Пощечина

Рози

Вцепившись в края ванны, Рози медленно опустилась в обжигающе горячую воду, легла, постепенно расслабилась в обволакивающем жаре, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Одно ее ухо торчало из воды, ловило голос Хьюго. Он вместе с Гэри смотрел мультфильм «В поисках Немо». Хьюго наверняка лежал на спине, сучил ногами, воображая, будто он едет на велосипеде. Гэри, в спущенном до пояса комбинезоне, вероятно, пил уже вторую бутылку пива. Она пообещала ему, что не будет долго нежиться в ванне, не будет дожидаться, когда остынет вода. Из гостиной до нее доносилась едва слышная неразборчивая болтовня персонажей фильма в музыкальном сопровождении. Хьюго сегодня уже раз смотрел это кино. За последние недели оно стало его любимым, и она сама теперь знала этот мультфильм почти наизусть. Порой, когда он воображал себя Немо, она, подыгрывая ему, представлялась Дори. Ей очень хотелось, чтобы сейчас он был здесь с ней (хотя, пожалуй, для малыша вода чересчур горячая). Они были бы Дори и Немо, под водой, в красивом сапфировом мире морских глубин. Она, в роли Дори, забывала бы все, что он ей говорит. Хьюго бы нервничал, раздражался, а она, видя, как он теряет терпение, едва сдерживала бы смех.

Рози резко открыла глаза. Проклятие. Перед самым обедом, сразу же после того, как они с Хьюго вернулись из парка, она получила письмо. Она побледнела, читая уведомление с указанием даты и времени проведения судебного разбирательства, которое должно состояться в магистратском суде в Хейдельберге[85]. Почувствовав слабость, она быстро села. К счастью, Хьюго смотрел фильм и не видел ее страха и беспокойства. Рози тотчас же позвонила в бесплатную юридическую консультацию, и, к счастью, Маргарет, их адвокат, оказалась на месте. Хорошие новости, заверила ее молодая женщина, значит, скоро все будет кончено. Рози положила трубку. Она была как в тумане. Четыре недели. Через четыре недели все кончится. Она уже хотела позвонить Гэри на мобильный, но тут же передумала. И наконец-то взяла себя в руки. Решила, что ничего не скажет ему до пятницы. А пятница через два дня. Будет лучше, если они поговорят об этом в конце недели, перед выходными. Если она скажет ему сегодня, он просто напьется, будет плохо спать и ходить в дурном настроении на протяжении нескольких дней.

Приняв решение, она успокоилась, но самообладание сохраняла недолго. Постоянно думала о предстоящем слушании. Маргарет объяснила, что на суде все молчат, пока председательствующий судья не дает кому-то слово. А ей хотелось выйти к свидетельской трибуне и рассказать всему миру, как этот зверь избил ее ребенка. Нет, так нельзя, вновь и вновь убеждала ее Маргарет, суд сам во всем разберется.

Вода постепенно остывала. Рози едва заметно улыбнулась, вспоминая слова Шамиры. Дай мне только добраться до свидетельской трибуны, и я всем расскажу, какой это жестокий человек, с каким удовольствием он бил Хьюго. Подонку это нравилось, я смотрела прямо на него. Ему нравилось бить Хьюго, он упивался своей жестокостью, и все должны это знать.

Получив письмо, она сразу позвонила Шамире. Как всегда, ее первым порывом было позвонить Айше, но время было раннее, та наверняка еще только заканчивала прием в клинике, и поговорить с ней вряд ли бы смогла. В любом случае, звонить Айше было проблематично. Возможно, Гектор уже был в курсе: его подонок-кузен мог все им сообщить.

И она позвонила Шамире. Ее подруга отреагировала именно так, как она хотела, — тепло, по-доброму выразила ей свою безоговорочную поддержку. В которой Рози сейчас особенно нуждалась.

Проклятие, опять беззвучно произнесла она, глубже погружаясь в ванну, так что вода залила ее подбородок, губы, лоб. Она могла бы открыть рот, и тогда вода хлынула бы в нее, заливая ее легкие, кишечник, клетки, пока она не взорвалась бы. Рози резко села в ванне, забрызгав водой пол и кафель. Будь он проклят, мерзавец. Она не в состоянии расслабиться, она не хочет расслабляться. Это ее битва, ее бой. Будь он проклят. Она надеялась, что его четвертуют, что весь мир узнает о преступлении, которое он совершил против ее сына, против нее самой, против ее семьи. Ее душила ярость. Она осторожно сдавила правый сосок, и на поверхности воды стала расползаться тонкая струйка молока.

Раздался громкий стук в дверь.

— Вода скоро совсем остынет.

Она окунулась еще раз и встала в ванне. Гэри распахнул дверь. Она повернулась к нему, невинно улыбнулась:

— Подай, пожалуйста, полотенце.

Она заметила в его глазах вожделенный блеск. Сексуальное желание у него возникало на рефлекторном уровне, как у животного. С нее стекала вода. Она прилизала мокрые волосы, взяла у него полотенце и ступила на коврик. Ей нравилось вытираться у него на глазах.

— Залезай, пока вода не остыла, — сказала она.

Он быстро разделся. Склонившись над раковиной, она вытирала руки, шею, плечи, делая вид, будто не замечает его. Комбинезон упал к его ногам, и она видела, что он начинает возбуждаться. Он стянул с себя майку и трусы, швырнул белье на пол и ступил в ванну.

Рози обернулась:

— Теплая еще?

Он кивнул, хитро, по-мальчишески улыбаясь. Точно так же улыбался Хьюго. И, как у Хьюго, эта улыбка появлялась на лице Гэри, когда он что-то хотел от нее. Его пенис торчал из воды. Он тронул ее за руку и показал на свой пах. Из гостиной донесся голос Хьюго. Мальчик звал ее. Она колебалась. Гэри крепче взял ее за руку, его пальцы оплели ее запястье.

— Хьюго зовет, — прошептала она, пытаясь выдернуть руку из его ладони.

Гэри разжал пальцы. Она больше не смотрела на него. Обмотавшись полотенцем, она вышла из ванной и закрыла за собой дверь.

Когда Гэри вернулся в гостиную, она, сидя на диване, кормила грудью Хьюго. Концы его зачесанных назад мокрых волос образовывали гладкий клин, касавшийся ворота его рубашки. На нем были его любимые спортивные штаны, уже давно старые, все в дырках. Он остановился подле них, наблюдая, как его сын с наслаждением сосет грудь матери.

— Я тоже хочу.

Рози нахмурилась:

— Не надо, Гэри.

— Почему? Я тоже хочу твою сисю.

Хьюго выпустил изо рта сосок и с вызовом посмотрел на отца.

— Нельзя. Это мое.

