Портрет Баскома Хока

Солнце и дождь

Когда он проснулся, его душило немое волнение. Зимний день был пасмурный, в воздухе чувствовался снег, и что-то должно было случиться. Это ощущение часто овладевало им в провинциальной Франции — странное смешанное ощущение тоски и бездомности, внутренней пустоты и недоумения — зачем он здесь оказался? — и одновременно прилив радости, надежды, предвкушения, причем он понятия не имел, на что надеется и что предвкушает.

После обеда он пошел на станцию и сел в поезд на Орлеан. Где Орлеан находится, он не знал. Поезд был смешанный — товарные вагоны, кресла, отдельные купе. Он взял билет третьего класса и вошел в купе, и тут прозвучал пронзительный свисток, и поезд выкатился из Шартра в деревню, без звонка или иных сигналов, как водится у маленьких французских поездов, и это, как всегда, наполнило его тревогой.

На поля была накинута легкая снежная маска, воздух был дымный — казалось, вся земля исходит дымом и паром, и из окна была видна мокрая земля и полосатые участки вспаханных полей, да изредка ферма, хозяйский дом и службы. На Америку вовсе не похоже: земля на вид жирная и ухоженная, даже дымные зимние леса выглядят ухоженными. Временами вдали вырастала полоска высоких тополей, это означало, что там есть река или озеро.

В купе сидели трое; старик крестьянин с женой и дочерью. У старика были растрепанные усы, обветренное морщинистое лицо и маленькие воспаленные глаза. Руки его казались тяжелыми и крепкими, как камень, он, стиснув, держал их на коленях. Лицо его жены было гладкое, коричневое, сеть тонких морщинок окружала глаза, все лицо напоминало старинную бронзовую вазу. У дочери лицо было мрачное, хмурое, она сидела у окна, подальше от родителей, словно стыдясь их. Когда они с ней заговаривали, отвечала, не глядя на них, каким-то яростным голосом.

Крестьянин заговорил с ним приветливо, как только он вошел в купе. Он ответил улыбкой на его улыбку, хотя не понял ни слова, и старик, решив, что он все понял, продолжал говорить.

Старик извлек из кармана пачку крепчайшего дешевого табака, каким французское правительство снабжает своих бедняков за несколько центов, и приготовился набивать трубку. Молодой человек достал пачку американских сигарет и предложил ему:

— Закурите?

— А как же, — сказал старик.

Он неловко вытащил сигарету из пачки, подержал большими заскорузлыми пальцами, потом поднес ее к огоньку, который предложил ему молодой человек, и затянулся, с непривычки нескладно. Потом стал с любопытством разглядывать пачку, крутя ее в руках, чтобы прочесть название фирмы. Повернулся к жене, которая следила за каждым его движением в этой несложной процедуре внимательными блестящими глазами зверька, и затеял с ней быстрый, взволнованный разговор.

— Американские, так-то.

— Вкусные?

— А как же, первый сорт.

— Дай посмотреть. Как их зовут?

Оба уставились на надпись.

— Как вы это называете? — спросил крестьянин.

— «Лаки страйк», — ответил молодой человек.

— Лаки? — На лицах сомнение. — А как это по-французски?

— Je ne sais pas[22],— ответил он.

— Вы куда едете? — спросил крестьянин, и его воспаленные глаза воззрились на юношу, прикованные ненасытным любопытством.

— В Орлеан.

— Как? — старик словно был озадачен.

— Орлеан.

— Не понимаю, — сказал старик.

— Орлеан! Орлеан! — яростно крикнула девушка. — Мсье говорит, что едет в Орлеан.

— А-а! — воскликнул старик, точно его внезапно озарило. — Орлеан.

Юноше казалось, что он произнес это слово точно так же, как старик, но он повторил: — Да, в Орлеан.

— Он едет в Орлеан, — сказал старик, поворачиваясь к жене.

— А-а! — вскричала она лукаво, словно тоже пережила озарение, после чего оба умолкли и уставились на юношу любопытными глазами.

— Вы сами-то из какого района? — вскоре спросил старик, сбитый с толку, не сводя с него воспаленных глаз.

— Как это, я не понимаю.

— Мсье не француз! — заорала дочь, выведенная из себя их бестолковостью. — Он иностранец, неужели непонятно?

— А-а! — вскричал крестьянин, словно перестав удивляться. Потом повернулся к жене и сказал, как отрезал: — Он не француз. Он иностранец.

— А-а!

И четыре маленьких круглых глаза обратились на него с пристальным, звериным вниманием.

— Вы из какой страны? — спросил крестьянин. — Вы кто?

— Американец.

— А-а, американец… Он американец, — сказал он жене.

— А-а.

Девушка раздраженно дернулась и продолжала хмуро смотреть в окно.

Тогда старик стал с приветливым любопытством животного разглядывать своего спутника с ног до головы. Осмотрел его ботинки, костюм, пальто и наконец поднял взгляд к сетке над его головой, где лежал его чемодан. Он подтолкнул жену под локоть и указал на чемодан.

— Материал неплохой, — сказал он вполголоса. — Настоящая кожа.

— Да, очень хороший.

И оба некоторое время смотрели на чемодан, потом снова обратили любопытный взгляд на молодого человека. Тот опять предложил старику сигарету, и старик взял и поблагодарил его.

— Это прекрасно, вот это, — сказал он, указывая на сигарету. — А стоит дорого?

— Шесть франков.

— A-а… это очень дорого. — И поглядел на сигарету более почтительно.

