Пощечина

Конни

Конни сидела на уроке биологии, писала неожиданно объявленную контрольную по генетике, и ей вдруг пришло в голову, что сегодня ее отцу исполнилось бы пятьдесят лет. На эту мысль ее натолкнула дата в нижнем правом углу листа, куда она случайно глянула после того, как ответила на вопрос о наследственности. Она старалась отрешиться от этой мысли, пыталась сосредоточиться на контрольной. Тщетно. Мысль не исчезала. Синей шариковой ручкой она стала рисовать на полях лицо — свое лицо, тонкими линиями. Ее тетя Таша всегда говорила, что она похожа на отца. Так и есть. Глядя на его фотографию, она узнавала свой выступающий квадратный подбородок и свои чуть большеватые уши, которые она ненавидела. А от матери она унаследовала густые белокурые волосы и большой рот. (И это ей тоже не нравилось: рот был слишком большой, губы слишком полные, зубы выпирали, — поэтому на фотографиях она редко улыбалась). Конни перевернула страницу и попыталась сосредоточиться на серии графиков, таблиц и данных, наглядно показывающих частоту заболеваний дыхательных путей на протяжении четырех поколений двойняшек у человека. Она должна была определить, как влияют на наследственность заболевания генетические и экологические факторы. И опять ее взгляд метнулся к правому нижнему углу листа, где стояла дата рождения ее отца, но она заставила себя сосредоточиться на вопросе, и вскоре, закончив тест, откинулась на спинку стула.

Дженна, сидевшая за ней, тоже дописала контрольную.

— Как дела?

— Нормально, — шепотом ответила Конни, украдкой глянув в ту сторону, где стоял мистер Де Сантис.

Сцепив за спиной ладони, он смотрел в окно. Интересно, на что он смотрит? На пустую баскетбольную площадку? Она перевела взгляд на часы, висевшие над электронной классной доской. Еще десять минут. Наверное, он, как и она сама, изнывает от скуки. До звонка десять минут — шестьсот секунд. Рядом с ней Ник Серсик, нервный, возбужденный, высунув язык, все еще лихорадочно писал ответы своим корявым почерком. Он был одним из лучших учеников в ее параллели, хотя учеба Нику давалась нелегко — не то, что ей. Он не был умен от природы и хорошие оценки зарабатывал усидчивостью. Сейчас он яростно чесал голову с взъерошенными рыжими волосами, засыпая перхотью тетрадь и парту. Должно быть, во время обеденного перерыва он играл в футбол — точнее, в соккер; просто она не приемлет австралийское название этого вида спорта, — и теперь от него несло едким потом, как от вонючего мужика. Она хотела наклониться к нему и шепнуть ответ, но сдержалась. Не отнимая рук из-за спины, Де Сантис повернулся лицом к классу. Вероятно, он по-прежнему изнывал от скуки. Четыреста тридцать один, четыреста тридцать.

Она не будет думать о Гекторе. Она не будет думать о Гекторе. Она уже жалела, что так быстро написала контрольную. Сто двадцать шесть, сто двадцать пять. Она продолжала вести обратный отсчет и, когда звонок наконец-то прозвенел, невольно вздрогнула. Де Сантис пошел по рядам, собирая тетради. Стулья загремели, все кинулись к двери. Дженна, надев наушники, искала какую-то музыку в своем МР3-плеере. Многие ученики проверяли свои мобильные телефоны или уже что-то кричали в них, пробираясь к выходу. Конни стояла у своей парты, не спеша убирала вещи в сумку. Ник не шевелился, смотрел на нее с грустной смущенной улыбкой на губах.

— Трудная была контрольная, — солгала она.

Он сцепил ладони на затылке и стал раскачиваться на стуле. На его белой школьной рубашке под мышками темнели пятна пота. Это зрелище ее покоробило.

— Пока.

Она перекинула сумку через плечо и пошла из класса.

Трамвай был набит школьниками — из ее школы, из школы для девочек, расположенной чуть дальше по дороге, из католической школы для мальчиков. Вдвоем с Ричи они пробрались сквозь толпу к аварийному выходу и сели на грязные ступеньки. Ричи, упершись локтями в спортивную сумку, лежавшую у него на коленях, напевал какую-то песню.

— Эй, педик. Заткнись.

Ричи мгновенно умолк и понурился над своей сумкой. Конни обернулась и пальцем погрозила Али. Его смуглое худощавое лицо расплылось в скабрезной ухмылке. Он похабно зачмокал, имитируя оральный секс.

— Подонок! — Она с отвращением отвернулась и громко добавила: — Ну и свинья.

Она услышала, как Али и его приятель Коста захохотали у нее за спиной, но сделала вид, будто ей нет до них дела.

Ричи, все еще уязвленный, вдруг выпрямился, подмигнул ей, склонился к ней и шепнул на ухо:

— Точно. Зато свинья чертовски сексуальная.

Его слова повергли ее в шок — ей всегда становилось неловко, когда он похотливо отзывался о парнях, — но она попыталась скрыть свое смущение:

— Ты так считаешь?

— А ты нет?

— Еще чего. — Она содрогнулась в притворном ужасе. — Омерзительный тип. — Она скривилась, изобразила рвотный позыв. Ричи захохотал, раскачиваясь взад-вперед. Его громкий смех разнесся по всему трамваю.

— Педик, ты ржешь, как лошадь.

Пожилая женщина, сидевшая за ними, кашлянула и что-то сердито сказала по-арабски. Али замолчал.

Конни обернулась и искоса посмотрела на него. И впрямь симпатичный, просто красавчик, подумала она. Кожа у него была гладкая, без прыщей и прочих изъянов — примет юношеского возраста. Густые курчавые волосы, черные, как вороново крыло, были коротко пострижены. Коста перехватил ее взгляд и шепнул что-то Али. Покраснев, Конни поспешила повернуться к Ричи.

— Что ты пел?

— Песню.

— Это ежу понятно. Какую?

— Джека Джонсона[61].

— Фу, гадость. И что у тебя за вкусы? Музыка тебе нравится такая же тупая, как и парни.

Она старалась сохранять невозмутимость, делала вид, будто недавняя выходка друга не задела ее. Хотя лучше б он ничего не говорил, по крайней мере, пока они еще в школе. Конечно, это их сплотило, сблизило, но, общаясь с ним, проводя с ним время, она не могла отрешиться от того факта, что он гомосексуалист. Даже когда они не касались этой темы, ее не покидало чувство неловкости, потому что его нетрадиционность проявлялась в каждом его телодвижении, в каждом слове, в интонациях… во всем. Она скучала по тому времени, когда она дружила просто с Ричи. Скучала по тому времени, когда воспринимала его просто как своего друга, а не как друга-гея. Интересно, терпимость — это черта наследственная? Если да, значит, это ее судьба: терпимость была свойственна обоим ее родителям. И разумеется, это хорошо. Хотя было бы лучше, если б время от времени она могла позволить себе быть нетерпимой, могла бы бросать в его сторону уничижительные реплики, как это делали все вокруг. Но она не могла, язык не поворачивался.

— Джек Джонсон — придурошный гей, — безжалостно произнесла она, когда они выходили из трамвая. И потом, мгновенно пожалев о своих словах, взяла его за руку, и они побежали на светофоре на Сент-Джордж-роуд. Все считают, что мы с тобой встречаемся, что у нас с тобой роман, думала она. Нет, я не хочу вспоминать Гектора. Не стану воображать, будто это Гектора я держу за руку.

Никогда не выходи замуж. Превратишься в зануду. Вместе с мамой она пекла шоколадный торт в тусклой маленькой кухоньке в Бирмингеме. Сколько она себя помнила, ее мама всегда пекла только шоколадный торт. Это был день ее рождения, ей исполнилось семь лет. В ту пору она решила, что мать говорила о своем браке. Конни тогда была еще совсем ребенком, и слова матери были лишены для нее всякого смысла. Лишь после ее смерти она поняла, что мать, по всей вероятности, имела в виду мужчину, в которого была влюблена. Сразу же после похорон отец открыл ей, что они переехали в Бирмингем потому, что ее мать полюбила женатого человека, пакистанца, который не хотел оставлять свою жену. Теперь, оглядываясь назад, Конни с уверенностью могла бы сказать, что в отношении собственного брака ее мать никогда не употребила бы слово «зануда». Были тысячи других эпитетов, которыми она могла бы описать свою супружескую жизнь: странная, ненормальная, раздражающая. Отец никогда не говорил ей, как звали любовника матери, но Конни была убеждена, что видела его. Ей вспоминался стройный мужчина с аккуратной бородкой, с величавой статью. Он носил костюмы и ездил на BMW, в который время от времени садилась ее мать. Он никогда не заходил к ним в дом, ее никогда с ним не знакомили. Очевидно, мать рассталась со своим любовником, потому что через год их семья вернулась в Лондон. Бирмингем — ужасная дыра, жаловался ее отец, и, пожалуй, он был прав. Хотя ему тоже нравились мужчины из Южной Азии, и, вероятно, он не так уж плохо проводил там время. Что касается ее самой, ей запомнилось только, что в Бирмингеме было жутко холодно зимой и что в местной школе, где она училась, было всего несколько белых девочек, в том числе она. Она даже выучила несколько слов и выражений на урду. И это все, что она вынесла из Бирмингема.

— Ты женишься на мне?

— Что за черт?

Ричи остановился как вкопанный и выпустил ее руку. Увидев выражение его лица, она рассмеялась и хлопнула его по плечу:

— А почему бы нет?

Высунув язык, он облизывал верхнюю губу, как всегда, когда о чем-то сосредоточенно думал. Иногда при этом вид у него был несколько заторможенный. И вдруг он просиял:

— Конечно.

— Здорово.

— Когда?

— Сначала вдоволь нагуляемся, поездим по свету.

— Договорились.

Придя домой, она накрошила печенье в кошачью миску. Лайза, мяукая, терлась у ее ног. Было еще светло, и Барта, рыскавшего в соседних дворах, не стоило ждать до темноты. Она включила компьютер, подсоединилась к программе «Мессенджер». Сделала математику, прикинула, что в Англии сейчас, должно быть, начало девятого утра. Возможно, Зара сидит в Интернете. Однако видны были только значки Дженны и Тины Коккочелли. Она быстро напечатала сообщение Заре и отправила его в киберпространство. Потом несколько минут пообщалась с девочками, но, услышав, как ее тетя открывает входную дверь, отключилась. Она вышла на кухню, где Таша, все еще с рюкзаком на плечах, потирала руки.

— Холодает. Скоро зима наступит.

— Пожалуй.

— Как дела в школе?

— Нормально.

— Много задали?

— Да нет. А что?

— Может, давай в кино сходим, поедим где-нибудь. Неохота готовить.

— Конечно.

Она смотрела на тетю. Таше пора было стричься, под глазами у нее темнели круги. Конни чмокнула ее в щеку:

— Ужин я сама могу приготовить.

— Нет, я хочу вывести тебя в свет. — Таша скинула рюкзак на кухонный стол и принялась просматривать почту.

— От кино не откажусь, Таша. Спасибо. — Поколебавшись, она выпалила: — Сегодня день рождения папы.

— Знаю, — отозвалась ее тетя, не поднимая глаз от счета, что она держала в руках. — Ему исполнилось бы пятьдесят. — Она отложила счета в сторону и стала наливать воду в чайник. — Чаю хочешь?

— Обойдусь.

— С датами, как ты знаешь, у меня беда. А вот день рождения твоего отца помню всегда. Все остальные забываю, как забываю лица и номера телефонов. Но день рождения Люка помню с тех пор, как научилась говорить.

— А дяди Пита?

— Пятнадцатого августа, — рассмеялась Таша.

— Наверно, это потому, что они твои братья. Думаю, родные братья и сестры всегда помнят дни рождения друг друга.

Таша села и посмотрела на племянницу:

— Ты проницательная девочка, да, Конни?

Пожалуй, это комплимент. Проницательной быть хорошо. В школе на прошлой неделе мистер Деннис упрекнул ее за то, что она не очень старательно готовится к истории. Он был прав. Задание по истории она оставила на последний момент и заканчивала его под телевизор, когда смотрела очередную серию «Одиноких сердец»[62]. Ты гораздо умнее, чем все остальные, сказал он ей, но ты должна больше заниматься. Ей хотелось крикнуть в ответ: «Умная! Умнее? Что это значит? Если, по-вашему, все остальные болваны и остолопы, что ж хорошего в том, чтобы быть умнее их?» Она сердито что-то буркнула в ответ в качестве оправдания. А вот в комплиментах тети всегда крылся глубокий подтекст. Наследственность.

— Возможно, это семейная черта.

Ее тетя смутилась, хотела сказать что-то, но потом ее лицо смягчилось, и она опустилась на стул.

— Как же я ненавижу свою работу. — Она выпрямилась и улыбнулась. — Давай доделывай скорей уроки, и побежим в кино. Я хотела бы посмотреть «Кальмар и кит»[63], французский фильм «Скрытое»[64] и новую картину с Дженнифер Энистон. Выбирай из этих трех. Как закончишь с уроками, посмотри начало сеансов.

Кроме теоретического материала по математике, у Конни ничего срочного не было. Сообщение по английскому она подготовит завтра вечером. Она вновь вошла в «Мессенджер», но Зара по-прежнему не давала о себе знать, значит, по всей видимости, до выходных им поговорить не удастся. В сети она увидела других ребят из своей школы, но общаться с ними не стала — сразу же отсоединилась. Сделав математику, она занялась поиском информации о трех предложенных Ташей фильмах. «Кальмар и кит», насколько она могла судить по аннотации, был интересный фильм, хотя и немного претенциозный. Фильм об умных, образованных людях и о разводе. Шел он в одном из кинотеатров Карлтона[65], что, она знала, понравится Таше. В том районе можно было вкусно поесть. О французском фильме «Скрытое» критики отзывались восторженно, но, похоже, он был сложный для восприятия, требовал большой работы ума. И к тому же этот фильм не был дублирован, его показывали с субтитрами, а значит, во время просмотра ей придется еще и читать. Она знала, что тетя неспроста выбрала эту киноленту: она считала, что Конни необходимо смотреть интеллектуальные фильмы. Наверно, тетя была права, но, отсидев целый день на занятиях в школе, она предпочитала посвятить вечер отдыху, а не приобретению дополнительных знаний. Новый фильм с Дженнифер Энистон назывался «Развод по-американски», и его уже посмотрели половина девчонок в школе. Зрители фильм хвалили. К тому же в нем играл Винс Вон[66]. Он чем-то напоминал ей Гектора — у него было такое же крупное, чуть глуповатое лицо, — хотя, на ее взгляд, Вон был менее симпатичный. Она бы с большим удовольствием посмотрела «Развод по-американски», тем более что фильм этот шел в городе, так что после они смогли бы поужинать в Китайском квартале.

Конни выключила компьютер, застегнула куртку, надела сапоги. Присев перед зеркалом, аккуратно накрасила губы. Макияж ее учил накладывать папа, а не мама. Марина косметикой не пользовалась. А отец красился. В макияже главное — основа, говорил он ей, пудря щеки, подбородок и нос. Под основой можно спрятать любые прыщи, добавил он, показывая на раковую опухоль под своим подбородком, и затушевать блеск кожи. Конни поджала губы. Отец наверняка хотел бы, чтобы она выбрала «Скрытое»; в искусстве его привлекало все абстрактное, замысловатое, с налетом эстетизма — в общем, заумь, как сказали бы австралийцы. Не потому ли он покинул Австралию? А что выбрала бы мама? Плотного, рослого пакистанца в деловом костюме. Он тоже был похож на Винса Бона. Конни аккуратно подвела глаза.

Таша причесалась, переоделась в брюки и сиреневую куртку из искусственного меха с шерстяной оторочкой вокруг ворота. Конни нравилась эта куртка по моде пятидесятых годов, купленная в магазине подержанных вещей. Тетя в ней смотрелась так пикантно.

— Так что ты выбрала?

— «Кальмар и кит». По отзывам, классный фильм.

Таша в предвкушении потерла руки:

— Замечательно. А после кино поедим спагетти.

«Развод по-американски» она пойдет смотреть с Ричи. Или с Дженной, если та еще не видела этот фильм. Или, может быть, одна. И будет фантазировать. Заткнись, не думай о нем. Она крепче взяла тетю под руку, и они зашагали к вокзалу.

Когда они вернулись из кино, дома на ответчике их ждало сообщение от Рози: она спрашивала, не сможет ли Конни посидеть с Хьюго в четверг вечером. Конни глянула на часы: еще не было одиннадцати. Она сняла трубку.

— Ты согласишься? — Таша налила себе бокал красного вина и включила телевизор.

— Да, наверно.

— А время у тебя есть?

Она предпочла бы, чтобы тетя не давила на нее. Она сама вполне могла принять решение.

— Уроки я могу сделать и у них. Не проблема.

Она видела, что тетя хочет сказать что-то еще, и затаила дыхание. Но Таша отвернулась. Конни быстро набрала домашний телефон Рози и Гэри. Включился их автоответчик, и она начала наговаривать сообщение. В трубке раздался визг, электронная какофония, потом на другом конце провода зазвучал голос Гэри:

— Конни, это ты?

— Да. Я могу присмотреть за Хьюго в четверг вечером. В котором часу мне прийти?

— Ты молодец, Конни, да? Хорошая девочка. — Гэри едва ворочал языком. Должно быть, он пьян, предположила Конни. — Приходи в семь.

— Ладно.

— Рози, черт бы ее побрал, записала нас на какой-то семинар для родителей. Терпеть их не могу. Всегда чувствую себя на них двоечником, отстающим.

Конни прикусила губу. Ей нечего было сказать в ответ. Она плохо представляла Гэри в роли ученика. Хотя не в том, что касалось познавательного аспекта: учиться бы ему понравилось, ведь он постоянно читал. Возможно, он сожалел, думала она, что так рано бросил школу. С четвертого класса средней школы, как он признался ей, что соответствовало современному десятому. Но ей никогда не хватало смелости спросить у него, почему он это сделал. Она предполагала, что Гэри не выносит дисциплины, подчинения правилам и расписанию. Он не мог сидеть спокойно на одном месте. Оставаясь с ним наедине, она всегда чувствовала себе немного не в своей тарелке.

— Хорошо, приду, — наконец выпалила она, сознавая, что пауза в их разговоре затянулась. — До четверга.

Может, он еще и наширялся.

— Да, да, спасибо, Конни, ты — ангел.

Ее тетя щелкала пультом, переключая с канала на канал — Ирак, «Большой брат»[67], какой-то американский детектив. Конни забрала у нее пульт и вновь включила программу новостей. На участке дороге посреди пустыни дымился черный обуглившийся каркас автомобиля. Вокруг голосили укутанные в покрывала женщины.

— Убери это, Кон, пожалуйста. Не могу это видеть.

Она переключила на другой канал: две женщины в сауне рассуждали об анальном сексе.

— Ой, еще не легче. — Тетя выхватила пульт из ее руки и стала смотреть детектив.

Конни зевнула, наклонившись, чмокнула тетю в щеку:

— Сплошная дрянь, нечего смотреть, да? Может, кабельное купить?

У Дженны было кабельное телевидение, но и у нее дома они постоянно переключали каналы. Конни покачала головой:

— Там показывают такую же дрянь. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мой ангел.

