Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Наш хозяин щурится, как крыса.

Поздно. Скучно. Каждый зол и пьян.

Сыплет пепел рыжая Алиса

В до краев наполненный стакан.

И над сбродом этих рюмок бедных,

Над ломтями чайной колбасы,

Вдруг, двенадцать раз, двенадцать медных

Прогудели, зашипев, часы.

Отодвинув от себя тарелку,

Голосом гортанным молвил грек,

Он взглянул на часовую стрелку,

— «За столом тринадцать человек».

Англичанин поднялся и стоя,

Как застигнутый внезапно зверь,

Озирался, но рванулись трое

И спиной загородили дверь.

Суда стоят, во льдах зажаты,

И льды подобны серебру.

Обледенелые канаты

Поскрипывают на ветру.

И тихи белые медведи,

Из-за бугшприта сторожа

Над полыньей, краснее меди,

Неосторожного моржа.

А ты, кем лоцман несчастливый,

Был послан на акулий пир,

Ты в Бергене, за кружкой пива,

Ждешь барышей, мой командир.

Тебе, четырехстопный ямб

Ритмически многообразный,

Наш вынужденный дифирамб

Блеснет, всех стоп игрой алмазной.

Одна строка совсем чиста,

А в следующей есть пиррихий;

Стих, где галоп, где щелк хлыста,

Переливается, вдруг, в тихий.

Пусть разрушителен хорей,

Вползающий коварным змеем:

Он вихрь, смерч ледяной морей,

Скалистым скинутый спондеем.

Ты, как державный океан,

В себя приемлющий все реки,

Царишь, спокойный великан,

Непокоряемый вовеки.

Внимали равнодушно мы

Волненью древнего размера,

Не увела нас тень Гомера

На Илионские холмы.

И только Пушкин из угла

Увидел белыми глазами

Полет встревоженного нами

Малоазийского орла.

Внимали сонно мы

Певучести размера.

Тень не вела Гомера

Нас на свои холмы.

Но Пушкин из угла

Незрячими глазами

Увидел взлет над нами

Зевесова орла.

Скучали мы

От чар размера,

Нас стих Гомера

Звал на холмы.

Когда внимали равнодушно мы

Волненью величавого размера,

Напрасно нас манила тень Гомера

К себе на Илионские холмы.

И только белый Пушкин из угла

Увидел неподвижными глазами

Широкий лет встревоженного нами

Малоазийского орла.

Когда спокойно так и равнодушно мы

Внимали музыке священного размера,

Напрасно за собой звала нас тень Гомера

На Илионские, туманные холмы.

Но Пушкин мраморный увидел из угла

Незрячими, навек спокойными глазами

Полет торжественный встревоженного нами

Малоазийского, бессмертного орла.

Простерла Змея на горячих ступенях

Зеленой туникой обтянутый стан,

Народ перед нею стоит на коленях,

И струны звенят и грохочет тимпам.

И девочке чудно, как выгнуты луки,

Как рвутся слоны, как храпит жеребец,

Но вот перед ней простирающий руки

Двурогой тиарой увенчанный жрец.

«О, дочь Грегору, венценосного Змия,

Найденная князем, не знавшим жены,

На склонах Агира, в долине Хэмиэ,

Где Урр, низвергаясь, гремит с крутизны.

Два славные года ты правишь над нами,

И сборщикам некуда деть податей,

Пшеница сам-десять, отлично с быками,

И жены рожают здоровых детей.

Во храме двухтысячестопном со мною

Жрецы ежедневно твой славят приход,

Питаясь высокостоящей луною,

Священный рубин еженощно растет.

Да примет царевна молитвы святые,

Народ-змиеносец, молитвы — твои,

Склонитесь же люди, венчайте дочь Змия!»

Вдруг голос: «Убейте отродье змеи!..»

Сто рук поднялось над седой головою,

Сто ног замесило кровавую грязь,

И вторило эхо немолчному вою,

Над мертвым отгулами камня глумясь.

И встала царевна с горячих ступеней

И тонкую руку простерла вперед:

«Свершилось, свершилось — священных оленей,

Крылатых оленей я слышу полет.

Отец мой, отец мой, к тебе, семиглавый,

В небесные, черные степи твои,

Иду приобщиться немеркнувшей славой,

Двенадцатизвездной твоей чешуи».

Июльский день. Почти пустой музей,

Где глобусы <...> тетради,

Гербарии, как будто Бога ради,

И черный шлем мифических князей.

Свиданье двух скучающих друзей,

Гуляющих в прохладной колоннаде,

И сторожа немые — не укради,

И с улицы зашедший ротозей.

Но Боже мой, <...> пепелище,

Когда луна совьет свое жилище

И белых статуй страшен белый взгляд,

И слышно только с площади соседней —

Из медных урн изогнутых наяд

Бегут воды лепечущие бредни.

За тридцать лет я плугом ветерана

Провел ряды неисчислимых гряд,

Но старых ран рубцы еще горят

И умирать еще как будто рано.

Вот почему в полях Медиолана

Люблю грозы воинственный раскат:

В тревоге облаков я слушать рад

Далекий гул небесного тарана.

Темнеет день, слышнее кровь и грай,

Со всех сторон шумит дремучий край,

Где залегли зловещие драконы.

В провалы туч, в зияющий излом

За медленными зовами углом

<...> легионы

Какая смертная тоска

Нам приходить и ждать напрасно.

А если я попал в Чека?

Вы знаете, что я не красный!

Нам приходить и ждать напрасно

Пожалуй силы больше нет.

Вы знаете, что я не красный,

Но и не белый, — я — поэт.

Пожалуй силы больше нет

Читать стихи, писать доклады,

Но и не белый, — я — поэт,

Мы все политике не рады.

Писать стихи, читать доклады,

Рассматривать частицу «как»,

Путь к славе медленный, но верный:

Моя трибуна — Зодиак!

Высоко над земною скверной

Путь к славе медленный, но верный,

Но жизнь людская так легка,

Высоко над земною скверной

Такая смертная тоска.