Портрет в коричневых тонах

С тех пор как умерла его супруга в Гонконге, Тао Чьен время от времени урывками утешался в объятиях женщин за свои деньги. Любя, молодой человек не занимался любовью вот уже более шести лет, и всё же никогда не допускал того, чтобы какая-то спешка ставила его на дыбы. Столько раз в своей жизни юноша мысленно внимательно исследовал тело Элизы, и настолько оно было знакомо, что создавалось впечатление, будто он, сверяясь с картой, вновь рассматривает её нежные ложбинки и небольшие холмики. Она же твёрдо верила, что познает любовь в объятиях своего первого возлюбленного, однако ж, близость с Тао Чьеном открыла девушке глаза на степень её невежества. Страсть, которая сводила её с ума в шестнадцать лет, и тогда же побудила пересечь полмира и даже несколько раз рисковать своей жизнью, была всего лишь миражом, казавшимся ныне абсолютно нелепым. Тогда её ослепила сама любовь, и было довольно лишь нескольких крох, что получала от человека, более заинтересованного в том, чтобы уйти, нежели остаться. Девушка искала его целых четыре года, убеждённая в том, что молодой идеалист, с которым когда-то познакомилась в Чили, в Калифорнии постепенно превратился в поистине фантастического бандита по имени Хоакин Мурьета. И всё это время Тао Чьен ждал свою возлюбленную с присущим лишь ему состоянием умиротворённости и уверенности, что рано или поздно девушка пересечёт ныне разделяющий их порог. Молодому человеку выпала возможность сопровождать её, когда в городе выставляли на всеобщее обозрение голову Хоакина Мурьета, чтобы таким способом развлечь американцев и напомнить латиноамериканцам о нависшей на них каре. Ему казалось, что Элиза не будет против взглянуть на отвратительный трофей, хотя девушка так и стояла столбом перед склянкой, где покоился предполагаемый преступник, и смотрела на неё совершенно бесстрастно, словно речь шла о маринованном кочане капусты. И пребывала в таком положении до тех пор, пока хорошенько не убедилась, что теперь перед нею далеко не тот человек, за кем гналась не один год. По правде говоря, эта схожесть уже не имела никакого значения, потому что в долгом путешествии, стремясь наконец-то обрести романтические отношения, несуществующие и невозможные сами по себе, Элиза, в конечном итоге, получила нечто ценное и, кстати, не менее ценное, нежели любовь: свободу. «Вот теперь я, наконец-то, свободна», - это всё, что могла сказать девушка, стоя перед головой. Тао Чьен понял, что теперь она физически и мысленно освободилась от бывшего возлюбленного. Это было равноценно тому, как если бы она жила или умерла, ища золото в складчатых склонах гор Сьерра Невада; в любом случае, никаких поисков больше не было, и если бы однажды этот человек объявился, ей бы удалось увидеть того без всяких прикрас. Тао Чьен взял девушку за руку, и они ушли с той злополучной выставки. Уже снаружи оба подышали свежим воздухом и отправились прочь с миром в душе, отныне намереваясь начать совершенно иной этап их совместной жизни.

Ночь, когда Элиза вошла в комнату Тао Чьена, очень отличалась от её тайных и поспешных объятий со своим первым возлюбленным в Чили. Именно тогда для обоих открылись кое-какие из многочисленных возможностей взаимного удовольствия, и удалось познать всю глубину той любви. Любви, что и должна была стать главной и единственной в их дальнейшей совместной жизни. Будучи совершенно спокойным, Тао Чьен осторожно освободил девушку от невидимо окутывающих её, точно накидка, накопленных страхов и ненужных воспоминаний. А затем плавно перешёл к ласкам своей любимой с неутомимой настойчивостью, пока та не перестала дрожать и, наконец-то, не открыла глаза, пока окончательно не расслабилась, чувствуя тактичные движения умелых пальцев, пока не ощутила в себе некоторые колыхание, открытость всему новому и особое просветлённое состояние. Молодой человек слышал, как она стонет, зовёт его и умоляет. Видел девушку абсолютно покорной и в меру влажной, готовую вот-вот отдаться целиком и так же полностью завладеть и им. В этот момент никто из двоих уже не знал ни где находились, ни кем были, и совершенно не могли определить, в каком именно месте заканчивалось его тело и начиналось её. С Тао Чьеном девушка как бы перешагнула момент оргазма, представляющий собой некое загадочное измерение, в котором уже не было особой разницы между любовью и смертью.

Оба чувствовали, будто их души заняли всё пространство, что уже исчезли всякие желания и воспоминания, что они находятся как бы внутри объединяющего огромного сияния. И, пребывая в этом столь необычном пространстве, они то и дело обнимались, вновь познавая друг друга. Ведь, возможно, были вместе в нём же, разве что в предыдущих своих жизнях, и, несомненно, будут ещё не раз в жизнях будущих, как на то и намекал Тао Чьен. Молодой человек не уставал повторять, что они являлись вечными любовниками, что его карма – бесконечно что-то искать и находить. Элиза же, смеясь, возражала, что ничего торжественнее кармы никогда и не было, за исключением разве что обыденных желаний предаваться распутству. И от этого, по правде говоря, сама чуть не умерла несколько лет назад, воплощая подобное вместе с ним же, и надеялась, что отныне и впредь энтузиазм Тао его не подведёт, потому что именно таков и был их жизненный приоритет. Оба резвились всю ночь и добрую часть следующего дня, пока голод и жажда не побудили их выйти из комнаты. Эта пара спотыкалась на каждом шагу, однако ж, пьяная и счастливая; они не выпускали рук друг друга из страха проснуться в скором времени и осознать, что, оказывается-то, охваченные непонятным помрачением, совершенно потерянные и вне реальной жизни бродят непонятно где. Страсть, что с той ночи объединила их двоих и ещё существующая благодаря странной осторожности, поддерживала и защищала эту пару во всех последующих неизбежных невзгодах. Со временем их страсть удовлетворялась проявлениями общего смеха и взаимной нежности, ушло в прошлое и внимательное изучение двухсот двадцати двух любовных поз, потому что практика показала, что трёх или четырёх оказалось вполне достаточно и уже не возникало острой необходимости постоянно друг друга удивлять. Чем больше каждый узнавал другого, тем сильнее оба проникались взаимным обаянием. Начиная с этой первой ночи любви, они спали не иначе как тесно сплетясь между собой, дыша в унисон и мечтая об одном и том же. Однако их совместная жизнь была далеко не лёгкой, почти тридцать лет они жили бок о бок в мире, в котором не было подходящего места для такой пары, какую и составляли эти молодые люди. На протяжении лет небольшого роста светлокожая женщина и китаец высокого для этой нации роста порядком примелькались в Чайна-тауне, и всё же общество так никогда и не принимало их как положено. Эта пара научилась не прикасаться друг к другу на людях, привыкла сидеть врозь в театрах и ходить по улицам, сохраняя между собой расстояние в несколько шагов. В определённые рестораны и гостиницы эти двое не имели возможности заходить вместе. Даже когда бывали в Англии – она навещала там свою приёмную мать, Розу Соммерс, а он – чтобы прочесть лекции по иглоукалыванию в клинике доктора Хоббса, то не могли добраться до страны в первом классе корабля. И также нечего было и думать, чтобы свободно разместиться в одной каюте, хотя по ночам девушке удавалось тайком проскальзывать к нему и спать вместе. Они скромно заключили брак по буддийскому обычаю, хотя он так и не придал законную силу их союзу. Лаки и Линн появились на свет, зарегистрированными как незаконнорождённые дети, которых впоследствии всё же признал их собственный отец. Тао Чьену всё-таки удалось стать полноправным гражданином страны после нескончаемых необходимых формальностей и взяток. Он был одним из немногих, кто смог не подпасть под существующее в законодательстве Положение об исключении из гражданского общества китайцев, иными словами, под очередной калифорнийский закон о дискриминации. Восхищение молодого человека и преданность ко второй родине были, в общем-то, безусловными, что сам и показал ещё в годы Гражданской войны. Тогда юноша пересёк континент, добровольно пришёл на фронт, где начал и продолжал работать в качестве помощника у американских докторов все четыре года вспыхнувшего конфликта. Хотя в глубине души не переставал чувствовать себя иностранцем и желал, чтобы тело похоронили в Гонконге, пусть вся его сознательная жизнь прошла бы и в Америке.

Элиза Соммерс и Тао Чьен жили вдвоём в просторном и удобном доме, самом прочном и выстроенном лучше остальных в Чайна-тауне. В их окружении, главным образом, говорили на кантонском диалекте китайского языка и всё, вплоть до еды и прессы, было китайским. На расстоянии в несколько куадр находился Ла Мисьон, испаноязычный квартал, где любила бродить Элиза Соммерс, доставляя себе удовольствие возможностью поговорить по-кастильски, хотя весь день молодой женщины, как правило, проходил среди американцев в окрестностях Площади собрания, где и располагался её изысканный чайный салон. В самом начале благодаря выпечке в салоне ещё как-то удавалось содержать семью. Ведь добрая часть доходов Тао Чьена растрачивалась чужими руками: то, что не шло в помощь бедным китайским разнорабочим, кого постигла болезнь или кто попал в беду, могло незаметно уйти на девочек-рабынь, которые тайно содержались на самой окраине города. Спасать этих созданий от срамной жизни с некоторых пор стало для Тао Чьена священной миссией. По крайней мере, именно так всё и понимала Элиза Соммерс с самого начала и приняла подобное в качестве ещё одной характерной черты своего мужа, очередной из особенностей, за которые его и любила. Со временем молодая женщина расширила своё дело с пирожными, чтобы не терзать любимого выпрашиванием денег. Ей самой было необходимо стать независимой, ведь только таким образом и могла дать детям лучшее американское образование. Как мать, всей душой желала своим отпрыскам полностью слиться с другими жителями Соединённых Штатов и начать жить, более не ощущая на себе ограничения, которые накладывались здесь на китайцев либо же на испаноязычных граждан. С Линн ей это вполне удалось, а вот всё то же самое с Лаки потерпело крах, потому что мальчик слишком гордился своим происхождением и не стремился когда-нибудь выйти за пределы Чайна-тауна. Линн обожала своего отца – было невозможно не любить этого нежного и великодушного человека - но стыдилась своей расы. Будучи совсем молоденькой, поняла, что единственным местом для китайцев в этой стране был квартал, в котором они и жили, в остальной же части города общество по-прежнему питало к таковым отвращение. Предпочитаемым спортом белокожих было забрасывать камнями небожителей либо отрезать последним косы после неслабого избиения тех палками. Как и мать, Линн жила на две страны – одной ногой в Китае, а другой в Соединённых Штатах, обе разговаривали лишь по-английски, причёсывались и одевались, следуя американской моде, хотя в стенах родного дома, как правило, носили тунику и шёлковые брюки. Мало что унаследовала Линн от родного отца, за исключением разве что долговязости и восточных глаз, и менее того взяла от своей матери; никто и не знал, откуда в девочке вдруг всплыла столь редкая красота. Ей никогда не разрешали играть на улице, как то было позволено брату Лаки, потому что в Чайна-тауне женщины и молодые девушки из состоятельных семей жили более чем замкнуто. В редких случаях своих прогулок по кварталу юная особа всегда ходила с отцом, держась за его руку, и упорно смотрела долу, чтобы никоим образом не задевать за живое состоящую почти из одних мужчин окружавшую их толпу. И без того оба привлекали к себе её внимание: она – своим великолепием, он – похожей на американскую одеждой. Уже прошло немало лет, как Тао Чьен отказался от характерной для китайцев косички и ходил с короткими волосами, зачёсанными кзади, носил безупречный чёрный костюм, сорочку с отутюженным воротником и шляпу-цилиндр. И всё же, за пределами Чайна-тауна Линн могла передвигаться совершенно свободно, как и любая другая светлокожая девушка. Она училась в некой пресвитерианской школе, где осваивала элементарные понятия христианской веры, а заодно и познавала буддийские практики своего отца, и всё это вместе, в конце концов, убедило её в том, что Христос был не кем иным, как перевоплощением Будды. Одна она ходила лишь на занятия по фортепьяно и посещала своих подруг по колледжу. По вечерам же неизменно располагалась в чайном салоне своей матери, где выполняла школьные задания и занимала себя чтением романтических произведений, которые покупала за десять сентаво, либо же тех, что присылала её тётя или, точнее, бабушка Роза из Лондона. И на деле оказались тщетными усилия Элизы Соммерс, прилагаемые с тем, чтобы заинтересовать дочь кухней или любым другим видом домашнего хозяйства: казалось, её дочь была просто не приспособлена к выполнению повседневных трудов.

Взрослея, Линн всё же сохранила личико пришлого ангела и множество невообразимых изгибов собственного тела. Её фотографии распространялись годами без особых последствий для юной девушки, однако ж, всё разом переменилось, как только миновал пятнадцатый год, принёсший с собой определённые формы и осознание того, что сокрушительная привлекательность, на самом-то деле, оказывала на мужчин немалое влияние. Мать, находившаяся в подавленном состоянии в связи с имевшими огромную силу последствиями сложившейся ситуации, всячески пыталась сдерживать в своей дочери энергию обольщения. Настаивала на образцах скромности и обучала ту ходить, словно солдат, практически не двигая ни плечами, ни бёдрами, однако ж, в конечном итоге, всё пропало даром: лица мужского пола каких бы то ни было возраста, расы и статуса кружились поблизости, чтобы только восхититься юной особой. Окончательно поняв преимущества своего очарования, Линн перестала его проклинать, как то делала будучи маленькой девочкой, и решила, что на небольшой промежуток времени устроится натурщицей к художникам, пока не приедет принц на крылатом коне и не заберёт с собой разделять супружеское счастье до самой смерти. Родители ещё в детские годы смирились с фотографиями фей и качелями, всё принимая за каприз невинного создания, однако ж, видели огромный риск в том, что дочь блещет перед камерами, стремясь подражать осанке настоящей женщины. «Это позирование вовсе не приличное занятие для девушек, напротив, представляет собой сплошную распущенность», - печально определила ситуацию Элиза Соммерс, потому что понимала, что уже не удастся ни разубедить дочь в её фантазиях, ни защитить от ловушек, коими чревата женская красота. Как-то раз она поделилась с Тао Чьеном своими стремлениями. Это произошло в один из тех как нельзя кстати подходящих моментов, когда оба сделали передышку в своих любовных ласках. Он объяснил, что у каждого человека своя карма, что невозможно руководить чужими жизнями, допускается лишь время от времени несколько корректировать направление собственной, но Элиза и не думала допускать того, чтобы какое-либо несчастье застало её врасплох. Она всегда сопровождала Линн, когда той нужно было позировать перед фотографами. Мать всячески оберегала достоинство дочери – никто не видел никаких подкладок штанин, несмотря на всяческие ухищрения и попытки к этому творческих людей – и теперь, когда дочери уже исполнилось девятнадцать лет, Элиза была готова удвоить своё рвение.