— Вовсе нет.

Хьюго перевел взгляд на мать, ища у нее поддержки:

— Чьи это сиси?

— Наши общие, — со смехом ответила она.

— Нет, мои, — возразил ее сын.

Гэри бухнулся на диван подле нее и спустил на ней блузку. Потом больно ущипнул один сосок и обхватил его губами. Она ощутила резкую боль, затем вызывающее онемение приятное пощипывание. Зубы Гэри плавно скользили по ее соску.

Пораженный Хьюго в ужасе смотрел на отца. Потом принялся колотить Гэри кулаками.

— Прекрати! Прекрати! — кричал он. — Ты делаешь маме больно!

Гэри поднял голову.

— Нет, — поддразнивающим тоном ответил он. — Ей нравится.

— Прекрати, — не унимался малыш с искаженным от гнева лицом.

Рози видела, что он сейчас заплачет. Она отпихнула Гэри и посадила Хьюго на колени. Качая головой, Гэри встал с дивана. Она услышала, как он достает из холодильника пиво. Хьюго, отстранившись от груди, смотрел на нее. Бедняжка был напуган.

— Папа сердится на нас?

— Нет, нет, — воркующим голосом стала утешать она сына. — Вовсе нет. Папа нас любит.

Гэри принес пиво, сел в кресло напротив них и взял пульт. Телевизор взвизгнул, потом в комнате загремел голос диктора, читающего сводку новостей. Сделай потише, беззвучно сказала она мужу. Несколько секунд Гэри не реагировал на ее просьбу, но после убавил громкость. Хьюго в изумлении смотрел, как Немо и его друзья пропали с телеэкрана. Беззвучно хлопая ртом — как рыба, подумала Рози, — мальчик перевел взгляд на отца, потом удобнее устроился у нее на руках и вновь стал сосать грудь. Все вместе они смотрели новости. Она гладила сына по волосам.

Она стремилась как можно дольше не подпускать Хьюго к телевизору, и на первых порах Гэри, хоть и неохотно, в этом ее поддерживал. Еще бы он стал возражать! Он всегда твердил, что по телевизору показывают сплошной идиотизм, а если и не идиотизм, то нечто компрометирующее и капиталистическое или компрометирующее и политкорректное. Когда они познакомились, она решила, что в сравнении с ним глупа как пробка, что ей никак не угнаться за его интеллектом. В любых областях, будь то искусство или политика, любовь или житейские сплетни, у Гэри обо всем было свое мнение — мнение, как правило, нетрадиционное и неприемлемое. Он — коммунист или ярый поборник полной свободы мысли и деятельности? Искусство создается на благо человечества или ценность имеет только элитарное индивидуалистическое искусство? Он любит своих соседей или желает им смерти? Он был категоричен и нелогичен в своих высказываниях. И только теперь, спустя годы тщетных попыток уследить за его вечно меняющимися взглядами, она поняла, что ее муж просто не в состоянии отделить интеллектуальную мысль от эмоционального выражения. В первые годы после рождения Хьюго Гэри считал, что телевизор смотреть вредно, что телевидение плохо влияет на мировосприятие человека. Теперь же, когда он уже более полугода работал в штатной должности, телевидение стало благотворной силой.

Рози, как всегда, когда ее муж требовал беспрекословного подчинения его капризам, занимала нейтральную позицию, но ненавязчиво, так, чтобы он не заметил, гнула свою линию. Днем, когда она была дома одна с Хьюго, телевизор всегда был выключен; Хьюго она позволяла смотреть только видео или DVD. Когда Гэри включал телевизор, она неизменно открывала книгу или журнал — в мягкой форме выражала свой протест, что Гэри, она была уверена, даже не замечал, но на Хьюго это оказывало воздействие. Она считала, что телевизор не должен быть средоточием их семейной жизни. Она глянула на мужа. Потягивая пиво, Гэри тупо смотрел на телеэкран. Она перегнулась, взяла старый конструктор «Меккано», купленный в комиссионном магазине, и начала строить высокую башню. Хьюго оторвался от ее груди и, что более важно, отвел взгляд от телевизора, наблюдая за матерью. Потом стал вместе с ней строить башню. Рози еще раз украдкой посмотрела на мужа. Он был измотан и хотел одного — погрузиться в забытье.

Она знала, что поступила правильно, решив до пятницы не сообщать ему про уведомление о судебном слушании. В любой будний день Гэри к вечеру сильно уставал и потому был склонен к раздражительности, мог вспылить из-за пустяка и все видел в пессимистическом свете. Нам вообще не следовало обращаться в полицию, зарычал бы он на нее, это ты меня заставила. А в пятницу вечером, по окончании трудовой недели, он не откажется ее выслушать. Она приняла решение сразу же, как только прочитала педантичное бюрократическое письмо. Их делу был присвоен номер D41/543. Уже одно это могло бы вывести Гэри из себя. Обычный номер в его глазах олицетворял собой порочность власти; это означало бы, что теперь они находятся в тисках неумолимой подавляющей системы. Причем по ее вине. Паранойя, гнев, обида — со всем этим Гэри не смог бы совладать, зная, что завтра ему опять идти на работу. А в пятницу вечером, в преддверии выходных, она могла рассчитывать на то, что он будет мягким, милым, добрым.

Проклятие, думала Рози, наблюдая, как ее сын, попирая закон силы тяготения, возводит высокую качающуюся башню. Если б у нас были деньги…

Она глянула на телеэкран. Передавали прогноз погоды, и она обратила внимание на дату внизу экрана. Боже, вспомнила она, сегодня же день рождения ее матери. Она могла бы поклясться, что ни слова не произнесла вслух, однако Хьюго оторвался от своего занятия и спросил:

— Что случилось, мама?

Наверно, это прозвучало бы как глупость, нелепое предубеждение, но ей порой казалось, что она читает мысли сына, а он — ее. Не все время, нет, конечно, но очень часто.

— Ничего, милый, — ответила она. — Просто вспомнила, что сегодня у твоей бабушки день рождения.

Для Хьюго бабушка ничего не значила. Так не должно было быть, но с этим Рози ничего не могла поделать. Ее семья, равно как и семья ее мужа, не были любящими родными.

И опять Хьюго поразил ее своей проницательностью:

— Бабушка плохая. Она меня не любит.

— Детка, ты ошибаешься. Она тебя любит, просто не знает, как выразить свою любовь.

Гэри фыркнул. Прошу тебя, не надо, молча взмолилась она, не пестуй в нем ненависть к моим родным.

Но, чувствуя поддержку отца, Хьюго, кивая, упрямо добавил:

— Она на меня кричала.

