Поль Робсон

МУЖЕСТВО

Поль замедлил шаг, искоса посмотрев на противоположную сторону улицы. Вдоль лотков с овощами прогуливался сухощавый негр в черном двубортном пиджаке и серой широкополой шляпе. Рядом с ним, оживленно жестикулируя, суетился продавец, но негр, судя по всему, не намеревался что-либо покупать. Время от времени он приближался к застекленным витринам, желая, видимо, лучше рассмотреть выставленные на них товары.

Когда Робсон и два его молодых темнокожих спутника остановились у входа в кинотеатр на углу 125-й стрит и 7-й авеню, негр повернулся в их сторону, бросил на них цепкий взгляд, достал из кармана пачку сигарет и, закрыв ладонями от ветра огонек зажигалки, прикурил.

— Слишком уж назойливо, — поморщился Поль. — Кстати, впервые я приметил этого парня на аэродроме в день моего возвращения из Европы — 16 июня 1949 года. Среди встречавших было человек шесть в полицейской форме, и наш сегодняшний «сопровождающий» крутился возле них. Боюсь ошибиться, но, по-моему, с того дня мы с ним почти неразлучны, по крайней мере, до тех пор пока я не выхожу за пределы Гарлема.

— Подражает ищейкам Гувера, — презрительно изрек один из спутников Поля. — А те, в свою очередь, копируют хозяина с его маниакальным пристрастием к двубортным пиджакам и широкополым фетровым шляпам.

— Гувер и близко не подпускает «цветных» к работе в ФБР, — заметил другой. — Нашему «провожатому» только и остается довольствоваться некоторым сходством в одежде с федеральными агентами да полученными от них серебрениками.

— Оставим его в покое, — мягко произнес Робсон. — Кто знает, что заставило этого человека избрать столь неблаговидное занятие. Ему не позавидуешь. Скоро наша ежевечерняя прогулка закончится, и, — Поль улыбнулся, — не без вашей помощи я исчезну из поля его зрения до следующего дня. Попробуй разыщи потом «красного» Робсона в очередном гарлемском убежище. Кстати, где я сегодня ночую, Гарри? — Поль положил руку на плечо негра помоложе.

— Если не будет возражений, то у меня, — последовал ответ.

— А может, доставим себе удовольствие и посмотрим фильм «Без выхода», — Поль кивнул на афишу, укрепленную на щите перед входом в кинотеатр. — Если мне не изменяет память, в этой картине дебютирует негритянский актер Сидней Пуатье, как в таких случаях говорится, подающий большие надежды. Почему-то я не получил от тебя приглашения на премьеру, Сид, — обратился Робсон к негру постарше.

— Мне кажется, фильм вряд ли придется вам по вкусу, Поль. Еще одна голливудская киносказка, да и сама роль сверхблагородного негра не принесла мне никакой радости, — смущенно ответил Пуатье. — Я бы с большей охотой показал вам свои театральные работы.

— Ловлю тебя на слове, Сид. Надеюсь, ты приятно удивишь меня, так же как наш друг Гарри Белафонте, в театре которого «Драматик Уоркшоп» я на днях побывал. Хотя, Гарри, я по-прежнему убежден, что тебе надо всерьез заниматься пением. У тебя великолепно получаются латиноамериканские песни. Особенно хороши мелодии Ямайки…

— Калипсо, — подсказал Белафонте.

— Да, да. Я поначалу принял их за кубинские, но потом уловил разницу в ритмах. — Робсон помолчал немного. — Хотя мне, к примеру, не приходилось выбирать между театром и музыкой. Одно другому не мешало.

— Замечу только, что хороших негритянских актеров гораздо больше, чем певцов, — улыбнувшись, сказал Пуатье.

— Это в тебе говорит дух соперничества, Сид, — шутливо отпарировал Белафонте. — Обладай ты хоть какими-нибудь вокальными способностями, я опасался бы за будущее наших дружеских отношений.

Полю нравились эти энергичные, талантливые гарлемцы. Глядя на них, он вспоминал себя в молодые годы, радовался их одаренности, жизнелюбию, устремленности. А творческая молодежь Гарлема, как, впрочем, и все американские негры, гордилась Робсоном, считая, что он воплощает лучшие качества темнокожей Америки.

В мае 1950 года в результате опроса, проведенного всеми негритянскими газетами США, Поль Робсон был единодушно назван «самым популярным афроамериканцем». Такое признание многое говорило в пользу человека, статьи и книги о котором изымались из американских библиотек, пластинки которого были запрещены для продажи, перед которым закрылись двери концертных залов и театров и который, наконец, уже в течение долгого времени находился под постоянным надзором американской охранки.

Выказывая явно враждебное отношение к Робсону, правящие круги тем самым предоставляли свободу действий давним противникам Поля. Опасаясь возможных провокаций расистов, негритянская община Нью-Йорка прибегла к помощи добровольцев, вызвавшихся охранять своего любимца. Поль в шутку называл «цыганским» тот образ жизни, который ему приходилось вести после возвращения из Европы в июне 1949 года. По настоянию друзей, беспокоившихся о его безопасности, он часто менял места ночлега. Отправив семью в их дом в Энфилде, Робсон жил то у старшего брата Бена, настоятеля церкви Пресвятой богоматери, то ночевал в своей опустевшей квартире, то пользовался гостеприимством близких знакомых…

Вскоре Робсон и его спутники убедились, что за ними ведет наблюдение только один человек. Попрощавшись с Пуатье, Поль и Белафонте перешли на другую сторону улицы. Здесь Гарри, озорно подмигнув Робсону, решительно направился к негру в серой шляпе. Тот заметно насторожился, ожидая подвоха. Белафонте поравнялся с ним и, не поворачивая головы, быстро прошептал: «Будет ночевать у меня. Адрес, надеюсь, известен». Обошел вокруг ошеломленного негра и, расхохотавшись, вернулся к Робсону, довольный произведенным эффектом.

Белафонте снимал квартиру в старом четырехэтажном доме, сложенном из коричневого кирпича и опутанном черным сплетением пожарных лестниц. Из таких четырех-пятиэтажных домов состоит большая часть Гарлема.

Пока хозяин, готовя еду, хлопотал на кухне, Робсон рассмотрел скромное убранство крохотной комнатушки, главную ценность которой составляли книги, пластинки и проигрыватель, заботливо укрытый от пыли куском материи. После ужина Гарри постелил для себя на полу, отведя гостю единственную металлическую кровать.

Робсон неподвижно лежал в темноте, неудобно поджав ноги: кровать была слишком коротка для него. Смирившись с тем, что на новом месте быстро заснуть ему вряд ли удастся, он перебирал в памяти события последних месяцев…

В феврале 1949 года Робсон дважды выступил в одном из крупнейших в мире концертных залов, в лондонском Альберт-холле. Потом последовали гастроли в Манчестере. Билеты на концерты Робсона распродавались мгновенно. Он с радостью обнаружил, что строгая, искушенная английская публика не забыла о нем после десятилетнего перерыва. Ларри Браун признавал, что прием, оказанный Полю в Англии, был «неправдоподобно восторженным».

Но Робсон ехал в Европу не только для того, чтобы своим великолепным пением радовать многочисленных почитателей. Он вернулся сюда посланцем прогрессивной Америки «помогать обеспечению мира, достижению свободы и освобождению всех черных американцев и других борющихся народов». Турне по Англии Робсон завершил заявлением, что отныне не будет выступать ни на одном концерте, если билет на него будет стоить пять долларов. «Я буду петь лишь тогда, — твердо сказал он журналистам, — когда билеты будут доступны рабочим».

Двадцать пятого марта, находясь в Лондоне, Поль выступил на митинге протеста против расистской политики южноафриканских властей. Митинг был созван комитетом по Южной Африке при Индийской лиге, созданной в Англии другом и соратником Джавахарлала Неру Кришной Меноном. «Мы живем ныне в мире, в котором эксплуататоры и угнетатели упорно цепляются за привилегии, неотвратимо ускользающие из их рук, — говорил участникам митинга Робсон. — Мы сталкиваемся с таким положением, когда реакция пытается всячески укрепить свои позиции и подавить усиливающееся освободительное движение угнетенных… «Холодная война», которую развязали капиталистические страны во главе с США против СССР и других социалистических государств, сочетается с «холодной войной» иного рода, основанной на расовой нетерпимости, ненависти и вражде и нацеленной на то, чтобы увековечить угнетение миллионов неевропейских народов». Робсон призвал к укреплению сил, ведущих борьбу «за обеспечение лучшего взаимопонимания между представителями различных рас, за освобождение угнетенных». «Их борьба, — сказал он, — дело всего прогрессивного человечества, часть общей борьбы за мир и прогресс».

