жить,

Пока способна мед она носить.

Без меда и без жала — что в ней толку?

Все обижают бедненькую пчелку.

Средь вас немало сводников, друзья.

Поплачьте, видя, как обижен я!

А если нету слез — так постоните,

Мои больные кости помяните.

Друзья по ремеслу, прошу всех вас:

Я завещанье вам прочту сейчас.

Но говорить я все-таки не смею:

Есть дамы здесь; пред ними я робею.

Пойду опять трудиться, ну а вам

Болезни по наследству передам!