Она лежала в постели, вслушивалась в приглушенные звуки телевизора. Свет она не выключила и теперь рассматривала фотографии на стене. Минувшим летом она полностью оголила стены своей комнаты — сняла все плакаты, все фотографии кинозвезд, знаменитостей и поп-певцов. Избавилась от Робби Уильямса и Гвен Стефани, Мисси Эллиот и Джонни Деппа. Не смогла расстаться только с фотографией Бенджамина Маккензи, актера из сериала «Одинокие сердца», — с маленьким черно-белым фото, которое она вырвала из еженедельной телепрограммы. Этот снимок она прилепила на край зеркала в своей спальне. Он напоминал ей Ричи. Стену напротив кровати занимала большая гравюра с изображением Лондона XIX века, которую тетя купила и вставила в рамку для нее в качестве подарка на шестнадцатилетие. Гравюра висела над ее письменным столом. Теперь в ее комнате остались всего два плаката. Один — чистое голубое небо, прорезанное колючей проволокой — выражал протест против нечеловеческих условий в карантинных лагерях для беженцев в Австралии. Она ухватила его на каком-то антирасистском митинге год назад. На втором плакате был изображен голый арабчонок с приставленным к его виску бензонасосом. Надпись, сделанная ярко красными буквами на английском и арабском языках, гласила: НЕТ НЕФТЯНОЙ ВОЙНЕ БУША! Этот плакат прислала ей Зара на ее шестнадцатилетие. Теперь стены ее комнаты были увешаны фотографиями людей из ее окружения, людей, которых она знала: Таша в синем дождевике под огромным черным зонтом; Ричи, в своей неопрятной футболке с перевернутой надписью «Слава богу, я пьян», во весь рот улыбающийся в объектив; она с Дженной и Тиной, все трое вырядились на вечеринку; Зара в толстовке с капюшоном и изображением Курта Кобейна на груди; ее собственное фото (она в десятом классе), довольно удачное: ноги у нее на этом снимке не смотрятся полными. Фотография отца с матерью, на которой они не похожи сами на себя. Отец тощий, как палка, с короткой стрижкой и осветленной напомаженной челкой; мать с ярко подведенными глазами, яркой помадой на губах и прической как у индейцев племени мохаук[68]. Они похожи на гангстеров — на романтических разбойников из глубины прошлого века, а не на тех бандитов, которых можно видеть на видео про рэперов или в рекламе «кока-колы». Ее мать в белых ажурных чулках, к чашке выставленного напоказ бюстгальтера приколот значок в виде японского императорского флага. Отец курит сигарету; на нем застегнутая доверху белая рубашка и тонкий черный галстук. Он искоса, с насмешливой хитрецой во взгляде смотрит в объектив; ее мать смотрит на него с нескрываемым обожанием на лице. Сразу же над фотографией родителей она повесила снимок, сделанный на рождественской вечеринке в клинике в прошлом году: все немного пьяны, натянуто улыбаются в объектив. Они стоят полукругом возле стола. Айша — в центре, она и Гектор — по бокам от нее. На Гекторе костюм, как всегда элегантный; он выглядит потрясающе. До боли потрясающе. Она перевела взгляд с отца на Гектора, потом снова посмотрела на мать, потом — на себя. На фотографии, снятой в клинике, она смотрит на Гектора с тем же самым выражением, что на лице у ее матери. И как только она раньше этого не замечала? Покраснев, Конни быстро погасила свет.

Лайза, дремавшая на ее подушке, негодующе замяукала, недовольная тем, что ее потревожили. Прости, девочка, прошептала Конни, почесав кошку под мордочкой. Она услышала поскребыванье в дверь и стала ждать. Барт лапой толкнул дверь, протиснулся в щель и, быстро пробежав по ковру, запрыгнул к ней в постель. Она приподняла одеяло, освобождая для него место. Кот устроился рядышком. Лайза перепрыгнула с подушки на туалетный столик. Конни услышала, как ее питомица лакает воду из стакана. Барт свернулся клубочком и заурчал.

Она пыталась думать о школьных занятиях, о фильме, что посмотрела в кинотеатре. Актер, игравший в нем, напоминал ей отца. Может, именно так выглядел бы ее отец, если б не умер, если б дожил до пятидесяти лет, растолстел, возможно, отрастил бороду. Увы, Гектор не шел из головы. Барт зарылся глубже под одеяло. Она чувствовала, как он урчит, дышит, ощущала тепло его тельца у своего живота. Телевизор в гостиной работал едва слышно. Она закрыла глаза и предалась фантазиям.

Она в доме «Большого брата». Это первая серия нового сезона, дом заселен участниками реалити-шоу, полюбившимися ей по предыдущим сериям. Она сидит на одном краю дивана, Гектор — на другом. Она выглядит старше и стройнее. Гектору всего двадцать пять. Большой брат говорит, объясняет правила поведения в доме. Другие участники взволнованы, возбужденно галдят, перебивают, вопят. Они с Гектором молчат, постоянно поглядывают друг на друга. Камеры ловят их взгляды, и все понимают, что происходит. Гектор подмигивает, она краснеет. Кот урчит. Она заснула.

— Джордан устраивает вечеринку. Вас приглашает.

— Когда?

— В субботу вечером. Пойдете?

В среду на последнем уроке им полагалось заниматься в библиотеке, но, как обычно, вместе с Тиной и Дженной она вместо библиотеки отправилась в бар «Джус» на Хай-стрит. Конни отхлебнула из бокала арбузный напиток с имбирем и глянула в окно. Погода была отвратительная, стоял один из тех мельбурнских деньков, что напоминали ей о свирепости лондонского климата. Утром она надела юбку, и целый день ветер кусал ее ноги. Она поежилась.

— Эй, я спрашиваю: пойдешь? — Голос у Дженны был негодующий. Она сердито хмурилась, глядя на Конни.

Конни извинилась и включилась в разговор:

— Может быть.

— Хорошо. А ты?

Тина лениво кивнула.

Черт. Конни вспомнила, что она только что пообещала Ричи сходить с ним в субботу в кино.

— А Рича он пригласил?

— Откуда я знаю? Я к нему в секретари не нанималась.

Кони с Тиной, вскинув брови, удивленно переглянулись.

Тина откинулась на спинку стула:

— Эй, подружка, остынь. Тебе просто задали вопрос.

К их ужасу, Дженна разразилась слезами. Тина, пристыженная, обвела взглядом кафе, потом обняла подругу. Конни играла с соломинкой. Всхлипы Дженны постепенно стихли, она шмыгнула носом, взяла со стола салфетку и высморкалась.

— Простите, — прошептала она. — Я такая дура.

Она тяжело вздохнула, и Конни показалось, что Дженна вот-вот опять расплачется. Она схватила подругу за руку, стиснула ее ладонь.

— Что случилось?

— Вчера вечером я занималась сексом с Джорданом.

Тина закатила глаза и убрала руку с плеч подруги:

— Ну и чего ты плачешь? Ты ведь давно хотела с ним переспать.

— Это был секс из жалости. — Дженна высыпала содержимое пакетика с сахаром на стол и стала пропускать крупицы через пальцы. Тина в замешательстве посмотрела на Конни. Та пожала плечами:

— Как это?

Секс из жалости — это когда нормальный парень дает тебе пососать или сношает тебя в задницу из жалости, зная, что ты любишь его. Так однажды, она слышала, сказал ее отец. Или, может, ей приснилось, что он так сказал? Или она считает, что он мог бы так сказать?

Дженна, продолжая играть с сахаром, не ответила Тине.

— Дженна, что, черт возьми, ты имеешь в виду?

— У тебя есть сигарета?

Тина мотнула головой.

— Блин, я хочу курить. Сколько у нас денег?

Девочки проверили свои карманы. После того, как они расплатятся за соки, у них останется на троих пять долларов тридцать центов.

Дженна встала, перекинула школьную сумку через плечо:

— Пойду стырю где-нибудь.

Они оплатили счет и последовали за подругой по торговому центру. Дженна прямым ходом направилась в табачную лавку, но продавщица, увидев, что на них школьная форма, одними губами произнесла: «Вон, вон».

— Сука.

Конни подумывала о том, чтобы расстаться с подругами. Когда Дженна была в плохом настроении, как сейчас, ей было плевать, что она навлекает неприятности и на себя, и на своих подруг. Дженна почти бегом кинулась к супермаркету. Когда Конни с Тиной нагнали ее, она стояла, перегнувшись через прилавок табачного отдела, в котором не было продавца. Девушка, сидевшая за ближайшей кассой, не замечала ее, так как обслуживала покупательницу, пожилую гречанку, которая внезапно подняла голову и неодобрительно покачала головой, увидев, чем занимается Дженна. Старая карга показала на табачный отдел, и кассирша повернулась. Конни оттащила подругу от прилавка.

— Если б в вашем тухлом магазине было достаточно персонала, — крикнула кассирше Дженна, — мне не пришлось бы заниматься самообслуживанием. — Она показала язык пожилой гречанке и грязно выругалась на школьном греческом. Яя недовольно поджала губы. Зубов у нее не было, и потому ее рот напоминал сморщенную сливу. Через стеклянные двери торгового центра Конни увидела направлявшегося к ним Линина. Тот был еще в школьной форме. Походка у него была неуклюжая, и растрепанные черные кудри на его голове подпрыгивали в такт его размашистому шагу. Стеклянные двери открылись, он вошел в торговый центр, и Конни окликнула его.

— Чего вам?

Дженна резко повернулась и сердито посмотрела на него:

— Сигареты есть?

— Нет, я не курю. От курения можно заболеть раком и стать импотентом.

— Пошел ты.

Линин перевел взгляд с Дженны на Конни:

— Что с ней?

— Можешь достать?

Линин нервно глянул на молодую кассиршу и медленно кивнул.

— Моя смена через пятнадцать минут, — шепнул он. — Тогда и приходите.

Настроение у Дженны мгновенно поднялось. Она привстала на цыпочках и поцеловала его. Ему пришлось наклониться, чтобы она дотянулась до его щеки. Конни восхищалась его чистой белой кожей. Такой светлой кожи, молочной белизны, она прежде ни у кого не видела. Они смотрели, как Линин неторопливо идет между полками к подсобному помещению, находившемуся в глубине магазина. Его высокая, худая фигура дергалась в такт ритму, звучавшему только в его голове.

Девочки пошли гулять по торговому центру — заглянули в музыкальный магазин, потом — в зоологический. Когда они вернулись к супермаркету, Линин, в своей грязной оранжевой робе, стоял за одним из кассовых аппаратов и сканировал покупки одного из покупателей. Его именной жетон криво сидел на его груди.

Дженна окликнула его, и он, не поворачивая головы, что-то скинул на пол с полки, на которой стоял кассовый аппарат, и пинком подпихнул в их сторону. К их ногам прилетела пачка сигарет. Дженна нагнулась, делая вид, будто завязывает шнурки — что выглядит весьма подозрительно, подумала Конни, ведь кроссовки у нее на липучках, — и подняла сигареты.

Они послали Линину воздушный поцелуй — тот не обратил на них внимания — и, смеясь, побежали через автостоянку на холм, на котором раскинулся парк Всех народов. Смеясь и отдуваясь, упали на скамейку, стоявшую на самой вершине холма. Они сидели и смотрели на лежащий внизу город. Дженна протянула подругам сигареты. Конни глянула на золотистую пачку, открыла и закрыла ее, потом взяла одну сигарету. Тина дала ей прикурить. Первая затяжка оставила мерзкое ощущение.

— Так что это за секс из жалости?

— Секс из жалости — это когда с тобой занимаются сексом в качестве одолжения.

Все-таки отец это говорил. Ее матери. Та безутешно рыдала, плакала из-за какого-то мужчины, а отец утешал ее. Конни рисовала акварельными красками посреди комнаты. Должно быть, тогда они жили в Айлингтоне[69], в доме, который они снимали вместе с Грегом и его возлюбленным Клемом, а также с Шелли и Джоанн. Она любила тот дом, хотя там было холодно и постоянно возникали перебои с горячей водой. В том доме было полно укромных уголков, и даже чердак. Там у нее были три мамы и три папы.

Дженна выкурила сигарету в несколько затяжек и окурок бросила в кусты. Конни хотела сделать ей замечание, но сдержалась. Дженна знала, что произойдет с ее окурком: он окажется в море. Конни встала со скамейки, подобрала окурок и убрала его в боковой карман своего рюкзака. Позже она его выбросит.

— Прости.

Конни в ответ лишь пожала плечами.

— Почему ты решила, что это был секс из жалости?

— Потому что весь вечер он только и делал, что болтал о Веронике. Он до сих пор с ума по ней сходит. Мы встретились, чтобы вместе позаниматься, а ему хотелось только о Веронике говорить. Потом его мама заставила нас поужинать, а после мы пошли в парк, что напротив его дома. У него с выходных осталось полдозы, мы на пару добили ее, а он все продолжал талдычить мне про свою чертову Веронику. Он был такой грустный. И такой милый. Я просто должна была его поцеловать.

Тина с Конни молчали.

— Он сказал, что я — его лучший друг. Что мы ничего такого не должны делать. Я сказала, что хочу, чтобы он меня взял. — Дженна вызывающе тряхнула головой и сунула в рот другую сигарету. — И мы переспали.

— В парке? — Голос у Тины был настолько ошеломленный, что Дженна с Конни невольно расхохотались.

— Нет, мы вернулись к нему домой.

— А мама его где была?

— Не знаю. — Дженна, казалось, сейчас ударит Тину. — Не будь кретинкой. Спала, наверно.

— А ему известно, что у Вероники другой парень, да?

Конни думала о своем. Время от времени она кивала, но за ходом разговора перестала следить. Дженна давно сохла по Джордану. С переменным успехом. То она его любит, то не любит. Конни не была уверена в том, чего на самом деле хочет ее подруга — чтобы у нее был роман с Джорданом или она предпочитала страдать от неразделенной любви. А знала ли Дженна, что такое любовь, какую боль она причиняет, как пьянит, как мучает? Знала ли Дженна, что любить — это значит постоянно находиться в состоянии дурмана, как от наркотиков и спиртного одновременно, и при этом чувствовать себя так, будто тебя всю выворачивает наизнанку? С рассеянным видом Конни взяла еще одну сигарету из украденной пачки и наклонилась к Тине. Та дала ей прикурить.

— Ну и как, понравилось?

Тина никогда не встречалась с парнем, и секс ее завораживал. Ей хотелось знать, как это бывает, хотелось знать самые интимные подробности. Атанасиу был, пожалуй, самым симпатичным парнем в их параллели. Сложен он был фантастически, хотя спортом не занимался. А они отдавали предпочтение спортивным мальчикам. Он всегда носил футболки с эмблемами музыкальных групп — «Кьюэ», «Плацебо», «Пиксиз». И кожа у него была восхитительная. Настоящий красавчик. Все девчонки так считали. Даже у ее тети Таши перехватило дыхание, когда она впервые увидела его: «Боже, Конни, он выглядит совсем как молодой Элвис. Твоему отцу он бы понравился».

Дженна снова заплакала. Конни обняла ее. Всхлипывая, Дженна свернулась калачиком.

Конни стала гладить подругу по волосам, а Тина прошептала:

— Все будет хорошо. Все образуется.

Было жутко холодно, и у Конни начали стучать зубы. Дженна встала, вытерла глаза, высморкалась в рукав своей рубашки.

— Простите, — прошептала она, не глядя на подруг, и шмыгнула носом. — Теперь вы понимаете, что просто обязаны быть на этой вечеринке. Обязаны.

Выхода не было. Пришлось пообещать.

— Ник Серсик все время расспрашивает о тебе. Задает ку-у-учу вопросов.

Они с Ричи занимались в ее комнате. Она сидела на полу, скрестив ноги. Ричи лежал поперек ее кровати. Туфли он скинул, ноги задрал на стену, под самые фотографии. Он смотрел на фото ее родителей, рядом с ним лежал его закрытый учебник. Последние две пуговицы на его незаправленной рубашке были расстегнуты, и она видела тонкие светлые волоски на его животе. Ричи не хватало усидчивости, он постоянно отвлекался. Конни то и дело приходилось прикрикивать на него, требовать, чтобы он сосредоточился. Сейчас она не ответила на его реплику. Он вывернул шею и искоса глянул на нее.

— Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Он тебе нравится?

— Нормальный парень.

Ник Серсик был славный парень. Славный, только немного вонючий и немного осел. А так нормальный.

— А для него, по-моему, ты больше, чем нормальная девчонка.

Ричи ждал ответа. Он вновь повернулся к стене.

— Твои родители были панки?

— Пожалуй.

— Это клево.

— У тебя мама клевая.

— У моей мамы классная задница, но она не клевая. Она обыкновенная. И знает это.

— Вот и Ник Серсик такой же.

— Почему?

— Таким уродился.

— А я обыкновенный?

Обыкновенный. Ричи носил спортивные рубашки, дешевые джинсы и нефирменные кроссовки, купленные в народных магазинах. Она не хотела, чтобы он менялся. Не хотела, чтобы он начал душиться одеколоном и носить обтягивающие футболки. Не хотела, чтобы он превратился в законченного гея. Ей нравился обыкновенный Ричи.

— Ты обыкновенный в хорошем смысле.

— А Ник Серсик?

Она решала алгебраические уравнения, но цифры и символы вдруг стали расплываться перед глазами. Ее внимание рассеялось. Она вздохнула, захлопнула учебник, перебралась за стол и загрузила «Мессенджер». Ричи скатился с кровати и опустился на колени подле нее. Перегнувшись, включил стереопроигрыватель. Комнату заполонили визгливые звуки гитары и отрывистый бой ударных.

— Потише.

Ричи чуть повернул ручку громкости.

Конни оттолкнула его и резко убавила звук. Она ввела пароль на компьютере. Ричи, усевшись на полу, копался в ее компакт-дисках. Она отправила «смайлик» Дженне, сидевшей в сети. Ее подруга тут же ответила: «Спасибо за вчерашнее». «Проехали», — напечатала в ответ Конни. Про домашнее задание она уже забыла, и следующие полчаса вела активную переписку с друзьями. Ричи сидел рядом на полу, скрестив ноги, и ставил один диск за другим, не дослушивая до конца ни одну песню. Одна стопка компакт-дисков принадлежала Таше. Среди них, Конни знала, были диски ее отца. Первый альбом Мадонны, некий певец по имени Джексон Браун, исполнявший три песни из альбома «Niño Rojo».

Не дожидаясь приглашения от Конни или Таши, не спрашивая у них разрешения, Ричи уселся с ними ужинать. После Таша поставила на застекленной террасе раскладушку и бросила на нее пуховое одеяло:

— Звони Трейси.

Ричи и Конни, лежа на полу в гостиной, смотрели телевизор. Ричи лениво вытащил свой мобильный телефон и позвонил матери:

— Мам, я сегодня останусь у Конни. Ты не против?

Он убрал телефон в карман и улыбнулся Конни — широко, во весь рот. Вид у него был взволнованный, счастливый, как у ребенка. Глаза огромные, ясные, сияют, блестят. Конни, лежа рядом с ним, ощущала затхлый запах его носков. Она улыбнулась ему в ответ, он коснулся ее пальца. Вместе они досмотрели до конца очередную серию фильма «Закон и порядок».

— Не хочешь в субботу пойти на вечеринку вместо кино?

— Кто устраивает?

— Джордан Атанасиу.

— Меня не приглашали.

