Пораженец

Глава 19

Осень 1914

Проплыла вдали колокольня кафедрального собора Або, паровоз свистнул, сбавил ход и встал у двухэтажного вокзала, неуловимо похожего на все вокзалы Европы — центральная часть повыше, два крыла, прямо как старый Павелецкий.

Я сложил газету с описаниями боев под Августовым и контрудара 12-й армии на Танненберг, взял саквояж и пошел на выход.

Финские товарищи подъехали встречать на трамвае прямо к вагону — пути железной дороги и рельсы городского транспорта разделяло от силы десять метров без каких-либо заборов или ограждений. На том же трамвае мы и двинулись дальше.

— В порту вас ждет корабль до Мариехамна, — немного растягивая гласные, объяснял голубоглазый Тууре, — дальше будет руотсин… э-э-э… шведски корабль.

Явки, пароли и все такое. Главное, что сухопутная часть кончилась, и сейчас начнутся мои мытарства.

Через полчаса блуждания среди сонма рыбацких посудин мы нашли искомую. Кораблем я бы это не назвал, маловато будет, но и лодкой тоже — велика, да еще с паровым двигателем. Сейнер, что ли?

— Матти, — пожал мне руку своей лапищей шкипер.

— Микаэль.

На лайбе оказались даже две каютки внизу, одну из них разделил со мной Матти — плотный, голубоглазый, как и Тууро, бородатый и дымящий кривой трубкой.

— Примем груз и отчалим, — почти чисто сказал он.

— Быстро дойдем?

— Как волна и ветер. Может, часов за десять добежим, может — за двадцать дотащимся.

— А у вас хороший русский.

— Служил в Питере.

— А немцы не помешают?

— До Мариехамна острова и шхеры, не сунутся.

Трое матросов закончили погрузку, из люка в корме высунулся чумазый механик и поднял большой палец. Затарахтел движок, с кнехтов сбросили причальные концы и мы отплыли.

Резкий и холодный ветер с берега принялся забрасывать брызги в наш кораблик, как только мы вышли в залив. А набежавшая волна, стоило пройти мыс, начала валять с боку на бок, но странное дело, меня не укачивало. Может, из-за размаха или частоты колебаний?

Шкипер поставил кораблик на курс, поглядел на небо и неожиданно улыбнулся.

Так и пошлепали.

Создатель щедрой рукой сыпанул в здешнее море тысячи островов и островков, и потому Балтика тут странная — в километре-двух всегда виден берег. И кроме нас на воде хватало народу, видимо, рыбаки добирали последнее перед скорым ледоставом. Или не рыбаки, кто их знает.

Волна и ветер, к счастью, били не в лоб, и добрались мы к вечеру, хоть и позднему. Двухэтажные домики Мариехамна уже спали, но Матти достучался в один из них и сдал меня в гостиничку, наказав быть готовым еще до рассвета.

Прямо с утра меня нашел флегматичный швед и сообщил, что через полчаса отходим. Эрик выглядел почти точной копией Матти, разве что поверх вязаной шапочки носил зюйдвестку и курил прямую трубку. Да и кораблик его, на мой взгляд, калька с финского, только покрашен иначе.

Как и все на Балтике, Эрик хорошо знал немецкий и первым делом похвалил мою экипировку — кожанку, штаны из прочной парусины, свитер и сапоги

— До берега тридцать миль, до Стокгольма втрое дальше, нам чуть ближе. Немцы здесь бывают, но мы нейтральная страна — могут партию для досмотра спустить, но это редко. Вы журналист, карточка с собой есть?

Я кивнул.

— Хорошо. Я уже возил нескольких. Если без происшествий, к вечеру дойдем.

Стоило выйти из гавани на настоящую, широкую Балтику, как ветер сразу разгладил в струнку кормовой флаг — желтый крест на тугом синем поле.

Темная вода роняла пену с гребней, но даже низкая сизая туча, как и налетевший шквал с косыми струями пугали меня меньше, чем качка. В обложном дожде сразу пропал берег, серая мгла закрыла все, что дальше носа, и злая волна взялась за нас всерьез.

Здравствуй, морская болезнь, здравствуй, брезентовое ведро.