Сколько раз он видел свою бабушку? Три раза. Причем первый раз ему еще не было года, значит, он не мог помнить ту встречу. Такая уж ты есть, мама, горестно думала Рози, холодная и равнодушная. Печаль, владевшая ею, не была вызвана чувством вины. Давно уже это чувство не ассоциировалось у нее с матерью. Она просто жалела мать: та была одинокой сварливой старухой.

Рози посмотрела на сына. Ей хотелось сказать ему: твоя бабушка просто не способна любить. Но она не испытывает к тебе ни ненависти, ни антипатии. Ты ей просто неинтересен. Хьюго был слишком мал, чтобы это понять, поэтому она схватила его и посадила к себе на колени.

— Хьюгс, — сказала она, зарываясь лицом в его животик. — Бабушка очень тебя любит.

В Перте еще не было шести; только через два часа солнце сядет над Индийским океаном. Но она знала, что звонить матери после половины восьмого бесполезно. Та во всем ценила порядок, неукоснительно соблюдала режим, внушавший ей чувство надежности, и не ответила бы на ее телефонный звонок. Может, оставить ей сообщение на автоответчике? Рози поморщилась при этой мысли. Она хорошо представляла, как отреагирует мать на ее забывчивость. «Вечно ты все делаешь в последнюю минуту».

— Пойду позвоню, — объявила она. Оба — и муж, и сын — оставили ее слова без внимания.

Он взяла радиотелефон и села, скрестив ноги, на кухонном столе, прямо под плакатом, рекламирующим фильм «Дикие сердцем». Этот массивный стол из мореного красного дерева, длинный и широкий, был ее любимым предметом мебели. Утром Гэри мог на нем развернуть газету. На нем можно было разложить мелки, карандаши и альбомы. За ним спокойно умещалась вся их семья. А еще она любила этот стол потому, что его сделал Гэри.

Позвони, подначивала она себя, позвони. Ее пальцы забегали по наборной панели. Потом она вдруг сбросила вызов и набрала другой номер.

Трубку взял Билал.

Она хотела позвонить Айше, но время было неурочное. К телефону мог подойти Гектор, а слышать его голос было выше ее сил.

— Привет, Рози. Сэмми как раз уложила детей. Сейчас ее позову. — Густой баритон Билала плохо вязался с его австралийским акцентом, которому были свойственны ленивая отрывистость произношения и бойкий мелодичный перезвон гласных. Это был акцент местных аборигенов, резко отличавшийся от глухого тяжеловесного произношения белых, будто разговаривавших с закрытым ртом.

К телефону подошла Шамира:

— Боже, и зачем только мы решились завести детей?!

— Кто на этот раз?

— Ибби. Соня просто ангел. А Ибби только ноет и ноет. Не хочет ничего есть, не хочет вовремя укладываться, не хочет спать в одной комнате с сестренкой. Неужели все мальчишки такие нытики?

Они поговорили о детях, о мужьях. Рози глянула на кухонные часы. Ей еще не хотелось прощаться с Шамирой, хотя они проболтали уже почти час. Хьюго и Гэри все еще находились в гостиной — возможно, оба спали. Нужно позвонить матери. Ее пальцы забегали по наборной панели.

Включился автоответчик Анук. Она услышала бесстрастный скучный голос подруги. Рози стала наговаривать сообщение, но тут Анук сняла трубку:

— Привет.

— Привет.

Они не общались уже несколько недель.

— Что случилось?

— Да так, ничего. — Рози зажала трубку под подбородком и стала сворачивать сигарету из табака Гэри, но потом сообразила, что сигарета ей не нужна: курить она бросила.

— Вообще-то, мы только что получили письмо из суда. Они назначили день слушания.

— Вот как? — ничего не выражающим тоном отозвалась Анук.

Рози охватил гнев. Ей хотелось, чтобы ее подруга поговорила с ней, сказала что-нибудь. Рози не отвечала.

— Нервничаешь?

— Конечно!

Рози осознала, что впервые за долгое время она общается с Анук без примиряющего посредничества Айши. Она уже жалела, что позвонила Анук, ее била нервная дрожь, она боялась выдать свой гнев. Но, черт возьми, ей нужна была поддержка подруги.

— Желаю удачи.

Она немного успокоилась, и теперь ей хотелось плакать. Она вытерла слезинку в уголке глаза:

— Спасибо. Я ценю твою поддержку.

— Только не очень-то раскатывай губы, ладно?

В этом была вся Анук — вечная язва, вечная пессимистка. И все равно она была благодарна подруге за добрые слова.

— Гэри то же самое мне говорит.

— Что ж, он прав… — И опять голосом Анук не выдала своих чувств. — Полагаю, он рад, что скоро все будет кончено.

Нет, она ни за что не признается ей в том, что еще не сообщила мужу об уведомлении. Это ведь так унизительно.

— Что делаешь сегодня вечером?

— Репетирую с Рисбо его роль для завтрашних съемок. Даже не верится, что я столько лет потратила впустую, сочиняя подобную чушь. — Анук громко рассмеялась. — Он грозит мне пальцем.

— Сегодня у мамы день рождения.

— Еще не звонила?

— Пока нет.

— Так ты не тяни, детка. Позвони — и дело с концом. — На этот раз голос у Анук был теплый, ободряющий.

У Рози стало легче на душе. Хорошо, когда есть подруга, с которой тебя связывают общие воспоминания.

— Да я и сама знаю. Только веришь или нет, столько лет прошло, а я все равно нервничаю?

— Радости от своих родителей ты видела немного, — заявила Анук с почти жестокой прямотой в голосе, в котором опять зазвучали холодные металлические нотки. — Просто позвони. Она испортит тебе настроение. Но от матерей ничего другого ждать не приходится.

Матери не должны портить настроение своим детям. Она никогда не будет такой матерью.

— Рейчел была не такая.

— Ну да, моя мама была святая, — съязвила Анук.

— Ладно, мне пора. Нужно ей позвонить.

— Вот и умница… — Помедлив в нерешительности, Анук вдруг быстро спросила: — Не хочешь после мне перезвонить?

— Нет, нет, все будет нормально. Надо бы нам как-нибудь собраться вместе.

Под «вместе» подразумевались она сама, Анук и Айша. Без мужей и любовников. Нехотя Рози пришлось признать, что для Анук «вместе» означало, что они должны собраться без Хьюго. Без детей.

— На следующей неделе.

— Ловлю на слове.

Рози хотела попрощаться, но Анук уже положила трубку.