Ричи ел йогурт с фруктами — ел неряшливо, чавкая, быстро. Вся нижняя часть его лица была в молочных пятнах.

— Я тебя приглашаю.

— Он не захочет, чтобы я приходил.

В голосе ее друга не слышалось ни огорчения, ни обиды. Ее изумляло, что Ричи со спокойным пониманием и смирением реагирует на то, что к нему относятся как к изгою. Верно, Джордан вряд ли захочет видеть его у себя дома. Она не была уверена, что и сама хочет видеть Ричи на этой вечеринке. У нее не было желания весь вечер сидеть подле него, присматривать за ним. Она — никудышный друг.

— Я правда хочу, чтоб ты пошел.

Ричи энергично вытер подбородок:

— Ладно.

Он не принял душ и не почистил зубы, у него не было с собой зубной щетки. Она предложила ему свою и очень обрадовалась, когда он отказался. Она знала, что в какой-то момент днем кто-нибудь из ребят зло пошутит по поводу его запаха. Они учились в выпускном классе, были почти взрослыми, но до сих пор ребяческое «Фу, ну ты и вонючка» ранило сильнее, чем любое другое оскорбление.

На уроке английского она яростно спорила с мистером Томпсоном о романе «Тихий американец»[70], отстаивала свою точку зрения. Ее возмущала пассивность героини, она хотела, чтобы та несла ответственность за свою судьбу. Она не ответила мистеру Томпсону, когда тот, перебив ее, спросил, неужели она оправдывает политику колониальной эксплуатации Вьетнама, проводившуюся европейцами и североамериканцами. Обвинения учителя привели ее в ярость. Она вовсе не это имела в виду. Она хотела, чтобы героиня не бездействовала, не безмолвствовала, была личностью. Ей не нравилось, что та принимала наркотики.

Во время обеденного перерыва она вместе с Дженной и Тиной смотрела, как мальчики играют в футбол — в соккер, напомнила она себе — на ближайшем к ручью овальном поле. Один из мальчиков пнул мяч в их сторону, и они все трое подпрыгнули. Ник Серсик подбежал к ним и извинился. Это же не ты сделал, думала Конни, зачем извиняешься? Он тяжело дышал, обливался потом. Она прищурилась, глядя на него, — лишь темный силуэт на фоне солнца. Она знала, что он хочет ее поцеловать. При этой мысли ее затошнило. Он — рослый, здоровый, но юнец; он не умеет целоваться. Вот взрослые мужчины умеют. Гектор умеет. Она со всей силы ударила по мячу, и тот, пролетев высоко над головой Ника, приземлился в центре поля под изумленные вопли парней.

— Ник сказал, сегодня ты залепила прямо как Бекхэм.

Ричи, стоя на коленях на полу, неспешно собирал железную дорогу для Хьюго. Тот с предельным вниманием наблюдал за его действиями, время от времени отчаянно вскрикивая: «Нет, не туда. Сюда вставляй».

Конни не ответила. Она не играла с мальчиками, игра ей наскучила, а вот Ричи, казалось, был готов сколько угодно играть с Хьюго. В комнате пахло табаком и марихуаной. Рози пыталась заглушить запахи благовониями, но нежный аромат сандалового дерева не помогал. Пока мальчики развлекались, Конни обменивалась с подругами SMS-сообщениями. «Почему мальчишкам нравятся поезда?» — написала она, и через минуту получила ответ от Тины: «Это связано с сексом».

Ричи неожиданно вскочил на ноги, резким движением напугав и Кони, и Хьюго.

— Я в туалет, — объявил он, почти с мольбой глядя на Конни, будто спрашивал у нее разрешения.

Хьюго тоже поднялся с пола:

— Я с тобой.

Конни с Ричи в смятении посмотрели друг на друга. Хьюго повернул голову в ее сторону, словно он тоже чувствовал, что все решения принимает она. Черт, она не знает, что сказать. У мальчиков это в порядке вещей? Все маленькие мальчики помешаны на пенисах, любят смотреть, как происходит опорожнение мочевого пузыря? Странно, хотя откуда ей знать. Она ведь девочка, братьев у нее нет. Черт. Конни не знала, как быть. Она сердито глянула на Ричи, вскинула брови, одними губами сказала: «Идиот. Придумай что-нибудь».

— Приятель, я только пописаю, и все. Туда и обратно.

— Я хочу посмотреть. — Малыш был непреклонен. Последнее слово он произнес с завыванием. Меньше всего ей хотелось, чтобы он расплакался. Рози с Гэри следовало ждать не раньше чем через час. Если Хьюго раскапризничается, слезы, вопли, вытье будут длиться долго.

— Нельзя. В туалет парами не ходят.

Хьюго насупился, с вызовом смотрел на нее. Ричи шагнул к двери. Хьюго кинулся за ним, обхватил его за ноги:

— Я с тобой. Я с тобой. — В любой момент он мог забиться в истерике. Ричи, взявшись за дверную ручку, застыл на месте. Напуганный Ричи выглядел довольно забавно. Конни рассмеялась. Маленький чертенок обвел их вокруг пальца.

— Ну хорошо. Если хочешь, иди.

На мгновение ей показалось, что Ричи сейчас тоже заплачет, но он лишь пожал плечами и подтолкнул Хьюго вперед.

Качая головой, Конни подошла к книжному шкафу. В отличие от книжного шкафа у них дома, этот был набит книгами. Те, что не уместились, валялись в куче на ковре. Она тронула мореное темное дерево — и увидела налет пыли на своем пальце. Шкаф был высокий, почти до потолка, с глубокими полками. Чтобы добраться до верхней, нужно было встать на стул. Подборка книг ее заинтриговала. Здесь были работы по искусству, биографии писателей и живописцев, замызганные, с загнутыми страницами труды по философии и восточной религии. Одну полку занимали DVD-диски, еще одну — старые видеокассеты, в основном с европейскими и азиатскими фильмами. Рядом Гэри, вводя в соблазн, положил четыре видеокассеты с порно. Они лежали под толстой биографией немецкого драматурга Бертольда Брехта. Ей хотелось почитать Брехта. Ее отец любил этого писателя и однажды повел ее на необычный спектакль под названием «Мамаша Кураж». Она помнила, что на нее огромное впечатление произвела игра актеров, хотя сюжет пьесы не отложился у нее в голове. Она взяла в руки биографию Брехта. Драматурга она представляла старым и бородатым, но на обложке он был молодой, чисто выбритый, не очень симпатичный, с острым, пронизывающим взглядом. Интересно, когда-нибудь она познакомится с драматургами, с живописцами? Конечно, одного художника она уже знает. Это Гэри. Но познакомится ли она когда-нибудь с кем-то из знаменитых? На нижней полке, под романом Ирвина Уэлша «На игле», лежали два фотоальбома. Она взяла один из них, поставив биографию Брехта на место. Села на диван — тоже пропахший табаком — и открыла альбом.

Здесь были снимки, сделанные Гэри. Весьма интересные работы. Она втайне считала, что Гэри более талантливый фотограф, чем художник. Первые несколько страниц были заполнены цветами, снятыми крупным планом. Краски яркие, сочные; изображения ясные, четкие: видна каждая жилочка на лепестках и листьях. Она стала листать альбом. Вот Рози — щеки более пухлые, чем сейчас, под глазами темные круги — кормит грудью младенца Хьюго. На следующей странице опять Рози — еще моложе, с осветленными волосами, с бронзовым загаром на коже, в желтом бикини. На одной из фотографий Конни узнала молодую Айшу. Та выглядела как девчонка. Должно быть, всегда была хрупкой. В альбоме были десятки фотографий, сделанных на пляже. Манящая насыщенная голубизна воды и неба, слепящее сияние жаркого австралийского солнца. Она перевернула страницу и охнула. У нее перехватило дыхание. Сердце, казалось, сейчас лопнет.

Она узнала его мгновенно. Он был все такой же, только гораздо моложе. Подбородок с ямочкой, надменность во взоре, мягкие полные губы. Гладкое лицо, загорелая безволосая грудь, пухлые малиновые соски. Она была потрясена. Гектор не смотрел в камеру; он морщил лоб, будто высматривая что-то в море. Она была уверена, что его взгляд устремлен на водную ширь, абсолютно уверена. Он был как изваяние, герой, высеченный в камне, более поразительной скульптуры ей видеть не приходилось. Соседняя фотография была сделана в тот же день. На Гекторе мятые длинные шорты, его коротко остриженные волосы — мокрые, блестят, липнут к голове, так что под ними даже видна кожа. Он обнимает Айшу. На ней белое бикини, в сравнении с которым ее смуглая кожа кажется черной. Айша широко улыбается в камеру. Конни внезапно пронзила мерзкая мысль: зубы у нее слишком крупные, улыбка во весь рот просто безобразна, и вообще вид у нее глупый. Конни злилась на саму себя, но еще больше ее мучила острая жалящая ревность. Лучше б ты умерла. Эти слова беззвучно сорвались с ее губ прежде, чем она осознала, что говорит. Ее пронзил стыд. Она ненавидела себя. Называла себя последней стервой на свете. Какая ж она сволочь!

— Что смотришь?

Она захлопнула альбом:

— Долго ты писал.

Ее слова прозвучали как упрек. Хотя она не собиралась его ни в чем упрекать.

— А он еще и какал. — Хьюго весело рассмеялся.

— И ты смотрел? — пришла в ужас Конни.

— Да. — Мальчик снова рассмеялся и зажал нос. — Так воняло!

Ричи озорно метнулся к нему:

— Вот почему в туалет парами не ходят.

Хьюго радостно взвизгнул, уворачиваясь от него. Мальчик сел на пол и стал играть с железной дорогой. Ричи бухнулся на диван рядом с Конни, схватил фотоальбом и принялся его листать. Она смотрела на картину с изображением клоуна, висевшую на стене над батареей. Это была одна из работ Гэри — нелепая карикатура маслом, исполненная густыми яркими пятнами. Она подумала, что ее учитель по изобразительному искусству в девятом классе назвал бы это экспрессионизмом. Кривой рот насмехался над ней. На ее взгляд, картина была отвратительна, но она продолжала смотреть на нее, ясно сознавая, что рядом сидит Ричи и листает альбом. Один из снимков привлек его внимание. Она была уверена, что он разглядывает фотографию Гектора. Повезло, ох как повезло Айше, что она уже тогда познакомилась с ним, заарканила его. У клоуна был нос картошкой; жирные мазки алой краски были похожи на кровь. Тупая картина. Разве можно вешать такую на стену? Тупая и безобразная. Тупая, тупая, тупая. Ричи перевернул страницу. У нее дрожали руки.

Едва Гэри и Рози вошли в дом, она поняла, что они ссорились. Вместе с Ричи она пыталась уложить Хьюго спать, но он противился и сейчас, в пижаме, лежал на полу в гостиной и смотрел «Пиноккио». Мальчик кинулся к матери. Рози расстегнула бюстгальтер и стала кормить сына грудью. Гэри застонал. Он прошел на кухню и оттуда крикнул:

— Пиво будете?

Ричи глянул на нее. Сам решай, одними губами произнесла она.

— С удовольствием.

Гэри вернулся с тремя бутылками. Конни пиво не нравилось, но она заставляла себя полюбить этот напиток.

— Как семинар?

Гэри не ответил на вопрос Ричи. Его взгляд был прикован к жене и сыну. Лицо Рози расплывалось в улыбке. Но улыбка эта была неестественная. Лучше б она не улыбалась, подумала Конни.

— Дурнее не бывает.

— Гэри, семинар был хороший. Мы узнали много нового.

— Да уж, прямо учеными стали.

— Конни с Ричи незачем знать о нашем споре.

— Незачем, но я хочу рассказать.

Конни торопливо глотала пиво. Ричи потягивал из бутылки не спеша, и ей хотелось подстегнуть его. Было ясно, что Гэри с Рози намерены поругаться, а у нее не было желания присутствовать при их скандале.

— Мы спорили, — вновь заговорил Гэри спокойным, рассудительным тоном; ее это почти испугало, — потому что я считаю, что Рози пора отлучить Хьюго от груди. Ему почти четыре года. На мой взгляд, она слишком долго кормит его грудью.

— А женщина на семинаре сказала, что это нормально, ты же слышал… — Рози повысила голос. — У каждого ребенка свой срок.

— Еще бы! И вся группа готова была узаконить бзики женщин среднего класса.

Гэри повернулся к подросткам:

— А вы как считаете?

Конни с Ричи пожали плечами.

— У вас нет своего мнения?

Рози вздохнула:

— Оставь их в покое. Что ты впутываешь детей в наши дела? Я устала с тобой спорить. Мать должна кормить ребенка грудью. Это естественно. Это только наша чертова западная культура придумывает всякие запреты и ограничения. Хьюго бросит грудь тогда, когда будет к тому готов. И это абсолютно естественно.

— И это абсолютно естественно, — зло передразнил жену Гэри.

— Пошел к черту.

— Рад бы, да не могу.

Конни поставила недопитую бутылку с пивом на журнальный столик и поднялась с дивана:

— Простите, мне пора. Я еще не все уроки сделала.

— Конечно, милая.

Рози, держа на руках сосущего грудь сына, неуклюже встала. На ее лице вновь появилась натянутая улыбка. Конни испугалась, что Рози сейчас споткнется и упадет. Ричи глянул на ополовиненную бутылку в своей руке.

— Забирай с собой, приятель, — предложил Гэри. — Допьешь по дороге домой.

Он стал рыться в карманах, ища ключи от машины.

— Не беспокойся, Гэри. Мы пешком дойдем.

— Там холодно.

— Ну и что? Я люблю гулять по холоду.

Ричи тоже кивал. И, как и Рози, широко улыбался. Но улыбка у него была неподдельная. Казалось, он не чувствует напряжения, не испытывает неловкости от того, что в его присутствии кто-то выясняет отношения. Как ему это удается? Она знала, что он прислушивается к спору. Но не принимает близко к сердцу чужие проблемы. Как ему удается? Вот бы ей так научиться. А она почему-то чувствует себя виноватой, и на душе паршиво. Глупо как-то, ведь этот спор к ней не имеет никакого отношения.

— Как хотите. — Гэри потерся губами о ее щеку и, шатаясь, побрел на кухню за новой бутылкой. В любом случае он, пожалуй, слишком пьян, чтобы садиться за руль.

— Спасибо, — крикнул он.

Рози проводила их до двери. Она взяла Конни за руку и сунула ей в ладонь две засаленные купюры. Тридцать долларов.

— Не надо.

— Бери и не спорь. Как он себя вел?

— Хорошо. Замечательно.

Ричи кивнул, подтверждая ее слова.

— Можно попросить тебя еще об одном одолжении?

— Конечно.

— Сможешь посидеть с ним часок в субботу? Гэри нужно работать.

— Я работаю в клинике до четырех. Буду свободна утром или уже после. Тебя это устраивает?

— Вполне. Я завезу Хьюго к тебе в клинику в четыре, если не возражаешь. У меня в половине пятого встреча. Ты меня так выручила, спасибо. Это всего на пару часов.

Хьюго выпустил изо рта сосок и выпятил подбородок для поцелуя. Рози порывисто обняла Конни:

— Я тебе так благодарна, нет слов. Мне жутко неудобно.

Конни поцеловала мальчика. Она обожала его запах — густой душистый запах материнского молока.

— Что неудобно?

— Я иду на занятия йогой. Это моя единственная отдушина.

— Рози, мне не трудно. — Она потрепала мальчика по волосам: — До субботы, Хьюго.

— А Ричи придет?

Конни глянула на своего друга. Тот кивнул.

Ричи дернул Хьюго за ухо:

— До встречи, приятель.

Шагая через парк, они вместе допили оставшееся пиво.

— Фу, ну и денек, да?

— Ты о чем?

Она с удивлением посмотрела на своего друга. И рассмеялась.

Уроки она делала почти до полуночи. Тетя уже спала, в доме было тихо. Она поежилась. Закрылась в ванной, стала набирать воду. Разделась донага и глянула на себя в зеркало. Ноги слишком толстые. Жаль, что у нее не такая фигура, как у Айши. Она похлопала себя по животу и застонала. Волосы на лобке слишком густые, кустистые. Нужно побриться. И сделать эпиляцию. Какая же она уродина. Конни завернула краны и осторожно ступила в ванну. Вода была обжигающе горячей. Она содрогнулась, получая болезненное удовольствие от температурного контраста: ее ноги горели, а туловище мерзло. Медленно она опустилась в ванну.

Слышалось ровное металлическое жужжание вытяжки. Она вытянулась в ванне, глядя на качающиеся в воде груди. Закрыла глаза. Она на пляже. Гектор, молодой Гектор, в море. Он подбежал к ней. Лег рядом с ней, и она обтерла его полотенцем. Он поцеловал ее. Ей нравилось, как он целуется. Крепко, щетиной карябая ее кожу. Но он никогда не причинял ей боли. Его поцелуи были долгими и уверенными, не то, что поцелуи мальчишек. Она представила, как он обнимает ее, ощупывает ее груди, целует ее в шею, касается влагалища. Именно так, лаская пальцами, говоря ей, какая она красивая, он доводил ее до оргазма в автомобиле. Она открыла глаза. Привстала в воде, дотянулась до бутылочки с шампунем. Бутылочка была толстая, цилиндрической формы. Она обхватила ее ладонью. В возбужденном состоянии он был такой же толстый. Она опять легла, задрала ноги на края ванны. Смежила веки. Она снова на пляже, лежит на песке. Гектор ласкает ее. Ей горячо, горячее, чем вода в ванне. Она медленно стала вводить бутылочку во влагалище. Бутылочка не входила, и боль была дикая. Стиснув зубы, она повторила попытку, но было такое ощущение, будто ее плоть разрывается. Ее глаза наполнились слезами. Ей было бы так же больно, если б он вставил в нее свой член? Она попыталась протолкнуть бутылочку глубже, но боль была невыносимой. Все внутренности горели, полыхали огнем. Она открыла глаза, сморгнула слезы. Включила горячую воду и ополоснула бутылочку. Он отказывался вступать с ней в половую близость. Однажды она попыталась сделать ему минет, но он не позволил. Она ненавидела его за это, как же она ненавидела его за все это.

Когда она пришла на работу в субботу, в вестибюле было полно народу. Трейси, отвечавшая на телефонный звонок, криво улыбнулась ей. Услышав, что звонит телефон, она бегом кинулась в приемную и схватила трубку. Глянула в компьютер. Время приема было расписано до конца дня.

Женщина на другом конце провода требовала, чтобы ее приняли сегодня же.

— Мой пес уже целую неделю ничего не ест.

Так какого черта не привела его раньше? Конни просмотрела запись. На следующие полчаса запланированы две вакцинации — в общем-то, простые процедуры.

— Простите, я должна спросить у врача. Подождите минутку.

Она сняла кардиган, достала из шкафа халат, быстро переоделась. Постучала в кабинет ветеринара и вошла. Айша беседовала с клиенткой, пожилой женщиной. Та мило улыбалась ей. Конни подошла к столу, погладила черно-белую кошку, дожидаясь паузы в разговоре.

— В чем дело?

Теперь уже Конни привыкла к резкости Айши, когда та занималась с клиентом, а первые несколько месяцев ей все время казалось, что она что-то делает не так.

— Женщина одна звонит. Ее пес неделю ничего не ест.