- …есть один художник, который чуть ли не преследует нашу дочь Линн. И добивается того, чтобы она позировала для картины, изображающей Саломею, - объявила она однажды своему мужу.

- Кого? – спросил Тао Чьен, чуть приподняв взор от Медицинской энциклопедии.

- Саломею, ту, которая во время танца скидывала с себя все семь вуалей, одну за другой, Тао. Почитай Библию.

- Если это из Библии, то всё должно быть хорошо, я полагаю, - рассеянно прошептал он.

- Ты знаешь, каковой была мода во времена святого Иоанна Крестителя? Стоит мне отвлечься, как твою дочь нарисуют с выставленной напоказ грудью!

- Тогда ты не отвлекайся, - улыбнулся Тао Чьен, обнимая за талию свою жену и сажая ту на книжонку, что лежала на коленях. А заодно и предупредил любимую, чтобы она перестала прислушиваться к различным уловкам собственного воображения.

- Ай, Тао! Что же мы будем делать с Линн?

- Да ничего, Элиза, нашей дочери пора бы и уже выйти замуж и подарить нам внуков.

- Но она ведь ещё девочка!

- Будь мы в Китае, то ей уже даже поздно искать жениха.

- Мы с тобой в Америке и наша дочь не выйдет замуж за китайца, - уточнила она.

- Почему же? Тебе так не нравятся китайцы? – подтрунил чжун и.

- В мире больше нет мужчины, похожего на тебя, Тао, но я думаю, что Линн сочетается браком с белым человеком.

- Американцы совершенно не умеют заниматься любовью, могу я тебе сообщить, судя по тому, что мне рассказывали.

- Так, может быть, ты их и научишь, - залилась румянцем Элиза, уткнувшись носом в шею мужа.

Линн позировала для изображающей Саломею картины в шёлковом кружеве телесного цвета под неустанным взглядом своей матери. Элиза Соммерс больше не могла упрямиться с прежней твёрдостью, когда её дочери оказали огромную честь послужить образцом для статуи Республика, что возвышалась бы в самом центре Площади собрания. Кампания по объединению капиталов длилась целые месяцы, в течение которых люди содействовали ей, чем могли. Школьники вносили по несколько сентаво, вдовы делали пожертвования в размере нескольких долларов, а магнаты, в том числе и Фелисиано Родригес де Санта Крус, отдавали на общее дело чеки с внушительной суммой. Газеты ежедневно публиковали информацию о собранных за предыдущий день средствах, и поступали подобным образом до тех пор, пока на руках не оказалось достаточно денег, чтобы заказать памятник знаменитому скульптору, специально приглашённому из Филадельфии для столь честолюбивого проекта. Самые видные семьи города соперничали между собой, устраивая как можно лучше танцы и праздничную обстановку. Таким способом они хотели предоставить мастеру возможность сделать стоящий выбор среди их же дочерей; ведь уже было известно, что модель, служащая статуе Республики, непременно станет символом города Сан-Франциско, поэтому все молодые девушки стремились удостоиться подобной чести. Скульптор, человек современный со смелыми идеями, на протяжении целых недель искал идеальную девушку, однако ж, ни одна из них так его и не устроила. Чтобы представлять напористую американскую нацию, сформированную из мужественных иммигрантов, прибывших сюда с четырёх сторон света, было бы желательно остановиться на той, кто сочетает в себе черты нескольких рас, - объявил мастер. Спонсоры проекта и власти города изумились такому известию не на шутку. Белые просто не могли себе представить, что люди другого цвета кожи, оказывается, тоже считаются полноценными гражданами, и никто не хотел и слышать какие-то разговоры о некой мулатке, господствующей в этом восхвалённом городе на обелиске в центре Площади собрания, как к тому стремился скульптор. Калифорния была впереди всех в вопросах искусства, о чём не переставали высказываться газеты, но вовлекать туда же и мулатку – это было явным перебором. Скульптор вот-вот бы уступил давлению общества и предпочёл бы потомственную датчанку, если бы случайно не зашёл в кондитерскую Элизы Соммерс с намерением несколько утешиться там, съев шоколадный эклер, а заодно и не увидел бы Линн. Именно такую молодую особу мастер столь долго искал для своей статуи: высокого роста, ладно сложенная, идеальной конституции. Девушка обладала не только достоинством императрицы и классическими чертами лица, но также скульптор наконец-то разглядел и желаемое для себя экзотическое своеобразие. В ней было что-то большее, нежели гармония, что-то особенное, трудно поддающееся описанию словами, некая смесь восточного и западного, чувственности и невинности, силы и нежности – всё это в своей совокупности окончательно обольстило мужчину. Когда мастер сообщил матери, что в качестве модели выбрал именно её дочь, убеждённый в представившейся возможности наконец-то воздать огромные почести скромной до сих пор семье кондитеров, то со стороны женщины встретил стойкое сопротивление. Элизе Соммерс надоело терять время, следя за Линн в мастерских фотографов, чьё единственное задание состояло в том, что нужно было всего лишь одним пальцем придерживать пуговицу. Мысль проделывать подобное перед ничтожным человечишкой, который планировал сделать бронзовую статую высотой в несколько метров, женщина сочла весьма докучливой. Линн же так гордилась стать в ближайшем будущем прообразом статуи Республика, что девушке просто не хватило смелости отказаться. Скульптор видел для себя опасность, которая заключалась в следующем, а именно: нужно будет убедить мать в том, что короткая туника и есть наиболее подходящий наряд для этого случая. Ведь она до сих пор не видела связи между североамериканской республикой и национальной одеждой греков, но, в конце концов, разрешила-таки Линн позировать с обнажёнными ногами и руками, хотя груди, по мнению Элизы, стоило всё же прикрыть.

Линн жила, чуждаясь различных опасений своей матери сберечь девственность дочери, окончательно затерявшись в мире собственных романтических фантазий. За исключением разве что вызывающих беспокойство внешних очертаний телосложения, девушка, в общем-то, не отличалась от остальных; это была ничем не примечательная молодая особа, кто, как и прочие, увлекалась переписыванием стихотворений в тетрадки с розовыми страницами и коллекционированием фарфоровых миниатюр. Вялость Линн была отнюдь не элегантностью, а всего лишь ленью, как и присущая ей меланхолия не представляла собой никакую загадку, а говорила о внутренней бессодержательности девушки. «Оставьте человека в покое; пока я жив, Линн ни в чём не будет нуждаться», - обещал брат Лаки неоднократно, потому что он и был тем единственным человеком, который трезво понимал, до чего безмозглой была его сестра.

Лаки, на несколько лет старше Линн, был чистокровным китайцем. За исключением редких случаев, когда приходилось выполнять законные формальности либо же сфотографироваться, одевался в длинную блузу, широкие брюки, носил пояс на талии и туфли на деревянной подошве, а также свою неизменную шляпу пастуха. Абсолютно ничего не унаследовал он от отличительной манеры отца держаться в обществе, от нежности своей матери или от красоты родной сестры; был человеком низкорослым, коротконогим, с квадратной головой и зеленоватой кожей, но, несмотря на это, в целом, считался привлекательным благодаря неотразимой улыбке и своему заразительному оптимизму, которым был одарен лишь ввиду того, что неоспоримо был отмечен удачей с самого рождения. Ничего плохого не может со мной случиться, - так думал юноша, казалось, обеспечив себя счастьем и безошибочным благополучием с момента появления на свет. Этот дар мальчик обнаружил, как только тому исполнилось девять лет, играя как-то раз в фан-тан на улице с другими мальчишками. В тот день ребёнок пришёл домой, объявив, что, начиная с этого момента, его имя будет Лаки вместо Эбанисера, на которое впредь – кто бы его так или как-то ещё ни позвал - он попросту не станет откликаться. Удача сопровождала его повсюду - юноша выигрывал в стольких азартных играх, сколько их существовало. Хотя по натуре и был бунтарём и смельчаком, молодой человек никогда не имел каких-либо проблем с однорукими либо с белокожими представителями городских властей. Все, включая полицию, всегда вели себя с ним по-человечески. В то время как товарищам молодого человека доставались палочные удары, он сам выпутывался из различных неразберих, прибегая в зависимости от ситуации, когда к шуткам, когда к магическим трюкам, которые показывал без особого труда благодаря своим чудным рукам ловкого вора. Тао Чьен так и не смог смириться с легкомысленным поведением единственного сына и то и дело проклинал удачливую судьбу, что позволяла юноше избегать неимоверных усилий, как правило, выпадавших на долю простых смертных. Не счастья хотел он для родного сына, а скорее, чтобы тот занял значительное положение в обществе. Отца печалило видеть отпрыска живущим в этом мире, точно певчая птица, потому что подобная жизненная позиция непременно испортит его карму. И неизменно верил, что душа попадает на небо, предварительно пройдя испытание сочувствием и страданием, а также достойно и благородно преодолев многочисленные препятствия, но если путь Лаки никогда не был трудным, каким же образом человеку удастся превзойти себя? Боялся, что в будущем родной сын воплотится в какую-нибудь мелкую тварь. Тао Чьен стремился к тому, чтобы его первенец, который был обязан помогать отцу в старости и чтить его память после смерти, продолжил бы благородную традицию семьи лечить людей. Более того, также мечтал увидеть отпрыска ставшим китайско-американским доктором с дипломом. Лаки же испытывал лишь ужас, видя вонючее лекарственное питьё и иголки для иглоукалывания; самое большее отвращение вызывали в нём чужие заболевания, и никак не удавалось понять наслаждение собственного отца видом воспалённого мочевого пузыря либо лицом, испещрённым гнойными пузырьками. Но до того как мальчику не исполнится шестнадцать лет и тот не начнёт вести самостоятельную жизнь, он должен был помогать Тао Чьену в консультации, где сам вынужденно зубрил названия средств и способы их применения. Вдобавок отец старался обучить его до конца неизведанному искусству щупать пульс, приводить в равновесие энергию и определять душевное состояние больного. Однако почему-то делал всё так, что у молодого человека в одно ухо влетало, а из другого вылетало, но, по крайней мере, почти не травмировало его морально, как то делали научные тексты по западной медицине, до сих пор упорно изучаемые родным отцом. Иллюстрации лишённых кожи тел с выставленными напоказ мышцами, венами и костями, что всё вместе говорило о человеческой немощности, также как и описанные с самыми мучительными подробностями хирургические операции наводили неподдельный ужас на молодого человека. Тому никак не хватало предлогов, чтобы отдалиться от консультации, однако всегда готов был помочь, стоило только зайти речи о том, чтобы спрятать одну из несчастных китайских куртизанок, кого, как правило, приводил домой отец. Эта тайная и опасная деятельность с самого начала осуществлялась по его распоряжению. И не нашлось лучшего человека, кому было по силам перевозить девчонок, минуя чутьё одноруких, не было более проворного, кто бы выкрадывал их, едва поправившихся, из квартала, никого, более находчивого, способного заставить их исчезнуть навсегда, отправившись на все четыре стороны, наслаждаясь своей свободой. Молодой человек тратил средства на подобное дело отнюдь не из-за сострадания, как то делал Тао Чьен, но, напротив, всё совершал, движимый страстным желанием справиться с риском и лишний раз подвергнуть испытанию удачу, что ещё ни разу его не покинула.