Сидел бы дома, так нет же, пересобачились товарищ Тулин и товарищ Гарденин, а товарищ Андронов не смог разрулить. И возжелали они третейского суда от высшего авторитета, который исправно блевал за борт, проклиная себя за то, что забыл анисовое масло и парочку лимонов.

Мы пристали в Окерсберге, не доходя до Стокгольма. Эрик меня как багаж передал встречающим, и крестьянская бричка повезла мое тело на берег озера.

— Здравствуйте, Сосед, — встретил меня Андронов, — давайте в лодку.

И быстро добавил, увидев, как я позеленел:

— Тут недалеко, вон до того островка, саженей сто, не больше.

Вот будь Исай один — сбежал бы, но терять лицо перед двумя гребцами из числа ребят Савинкова некомильфо. Да просто невозможно! А мне ведь еще обратно через Балтику…

— Островок принадлежит знакомому фермеру, он там траву косит и рыбу ловит. Есть небольшая избушка. Вот мы и выбрали место, чтобы никого рядом. Лодка уйдет, и вернется, как мы сигнал поднимем.

Ага, белый дым из трубы. А вообще… остров, озеро, косари, Ульянов — это что же, у нас пре-релиз “Ленина в Разливе”? Интересно, кого из присутствующих будут потом из истории вымарывать…

Чернов и Старик сидели по углам, надувшись, как мыши на крупу. Оба сразу кинулись ко мне, наперебой выкладывая свои обиды, даже толком не поздороваться не дали.

— Стоп-стоп-стоп, по порядку, — вскинул я ладони. — Кинем жребий, кому выпадет орел — тот говорит первым.

Ну и началось. Коммунальная квартира, ей-богу.

Причем все обиды мелочные, яйца выеденного не стоят, но накопилось. В первый вечер все не дослушал, с утра было начали по новой, но я снова вытащил всех наружу пилить и рубить дрова. А потом готовить еду. И только затем, умаяв спорщиков, выслушал окончание.

Бытовуха. Натуральная грызня от безделья. И это моя вина — очевидно же, что заперев кучу амбициозных людей в фаланстере, неизбежно получим вот такие вот склоки. На ровном месте, в общем-то — революционная лодка разбилась о быт, а эмигрантская колония — на эсеров, эсдеков, анархистов и независимых. И сцепились.

Проблемы вывоза мусора перетекали в социализацию земли. Из социализации земли следовала очередность на кухне. Из очередности на кухне — мирная политика… эт сетера, эт сетера.

Перед обедом снова вышли поколоть дрова, затем возились с готовкой. И чем больше мы уставали, тем ниже падал накал спора.

— Я вам неоднократно писал, что…

— Вы же знаете наш принцип: не разбирать жалобы без личного присутствия обеих сторон. И вообще — взрослые, солидные люди, по сорок лет уже, и не могут наладить общежитие! Как же вы страной намерены управлять, а?

Лидеры переглянулись.

— Да какой страной, движение в упадке!

— Война неизбежно обострит противоречия. Движение поднимается, и мы должны быть готовы. Я предвижу большие потрясения через год-два. Поэтому давайте так. Мне кажется, что все эти споры — от излишка свободного времени. Чем у вас люди заняты?

— Читают, на лекции ходят…

— И все?

— Статьи пишут.

— Мало. Исай, записывай. Первое. При общежитии создать мастерские. Посоветуйтесь со шведами, какие лучше, столярку, малярку или что еще. Все должны отрабатывать в них, скажем, часов десять в неделю минимум. Кто захочет больше — не возбраняется. Второе. Все поголовно участвуют в уборке, готовке и так далее — вот как мы сейчас. Установите очередность, проверки. Третье. Совместные занятия. Сейчас снег выпадет, вот чтобы к весне все умели ходить на лыжах. Футбол, санки — что угодно, лишь бы на воздухе и вместе. Хоть в снежки играйте.

— Не захотят.

— Не можешь — научим, не хочешь — заставим. Предлагаю такой вариант. Я пришлю вам человека на должность коменданта, но с условием — в части распорядка слушаться его безоговорочно. Кто не будет — выселим. Если годится, можем проголосовать — нас здесь четверо членов Исполкома.

