Помни войну

Глава 26

— Что с кораблем сделали — распластали как лягушку! Препарировали, сукины дети, год с ремонтом возятся, вредители! За такие штуки к стенке нужно немедленно ставить, как злостных саботажников! Эх, матушка Россия, все у нас через задницу делается! С такой постановкой дела ты войну не проиграешь, а жидким поносом прос…

Вычурным матом Фелькерзам как бы подвел черту под своим посещением порта и дока — с такой ремонтной базой и логистикой войну не выиграешь. Можно, конечно, попробовать, но порядок нужно наводить немедленно, и самыми строгими мера, не останавливаясь ни перед чем. Но прежде чем брать в руки «кнут», может попытаться улестить «пряником»⁈ И «добрым словом», которое вместе с приставленным к голове пистолетом, может оказать благотворное влияние на любого строптивца!

Вчера вечером 2-я Тихоокеанская эскадра добралась до Владивостока в урезанном вдвое состоянии, если считать броненосцы и большие крейсера. И сейчас, глядя на гавань, Фелькерзам скривился — сердце защемило. Но потерять половину кораблей все же гораздо лучше, чем дать погибнуть целому. А такое бы произошло, останься командующим вице-адмирал Рожественский, и не сделай он сам необходимых приготовлений к сражению. Так что в Цусимском разгроме, который случился в той реальности, которой больше не будет, в основе лежат больше субъективные, чем объективные факторы, хотя последних с избытком хватает.

Небогатов все же довел эскадру до Владивостока без потерь, обманув вражеские миноносцы. А сам Дмитрий Густавович после боя просто потерял сознание, и очнулся только сегодня в «собачью вахту», проспав больше суток, и при этом не чувствуя в животе боли — будто болезнь поняла, как ему плохо, и на время прекратила терзания. И сейчас не давала о себе знать, оглушенная доброй порцией рома, принятой на радостях.

— Главное, мы дошли, хотя эскадра пока небоеспособна, — пробормотал Фелькерзам, рассматривая в утренней дымке стоявшие корабли. Потери его уже не ужасали, привык как-то. Ведь 1-й отряд из новых броненосцев дошел почти полностью, потеряв только «Орла». Но состояние броненосцев ужасало — разбитые и исковерканные надстройки, на каждом имелись отбитые 152 мм стволы, а на «Александре» и 305 мм орудие требовало замены. Но лишнее железо можно срезать, всячески облегчив корабли, снять противоминную артиллерию, кроме 16–75 мм пушек, марсы демонтировать, убрать торпедные аппараты и многое другое. Строительная перегрузка оказалась чудовищной, и облегчить броненосцы хотя бы на триста тонн было настоятельно необходимо, и сделать это можно во время ремонта.

Из 2-го отряда дошли лишь «Ослябя» и «Наварин», потеряв «Сисоя» и «Адмирала Нахимова». Первый броненосец он старался всячески сберечь, памятуя его печальную судьбу, а «Наварин» превратился буквально в развалину, пострадав от вражеских снарядов больше других. Но ему еще повезло, так как из 3-го отряда, которым прежде командовал контр-адмирал Небогатов, до Владивостока дошел только броненосец «Адмирал Ушаков», полностью потерявший боеспособность, с напрочь расстрелянными пушками главного калибра, и пустыми погребами.

Один-единственный маленький броненосец из пяти кораблей!

— Ваше превосходительство, меня разбудили — сказали, что вы в порту, — Клапье де Колонг выглядел явно взволнованным, он приказал немедленно сообщить ему как только командующий проснется, врачи запретили будить адмирала, сказав что сон для того лучший лекарь.

— Через три часа совещание в штабе на берегу! Прах подери, где тут штаб⁈ Быть всем командирам кораблей и старшим офицерам! Всем, включая погибшие корабли. Пусть составят списки приблизительных потерь, какие повреждения получили, и что можно починить, не заводя броненосцы в док. Видишь, беда какая — он уже наглухо занят!

Фелькерзам чуть не зарычал от накатившего гнева — целый год возятся с ремонтом лучшего бронепалубного крейсера флота. Все работы затянуты до невозможности, а те, которые сделаны, и трудом нельзя считать — сплошной брак. То заводят крейсер в док, то выводят — лучшей имитации деятельности и придумать сложно.

— Смотри, Константин Константинович — идет война, крейсер чинят целый год. Все прекрасно знают, что сюда идет наша 2-я эскадра. Но никто, ни одна тварь не шевелится, все с прохладцей. Световой день чуть ли не двадцать часов — а никого нет! Это что за бардак⁈ А может откровенное вредительство и саботаж, и начальник порта контр-адмирал Греве не желает победы России над Японией⁈ В две смены работать надо, в две! Крейсер с февраля в доке стоит, с февраля, и ничего не сделали, только разобрали, да расчленили боевой корабль, превратив его в непотребное зрелище!

