Помощница (СИ)

28

Алекс

Таким ублюдком я себя очень давно не ощущал. Столько времени ходил по краю пропасти и всё-таки сорвался. Сжёг остатки почвы под ногами и с диким остервенением бросился в пучину её голубых как небо глаз. Эти глаза словно отражение небес — таких же недоступных и таких же желанных…

Я в последний раз смотрел в небеса, с таким придыханием и восторгом, только в далеком детстве. В счастливом, теплом, безоблачно-небесном детстве. Помню шел с мамой в парк, а на небе ни облачка и солнце такое же яркое, как её пшенично-золотые волосы.

Мама…

Бывали времена, когда я шептал это слово столько сотен раз подряд, что у меня даже губы полопались, а язык буквально припечатался к нёбу… Я же всё повторял и повторял. Казалось, что стоит мне сказать ещё один раз и она вернется — выдерет гвозди из гроба, в который её так быстро упрятали от меня, а потом землю руками раскопает и выберется из могилы. Ведь не может она оставить меня одного. Просто не может. У меня кроме нее и крохотной болонки Лизы никогда никого не было.

Я уже тогда, в шесть лет, понял, что омерзительнее и гнуснее слова «рак» ничего нет. Он забрал её за полгода. Пришел… наследил ногами на её нежной коже и утащил за собой в холодную сырую могилу.

С тех пор я не смотрел в небеса. Никогда. Но небо само вернулось в мою жизнь. Вернулось и вся моя прежняя жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов. Её глаза… они возвращали мне веру в чудо… в прекрасное будущее! А этого не должно было случиться.

Реальная жизнь никакая на хер не сказка. Она даже не повесть или роман… Вся она сплошная блядская трагедия, где черная полоса всегда преобладает, а белая появляется крайне редко и только для того, чтобы я успокоился и не ждал беды. Ведь только мне начинает казаться, что я наконец выплываю, меня обязательно потопят, а ещё непременно уебут башкой об дно. Чтоб знал своё место.

После быстрых маминых похорон меня привезли в дом её брата. Даже сейчас помню, как дядя Петя посадил меня — шестилетнего пацана — за стол, а сам начал высчитывать на бумажке сколько ему будут платить, если он оформит надо мной опеку. Он считал, а я повторял и повторял слово «мама». Не плакал, ни бился в истерике, а просто шептал свою молитву.

Видимо дядьке не понравились его вычеты и уже на утро я был в своеобразном распределительном Центре. Это не детский дом, а чертова перевалочная база, где таких как я было два этажа. Хотя не таких как я, но всё это стало ясно ближе к ночи.

После отбоя компания маргинальных подростков избила меня в туалете, только из-за того, что на мне была чистая одежда и все шесть лет жизни, я не бегал от упитых в хлам родителей, а жил в уютной квартире с любимой мамочкой.

Воспитателям было особо не до нас, даже заметив мои синяки и ссадины, они лишь сухо проговорили: больше бить не будут, ты ж сопляк ещё, поэтому радуйся. И всё на этом!

И я, сука, «радовался». Выл каждую ночь от "счастья", потому что готов был вены себе выгрызть от тоски по маме, а ещё по её заботе, любви, ласке. Именно тогда я люто возненавидел все эти чувства. Кому они нужны, если они твоё сердце на части разрывают. Делают тебя чокнутым слабаком, готовым на всё ради любимого человека.

А потом были десять лет ада под казенной крышей детского дома. Первые три года я без синяков не ходил, а на четвертый, я заточил камень, который нашел на прогулке и выбил глаз главному своему обидчику.

Я до сих пор помню то, что началось потом. Психушка стала моим туманным пристанищем на год. Зато когда я вернулся, никто и никогда ко мне больше не подошёл. Шепоток «псих» я слышал постоянно, но дальше слов ничего не заходило.

Из-за такой изоляции, я всё чаще проводил время за компьютером, поэтому к концу девятого класса, я уже побеждал на городских олимпиадах по информатике. Всегда один или в обнимку с компом, я старался не обращать внимания на все то дерьмо, что творилось вокруг.

Но если воспитанники ко мне больше не лезли, то воспитатели меня конкретно долбили. Не знаю, чем я этим молодым гадинам не угодил, но они старались любым способом задеть или ущемить меня. А в одиннадцатом классе, одна из них и вовсе зашла за мной в мужской туалет и предложила провести время у нее дома. Я вначале не понял — думал, что она как и все другие педагоги, приглашает меня на выходные, чтобы я хоть на два дня почувствовал себя частью семьи, но нет… Оказывается эта озабоченная просто трахаться захотела и непременно со мной.

Отшил я тогда её довольно жёстко, из-за чего она ещё больше обозлилась и мне приходилось еще и приставания её терпеть. Если бы не наш новый физрук Никита, она бы точно аттестат мне попортила своими кознями и подставами. Но молодой парень — сразу после института — как то застал нашу перепалку и сдал эту суку директрисе. А та, на удивление, тут же её уволила. Я тогда вздохнул с облегчением, а с Никитой, после этого случая, мы сильно сблизились. До сих пор он мой единственный и верный друг.

Разделилаэту тяжёлую главу на 2 части. Слишком эмоционально тяжело мне писать от лица Алекса.