Двадцатого апреля в Париже, в зале Плейель, собрались на I Всемирный конгресс сторонников мира посланцы народов семидесяти двух стран. Здесь можно было встретить французского ученого Ф. Жолио-Кюри, настоятеля Кентерберийского собора X. Джонсона, советского писателя А. А. Фадеева, чилийского поэта П. Геруду, американского профессора У. Дюбуа и других выдающихся деятелей науки, искусства, литературы, рабочих, крестьян, студентов, прибывших в Париж с единой целью, провозглашенной Жолио-Кюри с трибуны конгресса: «Мы собрались здесь не для того, чтобы просить мира у поджигателей войны, а для того, чтобы заставить их принять его».

Выступление Робсона было коротким. Он не готовился к нему, рассудив, что живые, пусть сбивчивые, но зато идущие от сердца слова прозвучат сильнее, чем любой заранее написанный, тщательно выверенный, прочитанный с трибуны текст.

— Мы в Америке не забываем, — говорил Поль, — что именно труд белых бедняков Европы, труд тех, кто прибыл из Европы, чтобы строить Америку, и труд миллионов негров дал Америке все ее богатства. И мы твердо намерены справедливо распределить все эти богатства между нашими детьми. Мы не хотим выслушивать и впредь глупые истерические разглагольствования тех, кто хочет заставить нас воевать против кого-то. Мы полны твердой решимости бороться за мир! — Подождал, пока затихнут аплодисменты, и во всю мощь своего голоса пылко произнес: — Мы не хотим сражаться ни за кого и ни против кого. Мы не хотим сражаться против Советского Союза. Мы стоим за мир и дружбу со всеми народами. Мы будем сражаться, чтобы выиграть мир, так как дело мира нуждается в нашей защите. Скоро жизнь станет прекрасной, потому что мы ее сделаем прекрасной!

И, не дожидаясь окончания овации, Робсон запел. Сначала он исполнил песню испанских республиканцев «Четыре генерала», а потом песню о Джо Хилле[18], написанную другом Поля композитором Эрлом Робинсоном.

В перерыве между заседаниями конгресса Поль подошел к члену советской делегации Александру Фадееву, с которым встречался в Москве, крепко пожал ему руку и сказал взволнованно:

— Можете смело положиться на меня как на верного солдата, который не подведет в бою.

Четвертого июня, завершив гастрольную поездку по Скандинавским странам, Чехословакии и Польше, Робсон прибыл в Москву на празднование 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина.

Свои чувства к великому русскому поэту Робсон выразил в статье «Родник вдохновения», опубликованной в те дни в «Литературной газете». «Пушкин, — писал Поль, — это солнце не только русской поэзии, но и мировой литературы. Знакомство с его творчеством приносит истинное наслаждение каждому, а для меня, артиста и певца, его произведения всегда были родником вдохновения».

«Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Он любил произносить эти пушкинские строки по-русски. По-русски спел Робсон подготовленные им для первого концерта в Москве, состоявшегося 8 июня 1949 года, романс II. А. Римского-Корсакова на стихи А. С. Пушкина «Анчар» и народную русскую песню «Эй, ухнем», «От края до края» И. Дзержинского и «Песню о Родине» И. Дунаевского. По-русски обратился к москвичам, пришедшим на встречу с любимым певцом:

— Хорошие ребята! Жизнь по-своему переделают!

Десять дней, проведенные Робсоном в Советском Союзе, были насыщены до предела концертами, встречами, работой над статьями для «Комсомольской правды» и журнала «Советская музыка». Девятого июня Поль выступал перед московскими автомобилестроителями, 10 и 11 июня состоялись концерты в Большом зале консерватории и в Зеленом театре Центрального парка культуры и отдыха имени А. М. Горького, где его слушали десять тысяч человек. 12–13 июня Робсон пел в Сталинграде.

В последний день своего пребывания в СССР Поль дал два концерта — в Московском Доме композиторов и в зале имени П. И. Чайковского, где в дуэте с И. С. Козловским с огромным успехом исполнил русскую народную песню «Ноченька».

«Москва и Сталинград 1949 года, — говорил на прощание Робсон, — убедили меня в том, что советский народ в отличие от реакционеров Уолл-стрита думает только об одном — о мире, о счастье для миллионов простых людей всего мира. Этой жаждой мира, созидательного труда во имя прогресса полон каждый советский человек… Я возвращаюсь в Америку исполненный оптимизма, горячей веры в победу растущих и крепнущих сил демократии. Я уезжаю из СССР с душевным подъемом, у меня словно выросли крылья, влекущие меня к новой, еще более напряженной борьбе за мир. Я увожу с собой из Москвы новые идеи и новые чувства и хочу сказать: я был, есть и всегда буду преданным и искренним другом Советского Союза».

Возвратившись домой, Поль обнаружил, что буржуазная пресса нарушила «заговор молчания», существовавший вокруг его имени с конца 1946 года, когда он впервые предстал перед комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Едва ли не все газеты, начиная с «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс», опубликовали выдержки из выступления Робсона на I Всемирном конгрессе сторонников мира в Париже и сообщили о его поездке в Советский Союз. Из этих публикаций американский обыватель мог вынести суждение о том, что Робсон предательски клевещет на свою страну и открыто занимается коммунистической пропагандой. «Когда он говорит, что является лояльным патриотом, трудно поверить в это. Он утверждает, что его взгляды полностью разделяют все негры, однако в действительности он предает их, следуя тактике коммунистов, направленной на защиту интересов белой расы». Таким невразумительным выводом поделился с читателями «Вашингтон пост» ее безымянный обозреватель. «Неблагодарным и не помнящим родства» назвал Робсона корреспондент «Нью-Йорк джорнэл-америкэн». В ряде газет утверждалось, что в Белый дом поступило множество писем и телеграмм, в которых «истинные американские патриоты» негодовали по поводу «провокационно-оскорбительных» заявлений Поля Робсона. Некий бизнесмен из Миссури требовал немедленно выдать «изменнику» билет в один конец до Советской России и негодующе вопрошал: «Когда же наконец этот ниггер Робсон понесет давно заслуженное наказание?»

Через три дня после своего возвращения в США Робсон публично ответил клеветникам и провокаторам на митинге в Гарлеме, организованном Советом по африканским делам.

— На I Всемирном конгрессе сторонников мира я заявил о том, что было бы немыслимо, если бы чернокожие люди в Америке или других частях света были втянуты в войну против Советского Союза. Я повторяю это с еще большей убежденностью сейчас: черные никогда не будут воевать против Советского Союза… Разве стоит удивляться шуму, который был поднят вокруг моего заявления! Настанет день, и миллионы угнетенных поднимутся на борьбу за свою свободу. Их возрожденная сила станет решающим фактором построения мира, в котором все люди будут свободны и равны.

Я родился и вырос в Америке и люблю свою страну. Я люблю лучшее, что есть в этой стране. Я на стороне чернокожих борцов, прогрессивных людей в странах Карибского бассейна, негров и индейцев Южной и Центральной Америки, народов Юго-Восточной Азии — угнетенных людей всего мира, на стороне народов Советского Союза…

А потом последовали события в Пикскилле, городке, расположенном в долине Гудзона, в шестидесяти километрах от Нью-Йорка. Неподалеку от северной оконечности Пикскилла в загородном парке Лэйклэнд-Эйкерс должен был состояться 27 августа 1949 года концерт Поля Робсона.

Во вторник 23 августа на первой странице пикскиллской газеты «Ивнинг стар» была помещена статья, в которой вслед за сообщением о предстоящем выступлении говорилось буквально следующее: «Время сочувственного молчания, что фактически означало поощрение, истекает. Пикскилл не место для сборища сторонников железного занавеса». В той же газете делился откровениями главарь местного отделения фашиствующего «Американского легиона» Винсент Бойл: «К сожалению, у нас еще есть слабоумные, поддающиеся чужим влияниям. Нам, истинным патриотам Америки, пора сделать подобающие выводы. Я не подстрекаю к насилию, но полагаю, что нам следует предпринять меры, которые заставили бы смутьянов держаться от наших мест подальше».

Фашиствующим хулиганам удалось сорвать концерт. Субботним вечером 27 августа на вершине холма, возвышавшегося над парком, запылал ку-клукс-клановский крест. В течение почти трех часов фашисты безнаказанно избивали собравшихся дубинками и кастетами, жгли костры из скамеек и стульев, останавливали и опрокидывали автобусы и автомобили, подвозившие зрителей.