Линн Соммерс не исполнилось и девятнадцати лет, как она уже успела отвергнуть нескольких поклонников, между прочим, привыкшая к почитанию мужчин, которое и принимала на свой счёт с королевским пренебрежением. По правде говоря, ни один из поклонников не отвечал сложившемуся у девушки образу романтического принца, никто и не думал говорить слова, что писала её тётя-бабушка Роза Соммерс в своих романах, почему всех и считала людьми заурядными и никоим образом недостойными её персоны. Сама же твёрдо верила, что наконец-то обрела свою прекрасную судьбу, когда познакомилась с уникальным человеком, на которого оказалось вполне достаточным взглянуть лишь раз. Звали того Матиас Родригес де Санта Крус. Девушка видела его издалека раза два или три в жизни: на улице или в экипаже с Паулиной дель Валье. Перемолвиться хоть словом пока не удавалось, он был значительно старше, к тому же жил в обществе, где Линн не имела право даже появляться, и не позируй девушка для статуи Республики, возможно, эти двое никогда бы и не встретились даже случайно. Под предлогом проконтролировать дорогостоящий проект, в мастерской скульптора назначали встречи политики и магнаты, содействующие в финансировании статуи. Художник был не прочь покупаться во славе и не думал отказываться от хорошей жизни: работая, тот явно увлёкся солидностью отлитой из бронзы формы, наслаждался суровой мужской компанией, а заодно и возможностью отведать шампанское, свежие устрицы и настоящие сигареты, которые приносили гости. На возвышении, освещённом из слухового окна в крыше проникающим естественным светом, как могла, удерживала равновесие Линн Соммерс. Она стояла на цыпочках с поднятыми вверх руками, в позе, сохранить которую долее нескольких минут было совершенно невозможно. Вдобавок в одной руке нужно было держать лавровый венок, а в другой написанную на пергаменте американскую конституцию. Модель была одета в лёгкую плиссированную тунику, что свисала с плеча и доходила до колен, одновременно открывая и пряча тело молодой девушки. Город Сан-Франциско считался неплохим рынком обнажённых женских тел; не было баров, где бы ни выставлялись картины, изображающие одалисок с округлыми формами, ни демонстрировались бы фотографии куртизанок с оголённым задом и гипсовые фрески с нимфами, преследуемые неутомимыми сладострастниками. Причём некая совершенно голая модель вызывала куда меньшее любопытство, нежели эта молоденькая девушка, которая отказывалась снять одежду и выходить из поля зрения бдительной матери. Элиза Соммерс, одетая во всё тёмное, сидела крайне напряжённая на стуле рядом с возвышением, где позировала её дочь. Женщина наблюдала за происходящим, не соглашаясь отведать ни устриц, ни шампанское, которыми здесь всячески ту пытались отвлечь. Остальные же, снедаемые жаждой, глупые старики вились рядом, стремясь получить кругленькую сумму, что людям посулили заранее, а не отнюдь из-за любви к искусству - это было ясно как день. Никакими силами не удавалось избавиться от присутствия матери, хотя, по крайней мере, могли заверить ту в следующем, а именно: её дочь не примет каких-либо приглашений и, что очень даже возможно, не засмеётся над шутками, равно как и не станет отвечать на нелепые вопросы. «В этом мире нет ничего бесплатного. И эти пустяки обойдутся тебе крайне дорого», - предупредила её мать, когда девушка была раздражена не на шутку, поняв, что вынуждена отвергнуть подарок.

Позирование для статуи оказалось нескончаемым и скучным процессом, вызвавшим у Линн судороги в ногах и онемение от окружающего холода. Стояли первые дни летнего месяца января, поэтому находящиеся в углах печи не справлялись с охлаждением этого помещения с высокими потолками, под которыми то и дело перемешивались различные потоки воздуха. Скульптор работал в накинутом пальто, однако ж, с безалаберной медлительностью, уничтожая в сегодняшний день сделанное накануне, словно в голове у того не было никакой законченной идеи, несмотря на множество расклеенных по стенам эскизов статуи Республика.

В некий зловещий вторник здесь появился Фелисиано Родригес де Санта Крус со своим сыном Матиасом. До него дошла новость об экзотической модели, и мужчина вознамерился познакомиться с ней прежде, чем памятник воздвигнут на площади. И планировал узнать девушку, до того как её имя появится во всех газетах, а сама модель станет недоступной для простого народа, если публичное открытие памятника всё же произойдёт. Пока решалось, каким именно образом проект будет выглядеть в бронзе, его противники выиграли затеянный спор, и всё окончательно распалось ввиду возникшего множества разногласий по поводу ущемляющей англосаксов в их правах статуи Республика. Сердце старого мошенника Фелисиано всё ещё заходилось, чувствуя витающий запах завоеваний, из-за чего мужчина, собственно, там и присутствовал. Ему было далеко за шестьдесят лет, но факт, что модели ещё не исполнилось и двадцати, не казался каким-то непреодолимым препятствием; этот человек был твёрдо убеждён в следующем, а именно: в мире существует крайне мало того, что было бы нельзя купить за деньги. Мужчине хватило и мгновения, чтобы правильно оценить ситуацию, когда он увидел Линн на возвышении, такую молоденькую и ранимую, неперестающую дрожать под непристойной туникой. Ведь сейчас мастерскую переполняли настоящие мачо, готовые чуть ли не сожрать девушку глазами. Хотя к модели никто здесь не испытывал какого-то сочувствия либо же страха за могущее появиться соперничество между этими людоедами, которое и сдерживало его первоначальный порыв влюбиться в молодую особу, и всё благодаря Элизе Соммерс. Женщину он тотчас узнал, несмотря на то, что видел даму лишь раз или два. И никак не подозревал, что модель, о которой уже слышал столько различных разговоров, была дочерью некой подруги его жены.

Линн Соммерс не ощутила присутствия Матиаса спустя и полчаса, когда скульптор объявил о завершении работы на сегодня, и она, наконец-то, смогла отделаться от лаврового венка и пергамента, а затем и спокойно спуститься с возвышения. Мать тут же накинула шаль на плечи дочери и подала той чашку шоколада, провожая за ширму, где нужно было немедленно переодеться. Матиас стоял рядом с окном, наблюдая уличную жизнь полностью погружённым в свои мысли. В этот момент его глаза были, пожалуй, единственными, не рассматривающими в упор молодую особу. Линн тотчас заметила мужскую красоту и молодость этого юноши, так сказать, в расцвете сил, его изысканную одежду и высокомерную поступь, а также прядь каштановых волос беспорядочно, но в меру ниспадающих на лоб, и идеальные руки с золотыми кольцами на мизинцах. Изумлённая таким непризнанием собственной персоны с его стороны, девушка притворилась, будто споткнулась, чтобы привлечь внимание молодого человека. Не прошло и мгновения, как появилось несколько рук, желающих её поддержать, за исключением, пожалуй, известного денди, что всё ещё стоял у окна, лишь едва отводя взор от произошедшего. Он казался совершенно равнодушным, словно девушка представляла собой какой-то предмет мебели. И вот тогда Линн с несколько поспешным воображением, решила для себя, причём без всякой причины, за которую стоило бы уцепиться, что мужчина как раз и есть такой поклонник. Его черты та часто находила в героях любовных романов, приходящихся юной особе по душе в течение нескольких лет: и вот, наконец-то, удалось встретить свою судьбу. Одеваясь за ширмой, девушка ощутила ставшие вмиг твёрдыми свои соски.

Безразличие Матиаса было отнюдь не притворным. По правде говоря, он не обращал никакого внимания на молодую девушку, а находился здесь по соображениям весьма далёким от вожделения: ему было необходимо поговорить насчёт денег со своим отцом, и какой-то другой возможности для этого разговора юноша просто не нашёл. Между тем сам молодой человек попал в затруднительное положение, и нужно было срочно достать чек, чтобы покрыть свои долги в очередном игорном доме Чайна-тауна. Хотя отец и предупреждал, чтобы он и не думал спонсировать и далее такого рода увеселения, но, не будь это делом жизни и смерти, как его кредиторы дали недвусмысленно понять, то их устроило бы вытянуть нужную сумму из того немногого, что успела скопить его мать. В этом же случае, однако, небожители ждать не намеревались, и Матиас своевременно предположил, что визит скульптора мог бы поднять настроение родному отцу, а также намного облегчить задачу получить от него всё то, к чему он и стремился. Это случилось несколько дней спустя, на очередном гулянье со своими, ведущими богемный образ жизни друзьями, когда он узнал, что событие происходило в присутствии Линн Соммерс, той молодой девушки, которую на данный момент страстно желали заполучить очень многие молодые люди.

И тут пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить эту прелестную особу. Юноша стал задаваться вопросом, а способен ли сам вновь узнать человека, увидь он ту случайно на улице. Когда в городе уже вовсю было известно о пари насчёт того, кому же первому удастся соблазнить девушку, молодой человек с присущей ему дерзостью воспринял известие как само собой разумеющееся и объявил, что запросто проделает всё в три этапа. Первый, сказал он, заключается в следующем: надо бы добиться, чтобы девушка одна пошла в холостяцкую комнату, где бы тот представил её своим дружкам. Далее следовало бы убедить молодую особу позировать перед ними обнажённой, а заключительная часть состояла бы в том, чтобы заняться с ней любовью, и на всё пари выделяется лишь месячный срок. Когда юноша пригласил своего двоюродного брата Северо дель Валье познакомиться с самой привлекательной женщиной в Сан-Франциско как-то в среду вечером, была выполнена первая часть пари. Не составляло никакого труда позвать Линн, крикнув очередную остроту в окно чайного салона её матери, а затем дождаться девушку на углу, когда та выйдет под каким-нибудь выдуманным предлогом. Далее надо было всего лишь пройтись с ней пару куадр по улице, сказать несколько комплиментов, способных развеселить женщину с бóльшим опытом, и назначить ей свидание в мастерской, предупредив, чтобы пришла одна. Молодой человек чувствовал себя неудачником, потому что полагал: открытое соперничество было бы куда интереснее. Накануне свидания в среду ему даже не пришлось особо стараться, чтобы соблазнить девушку. Хватило и нескольких подавленных взглядов, нежного прикосновения губ к щеке, одного-двух томных вздохов да сказанных на ухо избитых фраз, чтобы совершенно обезоружить девчушку и без того дрожащую перед ним и, казалось, уже готовую к безудержной любви. Это чисто женское желание отдаться и страдать было для Матиаса очень трогательным. Вот что он так ненавидел в женщинах, и именно поэтому ему было хорошо в обществе Аманды Лоуэлл, которая разделяла его жизненную позицию бесстыдства в отношении человеческих чувств и чрезмерного благоговения перед любого рода удовольствиями. У Линн, завороженной, точно мышь перед коброй, было, в конце концов, некое, можно сказать, предназначение для изящного искусства, которому обучала не одна школа любви, также юная особа считалась образцом для гравюр, изображающих печальных девушек, рядом с которыми непременно были напомаженные поклонники. И ни у кого не возникало ни малейших подозрений, что Матиасу, на самом-то деле, тоже были не чужды эти романтические послания, считавшиеся столь популярными среди его корешей. Когда Матиас захотел показать их Северо дель Валье, тот резко отклонил идею. Молодой человек не обратил внимания на то, что изображения были посланы лично Линн Соммерс, однако сама мысль посмеяться над влюблённостью молоденькой девушки была ему противна до глубины души. «Стало быть, ты по-прежнему настоящий дворянин, двоюродный мой братец, но особо не переживай, исправить подобное так же легко, как и девственность», - объяснил Матиас.

Северо дель Валье принял приглашение своего двоюродного брата познакомиться в эту памятную среду с самой красивой женщиной в Сан-Франциско, как об этом заранее поставили его в известность. И не преминул заметить, что подобная новость была далеко не единственным случайным знаком; в холостяцкой комнате собралось, по меньшей мере, полдюжины представителей богемы, что не отказывала себе в удовольствии выпить и покурить. Сюда пришла и та же самая рыжеволосая женщина, которую он уже видел, но всего лишь несколько мгновений, да и то пару лет назад, когда они вместе с Вильямсом вызволяли Матиаса из курительной комнаты, насквозь пропахшей опиумом. Молодой человек прекрасно знал, о ком шла речь, потому что двоюродный брат уже не раз о ней говорил; вдобавок имя женщины было довольно распространенно в обществе, предпочитающем игривые зрелища и ночной образ жизни. Это была Аманда Лоуэлл, знатная подруга Матиаса, с которой он заодно не упускал возможности подтрунить над скандалом, разразившемся в те времена, когда дамочка ещё была любовницей Фелисиано Родригеса де Санта Крус. Тогда Матиас пообещал, что после смерти родителей подарит ей кровать с изображением Нептуна, которую на свою беду Паулина дель Валье заказала во Флоренции. Лоуэлл почти что перестала считаться в обществе куртизанкой; будучи зрелой женщиной, та осознала, до чего самодовольным и скучным оказалось на самом-то деле большинство мужчин, хотя с Матиасом у них было глубочайшее родство душ, несмотря на принципиально разные характеры. В эту среду дама решила несколько отстраниться и, в основном, лежала на диване, попивая шампанское, осознавая про себя, что в кои-то веки находится не в центре внимания. Её пригласили лишь затем, чтобы Линн Соммерс не оказалась наедине с мужчинами на своём первом свидании, потому что, испугавшись, юная особа могла бы повернуть назад, так на него и не придя.

Спустя несколько минут раздался стук в дверь, и на пороге появилась знаменитая модель статуи Республика, завернутая в массивную шерстяную накидку с капюшоном на голове. Сняв накидку, они увидели невинное личико, обрамлённое чёрными, с пробором по центру, волосами и зачёсанными назад в незамысловатый пучок. Северо дель Валье почувствовал, как в груди подпрыгнуло сердце, а кровь разом прилила к голове, грохоча в висках, точно барабаны полка. Никогда себе и представить не мог, что жертвой пари его двоюродного брата была Линн Соммерс. Молодому человеку не удалось вымолвить и слова и даже поприветствовать её, как и остальных, собравшихся здесь же, людей. Напротив, только и сделал, что отступил в самый угол, где и простоял время, которое длился этот визит молодой девушки, однако ж, уставившись на ту во все глаза, скованный тоской и печалью. Не было никаких сомнений насчёт раскрытия заключённого этой группой мужчин пари. В сложившейся ситуации Линн Соммерс виделась ему точно барашек на жертвенном камне, который совершенно не догадывается о своей дальнейшей судьбе. Волна ненависти к Матиасу и его сторонникам, смешанная с испытываемым к Линн затаённым гневом, поднялась у молодого человека с самых ступней, если не откуда-то из-под земли. Всё ещё не мог понять, каким образом девушка не отдавала себе отчёт в том, что произошло; почему же не разглядела ловушку, ловко подстроенную этими двусмысленными льстивыми людьми, не обратила внимания на свой стакан с шампанским, внимательно наполнявшимся вновь и вновь. Ту даже не насторожила прекрасная роза, которой Матиас украсил её волосы, и вообще обстановка в целом, настолько предсказуемая и пошлая, что не вызывала ничего, кроме отвращения. «Должно быть, она совсем дурочка», - подумал молодой человек, презирая её в этот момент так же, как и остальных. Однако ж, сам находился во власти неизбежной любви, которая годами питала надежды, что вот-вот зародится, любви, что теперь взяла да и нахлынула, причём так внезапно, что поразила его до глубины души.

- С тобой что-то случилось, двоюродный брат? - несколько насмешливо спросил Матиас, передавая тому стакан.