Она все еще никак не могла собраться с духом, чтобы позвонить матери. Все откладывала и откладывала. Пошла проверить, чем заняты Хьюго и Гэри. Оба спали. Ее сын сопел, развалившись на коленях у ее храпящего мужа. На губах Хьюго блестели слюни. Рози всегда нравилось смотреть на отца и сына, когда те были вместе. Она завидовала их непринужденной близости. А в ее отношениях с Хьюго превалировала напряженность чувств. Он никогда не был расслаблен, сидя у нее на руках. Всегда крепко обнимал ее, завладевая ею так же, как она завладевала им. Она понимала, что скоро, очень скоро ей придется окончательно отнять его от груди. Это должно произойти в следующие несколько месяцев, до того, как он пойдет в детский сад. Ей хотелось коснуться спящего сына, но она подавила свой порыв, решив, что не станет их будить и требовать, чтобы они перебрались на постель. Они оба казались такими счастливыми. Рози выключила телевизор и с книжной полки тихо взяла один из фотоальбомов. Погасила свет, вышла на кухню.

Взглянув на потертый пурпурный корешок фотоальбома, она перенеслась в ту пору, когда еще не было Хьюго, когда она еще не встретила Гэри. Она до сих пор помнила, как купила этот альбом в маленьком пыльном газетном киоске в Лидервилле[86]. Она тогда работала официанткой, снимала комнату в одном доме, где кроме нее обитала еще смурная пара — Тед и Даниель. Она увлекалась «спидом», плыла по течению, жила как бог на душу положит. В то лето Айша переехала в Мельбурн. Рози быстро перевернула несколько страниц и нашла фотографию, которую искала. Боже, какая же она здесь юная, этакая крутая пляжная цыпочка. Впрочем, такой она и была.

На ней яркий мандариновый — теперь этот слепящий цвет кажется ей шокирующим — купальник, ее любимый. Выпятив вперед подбородок — по совету какого-то юношеского журнала, — она восторженно улыбается в объектив. Рейчел стоит рядом. На ней бикини скучного голубого цвета, на плечи небрежно накинута белая мужская сорочка. Рейчел нет нужды выпячивать подбородок. Вид у нее спокойный, уверенный. Она улыбается сдержанно, словно насмехаясь над лучезарностью юной Рози. В руке у Рейчел сигарета. Они в доме Анук, в том самом, с видом на фримантлский[87]пляж, где Рейчел позже и умерла. Сегодня, разговаривая с ней по телефону, Анук пыталась быть ей хорошей подругой. Рейчел совсем не была похожа на ее собственную мать. Да, она бывала безжалостной, но эта ее жестокость всегда была продиктована честностью; она никогда не обижала умышленно. Рейчел была умна, предприимчива, свободна от национальных предрассудков. Не боялась рисковать. И ждала, что ее дочери будут такими же смелыми. В этом она была неумолима. Именно Рейчел сказала ей, чтобы она уезжала из Перта, последовала за Айшей в Мельбурн. Уматывай к черту из Перта, девочка. Здесь ты впустую прожигаешь свою жизнь. Закончится тем, что ты станешь домохозяйкой при каком-нибудь скучном избалованном адвокатишке, проживающем в Пепперминт-Гроув[88], или, того хуже, занюханной женой бессловесного недотепы из Скарборо[89]. Уезжай немедленно, девочка. Откровенно, ничего не скажешь. Анук, вне сомнения, была дочерью своей матери.

Это было жестоко. Несправедливо. Раковая опухоль поразила обе ее груди, и она сгорела за год. Жизнелюбивая, бесстрашная Рейчел. Рейчел, так непохожая на ее собственную мать.

И все же надо позвонить. Рози бережно закрыла фотоальбом и опять взяла телефон.

Один гудок, потом настойчивый сигнал междугороднего соединения, и ее мать сняла трубку.

— С днем рождения.

— Розалинда, поздно ты спохватилась.

Она не станет извиняться.

— Хьюго долго спать укладывала.

— Он уже девятый сон должен видеть.

Я не стану отвечать. Я не стану отвечать.

— Хорошо отметила?

— Что за глупости, Розалинда?! Мне восьмой десяток. Дни рождения я уже давно не отмечаю.

Поразительно, думала Рози. Ее мать всю жизнь провела в трущобах Перта, а до сих пор изъясняется, как истинная англичанка, на правильном английском.

Безукоризненный английский Рози научилась понимать, когда жила в Лондоне, хотя никто из выходцев с Британских островов эту речь не признал бы. Потому что так говорили дикторы Эй-би-си и Би-би-си несколько поколений назад.

— Джоан заходила? — Джоан была лучшей подругой ее матери. Джоан — единственная подруга матери, злорадно подумала Рози.

— Заходила.

Спроси про своего внука. Спроси, пожалуйста, про своего внука.

— Эдди звонил?

— Нет, Эдвард не звонил.

— Он позвонит, я знаю.

Ее мать на другом конце провода презрительно фыркнула:

— Твой брат наверняка сейчас напивается в каком-нибудь баре. Он вряд ли помнит, какой сегодня день недели, не говоря уже про день рождения матери.

Сколько ожесточенности, сколько недовольства в ее тоне! Рози почувствовала, что ее неприязнь испаряется, остается только жалость к матери. Она успокоилась. Скоро они попрощаются, и жалеть будет не о чем.

— Одна только Джоан и думает обо мне.

Ей следовало бы сказать: «Я же позвонила». Ей следовало бы сказать: «С тобой так трудно». Ей следовало бы сказать: «Мы не звоним, потому что не любим тебя». Но Рози вообще не ответила. Скоро, очень скоро неприятный разговор будет окончен.

— Твой брат — пьяница. В нашей семье все мужчины пьют, а все женщины выходят замуж за алкоголиков.

Рози покраснела. Жар опалил ее лоб, щеки, шею. Все добрые чувства, что она испытывала к одинокой пожилой женщине, исчезли. Злая карга! Ты все выдумала. Гэри не алкоголик. В представлении ее матери, исповедующей мещанскую узколобость христиан среднего класса, всякое употребление спиртных напитков считалось грехом. Почему она не хочет честно признать, что не выносит Гэри лишь по той простой причине, что он — скромный работяга?

— Ладно. Я ведь позвонила просто, чтобы поздравить тебя с днем рождения.

— Спасибо.

— Не буду тебя задерживать. Ложись спать.

— Вообще-то, Хьюго следовало бы укладывать раньше.

Ей не удалось быстро сориентироваться, не удалось быстро сообразить, как выпутаться из западни, устроенной матерью. Поэтому она солгала. В этой ситуации ничего умнее придумать было нельзя.

— Обычно он засыпает гораздо раньше. Приболел, наверное.

— Ты работаешь? Неработающие матери всегда находят себе проблемы на одно место.

Да, мама, я работаю, воспитываю своего сына.

— Устроюсь на работу в следующем году, когда Хьюго пойдет в сад.

— Надеюсь, ты больше не кормишь его грудью?

На это можно было ответить лишь очередной ложью.

— Нет.