Фелькерзам разошелся, чуть ли не брызгая слюной во все стороны — глаза налились кровью. Дмитрий Густавович чувствовал, что впадает в самое натуральное бешенство — идет война, одни героями сражались и гибли на кораблях, а другие только жрут в три горла и гадят в четыре задницы, потому что более ничего на щедрое казенное жалование делать не могут. И тут же память услужливо показала ему страшные картины умирающих матросов и офицеров, и вот тут «крышу» окончательно снесло…

— Николай Романович, меня совершенно не интересуют ваши проблемы, такие как недостаток материалов, отсутствие опытных мастеровых на заводе, один большой док, голод в Поволжье, нехватка витаминов и прибитые к полу игрушки, которыми так любят забавляться дети! И не ссылайтесь мне на вице-адмирала Бирилева, который где-то в Мукдене, а я тут, напротив вас сижу! И пока я не передал командование эскадрой, то продолжаю командовать! Прах подери, и только смерть меня остановит! Но и она не сможет — мы все прошли Цусиму, если вы этого не понимаете⁈

— Вы не имеете права со мной говорить в таком тоне, ваше превосходительство, — взвизгнул Греве — кому понравится, когда рано утром в дом вламывается контр-адмирал Фелькерзам, разъяренный и багровый, пыхтящий раскаленным самоваром. Да еще с лицом, которое обожжено и изранено, с окровавленными как у вурдалака губами и выбитыми зубами.

— Имею! Если бы вы сознательно не затянули ремонт «Богатыря», то не погиб бы позавчера «Донской» и «Сисой» — десятки погибших моряков на вашей совести, господин контр-адмирал. Мы прорвались с боем, понесли страшные потери — и что увидели во Владивостоке? Да бардак, по большому счету! Несчастный крейсер не могут отремонтировать вот уже год, а кто в этом виноват, мне и так ясно!

Фелькерзам неожиданно успокоился, достал из кармана браунинг, дослал патрон в ствол — Греве смотрел на него широко раскрытыми глазами, в которых плескался жуткий ужас. И совершенно спокойно произнес, растягивая слова и пристально смотря на Греве:

— Завтра с утра я поведу к Цугарам все корабли, способные держать ход — на повреждения смотреть не стану, как и на смертельную усталость матросов. Я знаю — они пойдут за мной в бой! Все кто проявит трусость и захочет списаться на берег — будут немедленно списаны. Мне нужны уголь и снаряды — время идет на часы, а вы благоденствуете у себя в спальне.

Дмитрий Густавович усмехнулся и принялся расстегивать китель, сбросил его с плеч. Затем последовала рубашка — проделав этот «стриптиз», он остался до пояса обнаженным — кровавые пятна расползлись на грязных бинтах. На животе расплылась чудовищная синева, ставшая багровой, она захлестнула уже ребра. От тела шли миазмы, которые учуял Греве — он невольно сморщился, переводя взгляд с Фелькерзама на браунинг.

— Я умираю, у меня страшная опухоль в желудке — врачи «Осляби» уже раз посчитали, что я скончался, мне даже гроб изготовили — спросите у Бэра. Это было за два дня до боя, в котором я принял командование над эскадрой и прорвался. У меня три ранения, контузия на животе, шимозой обожгло лицо, выбиты зубы. Смотрите — чувствуете ведь вонь, что идет от умирающего тела? Вижу, что учуяли, раз носом крутите и лицо брезгливое. А потому, любезный Николай Романович, хочу вам задать прямой вопрос — вы честный русский моряк, или ленивый карьерист, а может быть, даже изменник, что потворствует японцам, всячески задерживая ремонт «Богатыря»⁈

— Можете стрелять, но я не изменник!

— Если к вечеру на кораблях, способных выйти утром в море на выручку транспортов Энквиста не будет угля и снарядов — все с вами окончательно станет на свои места, — совершенно спокойно произнес Фелькерзам, терять ему было нечего, а смерти он давно перестал бояться.

— И о том я скажу на совете, что будет через три часа. Думаю, командирам броненосцев и крейсеров будет интересно взглянуть вам в глаза. А если через три недели «Богатырь» не будет выведен из дока, то с вами все будет ясно. Я подыхаю, но успею вас пристрелить как изменника, потому что тогда буду точно уверен в вашем предательстве, о чем объявлю приказом по эскадре! Открыто назову вас, и других трусов, окопавшихся во Владивостоке изменниками России — пусть страна знает ваши имена. Сроку три недели — в дополнение к тому году, который вы тут бездельничали. «Донской» на вашей совести — эскадра этого никогда не простит!

Фелькерзам пошатнулся, изо рта потекла кровь. Отстранив руку бросившегося на помощь Греве, он надел рубашку, затем китель, засунул браунинг в карман, и, пошатнувшись, пошел к двери…

Бронепалубный крейсер 1 ранга «Богатырь» в доке. Владивосток, май 1905 года.

Бронепалубный крейсер 1 ранга «Богатырь» наскочивший на камни. май 1904 года