Полное собрание стихотворений

Дивятся все тому и все не понимают

Те, кои о делах судейских рассуждают,

Зачем и отчего в судах порядка нет

И что беспутно всё в судилищах течет.

Не знаю, так ли я о этом рассуждаю,

Но вот причиной я сему что полагаю.

Скажите, можно ли добра там ожидать,

Где на беспутствах всё пекутся основать?

Когда судья иль плут, или невежа сущий

¹⁰ И тем или другим к несчастью вас ведущий,

Когда такой судья судити посажен

И быть хранителем законов наречен,

Так можно ли в суде тут ждать чего другого,

Окроме только то, что вздумать льзя дурного?

Когда невежею он только будет врать

И в свете нет чего, он станет утверждать;

Когда, не знав местам земли он положенье,

Противу истины взнесет он в возраженье

И станет утверждать своею простотой:

²⁰ Тага́нрог в Франции, а Пе́кин под Москвой;

Когда на картах лес он мушками считает

Иль ручейком реку, речищу называет;

Земной наш, скажет, шар не в воздухе висит,

А на хребтах китов недвижимо лежит;

Что от Москвы в Казань Архангельск по дороге,

Нет в пушке разности и нет в единороге,

Или, по глупости своей сплетая бред,

Искусство горное кузнечеством зовет;С подьячим заодно ученого считает,

³⁰ Затем что грамоте и тот и тот ведь знает;

Иль если сталась речь о язве моровой,

Не знав естественной причины никакой,

Вскричит он: «Что за зверь та язва моровая,

Метляк или сверчок, иль тварь кака иная?»

Иль, быв определен театром управлять,

Не зная, инструмент который как назвать,

Фагот дудой, кларнет пискулькой называет,

А коль анзацу нет, купити посылает;

Дает дуде большой — большой в год и оклад,

⁴⁰ Хоть хуже дудочки сто раз в ней будет склад.

Счастлив, кто на дуде большой играть умеет,

Хотя игры его никто не разумеет!

Не должно ль хохотать преглупым толь судьям,

И льзя ль вверять дела судить таким вралям?

Вот отчего дела текут толь коловратно,

Теперь, я думаю, довольно всем понятно.

Вот отчего в судах судьею секретарь,

Затем что президент — незнающая тварь

И скудоумием своим всё одобряет,

⁵⁰ Что́ секретарь его ему ни представляет.

Он только затвердил, чтоб хорошо сказать

И имя бы свое кое́-как подмарать.

А секретарь решит и делает что хочет,

А и́стец по суду век целый свой хлопочет.

Глупо́го я судьи пример здесь описал,

И должно, чтоб теперь я и о том сказал,

Который плутовством своим суд оскверняет

И бич народный в нем собою составляет.

О, тьма злодейств! О, тьма неизреченных бед,

⁶⁰ Котору за собой судья такой влечет!

Что́ от глупца в суде по глупости страдает,

То здесь по плутовству от плута погибает.

Там хоть подьячие и секретарь дерут,

А здесь судья и с ним все писчики берут,

И до последнего с судьею все воруют,

И даже сторожа и те с судьей плутуют.

Зайди в такой приказ: во фрунте все стоят

И с челобитчиков лишь взятки драть глядят;

И посторонние, которые случатся,

⁷⁰ Так и у тех просить на водку не стыдятся;

Не смеешь ведь в карман и за платком сходить,—

Уж думают тотча́с на водку получить;

Как звери алчные, поводят все глазами,

Обстав кругом тебя с готовыми руками,

И, словом, не на суд сей суд — на торг похож.

Кто был в таких судах, конечно, скажет то ж.

Здесь скажут: неужли́ ж правленье в то не входит

И поношенье, стыд и срам сей не отводит?

И неужель судья, мошенник быв такой,

⁸⁰ Не опасается за плутни казни злой?

Правительству за всем везде не угоняться,

Не станет и его всегда тем заниматься.

А сверх того уже указам нет числа,

Где лихоимственны заказаны дела,

И многи у столба и так уже стояли,

Чтоб взятки гнусные с людей брать перестали;

Но, видно, ну́жды нет и у столба стоять,

Коль продолжают все поныне взятки брать.

А сверх того судья правленья не боится,

⁹⁰ А хоть боится он, так вот судья чем льстится:

«Не скоро-де меня правленье обличит

И в взыскиваемой неправде обвинит»,

Все зная плутни скрыть свои с своим приче́том,

Чтобы не быть за них в улике под ответом

И места своего чтобы не потерять,

А с ним своих бы всех доходов не отстать.

А если да грехом с ним это и случится,

Что в плутнях по делам своим он обличится

И на него донос какой да подадут, —

¹⁰⁰ Товарищи его уж дело так сведут,

Что правым по суду, конечно, он найдется,

А тот, кто доносил, в беду сам попадется.

Когда ж никак его не можно оправдить

И истину вины его никак затмить,

И хитрости его судящих все напрасны,

И доказательства вины его уж ясны, —

Так много, что его от места отрешат,

А он, накравшися, тому еще и рад

И мыслит: «Пусть другой на месте сем хоть будет,

¹¹⁰ А у меня что есть, в кармане не убудет.

Не будет мне зачем впредь более тужить;

Довольно, уж пора и про себя пожить;

Пора мне по трудах к покою приютиться.

Мне, слава богу, есть теперь чем прокормиться».

А слава богу-то что значит у него?