Дать ответ сейчас он был не в состоянии, а лишь вынуждено отвернул лицо, пытаясь скрыть своё убийственное намерение, но собеседник догадался о подлинных чувствах и вознамерился отложить вертевшуюся на языке шутку на потом. Когда Линн Соммерс объявила, что должна была идти после того, как пообещала вернуться на следующей неделе и продолжить позировать перед фотоаппаратами этих «умельцев», Матиас попросил своего двоюродного брата проводить девушку. И таким образом Северо дель Валье встретился наедине с женщиной, которую удалось-таки удержать своей упорной любовью, уже знакомой ему по отношениям с Нивеей. Он прошёлся с Линн всего лишь несколько куадр, которые отделяли мастерскую Матиаса от чайного салона Элизы Соммерс, охваченный таким безумием, что даже не знал, как начать банальную беседу. Было уже поздно раскрывать ей пари, ведь прекрасно знал, что Линн и Матиас - настоящая влюблённая парочка, и это чувство одинаково ослепляло их обоих. Девушка не поверила бы Северо и почувствовала бы себя оскорблённой и, хотя мужчина объяснил, что для Матиаса она была всего лишь игрушкой, то всё равно, ослеплённая любовью, пошла бы на верную смерть. Именно она нарушила возникшее неловкое молчание, спросив молодого человека, а не тот ли он чилийский двоюродный брат, о котором как-то раз упоминал Матиас. И тогда Северо окончательно понял, что у юной особы не было и самого незначительного воспоминания о случившейся годы назад их первой встрече, когда она ещё клеила в альбом картинки при проникающем сквозь оконные витражи свете. Вдобавок не подозревал мужчина и о том, что с тех самых пор полюбил её со свойственной первой любви стойкостью, хотя девушка по-прежнему не обращала внимания на то, как ухажёр кружил возле кондитерской, почему довольно часто и пересекалась с ним на улице. Глаза молодой особы попросту не замечали этого кавалера. Простившись, передал девушке свою визитку, склонился в жесте поцеловать юную ручку и пробормотал, что, мол, если что-нибудь потребуется, то, ради Бога, пусть сразу же зовёт его без всяких раздумий. Начиная с этого дня, он явно стал избегать Матиаса, запершись в своей мастерской и с головой погрузившись в работу, чтобы таким способом выкинуть из головы Линн Соммерс, а заодно и унизительное пари. Когда двоюродный брат пригласил его в следующую среду на второй сеанс-позирование, на котором, как можно было предположить, девушка обнажится, это сильно оскорбило молодого человека. После чего в течение нескольких недель у того не получалось написать Нивее ни строчки, равно как и не мог прочесть ответные письма, которые хранил в запечатанном виде, будучи угнетённым виной. Он чувствовал себя полным мерзавцем, как если бы и сам принимал участие в хвастовстве, так опозорившим Линн Соммерс.

Матиас Родригес де Санта Круз выиграл пари без особого усердия, однако ещё в пути его подвёл собственный цинизм, и, абсолютно не желая, сам же попал в ситуацию, которой больше всего боялся в этом мире. Молодой человек оказался впутанным в любовную связь. Он так и не влюбился в красавицу Линн Соммерс, хотя и безусловная любовь и невинность, что девушка тому отдала, в конце концов, возбудили его. Молодая особа устроилась на руках юноши, полностью доверяя, и намеревалась сделать то, о чём её просили, совершенно не беря в голову цели этого человека, равно как и не думая о последствиях. Матиас учитывал свою абсолютную власть над юной девицей, почувствовав ту сразу, как только увидел обнажённым свой объект любви у себя на чердаке. Покрасневшая от смущения, закрывавшая руками лобок и груди, прелестное создание находилась в центре круга, образованного его же дружками, которые делали вид, что фотографируют её, не скрывая своего возбуждения настоящих животных во время течки, что и безжалостно вызывала в них случившаяся здесь же злая шутка. Очертания тела Линн никак не напоминали песочные часы, столь модную форму женских обводов в ту пору, не обладала девушка ни бёдрами, ни пышными грудями, отделёнными друг от друга невозможно тонкой талией. Напротив, юная особа была худой и кривой, с длинными ногами и округлыми, с тёмными сосками, грудями, кожей цвета летних фруктов и гривой чёрных и гладких волос, ниспадающих до середины спины. Матиас восхищался ей как очередным из многих произведений искусства, которые собирал годами. Юная особа казалась мужчине превосходной, и всё же с удовлетворением подтвердил, что его лично такая нисколько не привлекает. Молодой человек вовсе не думал о девушке и общался с той, потому что хотелось заигрывать перед своими друзьями, и только ради удовлетворения собственной жестокости указал модели на то, чтобы как можно скорее убрала руки. Линн посмотрела на него считанные секунды, а затем медленно подчинилась, не скрывая бежавших по щекам слёз стыда. Послышался отчаянный плач, и среди людей в комнате тут же воцарилась ледяная тишина; импровизированная публика отвела взгляд и застыла на месте с фотоаппаратами наготове, несколько растерявшись и не зная, что делать какой-то промежуток времени, всем показавшийся чуть ли не нескончаемым. Тогда Матиас, пожалуй, покраснев впервые в жизни, взял пальто и накрыл им Линн, заключая в свои объятия. «Уходите! Всё закончилось», - приказал мужчина собравшимся гостям, которые, охваченные смущением, сами уже было начали покидать помещение один за другим.

Оставшись наедине с девушкой, Матиас посадил её на колени и покачивал точно ребёнка, мысленно прося прощение, будучи не способным облечь его в слова, пока прелестное создание, ничего не говоря, всё плакала и плакала. В конце концов, молодой человек отвёл бедняжку за ширму, прямо в кровать, и улёгся с ней рядом, по-братски обнимая, гладя по голове и целуя в лоб, сам до глубины души потрясённый неизведанным дотоле чувством и ощущением некоего всемогущества, которое даже не знал, как и назвать. Мужчина вовсе не желал обладать этим существом, а лишь хотел защитить и вернуть той её прежнюю невинность, однако невозможная нежность кожи Линн, копна её живых волос целиком окутали его, а исходящий от всего тела яблочный аромат окончательно снёс голову. Юное создание, будучи вполне созревшей, полностью вручила себя этому молодому человеку, открылась на прикосновение его рук, чем удалось удивить Матиаса. В свою очередь, мужчина, не зная как, но всё же вскоре понял, что жадно изучает девушку, целуя ту с особым душевным волнением, испытывать которое прежде не удавалось ни с одной женщиной. И получал неподдельное удовольствие от того, что засовывал язык и в рот, и в уши, да и вообще бродил им, где только ни пожелает. Всячески подавлял её и вовлекал в пучину безудержной страсти, то и дело безжалостно усаживаясь сверху, ослеплённый и необузданный, пока сам, будучи в недрах девичьей плоти, не кончил сокрушительным оргазмом. Так, спустя краткий миг оба очутились в совершенно другом измерении, беззащитные и обнажённые телом и душой. Матиасу удалось глубоко прочувствовать близкие отношения, которые до сих пор то и дело ускользали, не давая понять, существуют ли вообще. Таким способом мужчина перешёл последнюю границу и оказался в совершенно другом месте, начисто лишённый воли. Любовных пар – мужчин и женщин – в его жизни хватало, то есть было о ком вспомнить совершенно к месту. Однако сам ещё ни разу не терял ни контроля, ни иронии, а также сохранял дистанцию и не утрачивал представление о своей собственной неприкосновенной индивидуальности, чтобы более или менее походить на человеческое существо вообще. В определённой степени в этом объятье оставил свою невинность и он. Это путешествие продлилось считанные минуты, почти что мгновение, которого всё же оказалось достаточно, чтобы сильно запугать молодого человека, не замедлившего вернуться в своё истощённое тело и быстро спрятаться за непроницаемую стену привычного сарказма. Когда Линн открыла глаза, рядом лежал далеко не тот же самый человек, с которым она только что занималась любовью; на самом деле он был прежним, но узнать об этом девушка так и не смогла ввиду недостатка жизненного опыта. Страдающая, испачкавшись кровью, однако ж, счастливая, молодая особа освободилась от миража обманчивой любви. Матиас же, тем временем, не выпускал из объятий тело девушки, душа которой бродила уже где-то далеко. В такой позе и пребывали эти двое, пока свет в окне полностью не исчез, тем самым дав ей понять, что пришла пора возвращаться в родные пенаты. Матиас помог одеться прелестной особе и проводил ту вплоть до окрестностей знаменитого чайного салона. «Ты меня жди, завтра я приду в тот же час», - только и прошептала она на прощание. Северо дель Валье так ничего и не узнал о случившемся в настоящий день, равно как и о последовавших за этим событиях и пребывал в полном неведении и три месяца спустя. В апреле 1879 года Чили объявила войну своим соседям – Перу и Боливии - ввиду земельного вопроса. Также она подогревалась кичливостью народа этих стран, которые среди прочего боролись и за селитру. Разразилась настоящая Тихоокеанская война. Когда новость дошла до Сан-Франциско, Северо появился на глаза дяди и тёти, объявив, что отправляется воевать.

- Разве мы не договаривались, что никогда впредь и ноги твоей не будет в какой-либо казарме? – напомнила ему тётя Паулина.

- Это совсем другое, моя родина в опасности.

- Ты же штатский.

- Я сержант запаса, - объяснил он.

- Да ведь война закончится раньше, чем тебе удастся добраться до Чили. Посмотрим, что скажет пресса, и как именно отреагируют члены твоей семьи. Всё же не стоит действовать необдуманно, - посоветовала тётя.

- Это мой долг, - возразил Северо, думая о своём деде, старейшем Августине дель Валье, который умер сравнительно недавно, уменьшившись до размера шимпанзе, однако ж, с непоколебимо дурным характером.

- Совсем наоборот: твой долг – быть здесь, со мной. Война только способствует бизнесу. Вот подходящий момент для того, чтобы заняться спекуляцией сахара, - возразила Паулина.

- Сахара?

- Ни одна из участвующих в конфликте трёх стран его не производит, а чем хуже времена, тем народу больше хочется чего-то вкусного, - убедительно сказала Паулина.

- Откуда ты знаешь, тётя?

- Из собственного опыта, мой мальчик.

Северо отправился паковать чемоданы, хотя в ближайшем будущем и не было корабля, отправлявшегося на юг, который, в общем-то, себе и планировал молодой человек. Он шёл туда лишь в конце октября. Этим же вечером тётя объявила, что они должны будут принять некоего странного гостя, теперь же остаётся ждать его появления. Ведь на данный момент муж где-то путешествует, а в этом деле, возможно, потребуются разумные советы адвоката. В семь часов вечера Вильямс с надменным видом, к которому прибегал, когда был вынужден оказывать какие-то услуги людям более низкого общественного положения, настойчиво попросил войти некоего высокого седоволосого китайца, одетого в строгий чёрный костюм. Его сопровождала молодо выглядящая бабёнка, лишённая изюминки, по крайней мере, внешне, хотя столь же высокомерная, как и сам Вильямс. Тао Чьен и Элиза Соммерс очутились в зале с хищными зверями – именно так называли помещение, где повсюду находились львы, слоны и другие африканские животные, которые наблюдали за ними из своих золочённых, развешанных по стенам, рам. Паулина часто виделась с Элизой в кондитерской, однако ж, принадлежащие разным мирам, они никогда не встречались где-то ещё. Также хозяйка дома не знала и этого небожителя, который, судя по манере держать женщину за руку, был её мужем либо же возлюбленным. Паулина чувствовала себя нелепо в собственном особняке с сорока пятью комнатами, одетая в чёрный атлас и покрытая бриллиантами, оказавшись перед этой скромной парой, простодушно приветствующей её, хотя и сохранявшей дистанцию. Дама обратила внимание на сына, принявшего гостей в некотором смущении, лёгким кивком головы и не протягивая им руки, всё время находящимся отдельно от группы позади письменного стола палисандрового дерева, где тот был явно увлечён чистотою курительной трубки. Со своей стороны Северо дель Валье угадал, не мучаясь сомнениями, причину присутствия в его доме родителей Линн Соммерс и сразу захотел оказаться оттуда как можно дальше, за тысячу лье. Заинтересованная и постоянно настороже, Паулина, не теряя времени, предложила гостям чего-нибудь выпить, а Вильямсу сделала жест, чтобы тот удалился и закрыл за собой двери. «Что я могу для вас сделать?» - спросила она. И лишь после этого вопроса Тао Чьен пустился, нисколько не раздражаясь, в объяснения, что, мол, его дочь Линн теперь беременна и что виновник подобного оскорбления ни кто иной, как Матиас, поэтому они с Элизой ждут единственно возможную в этой ситуации компенсацию. Это, пожалуй, был первый раз в жизни влиятельной сеньоры дель Валье, когда женщина потеряла дар речи. Дама так и не встала со стула, оставшись сидеть с открытым ртом, точно бесчувственный кит, и когда, в конце концов, прорезался голос, то наружу вырвался звук, похожий на кряканье.

- Мама, у меня и не должно быть ничего общего с этими людьми. Я их не знаю и, более того, не имею понятия о том, что произошло, - сказал Матиас, по-прежнему находясь позади письменного стола палисандрового дерева, держа в руке свою высеченную из слоновой кости трубку.

- Линн рассказала нам всё, - вставая, перебила его Элиза прерывистым голосом и без единой слезинки.

- Если деньги и есть то, что вы хотите… - начал было говорить Матиас, но тут же умолк, почувствовав на себе свирепый взгляд матери.

- Я просто молю вас о прощении, - сказала женщина, обращаясь к Тао Чьену и Элизе Соммерс. – Мой сын удивлён не меньше меня. Я уверена, что мы можем уладить ситуацию и не выходя за рамки приличий, впрочем, как то и положено…

- Линн, конечно же, желает выйти замуж. И сказала нам, что вы любите друг друга, - произнёс Тао Чьен также стоя и обращаясь к Матиасу, который ответил лишь кратким взрывом смеха, прозвучавшим точно собачий лай.