Друзья успели задержать машину с Робсоном на подступах к Лэйклэнд-Эйкерс. Поль немедленно созвал пресс-конференцию, на которой гневно осудил бандитскую вылазку как одно из проявлений «террора в национальном масштабе» против прогрессивно настроенных американцев. «За спиной легионеров, участвовавших в нападении в Пикскилле, — заявил Робсон, — стоят влиятельные круги Америки, владеющие шестьюдесятью процентами богатств США».

В понедельник 28 августа на митинге, где собрались пятнадцать тысяч жителей из тридцати прилегавших к Пикскиллу поселков, было принято решение устроить, несмотря ни на что, в воскресенье 4 сентября выступление Поля Робсона. Активисты профсоюзов меховщиков и кожевников, моряков, ветераны интернациональных бригад в Испании и второй мировой войны объявили о том, что они будут охранять певца.

Владелец Лэйклэнд-Эйкерс побоялся вторично предоставить территорию парка для проведения концерта. Его устроители нашли другое место, расположенное чуть дальше от города и по странному совпадению напоминавшее своим рельефом Лэйклэнд-Эйкерс.

Извилистая, круто сбегавшая с холма дорога приводила к лугу, некогда служившему площадкой для спортивных игр. В центре ее высился одинокий дуб, под которым стоял грузовик со звуковой аппаратурой. Скамеек и стульев не было, зрители, а их собралось более двадцати пяти тысяч, усаживались прямо на траве.

Ранним утром 4 сентября за несколько часов до начала концерта три тысячи рабочих образовали живую стену вокруг площадки, преградив путь пикскиллским погромщикам из «Американского легиона».

Около полудня приехали Поль Робсон и другие участники концерта, среди которых был квартет «Ткачи», возглавляемый певцом и композитором Питом Сигером.

Страха Поль не испытывал, хотя сообщение одного из устроителей концерта о том, что на вершине не столь уж отдаленного холма расположились два снайпера, вооруженные винтовками с оптическими прицелами, вряд ли могло кому-либо придать бодрости. Знал он и о переданном по радио призыве руководителей «Американского легиона» к тридцати тысячам ветеранов войны прибыть в Пикскилл и разогнать «красных заговорщиков». «Я буду петь всякий раз, когда народ пожелает слышать меня. Нас не запугать сжиганием крестов в Пикскилле или где бы то ни было еще», — заявил Поль в Гарлеме через три дня после несостоявшегося концерта.

Да и мог ли Робсон думать об опасности, угрожавшей ему, видя перед собой тысячи людей, не побоявшихся прийти на его концерт? Ему бросилось в глаза, что в толпе зрителей женщин было больше, чем мужчин, но тут же вспомнил о живой стене, надежно ограждавшей место выступления. Многие женщины держали за руки детей.

Робсон подошел к микрофону и приготовился петь, как вдруг с удивлением обнаружил, что его обступили высокие крепкие парни, среди которых он увидел известного всей Америке бывшего фронтовика Герленда, награжденного за героизм тремя высшими боевыми орденами. Пятнадцать человек, белых и негров, не сговариваясь, приняли мужественное решение: своими телами прикрыть певца от возможных выстрелов.

Он переждал еще несколько минут, стараясь совладать с нахлынувшими на него чувствами благодарности и любви к этим людям, а когда запел, привычно приложив ладонь к правому уху, то не узнал своего голоса: так страстно, мощно и торжественно он звучал. Его не могли заглушить ни шум барабанов, ни завывания горнов, ни крики провокаторов из «Американского легиона», ни грохот полицейского вертолета, нависшего над концертной площадкой.

Свое выступление Робсон, как всегда, завершал песней «Старик-река». Слова «Я буду сражаться, пока не умру» вслед за Полем повторили все двадцать пять тысяч слушателей. Овация не смолкала до тех пор, пока взволнованный и растроганный Робсон движением руки не остановил ее, представив публике Пита Сигера, который с успехом исполнил свою ставшую впоследствии знаменитой песню «Если бы у меня был молот».

Концерт продолжался два часа. Затем довольные слушатели направились к своим машинам и автобусам. О том, что произошло дальше, Робсону позднее рассказывал Пит Сигер: «Я хотел повернуть налево на ту дорогу, по которой приехал. Но полицейские сказали: «Нет, всем туда» — и направили нас в другую сторону… Машины медленно пробирались сквозь толпу, вопившую: «Убирайтесь, белые ниггеры!», «Краснопузые, проваливайте в свою Россию!» Не отъехали мы и сотни метров, как я увидел на дороге осколки стекла. Я ехал с семьей. «Берегитесь, — крикнул я, — как бы в нас не кинули камень». Я оказался пророком, но пророком наивным. В своем простодушии я не подозревал, что дело поставлено на широкую ногу и четко организовано. За первым же поворотом нас поджидал дядя, который стоял у пирамиды булыжников, доходившей ему до пояса. Каждый камушек величиной с бейсбольный мяч. Каждый автомобиль получал свою порцию. Трах! Следующий… С расстояния в полтора метра. За следующим поворотом — новая пирамида. Трах!»

Было повреждено более пятидесяти автобусов и несчетное количество автомашин. По меньшей мере сто пятьдесят человек получили ранения и тяжелые увечья…

«Я стояла у дороги, — вспоминала Эсланда Робсон. — Мимо меня непрерывной чередой проползали покореженные машины. Они останавливались у нашего лагеря, из них выносили раненых. Студенты здесь же, в лагере, как могли, оказывали им неотложную медицинскую помощь.

«Что с Полем? Что с Полем?» — сверлила мозг неотступная тревожная мысль. А машины все ползли и ползли нескончаемым потоком…

Машина, в которой приехал Поль, была так же, как все, изукрашена следами булыжника. Но Поль был невредим. Каким чудом камни миновали его? Он был сумрачен, в мыслях он все еще был там — на пикскиллской дороге.

— Вот видишь, милый, ты самый храбрый.

Поль поднял голову и посмотрел на меня долгим взглядом…»

О чем он подумал в эти минуты?

О том, что не в меру восторженные слова близкого ему человека вряд ли сейчас уместны? Что значит его личная храбрость в сравнении с отвагой двадцати пяти тысяч соотечественников, не испугавшихся провокаций погромщиков, или с героизмом пятнадцати безоружных добровольцев, готовых пожертвовать собой, чтобы защитить товарища.

А может, он думал о том, что это был самый лучший концерт в его жизни? Никогда прежде он не чувствовал столь остро, как нужны его песни народу, какова их сила воздействия, способная объединить, увлечь и повести вперед разных людей, пробуждая в них общее стремление к свободе и счастью.

Побоище в Пикскилле могло стать сигналом к началу крестового похода реакции против свободомыслящей Америки. И потому вскоре после пикскиллскпх событий Робсон направил открытое послание президенту США Г. Трумэну, в котором потребовал расследования и наказания виновных в бандитских вылазках 27 августа и 4 сентября. «Пикскилл еще раз продемонстрировал, во что может вылиться растущее насилие в отношении черных американцев и пренебрежение к правам человека, — писал Робсон. — Насилие в Пикскилле является результатом извращенного понимания американского патриотизма, который привешивает ярлык антиамериканца всем тем, кто выступает за мир, за конституционные права и проявляет интерес к судьбе колониальных народов».

Поль говорил, что «Пикскилл напомнил о гитлеровской Германии». Вместе с Робсоном на растущую опасность фашизма в США указывали и крупнейшие деятели литературы и искусства, опубликовавшие письмо, в котором называли провокации в Пикскилле «трагическим моментом для Америки» и сравнивали их с событиями шестнадцатилетней давности в Германии. Письмо подписали Оскар Хаммерстайн, Черил Кроуфорд, Ута Хаген, Генри Фонда и другие известные американские писатели, поэты, актеры, журналисты.

Одиннадцатого сентября 1949 года с заявлением о «терроре фашистского типа в Пикскилле» выступил Национальный комитет Коммунистической партии США. «Не составляет труда, — говорилось в заявлении, — увидеть в происшедшем события, аналогичные происходившим в Германии во времена подъема фашизма, а именно: без тайного сговора и поддержки со стороны государства и полиции хулиганы и бандиты никогда не посмели бы совершить нападение». Компартия также предупреждала, что вылазка реакции в Пикскилле является «не чем иным, как пробным камнем в усилении попыток уничтожить права всех американцев, развязать террор против всего народа».

Последовавшие вскоре события подтвердили правоту коммунистов. В феврале 1950 года сенатор от штата Висконсин, республиканец Джозеф Маккарти, выступая в женском клубе провинциального городка Уиллинга, объявил, что располагает доказательствами «зловещей деятельности» 205 сотрудников государственного департамента, «дающей возможность врагу направлять и формулировать нашу политику». Двадцатого февраля Маккарти появился в сенате, где категорическим тоном изрек, что «группа извращенно мыслящих интеллигентов захватила контроль над демократической партией». Измышления малограмотного демагога и мракобеса были восторженно подхвачены реакционными кругами страны. Для них Маккарти представлял удобную фигуру — «человека из народа», призывавшего снизу, а не сверху, к прямой расправе с силами демократии и прогресса.