Ведь не иное что, как воровство его,

Чем так искусно он умел обогащаться

И, плутом первым быв, честнейшим называться

И даже говорить, что пользы сделал он

¹²⁰ Казне, при бытности при деньгах, миллион.

Да только он один про тот прибыток знает,

А более никто, хоть как он ни считает.

Я из числа судей такого сам знавал,

Кой, вором первым быв, ворами всех считал;

Кой, если строить что казенного случится,

Украсть с подрядчиком он первый согласится.

Что строить было год, — он строит десять лет,

А деньги в рост меж тем казенны отдает.

«Изрядно, — скажут мне, — сатирствовать ведь можно,

¹³⁰ Однако доказать, что прямо вор он, должно».

И верно докажу, и всякий скажет то ж,

Что я не клевещу и что взношу не ложь.

Не вор ли он, когда с пятнадцатью душами

Он службу стал служить, а кончил с пятьюстами?

Сочтите, сколько он брал жалованья в год,

Что он не пил, не ел и не держал в расход,

А отдавал на рост, и рост сей умножая

И все рекамбии на рост сей прилагая,

И тут возможности никак не может быть,

¹⁴⁰ Чтоб он без воровства пятьсот мог душ нажить,

Да тысяч сто иметь еще рублей лежачих,

Не ассигнациев — червонцев всё ходячих.

Да чуть было еще я то и позабыл,

Что скажут: «Ведь-де он за службу получил

Всё, что имеет он достатку, в награжденье».

Великое мне здесь встречается сомненье:

Награждену когда за службу быть хотеть,

Потребно, чтоб друзей предстателей иметь,

А он не мог ни с кем в согласии ужиться,

¹⁵⁰ С кем ни сойдется он, со всяким побранится.

Иных же он затем друзьями не имел,

Что с ними в воровстве делиться не хотел.

Других опять за то имел себе врагами,

Что вешать всех хотел, зовя их всех ворами;

Еще иных за то ругал и поносил,

Что в лентах те, а он один без ленты был.

Да полно, слов его всех описать не станет,

А он от воровства и плутней не отстанет:

Вор прежде воровал и после будет красть,—

¹⁶⁰ Врожденная ничем неистребима страсть.

Сатирствуй на него, его тем не исправишь

И на хороший путь с худого не направишь.

Хоть сколько про него ни станешь говорить,

Он будет всё-таки по-своему творить.

Оставим мы судью мошенника и злого,

А скажем что-нибудь еще и про такого,

Который с знанием и с честною душей —

Без пользы тож в суде от лености своей.

При эдаком судье секретари — большими,

¹⁷⁰ И все дела в суде лишь делаются ими.

Секретарю лишь тут старайся быть знаком

И знай его один, а не судейский дом, —

Ты всё получишь то, что получить ты хочешь,

О месте ль ты каком, о чине ли хлопочешь,

Иль в тяжбе ли какой находишься ты с кем,

Желание твое исполнится во всем.

Я сам свидетель был, как некто добивался,

Чтоб места получить, и к судие таскался;

Но тщетно тот судью о месте сем просил.

¹⁸⁰ Пошел к секретарю — и место получил,

И только снес ему часы он золотые,

Но с репетицией часы, а не простые.

Он триста за часы рублей лишь только дал,

А сам в год тысячу по месту брать он стал,

И так во всех судах тьма злоупотребленья,

Где чести нет в судьях, ума или раченья.

Теперь пора бы мне сатиру и скончать;

Но нет, нельзя никак того мне миновать,

Чтобы про двух судей еще не рассказати

¹⁹⁰ И новой странности пример в них показати.

Хоть скучу, может быть, читателям моим,

Но в грех сочту, чтобы не описать их им.

В одном изображу такую им картину,

Котора глупостью всю превзошла скотину.

Не знаю, может, кто и сам знавал его,—

Довольно правду ту все знали про него.

Судья мой, коего я здесь изображаю,

Которого я сам в глаза хотя не знаю,

Не и́нако дела судейские решил

²⁰⁰ И в деле истину узнать способен был,

Как тем, что ежели да дело чье неясно

Или вину кладут на правого напрасно,

То под какую мысль судьи да кто чихнет,

Та справедлива мысль и в ней сомненья нет,

И дело иначе никак уж не решится,

Вся дела истина чиханьем утвердится.

Счастлив тот будет иск, коль и́стец в час чихнет,

Который с кем-нибудь спор в тысячах ведет.

Теперь бессовестный судья еще остался,

²¹⁰ Который ежели в судьи куды попался,

То в том суде добра всех меньше жди себе,

А портить все дела лишь будет он тебе;

Хоть все судьи тебе на пользу согласятся,

Бессовестный судья как станет противляться,

Один против тебя и всех судей пойдет,

Хотя на целый год глупцом он прослывет,

Как голос от себя ему подать прикажут,

И глупость голосом его ж ему докажут,

И наконец его принудят подписать,

²²⁰ И будет принужден назад он голос взять.

Иль можно ли еще в судах порядку быть,

Коль меж собой судей не можно согласить?

Бессовестный судья один испортит дело,

Которое конец счастливый уж имело;

Бессовестной души в угодность лишь своей

Пойдет противу прав и против всех судей,

Оспоривать начнет чего уж все решили

И но законам быть подпиской утвердили,

А он один из них не хочет подписать,

²³⁰ Не могши оному причины показать.

Велят ему о том по форме отозваться —

Он вздумает больным на случай тот сказаться,

А дело между тем всё окончанья ждет,

Хоть и́стец, чье оно, меж тем и в гроб пойдет.