— И она решила, что его нужно показать мне именно в субботу?

Они обменялись негодующими улыбками.

— Это наш постоянный клиент?

Конни пожала плечами:

— За последние пять лет дважды приводила своего питомца на прием.

Айша вздохнула:

— Скажи, пусть приходит.

Вновь зазвонил телефон. Пусть Трейс ответит в регистратуре, решила Конни. Она взяла трубку:

— Можете приехать прямо сейчас?

— У меня в обед встреча.

Она еще и пяти минут не пробыла на работе, а уже готова кричать от злости.

— Очень жаль. В субботу у нас запись под завязку. Вам нужно привезти свою Обезьянку прямо сейчас.

Последовала длинная пауза. Трейси, уже с сумочкой через плечо, просунула голову в дверь. Конни махнула ей на прощание. Трейс послала ей воздушный поцелуй и убежала.

— Хорошо. Я приеду.

Недовольна. Ну и черт с тобой.

Конни записала клиентку. Едва она успела занести данные в компьютер, вновь зазвонил телефон.

Времени на перерыв не было. Но даже когда дел было невпроворот, когда приемная была переполнена, а телефон не умолкал, ей нравилось трудиться в клинике. Айша свою работу выполняла быстро, энергично и добросовестно.

Обезьянка, собака, которая целую неделю не ела, оказалась толстым Лабрадором с грустными глазами. Собаки этой породы обычно послушны, но Айша, к удивлению Конни, попросила ее принести намордник и подержать пса, пока она сама будет проводить осмотр. Лабрадор был огромный, и потому они осматривали его на полу. Конни пришлось наваливаться на него всем телом, так как пес все время пытался встать на ноги. На команды хозяйки он не реагировал.

Айша ощупала брюшную полость собаки:

— Чем вы его кормите?

— Ой, да как обычно.

Конни подавила смешок. Ничто не могло бы разозлить Айшу сильнее, чем такой вот глупый, бездумный ответ.

— И что это за «как обычно»?

— Консервы. Сухой корм. Объедки.

— Кости?

— Обезьянка любит косточки.

Обезьянка? Что за дурацкая кличка для собаки?

Айша вздохнула и выпрямилась. Конни сняла намордник с собаки. Пес зарычал и бухнулся на пол у ног хозяйки. Он был огромный, слишком толстый для Лабрадора. Излишний вес не сулил ничего хорошего для его лап.

— Я пойду? А то телефон разрывается.

Айша не ответила. Она задумчиво смотрела на собаку, принимая какое-то решение. Потом повернулась к Конни и кивнула.

Вышла вслед за ней в приемную:

— Что у нас с записью на сегодня?

— Под завязку. А что?

— У него что-то застряло в пищеводе, я чувствую. Можно сделать рентген, но я уверена, что это кость. Нужно сделать клизму.

Конни молчала. Эта процедура займет несколько часов. До окончания приема они никак не управятся.

— Все подготовить?

Айша посмотрела на Конни. Она улыбалась.

— Черт с ней. Времени нет, а пса нужно держать под наблюдением всю ночь. Я отправлю его в клинику «Скорой помощи».

Айша вернулась в кабинет, а Конни стала готовить документы на перевод в другую клинику.

В холодильнике Трейси оставила несколько кусочков шоколадного торта, который она испекла накануне вечером. Рядом с тортом лежала записка, начерканная ее торопливым крупным почерком:. «Вчера вечером Ричи умял больше половины. Это — то, что в него не влезло. Приятного аппетита». В минутных перерывах между приемами пациентов Айша и Конни быстро запихивали в рот торт. Сладкое жирное тесто вполне утолило голод Конни. Телефоны наконец стихли, в вестибюле ждала своей очереди последняя посетительница — пожилая итальянка с мальтийским терьером, который постоянно тявкал. Конни принялась снимать кассу, готовясь к закрытию клиники. Колокольчик на входной двери яростно звякнул, и в вестибюль влетела молодая женщина. На руках она держала собаку в окровавленном полотенце. Животное — австралийская овчарка — тяжело дышало. Конни захлопнула кассу и кинулась к женщине:

— Что случилось?

— Он пытался перепрыгнуть через забор. Я не знаю, что он с собой сделал.

От женщины пахло сигаретами и чуть-чуть едким потом. В ее глазах стояли слезы. Конни отвернула край полотенца. Левая нога собаки сбоку была распорота до кости. Конни не осмелилась дотронуться до раны, не зная, как пес отреагирует на ее прикосновение. Она предложила женщине присесть, а сама вошла в кабинет:

— У нас экстренный случай.

— Что там? — Айша только что закончила вводить вакцину крупной пестрой кошке. У той был несчастный вид.

— Собака сильно распорола лапу.

— Кровопотеря большая?

Конни смутилась. Полотенце взмокло от крови. Значит, наверно, пес потерял много крови. И потом невольно возмутилась про себя: «Откуда мне знать? Ты же ветеринар».

— Да, большая.

Хозяин кошки, бородатый мужчина сорока пяти лет, забрал у Айши свою норовистую питомицу и посадил ее в клетку.

— О нас не беспокойтесь, — сказал он. — Занимайтесь собакой.

Конни завела итальянку с терьером в приемную и затем оформила счет мужчине. Она начала извиняться перед женщиной, но та взмахом руки остановила ее:

— Не волнуйся, милочка. Занимайтесь той собачкой. Сейчас это важнее. — Она поднесла мохнатого терьера к своему лицу и поцеловала его в нос: — Мой маленький Джеки! О, мой славный малыш, я бы с ума сошла, если б что-то подобное случилось с тобой.

Песик радостно лизнул ее в морщинистое лицо.

— Нужна операция.

Конни кивнула.

— Можешь задержаться?

— Вообще-то, я обещала посидеть с Хьюго.

— Конни, если надо идти, иди. Я отправлю их в клинику «Скорой помощи».

Девушка мотнула головой:

— Хотите, чтобы я ассистировала, как обычно?

— Спасибо!

На мгновение Конни показалось, что Айша сейчас расцелует ее, но та лишь улыбнулась и, поманив за собой пожилую итальянку, пошла делать терьеру инъекцию. Конни включила автоответчик. Взвесила австралийскую овчарку, записала данные и поместила пса в клетку.

— Все будет хорошо.

Хозяйка собаки, не желая оставлять своего питомца одного, ходила за Конни по пятам. Женщина присела перед клеткой на корточки, и пес лизнул ее пальцы.

— Все будет хорошо, — еще раз заверила ее Конни.

Женщина выпрямилась:

— Я оставлю свои координаты.

Конни быстро записала на листочке ее телефоны.

Женщина попрощалась со своим псом, и Конни проводила ее к выходу. Едва та покинула клинику, Конни заперла дверь и побежала в приемную за своим мобильным телефоном. Стала набирать номер Рози, но потом передумала и позвонила Ричи.

— Что у тебя?

— Айша будет делать операцию. Мне придется ассистировать.

— Здорово. А что случилось?

— Рич, у меня нет времени. Можешь сам посидеть с Хьюго?

Молчание. Пожалуйста, Рич, прошу тебя.

— Конечно. Без проблем. Будет сделано.

— Спасибо. Я скажу Рози, чтоб она завезла к тебе Хьюго.

— Не надо. Я сейчас сам туда пойду.

— Рич, ты — просто чудо.

Он издал какой-то звук — то ли буркнул что-то, то ли застонал. Она его смутила.

— Да ну тебя.

Она повесила трубку и позвонила Рози.

Опыт ассистирования на операциях у нее был небольшой. В ветеринарной клинике она начала работать, когда ей только исполнилось пятнадцать, и первые полтора месяца ее обязанности заключались лишь в том, чтобы убирать клетки и помещения, мыть инструменты и сидеть в регистратуре. Постепенно Трейси стала поощрять ее к тому, чтобы она больше занималась с животными и училась ассистировать при операциях. Конни обнаружила, что она, оказывается, вовсе не брезглива. Она не боялась давать лекарства и даже вводила животным подкожные инъекции. Но операции ее пугали. И Айша, и Брендан подчеркивали, как важно вести мониторинг состояния животного, находящегося под анестезией, и обучали ее порядку действий в чрезвычайных ситуациях — если у животного, лежащего на операционном столе, оказывалась отрицательная реакция на анестезию. Реальность была куда более суровой. Сложная система сообщающихся дыхательных трубочек и датчиков контролирующих приборов, ее почти парализующий страх перед тем, что животное вдруг посинеет и впадет в кому. Но она знала, что, волнуясь и паникуя, Айше она не поможет. Та завершала прием последнего пациента, и Конни вывела на экран список, который напечатала несколько месяцев назад. С помощью Трейси она перечислила в нем все, что нужно помнить при проведении операции. Она достала необходимый комплект хирургических принадлежностей, перчатки и скальпель для Айши, и затем приготовила инъекции для раненой собаки.

Животных она всегда любила, но когда была ребенком, дома питомцев они не держали: родители слишком часто переезжали с места на место. А тетя любила кошек, и Конни тоже научилась уважать аристократическую природу этих животных, восхищалась их независимостью и неискоренимой склонностью к праздному существованию. Она ни за какие коврижки не откажется от Барта и Лайзы. Хотя когда-нибудь она заведет себе собаку. Большого, дружелюбного, пускающего слюни пса, с которым бы она ходила гулять, который спал бы с ней рядом по ночам.

Австралийская овчарка, свернувшись клубочком в углу клетки, скулила. Глаза у нее были грустные, влажные. Пес дрожал от страха; чувствовалось, что он сейчас обгадится или обмочится. Конни глянула на прицепленный к клетке листочек, на котором она записала имя хозяйки и данные о ее питомце. Пса звали Клэнси. Конни опустилась на колени, открыла клетку и ласково потрепала собаку за ушами. Не бойся, Клэнси, прошептала она, и пес с готовностью лизнул ее руку. Она подтянула его ближе к выходу, зубами сняла со шприца колпачок и вонзила иголку в толстую шкуру за шеей собаки. Пес не шелохнулся. Она надела колпачок на иголку, сунула шприц себе за ухо и достала из кармана халата еще один. Пенициллин — густой и жирный препарат. Она снова вонзила иголку в шкуру пса, но на этот раз Клэнси взвизгнул и дернулся, отпрянув вглубь клетки. Густая жидкость растекалась по его шерсти.

— Черт!

— Нужно быть осторожнее, когда вкалываешь пенициллин. Это больно. — В операционной появилась Айша. Она подошла к столу и взяла другой шприц. — Попало в него что-нибудь?

— Не думаю.

Айша вручила шприц Конни:

— Попробуй еще раз. Я его подержу.

Конни чувствовала себя полной дурой, злилась на себя. Ну что она так перепугалась? Айша ей доверяет. Большим и указательным пальцами она примяла шерсть на шкуре собаки, вонзила иглу в расчищенный пятачок. Пес заскулил, но Айша крепко его держала. Конни сделала инъекцию. Пес еще раз взвизгнул и опять свернулся клубком в клетке. Айша закрыла дверцу и подошла к компьютеру:

— Как фамилия его хозяйки?

Конни поморщилась. Она не узнала ни женщину, ни пса. Не проверила, являлись ли они постоянными клиентами их клиники. А должна была сделать это в первую очередь. Господи, какая же она дура. Разволновалась, запаниковала.

— Пса зовут Клэнси Ривера. Я не проверила по компьютеру. Извините.

В поисковой строке Айша напечатала известные данные.

— Все в порядке. Нашла.

Конни вздохнула с облегчением.

Операция прошла быстро и успешно. Конни с восхищением наблюдала за Айшей. Не прошло и двадцати минут, как они уже отключили анестезию и стали ждать, когда пес проснется.

— Рози говорит, Хьюго тебя просто обожает.

Конни покраснела, расплылась в улыбке:

— Я его тоже.

— Я знаю, что Рози очень ценит твою помощь. У нее сейчас непростой период.

Конни глянула на свою работодательницу. Ей всегда было трудно понять, о чем думает Айша. За исключением тех случаев, когда та была недовольна: тогда она поджимала губы, вытягивая их в тонкую линию. Этого выражения на ее лице боялись все работники клиники. Это выражение ее лица вышучивали — добродушно, с любовью (в отсутствие Айши) — Брендон и Трейси. Конни понимала, насколько юна в сравнении с Айшей, но ей льстило, что эта взрослая женщина ей доверяет.

— Да, они с Гэри часто ссорятся, — неуверенно произнесла она.

Айша мгновенно поджала губы. Скисла, как выражался Брендан. Конни испугалась, что Айша рассердилась на нее за столь смелое высказывание, но потом поняла, что той просто не нравится Гэри.

— Они всегда ссорятся. Точнее, ссорится он. Гэри — один из тех закомплексованных горлопанов, которые вечно обижены на весь белый свет за то, что никто не хочет принимать их с распростертыми объятиями и подтирать им задницу.

Конни нежно трепала пса по шерсти. Тот просыпался, начал кусать дыхательную трубку. Айша быстро убрала ее.

— Все ее мысли только о предстоящем разбирательстве. Она не может думать ни о чем другом. Скорей бы уж.

— То, что тогда произошло, ужасно. Он не должен был бить Хьюго.

— Ты так думаешь? — Айша задал вопрос бесстрастным тоном. И опять Конни не смогла определить, что на уме у ее наставницы. Она подошла к раковине и принялась мыть инструменты, а Айша поместила овчарку в клетку. Что она думает?

— Мне кажется, взрослые не вправе жестоко обращаться с детьми. Вот как я считаю, — дрожащим голосом выпалила она, сама поражаясь своей горячности. Да, именно так она думает, именно так. Взрослые не должны причинять детям боль, не должны их бить.

Айша подошла к раковине и стала вытирать вымытые инструменты, кладя их на хирургическую салфетку. Конни взглянула на нее:

— А вы разве думаете иначе? — Вспышка негодования угасла. Ей было стыдно собственной жалкой нерешительности, возможно прозвучавшей в ее голосе.

— Я считаю, что бить ребенка не следует. Но я также считаю, что в тот день Хьюго требовалось призвать к порядку, он был абсолютно неуправляем. Я считаю, что Гарри по характеру несдержан, что ему следует обуздывать свои порывы. Но он извинился, и, думаю, Гэри с Рози следовало принять его извинения и тем удовольствоваться. В той ситуации все проявили себя не с самой лучшей стороны. — Айша аккуратно укладывала на салфетке хирургические инструменты по размеру. — Но Хьюго — ребенок, а Гарри — взрослый. Гарри обязан был контролировать себя. Он виноват.

У Конни в голове вертелось много вопросов. Ей хотелось знать мнение Гектора. Спорил ли он с Айшей об этом весь вечер после барбекю? А если б на месте Хьюго оказались Адам или Мелисса? Конни чувствовала, как краска стыда заливает ее плечи и шею. Она обожала эту женщину, та была так добра и великодушна к ней, так сексуальна и умна — боже, если б она могла быть такой, как Айша! А она так оскорбила ее, так нечестно с ней обошлась. Конни пыталась держать себя в руках, но ее глаза вдруг наполнились слезами, она судорожно вздохнула. Сердито отерла глаза.

— Конни, что такое? — Айша привлекла ее к себе. Конни в ответ обняла ее, а потом неуклюже попыталась высвободиться из объятий начальницы. Она чувствовала себя совсем юной и глупой. Наверно, Айша тоже была рада, что они разомкнули объятия, предположила она.

— Простите, я такая дура.

Айша свернула салфетку с инструментами. Сверток получился громоздкий, бесформенный.

— У Трейси эти свертки всегда получаются такие красивенькие. И как она это делает?

Конни рассмеялась:

— Да, она всегда говорит, что у вас, ветеринаров, руки не из того места растут. Не беспокойтесь. Я умею упаковывать, сама сделаю.

Айша подмигнула ей:

— Детка, сегодня ты была просто чудо. Я ценю твою помощь. — Она осторожно убрала светлую прядь с лица Конни. — В твоем негодовании нет ничего зазорного. Не надо стыдиться своих чувств. Вполне естественно, что некоторые поступки взрослых тебя возмущают и бесят. Это — одна из отличительных черт юности. Лишь бы твое негодование не переросло в бескомпромиссность.

Так вот в чем ее проблема! Ей свойственна бескомпромиссность? А что именно это означает? Она не была уверена, что понимает точный смысл этого слова, но казалось, оно вписывается в ее характеристику. Ей это не нравилось. Слово тяжеловесное, слишком обязывающее.

— Но думаю, на этот счет тебе можно не волноваться.

В начале шестого Айша завезла ее к Рози. Входная дверь была открыта, и Конни, минуя кухню, прошла через коридор и застекленную террасу, где всегда, даже засушливым летом, стоял запах сырости, на задний двор. Ричи лежал на траве. Увидев ее, он подмигнул и улыбнулся. Хьюго ползал на неухоженном огороде, между высокими стеблями кормовых бобов. На Конни он не обратил внимания.

— Чем занимаетесь? — Она села на траву подле Ричи. Черная спортивная фуфайка с портретом Эминема на его туловище натянулась, открывая ее взору подоску его белого, как мел, плоского живота, на котором виднелись редкие рыжие волосики, исчезавшие под джинсами. Она устала и с трудом удержалась от резкого замечания в его адрес: «Мне совсем не хочется смотреть на твои „прелести", приятель». Ей стало немного не по себе, и, смутившись, она перевела взгляд на мальчика:

— Хьюго, а ты что делаешь?

— Деньги ищет.

— Там зарыт клад? — Хьюго даже не потрудился ответить на ее глупый вопрос. Он цокнул языком, выражая свое презрение.

— Я бросил в огород несколько монет. И Хьюго теперь их ищет. — Ричи перевернулся на живот и посмотрел на нее, рукой прикрывая глаза от неяркого зимнего солнца. — Плохо я поступил?

— Нет. Пусть ищет.

Конни закрыла глаза и легла на спину, ощущая тепло заходящего солнца на своих руках и на лице. С ее кожи еще не выветрился дух клиники — резкий ядовитый запах моющих растворов, вонь кошек и собак. А через несколько часов нужно быть на вечеринке. Ей хотелось постоять, понежиться под горячим душем.

— На вечеринку идешь?

Ричи кивнул. Скучая, он опять перевернулся на спину. Раздался восторженный визг, и из зарослей вылез Хьюго. В руке он держал золотой доллар.

— Нашел! — воскликнул он.

— Спасибо, друг. Давай сюда.

Хьюго и не думал отдавать свою находку. Он убрал монету в карман и подбежал к своему желто-зеленому футбольному мячу.

— Теперь будем играть в мяч, — заявил он.

Подростки быстро переглянулись между собой.

— Будем играть в мяч, — настойчиво и более громким голосом повторил Хьюго.

Ричи зевнул и покачал головой:

— Я устал, Хьюго. Поиграй с Конни.

Она чуть его не ударила — это ведь она пришла с работы! — но начала подниматься с травы.

Хьюго надул губы:

— Нет. Она девчонка. Я хочу играть с тобой.

Широко улыбаясь, Конни вновь легла на траву и показала язык Ричи:

— Слышал? Ты мальчик. Тебе и играть.