Став председателем комитета сената по правительственным делам и возглавив подкомитет по расследованию при том же комитете, Маккарти приступил к разоблачению «подрывных элементов». В США наступили тяжелые времена маккартизма. Никогда прежде репрессии против прогрессивных сил не велись столь направленно и беспощадно. Одновременно на страну обрушилась мутная волна антисоветской истерии.

Как-то Полю попался на глаза очередной номер журнала «Коллиерз». На его обложке был изображен американский солдат, стоявший на фоне карты Советского Союза, которую перечеркивала надпись: «Оккупировано». Робсон перелистал страницы журнала. «Война, которой не хотели» — так озаглавили редакционную статью его издатели. «Пять лет над миром висит тень новой мировой войны, — читал Поль. — Эта тень вызвана опасной сущностью советской агрессивности. И пока сохраняется эта агрессивность, остается и угроза ненужной, самоубийственной войны».

Как же представляли себе издатели «Коллиерз» ход и основные события третьей мировой войны?

США объявляют войну Советскому Союзу и наносят атомный удар по целям, «оправданным с военной точки зрения». Советская Армия переходит в наступление на Северо-Германской низменности, в районе Прибалтики и Среднего Востока, проникает на Северо-Американский материк, захватывает Аляску. Советская авиация сбрасывает атомные бомбы на Детройт, Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфию. Подводные лодки обстреливают ракетами с ядерными боеголовками Бостон, Лос-Анджелес, Сан-Франциско и другие американские города. В качестве возмездия за налет на Вашингтон самолеты Б-36 подвергают атомной бомбардировке Москву, уничтожая ее центр. Отряды диверсантов-смертников проникают в глубокий советский тыл и уничтожают последний сохранившийся подземный склад атомных боеприпасов в горах Урала. На всех фронтах Европы начинается наступление американских союзников, они захватывают Варшаву, вторгаются на Украину, высаживаются в Крыму и во Владивостоке…

В числе сочинителей этих бредовых фантазий Робсон с удивлением обнаружил известного английского писателя и драматурга Джона Бойнтона Пристли, до недавних пор имевшего репутацию человека прогрессивных воззрений. И тот же Пристли теперь предлагал ознаменовать победу Запада над Советским Союзом постановкой на сцене московского Большого театра американского мюзикла «Пареньки и куколки», героями которого были любители легкой наживы!

Робсона покоробило от такого цинизма. В иные времена он дал бы достойную отповедь развязным откровениям антисоветчиков. Но кто из издателей рискнет теперь опубликовать выступление или статью Поля Робсона, твердо зная, что за упоминание его имени без обязательной ругани в его адрес можно лишиться работы?

Поль нашел выход. Он начал издавать в Гарлеме ежемесячную газету «Фридом» («Свобода»), к сотрудничеству в которой привлек профессора Уильяма Дюбуа и других видных негритянских деятелей. Сам Робсон взялся вести в газете колонку «Мое мнение», в которой делился с читателями мыслями о различных сторонах американской действительности, о событиях международной жизни. В первом номере «Фридом» Поль определил задачу, стоявшую перед создателями газеты: она должна быть «подлинным голосом угнетенных масс негритянского народа и действенным оружием для всех прогрессивно настроенных американцев».

Летом 1950 года Робсон намеревался совершить поездку в Европу. Двадцать седьмого июля друзья сообщили Полю, что его разыскивают два чиновника государственного департамента. На следующий день Поль встретился с ними и с негодованием услышал, что он лишен права на заграничный паспорт, выданный ему еще в 1922 году, и обязан сдать его. Спустя две недели адвокаты Робсона, обратившиеся за разъяснениями в государственный департамент, получили ответ, в котором говорилось, что «поездка Поля Робсона за границу в данный момент противоречила бы коренным интересам Соединенных Штатов».

Двадцать восьмого августа Поль явился в государственный департамент, рассчитывая добиться приема у государственного секретаря Дина Ачесона. Беседовавший с Робсоном чиновник вежливо сообщил, что Ачесон не сможет принять его вследствие большой занятости, но вопрос с заграничным паспортом вовсе не обязательно решать на столь высоком уровне. Если мистер Робсон даст письменное заверение в том, что во время пребывания за границей он будет заниматься исключительно творческой деятельностью без каких бы то ни было выступлений или заявлений на политические темы, ему будет немедленно возвращен паспорт.

— Надеюсь, вы догадываетесь, что никаких письменных заверений от меня не последует, — сухо произнес Робсон. — Хотел бы только узнать, существует ли юридическая подоплека лишения меня заграничного паспорта?

— Я могу зачитать вам правительственное распоряжение № 7850 от 31 марта 1938 года, которое наделяет государственного секретаря правом запрещать тому или иному просителю выезд за границу, — с готовностью предложил чиновник.

Вечером Робсон позвонил в Энфилд, где находились Эсланда и Поль-младший с женой. Сын женился 19 июня, через три дня после возвращения отца из Европы. Его белокожая избранница Мэрилин Паула Гринберг училась вместе с ним в Корнеллском университете и полностью разделяла политические взгляды мужа, являясь членом прогрессивной Лиги рабочей молодежи.

Эсланда, безошибочно уловив подавленное настроение Робсона, с присущим ей юмором сообщила о своей беседе с чиновником госдепартамента, не поленившимся разыскать ее в энфилдской глуши.

— Когда он потребовал мой заграничный паспорт, — смеясь, рассказывала Эсланда, — я изобразила этакую туповатую простушку и категорически отказалась вернуть паспорт, поскольку в свое время уплатила за него десять долларов. На том мы и расстались.

Когда Поль звонил по телефону из гарлемской квартиры, он поневоле обращал внимание на частые щелчки, фон, иные посторонние звуки, доносившиеся из трубки. Конечно, для него не было секретом, что ФБР уже в течение многих месяцев подслушивало его телефонные разговоры. Более того, от преданных и хорошо осведомленных друзей он точно знал, что в его квартире установлены микрофоны, его письма вскрываются и тщательно прочитываются, за каждым его шагом внимательно следят. В последнем Поль неоднократно убеждался сам. Но он и предположить не мог, что досье, заведенное на него в штаб-квартире ФБР, со временем вместит в себя более трех тысяч листов.

Девятнадцатого декабря 1950 года Робсон подал в суд федерального округа Колумбия на государственного секретаря США Дина Ачесона с целью сохранить свой заграничный паспорт. Через три месяца суд, отказав в праве госдепартаменту требовать сдачи паспорта, вынес решение о неправоспособности Робсона выступать истцом против государственного секретаря. Поль потом с горькой усмешкой вспоминал заседания федерального суда, рассматривавшего его иск к государственному департаменту. Разбирательство больше походило на расправу, а судьи, казалось, забыли, что перед ними потерпевший, а не обвиняемый.

Робсону пытались вменить в вину то, что «он в течение ряда лет проявлял исключительную политическую активность в интересах независимости колониальных народов Африки». Кроме того, во время зарубежных поездок он публично осуждал политику американского правительства в отношении негров. Наконец, едва ли не самый тяжкий грех: неизменная, открыто проявляемая симпатия к Советской стране.

— Да, — отвечал Робсон, — в течение многих лет я активно участвовал в борьбе за свободу Африки, и я никогда не прекращу этой деятельности, что бы ни думал об этом госдепартамент или кто-либо другой. Это мое право — право негра, право американца, право человека! Но я решительно отрицаю, что, борясь за свободу Африки, я становлюсь врагом Америки. Действительные враги Америки — те, кто выступает против независимости колониальных народов Африки!

Да, я критиковал положение негров в Соединенных Штатах, находясь за границей, так же как я это делал у себя на родине, и я буду продолжать это делать до тех пор, пока не произойдут перемены. Что же делать негритянскому путешественнику — молчать или лгать о том, что происходит с его народом на родине? Я лгать не намерен! Патриотизм — любовь к своей стране и преданность интересам своего народа — нельзя приравнивать к взглядам юриста уолл-стритовскои корпорации, назначенного государственным секретарем, или к взглядам некоего политического карьериста, которому поручено выдавать паспорта. Истинный патриот тот, кто следует принципам Декларации независимости и Билля о правах не только у себя дома, но и за границей. Когда мы критикуем положение негров в Америке и говорим нашим согражданам на родине и народам за границей, что в действительности происходит в нашей стране, каждый из нас может сказать вместе с Фредериком Дугласом: «Поступая так, я чувствую, что выполняю долг подлинного патриота, ибо тот любит свою родину, кто отвергает и не прощает ее недостатки».