И счастие еще, коль, голос он подавши

И глупость в поданном он голосе узнавши,

Свой голос написав, опомнясь, скажет так:

«Отдайте голос мне, пусть на год я дурак».

Или судьи его к подписке той обяжут

И в мненьи поданном невежество докажут.

²⁴⁰ Я б тьму еще судей худых мог описать,

Но нет возможности их всех пересчитать.

И без того про них, где только ни сойдутся,

Беседы ими лишь одними все займутся.

Толкуют уж и так довольно все про них,

Но, кажется, ничто трону́ть не может их.

Сатиры ж пишутся как будто для забавы,

А не затем, чтобы исправить ими нравы.

Нет, друг мой, мочи нет, я город оставляю

И всё намеренье свое переменяю.

Чтоб место где-нибудь служить себе сыскать,

Уж скучно стало мне здесь больше хлопотать.

Год целый жил я здесь, и жил лишь по-пустому.

Пусть место то не мне достанется — другому,

Кто больше хлопотать умеет моего;

А я благодарю всем сердцем за него.

Досады столько в том и столько огорченья,

¹⁰ Что бросить всё пришло и выйти из терпенья.

Уж для меня и то уж скукой мнится быть,

Чтобы по городу поклоны разносить

И, выпуча глаза, пешком или в карете,

Поклоны развозить к боярам на рассвете,

И время в суете столь гнусной провожать,

И беспокоиться, досадовать, скучать.

Скучать, когда куды приедешь ты раненько

Или приедешь ты куды уже поздненько,

Иль что ты принужден часов десяток ждать,

²⁰ Пока боярин твой со сна изволит встать,

И между тем в сенях с лакеями толчися

И, на бесчинства их смотря, хотя взбесися;

И всякому давай лакею ты отчет

И будто на допрос перед судом ответ,

Кто ты таков и что за ну́жду ты имеешь,

Коль прежде знать его ты чести не имеешь,

И тот или другой изволит вопрошать:

«Как вас зовут, сударь, и как про вас сказать?»

А наконец, прождав всё утро ты напрасно,

³⁰ Услышишь для тебя известие прекрасно,

Что барин ныне-де недомогает твой,

И ехать с тем изволь на этот раз домой;

А барин только тем одним недомогает,

Что видеть никого в тот день он не желает.

Наутро ты опять к нему приедешь с тем,

О деле чтоб ему напомянуть своем

И обстоятельно об нем с ним изъясниться,

Но то ж, что было уж, опять с тобой случится.

Так должен ездить ты к нему не раз, не пять,

⁴⁰ И с чем приедешь ты, с тем отъезжать опять.

Ты в доме всех мышей его узнать успеешь,

А видеть барина всё счастье не имеешь.

Когда ж ты наконец его увидишь раз,

Увидишь ты его лишь только что на час,

Увидишь лишь его совсем уже одету,

Бегущего скоряй чрез комнаты в карету.

В карету он бежит, а ты за ним бежишь

И дело вслед ему свое лишь прокричишь.

А он, чтоб от тебя скоряе отвязаться,

⁵⁰ Кричит, бежа вперед: «Я стану в том стараться»,

Не ведая и сам, о ком или о чем,

И от тебя с двора долой он съедет с тем.

На следующий день идешь ты в упованьи

Услышать, что твои все сбудутся желаньи;

Но ты ошибся в том, когда сего ты ждал.

Как можно, что о том он вображать бы стал,

О чем душа его никак не знает

И знать за труд себе и пустотой считает?

Он спросит у тебя, не помня ничего,

⁶⁰ Какое дело ты имеешь до него?

А иногда и то еще с тобой случится,

Что о себе самом вновь должен объясниться

И, кто ты именем и чином, объявить,

А он таки опять изволит то забыть.

Так должен иногда год целый ты таскаться,

Когда чего-нибудь ты станешь домогаться,

Без всех, однако же, успехов и плода;

А сверх того и то случится иногда:

К приказной ежели приедешь ты скотине

⁷⁰ Покорнейше просить о месте или чине,—

Коль нет с тобой письма от тех, ему кто друг,

Напрасно просишь ты, имей хоть тьму заслуг,

Которы б вместо всех предстателей служили

И сами б за тебя предстателями были.

И благороден быв, — коль душ нет за тобой,—

Хоть в караульщиках поди у будки стой.

Или отставлен быв и места не имея

И будучи лишен деревни от злодея,

Продавшись в рекруты, начни опять служить,

⁸⁰ Чтоб с чином по миру постыдно не ходить.

Ну! каково тебе всё это показалось?

Чего тебе сказать теперь на то осталось?

Не должно ли, скажи, от иску мне отстать,

Чтоб как-нибудь сует всех этих миновать?

Вот места каково и службы добиваться,

Когда не по миру захочет кто таскаться.

Иль должно взятками, коль ищешь что, успеть,

Или знакомыми больших бояр иметь.

Да взятков-то давать уметь ты должен много,

⁹⁰ И дело взыскивай с подьячего уж строго.

И в истину, пока не дашь ты ничего,

Не выйдет пути из дела твоего!

Подьячий говорит, и говорит не ложно:

«Нет, сделать этого, суда́рь, никак не можно».

Возможность дела вся лишь в этом состоит,

Когда подьячего чем и́стец подарит.

Ты взяток дашь ему, а он даст обещанье

По делу твоему употребить старанье

И скажет: «Посмотрю, я постараюсь вам».

¹⁰⁰ Что ж значит «посмотрю»-то по его словам?