— Слава тебе Господи. Мне непонятно стремление молодых мамочек вернуть то время, когда женщины были дойными коровами. Я не приемлю кормление грудью.

А то я не знаю.

— Когда ты отняла его от груди?

— Четыре месяца назад, — в очередной раз солгала она.

— С ума сойти. Ему ведь уже четыре года?

— Только что исполнилось. Между прочим, ты не позвонила на его день рождения, — не сдержалась Рози.

Она глянула на дверь. Гэри тащился в туалет.

— Я послала открытку. Только за этим ты мне позвонила? Чтобы обидеть? — разъяренным тоном заявила ее мать.

Гейм, сет и матч. В ответ она могла сказать только то, что ждала услышать от нее мать.

— Извини.

— Спокойной ночи, Розалинда. Спасибо за звонок. — Ее мать повесила трубку.

С минуту Рози не шевелилась. Сидела, прижав трубку к уху, слушала шипение невидимого электричества. Потом со стуком положила телефон на стол, вновь чувствуя себя шестнадцатилетним подростком. Ей хотелось переспать с мальчиком, переспать с мужчиной, переспать хоть с кем-нибудь, напиться, наширяться, отключиться, стащить что-нибудь из магазина, ей хотелось сквернословить и визжать. Она готова была сделать что угодно, лишь бы мать возненавидела свою дочь так же сильно, как она сама ненавидела ее. Она потянулась за табаком мужа. Сейчас в самый раз покурить.

— Тебе это не нужно.

Она не отдернула руку, хотя, пойманная с поличным, чувствовала себя виноватой.

— Нужно. С мамой только что говорила.

Они смотрели друг на друга. По лицу мужа она не могла определить, о чем он думает. Не кричи на меня, не строй из себя умника, не доставай. Гэри подошел к ней, наклонившись, поцеловал ее в макушку, стиснул ее плечо. От его нежности у нее на глазах проступили слезы. Он отер ее глаза, взял у нее из руки мешочек с табаком и принялся скручивать для нее сигарету.

— После разговора с ней всегда остается такой неприятный осадок. Мне кажется, что я плохая дочь, плохая жена, плохая мать.

Гэри фыркнул:

— Это все вздор, ты же знаешь. Ты самая лучшая мать.

Она была хорошей матерью. Она это знала, хотя ей понадобилось много времени, чтобы открыть в себе этот талант. Когда она стала матерью, у нее появилось ощущение полноценности, она поняла, чем были вызваны тревога, гнев и страх, так долго доминировавшие в ее жизни. Став матерью Хьюго, она наконец-то обрела покой. Рози курила, пуская изо рта дым. Сейчас Гэри был весь во власти нежных чувств к жене, и она хотела, воспользовавшись этим редким мгновением, сказать ему: «Пожалуйста, подари мне еще одного ребенка». Она прикусила язык, зная, что он рассердится, отстранится от нее. Она со страхом ждала наступления предстоящего года, ведь Хьюго пойдет в детский сад, и она опять останется одна. Ее муж, она знала, на предстоящий год возлагал большие надежды: рассчитывал, что она найдет работу, а сам он перейдет на неполный рабочий день и снова займется искусством. Своей дурацкой бессмысленной живописью. А ведь в следующем году им обоим нужно работать, чтобы скопить деньги на дом. Им нужно больше денег.

— Я пошел на боковую, — шепнул ей Гэри. — Хьюго уже спит. Идешь?

Он поцеловал ее в губы. Она вздохнула с облегчением, услышав, как он идет в спальню.

Улыбка на ее губах угасла, она посмотрела на телефон. Ты ошибаешься, мысленно доказывала она матери. Я — хорошая мать. Хорошая.

Ничто из того, что рассказывали ей подруги, не подготовило ее к тому кошмару, который она пережила во время родов. Она так долго мечтала о ребенке, всячески — угрозами, уговорами, нытьем — пыталась заставить Гэри уступить ее желанию. Ей и в голову не могло прийти, что она возненавидит его. Ей нравилось ходить беременной, ее завораживали перемены, происходившие в ее теле, которое, казалось, существовало независимо от нее самой. Ее прежде угловатая мальчишеская фигура округлилась, приобрела женские формы. Но роды вытряхнули ее из блаженного состояния. Их она могла описать только одним словом — ад. Если беременность была для нее уходом от самой себя в свое тело, то схватки возродили все, что было в ней двуличного, фальшивого, безобразного, все то, что она в себе ненавидела. Она верила в святость «естественных» родов в домашних условиях. Потом, когда схватки начались, она поняла свою ошибку, но к тому времени уже было поздно просить, чтобы ей сделали анестезию. Слава богу, о самих родах у нее сохранились лишь отрывочные воспоминания — неясные вспышки галлюциногенного кошмара. Зато до сих пор она живо помнит — никогда не забудет, — что, когда из нее пытались извлечь ребенка, она точно знала и хотела одного — чтобы его забрали у нее. Она совершила чудовищную, непоправимую ошибку.

Первые полгода каждый раз, беря Хьюго на руки, она дрожала от ужаса. Она была уверена, что убьет его. Каждый раз, когда он плакал, она чувствовала, как все дальше отдаляется от него. Это было чуждое ей создание, грозившее погубить ее.

Первые полгода после родов она продолжала посещать занятия йогой. Ей хотелось регулярно встречаться с Анук и Айшей, хотелось спать, пить, принимать наркотики, заниматься сексом, хотелось быть молодой. Она не хотела быть матерью. У нее было такое чувство, что она раздвоилась, что она больше не Рози, а некая злобная тварь, не способная любить дитя, которое она произвела на свет. Будь ее воля, она вообще не вспоминала бы о нем — так сильно она его ненавидела. Она даже не могла назвать его по имени. Она не доверяла ему, боялась его. Должно быть, тогда она тронулась рассудком, сошла с ума. Ее постоянно сотрясали безудержные рыдания, она представляла, как топит его в ванне, как сворачивает ему шею.

Безумие продолжалось полгода, и за все это время она никому и словом не обмолвилась о своих переживаниях — ни мужу, ни Айше, ни обществу матерей, ни своим родным, ни единой живой душе. Не смела. Она улыбалась и делала вид, будто обожает свое дитя. И вот однажды утром она отчаянно пыталась переделать все дела, чтобы пойти на занятия йогой. Ребенок плакал, вопил без умолку. Кормление, убаюкивание, брань — ничто не помогало: чудовищный ор не прекращался. И вдруг ею овладело странное спокойствие. Пусть кричит. Она оставит его дома, в маленькой дрянной однокомнатной коробке, которую они снимали в Ричмонде. Она оставит его одного, и пусть он хоть весь криком изойдет, ей плевать. Она остановилась у выхода — в руке ключи, на плече — спортивная сумка. Сейчас она выйдет из дома, сядет в машину и уедет. А этот выродок пусть воет, пусть надрывается, пока не сдохнет. Пока не задохнется от собственного крика.