Подлинными патриотами своей страны, утверждал Робсон, являются и те американцы, которые выступают за дружбу с СССР и другими социалистическими государствами: «Разве история не доказала, что именно те, кто сеял семена ненависти к Советскому Союзу, оказались предателями своей страны? Я верю, что подавляющее большинство населения США понимает общность интересов американского и советского народов. Я был и навсегда останусь антифашистом и борцом за свободу и достоинство всех людей. Мы, антифашисты, подлинные борцы за демократию в США, несем огромную ответственность. Нас миллионы. Мы верим в мир и дружбу. Если мы смело мобилизуем наши силы, то фашизм нигде не пройдет».

У американских реакционеров такие заявления вызывали ярость. Власть имущие давно причислили Робсона к «инакомыслящим». В кичащейся демократическими свободами Америке такой ярлык, равно как и слово «красный», обрекает человека на положение изгоя. Травля Поля ужесточалась, принимая более изощренные, иезуитские формы. В кампанию против Робсона были вовлечены даже некоторые из его недавних союзников.

В ноябре 1951 года в официальном органе Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН) журнале «Крайсис» появилась статья «Поль Робсон — заблудший пастырь». Ее автор, укрывшийся за псевдонимом Роберт Алан, безапелляционно уверял, что именно в его статье дается «четкое и серьезное разъяснение» причин того, почему власти лишили Поля Робсона заграничного паспорта: Робсон «прежде всего пропагандист коммунистических идей, а уже потом певец». Государственный департамент не замедлил включить эту статью в свой пропагандистский бюллетень, предназначавшийся для распространения в африканских странах.

Робсон воспринял публикацию журнала «Крайсис» как отражение разногласий в руководстве НАСПЦН, которые резко обострились в послевоенные годы и вынудили уйти из ассоциации такого испытанного лидера негритянского освободительного движения, как профессор Уильям Дюбуа. Неприязненное отношение некоторых руководителей НАСПЦН к Дюбуа, признанному ученому, выдающемуся общественному деятелю, народному трибуну, могло распространяться и на его друзей, среди которых был Робсон.

Полю так и не удалось узнать, кто спровоцировал появление на страницах негритянского журнала статьи о «заблудшем Робсоне». Только в конце 70-х годов были опубликованы некоторые документы архива государственного департамента, и в частности меморандум американского вице-консула в посольстве США в Гане Роджера II. Росса, датированный 9 января 1951 года. Росс предложил, чтобы какой-либо журналист, «предпочтительно негр-националист», подготовил порочащую Робсона статью, которую потом можно было бы перепечатать в африканских странах с целью ослабить его огромное влияние на демократическую общественность Африки. «Необходимо искренне отдать дань уважения крупному таланту актера, — советовал изворотливый политикан, — выразив гордость его достижениями», а затем «подробно вскрыть унизительную (со стороны этого здравомыслящего и на первый взгляд достойного человека) поддержку коммунистических взглядов». На меморандуме Росса рядом с грифом «секретно» стояла отметка «меры приняты»…

Робсон остался верен себе. У него не было ни колебаний, ни сомнений в правильности раз и навсегда избранного пути. «Борьба за мир, за свободу негритянского населения, за достоинство всего американского народа, за единство всех прогрессивных сил во всем мире — таковы важнейшие задачи в современных условиях», — писал он в газете «Фридом» в те нелегкие для него времена. Общественная и политическая деятельность Поля целиком посвящена выполнению этих задач. Он подписывает и собирает подписи под Стокгольмским воззванием в защиту мира и с требованием запрещения атомной бомбы, воззванием, которое американское правительство устами государственного секретаря Дина Ачесона объявило «пропагандистским приемом Советского Союза», выступает на митингах протеста против агрессии США в Корее, участвует в многочисленных митингах мира, возглавляет делегацию ньюйоркцев, обратившихся с петицией в ООН, в которой говорилось о политике геноцида, проводимой в США в отношении негров.

В конце января 1952 года власти запретили Робсону выезжать за пределы континентальной части США, даже в Канаду, которую американцы могли посещать без паспорта. «Представитель американского государственного департамента, — рассказывал Поль, — пригласил меня к себе и очень раздраженно заявил, что, хотя мне не требуется паспорт для выезда в Канаду, им получено специальное распоряжение, запрещающее мне покидать США[19]. Если же я пересеку государственную границу, мне грозит тюремное заключение сроком на 5 лет и штраф (10 тысяч долларов. — В. З.)».

Лишенный возможности присутствовать на проходившем в Ванкувере съезде канадского отделения профсоюзов шахтеров и сталелитейщиков, куда он был приглашен в качестве почетного гостя, Робсон обратился к его участникам и исполнил песню о Джо Хилле по телефону. Восемнадцатого мая 1952 года Поль выступил перед сорока тысячами канадских рабочих, собравшихся на границе между Канадой и США, чтобы увидеть и услышать любимого певца.

Двадцать второго декабря Полю Робсону была присуждена международная Ленинская премия СССР «За укрепление мира между народами». «Многие друзья задают мне вопрос: что я чувствую, получив эту премию? — писал Поль в газете «Фридом». — Обычно я говорю, как и большинство ее лауреатов, что «это — большая честь». Но, конечно, эта премия заслуживает большего, чем просто выражения признательности… Я всегда настаивал и буду настаивать на моем праве говорить правду, которую я знаю о советском народе, о его глубоком стремлении к миру и надеждах, связанных с миром… рассказывать о героическом труде дружественных народов всех социалистических стран, смело и честно разъяснять истинное положение и вскрывать ложь поджигателей войны… Мир может и должен быть сохранен, чтобы спасти планету от ужасных разрушений третьей мировой войны. Только что присужденная премия побуждает меня к еще большим усилиям во имя мира на земле».

Американская пресса обошла молчанием факт присуждения Робсону международной Ленинской премии. Аккредитованный при Организации Объединенных Наций корреспондент Джеймс Хикс был единственным из журналистов, кто отважился разыскать Поля и взять у него интервью. Возвращаясь домой в Бруклин, он заметил, что за его старым «фордом» неотступно следует какой-то автомобиль, в котором находились два человека. Обеспокоенный Хикс остановился, а преследователи подъехали к его машине сбоку вплотную, лишив его возможности выйти из нее, и знаками приказали журналисту открыть окно.

— Ты, кажется, сегодня беседовал с Робсоном? — мрачно спросил один из них, показав жетон агента ФБР.

Молча кивнув, Хикс протянул свою журналистскую карточку.

Агенты ФБР нарочито долго рассматривали документ, о чем-то тихо переговаривались, явно не зная, что им следует предпринять. Их нерешительность приободрила журналиста. Он вежливо потребовал, чтобы ему вернули карточку, и, получив ее, включил зажигание.

— Тебе повезло, парень, — услышал он вдогонку. — Даже не верится, что ты ухитрился прорваться сегодня к этому Робсону…

В августе 1953 года государственный департамент отказался выдать Полю заграничный паспорт для поездки в Англию, Францию и Скандинавские страны. В ноябре последовал повторный отказ, из-за чего Поль не смог воспользоваться приглашением присутствовать в качестве гостя на II съезде советских писателей.

Ему было радостно сознавать, что друзья в СССР помнили о нем. Он знал о многочисленных обращениях советских людей, общественных организаций к правительству США, требовавших отмены незаконного решения о лишении его заграничного паспорта. Его глубоко тронуло сообщение о том, что альпинисты, покорившие одну из вершин в горах Киргизии, назвали ее именем Робсона. Советские журналисты, разыскавшие его в Нью-Йорке, рассказали, что в Московском театре имени А. С. Пушкина состоялась премьера пьесы Ю. Кроткова «Джон — солдат мира», посвященная ему, Робсону, что художник А. Борунов запечатлел его изображение на знаменитых палехских шкатулках, что в государственном музыкальном издательстве готовится к выпуску сборник песен «Поет Поль Робсон». Эти известия поддерживали Робсона в трудные для него времена, когда из-за непрекращающихся преследований со стороны американских властен прекратил свою деятельность Совет по африканским делам, была закрыта газета «Фридом».

В декабре 1954 года политический авантюрист Маккарти был вынужден уйти в отставку со всех постов: сенат США большинством голосов осудил его за оскорбление высшего законодательного органа страны и за отказ отчитаться о расходовании средств, выделенных «на борьбу с коммунистической опасностью». Лидера американской реакции ожидал позорный финал: 2 мая 1957 годаМаккарти умер от последствий алкоголизма. Однако угроза маккартизма продолжала существовать.