- Вы кажетесь людьми уважаемыми, - сказал Матиас. – Однако, ваша дочь совсем не такова, и это может доказать кто угодно из моих друзей. Я не знаю, который из них в ответе за ваше несчастье, но я здесь уж точно ни при чём.

Элиза Соммерс совершенно утратила цвет лица, вместо чего появились гипсовая бледность и дрожь во всём теле, чуть ли не вынудившая женщину упасть. Тао Чьен крепко взял супругу за руку и, поддерживая, точно инвалида, провёл её до двери. Северо дель Валье думал, что умрёт от печали и стыда, как если бы он один был виноват в случившемся. Он продвинулся вперёд, давая дорогу, и сопроводил их до самого выхода, где пару уже ждал нанятый экипаж. Что-то сказать им так и не пришло в голову молодому человеку. Когда мужчина вернулся в гостиную, то ему удалось услышать только конец беседы.

- Я не намерена терпеть, чтобы внебрачные дети, да ещё и моей крови, были разбросаны где-то там! – кричала Паулина.

- Определи, наконец, кому ты больше доверяешь, мать. Кому больше поверят, твоему собственному сыну или же какой-то кондитерше с непонятным китайцем? – возразил Матиас, уходя и громко хлопнув дверью.

Этим вечером Северо дель Валье столкнулся с Матиасом. Он обладал достаточной информацией, чтобы излагать факты, и всячески старался разоружить своего двоюродного брата, прибегая к упорному допросу, который, однако, оказался совершенно бесполезным, потому как этот человек сразу всё выболтал. Он чувствовал себя попавшим в нелепую ситуацию, за которую, как сказал сам, совершенно не отвечал. Это Линн Соммерс преследовала его и вручила себя чуть ли не на блюдечке; соблазнить девушку у него не было даже и в мыслях, а пари оказалось не чем иным, как простым хвастовством. Вот уже два месяца пытался расстаться с юной особой, да так, чтобы не расстроить бедняжку; ведь постоянно боялся совершить какую-нибудь глупость, потому что девушка была одной из тех молодых истеричек, способных ради любви броситься в море – вот как сложившуюся ситуацию объяснил мужчина. Но в то же время допускал, что Линн была почти что ребёнком. Ведь, в конце-то концов, на его руках оказалась девственница, голову которой занимали сплошные слащавые стихотворения, и напрочь отсутствовала какая-либо информация насчёт половых различий между мужчиной и женщиной, и кто никогда не говорила с ним о любви, и тем более не касалась темы брака. С девушками, как она, вечно возникали осложнения, - прибавил тот к уже сказанному; вот поэтому и приходилось избегать их, точно чумы. И никогда даже не представлял себе, что краткая встреча с Линн обернётся для неё же такими последствиями. Как стало известно, эти двое были вместе лишь считанные разы, после которых ей советовали всё же обязательно тщательно мыться с уксусом и горчицей, а иначе как бы он ещё узнал, что, на самом-то деле, девушка попалась на удивление детородная. В любом случае, мужчина был готов взять на себя все, связанные с ребёнком, расходы – денег тому считать ещё не приходилось. И всё же он и не думал давать кому-либо свою фамилию, потому что так и не появилось каких-либо доказательств, что, мол, ребёнок был именно его. «Я не женюсь ни теперь, ни когда-то ещё, Северо. Ты знаешь кого-то с меньшими буржуазными склонностями, нежели те, что видишь во мне?» - подвёл итог этой ситуации мужчина.

Неделю спустя Северо дель Валье появился в клинике Тао Чьена после того, как долго и безрезультатно обдумывал непристойное задание, которое поручил ему двоюродный брат. Чжун и только что закончил работать с последним на сегодняшний день пациентом, почему и пригласил того в расположенный на первом этаже небольшой зал ожидания, где и принял гостя с глазу на глаз. Он выслушал предложение Северо, не проявив ни единой эмоции.

- Линн не нуждается в деньгах, для того у неё пока есть родители, - сказал он, не отражая на своём лице какой-либо эмоции. – В любом случае я признателен за вашу заботу, сеньор дель Валье.

- А как поживает сеньорита Соммерс? – спросил Северо, пристыженный достоинством собеседника.

- Моя дочь всё ещё думает, что здесь какое-то недоразумение. Она полностью уверена, что в скором времени сеньор Родригес де Санта Круз придёт к ней с предложением заключить брак и не из чувства долга, а по любви.

- Сеньор Чьен, я не знаю, что отдал бы ради изменения уже сложившихся обстоятельств. Однако правда заключается в том, что у моего двоюродного брата неважное здоровье, он не может жениться. О чём я бесконечно сожалею… - прошептал Северо дель Валье.

- Мы сожалеем об этом пуще вас. Для вашего двоюродного брата Линн была лишь развлечением, тогда как он для молодой девушки – вся её жизнь, - тактично произнёс Тао Чьен.

- Мне бы хотелось объясниться с вашей дочерью, сеньор Чьен. Пожалуйста, можно мне её повидать?

- Я должен спросить Линн. На данный момент она не желает никого видеть, хотя, если дочь изменит своё мнение, мы дадим вам об этом знать, - возразил чжун и, сопровождая гостя до двери.

Северо дель Валье ждал недели три, не зная о Линн практически ничего до тех пор, пока сам не смог более сдерживать не дающее покоя нетерпение и не пошёл в чайный салон умолять Элизу Соммерс, чтобы та разрешила ему поговорить со своей дочерью. Молодой человек ожидал напасть на непроницаемое сопротивление, однако ж, женщина, окутанная с ног до головы ароматом сахара и ванили, приняла его с тем же самым хладнокровием, которого, по правде сказать, Тао Чьен и ожидал. Поначалу Элиза винила в случившемся лишь себя: мол, тогда зазевалась и совершенно не была способна защитить дочь, в результате чего полностью загубила её жизнь. Женщина плакала в объятиях мужа, пока тот не напомнил любимой, что в шестнадцать лет сама же пострадала от похожего переживания: та же чрезмерная любовь, окончившаяся отказом возлюбленного, беременностью и ужасом; нынешняя ситуация отличалась лишь тем, что Линн была не одна и не вынуждена бежать из своего дома и пересекать полмира в трюме судна в компании некоего недостойного мужчины, как то сделала она сама. Линн прибегла к помощи своих родителей, а тем, в свою очередь, крупно повезло, что нашлась-таки возможность ей помочь, - вот что сказал Тао Чьен. В Китае либо в Чили их дочь потерялась бы окончательно, общество ни за что бы её не простило; в Калифорнии же, начисто лишённой традиций земле, до сих пор находится пространство для кого угодно. Чжун и собрал свою небольшую семью и объяснил всем, что ребёнок – настоящий подарок небес, поэтому его нужно ждать с радостью, а вот слёзы лишь ухудшат карму, нанесут вред малышке даже в утробе матери и, более того, послужат предпосылкой к шаткому положению в дальнейшей жизни. Этот малыш или же малышка станет поистине желанным дитём; ведь родного дядю Лаки да и меня самого, так сказать, дедушку, вполне можно считать достойной заменой отсутствующего отца. А что касается неудавшейся любви Линн – об этом они подумают несколько позже, - заявил он. Мужчина казался столь вдохновлённым тем событием, что в ближайшем будущем станет дедом, что Элиза даже устыдилась своих несколько лицемерных соображений, вытерла слёзы и решила больше не препираться. Если для Тао Чьена жалость к дочери была гораздо выше чести семьи, значит, и ей следует поддерживать в этом мужа, решила для себя женщина. Основным своим долгом она считала всячески защищать Линн; остальное же было менее существенным. И в этот день Элиза так всё и высказала Северо дель Валье в чайном салоне. Сама же по-прежнему никак не понимала того, почему чилиец продолжает настаивать на разговоре с её дочерью, однако тот удачно напал на милостивое расположение матери и, в конечном счёте, молодая девушка согласилась его увидеть. Мужчину Линн едва помнила, но, тем не менее, приняла гостя, надеясь, что человек пришёл к ней, будучи посланцем Матиаса.

В последующие месяцы визиты Северо дель Валье в семью Чьен стали в некотором роде традицией. Он приезжал под вечер, после своего рабочего дня, оставлял коня привязанным к двери и появлялся в доме со шляпой в одной руке и каким-нибудь подарком в другой – вот таким способом постепенно и заполнялась комната Линн игрушками и детской одеждой. Тао Чьен научил молодого человека играть в маджонг, и с Элизой и Линн, то есть все вчетвером, они проводили долгие часы, передвигая с места на место красивые фигуры из слоновой кости. Лаки не принимал в этом участия, потому как игра без ставок казалась ему потерей времени. Тао Чьен, напротив, играл исключительно в лоне семьи, ведь ещё в молодые годы зарёкся делать это за деньги и был уверен, что стоит лишь нарушить данное обещание, с ним не замедлит случиться какое-нибудь несчастье. И так привыкла семья Чьен к присутствию Северо, что когда гость запаздывал, то все невольно сверяли часы, неизменно чувствуя неловкое смущение. Элиза Соммерс с выгодой использовала эти посещения, чтобы попрактиковаться с ним в кастильском языке и повспоминать о Чили, этой далёкой теперь стране, куда женщина не ездила уже более тридцати лет, однако всё ещё считала её своей родиной.

Они вместе обсуждали подробности войны и политические изменения: после нескольких десятилетий правления консерваторов, победу, однако, праздновали либералы; борьбу же за подчинение им власти духовенства и утверждение реформ разделяла в то время каждая чилийская семья. Большинство мужчин, бывших, в основном, католиками, всячески стремилось усовершенствовать страну, тогда как женщины, куда более религиозные, ополчились против собственных родителей и супругов, выступая в защиту церкви. Судя по объяснениям Нивеи в её же письмах, каким бы самым либеральным ни было правительство, судьба бедных практически не менялась, а ещё она добавляла, что, как и во все времена, вожжи власти по-прежнему находились в руках женщин высшего класса и духовенства. Отделение церкви от государства было, вне всяких сомнений, большим шагом вперёд, - писала молодая девушка за спиной могущественного клана дель Валье, кто совершенно не выносил подобного рода мысли, хотя ситуацию в целом всегда держали в определённых рамках одни и те же влиятельные семьи. «Мы создадим ещё одну партию, Северо, ту, что вечно ищет справедливости и равенства», - добавляла чуть ниже эта юная особа, воодушевлённая тайными беседами с сестрой Марией Эскапуларио.

Между тем на юге континента, с каждым днём всё более кровопролитная, продолжалась Тихоокеанская война. И тогда же чилийские армии спешно готовились начать боевые действия в пустыне на севере страны, на этой территории столь дикой и неприветливой, как и далёкая луна, где снабжение военных представляло собой практически непосильную задачу. Лишь по морю можно было доставить солдат до мест, где велись битвы, однако перуанские войска никак не собирались этого допускать. Северо дель Валье полагал, что война разрешится в пользу Чили, страны, чьи организованность и свирепость казались ему непробиваемыми. И не только вооружение и воинственный характер повлияли бы на результат возникшего конфликта, - объясняла Элиза Соммерс, - но также и пример, подаваемый небольшим количеством героев-мужчин, которым своими действиями удалось разжечь душу народа.

- Полагаю, что война уже разрешилась в мае, сеньора, в морском сражении близ порта Икике. Там какой-то видавший виды чилийский фрегат бился с многократно превосходящими перуанскими военными силами. Они отправились туда во главе с Артуром Пратом, очень религиозным молодым капитаном и к тому же порядочным человеком, который не принимал участия в гуляньях и сумасбродствах военного окружения, ведущего себя так, что начальство сразу же утратило всякую веру в храбрость этих людей. Настоящий день дал ему возможность стать истинным героем, которому удалось взбудоражить дух всех чилийцев.

Элиза узнала подробности, прочитав их в старом экземпляре лондонской Таймс, где произошедший эпизод был описан следующим образом: «… одно из самых знаменитых сражений, каковых в истории не случалось ещё никогда. Старое деревянное судно, практически развалившееся на части, три с половиной часа принимало участие в битве против расположенных на суше батареи и мощного броненосца, и это завершилось формированием укомплектованного войска». Перуанское судно «Капитан Прат» под командованием адмирала Мигеля Грау, ещё одного героя своей страны, на полном ходу бросилось на чилийский фрегат, идя на него прямо напролом. Именно этот момент и решил как можно выгоднее использовать «Капитан Прат», чтобы взять на абордаж одного за другим людей адмирала. Спустя считанные минуты оба погибли в результате обстрела с палубы вражеского судна. После второго удара шпагой, предварительно подравшись со своим начальником, пришлось спрыгнуть ещё нескольким, также погибшим, будучи изрешечёнными пулями; под конец три четверти экипажа сдалось ещё до того, как фрегат пошёл ко дну. Столь бессмысленный героизм придал, однако, храбрости остальным соотечественникам и сильно впечатлил врагов, что и позволило адмиралу Грау в изумлении повторять всего одну фразу: «Как же сражаются эти чилийцы!»

Грау оказался настоящим мужчиной. Он лично собрал меч, одежду и вещи знаменитого капитана Прата и вернул всё его вдове, - рассказал Северо, и добавил, что начиная с этой битвы священным лозунгом в Чили стали следующие слова: «биться, пока не победим либо не умрём» по примеру упомянутых храбрецов.

- А вы, Северо, не собираетесь отправиться на войну? – спросила его Элиза.