На том и порешили. А я подкинул им еще несколько фишек — запрет на лекции, если на ней не присутствуют другие фракции в числе не менее половины слушателей. Чтобы не по углам фракционным сидели, а идеями делились. Рукописные журналы тут вполне в ходу, так пусть еще и стенгазеты делают, чтобы на всеобщее обозрение… И только на спортивно-производственно-бытовые темы, никакой теории и политики!

И главное — теневой кабинет.

— Вы имеете в виду правительство России? Министр транспорта, министр внутренних дел, министр иностранных дел и так далее?

— Да. Подумайте, кто какое направление возьмет, устройте такую штабную игру. Вырабатывайте законы, порядок рассмотрения проектов и так далее, пригодится. Ну и смотрите, кто к такому делу лучше приспособлен.

Озадачил и уехал в Стокгольм.

Мне кроме революции еще и с бюстгальтером разобраться надо. А то некая Мэри Джейкоб утверждает, что я слямзил ее патент, и желает судиться. И сдается мне, торчат за ней ушки Томаса нашего Альвы Эдисона.

Три дня не вылезал с телеграфа. В Америке бельишком моего изобретения занимался проверенный партнер Кинг Жилетт, вот с ним и его адвокатами переписывался. И пришли мы к тому же решению, что и с розеткой — упирать на то, что мои патенты комплекснее. Стандартизация размеров, регулируемые лямки, застежка спереди для кормящих, вкладки для объема — к этому мисс Джейкоб даже близко не подошла. Как и к двум ма-аленьким деталькам, которые позволяли расстегивать все это великолепие одной рукой — если мужчины будущего не поставят мне за это памятник, ей-богу, обижусь.

Вечером сидел с кодовыми телеграммами от Вельяминова. Кружными путями, через ирландцев, через завсклад, через товаровед пришла информация о секретных договорах союзников. Италии наобещали территорий вдоль Адриатики, и аппенинское королевство через месяц влезает в войну на стороне Антанты. И англичане согласились гарантировать проливы России, но очень-очень тайно и не полностью — только Босфор.

А еще Никита направил мне попутчика в Россию. Он прибыл на следующий день, свободно проехав Германию и Данию со швейцарским паспортом. Хотя какой из Нестора Михненко швейцарец…

Эрик принял нас на борт, пожал руки и сразу посоветовал мне лечь в каюте на нижнюю койку.

— Чего это он? — тихонько поинтересовался Нестор.

— Укачивает меня.

Часа через три, как мы вышли из видимости берега, ровный стук паровой машины замедлился и вскоре совсем затих. Я нашел в себе силы подняться наверх и спросить, почему сбросили ход. Эрик только указал рукой — с юга надвигался корабль раза в три-четыре побольше нашей лайбы, над его трубами дрожал горячий воздух почти без дыма.

— Подняли сигнал “Лечь в дрейф, принять досмотровую партию”.

— А кто это?

Впрочем, я уже рассмотрел ответ на корме подходящего низкого миноносца — там трепыхался белый флаг с черным крестом.

Немцы.

Корабли встали борт о борт, и к нам перепрыгнули трое матросов в бескозырках, бушлатах и с винтовками — совсем как наши, разве что надписи на ленточках латиницей и кокарда круглая, германская. За ними старший, в кожанке, с погонами в якорях и кобурой парабеллума на поясе.

Досмотр прошел быстро, на одетого матросом Нестора даже не обратили внимания, а вот мой прикид вызвал интерес.

— Документы.

Я вытащил свой американский паспорт и пару бумажек.

— Американец?

— Да.

— Что вы здесь делаете?

— Я журналист, вот мое редакционное удостоверение.

— Author Today?

— Да, это журнал, для которого я пишу.

Моряк повернулся к борту миноносца, откуда за нами наблюдал пяток матросов, и перекинулся с офицером несколькими фразами. По моему, на флотском сленге: говорили-то вроде по немецки, только я ни черта не понял.

Мичманец или кто он там махнул рукой, старший вернул мне бумаги и партия ловко перебралась обратно. Нам козырнули и сбросили швартовые концы.

Миноносец неторопливо развернулся, набрал ход и промчал мимо. Пологая волна, рожденная его винтами, добежала до стоявшей без ходу лайбы и походя повалила ее на борт, да так, что загремели ящики и сорвало с обвязки бочку.

