Помни войну

Глава 5

— Ох, твою мать… Чего я до сих пор не подох!

Пробуждение вышло внезапным и ужасным — видимо, принятая убойная доза коньяка позволила ему немного поспать, однако хмель уже выветрился, и боль снова принялась неутомимо терзать несчастное человеческое тело, что скрючилось на койке, как младенец в утробе матери.

— Грехи мои тяжкие, за что такая напасть!

Фелькерзам выругался, с трудом присел спустив ноги на пол, провел рукой по груди — рубашка была мокрой и так едко воняла, что одновременно накатила тошнота и захотелось чихнуть.

— Федор!

Не успело отзвучать имя, как в каюту тут же вошел старый вестовой, словно сидел ночью у незапертой двери. А может там и сидел, охраняя тревожный сон своего адмирала.

— Приняли команду «Нахимова»⁈ Сколько я спал?

— Сняли всех, ваше превосходительство, еще час назад. А спали вы почти два, часы ведь на столе, я их заводил.

— Ах да, прости, забыл — от боли глаза на лоб лезут. «Микстуру» дай, уж больно тяжко терпеть…

— Сейчас, Дмитрий Густавович, я только из бутылки во флакон перелью — чуть подождите, — матрос открыл нижнюю дверцу поставца и выдал такой замысловатый «загиб», что Фелькерзам вначале насторожился, но принюхавшись, все моментально понял.

— Прости, Дмитрий Густавович, недоглядел, — верный вестовой встал перед ним, склонил голову, понурился, с видом побитой собаки. Чуть запинаясь, негромко пояснил:

— Когда бортами стукнулись, бутылки друг от друга ударились и побились. Я ведь не чуял, за дверью был, а как сейчас зашел, то запашок сразу же унюхал. Моя вина — мне и ответ держать!

— И хрен с коньяком, что мы в нем не видели, — Фелькерзам выругался, но тут же нашел решение. — Дуй к старшему баталеру, пусть нальет с цистерны ведро, да на меня запишет. Схвати его за шкирку и сюда — одна нога тут, другая там — шнель, шнель!

Квартирмейстер исчез, словно дух, а Фелькерзам сбросил с плеч расстегнутый китель, оставшись в рубахе. Поморщился — запашок шел скверный, медленно умирающей плоти, необратимый процесс, как не крути — и так на четверо суток собственную смерть оттянул.

— Еще несколько дней продержаться нужно, ни хрена еще не сделано, успеть нужно, успеть… Ох!

Речь стала сбивчивой, адмирал захрипел, прижав ладонь к животу. С невольным вскриком он взял из коробки папиросу, закурил — первая затяжка оказалась благотворной, стало чуть полегче, по крайней мере, психологически. Выкурив в несколько затяжек папиросу, взял из коробки другую — вот ее тянул медленно, смотря, как струйки и клубы дыма уходят наверх, в пробитую трехдюймовой болванкой пробоину.

— А вот и я, все принес, — Федор прижимал двумя руками к груди здоровенную жестяную канистру, литров на двадцать, никак не меньше — ибо лицо квартирмейстера побагровело.

— Что принес? Водку?

— Ром, ваше превосходительство — на Мадагаскаре его принимали. Баталеры его с водой в равных долях разводят, и как водку нижним чинам чарками раздают. Вот я и подумал — зачем нам водка, развести ром мы и сами сможем, нехитрая затея.

— Это верно, Федька — ты правильно сообразил, на хрена нам водка, если есть ром с консистенцией «спиритус вини ратификати». Хотя нет — последнее еще неосуществимо. Наливай миску до краев!

Фелькерзам показал пальцем на жестяную тарелку, что стояла на столе, так и не дождавшись несостоявшегося ужина, рядом с такой же внушительной кружкой, из которой нижние чины пьют чай.

— Сейчас, ваше превосходительство!

Квартирмейстер тут же принялся откручивать массивную крышку на горловине жестяной фляги, осторожно наклонил емкость над чашкой, в которую полилась тонкая струйка пахучей жидкостью — сладкой сивухой прямо шибануло в ноздрях, но довольно приятно. А цвет у этого рома оказался как у водки, только чуть мутноватый, будто у неочищенного первача.