Посмотрит, часто ли давать ему ты станешь.

И счастлив ты, когда давать ты не устанешь,

То дело наконец твое уж как-нибудь

Старанием его пойдет, конечно, в путь.

Но если, давши раз, давать еще не станешь,

И то, что прежде дал, и иск свой потеряешь.

Вот так-то должен ты с подьячим поступать!

Но вобрази тогда, что́ можешь ты начать,

Коль с делом попадешь к кому, кто познатняе

¹¹⁰ И взятки кто берет подьячего важняе?

Тут с осторожностью ты должен поступить

И думать, чем и как пристойней подарить,

В руках которого твой иск тогда случится,

Чтобы за что-нибудь не мог он прогневиться,

Чтоб за обиду он не мог себе почесть,

Что хочешь взятков ты каких ему поднесть,

Которых гнусностью правленье почитает,

И сам он в виде их как взяток не примает.

И для того дай вид подарку своему,

¹²⁰ Что будто ты дари́шь из дружбы то ему.

Иль прямо поступить коль хочешь ты искусно,

Чтоб подкупление твое не бы́ло гнусно,

То с тем, кому ты свой подарок хочешь дать,

Старайся в карты то ему ты проиграть.

И тут проигрывай, однако, осторожно,

Чтоб видеть с стороны сего не было можно.

Не странно ль и смешно? Убыток ты имей,

Да и иметь его искусно разумей!

Не раз, а часто мне приметить удавалось,

¹³⁰ Хотя со мной самим того и не случалось,

Что много истцев коль к судье когда найдет, —

К такому судие, кой попросту берет

И коему поднесть без всех затеев можно,

Не поступая так, как с прежним, осторожно,

И и́стец тут тогда случится быть такой,

Который что-нибудь судье принес с собой, —

Как тот товарищей своих пережидает

И от судьи их всех, тревожась, выживает,

Чтоб без свидетелей судье подарок дать

¹⁴⁰ И в ленность тем себя судейскую продать.

Сатиру, правда, я тебе изображаю

И с стороны смешной те действа представляю,

Но с чувством ежели в те действия входить,

Уж не смеяться им, а слезы должно лить.

Добро, кому еще достаток позволяет,

Что от того судья подарки принимает,

И правосудие тем должен получить,

Что наперед судью чрез взятки подкупить.

Но бедных зреть вдовиц и сирых беспризренных

¹⁵⁰ Иль и́стцев, своего имения лишенных

И не имеющих себя чем пропитать, —

Судье последнее именье отдавать

И к ворота́м его толпа́ми приходящих

И правосудие его себе просящих?

Иной день целый сам без хлеба должен быть,

Чтоб только чем-нибудь судью лишь подарить,

Или последнюю деревню заложити

И судне на то подарков накупити,

Чтоб к помощи себе чрез то судью склонить

¹⁶⁰ И правосудие себе тем искупить.

О боже! как престол твой в небе не трясется,

Что правосудие за взятки продается!

И долго ли народ объят твой будет злом,

И что не мстит поднесь за праведных твой гром?

Но я оставлю то плачевно вображенье,

А поступлю с тобой в другое рассужденье:

Хочу теперь с тобой про службу говорить.

Какою думаешь ее ты вобразить?

С которой стороны ты на нее взираешь?

¹⁷⁰ И много ль ты найти хорошего в ней чаешь?

Не думаешь ли ты, что тоже и она

Неистовств и коварств и хитростей полна?

Ах! не ошибся ты, коль так ты вображаешь

И службу быть такой, к несчастью, почитаешь.

Не думаешь ли ты по службе счастлив быть,

Коль будешь ревностно и верно ты служить,

Когда прямою ты, служа, пойдешь дорогой

И будешь истины ты наблюдатель строгой?

Никак. А ведай ты: чтоб счастливо служить,

¹⁸⁰ Не честный человек — бездельник должен быть

И все коварные искать стараться средства;

А ежели не так, то не минуешь следства.

Восстанет всех против тебя плутов число,

Которых в службе всё лишь в плутнях ремесло,

Все воры на тебя тогда вознегодуют,

Зачем и ты не вор, коль в службе все воруют.

Всего же ненависть тем легче получить,

Коль будешь ревностно и прямо ты служить.

Когда ленивы все, и ты ленив тож буди

¹⁹⁰ И службу исправлять все выдумки забуди,

Иль выскочкой тебя тотча́с все назовут,

А дело совершить при всем том не дадут,

А, напроти́в того, мешать стараться станут

И действовать против тебя не перестанут,

Пока не станешь ты под их же строить лад;

А и́нако — так ты не будешь жизни рад.

Купец простой тебе в том деле помешает,

Где пользой царской он прибыток свой теряет,

И твой проект, когда в нем частной пользы нет,

²⁰⁰ Не выйдет вечно в свет, хоть под сукном сгниет.

Воруй, да так, чтобы с другими поделиться;

Когда напасть тебе такая приключится,

Что будешь в воровстве в тюрьму ты посажен, —

Ты будешь из тюрьмы, конечно, свобожден;

Не только от тюрьмы: когда ты поделишься,

От виселицы ты само́й освободишься.

Судья к тебе в тюрьму день наперед придет,

Когда уж срок тебя на виселицу ждет,

И станет говорить в цепях сидящу вору

²¹⁰ Без всякого стыда, без всякого зазору,

Без вымышления на то кудрявых слов,

Без околичностей и без обиняков:

«Ну вот, ведь по суду совсем ты обличился

В том деле, в чем донос сей на тебя случился,

И по суду совсем уже ты обвинен,

И к наказанию по делу осужден,

И средства нет тебе уж боле оправдиться.