С закрытыми глазами она лежала на траве, греясь в лучах заходящего солнца, и слушала стук мяча, который пинали друг другу мальчик и подросток. В Мельбурн она влюбилась, когда провела здесь свою первую позднюю осень. Погода тогда стояла мягкая: стойкое солнце Южного полушария не позволяло разгуляться лютому холоду. А в Англии солнце едва светило и совсем не грело. Ей не нужно было открывать глаза, чтобы посмотреть, где Ричи с Хьюго. Она знала, что они рядом, в саду, в безопасности. Как будто они муж и жена, думала Конни, как будто Хьюго — их сын, как будто они — одна семья, отдыхают во дворике своего дома. Возможно, нечто подобное ждет ее в будущем. Конечно, Ричи не может быть ее мужем. Она плохо представляла, какой у нее может быть муж. Тем более что Гектор им быть не мог. Она услышала смех Хьюго, следом в нее ударился мяч. Она ощутила резкую боль в боку.

— Придурки.

Мальчики, довольные, что разозлили ее, истерично захохотали. Она подбежала к Хьюго, схватила его и понесла к пруду. Тот дрыгал ногами и руками, пытаясь вырваться. Крупный серебряный карась лениво разевал рот у самой поверхности воды. Едва их тени легли на воду, он юркнул в мутную глубь и скрылся из виду.

— Сейчас я тебя искупаю.

— Нет, — завизжал мальчик, яростно пинаясь ногами.

— Проси прощения.

— Не буду!

— Проси.

— Нет!

— Тогда ныряй.

Она крепко прижала его к себе и поцеловала. Он обвил ее руками за шею и прошептал на ухо: «Прости». Кожа у него была теплая и потная, к аромату грудного молока примешивался слабый запах земли. Она потерлась лицом о его волосы.

— Я вижу, вам здесь хорошо.

Хьюго разнял руки. Конни поставила его на землю, и мальчик кинулся к матери. Та загребла его в свои объятия, села на один из кухонных стульев, разбросанных тут и там на заднем дворе — некогда ярко-красное виниловое покрытие их сидений поблекло до светло-розового цвета, — и дала ему грудь.

Ричи все еще играл с футбольным мячом, подбрасывая его ступней на голову, перекидывая с головы на колено и опять на ступню. Хьюго выпустил сосок материнской груди и стал следить за своим старшим другом.

— Научи меня, — крикнул он Ричи. Тот поманил его к себе. Мальчик соскочил с колен матери и побежал к Ричи.

— Похоже, мне нашли замену. — Рози убрала грудь в бюстгальтер. — Пожалуй, это и к лучшему. Хочешь чаю, милая?

— Да, я сейчас приготовлю. Ты хочешь пить? — крикнула Конни Ричи. Тот покачал головой. Он пытался научить Хьюго ровно подбрасывать мяч. Расстроенный мальчик никак не мог скоординировать свои движения. Ричи терпеливо наблюдал, как тот раз за разом роняет мяч и повторяет попытку. Промахивается и бьет снова. Друг Конни умел ладить с детьми. Как и она сама.

Жалюзи на кухне были опущены, и в комнате было сумрачно и прохладно. В раковине высилась гора немытой посуды, оставшейся после завтрака. Конни включила свет, поставила чайник. Она слышала, как во дворе играют мальчики, слышала смех Рози, подбадривающей сына. Конни проскользнула в гостиную, подошла к книжному шкафу. Виновато глянула назад, пытаясь не замечать безобразного клоуна на стене, и вытащила фотоальбом, который листала в прошлый раз. Открыла страницы с фотографиями, на которых были запечатлены молодые взрослые на пляже. Ей хотелось взглянуть на него еще раз. На нее смотрел пустой прямоугольник. Фотография Гектора исчезла.

У нее закружилась голова, ей вдруг стало холодно. Это было точно как во сне. Она осознала, что наливает кипяток в чашки. Когда засвистел чайник? Когда она вернулась на кухню? Она услышала смех Ричи и почувствовала, как в ней закипает гнев. Молча она подала чашку Рози.

— Что с тобой, Кон?

— Просто устала. На работе был трудный день.

— Айша тебя любит, ты знаешь? Она доверяет тебе. Сказала мне, что из тебя выйдет отличный ветеринар.

Конни не могла разобраться в своих чувствах. Ею владели злость на друга, чувство вины. У нее было такое ощущение, что она вся пропитана ядом, никак не может наполнить легкие свежим воздухом. День, который еще несколько минут казался идеальным, был безвозвратно испорчен, загажен. Она ненавидела себя, ненавидела Ричи.

Обжигая язык, она быстро допила свой чай:

— Мне пора.

Ричи руками кинул футбольный мяч Хьюго:

— Приятель, мне пора домой.

Хьюго заревел. Ей хотелось выскочить из этого дома, умчаться подальше от мальчишек, от их тупых детских игр в мяч. Ричи опустился на колени, пытаясь успокоить плачущего малыша.

— Мы непременно с тобой поиграем в другой раз, дружище. Через несколько дней. — Ричи улыбнулся ей. — Правда, Конни?

Ее так и подмывало сказать: «Нет. Мне надо заниматься. У меня нет времени. Если хочешь играть с Хьюго, договаривайся сам». Но она промолчала.

Хьюго вытер глаза:

— Пообещай.

— Обещаю.

Хьюго крепко обнял Ричи, потом подбежал к Конни:

— Пообещай.

Она колебалась. Его голубые глаза смотрели прямо на нее. Она схватила его, поцеловала:

— Обещаю.

Он вспотел. И стал пахнуть, как мальчишка. Как Ричи.

Они шли через парк. Она умышленно молчала, хмурилась, но Ричи, казалось, ничего не замечал. Он шел рядом, напевая какую-то песню. Ее это взбесило.

— Прекрати.

— Что?

— Ты фальшивишь.

— Что с тобой?

— Пошел ты.

— Сама пошла.

Она остановилась посреди дорожки. Молодой парень со стоящими торчком короткими седыми волосами и полудюжиной колец в правом ухе — внешне и по манерам ни дать ни взять рок-звезда — катил перед собой детскую коляску. Рядом, держась за его руку, шла вприпрыжку маленькая девочка. Она что-то рассказывала ему, что-то про школу. Конни отступила в сторону, пропуская их. Ричи обернулся, наблюдая, как парень неспешным шагом удаляется прочь.

Ну конечно, гомосек он и есть гомосек. Что с него возьмешь?

Ричи повернулся к ней. Улыбка исчезла с его лица.

— В чем дело, Конни?

Она не могла говорить. Он приблизился к ней, обнял ее за плечи. Она сбросила с себя его руку.

— Что с тобой?

— Ты взял фотографию, да?

Он побледнел, потом залился румянцем, даже шея его стала красной. Глупо присвистнул, будто напуганная пташка. Ей хотелось дать ему затрещину.

— Не понимаю, о чем ты.

Еще и врет.

— Это ты ее взял. — Теперь она в этом не сомневалась. Стащил, а признаться — кишка тонка. Врет ей. Она резко повернулась и вновь пошла по дорожке — размашистым быстрым шагом. Ричи старался не отставать от нее.

— Конни, что я сделал?

Она отказывалась отвечать. Ее глаза увлажнились, она впилась ногтями в ладони, чтобы не расплакаться. Но не сдержалась, и слезы потекли по лицу. Ричи схватил ее за руку, она стала вырываться. Он крепче стиснул ее руку.

— Отпусти, а то закричу.

Она стояли на краю парка. Через дорогу напротив находился вокзал, залитый ярким светом уличных фонарей Ходл-стрит. Мимо проходил поезд. Все еще стискивая ее руку, Ричи глянул направо и вместе с ней побежал через дорогу на островок безопасности. Конни хотела пнуть его, вырваться и убежать, но она плакала, обессилила от слез, тело ей не подчинялось. Ричи дождался, когда в потоке машин появится брешь, и поспешил вместе с ней на другую сторону. Таща ее за собой, прошел под железнодорожным мостом, втолкнул ее в дыру в заборе и повел через железнодорожные пути. Она услышала шум приближающегося состава и подумала: «Вот сейчас споткнусь и погибну под колесами поезда. Прямо у него на глазах. Погибну по его вине, и ему до конца дней придется жить с этим». Она представила свои похороны, его расстроенное, испуганное лицо. Ее смерть послужит ему уроком. Он вытащил ее на насыпь, посадил на какой-то камень и сам сел рядом. У нее болела рука, в том месте, где он ее стискивал. Мимо прогрохотал поезд. Они смотрели, как состав по приближении к вокзалу замедляет ход.

Она повернулась к нему, собираясь накричать на него, сказать, что она его ненавидит, и заметила, что он тоже плачет. Она вдруг пришла в ужас. Ей захотелось все исправить, избавиться от стыда, страха и печали, что владели всем ее существом. Ей хотелось повернуть время вспять, вычеркнуть из жизни последние полчаса. Хотелось вновь оказаться с ним в саду, где она лежала, греясь на солнышке, вслушиваясь в смех и стук мяча. Она судорожно вздохнула и заревела в голос. Сидела на камне и рыдала, содрогаясь всем телом. Ричи, напуганный, обнял ее за плечи. Она хотела все исправить, хотела как-то объяснить свое поведение.

— Гектор меня изнасиловал.

Всхлипы заглушили ее слова, и ей пришлось их повторить. Шокированный Ричи невольно снял с нее свою руку, но потом неловко вновь положил ладонь ей на плечо. Ее всхлипы стихли. Это было как в кино. Будто она плыла над ними обоими, смотрела вниз, руководя действием.

— Когда? — Вид у Ричи был потрясенный; он побледнел. — Как, то есть… — Он помедлил, сдавленно сглотнул. — Кон, расскажи, что произошло.

Она пришла в замешательство. Ей не хотелось больше ничего говорить. Не хотелось, чтоб ей задавали вопросы, к которым она не была готова.

Она судорожно вздохнула:

— Примерно год назад. Он подвозил меня домой с работы. Это было в его машине…

Едва она заговорила, воспоминание возникло само собой. Она просто дала волю словам. Это случилось прошлой зимой, лил дождь. Он приехал за Айшей, а потом вызвался подвезти домой и ее. Сначала он высадил Айшу, а потом повез ее, только не домой, а к эллингу. Припарковался и стал целовать. Я хотела закричать, но он зажал мне рот рукой, а после его ладони поползли по ногам — выше, выше. И вот он уже в ней. Было больно, но она не могла кричать. Нужно было укусить его за руку. Жаль, что не укусила. Она сама не знает почему. Он овладел ею, и это было больно. Он целовал ее шею и груди. Он кончил, а потом закурил. Даже штаны не застегнул. Трусики на ней все еще были спущены до колен. Из нее шла кровь. Но она попросила у него сигарету. Он сказал, что любит ее. Предупредил, что если она скажет кому-нибудь, для них с Айшей это будет конец. И все твердил, что любит ее. Она сказала, что, если он еще раз прикоснется к ней, она обратится в полицию. Сказала, что он сволочь последняя. Сказала, что ненавидит его.

— А он все твердил: «Я люблю тебя». Снова и снова. Это было так противно.

Рука Ричи — горячая, потная — лежала на ее ладони. Девушка, что парила над ними, девушка, наблюдавшая все это, девушка, руководившая съемкой… это все случилось с той девушкой. По-настоящему.

Конни хотелось вытащить руку из-под ладони Ричи, но она не знала, как это сделать. Мальчик сам убрал руку, и она вздохнула с облегчением.

— Ты кому-нибудь говорила?

— Нет. Не могу. Не хочу, чтобы Айша знала.

— Она должна знать.

Он ничего не должен говорить. Не должен.

— Я даже заикнуться об этом никому не могу. Только тебе сказала. — Перепуганная до смерти, она едва не вопила. — Ты должен молчать, Рич. Никому ни слова. Никому. Никогда. Слышишь?

Мальчик молчал.

— Рич, пообещай. Ты должен. Должен. — Она сорвалась на крик. Так кричал Хьюго, когда хотел то, чего не мог получить. Она была в отчаянии. — Обещай!

— Обещаю. — Голос у него был сердитый.

— Обещаешь?

В лице его застыли испуг, печаль и смятение.

— Обещаю.

Они пошли домой рука об руку.

— Какая же ты красавица.

В ответ на слова тети Конни поморщилась. Ванная в их доме была крошечная — небольшая старая каморка, пристроенная к основному зданию, — и безжалостный яркий свет горевшей на потолке лампочки, казалось, подчеркивал каждый изъян на ее коже. Она поджала губы и кончиком языка осторожно коснулась свежего слоя помады на губах. Таша стояла в дверном проеме. Конни, с еще мокрыми после душа волосами, была в нижнем белье. Чтобы не замерзнуть, она натянула на себя старую спортивную фуфайку.

— Вовсе нет. Я — уродина.

Рассмеявшись, Таша вошла в ванную, встала за спиной у Конни:

— Если я сказала, что ты красавица, значит, так оно и есть. Что наденешь?

— Джинсы. Какую-нибудь футболку, наверно.

— А по-моему, тебе нужно принарядиться.

— Таша, — простонала Конни. — Это же обычная вечеринка.

— Вот именно. Вечеринка. Возможно, последняя до самых экзаменов и окончания школы. А ты много работала и заслужила праздник. Джинсы прибереги на потом, когда будешь оттягиваться в конце года. А сегодня, думаю, ты должна быть нарядной.

Конни рассматривала отражение тети в зеркале. Таша была одета в изъеденный молью вытянувшийся джемпер ядовито-зеленого цвета и выцветшие серые тренировочные штаны. Лицо без макияжа, волосы распущены, не чесаны.

— А ты чем сегодня займешься?

— Дома посижу. Куплю что-нибудь поесть и буду смотреть «Чисто английское убийство».

Конни прикусила нижнюю губу. Помада размазалась, и она аккуратно подправила макияж.

— Не очень веселая перспектива.

Таша рассмеялась:

— Дорогая, поверь мне, я ждала этого всю неделю.

Конни ей не поверила. Она была убеждена, что тетя предпочла бы пойти в бар с друзьями или на свидание. Таша давно ни с кем не встречалась. Уже несколько лет. Конни повернулась и крепко обняла тетю. Та, удивленная, в ответ крепко стиснула племянницу.

— Спасибо, Таша, — глухо произнесла Конни, уткнувшись лицом в джемпер тети. Мягкая теплая шерсть щекотала ей щеки. От джемпера исходил запах Таши, сигарет, которые она курила, терпкий яблочный аромат ее духов.

— За что?

Конни не отвечала. Ты полюбишь Ташу, сказал ее отец, лежа на больничной койке, незадолго до того, как впал в кому, в один из тех дней, когда его сознание прояснилось. Всех остальных кретинов в моей семьей будешь ненавидеть, а Ташу полюбишь.

Он был не совсем справедлив к своим родным. Ни ее дедушка, ни бабушка, ни даже дядя не походили под определение «кретин». Есть другие слова, которыми их можно охарактеризовать, папа. Консервативны, сварливы, немного трусливы. Ведь даже теперь у них языки не поворачивались, чтобы произнести слово «СПИД» или «бисексуал». Даже теперь они не могли заставить себя сказать, кто он был на самом деле, как умер. Но «кретинами» они уж никак не были.

— Я не слышу ответа, мой ангел.

— Спасибо, что заботишься обо мне. Спасибо, что отказалась от полноценной жизни ради меня. — Произнося эти слова, она уже знала, что тетя придет в ярость. Знала, что она жалеет себя, ищет подтверждения тому, что любима. Знала все это и все равно произнесла эти слова. Ей хотелось, чтобы ее обняли, успокоили.

— Я не отказывалась от полноценной жизни, Кон. Что за бред ты несешь?

— Я просто имела в виду…

— Я знаю, что ты имела в виду. Тебе это может показаться странным, невероятным, но и в твоей жизни наступит такое время, когда ты захочешь провести субботний вечер перед телевизором. В горизонтальном положении, как говорят. Я тебя воспитываю. И мне это доставляет удовольствие. Так-то вот.

Ее тетя повернулась и стремительно вышла в коридор.

— Твои слова оскорбительны, — бросила она через плечо.

Конни не сдержала улыбки, глядя на себя в зеркало, висевшее в ванной. Она прошла в гостиную, где ее тетя, плюхнувшись на диван, включила телевизор. Конни села на подлокотник:

— И в чем ты предлагаешь мне пойти?

С минуту Таша не обращала на нее внимания. Ее взгляд был прикован к мелькающим на экране кадрам. Конни тоже посмотрела на экран. Какие-то бомбардировки, где-то за океаном. Она взяла пульт и выключила телевизор. Перевела взгляд на Ташу. Та едва сдерживала улыбку. Конни наклонилась и осторожно пощекотала ее бока.

Таша, смеясь, согнулась в три погибели:

— Прекрати!

— Что мне надеть?

— Что-нибудь элегантное. Модное. Но только не твое спортивное шмотье с дурацкими лейблами.

— Никаких лейблов. Улет. Идея — класс.

— Пожалуйста, не разговаривай, как подростки, Кон.

— А я и есть подросток.

— Да, необычайно умный подросток. Терпеть не могу ваш молодежный жаргон. Вот скажи, чем не угодили вам полные предложения?

И Таша опять захохотала. Еще громче, чем прежде.

Кони в недоумении посмотрела на нее:

— А что смешного-то?

Таша коснулась ее щеки:

— Какими мы были и какими стали, ангел мой. — Она поднялась с дивана. — Жди здесь.

Таша вернулась с ворохом нарядов, которые несла на сгибах локтей. Конни увидела перелив разных тканей. Черно-красный жилет, изящно расшитый мерцающим бисером цвета рубина и сапфира. Длинная юбка из верблюжьей шерсти с большими серебряными пуговицами с одного боку. Была даже шляпка, пошитая из какого-то плотного материала цвета слоновой кости, с приплюснутым коническим верхом, резко скошенным на конце.

— Откуда это? — Голос Конни звенел от возбуждения.

— Это все мое.

— Ты все это носила?

— Я все это сшила. Без лейблов. — Таша улыбнулась. — Достаточно классно для тебя? — Она положила одежду на диван. — Хотя, вообще-то, я солгала. Был у нас один лейбл. Ницше. По-твоему, это очень претенциозно?

Конни держала в руках наряд, часть черного, как уголь костюма; юбка и пиджак были сшиты из одной и той же грубой шерсти. На тетю она не обращала внимания.

— Это было начало восьмидесятых. Тогда это имело смысл — «ядерная зима» и все такое. Мы слушали «Паблик имидж» и «Джой Дивижн»… — Таша улыбнулась, наблюдая за племянницей, с восхищением разглядывавшей наряды. — Ты, поди, про таких и не слыхала.

— Слыхала. Папа любил «Джой Дивижн». — Конни взяла длинную юбку, приложила ее к себе. — Кое-что мне у них нравится. Но они немного мрачноваты.

— Ну и хорошо, что мрачноваты. Это все лучше, чем кучерявенький поп, что вы слушаете сегодня. — Таша выхватила у нее юбку: — Это не пойдет, милая. Тяжеловата.

Конни взяла другой наряд. Платье простого покроя — до колен, без бретелек, с двумя атласными вставками, образующими симметричный ромбовидный узор на груди. Ткань — тончайший хлопок неземного белого цвета с голубоватым отливом.

Конни прижала к себе платье:

— В этом, наверное, не стоит?

— Почему же? Запросто. В нем ты будешь неотразима.

— Нет, не могу. — Конни прибежала в свою комнату и встала перед зеркалом, глядя на платье на фоне своей кожи. Таша пришла следом и остановилась в дверях. Конни повернулась к ней. Вид у девочки был до того расстроенный, что Таша тотчас же кинулась к племяннице.