Сохраняет силу закон о внутренней безопасности («закон Маккарэна»), по которому все прогрессивные организации как «агенты иностранной державы» подлежат обязательной регистрации, принимается «закон 1954 года о контроле за коммунистами», запрещающий членам «коммунистических организаций» занимать должности или работать в профсоюзах. Переполнены политическими заключенными тюрьмы Атланты, Олдерсона, Данбери, Льюисберга, Левенуэрта, Тексаркана. Арестованы руководители американской компартии. В исправительных тюрьмах Терре-Хота и Нью-Йорка находятся близкие друзья Робсона — Бен Дэвис и Уильям Паттерсон.

И все-таки некоторое ослабление международной напряженности в середине пятидесятых годов, ставшее возможным вследствие окончания войн в Корее и Индокитае, чему во многом способствовала последовательная миролюбивая политика Советского Союза, не могло не сказываться на внутриполитической жизни Америки. Шестого мая 1955 года в газете «Правда» опубликована статья Поля Робсона «Свежие веяния в США», в которой говорится следующее: «За внешним обликом американской жизни — провокационными заголовками газет, воинственными речами разных адмиралов и генералов, напыщенными выступлениями реакционных политиканов — глубоко в гуще народа происходит брожение. Многочисленные признаки изменения политической атмосферы можно ныне видеть в действиях, предпринимаемых самыми различными социальными группами в нашей стране, в попытках поднять население на защиту наших гражданских свобод, в многочисленных забастовках рабочих на севере и юге, требующих повышения заработной платы, и, что наиболее важно, в решимости людей покончить с периодом страха и террора и выступать за свои права более смело, бросив вызов и нанеся поражение всем поджигателям войны».

Эта публикация Робсона свидетельствовала о его неиссякаемом оптимизме, о его глубокой вере в здоровые силы американского народа.

Летом 1956 года власти предприняли еще одну попытку запугать Робсона. Тринадцатого июня в Вашингтоне он предстал перед комиссией палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. Отказавшись отвечать на вопрос о принадлежности к Коммунистической партии США, Робсон твердо заявил, что пришел на заседание комиссии для защиты интересов своего народа:

— Я нахожусь здесь, чтобы отстоять право негров быть полноправными гражданами Соединенных Штатов. Этих прав нет у негров штата Миссисипи. Их нет у негров города Монтгомери. Вот почему я сегодня здесь.

Поль назвал фашистскими методы, к которым прибегали многочисленные комиссии, комитеты и подкомитеты по расследованию антиамериканской деятельности.

— Живи сейчас Томас Джефферсон, Фредерик Дуглас или Юджин Дебс, — гневно бросил Поль в лицо членам комиссии, — вы бы и их подвергли этим унизительным допросам.

Вскоре одна из негритянских газет поместила статью, озаглавленную «Поражение комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности». «Поль Робсон — выдающийся артист и исключительно симпатичный человек, — говорилось в статье. — Его собственный успех не закрыл ему глаза на несправедливости, которым подвергается его народ. Любое критическое выступление Робсона в адрес США наносит американскому престижу значительно меньший ущерб, чем то, что его лишили права выезжать за границу, петь и говорить по своему желанию и выставили на посмешище комиссии палаты представителей, позволяя невежественным людям издеваться над ним».

Полю не удалось воспользоваться приглашением горняков Уэльса и побывать на их традиционном фестивале, но пять тысяч его участников все же услышали песни Робсона, которые он пропел по телефону. Голос певца звучал в течение двадцати минут и для лондонцев, которые собрались на митинг, проходивший под лозунгом «Предоставьте Полю Робсону возможность петь». Корреспондент газеты «Манчестер гардиан» зло иронизировал, что «американская телефонная и телеграфная компания и лондонское отделение служб почт и связи помогли Полю Робсону поставить государственный департамент в довольно глупое положение».

Состоялось и несколько «телефонных» концертов Робсона для его советских друзей. Так, 1 января 1957 года Робсону позвонили колхозники сельскохозяйственной артели «Советская Белоруссия» Минского района. Они поздравили певца с Новым годом и пригласили его в Белоруссию. Благодарный Робсон спел им колыбельную Д. Клутзама «Спи, мой бэби» и «Песню о Родине» И. Дунаевского. Растрогал Поля и звонок комсомольцев из поселка Аксай целинного совхоза «Красивинский», которые сообщили, что назвали его именем одну из новых улиц поселка. После взволнованного ответа певца целинники услышали донесшееся до них через тысячи километров «Полюшко-поле».

Не выезжая за пределы США, Поль участвовал в создании документального фильма «Песня великих рек», который при поддержке Всемирной федерации профсоюзов снимал Йорис Ивенс. Прославленный голландский режиссер попросил Робсона записать песню для этого фильма — эпического повествования о народах, живущих на берегах великих рек Волги и Ганга, Амазонки и Янцзы, Нила и Миссисипи.

Письмо от Ивенса, вспоминал Поль, «было кратким, с немногими подробностями. Слова и музыка прилагались, но имена поэта и композитора не были указаны. Песня была на немецком языке, а исполнить ее нужно было на английском. Исполнение песни строго ограничивалось определенным количеством секунд, и к тому же я должен был петь без аккомпанемента (видимо, оркестровое сопровождение должны были «подложить» под мой голос позднее)».

Друг Робсона — известный негритянский писатель Ллойд Браун[20] перевел стихи на английский язык. Поль-младший, работавший инженером-электриком, вызвался достать необходимую аппаратуру и произвести запись песни. В качестве студии был выбран дом при гарлемской церкви, где жил ее пастор — родной брат Робсона Бен.

Фильм «Песня великих рек» получил одну из главных премий на международном кинофестивале в Карловых Варах. Критики назвали его «шедевром», «монументальной работой», «гимном человеку», «фильмом, прославляющим труд и разоблачающим колониализм», единодушно хвалили основную песню картины, отмечая величественную музыку Д. Д. Шостаковича и великолепное пение Робсона.

В течение нескольких лет Поль с помощью Ллойда Брауна писал книгу, задуманную поначалу как автобиография. Но чем больше он над ней работал, тем дальше отходил от первоначального замысла. Книгу Робсона «На том я стою» трудно причислить к традиционным автобиографическим или мемуарным произведениям.

Главное в книге Поля — это не его жизнеописание, не воспоминания о прошлом, насыщенном событиями и людьми, а размышления о своей судьбе, о судьбах негритянского народа.

«Я хочу, — писал Робсон в предисловии, — рассмотреть вопрос о том, что означает борьба за свободу негров в условиях того кризиса, который переживает сейчас наша страна, вопрос о том, почему эта борьба занимает решающее место в движении за демократию в нашей стране, какую роль она играет в деле защиты мира и в освободительном движении на всей земле. Излагая свои взгляды по вопросам, которые в той или иной степени обсуждает вся Америка и большая часть остального мира, я хотел объяснить, как я пришел к своим убеждениям и занял те позиции, которые отстаиваю. Как и у других, мои взгляды, мой труд, моя жизнь составляют единое целое».

Пролог книги, озаглавленный Робсоном «Здесь мой дом», посвящен истории его родословной, главным событиям его жизни вплоть до осени 1915 года, когда он поступил в колледж Ратжерса. По убеждению Поля, доверительный рассказ о семье Робсонов, о его ранних годах помогал читателям глубже понять истоки его мировоззрения, первоосновы тех или иных сторон его творческой и общественной деятельности.

На последующих страницах хронологический принцип повествования нарушается. О себе Поль упоминает коротко, вскользь. Отдельные факты и события из собственной биографии служат для Робсона поводом откровенно высказать свои мысли о духовной силе негритянского народа, о ее источниках, о методах и путях осуществления законных прав американских негров. «Мы, негры, — утверждал Поль, — должны найти в себе силы отбросить все, что нас разделяет, и сплотиться. Наше единство укрепит позиции наших друзей и позволит нам привлечь на нашу сторону много новых союзников. Наше единство ослабит наших врагов, которые уже сознают свою обреченность. Быть свободными, чувствовать себя равноправными гражданами на прекрасной американской земле, жить без страха, наслаждаться плодами своего труда, открыть перед нашими детьми все дороги — все это не только мечты, которые мы так долго вынашивали в своих сердцах, — это наш завтрашний день, дело наших рук».

Полю были в равной степени ненавистны и белый расизм, и черный шовинизм. Движение американских негров за свои права он рассматривал как составную часть мирового национально-освободительного движения угнетенных народов, общей борьбы всего человечества за демократию и мир.

Книгой «На том я стою» Робсон как бы подвел итоги своей публицистической деятельности в пятидесятые годы, когда он в качестве обозревателя газеты «Фридом» в разделе «Мое мнение» опубликовал тридцать восемь статей-откликов на самые злободневные явления американской действительности.