Через пять минут команда вернула все на свои места, а движок снова потащил нас на восток.

— Легко отделались.

— Всегда так, — спокойно заметил Эрик.

— Их не волнует, что вы идете в порт воюющей с ними страны?

— Никто не запретит нам, шведам, торговать со шведами на Аландах, нашей родней. А если запретят, то это больно ударит по самим немцам, многое они покупают через нас.

— А то, что я американец?

— Нейтральная страна. И журналист. Зачем немцам лишать себя американских товаров?

Я выдохнул. Не сказать, чтобы я сильно перепугался, но перспектива оказаться в Германии и потом выбираться из нее в обход фронтов не очень радовала.

До Або с пересадкой в Мариехамне мы добрались без приключений, не считая того, что я привычно изображал укачанную медузу.

Ну что же, теперь в Москву — Нестору готовиться к экзамену на прапорщика, а мне искать коменданта в Швецию. Наверняка у Красина есть толковые ребята на примете.

В Питере на Финляндском вокзале случилась нежданная встреча.

— А ты поседел, Мишель, совсем белый стал! — обнял меня Щукин.

— Не молодеем, ты вон тоже солидности прибавил, — похлопал я по спине раздавшегося вширь Гришу.

Ему бы фрак да цилиндр — вылитый буржуй с советских плакатов, но мешал зеленый френч армейского типа. Смотри-ка ты, поперед паровоза выбежал, Земгора и земгусаров еще нет, а Щукин уже в милитари-стайл нарядился.

— А попутчик твой кто? — показал подбородком Гриша.

— Нестор, товарищ сына. Учился с ним в Цюрихе, сейчас окончил и вот, кружным путем в Россию.

— Серьезный юноша… сразу в книжку уткнулся, не будем мешать. Ну что, по коньячку за встречу?

— Так сухой закон же.

— А я мокрые места знаю, пошли.

И действительно, в вагоне-ресторане нам подали заварочный чайник и пару чашечек. Гриша разлил, я понюхал…

— Ну хитрованы… Ладно, ты-то как?

— О! Я от Даниловской мануфактуры в консорциуме у Морозова. Савва Тимофеевич уже года полтора как организовал. И мы, когда военвед отказался, всю коксовую смолу выкупили. А сейчас обратно военведу продаем. Но дороже, — он радостно потер руки и приложился к чашке, — деваться-то им некуда, только у нас и есть.

— Так ты в военное министерство приезжал?

— Да, второй завод строить будем, в Казани.

— А первый какой?

— Под Самарой, рядом с Сергиевским казенным. Веришь, Морозов так все придумал, селитра прямо из воздуха получается!

— Что, вот прямо из воздуха?

— Ну, еще уголь нужен. Но процесс интереснейший! Я, правда, не химик, но знаю, что никто в мире, кроме нас и немцев, этого пока не сумел. А как американцы всю чилийскую селитру под себя загребли, тут-то мы и развернулись. Богатое дело, деньги из воздуха, извини за каламбур.

Я усмехнулся. Знал бы ты, Гриша, что Нестор как раз один из тех, кто добыл и переправил к нам габеровскую технологию. И что построенная для АМО установка Нобеля в Баку гонит помимо бензина еще и бензол с толуолом, как раз для Самары.

От азотного завода разговор плавно перешел к немцам и фирме БАСФ, от нее — к немецкой газовой атаке под Аррасом, затем ко взятию после многомесячной осады Перемышля, за что мы хлебнули чайку. А потом Гриша добил почти весь чайник в одиночку и начал хвастаться распилами и откатами — как ловко он обводит вокруг пальца военных и конкурентов и какие бабки зашибает. Речь его становилась все бессвязнее, похоже, он успел накатить “чаю” еще до посадки в поезд и теперь его развезло, как говорится, на старые дрожжи.

Но утром в Москве Щукин встал относительно бодрым и свежим и умчался ворочать дела, не забыв пригласить захаживать к нему на Знаменку.

Нестора я поселил в Митиной квартирке в Марьиной Роще, чтобы он спокойно готовился к экзамену, а сам отбил сообщение Красину. Леонид ответил, что есть у него на примете подходящие люди, но он будет просить об одном, который должен появиться в Москве через несколько недель.

