Порученец царя. На стороне царя

14. Где Удача?

Будто вылетая цветастой птицей из кремлёвского гнезда, царский вестовой серой ранью проскакал через Боровицкие ворота и, подстегнув коня, как на крыльях, пронёсся к берегу реки и вдоль него поспешил к Зарядью. Миновав Васильевский спуск, он свернул на улицу, будя за сплошными заборами вялый собачий брёх.

Осадил аргамака он у крепких ворот двора Ордин-Нащокина. Требовательно постучал рукоятью плети по частоколу, чем донельзя разозлил дворовых псов. Кто-то выглянул в оконце калитки, затем остервенелых псов грубыми окриками заставили захлебнуться лаем, загнали в будку, заперли её. Наконец ворота приоткрылись, впуская конного вестового в подворье. Осознавая собственную значимость, он проехал прямо к резному крыльцу с недавно просмоленным навесом. Спешился, оставил аргамака заботам сумрачного конюшенного и поднялся на крыльцо. Без тени смущения тем, что его никто не приглашал, так же уверенно переступил через порог в переднюю. Дверь слева быстро закрыли изнутри девичьей горницы, но он успел увидать не разобранную постель, а на ней лежащую в одежде дочь хозяина, – она, казалась, бледной и заплаканной. Догадавшись, что в доме связанный с девичьими любовными переживаниями разлад, он не удивился незамедлительному появлению наверху, из рабочей комнаты, сумрачного Ордин-Нащокина. Тот вышел в персидском халате, и вид у него был такой, словно он всю ночь промучился бессонницей.

Вестовой нетерпеливо подождал знака, приглашения хозяина подняться к нему, после чего застучал сапогами по ступеням лестницы, вынул из обшитого золочёной вязью рукава красного кафтана запечатанное царской печатью письмо. Привычно сорвав шёлковую нитку вместе с сургучом, Ордин-Нащокин развернул бумагу и скоро пробежал глазами по написанным строкам. И без того далёкий от весёлья, он при чтении заметно мрачнел, а под конец стал похож на тяжёлую предгрозовую тучу. На шум прибытия раннего и нежданного гостя из своей комнатки под лестницей появился наспех одетый секретарь с деловыми бумагами, задрал голову и застыл при виде личного царского вестового, о чём он узнал по яркой одежде и вышитому золотом гербу на рукаве.

– Царь Удачу Тибетцева требует, – не глядя вниз, Ордин-Нащокин многозначительно объяснил для него причину, по которой держал в руках письмо. – К вечеру требует. Не найдёшь – сам к царю для ответа пойдёшь.

Секретарь побелел, как мел; покрасневшие из-за короткого и тревожного сна глаза забегали, будто у загнанного в угол зайца. Бумаги выскользнули из его трясущихся пальцев, стаей белых птах разлетелись, приземляясь по всему полу. Непослушными руками он стал собирать их, часть теряя опять. Вестовой гордо откланялся, де, его это не касается, и сбежал вниз и наружу. У конюшни сразу же вдел ногу в стремя, удобно уселся в поскрипывающем седле и выехал на своём аргамаке за ворота на улицу, где опять растревожил собак, под их лай помчался обратно, доложить о выполненном поручении.

К полудню серость развеялась. Лениво проглянуло вполне осеннее уже солнце, не столько радуя теплом, сколько подбадривая и оживляя, умиротворяя столичных жителей. Больше, чем в других местах, это бросалось в глаза на главном московском рынке, бойком и пёстром. Он привлекал горожан свозимым отовсюду урожаем, самыми разными обменными и продаваемыми товарами, предлагаемыми русскими и разноплемёнными продавцами. К непрерывно перемещающимся по рынку многочисленным покупателям относилась и няня Дарьи, которая едва очутилась у торговых рядов, почувствовала себя, как рыба в полной корма воде.