— Не могу, — плача, повторила Конни.

Таша промолчала. Не говоря ни слова, она осторожно усадила племянницу на кровать и обвела взглядом комнату:

— Мне нужны щетка и гель для волос.

Конни показала на свою спортивную сумку, лежавшую на полу. Таша порылась в сумке, нашла то, что искала. Она вновь опустилась на кровать, выдавила немного геля в руку. Размазала его на ладонях и принялась наносить на волосы Конни. Они обе молчали. Таша стала зачесывать назад волосы Конни, девушка морщилась от боли.

— Я их приглажу назад. Это платье носят с такой прической. А может, примеришь шляпку?

Конни переполошилась:

— Я не разбираюсь в шляпках.

— Ну что тут скажешь? Печальный упадок цивилизации. Впрочем, ерунда. Я тоже, с тех пор как стала хиппи, их не ношу.

— Ты не хиппи.

— Это не оскорбление. Надень платье.

Конни аккуратно выпросталась из свитера и робко ступила в платье. Его ткань прохладой обволокла ее тело. Платье было ей в самый раз. Она посмотрелась в зеркало. На плече родинка. Бросается в глаза. Переносица усыпана веснушками. Груди слишком большие. Ноги слишком полные. Она видела все свои изъяны, но сейчас это не имело значения. Она еще никогда не выглядела столь эффектно. Она чувствовала себя восхитительно, чувствовала себя кинозвездой, моделью, чувствовала себя более взрослой и искушенной, чем когда-либо. Ей не терпелось показаться Дженне и Тине. Она представила реакцию Ричи, его изумление, и едва не расхохоталась. Весь вечер она будет сидеть прямо. В этом платье она будет держаться как взрослая. Сегодня вечером она не будет сутулиться, не будет вести себя как подросток. Будет аккуратна с едой и напитками. Есть сотни вещей, о которых она никогда прежде не задумывалась на вечеринках, но это ерунда. Ерунда, потому что она никогда еще не выглядела так здорово. Конни стремительно отошла от зеркала и глянула на сидевшую на кровати тетю.

— Ну как? — Голос у нее был, как у маленькой девочки — нетерпеливый, неуверенный, взволнованный.

Таша встала, обняла ее:

— По-моему, ты неотразима. Красавица! — Она оглядела племянницу с ног до головы. — Но помада должна быть ярче. — Она указала на ноги Конни: — И разумеется, кроссовки с этим платьем не идут.

Конни приуныла:

— Но у меня нет туфель.

— Ну, тебе повезло, что у нас с тобой один размер обуви, верно? И еще больше повезло тем, что у меня, старушки хиппи, не хватило духу выбросить свои старые туфли.

Конни обняла тетю:

— Я даже не подозревала, что ты у меня такая талантливая.

— Я вовсе не талантливая.

Конни недоверчиво покачала головой. Показала на платье:

— Вот это — работа настоящего мастера.

— Я оставила только то, что, на мой взгляд, прилично. Четыре платья, пару пиджаков, несколько сорочек. Не очень много. Талантом блистала не я. — Конни хотела возразить, но Таша приложила палец к ее губам. — Мне это доставляло огромное удовольствие, мой ангел. Мы с Вики на неделе шили одежду, а в воскресенье продавали на рынках. Вот она была настоящий мастер. Мне очень нравилось шить, но таланта у меня было. — Таша поправила на ней платье. — Но сейчас я с гордостью смотрю на свою работу. Во сколько тебе нужно быть у Дженны?

— В семь тридцать.

— Я выскочу, куплю что-нибудь поесть в тайском ресторане на Стейшн-стрит. На твою долю взять?

Конни покачала головой:

— Я еще не проголодалась. Да и на вечеринке еда будет. Миссис Атанасиу всегда готовит горы еды.

— Поешь обязательно. Не хочу, чтоб ты заблевала все платье.

— Скажешь тоже.

Таша сунула в руку племяннице сорок долларов. Конни стала отказываться, попыталась вернуть деньги:

— Не нужно. На прошлой неделе была зарплата.

— Бурбон в этом платье не пить. Обещаешь?

— Обещаю, — кивнула Конни.

— Так пойду подыщу тебе подходящие туфли.

Конни стояла перед зеркалом. Жаль, что ее не видит Гектор. Может, заглянуть к ним по пути к Дженне? Это как раз по дороге. Можно придумать какой-нибудь предлог. Например, что она забыла посмотреть расписание дежурств и теперь не знает, когда ей выходить на работу. Конни представила, как Гектор отворяет дверь, во все глаза смотрит на нее. Ему захочется ее вернуть. Она открыла глаза. Нет, Айше это платье больше подойдет. Алебастровая ткань будет выгодно подчеркивать красоту ее смуглой кожи. Конни отступила от зеркала. Она похожа на маленькую девочку, примеряющую мамины платья. И ей стало так мерзко, так тоскливо на душе. Ничего у нее не выйдет.

Черт бы тебя побрал, Конни, ну ты и зануда. Она вновь встала перед зеркалом.

Сегодня ты — Скарлетт Иохансон, прошептала она своему отражению. Ты — Скарлетт Иохансон из фильма «Трудности перевода». Она воспряла духом. Разве Гектор не говорил ей, что она похожа на Скарлетт Иохансон? Она ему не поверила, но слов его не забыла.

Сегодня вечером она будет Скарлетт Йохансон.

Дженна, открыв дверь, завизжала. Тина, стоявшая у нее за спиной, заохала. Они потащили Конни по длинному темному коридору в гостиную, где мать Дженны, Фиона, сидя в обнимку со своей возлюбленной, Ханной, смотрела телевизор.

Ханна тихо присвистнула и взяла Конни за руку:

— Конни, ты выглядишь сказочно.

Девочки трогали ее платье, щупали ткань.

— Это тетя Таша сшила. — Она и чувствовала себя сказочно.

Тина и Дженна тоже разоделись, но в сравнении с платьем Конни наряды девочек — Тина была в облегающей открытой маечке без бретелек, Дженна — в узких джинсах и красной маечке с завязками на шее — казались детскими, неэлегантными.

Дженна выиграла у брата две таблетки «экстези», и они решили принять их не откладывая.

Тина нервно глянула на таблетки и поначалу отказалась.

— Не в этом году, — с сомнением в голосе произнесла она. — Заниматься много надо. Не могу. Обещаю, что стану наркоманкой после того, как окончу школу.

— Только сегодня вечером, — умоляюще сказала Конни, повторяя слова тети. — Ведь у нас до самых экзаменов больше не будет вечеринок.

Тина продолжала мотать головой:

— Мне страшно потерять контроль над собой.

Дженна закатила глаза:

— Тогда не принимай. Я не настаиваю. Нам с Кон больше достанется.

Конни, однако, откусила от таблетки крошечный уголок и дала этот кусочек Тине. Та беспокойно стала перекатывать его в пальцах.

— Папа говорил, что, когда первый раз пробуешь наркотик, всегда следует принимать половину рекомендованной дозы. Так не потеряешь контроль над собой, а если понравится, через несколько часов можно принять еще. Я дала тебе четвертинку, может, меньше. От этого не поплывешь.

Тина изумленно смотрела на подругу:

— Когда твой папа тебе это сказал?

Конни покраснела. Ее отец, ее мать, конечно, были не такие, как у других.

— Кажется, когда мне было одиннадцать. Он шел на какую-то вечеринку.

— В этом своем платье, подружка, ты похожа на рака, когда краснеешь. — Голос у Дженны был стервозный. Конни обменялась с ней взглядом. Крапчатые зеленые глаза Дженны смотрели холодно, жестко, но Конни улыбнулась. В ее подруге говорила ревность. Точнее не ревность, а зависть — ведь Конни сегодня выглядит так замечательно, так сказочно.

— Что ж, постараюсь не смущаться.

Дженна обняла Конни и поцеловала ее в губы:

— Мне так завидно, что я убить тебя готова. Ладно, пойдем веселиться.

Пока они шли к дому Джордана, ее радостное возбуждение улеглось. Вечер выдался прохладный, ее руки покрылись гусиной кожей. В последний момент тетя дала ей черную кружевную шаль, но ажурная ткань не защищала от холода, и Конни дрожала всю дорогу, пока они шли по Бастингс-стрит. Да и в туфлях было некомфортно: приходилось идти медленно, осторожно, чтобы не споткнуться. Каблуки были не очень высокие, но сами туфли туго облегали ступни, доставляя ей неудобство. Она завидовала подругам: те были в джинсовых курточках и кроссовках. Тина прицепила на свою джинсовку три значка: один с изображением символа мира, второй — с портретом Робби Уильямса, третий — с надписью «Голосуйте за Педро». Конни так и подмывало позаимствовать у нее один значок, чтобы ее наряд не выглядел уж слишком парадным. Она ловила на себе взгляды прохожих. На Хай-стрит у Дома культуры стояла группа молодежи из рабочей среды — парни и девушки; все курили. Конни услышала, как один из парней крикнул: «Глядите, какая красотка!», затем вслед ей раздались свист и улюлюканье. Не красней, сказала она себе. Сегодня она весь вечер должна стараться не краснеть. Она оглянулась на парней — все курят, все в своих лучших костюмах, держатся, как хозяева вселенной. Она не будет думать о нем сегодня. Он не испортит ей вечер.

Семья Атанасиу жила в большом двухэтажном доме на Чарлз-стрит. Дом стоял на гребне холма. Они стали подниматься по крутой и длинной подъездной аллее; каблуки впивались в пятки Конни. Веранду украшали гирлянды; было слышно, как в глубине дома гремит музыка. У входной двери девочки остановились и посмотрели на лежащий внизу город. Мельбурн заливали огни, у них над головами простиралось атласное фиолетовое небо.

— Боже, какой вид, — тихо выдохнула Дженна.

Тина вытаращила глаза:

— Это я от «экстези» тащусь или вечер такой сказочный?

Конни с Дженной рассмеялись. Наркотик, конечно, еще не ударил ей в голову.

Конни взяла Тину под руку и открыла дверь.

— Подожди, скоро забалдеешь, — прошептала она. — Потерпи немножко.

Миссис Атанасиу на кухне потягивала виски. Мистер Атанасиу, сидя за столом, разливал соусы в небольшие чашки. Через стеклянные двери девочки видели, как Джордан переворачивает на жаровне колбаски и отбивные. Во дворе уже собралось человек пятнадцать ребят. Из колонок стереопроигрывателя звучала музыка в исполнении Джея-Зи[71].

Миссис Атанасиу подошла к девушкам и каждую чмокнула в щеку:

— Вот и хорошо, что пришли. А то женщин у нас маловато.

Она смерила Конни одобрительным взглядом.

— Ты сегодня постаралась на славу, — сказала она ей и обратилась к мужу: — Девочки чудо как хороши, да?

Но чудо как хороши были сами Атанасиу. Селена Атанасиу была родом из Индонезии, откуда-то с Сулавеси. По крайней мере, Конни думала, что это в Индонезии. А может, в Малайзии? Ее шелковистые иссиня-черные волосы гладким плотным покрывалом ниспадали ей на спину. Дженна как-то сказала, что миссис Атанасиу принадлежала к племени, чьи предки были охотниками за головами. Джордан хвастался, что его дедушка был король. Это означало, что миссис Атанасиу была принцессой, и в это легко верилось. Сегодня на ней были черные джинсы и алый свитер — простой, но завораживающий наряд. Макияж неброский: чуть подкрашенные тушью ресницы и нежная помада на губах. Мистер Атанасиу был, как всегда, небрит, в мешковатых парусиновых брюках и цветистой рубашке из батика. Но даже в неряшливой одежде он представлял собой вполне достойную пару для принцессы. Косматая шевелюра черных кудрей с проседью; еще молодые озорные глаза. Гладкая оливковая кожа покрыта шоколадным загаром, отчего он выглядит таким же смуглым, как и его жена.

Двадцать лет назад мистер Атанасиу был хиппи, путешествовал по земному шару, наведываясь в такие уголки, которые весь остальной мир не особо жаждал посетить. Свидетельства его подвигов смотрели на Конни с голой кирпичной стены кухни: увеличенная до размеров плаката черно-белая фотография, на которой запечатлен еще более молодой мистер Атанасиу — бородатый, с длинными до плеч грязными волосами. Стоя рядом с укутанной в покрывало женщиной на одной из улиц Кандагара, он провожает взглядом покидающие город советские войска. Но Конни особенно нравилась фотография открыточного формата с изображением молодой четы Атанасиу — мистер Атанасиу в кои-то веки чисто выбрит, его беременная жена сцепила на животе ладони. Они стоят перед православным храмом в Грузии. Роспись на его деревянных дверях поблекла, некогда четкие образы превратились в тени песочного цвета. Вскоре после того, как был сделан этот снимок, мистер Атанасиу создал интернет-страничку с информацией для любящих приключения — или безрассудных — путешественников, готовых на отдыхе получить не только солнечные ожоги или стать жертвами карманников. Это, вероятно, было еще на заре компьютерной эры. И он сколотил на этом неплохое состояние. Непристойно большое состояние.

Мистер Атанасиу чмокнул Конни в щеку. Она улыбнулась, глядя через стеклянные раздвижные двери кухни туда, где Джордан, колдуя у жаровни, смеялся над чем-то, что говорил ему его приятель Брайан Макинтош. Должно быть, над какой-то глупостью. В арсенале Брайана Макинтоша были только тупые шутки. Джордан был такой же загорелый, как и его отец, и уже почти такой же рослый. Глаза и улыбку он унаследовал от матери. На прошлых каникулах родители возили его в Узбекистан, потом в Турцию, в Трабзон, а завершил он отдых в доме дедушки с бабушкой на побережье Эгейского моря. А на предыдущих каникулах он ездил в Боливию и Нью-Йорк. Никогда не завидуй богатым, Конни, сказала ей однажды мама, в «Хэрродсе»[72]. Марина часто водила ее туда после школы. Запихивала в ранец дочери рубашки, юбки и мелкие игрушки. Даже не вздумай. Как начнешь завидовать, так уже не остановишься. Всю жизнь потратишь впустую.

Разве завидует она Джордану, тому, что он богат, красив, что у него такие замечательные родители? Нет. Она вняла совету матери. Тем не менее она презрительно улыбнулась, когда Дженна сообщила ей, что мистер и миссис Атанасиу познакомились и полюбили друг друга в Париже. Романтично, но банально.

— Чем-нибудь помочь, миссис А.?

Миссис Атанасиу махнула бокалом с виски и глянула на духовку:

— Нет, спасибо, Конни, идите во двор, развлекайтесь. Вот сейчас пироги допекутся, и мы с Энтони пойдем в кино. Дом полностью в вашем распоряжении. — Она показала на бар в глубине столовой: — Там пиво, шампанское, кое-что из крепких напитков. Только с верхней полки ничего не берите. Вы, подростки, все равно это не оцените как надо.

Мистер Атанасиу подошел к дверям, раздвинул их и, поклонившись, пропустил девушек во двор:

— Присоединяйтесь к гостям.

Джея-Зи сменил короткий речитатив Джелло Биафры[73], а потом из динамиков загремела песня «Ты будешь моей девчонкой?» в исполнении группы «Джет»[74]. Джордан явно поленился подобрать разнообразную музыку, запрограммировал свой МРЗ-проигрыватель на исполнителей в алфавитном порядке.

Подростки разделились на три группы. У жаровни мальчики готовили мясо. Девочки сидели за столом. Линин, единственный среди них парень, сворачивал сигарету с марихуаной. У бассейна, к которому вел ряд ступеней, расположилась еще одна группа ребят.

Как только Конни с подругами ступили во двор, все, кто там был, мгновенно обратили на них свои взгляды. Конни зарделась от смущения. Ей казалось, что она нелепа в своем нарядном платье. Они махнули Джордану и подошли к столу, за которым собрались девочки. Те тут же принялись обсуждать ее туалет. Конни старалась любезно отвечать на их комплименты, но сама обхватила себя за плечи, жалея, что не может стать невидимой. Неужели Линин пялится на ее грудь? Она еще крепче обхватила себя руками. Никто из мальчиков ничего ей не сказал. Она устремила взгляд на газон. В конце сада Атанасиу под двумя огромными эвкалиптами она различила два силуэта. В перевернутом металлическом барабане горел костер, отсвет пляшущего пламени падал на фигуры, и в одной из них она узнала Ричи.

Извинившись, она зашагала мимо мальчиков, собравшихся у жаровни. Старалась не обращать внимания на их взгляды, но чувствовала себя посмешищем. Сходя с площадки, она споткнулась и чуть не упала.

— Не ушиблась?

К ней обращался Али. Он сидел у бассейна. Его наряд состоял из свободной спортивной майки с надписью «Chicago Bulls» и джинсов, которые он закатал до колен, так как его ноги были спущены в воду. Что за идиот, подумала она, ведь замерзнет же. Али тоже сворачивал сигарету с марихуаной. Его кожа, будто смазанная маслом, блестела; на руках выступали мускулы. Знает, придурок, что торс у него красивый, потому и напялил майку, рискуя заболеть пневмонией.

— Нет.

Али продолжал сворачивать сигарету:

— Хорошо выглядишь.

Коста и Блейк, сидевшие по обе стороны от него, сдавленно захихикали. Ее оскорбляют?

— Заткнитесь, козлы. — Мальчики мгновенно перестали смеяться.

Не поворачиваясь к Конни, Али протянул ей свернутую сигарету:

— Хочешь?

— Может, потом.

— Дело твое.

Она осторожно пошла по тропинке в конец двора, чувствуя, что мальчики смотрят ей вслед. Возможно, они над ней смеялись.

Неужели она весь вечер так и будет нервничать?

— Ну ты и расфуфырилась.

Ричи сидел на перевернутом ящике из-под молока. На нем была та же футболка, в которой она видела его днем.

— Ты тоже постарался.

Он рассмеялся. Рядом с ним на другом ящике сидел Ник Серсик. Волосы он с помощью геля пригладил назад. Одет он был в самую обычную рубашку и костюмные брюки, которые были ему велики. От него за версту несло лосьоном после бритья. Когда она приблизилась, он пробормотал что-то, очевидно поздоровался с ней, а потом резко встал с ящика и предложил ей место. Они все трое посмотрели на ящик. На его пыльной поверхности остался отпечаток от штанов Ника. Он опять пробормотал что-то, потом поднял с земли свой джемпер и застелил им ящик.

Конни была тронута. Ник проявлял галантность. Это слово она встречала в книгах, но ей еще не представлялся случай употребить его. Она села:

— Спасибо, Ник. Ты весьма галантен.

Ричи фыркнул. Она показала ему язык. От костра исходил жар. Она спустила с плеч шаль, скомкала ее в руках. Перегнувшись, схватила сигарету из пачки Ричи, лежавшей у него в ногах.

Ник, опять все так же резко, повернулся и пошел прочь.

— Что с ним?

Ричи пожал плечами:

— Не знаю. Может, в туалет захотел.

— Он славный парень, но…

— Но что?

— Сама не знаю… — Конни пыталась подобрать верные слова. Казалось, у нее плавятся мозги; и даже сидя у костра, она вдруг начала мерзнуть. Она вновь накинула шаль на плечи. «Экстези» наконец-то начинал действовать. — Не знаю… он нервничает все время. И меня заставляет нервничать.