- Да, в скором времени я это и сделаю, - стыдливо возразил молодой человек, совершенно не зная, чтó именно его ожидает во время выполнения долга. Меж тем Линн постепенно приобретала более округлые формы тела, однако же, не теряя ни капли грации и женской красоты. Уже перестала носить наряды, которые не застёгивались спереди, и взамен их ловко приспособилась к весёлым шёлковым туникам, купленным в Чайна-тауне. Она выбиралась из дома крайне редко, несмотря на настойчивые просьбы отца больше ходить. Иногда Северо дель Валье брал экипаж на двоих, и они вместе ехали гулять в Национальный парк Пресидио либо на пляж. Там, закутавшись в шаль, оба уютно устраивались, чтобы перекусить и почитать: он – свои газеты и посвящённые законодательству книги, а она – романтические произведения, в чьи доводы уже давно не верила, но которые всё ещё служили ей неким убежищем. Северо жил одним днём, от предыдущего до следующего посещения дома семьи Чьен, единственной целью которых было увидеться с Линн. Нивее он уже не писал. Хотя и не раз брал в руки перо, чтобы признаться девушке, что любит другую, однако, уничтожал письма, так их и не отправив, потому что не мог подобрать слов, тактично объясняющих невесте о конце взаимоотношений и в то же время смертельно не ранящих последнюю. Вдобавок сама Линн никогда не давала ему повода, который мог бы послужить предпосылкой к воображаемому будущему рядом с ней. Они не заводили разговор о Матиасе, как, впрочем, и последний никогда не упоминал о Линн, и всё же создавалось впечатление, будто данный вопрос постоянно висел в воздухе. В доме своих дяди и тёти Северо остерегался даже намекать о своей новой дружбе с семьёй Чьен. Он полагал, что никто об этом и не подозревал, за исключением, пожалуй, надменного мажордома Вильямса, которому он не должен был ничего говорить, ведь тот, наверняка, знал об отношениях, равно как и обо всём остальном, что происходило в особняке. Вот уже два месяца Северо поздно приходил домой с неизменно идиотской улыбкой, казалось, приставшей к его лицу. Как-то вечером Вильямс отвёл молодого человека на чердак и при свете лампы на спирту показал тому завёрнутый в простыни тюк. Развернув его, мужчина увидел сияющую люльку.

- Она сделана из чеканного серебра, серебра, добытого в чилийских шахтах господ. Именно в этой колыбельке и спали все дети семьи, в которой я работаю уже давно. Если хотите, можете её взять, - вот и всё, что сказал тогда мажордом.

Пристыженная, Паулина дель Валье более не появлялась в чайном салоне, неспособная собрать воедино остатки своей продолжительной дружбы с Элизой Соммерс, казалось, уничтоженной окончательно. Женщина была вынуждена отказаться от чилийских сладостей, бывших на протяжении лет её большой слабостью, и смиренно перейти на выпечку по французским рецептам своего повара. Порабощающая сила этой дамы, столь полезная в борьбе с различными препятствиями и выполнении своих целей, теперь обернулась против неё самой; скованную параличом, её то и дело изводило нетерпение, а сердце чуть ли не выпрыгивало из груди. «Нервы меня вконец погубят, Вильямс», - жаловалась хозяйка дома, превратившись, пожалуй, впервые на памяти жильцов в женщину слабого здоровья. Она рассудила, что с неверным мужем и тремя никогда не умолкающими детьми самым предсказуемым было наличие доброго числа его где только не разбросанных незаконнорожденных отпрысков, и подобной мыслью даже не стоило себя и изводить. Тем не менее, всем гипотетическим ублюдкам не хватало ни имени, ни лица, тогда как данный ребёнок имел виды на то и на другое. И хоть бы, по крайней мере, ничего подобного не случилось с Линн Соммерс! Она не могла забыть посещение Элизы и этого китайца, имя которого никак не удавалось вспомнить; появление в салоне такой достойной пары не переставало терзать женщину. Ведь ещё раньше Матиас соблазнил девушку, и никакой ложный аргумент либо же целесообразность не могли оспорить правду, которую интуитивно приняла женщина с самого начала. Отказ её сына и саркастические комментарии последнего по поводу мелочной добродетели Линн лишь ещё более усилили подобное убеждение. Ребёнок, которого вынашивала молодая женщина, вызывал в ней бурю противоречивых чувств: с одной стороны, это был скрытый гнев, испытываемый к Матиасу, а с другой – конечно же, безусловная нежность к первенцу, будь то внук или внучка. Едва Фелисиано вернулся из своего путешествия, та рассказала ему о случившемся.

- Да это же происходит сплошь и рядом, Паулина, и нет никакой необходимости разыгрывать трагедию. Половина детей в Калифорнии – ублюдки. Главное же сейчас – избежать скандала и всем сплотиться вокруг этого Матиаса. Семья всегда на первом месте, - таковым было мнение Фелисиано.

- Этот ребёнок принадлежит нашей семье, - заключила женщина.

- Малыш ещё не родился, а ты уже делаешь выводы! Я знаком, так скажем, с некой Линн Соммерс. И видел её почти что обнажённой в мастерской скульптора, выставляющей себя напоказ прямо среди сборища мужчин, и по идее каждый из них может быть любовником молодой девушки. Разве ты не видишь?

- Да ты сам этого не видишь, Фелисиано.

- Данная ситуация может обернуться шантажом, который никогда не кончится. Впредь я запрещаю тебе каким-либо образом связываться с этими людьми, а если сброд и осмелится к нам подойти, тогда всё дело я возьму на себя, - моментально подвёл итог Фелисиано.

Начиная с этого дня, Паулина более не касалась данной темы в присутствии родного сына или своего мужа. Однако женщине было нелегко долго сдерживаться, и всё закончилось тем, что она открылась верному Вильямсу, добродетельность которого позволяла выслушивать сеньору до конца, не высказывая собственного мнения, пока о нём не спросят. Если бы я только могла помочь Линн Соммерс, то чувствовала бы себя куда лучше, - думала Паулина, однако же, сейчас именно тот случай, когда дело не спасут никакие деньги.

Все эти месяцы для Матиаса стали одной сплошной катастрофой и не только из-за неразберихи с Линн, что ничего, кроме желчи, в нём не вызывала, но также из-за практически нестерпимой боли в суставах. Ведь она никоим образом не позволяла мужчине заниматься фехтованием, равно как и вынуждала отказаться от других видов спорта. Как правило, просыпался настолько разбитым, что спрашивал себя, а не пришёл ли, часом, уже тот момент, когда наступает самая пора созерцать самоубийство. Эта мысль росла у него с тех пор, как стало известно название заболевания, однако стоило только встать с кровати и начать двигаться, самочувствие улучшалось, и тогда к нему словно бы возвращались силы и вкус к жизни. У мужчины опухли запястья и колени, дрожали руки, а опиум уже давно перестал быть очередным развлечением в Чайна-тауне, превратившись для этого человека в страшную необходимость. Это была Аманда Лоуэлл, его добрая подруга по шумным весельям и единственное доверенное лицо, кто открыл молодому человеку выгоды, что дают инъекции морфина, и имеют воздействие куда более эффективное, чистое и утончённое, нежели трубка с опиумом. Так, достаточно минимальной дозы, и уже спустя мгновение исчезают печаль и грусть, открывая дорогу к состоянию умиротворённости.

Скандал по поводу ублюдка основательно испортил ему настроение. В середине лета вдруг ни с того ни с сего, мужчина объявил всем, что в ближайшие дни уезжает в Европу. Там ему хотелось проверить, помогут ли облегчить присутствовавшие симптомы смена обстановки, термальные воды Италии и английские доктора. Тогда этот человек умолчал о том, что также планировал встретиться с Амандой Лоуэлл в Нью-Йорке, чтобы вместе продолжить морское путешествие. Однако, скрыл он подобное лишь потому, что в семье никогда не произносилось её имя, где воспоминание о рыжеволосой шотландке вызывало у Фелисиано расстройство пищеварения, а у Паулины – слепую ярость. И не только собственное нездоровье, а также желание отдалиться от Линн Соммерс побудили Матиаса к столь быстрому отправлению в настоящее путешествие, но мужчину толкали и игорные долги. Это выяснилось некоторое время спустя после отъезда, когда пара осмотрительных китайцев появилась в конторе Фелисиано. Они вежливо и тактично предупредили того о следующем: либо сейчас он оплачивает долги сына в интересах своего дела, либо что-то и вправду неприятное в скором времени может произойти с любым членом его достопочтенной семьи. Исчерпывающий ответ магната заставил людей спешно удалиться из офиса и броситься на улицу. Немного погодя хозяин позвал к себе Джекоба Фримонта, журналиста, разбирающего в жизни низших слоёв населения этого города. Последний выслушал его с должным сочувствием, потому что был добрым другом Матиаса, и тотчас сопроводил его на встречу к начальнику полиции, некоему австралийцу сомнительной славы, кто был обязан тому определёнными благими делами, и попросил разрешить данную ситуацию по-своему. «Единственный способ, который мне известен, - это заплатить», - возразил офицер и приступил к объяснению того, каким именно образом стоит всё же не связываться с однорукими Чайна-тауна. В своё время ему выпало на долю собирать по всей территории вскрытые трупы, а также их внутренности, безупречно упакованные в находящихся тут же ящиках. То, конечно, было мщением небожителей, - добавил он. По крайней мере, те же самые действия по отношению к белым старались выдать за несчастный случай. И неужели никто не обратил внимания, как много тогда умерло людей в необъяснимых пожарах, разорванными копытами лошадей на пустынных улицах, утонувшими в спокойных водах бухты или же раздавленными кирпичами, которые необъяснимым образом падали со строящегося здания? Фелисиано Родригес де Санта Крус заплатил за всё.

Когда Северо дель Валье сообщил Линн Соммерс, что Матиас уезжает в Европу и в будущем не думает возвращаться, она разрыдалась и никак не успокаивалась целых пять дней, несмотря на приём прописанных Тао Чьеном успокоительных средств. Это состояние длилось до тех пор, пока мать не дала той пару пощёчин и не вынудила трезво воспринять существующую реальность. Ведь молодая девушка совершила некоторую бестактность, и на данный момент только и оставалось, что пожинать плоды. Линн уже не была совсем юным созданием. Скажем больше, молодая женщина собиралась даже стать матерью и, вообще-то, должна быть благодарна тому, что рядом ещё есть семья, намеревающаяся ей помочь. Остальных же в схожих ситуациях просто выгоняют на улицу, вынуждая зарабатывать на дальнейшую жизнь дурным образом, а их незаконнорожденных, тем временем, приводят в сиротский приют. Уже пришло то время, когда приходится соглашаться с мыслью, что возлюбленный обосновался где-то далеко, поэтому для малышки ей нужно стать и матерью и отцом, и отныне растить дитё в одиночестве, ведь в этом доме её капризы всем уже надоело терпеть. Надо признать, что первые двадцать лет своей жизни она получала, не скупясь, всё что ни пожелает. Девушка полагала, что и впредь станет жить разленившись: лёжа в кровати, вечно жалуясь, прочищая нос и неспешно одеваясь на очередную прогулку. Что и делала до сих пор непременно дважды в день, даже несмотря на дождь с грозой, слыханное ли дело? Да, Линн слушала всё это до конца с вытаращенными от удивления глазами и с всё ещё горящими щеками от тех единственных в своей жизни пощёчин. Наконец, она оделась и молча подчинилась. Начиная с этого момента, девушка преобразилась на глазах, стала благоразумной, смирилась со своей судьбой с поразительным хладнокровием. Практически перестала жаловаться на жизнь, глотала средства Тао Чьена, совершала продолжительные прогулки вместе с матерью. А спустя какое-то время была даже способна залиться смехом, когда узнала, что проект статуи Республика пошёл ко всем чертям, как то не замедлил объяснить брат Лаки, однако ж, не из-за отсутствия модели, а потому, что скульптор, взяв с собой деньги, сбежал в Бразилию.

В конце августа Северо дель Валье всё же осмелился заговорить с Линн Соммерс о своих чувствах. На ту пору она уже ощущала себя грузной и отяжелевшей, точно слон, и в зеркале более не узнавала своего лица, но в глазах Северо была красивой как никогда прежде. Оба возвращались с прогулки разгорячёнными: он доставал платок, чтобы промокнуть ей лоб и шею, однако закончить эти манипуляции так и не получалось. Совершенно не понимая каким образом, мужчина склонялся над любимой, крепко поддерживая ту за плечи и целуя в губы прямо среди переполненной людьми улицы. Он предлагал заключить брак, она же искренне объясняла, что однажды встретившись с Матиасом Родригес де Санта Круз, уже никогда не полюбит никого другого.

- Я и не прошу, чтобы меня любили, Линн, нежности, которую я к вам испытываю, вполне хватит на нас обоих, - возразил Северо несколько церемонно, как, впрочем, общался с ней и всегда. – Ребёнку нужен отец. Предоставьте мне возможность защитить вас обоих, и я вам обещаю, что со временем стану достойным всяких нежностей и ласк и с вашей стороны.

- Мой отец говорит, что в Китае пары заключают брак, даже не зная друг друга, и учатся любить, будучи женатыми; я же более чем уверена, что ничего подобного со мной не произойдёт, Северо. Я бесконечно сожалею… - возразила она.

- Да вам и не придётся со мной жить. Как только вы родите малыша, я уеду в Чили. В моей стране идёт война, а я уже и так слишком оттягиваю исполнение воинской обязанности.

- А если вы не вернётесь с войны?

- По крайней мере, у ребёнка будет и моя фамилия, и наследство моего отца, на которое я всё ещё имею право. Оно, разумеется, небольшое, но хватит для того, чтобы получить хорошее образование. А вас, дорогая Линн, лишь ещё больше станут уважать окружающие…

Тем же самым вечером Северо дель Валье написал Нивее письмо, на которое ранее никак не мог решиться. Всё было сказано четырьмя фразами, без всяких околичностей и извинений; ведь молодой человек понимал, что иного способа разрешения ситуации теперь уже бывшая возлюбленная не примет. Поэтому даже не осмелился попросить у девушки прощения за любовные мучения и за те четыре года непрерывных ухаживаний в эпистолярном жанре, потому что все эти ничтожные и глупые сказки никак не достойны благородного сердца его двоюродной сестры. Мужчина позвал слугу, чтобы на следующий день тот отправил письмо по почте, а затем, изнурённый, бросился на кровать прямо в одежде. И впервые за долгое время проспал без всяких сновидений.