Но слушай: хочешь ли со мной ты поделиться?..

В остатке ль что-нибудь еще из денег тех?..

²²⁰ Так пополам уже, добро, пусть будет грех...

Мы говорим теперь с тобою по приязни,

Отдай остатки мне и уж не бойся казни».

Вор мой не только прав и казни свобожден:

Глядишь, еще и в чин мой вор произведен.

Да как же дело-то очистить будет можно?

Доносчик доносил, тогда напишут, ложно.

Вот путь один, чтобы, коль хочешь ты служить,

Безбедно, без хлопот и счастливо прожить.

Не вымыслы я здесь читателю сплетаю,

²³⁰ А истинную я, к несчастию, вещаю.

Когда ж способности в тебе нет воровать,

Так должность сводника старайся отправлять.

Одно чего-нибудь ты должен научиться,

Коль людям и себе на что-нибудь годиться.

А быть льстецом, — о том уж что и говорить?

Уж тем положено, как по закону, быть.

А больше будь знаком с большими господами

И их иметь себе старайся ты друзьями,

Чтоб ими и себя и место удержать

²⁴⁰ И от напастей чьих по службе не страдать.

Нет, нет, уж я сказал и снова повторяю,

Что место я искать и город оставляю.

«Опять ты за стихи», — мне некто говорил,

Как в руку я перо с бумагой ухватил.

«Так, за стихи, мой друг». — «Не оду ли какую

Похвальну написать ты думаешь такую,

Чтоб громки нынешни победы описать

И победителей в них славу воспевать,

С другими наряду о их делах гласити?»

— «Ты вздумал надо мной, я вижу, подшутити.

Нет, ошибаешься. Я оды чтоб писал

И славу сих мужей великих воспевал,

Которые пример людей великих стали,

Тех, коих в древности великими считали,

Которы славою весь удивили свет

И будут удивлять до самых поздных лет!

Нет, нет, я не хочу никак прослыть скотиной,

Вороне карканьем не петь свист соловьиный,

Орловых, Паниных, Румянцевых чтоб петь,

Великих сих мужей и должно дух иметь.

Вещать, как тот врагов был флота истребитель,

Как победитель тот врагов и примиритель.

Как Панин вечно флаг российский тем прославил,

Что на стенах взвевать Бендер его заставил.

Нет, нет, на труд такой моих не станет сил,

А льстить и нагло лгать я вечно не любил

И соплетать хвалу, достоин кто презренья.

Кричати, например, без всякого зазренья:

«Се воин истинный и се прямой герой!

Им, им-то низложен врагов был сильный строй!»

Кто неприятеля и имени боялся,

Не только чтобы с ним он как герой сражался;

Коль, например, скажу, что город штурмом взял,

С погонщиками кто в пустой в него вбежал

И «ви́ват!» на валу кричал на всем просторе, —

Что скажет свет тогда о сем подобном вздоре?

Иль если орден кто за лошадь получил,

Котору к месту он, по счастью, подарил,

А я скажу, что тот за храбрость орден носит,

Кто трусостью своей военный чин поносит, —

Ведь осрамят меня и скажут, что мой стих

Из гнусных сочинен прибытков лишь одних.

Так, как и в истину почасту то бывает,

Что жадный стихоткач героем называет

Кто низким был таким буяном иль борцом,

Каким он сделался из прибыли творцом.

И по заказу он стихи свои слагает

И только рифмы лишь без смысла прибирает,

Как чеботарь или так точно, как портной:

Тот шилом строчку сшьет, а этот шьет иглой,

Когда к дню праздничну обновку кто сшивает,

А без обновки век, как праздник, не бывает,

А праздник без обнов и в праздник что считать.

Не слава слава та, стихов где не видать,

Хоть слава важностью и разная бывает:

Иная целый свет собою удивляет

И так громом чрез всю вселенную гремит;

Другая из угла лишь в уголок шипит,

Но должно и сию стихами увенчати,

А благо, есть ткачи, кому стихи соткати.

Стихам чтобы поспеть, потребен лишь заказ

И запечатанный монетами приказ.

Так, чтоб не осквернить мне глас чистейшей лиры,

Не могши похвалить, хочу писать сатиры.

Не в силах будучи достоинства хвалить,

Хочу беспутства я и дурости бранить.

Смешон ты мне, мой друг, рассказами своими:

Ты суетами весь вскружен еще людскими

И думаешь меня с собою тож кружить?

Я б и тебя от них желал освободить,

Не только самому еще им быть причастну.

Нет, полно глупостям людским мне быть подвластну,

Хочу и для себя на свете я пожить.

Кружися ты, а я хочу в покое быть.

Несносно мне смотреть на суеты все стало.

Мне скуку уж и то несносную нагнало,

Как я подумаю, кружившись в куче той,

Что ум теряет свой, гоняясь за мечтой.

Ведь то одно уже и скучно и несносно

И чести самыя, по правде, так поносно,

Когда на глупость ту поближе посмотреть,

Ведь должно со стыда, как говорят, сгореть.

Возьми лишь ты одни о праздниках поклоны,

От коих никакой отбыть нет обороны,

И прямо посмотри, что делают в те дни.

Ведь дурости тогда увидишь ты одни.

Встав до заутрени ты в праздник, уберися

И так, как бешеный, ты по́ городу мчися.