— Мы попробовали волшебные грибы. Он немного прибалдел. — Ричи похлопал себя по карману. — Хочешь?

— Не-а, я уже приняла таблетку.

— Что-то приличное?

У нее теперь стучали зубы, спина онемела, ее немного тошнило. Она жалела, что пришла на вечеринку в своем вычурном платье, в котором она не могла улечься на траву, чтоб полюбоваться ночным небом. А как было бы здорово сейчас лечь. Она увидела бы такую красоту! Отблески огня, мерцание звезд сквозь листву эвкалиптов. Она попыталась ответить Ричи, но сумела лишь рассмеяться. И он рассмеялся в ответ. От этого она сама захохотала еще громче.

— Вполне, — наконец-то удалось выдавить ей. Да, таблетка оказалась замечательная, отличная. Ее больше не тошнило. Теперь ей было чертовски хорошо.

— Мое тоже.

Они снова захохотали. Ричи остановился первым. Принял серьезный вид.

— Что такое?

— Кон, ты — мой самый лучший друг.

— А ты — мой.

— У тебя язык заплетается.

— У тебя тоже.

И они опять покатились со смеху.

Вернулся Ник Серсик. Сел на траву скрестив ноги. Конни с Ричи постепенно успокаивались. Конни хотелось лечь. Ей было завидно, что Ник в дешевых брюках. Вид у него был отстойный, зато ему было удобно.

— Жаль, что я не в джинсах. Чувствую себя полным дерьмом.

Ник царапал по земле веточкой:

— Все только и говорят, как здорово ты выглядишь. Все до одного.

Он не мямлил. Головы не поднимал, от занятия своего не отрывался, но не мямлил. Он был славный парень — не заносчивый, не наглый, не подлый. Поэтому все остальные мальчишки подшучивали над ним, а девчонки — смеялись. Они это делали не со зла, но их неумышленная жестокость ранила. Не отдавая отчета своим действиям, она кончиками пальцев коснулась его рыжих волос. Он вздрогнул.

— Прости.

Ее словно током ударило.

— Ничего.

— Мне нравятся рыжие волосы.

В самом деле? Ей нравятся его рыжие волосы.

— Рыжее, чем у Ника, не бывает.

Ник поднял голову; его лицо заливал густой румянец.

— Заткнись, — огрызнулся он на Ричи. — Ты тоже рыжий.

— Черта с два. Я, приятель, то, что называется, рыжеватый блондин.

Они замолчали. Конни подумала, что ей следует как-то разрядить атмосферу, но, в сущности, ей было все равно. Она с интересом наблюдала за происходящим на вечеринке. Джордан, вероятно, перенастроил проигрыватель, потому что сразу же за музыкой «Кайзер чифс»[75] и «Крафтверк»[76] двор сотрясли ударные и гитара «Уайт страйпс»[77], исполнявшей песню «Seven Nation Army». Рядом с ней Ник и Ричи стали спорить о том, какой из альбомов этой группы лучше — «Elephant» или «De Stijl». Гектору нравилась музыка «Уайт страйпс». Фигня. Люди его возраста «Уайт страйпс» не любят. Конни заметила, что у бассейна Али закурил еще одну сигарету с марихуаной. Она встала.

— Пойду в дом, — она улыбнулась Нику. — Спасибо, что уступил мне место. Ты настоящий джентльмен.

Это прозвучало чопорно. Должно быть, из-за платья.

Проходя мимо бассейна, она взяла сигарету из руки Али. От него тоже пахло лосьоном, но запах был нерезкий, дымный — так, ей казалось, должна пахнуть курительная трубка. Она быстро сделала две затяжки и вернула сигарету Али. Их пальцы соприкоснулись. Грудь под его майкой была гладкая и мускулистая, как и его руки. Интересно, он что, бреется? Ведь у ливанцев всюду волосы растут.

— Спасибо.

Али что-то тихо сказал по-арабски.

— Что это значит?

Он не ответил. Конни пожала плечами и направилась к Дженне с Тиной. Те сидели за столом, слушали спор о политике, которые вели Линин и Тара. Конни села на колени к Дженне. Линин был разъярен тем, что Тара, собираясь впервые принять участие в выборах, намеревалась отдать свой голос за Либеральную партию. Тряся головой, он называл ее нравственной идиоткой. Она в ответ кричала: а за кого же голосовать, скажи на милость? За кого?! Девочки тоже стали кричать, требуя, чтобы они оба заткнулись. Коста с Блейком начали скандировать: «Туфта, туфта, туфта». Конни шепнула Дженне на ухо: «Пойдем». Девочки кивнули Тине, и все трое поднялись из-за стола.

Они задвинули за собой дверь, ведущую с веранды на кухню. Дженна взяла подруг за руки и повела их в дом. Они миновали родительскую спальню, гардеробную комнату и вошли в ванную. Конни оглядела помещение: белая плитка, в центре синяя эмалированная ванна под старину на железных ножках, зеркало во всю стену.

Дженна плотно закрыла дверь в ванную и восторженно взвизгнула:

— Какой кайф этот «экстези».

Тина присела на край ванны и энергично кивнула.

— Да, потрясающая штука, — согласилась она. — Вот бы еще чуть-чуть.

— Проехали, подружка, нужно было брать, когда давали.

Дженна встала у Конни за спиной, обняла ее. Девушки смотрели друг на друга в зеркале. Дженна потерлась лицом о волосы Конни. Поцеловала подругу в плечо:

— Ты прямо кинозвезда.

Тина подошла к ним, обняла обеих:

— Вы — мои самые лучшие подруги.

Конни поцеловала Тину в щеку:

— А вы — мои лучшие подруги. Навсегда.

Дженна опять поцеловала обнаженное плечо Конни:

— А вы — мои.

Неожиданно Дженна стиснула ее левую грудь:

— Ох, бог ты мой, ну и классные же у тебя сиськи!

Конни поежилась. Ощущение было приятное. Пальцы Дженны продолжали мягко давить на ее сосок. Конни смотрела на своих подруг и на себя в зеркале. Их лица находились так близко одно от другого. Поцеловаться? Дженна отступила от них. Из кармана джинсов достала пачку сигарет и закурила.

— Мы чуть не повели себя как лесбиянки. Мама не отказалась бы увидеть это на фото. От этого «экстези» я на любые подвиги готова.

— А здесь можно курить? — Тина нервно озиралась по сторонам.

Дженна вытащила из пачки еще две сигареты и дала их подругам.

— Мистер Атанасиу курит здесь. В ванне. Мне Джордан говорил. — Дженна включила вытяжку. — Ничего не будет, курите… — Она скорчила рожицу: — Они — богемные люди.

Конни закурила и посмотрела на ванну:

— Вот бы полежать в этой ванне. Такая огромная.

— Почему бы нет?

Конни перевела взгляд на Дженну:

— Ты серьезно?

— Вполне.

Конни покачала головой:

— Исключено. — Она глянула на свой наряд. — Потом опять придется залазить в свое платье, а это очень долгий процесс.

Дженна медленно кивнула:

— Вид у тебя потрясный, но такое впечатление, что ты не в своей тарелке. — Она открыла дверь. — Ладно, пошли. Авось Линин с Тарой уже перестали ругаться.

Дженна выключила свет.

— Да, — согласилась Тина, когда они вышли в спальню. — А то он, того и гляди, отлупит эту глупую стерву.

К половине одиннадцатого все уже были в дурмане — либо от спиртного, либо от наркотиков. Либо от того и другого. Джордан занес в дом свой проигрыватель, и теперь Али взял на себя роль диджея. Обычно Конни пила бурбон, но сегодня она довольствовалась водкой с лаймовым соком. Выглядела она сногсшибательно, как Скарлетт Йохансон в фильме «Трудности перевода», и за это ей следовало благодарить свою тетю. Ела она мало, без аппетита, просто ковырялась в еде. И очень боялась пролить что-нибудь на платье. Единственное, чего ей хотелось по-настоящему, так это танцевать. Джордан велел Косте с Линином сдвинуть всю мебель к одной стене. Он зажег гирлянды в комнате и засветил большой китайский фонарь под шаром, свисавшим с середины высокого потолка. Фонарь был огромный, и Линин, самый высокий парень из всех присутствовавших, старался под ним не танцевать, чтобы не задеть его головой. Когда он все же случайно задевал фонарь, тот начинал раскачиваться, бросая зигзагообразные блики на танцующих подростков. Джордан ставил хеви-метал семидесятых, хип-хоп и неритмичный панк-рок; Али — рэп и урбан, электронную музыку и современные хиты. А Конни танцевала. Танцевала под Джастина и Кристину[78], под Эминема и Фифти Сента. Сбросив туфли, прыгала под «Арктик манкис» и «Вулфмазер». Когда она танцевала под песню «You Make Me Wanna» в исполнении приверженца старой школы, Ашера, к ней подошел Али. Глаза ее были закрыты, и она почувствовала, как он танцует рядом с ней. Она открыла глаза и улыбнулась ему. Он кружил в танце вокруг нее — медленно, уверенно. Он знал, как раскачиваться, как двигать руками и ногами. Он танцевал великолепно. Она придвинулась к нему ближе. Он тихо напевал слова песни. Струйка пота, слеза, стекала по его груди. Интересно, какая она на вкус? Песня затихала, и Али кинулся к проигрывателю. Конни, закрыв глаза, продолжала танцевать. Она не будет думать о нем, не будет думать о Гекторе. Комнату наполнили синкопированные ритмы группы «Дестиниз чайлд». Конни открыла глаза и увидела, что Али, стоя у проигрывателя, робко улыбается ей. Она подняла руки и издала радостный вопль. А потом он оказался возле нее, и они опять стали танцевать.

К полуночи Дженна на передней веранде рыдала в объятиях Конни. Внизу переливался огнями город. Тина сидела рядом с ними, поглаживала Дженну по волосам. Линин устроился на низкой стенке веранды; возле него стояли ведро и швабра. Сияние луны и огней города за его спиной создавали мягкие оранжевое свечение вокруг его головы с лохматой кудрявой шевелюрой иссиня-черных волос. Прямо как ангел, подумала Конни. Именно Линин убрал за Дженной, когда ее стошнило. Дженна расстроилась из-за того, что Джордан закрылся в своей комнате с Вероникой Финк. Все знали, что они там занимаются сексом.

Дженна подняла голову.

— Почему? — простонала она.

Это слово она повторяла последние десять минут.

Линин пожал плечами:

— Дженна, дружище, я же тебе говорил. Им просто захотелось секса. Между ними ничего нет. Это совсем не то, что между тобой и им.

Дженна встала, стараясь сохранять равновесие. Яростным движением отерла слюни с губ и с подбородка:

— А что между мной и им? Ты вообще о чем? Он трахает Веронику Финк. А меня не трахает. Значит, у него роман с Вероникой, а не со мной, потому что меня он не хочет трахать. — Последняя фраза прозвучала нечленораздельно, так как Дженна опять заплакала.

Конни крепче обняла подругу. На ее платье появлялись мокрые пятна. Бог с ним, решила Конни. Ее лучшая подруга в расстроенных чувствах. Все пьяны, тащатся, никто ничего и не заметит. Она глянула на Линина. Изумленный, растерянный, он смотрел на парадный вход. Она обернулась.

В дверях стоял Джордан. Он что-то одними губами сказал Линину.

— Пойдемте, — Линин жестом поманил за собой Конни и Тину. Девушки встали.

Дженна в смятении огляделась. Увидев Джордана, она скрестила перед собой руки:

— Тебя только здесь не хватало.

Джордан прошел мимо Конни и Тины и протянул руку плачущей девушке:

— Пойдем прогуляемся.

— Отвали, я сказала.

Джордан не опускал руки. Конни замешкалась в дверях, глядя на него и на Дженну. Может, все-таки ей остаться и присмотреть за подругой? Линин мягко подтолкнул ее вперед, и они вышли в холл.

— Пусть сами разбираются, — шепнул он ей.

Они вернулись на дискотеку.

Конни больше не хотелось танцевать, и она прошла прямиком через дом во двор. Ник с Ричи все еще сидели на ящиках у костра. Она села на колени к Ричи и зарылась лицом в его волосы.

Он погладил ее плечи:

— Все нормально, Кон?

— Ммм… — она подняла голову, — Дженна с Джорданом ругаются. — И улыбнулась Нику: — Балдеешь?

Ухмыляясь во весь рот, Ник энергично затряс головой. Она рассмеялась:

— Еще, что ль, добавили?

Ричи кивнул.

— Хочешь?

Конни задумалась. Она все еще пребывала в эйфории, наступившей после «экстези», но обостренность восприятия притуплялась. Появлялось ощущение, что она пьяна. Конни нехотя мотнула головой:

— Нет. А то совсем ошалею.

— Это самое лучшее состояние.

Страстность, прозвучавшая в голосе Ника, удивила и ее, и Ричи.

— Я хочу всегда быть таким, — добавил он. — Не хочу опять становиться нормальным.

— Старик, а ты вовсе не нормальный.

Ник сердито глянул на Ричи:

— Ты о чем?

— Что хорошего в том, чтобы быть нормальным? — вмешалась Конни. — Лучше уж быть другим, не таким, как все. Кто хочет быть нормальным в Австралии Джона Говарда[79]?

Ричи издал непристойный пукающий звук.

— На этой вечеринке все козлы. Я рад, что ты не нормальный, малыш Ники.

Конни показала Ричи кулак:

— На мой взгляд, Ник вполне нормальный парень. Не то что ты.

— Большое спасибо.

Она руками обвила своего друга за шею:

— Я не хочу, чтобы ты был нормальным. Будь всегда таким, какой ты есть.

Ник встал и, не говоря ни слова, пошатываясь пошел прочь по тропинке.

— Опять в туалет?

Ричи кивнул и рассмеялся.

— Весь вечер ходит туда-сюда. Я ему говорю: давай прямо здесь, в саду. Кому какое дело? — Он показал куда-то за эвкалипты, туда, где вдоль заднего забора стояли кусты жасмина и других растений. — Я вон туда хожу.

Конни посмотрела на небо. Звезды и луну затянули облака.

— Жаль, я не могу пописать стоя.

— А ты попробуй.

— Нет, в этом платье нельзя. Неприлично.

Ричи столкнул ее со своих колен.

— Тяжело что ли?

— Да, зад у тебя тяжелый. — Он сунул руку в карман, вытащил нечто похожее на клочок разорванной фотографии и дал ей.

— Что это?

— Фото Гектора.

Она молчала. Хотела сказать: забудь все, что я наговорила тебе днем. Хотела извиниться. Хотела, чтобы он извинился. Но знала, что он не станет извиняться, да и она сама тоже. Ричи поднялся и бросил обрывки снимка в костер. Клочки несколько секунд покружили над огнем, потом их подхватило пламя. Они скукожились и превратились в пепел. В нос ударил горький химический запах. Конни пыталась вспомнить, какой был Гектор на фотографии. Молодой, как она сама, как Ричи, Ник, Дженна, Али. Молодой, как она. Хотя он не был таким юным. Она смотрела на обуглившиеся останки фотобумаги и жалела, что не может выжечь его из себя, изгнать его образ из своего сознания. Я ему не нужна. Это так больно, как ожог, будто у нее внутри один сплошной волдырь. Она вспомнила, какое облегчение было написано у него на лице, когда он сказал ей, что между ними все кончено. Горилла, обозвала она его. Глупый ребяческий поступок. Она была рада, что языки пламени пляшут перед ней, ибо в отблесках огня не было видно, как ее лицо заливает краска стыда.

— Кон, что с тобой?

Она отошла от костра и вновь села Ричи на колени. Положила голову ему на плечо. Он погладил ее по лицу.

Вернулся Ник. Остановился у ящика, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Хочешь сесть здесь? А я на траве посижу.

Глаза он таращил, как зверек. Вид у него был беззащитный и немного испуганный. Интересно, их грибы так уж хороши, как они говорят?

Она встала:

— Холодно. Пойду в дом. Вы бы тоже пошли туда, потанцевали.

Ричи опять непристойно фыркнул:

— Не с этими придурками.

— Они нормальные.

Ричи повернулся к Нику:

— Видишь, я же говорил, что она инкубаторская. Одна из «нормальных».

Порой он был такой козел. Все ребята на вечеринке были хорошие, никто не выпендривался. Сегодня ей все нравились.

Она протянула руку Нику:

— Пойдем потанцуем.

Парень опешил, тряхнул головой:

— Я плохо танцую.

— Не парься. Это же не конкурс.

— Не-а. Я буду чувствовать себя идиотом.

— Ты не идиот.

— Идиот, идиот. Как и я.

Не обращая внимания на Ричи, она продолжала протягивать Нику руку:

— Идешь?

Ник сел на ящик. Уставился взглядом в землю.

Она пожала плечами:

— Ладно, пока.

Удаляясь, она слышала, как Ричи напевает, фальшивя, песню «Шугарбейбс» «Freak Like Me».

Ник велел ему заткнуться, но Ричи продолжал петь.

— Хочешь покурить?

К ней обращался Али. Он взял ее за руку — ладонь у него была огромная, ее рука утонула в ней — и потащил за собой к двери в конце коридора. Они вошли в какую-то комнату, и он плотно закрыл дверь. Они оказались в темноте. Шум вечеринки внезапно стих. Али включил свет. Они находились в спальне.

— Чья это комната?

— Гостевая.

— Надо же какая большая.

Конни увидела огромную кровать, большую репродукцию картины Мане на стене и на комоде у кровати — маленького золотого Будду в полулежащей позе. Али бухнулся на середину кровати, скрестил ноги. Вытащил мешочек с табаком, папиросную бумагу и маленький комочек гашиша. Он начал сворачивать сигарету. Конни в смятении думала, куда бы ей сесть. Она сбросила туфли и опустилась на краешек кровати, наблюдая за Али. Сесть, как он, скрестив ноги, в этом своем платье она, разумеется, не могла.

— Ты такая красивая, — прошептал он.

Она тронула кончики его волос. На ее пальцах остался липкий гель. Наверно, косметика на лице размазалась от пота, когда она танцевала, подумала Конни. Она огляделась, ища зеркало. Али, прочитав ее мысли, показал на дверь с облезающей поблекшей красной краской:

— Ванная там.

Она пошла в ванную, умылась, зачесала назад волосы. Не так уж и плохо она смотрится, отметила Конни. Она отступила от зеркала, оглядела себя. Платье, казалось, мерцало в неярком освещении ванной. У нее начинали стучать зубы: пожалуй, нужно еще выпить. Завтра утром изо рта у нее будет вонять. Она постарается больше не курить: от сигарет сохнут губы. Она широко открыла рот. Зубы, что ли, желтые? Улыбка слишком большая для ее лица. Вот если б у нее губы были поменьше, зубы помельче… А платье красивое.

Она вернулась в комнату, забралась на кровать. Али протянул ей сигарету, дал прикурить. После нескольких затяжек гашишем по телу разлилось умиротворяющее тепло. Она легла поперек кровати, отдала сигарету Али. Тот, перепрыгнув через нее, скрылся в ванной. Вскоре он вернулся с небольшой прозрачной чашей в форме полумесяца, в которой лежали морские камешки и ракушки. Он высыпал содержимое чаши на комод и стал стряхивать в нее пепел.

— Предки Джордана уже вернулись? — Наверно, уже было далеко за полночь. Фильм давно кончился. Дом пропах марихуаной и табаком.