Спустя месяц Северо дель Валье и Линн Соммерс наскоро сочетались браком лишь в присутствии её семьи и Вильямса, единственного члена семьи дель Валье, которого Северо пригласил на церемонию. Он знал, что мажордом всё расскажет тёте Паулине и решил подождать, пока та сделает первый шаг, лично спросив его об этом. О событии не сообщали никому, потому что Линн просила любимого об особой осмотрительности до тех пор, пока не родится ребёнок и пока она не приобретёт нормальный вид. Ведь, как сама говорила, не осмелилась бы появиться на людях со своим брюхом в форме тыквы и сплошь покрытым пятнами лицом. Этим же самым вечером Северо попрощался со своей новоявленной супругой, поцеловав ту в лоб и отправившись как обычно спать в свою комнату холостяка.

На текущей неделе в водах Тихого океана развязалось ещё одно морское сражение, и чилийская эскадра нанесла поражение двум облачённым в броню врагам. Перуанский адмирал, Мигель Грау, тот самый дворянин, кто несколько месяцев назад вернул меч капитана Прата его вдове, умер столь же геройской смертью. Для Перу это была настоящая катастрофа, потому что, потеряв контроль над морским простором, тут же пропала и всякая связь с армиями, которые вскоре оказались разрозненными и изолированными. Чилийцы полностью захватили морское пространство, что дало возможность перебросить собственные войска в горячие точки севера и выполнить план по продвижению по вражеской территории до тех пор, пока не займут Лиму. Северо дель Валье следил за новостями с той же страстью, с которой ими интересовались его оставшиеся в Соединённых Штатах соотечественники. Но, несмотря на это, любовь молодого человека к Линн с лихвой превышала чувство патриотизма и никак не способствовала его обратному путешествию.

На рассвете второго понедельника октября Линн проснулась поутру и обнаружила сильно намокшую ночную рубашку. Она вскрикнула от ужаса, потому что подумала, что, должно быть, описалась. «Плохо дело, слишком уж быстро отходят воды», - сказал Тао Чьен своей жене, хотя перед дочерью предстал улыбающимся и спокойным. Примерно через десять часов, когда сокращения мышц стали едва уловимыми, а семья порядком вымоталась, играя в маджонг, чтобы хоть как-то развлечь Линн, Тао Чьен решил прибегнуть к своим зельям. Будущая мать вызывающе шутила: а, может, всё это и есть родовые муки, о которых её столь часто предупреждали? На деле, как сказала молодая женщина, они оказались куда более терпимыми, чем уже не раз испытанные вызываемые блюдами китайской кухни спазмы желудка. Она ощущала скорее тоску и печаль, нежели какое-то неудобство, и вдобавок очень хотела кушать, однако отец разрешил той всего лишь пить воду и принимать настойки на лекарственных травах, пока сам ставил дочери иголки, чтобы ускорить нелёгкие роды. Сочетание лекарств и лечебных иголок дало нужный эффект. Под вечер, когда со своим ежедневным визитом появился Северо, встретив в дверях Лаки с несколько искажённым выражением лица, весь дом сотрясался от стенаний Линн и от переполоха, устроенного китайской акушеркой. Она скорее всё время кричала, а не говорила и бегала туда-сюда с тряпками и кувшинами с водой. Тао Чьен терпел эту акушерку, потому что в данном деле у женщины было больше опыта, чем у него. И всё же он не позволял мучить Линн, садясь на ту сверху, либо бить кулаками по животу роженицы, к чему и стремилась приглашённая помощница. Северо дель Валье остался здесь же и, прижавшись к стене, старался вести себя незаметно. Каждая жалоба Линн терзала душу молодого человека; его не покидало желание сбежать оттуда как можно дальше, но на деле тот даже не мог ни выйти из своего угла, ни вымолвить ни слова. Будучи в таком положении, он увидел, как пришёл Тао Чьен, всё такой же бесстрастный и опрятно одетый, впрочем, как и всегда.

- Я могу подождать здесь? Никого не побеспокою? Как я могу помочь? – пробормотал Северо, вытирая бежавший по шее пот.

- Да вам совершенно не стоит переживать, молодой человек, сейчас вы ничем не сможете помочь Линн, та всё должна сделать самостоятельно. Кому вы можете помочь, так это Элизе – сейчас она несколько расстроена.

Элиза Соммерс уже пережила немалый упадок сил, вызванный родами и, как и всякая женщина, знала, что для некоторых они напоминают тот порог, за которым идёт сама смерть. И ей было прекрасно известно решительное и загадочное путешествие, в ходе которого как бы раскрывается само тело, давая новой жизни дорогу в этот мир; помнила и момент, когда начала неудержимо скатываться куда-то под откос, бешено пульсируя и беспорядочно толкаясь во все стороны, и те ужас, страдание, а также неслыханное изумление, когда, в конце-то концов, дитё отделилось от её плоти и того удалось произвести на свет.

Тао Чьен со всей присущей чжун и мудростью гораздо позже своей жены понял, что в случае с Линн что-то пошло плохо. Средства китайской медицины вызывали сильные сокращения мышц, однако ещё в утробе малышка заняла неправильное положение, тем самым некоторым образом повредив кости матери. Согласно объяснениям Тао Чьена, это были тщетные и трудные роды. Однако его дочь была женщиной достаточно сильной, а значит, всё сводилось лишь к тому, чтобы Линн сохраняла спокойствие и не уставала более требуемого – ведь весь процесс являл собой некую тактику сопротивления, а отнюдь не скорости, - добавил мужчина. В одну из передышек Элиза Соммерс, столь же истощённая, как и сама Линн, вышла из комнаты и в коридоре встретилась с Северо. Молодой человек, увидев соответствующий жест и им слегка смутившись, последовал за ней в тайную комнатку, где никогда не был прежде. Там, на низком столе находились простой крест, небольшая статуя Гуаньинь, китайской богини людского сочувствия, а в самом центре было пошлое, выполненное красками, изображение женщины в зелёной тунике и двумя цветами за ушами. Еще он увидел пару зажжённых свечей и несколько блюдец с водой, рисом и лепестками цветов. Элиза кинулась на колени на шёлковую думку оранжевого цвета, находящуюся прямо перед алтарём, и стала просить Христа, Будду и дух Лин, первой супруги своего мужа, чтобы все они помогли родить её дочери. Северо остался стоять чуть позади, и тоже, правда, практически неосознанно, шептал католические молитвы, выученные ещё в детстве. В таком состоянии оба провели уйму времени, объединённые страхом за Линн и любовью к этому человеку, и изменили его только тогда, когда Тао Чьен позвал на помощь свою жену, потому что уже успел распрощаться с акушеркой и намеревался дать ребёнку свободу, выпустив того из рук. Северо остался вместе с Лаки покурить в дверях, в то время как весь Чайна-таун постепенно пробуждался.

Малышка родилась, чуть только забрезжил рассвет вторника. Мать, вся дрожащая и мокрая от пота, продолжала бороться, чтобы нормально родить, но уже не кричала, а ограничилась время от времени возникающими приступами удушья, внимательно слушая указания родного отца. Под конец женщина сильно сжала зубы и, проявив зверскую решимость, крепко вцепилась в балки кровати, в результате чего вышел наружу только пучок тёмных волос. Тао Чьен взял головку ребёнка и стал ту тянуть, одновременно и сильно и нежно, пока из утробы не показались плечи, после чего ловко повернул всё тельце и быстро извлёк то всего лишь единым движением. Другой же рукой тем временем отделывался от фиолетовой кишки, которая обернула шею новорождённой. Элиза Соммерс получила на руки небольшой, испачканный кровью, тюк, микроскопическую малышку с расплющенным лицом и кожей синеватого цвета. Пока Тао Чьен отрезал пуповину и в поте лица занимался второй частью родов, бабушка вымыла внучку губкой и слегка похлопывала ладонью до тех пор, пока девочка не начала дышать. Когда, наконец-то, услышала крик, объявлявший о полноценном вхождении ребёнка в этот мир, и убедилась, что новорождённая приобрела нормальный вид, то удобно расположила её на животе Линн. Истощённая, мать слегка приподнялась на локте, чтобы её принять, в то время как тело роженицы всё продолжало инстинктивно сокращаться. Та положила дочь к себе на грудь, целуя и одновременно приветствуя на смеси английского, испанского и китайского языков, а также спонтанно придуманных слов. Час спустя Элиза позвала к дочери Северо и Лаки, чтобы те познакомились с малышкой. Молодые люди нашли её спокойно спящей в колыбельке из чеканного серебра, принадлежавшей семье Родригес де Санта Крус и устланной жёлтым шёлком. У всей люльки, вдобавок имевшей красное изголовье, был вид настоящего, хотя и крошечного, домового. Линн клевала носом, бледная и успокоившаяся, окружённая чистыми простынями, а Тао Чьен, сидя рядом, отслеживал пульс.

- Как её будут звать? – спросил Северо дель Валье, искренне взволнованный.

- Вы с Линн должны это решить, - возразила Элиза.

- Я? Да что вы?

- А разве не вы её отец? – спросил Тао Чьен, издевательски с ним перемигиваясь.

- Девочку назовём Авророй, потому что она родилась на заре, - прошептала Линн, не открывая глаз.

- Если сказать по-китайски, то её имя будет Лай-Минг, что и означает рассвет, - сказал Тао Чьен.

- Добро пожаловать в этот мир, Лай-Минг, Аврора дель Валье… - улыбнулся Северо, целуя девочку в лоб. Мужчина был уверен в том, что настоящий день и есть самый счастливый в его жизни. И это съёженное, одетое на манер китайской куклы, создание и есть такая же его дочь, как если бы и в самом деле в малышке текла его кровь. Лаки взял племянницу на руки и начал обдувать лицо той своим дыханием, отдающим запахом табака и соевым соусом.

- Что же ты делаешь! – воскликнула бабушка, пытаясь выхватить новорождённую из его рук.

- Не закрывай девочку в объятья и позволь передать ей мою удачу. Какой иной подарок я могу вручить Лай-Минг и который лично мне ничего не будет стоить? – улыбнулся дядя.

Во время ужина, когда Северо дель Валье прибыл в особняк с известием, что сочетался браком с Линн Соммерс неделю назад и что сегодня у него родилась дочь, замешательство дяди с тётей было таким, словно в своей столовой они увидели лежащую на столе мёртвую собаку.

- И все, конечно же, свалили вину на Матиаса! Я всегда знал, что отец точно не он. Но в то же время и никогда не мог себе представить, что им окажешься ты, - сплюнул Фелисиано, отчаянно пытаясь хоть чуточку улыбнуться.

- Пусть я и не биологический отец, но, тем не менее, законный. Девочку зовут Аврора дель Валье, - объявил Северо.

- А вот это уже непростительная дерзость! Ты предал семью, что приняла тебя в своё лоно, точно сына! – рычал дядя.

- Я никого не предавал. Я всего лишь женился по любви.

- И всё же, разве эта женщина не была влюблена в Матиаса?

- Эту женщину зовут Линн и она моя супруга, и я требую, чтобы вы обращались с ней, проявляя должное уважение, - вставая, сухо произнёс Северо.

- Ты идиот, Северо, полный идиот! – оскорбил его Фелисиано, поспешно и чуть ли не в бешенстве выходя из столовой.

Непроницаемый, без единой эмоции на лице Вильямс, который в этот момент зашёл проконтролировать, как накрыли десерт, не смог скрыть моментальной улыбки пособничества перед тем, как тактично удалиться. Паулина не слишком-то доверчиво слушала объяснения Северо, который буквально через несколько дней отправится в Чили на войну, а Линн остаётся в Чайна-тауне, где будет жить со своими родителями. В случае если всё сложится хорошо, в будущем он непременно вернётся, чтобы взять на себя роль супруга и отца.

- Присядь-ка, племянник, поговорим с тобой как нормальные люди. Матиас – отец этой девочки, правда ведь?

- Спросите его об этом сами, тётя.

- Да я уж вижу. Ты женился лишь затем, чтобы вступиться за Матиаса. Мой сын – настоящий циник, а вот ты – романтик… Ты только посмотри, как ты загубил свою жизнь из-за какого-то донкихотства! – воскликнула Паулина.

- Вы ошибаетесь, тётя. Свою жизнь я ни капли не испортил, напротив, полагаю нынешнее стечение обстоятельств моей единственной возможностью быть счастливым.

- Ага, с женщиной, которая любит другого? С дочерью, которая вообще не твоя?

- Время всё лечит. Если я вернусь с войны, Линн полюбит меня, а девочка поверит, что я её отец.

- Но Матиас может вернуться вперёд тебя, - отметила тётя.

- Это ничего не изменит.

- Стоит Матиасу произнести лишь слово, как Линн Соммерс тут же последует за ним на край света.

- Это неизбежный риск, - возразил Северо.

- Ты окончательно потерял голову, дорогой племянник. Эти люди не из нашего социального слоя, - жёстко сказала Паулина дель Валье.

- Да они – самая приличная семья, которую я знаю, тётя, - уверил её Северо.

- Вижу, что, живя со мной, ты ничему не научился. Чтобы пускать пыль в глаза людям, нужно заблаговременно всё просчитать и только потом начинать действовать. Ты же адвокат с блестящим будущим и вдобавок носишь одну из самых древних фамилий в Чили. И полагаешь, что общество примет твою жену? А твоя двоюродная сестра Нивея, разве она тебя больше не ждёт?

- С ней у меня закончились все отношения, - сказал Северо.

- Что ж, ты капитально опростоволосился, Северо, полагаю, что раскаиваться поздновато. Попробуем сопоставить произошедшие события, докуда сможем. Деньги и положение человека - вот что ценит общество как здесь, так и в Чили. Я, конечно, тебе помогу, как смогу. Ведь недаром я – бабушка этой девочки, как же, ты говорил, её зовут?