Работа над книгой была завершена к ноябрю 1957 года. Спустя несколько месяцев она вышла небольшим тиражом в издательстве «Отелло ассошиэйтс», специально созданном для этой цели на средства Поля и его друзей. Ни одно из мало-мальски солидных издательств не решилось опубликовать книгу Робсона. Пресса белой Америки обошла ее молчанием; отзывы, в основном благожелательные, появились лишь в нескольких негритянских газетах.

Подлинный успех ждал книгу Робсона за океаном, где она была издана в 1958 году в Лондоне, Бухаресте, Берлине и Москве. В Советском Союзе перевод и выпуск «На том я стою» тиражом в сто тысяч экземпляров осуществило издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

Девятого апреля 1958 года Полю исполнялось шестьдесят лет. Во многих странах — в Дании и Швеции, Польше и Чехословакии, Пакистане и Египте, Швейцарии и Франции — были созданы комитеты по празднованию юбилея выдающегося певца и общественного деятеля.

Американские власти предприняли ряд попыток, чтобы сорвать чествование Робсона за рубежом. В марте 1958 года посол США в Индии Э. Банкер сообщил в госдепартамент о намерении Индиры Ганди, дочери премьер-министра республики Джавахарлала Неру, создать национальный комитет по проведению дня Поля Робсона в Дели. Посольство США, заверял посол, сделает все возможное, чтобы не допустить этого мероприятия. Американский генеральный консул в Бомбее открыто заявил главному прокурору города, возглавлявшему комитет по празднованию юбилея Робсона, что в США будут рассматривать намечаемые торжества не только как «антиамериканский акт, инспирированный коммунистами», но и как «доказательство постепенного сползания Индии к коммунизму». Одновременно в Вашингтоне индийского посла в США уведомили о том, что «Робсон не тот американец, которому надо оказывать почести в Индии», и что «инициаторами проведения торжеств в его честь в Индии и других странах, по всей вероятности, являются коммунистические группировки».

Позицию правительства независимой Индии по этому вопросу изложил Джавахарлал Неру в своем письме к Всеиндийскому юбилейному комитету, в который вошли известные общественные и политические деятели: «Шестидесятилетие Робсона заслуживает празднования не только потому, что Робсон является одним из выдающихся артистов нашего времени, но также потому, что он, терпя невзгоды, защищает дорогие для всех нас принципы человеческого достоинства. Празднование дня рождения Робсона — это не только дань уважения великому человеку. Это также дань уважения тому делу, за которое он борется и страдает».

Широко отметили юбилей Робсона его верные друзья — советские люди. В Колонном зале Дома союзов состоялся торжественный вечер, на котором прозвучали записи песен, исполняемых Робсоном, был показан документальный фильм о его жизни и творчестве.

Десятого мая 1958 года Робсон вышел на сцену прославленного концертного зала США нью-йоркского Карнеги-холла, где по традиции выступали самые выдающиеся музыканты, певцы, композиторы — П. И. Чайковский, А. Дворжак, К. Сен-Санс, Р. Штраус и С. Рахманинов, Э. Карузо и Б. Джильи, А. Тосканини, Л. Стоковский и С. Кусевицкий, Ф. Крейслер, П. Казальс, Мариан Андерсон и Дюк Эллингтон. Концерт Робсона проходил при переполненном зале и завершился восторженной овацией публики. Не менее восторженными оказались и оценки музыкальных критиков, писавших, что длительный перерыв в концертной деятельности Робсона почти не отразился на звучании его великолепного баса, а обаяние певца стало даже сильнее.

Двадцать шестого июня 1958 года Верховный суд США пятью голосами против четырех признал, что у государственного департамента не было полномочий отказывать американским гражданам в заграничных паспортах по причине их «убеждений или связей». В тот же день Поль встретился с корреспондентами ТАСС и сделал следующее заявление для советской прессы: «Я благодарен всем людям, которые все это время своими симпатиями поддерживали меня. Теперь, когда у меня появилась такая возможность, я буду счастлив принять участие в культурном обмене между нашими народами. Как я уже много раз говорил, для меня будет большой радостью пожать руки друзьям в СССР и самому передать им сердечный привет и сказать: «Большое спасибо!»

Принимая поздравления друзей в связи с возвращением ему заграничного паспорта, Робсон показывал им другой документ, изготовленный его внуками семилетним Дэвидом Полем и пятилетней Сузи ко дню рождения деда. На страницах самодельного паспорта внуки написали: «Я хочу, чтобы ты поехал в Англию. Дэвид Поль Робсон». «Я хочу, чтобы ты поехал в Индию и СССР. Сузи».

— Первые визы выданы мне моими любимыми малышами, — шутил растроганный Поль.

Закончился тягостный для Робсона девятилетний период, когда он, по словам видной деятельницы движения за права американских негров, жены Мартина Лютера Кинга — Коретты Кинг, был «погребен заживо» в «свободной, демократической Америке». Но годы преследований и травли не прошли бесследно для здоровья Поля.

Признаки надвигающейся болезни Робсон почувствовал в один из осенних дней 1957 года. Внезапно у него закружилась голова, потемнело в глазах, учащенно забилось сердце. Приступы головокружения повторялись потом нечасто, и Поль старался не обращать на них внимания и не беспокоить близких, объясняя некоторое ухудшение здоровья невзгодами, которые выпали на его долю в последние годы. Поль надеялся, что его крепкий организм справится с временными недомоганиями.

Пятнадцатого августа 1958 года Робсон после месячного пребывания в Великобритании, где он с успехом пел в Лондоне и Уэльсе, прибыл в Москву. Через два дня в Недавно возведенном Дворце спорта в Лужниках состоялся концерт Поля.

«И вот, огромный, плечистый, приветливо улыбающийся, он входит в зал, — рассказывал корреспондент «Правды» о встрече Робсона с москвичами после долгого перерыва. — Под сводами дворца прокатываются аплодисменты. Все встают и горячо, долго, от души рукоплещут. К артисту подбегает стайка ребят. Это московские пионеры — юные друзья «дяди Паши», как ласково, по-родственному они его называют. Огромен размах рук у певца, но и их не хватает, чтобы принять все букеты. Он бережно кладет цветы на крышку рояля, и они образуют целую гору!»

— Я часто повторял там, в Америке, что буду в Москве, — с трудом сдерживая слезы, медленно говорил по-русски Робсон притихшему огромному залу. — И я здесь… Вы помогали мне, придавали силы…

И, совладав с охватившим его волнением, Поль прочитал строки из посвященного ему стихотворения Пабло Неруды: «Пришел я в этот мир, чтобы петь и чтобы ты запел со мною».

В тот вечер звучали негритянские и русские народные песни. Почти каждую песню Полю приходилось исполнять на «бис». Особенно восторженно приняли москвичи спетую Робсоном «Дубинушку» и его любимую «Старик-река», которой он по обыкновению завершал свои выступления. Радостными для Поля были встречи со старыми друзьями — композиторами А. Г. Новиковым, Т. А. Хренниковым, М. И. Блантером, певцом И. С. Козловским, писателями Н. А. Тихоновым и А. Е. Корнейчуком, академиком А. Н. Несмеяновым. Робсон делился с ними своими планами, говорил о намерении сняться в телевизионном фильме о великом негритянском трагике Айре Олдридже, который они задумали с Гербертом Маршаллом, рассказывал о приглашении сыграть Отелло на сцене Шекспировского мемориального театра в Стратфорде-он-Эйвон, мечтал создать в Гарлеме музыкальную школу для негритянских детей.

Девятнадцатого августа Поль на самолете вылетел в Ташкент, где провел два дня на международном кинофестивале стран Азии и Африки. После короткого отдыха в Крыму он возвратился в Москву. Четырнадцатого сентября ректор Московской государственной консерватории имени П. И. Чайковского А. В. Свешников вручил Робсону диплом об избрании его почетным профессором консерватории. Поль стал вторым после известной французской пианистки и педагога Маргариты Лонг зарубежным музыкантом, удостоенным столь высокого звания, которое присуждалось за выдающееся исполнительское мастерство и большой вклад в развитие мировой музыкальной культуры.

В сентябре — октябре Поль выступал с концертами в ГДР и Великобритании. Гастрольная поездка завершилась триумфальным выступлением Робсона в лондонском соборе святого Павла, средневековые стены которого не вмещали всех желающих услышать прославленного певца, и поэтому у открытых дверей собора собралось еще пять тысяч слушателей.