За это время немцы утопили пассажирскую “Карпатию”, что крайне негативно восприняли в Америке, Кавказская армия устояла под Алашкертом (в немалой степени благодаря достроенной на “вагонные” деньги дороге Сочи-Новосенаки) и случились первые перебои с продовольствием. В обществе это произвело удручающее впечатление — при том, что война перекрыла экспорт зерна, ни о какой нехватке хлеба и речи быть не могло, однако русская бюрократия и охреневшие от жадности торговцы сумели навести дефицит. Рождественские разговоры сводились к тому, кто, что и где сумел достать. Но самым суровым знаком стала разразившаяся прямо на Святки Иваново-Вознесенская стачка. Рабочие всех фабрик, как один, потребовали снижения цен на хлеб и увеличения зарплаты. И добились, но жандармы арестовали Совет уполномоченных, а в демонстрацию приказали стрелять. Стачка мгновенно возобновилась, причем впервые зазвучали лозунги “Долой царя!” и “Долой войну!” Давить ее войсками не рискнули — слишком яркое впечатление произвели две записочки “Армия Свободы” на телах застреленных жандармских офицеров.

Так что праздники прошли в координации действий практиков и боевиков, а следом появился Красин с известием, что привез кандидата.

— Знаете, Сосед, история вполне обычная. Парень неплохо начал, но все растерял и впал в уныние, — рассказывал мне Леонид. — Может, вы его взбодрите?

Я возмутился:

— И что теперь, я должен утешать и ободрять всех и каждого? Мало мне шведской заварухи.

— Вижу в нем хорошего организатора. Очень хорошего, но вот сейчас он в миноре.

“В миноре” это слабо сказано, там депрессняк оказался такой, что в ссылке прочие товарищи предпочитали не жить с ним в одном доме. Как писал один из них:

Со мной старый знакомый. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны "мелочей жизни" и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся.

Разъехаться-то разъехались, но тревогу забили — погибает человек, целыми днями валяется на кровати, накрывшись полушубком, за собой не следит, даже посуду не моет. Красин организовал ему побег и выдернул в Москву, думая, что этим вернет в рабочее состояние.

И вот теперь дело дошло до меня, поскольку попытка Леонида была принята за снисходительную жалость. О чем мне и заявил давно небритый человек с равнодушными глазами.

— Да какая жалость, о чем вы! Людей катастрофически не хватает, каждый опытный товарищ на счету, нельзя сейчас кукситься! Рассказывайте, в чем причина. Если не мне, то кому же еще?

Он вздохнул, посмотрел в окно, поправил шарф, навернутый вокруг простуженного горла и начал говорить.

— Вот что я успел сделать, товарищ Сосед? Да ничего. Образование не получил, семью не создал, дом не построил… Даже профессии нет. А даже и с ней — у меня четыре судимости и побег из ссылки, никто на работу не возьмет. Я — никто и ничто.

— Совершенно излишнее самоуничижение.

— Я уже ничего не успею! Мне тридцать шесть лет, понимаете?

Я засмеялся:

— Сколько-сколько?

Он насупился и повторил:

— Тридцать шесть.

— Вы знаете, я в революцию пришел в тридцать восемь, — так-то в сорок девять, но не говорить же, что я скостил себе одиннадцать лет. — На два года старше вас сегодняшнего. И шестнадцать лет работаю. И считаю, что должен еще многое успеть. Как минимум, увидеть новую, социалистическую Россию.

Он очень серьезно посмотрел мне в глаза. Похоже, я сумел его немного встряхнуть.

— И я знаю, какую работу вам поручить. Вы поедете в Швецию.

— Но я не знаю языка! — отгородился он от меня ладонями. — Я только немного читаю по немецки!

— Выучить! Поначалу он вам и не потребуется, вы будете комендантом фаланстера, там живут только наши эмигранты. Ваша задача — привести все в порядок. Дежурства, чистота, занятия спортом, работа мастерских. Никакой политики, чистая администрация. Беретесь?

Несколько секунд он думал, а потом кинулся как в воду:

— Да, товарищ Сосед.

— Ну вот и отлично, товарищ Коба.