Карета хоть в щепы, хоть лошади падут

Иль самого тебя, взбесившись, разобьют.

Глаза с бессонницы вид кажут пьяной рожи

Иль на подбитые на всех на вас похожи.

Там, смотришь, колесо долой на всем скаку,

Там — оси пополам, карета на боку.

Постромки тут трещат, завертки тамо рвутся,

Кареты взапуски с каретами несутся,

А промеж них, глядишь, еще и сани вмиг,

Откуда ни взялись, вперед туда же шмыг.

Иной на бегуне последний рубль проскачет,

Хоть дома с голоду его хозяйка плачет.

При бережи своих уставленных кудрей

Тот без щеки, другой без носу, без ушей.

Шум, свист по городу и вопли раздаются

И вдоль и поперек по улицам несутся.

«Ступай, ступай, скоряй!» — повсюду слышен звук,

И топот лошадей, и лишь каретный стук.

Вся сила конская в пары уж исчезает

И город облаком, как мраком, покрывает.

И всё на тот конец, поклон чтоб развезти,

Как будто чтоб себя тем от беды спасти.

Скачи от барина ты одного к другому,

А поглядишь, так ты скакал лишь по-пустому:

Боярин к барину другому ускакал,

И ты его уже, к несчастью, не застал.

К несчастью подлинно: назавтре он косится

И ищет, чтоб к тебе по делу прицепиться.

Спасение твое — покорность лишь пред ним.

Нет, благодарен я советам всем твоим.

Не выманишь меня в неволю ты из воли.

И не хочу своей переменить я доли.

Блаженнейшая жизнь в свободе состоит,

И всех тот больше, кто никем не повелит.

Я со двора иду тогда, когда мне нравно,

И то туда, где мне приятно и забавно,

А не стоять, как раб, пред барином каким,

Который раб опять пред барином другим.

Ну что? Чему ты рад? — Тут смеху нет нимало.

Я правду говорю — тебе смешно лишь стало.

А мне так, право, нет, и всякий скажет то ж,

Кто на глупца своим рассудком не похож.

Скажите, отчего то идолослуженье

Давно презренное у нас обыкновенье?

Когда бы знали вы, как думают о том

Бояра знатные, зря в праздник ваш содом,

И каково они о всех тех рассуждают,

Поклоны отдают и кои принимают, —

Престали б больше вы поклонов развозить,

Чтоб низкого об вас бы мнения не быть.

Дивлюсь, что вас они на двор еще пускают,

Уж скучны вы им всем, хоть вас и принимают.

К поклонам низка страсть лишь в маленьких чинах

И в низких мыслию и разумом душах.

А мне порукой кто, чтобы́ мне над собою

Их повелительми не видети толпою?

Куды я с головой своей поспел тогда?

Ведь скажешь подлинно, что встань, ни ляг — беда.

Без всякия вины виновником ты будешь,

Коль к командиру быть ты в праздник позабудешь,

А чтоб опасности избавиться мне сей,

Живу я для себя и для моих друзей.

Вот шутку лишь тебе я рассказал едину,

А истинну тебе открыть ли мне причину,

Зачем не хочется мне более служить?

Но нет, причин мне всех не переговорить.

То подлинно, что так, ты правду говоришь,

И так, как должно, Клит, на это ты глядишь:

Несносен в обществе разумный иль ученый.

Ведь в обществе вся связь — друг другу угождать

И в ну́жде помощи друг другу подавать.

А от ученого иль умного когда

Дождешься этого плода?

По книгам только он и по уму живет,

А в прочем так ни в чем ему и ну́жды нет.

Когда случится, что кто спроста погрешит

Или нарочно кто, случится, что сшалит,

Он без пощады уж того и охуждает

И как негодного во обществе марает.

Не без чего еще, они же всё хотят

По службе важные места собой занять.

Пропали бы мы все, куды бы нам деваться,

Ведь прямо бы пришло с сумою всем таскаться!

Теперь таки и мы и сами наживаем,

Да и других своей наживой соделяем,

И так взаимну мы угодность всем творим:

И сами мы берем, и брать другим велим.

Ведь и пословица старинна говорит

И в пользу общу вот как поступать велит:

Друг обо друге жить, а бог-де обо всех.

А у ученого и то уж будет грех,

Когда за дело брать ты станешь должну плату.

А про казенну уж не говори утрату,

Не смей и про нее подумать никогда,

А то беда.

Ведь молвить правду, так ужель казна разорится,

Что тот или другой от ней поущечится?

И, Клит! Не нами началось и кончится не нами,

Один бог без греха, а нам не быть богами.

Нет, подлинно что так, как некто рассуждал

И по местам людей служить распределял:

Что лучше смирных-де к местам определять,

А не ученым их и умным отдавать.

Корыстолюбие, погибель смертных всех

Среди дней горести, печали и утех,

Неистовств злая мать, погибельная страсть,

Всем смертным на земле лютейшая напасть,

Рушительница благ и общего покоя,

Предмет царей, раба, министра и героя,—

Доколь людей тебе несчастными творить,

Терзать, тиранствовать и целый свет губить?

Сие чудовище, по свету простираясь,

Пределов оного повсюду прикасаясь,

Лежит, из уст своих пуская сладкий мед,

За коим страшные змии ползут вослед.

Из челюстей своих яд огненный пускает,

Которым, выпустив, всех смертных заражает,

Сокровища уж все имея под собой,

Но вечно алчный взор не насыщает свой.

Сим ядом смертные на свете заразились

И против естества злодейством воружились.