— Зачерпни кружечкой, но так, без фанатизма — на донышке, грамм на полста, не больше, полчарки, я хотел сказать. И себе плескани в другую кружку на чарку — не гоже, если мой вестовой опьянеет! Хотя нет — удвой дозы — мне на чарку, тебе на две.

— Мы ведь не без понимания, Дмитрий Густович, чарка само то, все остальное от лукавого будет. Запах ядреный, как у самогона, что двойной перегонки, сахаром дюже шибает — аж во рту сладко стало.

Вестовой радостно приговаривал еще какие-то слова, но в матросские кружки налил рома столько, как было указано — глаз алмаз и опыт определенный чувствуется. Фелькерзам не стал принюхиваться к рому, что он не видал в своей жизни разных алкогольных напитков, а просто жахнул фактически полстакана спирта одним глотком.

— Ой-е!

По пищеводу к желудку вниз потекла «огненная река», а когда скатилась вниз, полыхнула вспышкой невероятной боли, от которой в глазах потемнело. Фелькерзам застонал, не сдержавшись, но тут совершенно внезапно болевой спазм исчез и стало невероятно благостно — коньяк такого эффекта не производил, все же оставались болезненные ощущения. А тут, будто все нарывы внутри разом выдавили и продезинфицировали.

— Налей еще, — только и смог прохрипеть адмирал, отдышавшись. — Только полчарки плесни, а то многовато будет. А тебе хватит — вон, как у тебя морда побагровела, прикуривать можно!

— Так больно ядреный этот ром, ваше превосходительство, аж горло перехватило — ни вздохнуть, ни пер… Ой, не то слово!

— Да уж, гадить и «злые ветра» пускать потом будем. Вот что, Федор — тряпицу чистую намочи ромом, да меня оботри с ног до головы. Запашок от меня нехороший идет, мертвичиной прямо прет, если откровенно сказать. И… Спасибо тебе, что как с ребенком со мной возишься. Но пусть лучше от адмирала ромом пахнет, чем ожившим трупом. Ведь так, Федор, запах от меня именно такой идет⁈

Фелькерзам посмотрел на матроса, тот ответил ему прямым и бесхитростным взглядом. Даже головой мотнул, подтверждая, что запах действительно тот еще — заживо умирающего человека. Покряхтел, но не стал молчать, рубанул честно.

— Вонь ядреная, ваше превосходительство. Я попривык, а другим тягостно. Но матросы и не такое перетерпят, у них на вас все надежды сейчас, что из гиблого места корабли выведите. Счастливцем считают — «Наварин» ведь от двух торпед уцелел, говорят, что вас они испугались.

— Меня, меня — не сомневайся. Так что пусть меня дальше за запойного адмирала принимают, чем за покойного. Сменное белье переодеть нужно, новую рубашку надеть — эта вся мокрая от пота. Да китель в порядок привести, портянки сменить, да сапоги почистить до блеска — негоже адмиралу грязнулей на мостике стоять!

— Так это мы разом — все в чемодане наготове давно. Ромом оботрем, затем водицей — а то кожа липкой будет — вот и чистым станете. А сапоги и мундир в порядок приведут со всем тщанием, когда я вашим превосходительством заниматься буду.

— Ты что — денщиками обзавелся?

— А как же — аж тремя, Бруно Александрович приставил к вам, чтобы догляд имели. Экипаж, почитай удвоился, матросов пристраивать нужно, а то без занятия одуреть могут.

— Барон прав — лишние подготовленные расчеты и кочегары не помешают, — мотнул Фелькерзам и встал с койки, отдаваясь грубым ладоням вестового, что стал с него ловко снимать пропотевшую и грязную одежду. И в голову пришла неожиданная мысль, что теперь он знает, чем занять с пользой для дела экипажи погибших кораблей. И если о том сразу сказать, то смуту в умах избежать можно будет.

— Как меня в порядок приведешь, скажи Константину Константиновичу, что я его видеть желаю. Нет, пусть лучше выспится хоть немного — с утра время будет. Нам бы ночь простоять…

Японская эскадра в вечернем бою 14 мая 1905 года