- Аврора, хотя те дедушка с бабушкой обращаются к ней Лай-Минг.

- Малышка носит фамилию дель Валье, помочь ей – мой долг, учитывая то, что сам Матиас отстранился от этого плачевного дела.

- Всё это совершенно лишнее, тётя. Я располагаю всеми необходимыми средствами, поэтому рано или поздно Линн получит деньги из моего наследства.

- Денег никогда не бывает слишком много. По крайней мере, я смогу видеться со своей внучкой, правда?

- А вот об этом мы спросим Линн и её родителей, - обещал Северо дель Валье.

Они всё ещё находились в столовой, когда в поле зрения появился Вильямс и наскоро сообщил о том, что у Линн открылось кровотечение, что она сильно страдает, и что родные боятся за её жизнь и вот почему следует немедленно к ним прибыть. Северо тут же сорвался с места и отправился в Чайна-таун. Приехав в дом семьи Чьен, он встретил всех её членов собравшимися вокруг кровати Линн. Люди были настолько спокойными, что, казалось, встали лишь затем, чтобы позировать для некой трагической картины. На миг мужчину несколько ошеломила безумная надежда увидеть всё вокруг чистым и прибранным, без каких-либо следов недавно случившихся здесь родов - никаких грязных кусков ткани, а также запаха крови, однако, некоторое время спустя тот заметил неподдельное выражение боли на лицах Тао, Элизы и Лаки.

В комнате стоял сильно спёртый воздух, и хотя Северо глубоко дышал, всё же задыхался, будто находился на вершине горы. Дрожа, молодой человек приблизился к постели и увидел растянувшуюся на ней Линн со скрещенными на груди руками, закрытыми веками и просвечивающими чертами лица – некую прекрасную алебастровую скульптуру пепельного цвета. Он взял любимую за руку, уже такую твёрдую и холодную, точно лёд, склонился над ней и отметил лишь едва различимое дыхание, синюшные губы и пальцы. Мужчина бесконечным жестом поцеловал свою дорогую в ладонь, омывая руку слезами и чувствуя себя сильно подорванным случившимся горем. Женщине лишь удалось пробормотать имя Матиаса, вслед за чем тотчас вздохнула пару раз и ушла из этой жизни так же легко, как и ранее, словно плывя, перемещалась по этому миру. Абсолютная тишина окутала собой тайну смерти, и на неопределённое время, не поддающееся в этот раз никакому измерению, все застыли в безмолвном ожидании, а дух Линн между тем почти достиг неведомых высот. Северо услышал длинный вопль, который будто поднимался из глубин земли и пронзил его снизу доверху, хотя так и не вырвался из его уст. Дикий крик охватил молодого человека изнутри и, полностью им овладев, начал бушевать в голове тихими приступами. Так он и остался, стоя на коленях возле кровати и мысленно взывая к имени Линн, до сих пор не веря судьбе, что столь внезапно отняла у него женщину, о которой мечтал годами, забирая её к себе именно тогда, когда тот полагал, что окончательно завоевал любимую. Прошла вечность, прежде чем молодой человек почувствовал, как коснулись его плеча, и, обернувшись, встретился с совершенно иным выражением глаз Тао Чьена. «Ничего, ничего», - как показалось, прошептал ему этот человек, и ещё дальше увидел всхлипывающих и обнимающихся Элизу Соммерс и Лаки, и понял: своим присутствием он грубо вторгся в постигшее эту семью горе. Тогда мужчина вспомнил о девочке. И подошёл к той серебряной люльке, раскачивающейся, точно какой-то пьяный человек, взял малышку Аврору на руки, поднёс её к кровати и приблизил к лицу Линн, чтобы та попрощалась с родной матерью. Затем он присел, положив девочку к себе на колени, где начал её покачивать, нисколько, однако, не утешая тем ребёнка.

Паулина дель Валье, узнав о смерти Линн Соммерс, почувствовала такой прилив радости, что изнутри сам собой вырвался победный крик и гораздо раньше, чем стыд за подобное низкое чувство спустил её с небес на землю. Этой женщине уже очень и очень давно хотелось иметь дочь. Ещё нося во чреве первенца, она мечтала о девочке, которая непременно будет носить её собственное имя, Паулина, и, несомненно, станет для матери лучшей подругой и компаньонкой. После каждого из трёх своих мальчиков, которых удалось произвести на свет, женщина ощущала себя настоящей плутовкой. Теперь же, будучи человеком зрелым и опытным, нежданно-негаданно та получила свой подарок: внучку, кого могла растить, словно дочь, которая наконец-то предоставит возможность осуществить всё то, что могут предложить нежность и деньги, и думала, что именно она и разделит с ней старость. С Линн Соммерс малышка была бы вынуждена расти где-то на задворках общества, она же смогла бы добиться для девочки законного происхождения, записав ту дочерью Матиаса. Женщина отмечала этот неожиданный и приятный удар судьбы чашкой шоколада и тремя пирожными из заварного крема, когда Вильямс напомнил той, что по всем законам малышка появилась на свет, уже будучи дочерью Северо дель Валье, единственного человека, наделённого правом решать будущее ребёнка. Тем лучше, мысленно заключила дама, потому что племянник хотя бы был рядом, тогда как вызвать Матиаса из Европы и убедить того потребовать забрать себе родную дочь заняло бы немало времени. Ей никак не удавалось предугадать реакцию Северо, когда та делилась с молодым человеком своими планами.

- Согласно всем законам, отец – ты, поэтому вполне можешь завтра же принести девочку в этот дом, - сказала Паулина.

- Я этого не сделаю, тётя. Родители Линн приютят свою внучку, пока я буду на войне. Они хотят растить девочку, и я с ними согласен, - возразил племянник решительным тоном, какового она не слышала от него никогда прежде.

- Ты совсем спятил, да? Мы просто не можем оставить мою внучку в руках Элизы Соммерс и этого китайца! – воскликнула Паулина.

- А почему нет? Они такие же её бабушка с дедушкой.

- Ты хочешь, чтобы она выросла в Чайна-тауне? Мы сможем дать девочке образование, неплохие возможности, роскошь, уважаемую фамилию. Ничего подобного те родственники не способны предложить малышке.

- Они окружат её любовью, - возразил Северо.

- И я тоже! Помни, племянничек, ты мне многим обязан. А это и есть твоя возможность как отплатить мне, так и что-то сделать для этой девчушки.

- Прости, тётя, но всё уже решено. Аврора останется со своими бабушкой и дедушкой по материнской линии.

После подобного разговора с Паулиной дель Валье случилась одна из столь многих притворных истерик, которыми была чревата вся её жизнь. Она не могла поверить, что родной племянник, кого считала своим полным союзником, кто стал ей ещё одним сыном, оказывается, смог предать её таким подлым способом. Женщина столь сильно кричала, оскорбляя всех и каждого, и тщетно пыталась размышлять, одновременно задыхаясь, что Вильямс вынужден был позвать доктора. Тот прописал подходящую её формам дозу успокоительных средств, от которых она проспала порядочное время. Когда, наконец-то, женщина проснулась, что случилось спустя тридцать часов, её племянник был уже на борту парохода, шедшего в Чили. Обоим, её мужу и верному Вильямсу, всё-таки удалось убедить даму в том, что никакого повода прибегать к насилию не было и нет, как поначалу думала она сама. Ведь каким бы взяточным ни было правосудие в Сан-Франциско, пока ещё не придумали такой законный повод, согласно которому можно было бы отнять силой ребёнка у бабушки и дедушки по материнской линии, учитывая, что предполагаемый отец письменно подтвердил пребывание малышки именно с ними. Также даме намекнули, чтобы даже не прибегала к столь банальному способу, как предложение денег за девочку, потому что всё могло обернуться против неё же и очень ощутимо. Единственно возможный выход из положения виделся в дипломатической линии поведения хотя бы до возвращения Северо дель Валье, после чего родственники могли бы прийти к какому-то соглашению – именно это и советовали ей знающие люди. Однако женщина не хотела слышать никаких доводов и спустя два дня появилась в чайном салоне Элизы Соммерс с предложением, которое, в чём дама была совершенно уверена, другая бабушка просто не могла отвергнуть. Элиза встретила гостью, находясь всё ещё в трауре по собственной дочери, хотя и озарённая тем утешением, что давала невозмутимо спящая под её боком внучка. Увидев серебряную колыбель, принадлежащую в незапамятные времена её собственным детям, расположенной возле окна, Паулина испытала настоящий шок, однако, тотчас вспомнив, что сама же и позволила Вильямсу передать ту Северо, прикусила язык. Ведь на самом деле женщина пришла туда не воевать из-за колыбели, какой бы ценной она ни была, а чтобы только договориться насчёт внучки. «Выигрывает дело не тот, кто прав, а тот, кто лучше торгуется», - как правило, любила говорить дама. И в этом случае Паулине не столько казалось очевидным, что справедливость целиком и полностью на её стороне, сколько был ясен тот факт, что в искусстве торговаться равных ей ещё не находилось.

Элиза вынула ребёнка из колыбели и отдала того ей. Паулина, держа на руках миниатюрный свёрток, бывший столь лёгким, что казался простым узлом тряпок, думала, что сердце вот-вот разорвётся от совершенно неизведанного, охватившего её чувства.

«Боже мой, Боже мой», - всё повторяла женщина, подавленная до сих пор неизвестной ей ранимостью, от которой у той чуть ли не ослабли колени, а из груди чуть ли не вырвалось наружу всхлипывание. Дама сразу же села на кресло со своей внучкой, наполовину затерянной в огромном подоле, где та и покачивала малышку. А Элиза Соммерс пошла распорядиться насчёт чая и сладостей, которыми угощала её и раньше, ещё во времена, когда дама была чуть ли не самой постоянной клиенткой знаменитой кондитерской. За это краткое время Паулине дель Валье удалось восстановить эмоции и привести в боевое положение весь свой арсенал. Она начала с того, что выразила матери свои соболезнования об умершей Линн. Вдобавок упомянула и то, что её сын Матиас – отец Авроры, причём без всяких сомнений, ведь, чтобы это понять, хватало и беглого взгляда на малышку: она была точь-в-точь как и все остальные члены семьи Родригес де Санта Круз. Также рассказала, как бесконечно сожалеет о том, что Матиас находится в Европе ввиду личных проблем со здоровьем и до сих пор не может предъявить права на свою дочь. Чуть погодя женщина лишь укрепилась в желании остаться со своей внучкой. Ведь Элиза много работает, а значит, располагает меньшим временем и немногими средствами, которыми, как ни крути, невозможно предложить Авроре тот же уровень жизни, что имела бы девочка, живя у неё дома в Ноб Хилле. Всё было сказано таким тоном, будто человека удостаивают милости, в то же время умело скрывая стоящее комом в горле мучительное беспокойство и дрожь в руках. Элиза Соммерс на это возразила, что, мол, благодарна за столь благородное предложение, однако ж, по-прежнему была уверена в том, что они с Тао Чьеном вполне могли бы взять на себя ответственность за Лай-Минг, как, впрочем, и просила их о том Линн перед своей смертью. И, само собой разумеется, поспешила добавить она же, деятельное участие Паулины в жизни девочки всегда будет только лишь приветствоваться.

- Вот только не нужно создавать путаницу относительно отцовства Лай-Минг, - добавила Элиза Соммерс. – Как вы с вашим сыном и смогли убедиться несколько месяцев назад, у него с Линн не было ничего общего. И не забывайте: ваш сын явно дал понять, что отцом девочки в равной степени мог быть любой из его друзей.

- Такое говорится лишь в пылу расхождения во мнениях, Элиза. Матиас обронил эти слова, не подумав…, - промямлила Паулина.

- Тот факт, что Линн выйдет замуж за сеньора Северо дель Валье, доказывает, что ваш сын сказал правду, Паулина. С вами у моей внучки нет никаких кровных уз, но я повторяю, вы можете видеться с малышкой, когда только пожелаете. Ведь чем больше людей полюбят её, тем лучше для девочки.

В следующие полчаса две женщины противостояли друг другу, точно гладиаторы – каждая в своём стиле. Паулина дель Валье переходила от лести к травле, от мольбы к отчаянному средству предложения взятки, а когда ничего не принесло результата, то и к угрозе. Меж тем другая бабушка не сдвинулась с места даже на пол сантиметра, разве что нежно взяла на руки девочку и положила обратно в колыбельку. Паулина не поняла, в какой момент гнев полностью затмил её разум, и окончательно утратила контроль над ситуацией. Женщина закончила свою тираду ярым протестом, выражавшимся в том, что Элиза Соммерс ещё увидит, каковы на самом-то деле члены семьи Родригес де Санта Круз, сколько у них власти в городе, и как запросто эти люди могут навредить ничтожному кондитерскому делу, а также и её китайцу. Ведь никто ещё не стал откровенным врагом Паулины дель Валье и рано или поздно она всё равно выкрадет девочку, в чём сеньора Соммерс может быть совершенно уверена, потому что не родился пока тот человек, который осмелился бы обращаться с ней свысока. Всего лишь одним ударом руки дама снесла со стола утончённые фарфоровые чашки и чилийские сладости, которые вмиг оказались на полу в облаке неуловимой сахарной пудры, и вышла оттуда, фыркая, точно бык после корриды. Оказавшись в экипаже и ощутив стучащую в висках кровь, а также сердце, бившееся с особой силой под слоями жира, томившегося в корсете, женщина расплакалась, не в силах сдержать слишком часто вырывавшиеся наружу всхлипывания. Подобным образом дама не рыдала с тех самых пор, когда у дверей её комнаты стоял воздыхатель, а она оставалась в полном одиночестве в своей огромной мифологической кровати. Как и в тот раз, теперь женщину опять подвело её лучшее орудие, а именно: привычка торговаться, точно арабский торговец на рынке, что, кстати, в остальных сферах жизни приносила ей немалый успех. Ввиду чрезмерных амбиций дама, в конечном итоге, потеряла всё.