При нем нет ближнего, при нем нет и родства,

И рушится при нем порядок естества.

При нем долг дружбы друг ко другу забывает

И брату брат себя злодеем объявляет.

И плачет сирота во бедности своей

И гибнет, но никто, никто не внемлет ей.

Тьма гласов страждущих вселенну наполняют,

Но тщетно помощи, рыдая, ожидают.

Не чувствует никто другого <...> напасть,

Лишь всякий чувствует его тиранску власть.

Но возведем свой взор в злаченые пределы,

Где исходящие из уст слова суть стрелы,

Которы, излетев, тьму смертных прободают

И лютостью своей погибель устрояют.

Там царствы целые в пустыни обращенны,

Народы их в крови своей там потопленны,

И что причиною? Чтоб алчность насытить

И, мня заграбить всё, всего себя лиш<ить>.

Ну вот, не правду ли тебе я говорил,

Как не хотел, чтоб в свет сатиру ты пустил?

Кто правду говорит — злодеев наживает

И, за порок браня, сам браненым бывает.

Кто, говорят, ему такое право дал,

Чтоб он сатирою своею нас марал?

Вот как твои теперь злодеи рассуждают,

И о тебе вот так они все заключают:

Он хитрый человек, опасный, вредный, злой.

И бегают тебя, как язвы моровой.

Другие хоть в тебе тех качеств не находят,

Да только вот тебе в проступок что приводят:

Пускай бы, говорят, что хочет он писал,

Да только б никого лицом не называл,

В смертельный грех тебе сие одно считая,

Но, впрочем, разные их толки оставляя,

Я тоже говорю, что в этом ты не прав.

Ты, вором Вредова в сатире въявь назвав,

Ему назвать других воров чрез то мешаешь

И способов его чрез это всех лишаешь,

Чтоб собственный порок на ближнего сложить

И многих и других с собою обличить.

Пожалуй, этого не делай ты вперед.

Тот, кто сатирою порочных осмехает,

Не называя въявь, число их умножает:

Всяк на свой счет тогда насмешку ту берет,

Кто внутренно себя виновным признает.

Когда же именно кого ты называешь,

Как будто большего числа глупцов не знаешь,

И тот, кто от твоей сатиры бы дрожал,

Подумает: «Я прав, меня он не считал».

Вот Рубов, например, Косницкий, Канпаровский,

Весевкин, Ликошев, Храстов и Флезиновский,—

Все, сколько б ни было писателей дурных, —

Когда б не на́звал ты всех поимянно их,

Ужли дотудова б они так дерзки были

И собственну хулу к другим бы относили?

Какой ты человек! Что, разве мудрено,

Когда им знания и вкусу не дано?

Когда б ворона крик свой гнусным почитала,

То б с пеньем соловья его бы не мешала.

А это сносно ли со стороны сносить?

И дерзость надобно такую прекратить.

И там, где соловьям вороны петь мешают,

Там без пощады их и ловят и гоняют.

А что бездельников кольнул я пером, —

Кто честен, думаю, не будет мне врагом.

Когда бы на меня кто, например, озлился,

Что мной глупец или бездельник обличился,

То стану и его равно подозревать

И тож бездельником или глупцом считать,

И имя и дела его изобличая.

А если про кого хоть явно не скажу,

Тихонько на того хоть пальцем укажу,

Дам свету знать о нем, дела его вещая,

Такими новые картины умножая.

Вот как, мой друг, судьба играть изволит нами;

Мы нехотя ее окованы цепями.

Я полагал было себя определить,

Чтоб сходно с склонностью моею век прожить:

В науках, например, приятных упражняться

И светских всех сует как можно удаляться,

То с равнодушием об оных размышлять,

А иногда пером их тайно осмеять

Да Львов мне не дал жить, как жить бы мне желалось

(Отчасти он и прав, мне после показалось).

«Послушай, — он сказал, — совета моего:

Без денег ум не ум и знанье ничего,

А от наук одних ты не разбогатеешь

И потеряешь то еще, что ты имеешь.

Стихам себя хотя утешно посвятить,

Да бойся по миру ты от стихов ходить.

Нет, сделай наперед себе ты состоянье».

Итак, вхожу теперь в большое то познанье,

Как деньги, сильну власть всего, приобретать

И ими всем тогда по воле управлять.

Представь себе, что я чрез деньги делать стану:

Всё будет моему покорствовать карману.

Вот первое, что я хочу тогда начать:

Хвостов подкуплен быв Фонвизина ругать,

Я передам ему, чтоб больше не бранился,

Стихи бы не срамил и сам бы не срамился:

«Чем больше будешь ты Фонвизина бранить,

Тем больше будешь ты его чрез брань хвалить.

Ты сам его, скажу, хоть втайне почитаешь,

Да въявь затем бранишь, что плату получаешь».

И мой Хвостов тогда не только замолчит,

Но брань подкупщику он тут же сочинит.

В театрах, например, я сколько их ни знаю,

Так неустройство в них большое примечаю;

А чтоб порядок в них с устройством виден был,

Я <в> ложи и партер за всех бы уплатил

И впуск позволил бы иметь по рассмотренью,

Сказавши зрителям-невежам к устыженью:

«Вы, кои Талию сбираетесь смотреть,

Уж полно вам пред ней в невежестве шуметь,

Слова ее глушить рассказами своими

И зрителям скучать нелепостьми такими

Те, кои, зная вкус в игра́х богини сей,

Приходят ей внимать, а не шуметь пред ней, —

А вы, сюда вошед зачем, не зная сами,

Ступайте тешиться вы с прочими глупцами.