Она открыла дверь и выглянула на улицу. Стояло лето. День был солнечный и безветренный. Вокруг ни души. Минут десять с сумкой через плечо она, сжимая в кулаке ключи, топталась в дверях и смотрела на улицу. Ты не свободна, сказала она себе. Если хочешь это пережить, если не хочешь угробить себя или своего ребенка, нужно понять, что ты себе не принадлежишь. Отныне, до тех пор пока он не уйдет от тебя, твоя жизнь не имеет значения, на главном месте — он. И тогда она шагнула назад в дом, захлопнула дверь. Отгородилась от улицы, от внешнего мира. Она взяла на руки плачущего малыша и крепко прижала его к себе. Хьюго, Хьюго, не плачь, шептала она. Все будет хорошо. Я с тобой.

Он стал средоточием ее жизни, центром ее вселенной, завладел ее телом. Она потерялась в нем. Так она освободилась от безумия. Нет, боль тогда не отпустила. Словно, когда она рожала Хьюго в нечеловеческих муках, в нее вошла неизбывная печаль. Он сломал ее, разбил вдребезги ее девическое «я». Постепенно, хоть и с большим трудом, ей удалось собрать осколки в единое целое. Теперь ее меланхолия проявлялась лишь тогда, когда с ней не было рядом Хьюго или Гэри, когда она оставалась одна. Ибо в те первые месяцы после рождения Хьюго Гэри был сама доброта. Он нянчился с ней, утешал ее, превозносил, обнимал. Он ее спас. Особенно теплыми отношения между ней и Гэри бывали, когда они проводили время вместе, отгородившись от внешней среды. Без Гэри, без своего ребенка она больше не смогла бы существовать в этом мире.

В ту ночь ей снился Цюи. Она видела его так отчетливо, что потом еще несколько дней ясно представляла себе его черты, весь его образ. Жесткие сухие ладони, сильные руки, настороженность и порой упрек в его угольно-черных глазах, прохладная гладкая кожа. Сам сон в сознании запечатлелся расплывчато, к утру почти полностью забылся. По пробуждении она помнила лишь отдельные обрывки. Вот они ужинают в ресторане где-то высоко над гаванью Гонконга, на столе еды почему-то нет. Вот он сношается с ней — это происходит гораздо позже во сне — как животное, непристойно. Эта картина вполне соответствовала тому, как они в реальности занимались сексом: он вел себя как животное, непристойно. Когда она проснулась, у нее было такое чувство, будто ее вымарали в нечистотах. Такое чувство он часто в ней пробуждал. Рядом, свернувшись клубочком, спал Хьюго. Гэри храпел. Осторожно, стараясь не разбудить мужа и сына, она выбралась из постели. Нагая, прошла в ванную и встала перед зеркалом. Кожа у нее все еще была белая, чистая, кожа молодой женщины. Только груди выдавали ее возраст. Они значительно пополнели с тех пор, как она встречалась с Цюи, обвисли, на коже выделялись безобразные полосы — следы растяжек. Господи, Рози, урезонила она себя, тебе тогда было восемнадцать. Из зеркала на нее смотрела другая женщина. Когда-то ей было восемнадцать.

— На днях мне приснился мой первый любовник.

— Любовник, — протянула Шамира игривым поддразнивающим тоном. — Слово-то какое!

Рози невольно рассмеялась:

— По-другому не скажешь. Назвать его своим парнем язык не поворачивается.

Да, по-другому она не могла бы сказать. Цюи был старше нее на двадцать лет, именно «любовник». Шамира на другом конце провода молчала, ждала объяснений. Хотя какое ей дело до Цюи?

— Ладно, не бери в голову. Просто странно как-то. Сто лет его не вспоминала.

— Как Гэри воспринял новость о слушании?

— Нормально. Обрадовался.

Ей и впрямь показалось, что Гэри обрадовался. Он быстро прочитал уведомление и вернул письмо жене. Чудесно, сказал он. Мне давно не терпится с этим развязаться. Он подошел к холодильнику, вытащил пиво. Она внимательно наблюдала за ним, но он не выказывал ни гнева, ни возмущения. Тот вечер пятницы прошел идеально. Они поели на ужин рыбу с картошкой, потом заснули друг на друге под телевизор, пока смотрели какой-то дрянной английский детектив.

— Билу можно сообщить?

— Конечно.

Цюи Шамиру не интересовал. А с какой стати? С Цюи она порвала более двадцати лет назад. Еще до замужества, до рождения Хьюго, до переезда в Мельбурн. Цюи остался в другой жизни. Рози услышала приближающийся топот бежавшего по коридору Хьюго, и поняла, что Гэри тоже войдет с минуты на минуту.

— Ладно, я прощаюсь.

— До встречи в десять.

— До встречи, — пообещала Рози. Положив трубку, она поставила вариться кофе, приготовила тост для Хьюго. Голодные голубые глаза мальчика с мольбой смотрели на нее.

— Сиси, — попросил он. Она обожала, когда он так говорил. Это было ее любимое слово.

Гэри за завтраком с ней почти не разговаривал и, выпив кофе, сразу же вышел из кухни. Она знала, почему он раздражен: ему не нравилось, что она помогает Шамире подыскивать дом. Он начал пилить ее сразу же, как только она поговорила с ней по телефону в четверг вечером.

— Зачем ты едешь с ними?

— Посмотреть.

— Зачем? — Он мгновенно насторожился.

— Сэмми нужно знать мнение третьего лица.

— Где они ищут?

— В Томастауне[90].

— Какого черта?

— Она хочет, чтобы они жили на той же трамвайной линии, что и ее мать. По-моему, это правильно.

— Томастаун — дыра.

— Дыра, но жилье там не так уж дорого.

— Даже не думай, — заявил он.

— А я и не думаю.

Он смотрел на нее со свирепым недоверием во взгляде.

— Ипотеку я брать не буду, не надейся. Достаточно того, что у нас есть ребенок. Я не стану вешать на себя еще одно ярмо.

— Знаю, — вспылила она.

— Вот и хорошо. Кстати, я пообещал Вику, что приду к нему в субботу утром. Он хочет, чтобы я послушал несколько его новых песен. Так что тебе придется попросить кого-то из ребят посидеть с Хьюго.

Слава богу, что есть Конни и Ричи. Она сдружилась с ними после того ужасного пикника. Хоть на этом спасибо. На следующий день после того, как избили Хьюго, Конни позвонила, чтобы справиться, как чувствует себя малыш. Хорошие ребята. Они спасают ей жизнь. К черту Вика и его песни. Его творчество того же пошиба, что и мазня Гэри. Вы обычные работяги, так уж смирились бы с этим.