Из всего разнообразия изделий и украшений, овощей, фруктов и сладостей она выбирала то, что, по её мнению и знанию жизни, могло отвлечь девушку от горестной тоски. При очередной покупке она расплатилась с персидским купцом за инжир и изюм, и щедрый на слащавую улыбку купец сам положил оба кулька в плетёное лукошко, с которым её сопровождал веснушчатый и смышлёный парень из дворовых людей Ордин-Нащокина. В лукошке уже были краснобокие яблоки, жёлтые медовые груши, а в другой руке парень удерживал свёрток с большим отрезом синей парчи. Нагруженный таким образом он привычно пристроился за няней, крупкой и выносливой, озабоченной необоримым желанием осмотреть всё, что выставлялось и предлагалось на рынке. Не отставая от неё, пробираясь следом в людской толчее, он беззаботно и дерзко разглядывал рыночную сутолоку, подмигивал весёлым девкам, какие устремляли озорные взоры на него и на покупки в его руках. Девки встречались чаще парами, после его подмигиваний что-то живо сообщали одна другой, смеялись своим глупостям, оглядывались, и парня такая игра в гляделки развлекала и забавляла.

Наконец они вышли к расположенному особняком пушному ряду, и у няни разбежались глаза от разнообразия выбора северных и сибирских мехов, на любой цвет и вкус. Будто намереваясь что-либо приобрести, она переходила от одной лавки к другой, придирчиво ощупывала и осматривала шкурки и шкуры, приценивалась, но не покупала. Вдруг ей почудилось, что рыжий и большеносый детина купец в большой лавке с краю ряда как-то по особенному к ней присматривается. Привлечённая этим впечатлением, она приблизилась именно к той лавке.

– К зиме дороже будут, – без предисловий сразу же обратился к ней рыжий хозяин лавки, на широкой, как лопата, загорелой ладони подсунув ей к лицу хвост песца.

Словно они были в приятельских отношениях, он подмигнул ей и ощерился в ухмылке. Няне это не понравилось. Она поскорее отошла от лавки и подозрительно оглянулась. Со стороны купец показался ей сущим разбойником, наблюдал за ней и опять подмигнул. Она заторопилась к главному выходу с рынка, едва не утеряла дворового парня со всеми покупками. Хорошо, что он подпрыгнул, разглядел её голову, когда она растерянно вертелась, искала, высматривала его вокруг, и пробрался к ней. Успокоившись на его счёт, она заспешила отойти подальше от пушного ряда. Однако при такой её поспешности дворовый парень опять отстал, а у самого выхода с рынка её неожиданно догнал рыжий купец, совсем напугав своей настырностью. Вновь оглянувшись на парня с надеждой на его защиту, она глазами поймала его за жульничеством. Достав из кулька, подбросив сушёный плод инжира, он, как собака, с лёта схватил его крепкими зубами и втянул в рот на виду краснощёких подруг. Парень сначала уставился на няню, затем шмыгнул за будку сторожа, и подружки, перед которыми он показывал себя молодым петухом, развеселились до хохота.

– Ванька? – встревожено позвала няня.

Но тут купец шепнул ей на ухо какие-то слова, и её словно подменили, словно он нашёл заветный ключ и отомкнул дверцу, за которой был доступ к пружинам, разбудившим её живейшее любопытство. Он передал ей записку, которую она живо сунула в карман платья, явно не желая, чтобы дворовый парень это заметил.

– Ванька! – мягко позвала она парня, когда рыжий верзила купец направился обратно к пушным лавкам.

Удивлённый лаской в её голосе, парень воровски дожевал и проглотил инжир, и настороженно приблизился. В её повеселевших глазах не было и тени упрёка, и он расправил плечи, оживился, бодро и с вызовом глянул на насмешливых красавиц.