— Они не придут, остались в городе. Мистер А. снял номер в гостинице на сегодняшнюю ночь. До утра их можно не ждать.

— Они слишком доверяют Джордану.

— Джорду можно доверять. Он не козел. Бардака не допустит.

Конни смотрела на потолок. Он был сделан под старину, с круглым панно из лепнины по центру, с середины которого свисала люстра. Панно представляло собой сложный растительный орнамент, раскрашенный вручную в красный, желтый, белый и зеленый цвета, так что оно было похоже на акварель. Али передал ей сигарету, и она посмотрела на него. Волосы его взмокли от пота, на смуглой коже — ни единой отметинки. У Али тоже был большой рот, но это его не портило. Он вполне мог бы стать моделью, хотя в его внешности не было ничего мягкого или женственного. Вид у него был властный. Властный. Она повторила это слово про себя. Ей было немного боязно оставаться с ним наедине.

— На что смотришь?

— Да так… — Она быстро затянулась и вернула ему сигарету. — Просто подумала, как так получилось, что вы с Джорданом стали друзьями.

— Ну да, ведь он весь из себя такой положительный, умный, а я всего лишь тупорылый мусульманин?

Конни покраснела. Она знала, что ее щеки и шея пылают. А смутилась она от того, что он угадал ее мысли — в какой-то степени. Нет, она вовсе не думала про то, что он мусульманин, да и неумным его не считала. Он просто плохо учился. Али рассмеялся над ее смущением:

— Мы знаем друг друга с детства. Вместе играли в детской футбольной команде.

— Серьезно?

Джордан был чистый гуманитарий. Собирался поступать в Викторианский колледж искусств, чтобы стать режиссером или актером, что-то в этом роде. А спорт Джордан Атанасиу даже и не любил.

— Играл он не очень хорошо, но идиотом не был. — Али затушил окурок в чаше. — Большинство людей — идиоты… — Он поднялся на колени и снизу вверх посмотрел на Конни. — А ты — нет.

Али казался огромным, возвышался над ней, будто великан.

— Конни, — решительно сказал он. — Сейчас я тебя поцелую.

Целовал он ее настойчиво, но не причиняя боли. Его губы, язык, зубы, слюна обволакивали ее рот. А вот Гектор, осознала она, всегда целовал ее нерешительно, будто сдерживался. Это она всегда проявляла настойчивость и нетерпение. Сейчас же лидером был Али, и ее губы, руки, тело подчинялись ему. Она могла бы целоваться с ним всю ночь. Она и не подозревала, что это может быть такое простое, естественное удовольствие. Она ни о чем не думала, ее разум не парил над телом. Существовали только она, Али и этот поцелуй. Поцелуй поглотил ее.

— Можно тебя трахнуть?

Ей хотелось просто целоваться, но она кивнула. Это так и должно произойти. С этим красивым смуглым парнем, которого еще несколько дней назад она считала заносчивым нахалом, не уважающим женский пол. Ей было страшно, но она кивала. Это так и должно произойти. Она была пьяна. Меня не стошнит, убеждала она себя. Конни коснулась его кожи. Нужно запомнить, какая она бархатная на ощупь. Конни коснулась его майки. Нужно запомнить, какая она грубая на ощупь, из смеси хлопка и полиэстера — огромная красная майка с номером 3 на груди. Она запомнит цветы на потолке, полулежащего Будду, запах гашиша. Все это она должна записать по возвращении домой. Нужно не забыть записать все свои впечатления в дневнике.

Али расстегнул ремень, спустил до колен джинсы. Трусы у него были черные, и, когда он их стянул, она увидела, что он уже возбужден. Пенис у него был большой, толстый. Она должна притвориться, что ей не больно. Даже если будет больно, она не должна показывать виду. Смутившись, она отвела взгляд от его гениталий и подняла глаза к его лицу. Он улыбался ей. Одной рукой поглаживал ее по лицу, другой — водил по ее бедру.

— Ты ведь принимаешь противозачаточные, да?

Солгать? Черта с два. Не будет она лгать.

— Нет.

— Черт! — Пальцы касались волос у нее на лобке.

Вид у него был сомневающийся, настороженный. Что, у нее слишком много волос? Она слишком волосатая? Али сунул свободную руку в карман и вытащил презерватив.

— Надень, — приказал он.

Как-то раз, в восьмом классе, вдвоем с Тиной они практиковались на банане, а потом смеялись целый день. Ей никак не удавалось разорвать пакетик. Али забрал его у нее и разорвал упаковку зубами. Поднял ее на ноги, так что они теперь стояли лицом к лицу. «Давай, детка, — прошептал он. — Я сгораю от вожделения». Когда они целовались, она вся, целиком, отдавалась поцелую. Теперь же ее разум парил высоко над ее телом. Его шепот напоминал шипение персонажей порнофильмов, плохую запись рэпа. Она чувствовала себя по-дурацки. Да и он выражался, как идиот. Холодными непослушными руками она пыталась натянуть липкий презерватив на пенис Али, но у нее ничего не получалось. Его возбуждение начало угасать. Он насмешливо наблюдал за ее неуклюжими стараниями.

— Ты когда-нибудь резинку-то надевала?

Она покраснела:

— Обычно парни это делают сами.

Казалось, Али принял ее упрек, он забрал у нее презерватив. Слава богу, насмешливое выражение исчезло с его лица. Теперь вид у него был смущенный.

— Конни, — тихо произнес он. — Не хочешь взять в рот? Чтобы я опять возбудился.

Она не противилась. Его рука давила на нее мягко, не настойчиво, ведь она не сопротивлялась. Многие девушки это делают. Именно так ей очень хотелось ублажить Гектора. Она посмотрела на пенис Али, принюхалась. Запах был незнакомый. Запах плоти, но какой-то уж больно непривычный.

Она мотнула головой:

— Нет.

Она села. Не смогла себя заставить. Сама не знала почему. Как-то это было непристойно или, может быть, слишком сокровенно. Сокровеннее, чем обычный половой акт. Она снова мотнула головой:

— Извини.

Али все так же странно смотрел на нее.

От стыда она готова была сквозь землю провалиться. Господи, какая же она жалкая девственница.

— Ничего. Поцелуй меня.

Целуясь, они легли рядом. Скованность исчезла. Она притянула его ближе к себе. Ей хотелось только целоваться. Али возился с презервативом, она старалась не думать об этом. Старалась думать только о том, как приятно он пахнет — пивом, гашишем и мятной жвачкой. Она ощутила его ладонь между ног, потом, в себе, его палец. Она оторвалась от его губ и застонала. Бережно поддерживая ее голову в своей огромной ладони, он произнес еще раз: «Ты так прекрасна» — и вонзился в нее.

Она вскрикнула. Казалось, в нее воткнули нож. Он попытался протолкнуться глубже. Она поморщилась, ойкнула, потом закричала — издала некий странный вопль, похожий на визг перепуганной собаки, проснувшейся после наркоза. Али отстранился от нее, и она сунула руки между ног. У нее было такое ощущение, что ее изодрали в клочья. Ей было стыдно, по ее лицу текли слезы. Али привлек ее к себе. Она плакала у него на груди. Он крепче обнял ее. Постепенно, очень медленно, боль стала притупляться. Она не хотела, чтобы Али разжимал объятия. Не хотела смотреть ему в лицо.

— Конни, Конни, — наконец настойчиво, но с нежностью в голосе заговорил он. — У меня нога занемела.

Она неохотно отстранилась от него. Он поднялся, начал потирать ногу. Его джинсы и трусы все еще были спущены до колен. Она натянула трусики, в панике осматривая свои бедра, ноги, постельное покрывало, ожидая увидеть кровь. Но ничего не увидела. Морщась, Али осторожно встал с кровати.

— Пойду в туалет. Побудь здесь, ладно?

Конни хотелось смеяться. Он все еще был возбужден.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она все же рассмеялась, когда Али, в спущенных до колен джинсах и трусах, устремился к ванной. Его пенис прыгал вверх-вниз в такт его шагу. Это напомнило ей стычку между Теренсом и Филиппом в «Саут-Парке»[80].

После его ухода она вытерла о наволочку лицо и глаза. Должно быть, вид у нее ужасный. Может, все-таки уйти? Но она продолжала сидеть на кровати, глядя на дверь, за которой скрылся Али. Она не хотела выходить к ребятам одна. Они с Али ушли вместе. Сейчас, наверно, все сплетничают. Если она появится одна, это будет невыносимо.

Она услышала шум воды, спускаемой в унитазе. Али вернулся. Он был полностью одет. Она уткнулась взглядом в пол: полированные половицы покрывал толстый шерстяной ковер с цветочным узором такой же расцветки, как и потолочный орнамент.

Али сел подле нее, обнял ее за плечи:

— Ты девственница, да?

Она не ответила.

— Я рад. Ты не вела себя как шлюха.

Ее это взбесило.

— То есть если б ты переспал со мной, я бы стала шлюхой.

— Не гони волну. Просто ты — не шлюха.

— А шлюхи, значит, плохие? — Она вырвалась от него.

Он вновь привлек ее к себе:

— Нет. Но ты не шлюха. — Он встал, взял ее за руку: — Пойдем выпьем чего-нибудь.

После весь вечер он держал ее за руку: когда они танцевали, когда пили. Он не выпускал ее руки даже в конце вечера, когда почти все разошлись и остались только она с Али, Дженна с Джорданом, Тина, Вероника, Коста, Линин и Кейси. Они все сидели в гостиной, слушали альбом Девендры Банхарта «Niño Roja». Дженна с Джорданом сидели вместе на диване, его рука покоилась на ее коленях. Вероника, казалось, не возражала.

Дженна подмигнула Конни, когда та вместе с Али вышла из гостевой. Тина, улыбаясь ей, беззвучно произнесла: «Бесстыдница». Сегодня она ничего им не скажет. Расскажет обо всем в школе. Расскажет правду. В какой-то момент на вечеринке появился Ричи. Хмурясь, он скользил глазами по комнате. Увидев, что она и Али, держась за руки, сидят на диване, он подошел к ним.

— Как дела, Рич?

Ее друг проигнорировал Али:

— Я отваливаю.

— Где Ник?

— Ждет на улице.

— Попрощайся с ним за меня.

Ричи крякнул:

— Что такое?

— Ничего. Просто ты такая нормальная. Порой ты такая невероятно нормальная, аж тошнит.

Он злился на нее. Она понятия не имела, почему он злится. Но сейчас ей до этого не было дела.

— Я завтра тебе позвоню.

— А-а… ладно.

Не попрощавшись, Ричи повернулся и пошел прочь.

— Пока, Ричо, — крикнул ему вслед Али.

Тот не удостоил его ответом.

— Ревнует, да?

Конни сжала руку Али:

— Нет, конечно.

— Он в тебя влюблен. Это ясно. Причем давно.

— Вовсе нет.

— Нет? Он гомик, что ли?

Она хотела ответить: «Да, гомик». Но прикусила язык. Она не вправе так поступить с Ричи. Не вправе его предавать. Не вправе унижать его перед Али. Ричи не знает, что Али хороший парень. Она заставит их подружиться. Они должны стать друзьями.

— Значит, он в тебя не влюблен?

Али собирался еще что-то добавить, но воздержался.

— Что ты хотел сказать?

— Ничего.

— И все-таки?

— Понимаешь, когда я говорю «гомик», я не имею в виду ничего плохого. Это все равно что ты называешь меня или Косту придурком.

— Я не называю тебя придурком.

— Ну, ты меня поняла.

— Нет, не поняла.

Он заерзал, сидя рядом с ней. Шепнул ей на ухо:

— Говорят, отец у тебя был гей.

— Бисексуал.

Али широко улыбнулся:

— Разумеется. — Он принял серьезный вид, в его лице появилась озабоченность. — Просто иногда я говорю не думая. На самом деле мне наплевать, кто что собой представляет. Я хочу, чтоб ты мне поверила.

— Я тебе верю. — Она озорно улыбнулась. — Папе моему ты бы понравился. Ты в его вкусе.

Али снова поцеловал ее.

Он провожал ее домой. Они шли рука об руку. Почти не разговаривая. На нем был один из джемперов Джордана — черный, с высоким воротом. Черный цвет был ему к лицу. Они остановились у ее дома. Опять поцеловались.

— А ты как домой доберешься?

— Пешком.

— До Кобурга[81]? Это ж очень далеко.

— Нет. Минут сорок максимум.

Они никак не могли разнять руки. Он неловко переминался с ноги на ногу. Наконец выпустил ее руку. Ощущение было такое, будто ее рука, лишенная тепла его ладони, сразу обмякла, опустела. Она не представляла, что скажет ему в школе в понедельник. Он все еще топтался на месте.

— Хочешь сходить в кино?

— Когда?

Неужели она взвизгнула? Да, она только что взвизгнула.

— В пятницу вечером?

— Да, конечно.

— Ладно. — Он нежно, ласково поцеловал ее в губы. — До понедельника.

Она смотрела, как он, сунув руки в карманы, идет по улице. Под уличным фонарем он обернулся и помахал ей. Она махнула ему в ответ. Он был похож на ребенка. Она пошла в дом.

Из-под двери тетиной комнаты пробивалась полоска света. Она тихо постучала.

— Входи.

Таша читала, сидя в постели.

— Не смогла заснуть.

— Извини. Поздно уже, да?

— Половина четвертого. Слава богу, что завтра воскресенье. Хорошо погуляла?

Конни откинула стеганое одеяло и забралась в постель к тете:

— По-моему, меня только что пригласили на свидание.

— Кто?

— Его зовут Али.

— Ты — дочь своего отца.

— Он очень славный, Таша.

— Об этом я сама буду судить. На платье твое запал, да?

Конни обвела взглядом комнату тети. Стопка книг у кровати, на стене — старые плакаты, проповедующие идеи феминизма и социализма, изображение Младенца Иисуса на руках девы Марии. Здесь было тепло и уютно.

— Тебе одиноко, Таша?

— Нет. У меня есть ты.

— Но ведь если б тебе не пришлось заботиться обо мне, ты, должно быть, нашла бы кого-нибудь?

Таша молчала.

Конни повернулась и посмотрела на тетю:

— Я права, да?

— Возможно. Но не исключено и другое: я могла бы оказаться одна-одинешенька в этом доме. Мне было тридцать семь, когда я начала заботиться о тебе, Кон. Теперь мне сорок два. В тридцать пять меня не ждал за углом принц Али. Как знать, может, он появится, когда мне будет сорок три. По большому счету, мне все равно. У меня есть ты. Ты живешь со мной. Я считаю, что мне повезло. — Таша наклонилась к племяннице и чмокнула ее в щеку. — А теперь спать. По-моему, ты просто напрашиваешься на комплименты. Я люблю тебя. И ты это знаешь.

Конни, широко улыбаясь, соскочила с кровати:

— Ладно, я только Заре сообщение отправлю и лягу.

Спать она не могла. Включила компьютер, а потом выдвинула нижний ящик стола. Под бутылочками с замазкой, блокнотами, тетрадками и карандашом лежала старая железная коробка. Изображение улыбающегося принца Уэльского и леди Ди на ней немного вытерлось, так что теперь у Дианы не было носа, у Чарлза — подбородка. Конни открыла коробку, вытащила лежавшие в ней документы, открытки, использованные билеты на концерты группы «Плацебо» и Снуп Дога[82]. Письмо лежало на самом дне коробки, там, куда она всегда его клала. Тетя не знала, что она хранит это письмо. Его дал ей отец, когда умирал в лондонской больнице. Это копия, сказал он ей, копия письма, что я отправил твоей тете. Она ответила, добавил он. Дала согласие.

Конни начала читать.

Эти строки ей всегда было тяжело читать. Всегда.

Да, папа, именно по «Радио-2». Мы с мамой слушали «Радио-2», когда тебя не было дома. Я терпеть не могу «Джой Дивижн», терпеть не могу «Клэш». Ненавижу техно. Мне нравится «Флитвуд Мак».

Конни сложила письмо и убрала его на место, на дно железной коробки. Звякнул компьютер. В сети появилась Зара. Конни вытерла слезы и стала рассказывать Заре во всех подробностях про вечеринку. Думать о Гекторе сегодня ночью она не хотела. Сегодня она не будет думать о Гекторе. Она описала свое восхитительное платье, рассказала про Ричи, Дженну и Джордана, про свои ощущения после принятия «экстези». Рассказала все о том, что произошло между ней и Али, рассказала в мельчайших подробностях все, что помнила об Али: как он выглядел, как говорил, как пахнул, какой был на вкус. Поведала ей все-все.

Проснулась она в полдень. В голове стучало. Глянув на гору учебников на своем столе, она застонала. Потащилась на кухню. Таша готовила обед, в воздухе витали ароматы лимонного сорго и кориандра. На тарелке лежали куски филе солнечника[84].

— Я не могу есть.

— Можешь. Одному богу известно, что ты напихала в себя вчера, а рыба для тебя — самый лучший продукт. — Таша постучала себя по голове. — Мозг питает. Повышает уровень серотонина.

Конни села за стол. Пробежала глазами первую полосу газеты и вытащила из нее страничку с телепрограммой.

— Сегодня я из дома ни ногой, — заявила она.

— Тебе звонила Рози. Просила посидеть с Хьюго в среду.

— Конечно, — кивнула Конни.

— Я ей сказала, что ты не можешь.

— Несколько часов сумею выделить, — возразила Конни.

— Нет. У тебя выпускной год, Конни. Тебе еще учить и учить, потом экзамены. Ты и так много им помогаешь. Я ей сказала, что ты не сможешь. Нельзя, чтоб они все время рассчитывали на тебя.

— Рози сейчас тяжело. Родных в Мельбурне у нее нет. А у них суд со дня на день. Она только об этом и думает.

— Есть люди, которые постоянно сами создают себе проблемы.

— Он ударил Хьюго.

Ее тетя промолчала.

— Взрослые не вправе бить детей. Такое простить нельзя. Надеюсь, его посадят в тюрьму, — сердито закончила Конни.

Таша принялась приправлять специями филе:

— Знаешь, что мне не нравится в подростках? Порой вы безумно жестоки.

Конни проигнорировала ее. У нее болела голова, и спорить она не хотела. Она думала об Али. У нее не было его телефона, а он не знал ее номер. Может, он попросит ее телефон у Джордана? Позвонит ли он ей или они теперь только в школе поговорят? Она просмотрела телепрограмму на воскресенье. Одно дерьмо.

— Таша, давай я позанимаюсь пару часов, а потом отвезешь меня в видеосалон? Мне нужен один DVD.

Таша разогрела растительное масло в казане и бросила в него имбирь и чеснок. Конни осознала, что минувшим вечером она почти ничего не ела. Она встала, обняла тетю:

— Только душ быстро приму, ладно?

— Три минуты. Обед почти готов. И потом, нечего зря расходовать воду.

— Три минуты. — В дверях Конни обернулась: — А шоколад остался?

Таша прикусила нижнюю губу.

— Неужели за вечер ты съела весь шоколад?! — в притворном гневе воскликнула Конни.

— Ну хорошо, хорошо. Купим еще коробку, когда поедем за твоим DVD.

— Спасибо, Таша. Ты — чудо. Через пятнадцать минут я как штык буду за столом.

Конни повернулась и, мурлыча себе под нос, пошла в ванную.

— Вот негодяйка, — бросила ей вслед тетя. — Просто безобразие.