Она не поддалась на провокацию, не утратила хладнокровия.

— Хорошо, попрошу. Позвоню Ричи. Конни по субботам работает.

Но Гэри уже выскочил из дома во двор. Она осознала, что у нее участился пульс, что она задыхается, напугана.

К двери подошел Хьюго, устремил на нее вопросительный взгляд:

— Вы с папой ссорились?

— Вовсе нет, — она взяла его на руки. — Мы не ссорились.

— Ссорились.

— Нет, клянусь.

Его личико сморщилось, в глазах — настороженность. Внезапно он напомнил ей отца. Она крепче обняла сына:

— Клянусь, мы не ссорились.

Чертов дом, Гэри. Дом. Я заслуживаю того, чтобы жить в своем доме.

Ей было шестнадцать, когда у них не стало дома. Она до сих пор помнит каждую мелочь в нем. Широкий стол с пластиковой поверхностью на кухне, где они с Эдди делали уроки; на стене над изголовьем ее кровати постепенно расширяющаяся трещина, которую отец так и не нашел времени замазать; буйные заросли сорняков и хилые, чахлые кусты роз на неухоженных клумбах матери; почва занесена толстым слоем песка, надуваемого ветром с автотрассы. Сам дом — серая бетонная коробка, построенная в конце шестидесятых, летом — настоящая духовка. Низкий потолок, тонкие стены. Но это был ее дом, дом, в котором она выросла, и от него до пляжа всего десять минут пешком. Почти круглый год она жила на пляже. Золотистая девочка, называли ее, потому что загар с нее никогда не сходил, волосы, выбеленные солнцем и морем, были как у альбиноски, а прыгала на волны и плавала она так, будто родилась в глубинах самого океана. В Перте золотое солнце — ее солнце — висит над спокойным теплым Индийским океаном. Там море, ветер и земля сливаются воедино, наполняя смыслом бытие. Слепящая синева Тихого океана радовала глаз, но была лишена природной суровости ее океана, ее моря. Это был не ее дом.

Дома она старалась бывать как можно меньше, особенно летом, когда школьный год заканчивался и появлялось много свободного времени. Она ненавидела ядовитую стену молчания, стоявшую между ее родителями. Позже, когда она повзрослела, получила опыт общения с мужчинами, у нее не вызывало уважения и поведение любовников, если те кричали на нее, оскорбляли ее, изливали на нее свою злобу, свой гнев. Она не могла отплатить им той же монетой, она просто теряла дар речи. Замыкалась в себе. Конечно, это была нездоровая реакция. И потому она учила Хьюго быть откровенным, раскованным, не скрывать своих чувств. Любое чувство имеет право на существование, словно заклинание, шептала она ему еще до того, как он научился говорить. Любое чувство.

В тот последний год перед разводом родителей их дом едва не взрывался от переполнявших его невыраженных эмоций, невысказанных слов. Находиться в нем было невыносимо. Слава богу, был пляж.

Скоро мы лишимся дома, сказал ей как-то Эдди. Как бы между прочим, равнодушно. Это было так похоже на Эдди. Потому вы с ним и разбежались, объяснила ей Айша. Твоего брата ничто не интересует, ничто. Ни автомобили, ни пляж, ни карьера, ни школа, ни девушки.

Скоро мы останемся без дома, сказал ей Эдди, почти зевая. Отец все проиграл. Потерял работу — мама даже не знает. У нас ничего нет.

Куда же мы пойдем? — спросила она его со страхом в голосе. Он пожал плечами, спрыгнул с парапета, взял свою доску для сёрфинга и пошел к воде. Куда же мы пойдем? крикнула она ему вслед. Она осталась сидеть на парапете, смотрела, как ее брат уплывает вдаль, туда, где море сливается с небом.

Ричи явился ровно в половине десятого. Его пунктуальность, как всегда, удивила ее. Сама она, в свою бытность подростком, за временем не следила. Хьюго, едва увидев Ричи через проволочную сетку на двери, с радостными воплями помчался по коридору. Ей было ясно: Хьюго нужен братик. Им нужен еще один ребенок.

— Привет, малыш.

Хьюго прыгал у двери, пытаясь дотянуться до щеколды.

— Подожди, подожди, — рассмеялась Рози. Она отодвинула задвижку, открыла дверь и чмокнула Ричи в щеку. Мальчик покраснел. Хьюго мгновенно завладел рукой подростка и потащил его по коридору на задний двор. Ричи обернулся, беззвучно произнес: «Извините».

Она махнула им, крикнув:

— Идите играйте.

Она испытала облегчение, когда села за руль, глянула на пустое детское автокресло, включила старый компакт-диск группы «Портисхед», опустила боковое стекло и поехала. Хорошо быть самой собой, думала Рози. Правда, это ее состояние продлится недолго, что, впрочем, ее радовало. Она знала, что через несколько часов захочет быть с Хьюго.

С детьми Шамиры, Соней и Ибби, должна была сидеть ее сестра, Кирсти. У той были такие же, как у Шамиры, глаза с тяжелыми веками, ирландский овал лица, бледная кожа, но во всем остальном сестры были совершенно разными. На Кирсти были облегающие черные джинсы, сандалии и облегающая футболка с глубоким вырезом и эмблемой какой-то балийской марки пива поперек ее пышной груди; ее темные на концах белокурые волосы беспорядочной массой падали та ее лицо и плечи. Шамира утверждала, что Кирсти давно смирилась с тем, что ее сестра приняла другую веру, но молодая женщина всем своим простецким, неряшливым видом, казалось, бросала вызов исламу. Вряд ли выбор футболки с рекламой алкоголя можно было назвать случайным. Но было ясно, что Ибби и Соня обожают свою тетю, ибо каждый из них старался добиться ее любви и внимания. Соня, сидя у Кирсти на коленях, что-то рисовала в тетради; Ибби, стоя рядом, прижимался к ней. Рози села напротив троицы. В комнату вошел Билал с парой ботинок в руках. Кивнув Рози, он сел и обулся.

— Во всем слушайся тетю, ясно? — наказал он сыну.

Ибби, вдруг став серьезным, озабоченным, кивнул с важным видом.

Билал подмигнул сыну:

— Вот и молодец.

Но Рози мальчик отвечал радостной горделивой улыбкой.