Часа три спустя после возвращения няни с рынка, неугомонной улицей Кожевенной слободы катила ничем не примечательная, запряжённая гнедым тяжеловозом повозка. Она была застлана сеном, и позади возницы, молчаливого рябого мужика, за его обтянутой коричневым потёртым кафтаном спиной безмолвно сидели две женщины. Головы женщин и лица были накрыты тёмными синими платками, так что случайным прохожим сложно было судить, как они выглядели. Но одна была определённо гибкая, стройная девушка, другая же годилась ей в матери. Любопытства у прохожих они не вызывали. Тем, кто был занят делом, было не до них, а праздных зевак и мальчишек, будто ветром сдуло, увлекло к речной пристани, где как раз в это время пристал караван судов, и началась подготовка к их разгрузке, засуетились множество грузчиков и приказчиков.

После сказанного вполголоса замечания женщины постарше возница остановил повозку у раскрытых ворот углового купеческого подворья. В подворье работники разного возраста деловито выносили из сарая, развешивали на солнечном месте шкуры соболей, песцов, белок, а пожилой кривоногий приказчик мягко и внимательно отряхивал их палкой. Женщина огляделась, словно видела место впервые и знала только некие приметы, затем распорядилась заворачивать тяжеловоза во двор. Когда повозка остановилась у крыльца двухъярусного дома, улицей медленно проехала карета, и кучер в ней был одет, как принято в Иноземной слободе. Женщинам было не до неё. Сидящий же в этой карете, наоборот, выказывал живое любопытство, высматривал, куда они наконец приехали.

Секретарь Ордин-Нащокина изнутри нанятой у приятеля немца кареты мысленно оценил купеческий двор, отметил про себя, что купец, очевидно, богат, и сделал некоторые выводы, которые его успокоили. Карета миновала открытые ворота, и он опустил занавеску на оконце, откинулся на заднем сидении, не сомневаясь, что теперь ему нечего опасаться встречи с царским палачом и жестокого дознания.

– Чёртовы бабы! – ругнулся он вполголоса. Потом высунулся головой с противоположной двору купца стороны, чтобы сделать резкое и строгое распоряжение кучеру: – Пошёл обратно! – И уточнил на всякий случай. – В Иноземную слободу!

Тем временем женщины слезли с повозки, нерешительно поднялись крыльцом к парадной двери. За приоткрытой дверью постукивали деревянные молотки. Повсюду был строительный мусор и беспорядок, а в гостиной мастеровые белорусы покрывали русскую печь бело-голубыми изразцами. Кроме рабочих никого не было видно, и вошедшие в гостиную женщины растерялись.

– Дарья Афанасьевна? – Голос Удачи вдруг окликнул их сверху пристенной лестницы.

Они с облегчением сбросили груз неопределённости положения, в каком очутились, и девушка откинула платок с тёмноволосой головы на плечи. Не глядя на пистолет в руках, Удача продолжал медленно протирать его тряпкой и не пытался скрыть удивления от их появления. Няня же отметила себе, что девушка поднимается к нему, не чуя ног, и краснеет в радостном волнении. Её порыв искреннего чувства смутил молодого человека. Он жестом руки пригласил её войти в простую светлую комнату с узкой кроватью у окна, с голландским комодом и лавкой, покрытой мягким восточным ковриком.

– Мне казалось, раз ваш отец запретил пускать меня, лучше сообщить, где я временно живу, – сказал он, откладывая пистолет на комод. Однако неловкость, которую оба чувствовали, заставила его продолжить объяснение. – В прошлом году я спас хозяину этого дома жизнь и товар. Было это на пути в Голландию. С той поры он мой должник, приятель… Иногда приучает меня к кулачному бою. Вдруг понадобится. – Он невольно потрогал левую скулу. – Но я всё ещё не верю глазам, что вы явились сюда.

– Тебя ищет царь ... – вымолвила она, словно оправдываясь в таком поступке.

Губы его дрогнули, он старался удержать смех удовольствия.

– Так ты пришла сообщить об этом?

Она нахмурилась, вскинула голову и притопнула ногой. Однако оба не выдержали пытки быть не самими собой и рассмеялись.