В середине декабря Поль снова приезжает в Москву, предполагая совершить большую концертную поездку по городам Советского Союза. Однако его намерениям было не суждено осуществиться. Участившиеся головные боли, доводившие Поля до полуобморочного состояния, вынудили обратиться к врачам. После всестороннего обследования Робсона в одной из московских клиник врачи определили у него атеросклероз с нарушением кровообращения в сосудах головного мозга и, запретив Полю заниматься концертной деятельностью, назначили длительный курс лечения.

Через несколько месяцев в состоянии здоровья Робсона наступили заметные улучшения: могучий организм певца, казалось, преодолел тяжелый недуг. Даже видавшие виды врачи были поражены столь быстрым отступлением болезни. В конце концов они согласились с настоятельными просьбами Поля и разрешили ему участвовать весной 1959 года в спектакле «Отелло» Шекспировского мемориального театра.

Робсон был счастлив в третий раз обратиться к любимой роли. Спектакль ставил тридцатилетний режиссер Тони Ричардсон, известный своими театральными и кинематографическими работами, в которых критически осмысливался буржуазный образ жизни.

Времени до премьеры, которой должен был открыться очередной сезон в Шекспировском театре, оставалось мало, поэтому в день проводилось по две репетиции, вторая часто заканчивалась далеко за полночь. Поль радовался, видя стремление молодого режиссера создать спектакль современный, свободный от архаики, подражательности и штампов, не отступая при этом от лучших реалистических традиций Шекспировского театра. Из актеров он сразу выделил одаренного двадцатилетнего Альберта Финни, репетировавшего роль Кассио. (Поль не ошибался, предрекая Финни большое будущее. В 1963 году актер получил всемирную известность, блистательно сыграв главную роль в кинофильме «Том Джонс», поставленном Тони Ричардсоном по роману классика английской литературы Г. Филдинга «История Тома Джонса, найденыша».)

Премьера «Отелло» состоялась 7 января 1958 года, незадолго до дня рождения Робсона. Пятнадцать раз опускался и поднимался занавес по окончании спектакля: зрители горячо благодарили его создателей. Театральная критика, в целом положительно оценивая постановку Ричардсона, особенно отмечала превосходную игру Робсона. «Это потрясающий Отелло, — восторгался рецензент газеты «Бирмингем мейл». — Поначалу мне казалось, что в спектакле отсутствует дух Шекспира, но вот появился Робсон, и мы увидели Отелло нашего времени. Сила Робсона-актера рассеяла сомнения». Видный английский театральный критик Чарлз Грейвз, с похвалой отозвавшись об игре Робсона, писал, что «годы придали его Отелло зрелости, которой он, возможно, не имел раньше». И все-таки самым приятным свидетельством творческого успеха было для Робсона признание юных зрителей-школьников Стратфорда-он-Эйвон, подаривших ему статуэтку Отелло.

В 1960–1962 годах Робсон неоднократно гостил в СССР по приглашению Советского комитета защиты мира и Комитета по международным Ленинским премиям «За укрепление мира между народами». И хотя врачи, беспокоясь о его самочувствии, рекомендовали Полю воздерживаться от частых выступлений, он использовал любую возможность для общения с советскими людьми, приезжал на автозавод имени И. А. Лихачева, встречался с московскими железнодорожниками, с рабочими и работницами комбината «Трехгорная мануфактура». Он пел им свои лучшие песни, говорил о том, что «в нынешнем быстро меняющемся мире само существование Советского Союза имеет огромное значение для борьбы народов за свободу, за полное равноправие и человеческое достоинство».

Двадцать третьего декабря 1963 года Робсон возвратился в Нью-Йорк. В течение пятилетнего пребывания за рубежом он пристально следил за событиями, происходившими на родине. Знал о небывалом подъеме массового движения против сегрегации и расизма, которое возглавлял темнокожий священник из Атланты Мартин Лютер Кинг, избравший гандистскую концепцию ненасилия основным методом борьбы негров за свои права. Знал и о появлении в США в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов различных негритянских экстремистских групп, лидеры которых, наметив целью создание в Северной Америке отдельного негритянского государства, прямо призывали к партизанской войне против белого населения США.

Робсон, выступая на митинге, организованном по случаю его возвращения на родину редакцией прогрессивного негритянского журнала «Фридомуэйз», убежденно заявил: «В движении за гражданские права негритянского населения страны, укрепляя боевой союз черных и белых американцев, мы должны найти и усилить более глубокую и тесную связь, которая объединит негритянских борцов с широкой массой белых граждан, наших естественных союзников в борьбе за демократию. Интересы подавляющего большинства негритянского народа в целом требуют установления такой связи, требуют решения негритянского вопроса. Дело идет не просто о справедливости по отношению к национальному меньшинству. Как во времена Авраама Линкольна коренные интересы американского народа требовали уничтожения рабства негров, так и сегодня эти интересы требуют ликвидации системы, в условиях которой черные американцы являются гражданами второго сорта».

Этим выступлением Робсон подтверждал свою готовность принять самое деятельное участие в справедливой борьбе, которую вели его соотечественники.

Однако подорванные тяжелым недугом силы Робсона уже были на исходе. Он тяжело переживал кончину близких ему людей — профессора Уильяма Дюбуа, которого считал своим учителем, и верного друга Бена Дэвиса. Страшным ударом явилось для него известие о неизлечимой болезни жены.

Обострение болезни Робсона, приведшее к частичной потере памяти, душевные муки при виде страданий родного ему человека сделали невозможным дальнейшее участие Поля в общественной жизни прогрессивной Америки.

Тринадцатого декабря 1965 года умерла Эсланда Робсон. Похоронив жену, Поль навсегда оставил Нью-Йорк и переехал в дом своей старшей сестры Мэрион в Филадельфии. Он жил в уединении, редко встречаясь даже с друзьями: сильный человек, он боялся огорчить их своим физическим бессилием, стыдился вынужденной беспомощности.

Но Робсон не был одинок. Он с радостью убеждался, что не только в Америке, но и далеко за ее пределами люди помнят и чтут его.

В день семидесятилетия Поля в газете «Правда» была опубликована статья «Несгибаемый борец», в которой, в частности, говорилось: «Вот уже несколько десятилетий изумительный голос певца, талант актера и гражданское мужество гуманиста-борца являются символом протеста прогрессивных американцев против социальной и расовой несправедливости. Поэтому так любят и уважают его люди во всех концах нашей планеты. Поэтому они присоединяют в эти дни свои слова привета юбиляру к поздравлениям и приветствиям общественности США».

В колледже Ратжерса, в котором учился Робсон, был открыт Центр музыки и искусств, носящий его имя. Пенсильванский колледж имени А. Линкольна присвоил Полю степень доктора права. Массовая прогрессивная негритянская организация Национальная городская лига присудила ему свою почетную премию. Негритянский журнал «Эбони» назвал Робсона в числе десяти «самых выдающихся представителей негритянского населения в американской истории».

Пятнадцатого апреля 1973 года в Карнеги-холле состоялось чествование замечательного певца, в котором приняли участие друзья, соратники, почитатели таланта Робсона — Сидней Пуатье, Гарри Белафонте, Пит Сигер, Анджела Дэвис, Лиллиан Хеллман, Грегори Пек, Леонард Бернстайн, вдова и дочь Мартина Лютера Кинга и многие другие общественные деятели США, мастера американской культуры.

Робсон не присутствовал на этом торжестве, но собравшиеся услышали его голос, записанный на магнитофонную ленту: «Хотя я в течение нескольких лет не мог заниматься общественной деятельностью, я хочу, чтобы вы знали, что я по-прежнему предан борьбе за свободу, мир и братство людей на земле.

Здесь, у себя на родине, я непрестанно думаю о борьбе негритянского населения США за полное освобождение от расистского господства и за завоевание не только гражданских, но и социальных прав для всех черных американцев и других национальных меньшинств страны.

Я приветствую движение народов Африки, Латинской Америки и Азии за освобождение от колониального гнета. Их вдохновляет и многому учит пример героического вьетнамского народа, снова давшего отпор империалистическому агрессору.

Вместе со всеми защитниками мира — народами социалистических стран и передовыми людьми всех других государств — я радуюсь тому, что движение за мирное сосуществование достигло серьезных успехов и что сторонникам «холодной войны» и политики «сдерживания» пришлось отступить».

Это было последнее выступление замечательного сына негритянского народа. Двадцать восьмого декабря 1975 года он в тяжелом состоянии был привезен в филадельфийскую больницу. Усилия врачей спасти жизнь Робсона оказались тщетными. Двадцать третьего января 1976 года его не стало.

Поль-младший, выполняя волю отца, похоронил его рядом с матерью на Фернклиффском кладбище в Нью-Йорке. На могильной плите выбиты слова Робсона: «Артист должен сделать выбор между борьбой за свободу и рабством. Я сделал свой выбор. Иного пути для меня нет».