Театр вам говорит: ступайте прочь отсель

Смотреть на игрища в опальный карусель!»

Вот так бы всяко зло, где только показалось,

Чрез выкуп деньгами всё больше уменьшалось

Карману царскому, ты скажешь, должно быть,

Когда чрез деньги зло хотеть всё выкупить,

Нет, силам буду я своим собразоваться;

Иному злу уж злом и будет оставаться.

Когда б казна царей зло выкупать могла,—

Так уж давно следов не видели бы зла.

Подьячих всяк бранит, поносит

И род их плутовским зовет

И им в ругательство возносит,

Что меры их бездельствам нет,

Что будто всяк от них страдает

И от крючков их погибает,

Что, словом, все беды от них —

Вот как описывают их.

Однако, прямо коль признаться,

Напрасно столько их бранят,

Досадуют на них и злятся,

Казнить и вешать их хотят.

Я тотчас пользу их представлю

И вас самих сказать заставлю —

Не в пользу ль многим плутни их,

Хотя и злобствуют на них?

Иные случаи бывают,

Где нужна много помощь их, —

Тут просят их, тут и ласкают

И вспоможенья ждут от них,

Коль перетолковать уставы,

Коль превратить закон и правы

Иль обмануть в суде судей

Для пользы собственной своей.

Когда на конной торг бывает

И если лошадь кто купил,

Указ тогда повелевает,

Чтоб пошлину тот заплатил

Но если дорог конь случится,

Ведь пошлиною разорится

Подьячий тотчас даст совет.

Конь в сто рублев за рубль пойдет.

Когда кто в плутнях обличится,

За кои самый кнут грозит,

С подьячим должно подружиться:

Он плутни в честность превратит,

Он по указам обвиняет

И по указам оправдает:

Что криво — назовет прямым,

Что прямо — назовет кривым.

Напрасно на подьячих взносят,

Чо взятки будто бы дерут,

И честь подьяческу поносят, —

Они отнюдь их не берут.

Все вот о них что утверждают

И вот чем пуще нападают,

Ссылаясь на указы в том,

И все хотят, чтоб их кнутом.

Указы взятки запрещают

И строго взыскивают их;

Подьячие и наблюдают

Законов строгость точно сих:

Брать взятки взятками не можно

(Вот что заказано неложно),

Подарки же по дружбе брать —

На то указа не видать.

Не должно на подьячих злиться

И честь их столько порицать,

Когда просить от них случится,

Чтоб в ну́жде помощи подать.

Бояра сами их не любят,

Но почесть им они ж сугубят,

Чтобы напастей избежать

И от крючков их не страдать.

Подьячие весьма полезны,

Хоть что про них ни говорят:

Они бездельникам любезны,

Пусть честные их все бранят.

Давно б иной кнута отведал,

Давно б законов власть изведал,

В бездельствах ставши обличен,

Не быв подьячим защищен.

Итак, к подьячим прибегайте,

Которым кнут и впредь грозит,

Как можно взятки им давайте:

Они спасенье вам и щит;

Они вам век защитой будут

И вашу дружбу не забудут,

Доколь пребудет в них живот

И их не изведется род.

Воображая прямо свет,

Ужасен мне он станови́тся,

Что добродетели в нем нет,

Что всюду зло лишь только зрится.

Мы люди — и губи́м людей,

Затеи злы — против затей,

И зло от нас и к нам стремится.

Кого сегодня мы браним,

Кого сегодня порицаем,

С тем завтре ж дружно говорим,

Того же завтре мы ласкаем

И ту же поврежденну честь,

Сплетая нову ложь и лесть,

Честей всех лучшей называем.

В обманах вечных жизнь ведем,

От лести к лести переходим

И только в обращеньи сем

Мы утешение находим.

Кого как лучше провести,

Других столкнув, себя взвести, —

Вот в чем мы век свой весь проводим.

Воззря на тьму неистовств сих,

На страшны действия людские,

На гнусность дел и мыслей их,

На их сердца и души злые,

Я человечества страшусь;

Сам человек, себя боюсь,

И тени страшны мне людские.

«Кремнев в отчаяньи! Что сделалось ему?

Поможем, братцы, мы несчастному сему.

Что сделалось тебе, Кремнев?» — всяк вопрошает,

Кремнев лишь то твердит и только отвечает:

«О, горе мне! беда! и зляе всех мне бед!

Час о́т часу уж день короче станови́тся.

Так сколько должно свеч сожечь, чтоб осветиться!

Пришло именье всё мне положить на свет.

Вот что меня теперь терзает, мучит, рвет.

Лишь вспомню — как ножом по горлу кто черкает

И всю мою во мне утробу раздирает».

Так, помощи тебе не можно учинить,

Коль хочешь зимний день ты в летний претворить.

Можно ли, что обитает

В доме светлом близко звезд,

Что из смертных населяет

Пребыванье злачных мест

Тот, кто ходит препорочно,

Криво на людей глядит

И коварным сердцем, точно

Как язы́ком, говорит;

Кто словами всех прельщает,

А на деле всем во вред;

Сети хитрые сплетает,

Чтобы в них увяз сосед;

Призирает всех лукавых,

Гонит искренних рабов

И притворством всех неправых

Держится коварных слов;

Дел прегнусных не стыдится,

Людям тьму сплетает бед,

И тем больше веселится,

Чем он больше сделал вред.