— Зачем вы едете в Орлеан? — спросил он. — Вы там кого-нибудь знаете?

— Нет, просто хочу посмотреть город.

— Как? — тупо спросил старик. — У вас там дела?

— Нет, хочу просто посетить… посмотреть город.

— Мсье говорит, что хочет посмотреть город, — яростно вмешалась дочь Ты совсем ничего не понимаешь?

— Я не понимаю, что он говорит, — возразил старик. — Он не говорит по-французски.

— Очень даже хорошо говорит, — сердито произнесла она. — Я его прекрасно понимаю. Это ты бестолковый. Вот и все.

Крестьянин некоторое время молчал, затягиваясь сигаретой и дружески поглядывая на молодого человека.

— Америка очень большая, да? — спросил он наконец, широко разведя руки.

— Да, очень большая. Гораздо больше, чем Франция.

— Как? — опять спросил крестьянин озадаченно и терпеливо. — Я не понимаю.

— Он говорит, Америка гораздо больше, чем Франция! — крикнула девушка измученным тоном. — Я все понимаю, что он говорит.

Несколько минут длилось неловкое молчание, никто не раскрывал рта. Отец курил свою сигарету, раза три порывался, видимо, заговорить, но растерянно продолжал молчать. Дождь за окнами поливал теперь поля длинными косыми струями, а дальше в сером тревожном небе, где полагалось быть солнцу, светилось белое пятно, словно старалось прорваться наружу. Заметив это, крестьянин улыбнулся и, доверительно пригнувшись к молодому человеку, постучал его по колену крупным заскорузлым пальцем, потом указал на солнце и проговорил медленно и внятно, как учат ребенка:

— Le so-leil.

И молодой человек послушно повторил за ним это слово:

— Le so-leil.

Старик и его жена просияли от радости и одобрительно закивали, приговаривая: — Да, да, хорошо, очень хорошо, — и старик, как всегда ожидая от жены поддержки, добавил: — Он сказал это очень хорошо, правда?

— Да, да, превосходно!

Тогда он указал на дождь и, сделав своими крупными руками скользящее движение вкось и вниз, опять проговорил, очень медленно и терпеливо:

— La pluie.

— La pluie, — благонравно повторил юноша, и крестьянин оживленно кивнул и сказал: — Хорошо, хорошо, говорите вы прекрасно, скоро будете говорить, как француз. — Потом указал на поля за окном и сказал ласково:

— La terre.

— La terre, — отозвался молодой человек.

— Говорю я тебе, — сердито крикнула девушка со своего места у окна. — Он знал все эти слова. Он очень хорошо говорит по-французски. Это ты такой бестолковый, что не понимаешь его. Вот и все.

Старик ей не ответил, а на юношу продолжал глядеть, словно хваля и одобряя. Потом уже побыстрее, нанизывая слова, указал на солнце, дождь и землю и сказал:

— Le soleil, la pluie, la terre.

Молодой человек повторил, и старик покивал с довольным видом. Потом все долго молчали, и единственным звуком был беззаботный перестук маленького поезда, и девушка все так же хмуро глядела в окно, а там дождь поливал плодородные поля длинными косыми струями.

Уже в сумерки поезд остановился на маленькой станции, и все приготовились выходить. Дальше этот поезд не шел. Едущие в Орлеан пересаживались здесь на другой поезд.

Крестьянин, его жена и дочь собрали свои пожитки и вышли на перрон. На другом пути ждал другой маленький поезд. Крестьянин указал на него крупным заскорузлым пальцем и сказал молодому человеку: — Орлеан. Вон ваш поезд.

Молодой человек поблагодарил и отдал ему пачку с остатками сигарет. Крестьянин благодарил его горячо и долго, а на прощание еще раз быстро указал на солнце, на дождь и на землю и произнес с доброй дружеской улыбкой:

— Le soleil, la pluie, la terre.

И молодой человек кивнул, показывая, что все понял, и повторил слова старика, а старик одобрительно покивал головой и сказал:

— Да, да, очень хорошо. Дело у вас пойдет.

Услышав это, девушка, обогнавшая родителей, все с тем же хмурым, независимым и пристыженным видом оглянулась и крикнула в яростном отчаянии: — Я же тебе говорю, мсье все это знает… оставь ты его в покое… Только себя дураком выставляешь!

Но старик и старуха словно и не слышали ее, а смотрели на молодого человека с дружеской улыбкой и простились с ним за руку тепло и сердечно.

Потом он пересек пути и вошел в купе того, другого поезда. Когда он снова выглянул в окно, крестьянин и его жена стояли на платформе и смотрели на него с добрым любопытством на старых лицах. Поймав его взгляд, старик опять указал своим крупным пальцем на солнце и крикнул:

— Le so-leil!

— Le so-leil! — отозвался юноша.

— Да, да, — крикнул старик и рассмеялся. — Очень хорошо.

Тогда дочь подарила молодого человека хмурым взглядом, рассмеялась коротко и безнадежно и сердито отвернулась. Поезд тронулся, но старики еще смотрели ему вслед. Он махнул им рукой, и старик махнул в ответ своей ручищей и, смеясь, указал на солнце. И молодой человек кивнул и крикнул что-то, означавшее, что он понял. А девушка тем временем сердито пожала плечами, повернулась спиной и уже уходила прочь в обход станционных зданий.

Потом они исчезли из виду, поезд быстро стряхнул с себя городок, и не осталось ничего, кроме полей, земли, дымных и загадочных далей. А дождь все шел.