Она решительно заявила, что сядет на заднем сиденье. Пристегиваясь ремнем безопасности, она глянула на лицо Билала в зеркале заднего обзора и, когда тот перехватил ее взгляд, почти смущенно отвела глаза. В ушах зазвучал язвительный упрек Гэри. Ты вся такая прямолинейная, Рози, не знаешь, как себя вести рядом с черными. Вечно боишься, что сделаешь или подумаешь что-то не то. Типичная мещанка. Для нее из уст Гэри это было самое обидное оскорбление, ибо его слова были одновременно правдивы и справедливы. Ее бесило, что у нее нет денег, нет собственного дома, что она бедна, сына одевает в комиссионных магазинах и считает каждую монетку, расплачиваясь за продукты в супермаркете. Но самое ужасное, что она и впрямь была законченной мещанкой. Она всегда испытывала неловкость в присутствии аборигенов, всегда, с самого детства. Когда отец брал ее в город и им случалось проходить на улице мимо аборигенов, она крепко цеплялась за его руку. Она боялась, что, если посмотрит им прямо в глаза, с ней произойдет что-то ужасное, гнусное. Она понятия не имела, откуда у нее появился этот страх. Ее родителям были свойственны расовые предрассудки, но они никогда не выражали свои взгляды в агрессивной, ожесточенной форме. Мать жалела черных, отец их попросту презирал, хотя оба кичились своим терпимым отношением к аборигенам. Страх Рози, подсознательный страх, не был вызван плохими воспоминаниями, впитался в нее из воздуха Перта. Рядом с неграми из Африки и Америки подобного беспокойства она не испытывала. Когда она была подростком, как-то раз в порту Фримантла пришвартовались корабли ВМС США, и улицы Перта заполонили чернокожие американские моряки. Но они ее не пугали. Ей нравилось, что они обращают на нее внимание — бросают на нее слегка непристойные зазывные взгляды, свистят ей вслед, кричат: «Красавица, иди выпей со мной». Да и Айша, ее лучшая подруга, была индианкой. Тоже ведь черная, верно? Но сейчас на Билала еще раз взглянуть она не посмела.

Рози протяжно вздохнула. Шамира обернулась, вопросительно вскинула брови. Рози виновато покачала головой, потрепала подругу по плечу, произнесла одними губами: «Все нормально». Это известие о предстоящем слушании выбило ее из колеи. Она не должна думать о плохом, не должна сомневаться в правильности своего решения. Она — хорошая и испытывает неловкость в присутствии Билала не только потому, что он абориген. Она помнила, каким он был в юности. Привлекательный сумасбродный юноша с певучим голосом. Она познакомилась с ним по приезде в Мельбурн, и тогда он постоянно смеялся над ней. Создавалось впечатление, что он все время сжат, как пружина, и в любой момент может разжаться, демонстрируя свой свирепый нрав. Он не вызывал у нее симпатии, она даже боялась его. Теперь, когда ему было за сорок, Билал не имел ничего общего с тем юношей. Этому человеку она доверяла, таким он ей больше нравился, но она редко слышала его смех. Она была уверена, что он питает к ней отвращение, до сих пор видит в ней приехавшую из Перта глупую белую девчонку, которая боится посмотреть ему в глаза. Фактически до недавних пор за все время знакомства они обменялись, в лучшем случае, несколькими десятками фраз. Но теперь, подружившись с его женой, она хотела доказать ему, что она уже не та глупая беспечная белая девчонка, что она давно изменилась.

Их обступил унылый пейзаж северных окраин города. По мере удаления от Мельбурна мир вокруг становился безобразнее; казалось, свинцовое серое небо вот-вот обрушится и раздавит их. Газоны и участки естественной природы, что они проезжали, были мрачные, грязно-желтые, выжженные солнцем. Краски блеклые, бесцветные. Наверно, потому, думала Рози, что рядом нет океана, воздух не насыщен живительной влагой. Она понимала, почему Гэри даже мысли не допускает о том, чтобы переехать сюда, осесть в этой безотрадной пригородной пустоте. Но это все, что они могли себе позволить. Это — или дом в сельской местности. Но последний вариант ее муж и вовсе не рассматривал, хотя Хьюго в деревне было бы хорошо, да и сам Гэри смог бы там по-настоящему заняться живописью. Но она знала, что он даже слушать об этом не станет. Она глянула на отражение Билала в окне. Он был хороший человек, замечательный отец, любящий муж. На одно ошеломляющее мгновение, такое, от которого у нее перехватило дыхание, Рози пожалела, что это не она сидит рядом с ним на переднем сиденье. Не она едет со своим мужем выбирать дом. Рози поежилась.

Она наклонилась вперед и положила руку на плечо подруги.

— Ты рада?

Шамира пожала плечами:

— Мы не позволяем себе радоваться раньше времени. Слишком часто нас постигали разочарования.

Билал протянул руку над рычагом переключения передач и своей ладонью накрыл ладонь жены:

— Не волнуйся, милая, мы найдем подходящее жилье. — Голос у него был грубоватый, смущенный. Рози откинулась на спинку сиденья. Ей стало ясно, что он предпочел бы подыскивать дом без нее. Это — занятие для мужа и жены. Ей не следовало навязываться им в спутницы. С другой стороны, когда ей еще представится такая возможность? Она не хотела смотреть дома в одиночку, самостоятельно подбирать жилье для своей семьи.

Дом, который они приехали смотреть, стоял в глухом переулке, находившемся всего в нескольких кварталах от Хай-стрит. За углом она увидела школу; дети туда смогут пешком ходить. Сам дом представлял собой построенное в начале семидесятых годов квадратное сооружение с прислонной кирпичной облицовкой стен и низкими потолками. Над проволочным ограждением была закреплена табличка: «ИДЕАЛЬНЫЙ ДОМ ДЛЯ СЕМЬИ». Рози усмехнулась про себя. Вот бы Гэри поиздевался над этой фразой. «Семейные ценности», «Работающие семьи», «Семья на первом месте» — он ненавидел подобные лозунги. За заборами некоторых домов торчали жильцы, равнодушно наблюдавшие за вереницей потенциальных покупателей, входивших в дом и выходивших из него. Один из них был похожий на грека старик. Чуть дальше на улице стайка ребятишек гоняла футбольный мяч под присмотром африканки в платке, внимательно следившей за дорогой. Тихая улочка. Хьюго тоже мог бы спокойно здесь играть. Она не побоялась бы выпускать его на улицу.

Дом производил гнетущее впечатление. Унылая конура, иначе и не скажешь. Прежние обитатели выехали, и теперь, на взгляд Рози, дом был похож на невзрачную коробку, лишенную индивидуальности и очарования. Комнаты были маленькие, ковер — потертый, в ванной стоял характерный запах сырости и мокрого белья. Однако дом занимал большой участок, в дальнем углу которого находился хотя и ветхий, но вполне просторный сарай. Двор годами никто не приводил в порядок, в небольшом садике было полно чахлых сорняков. Но Рози видела, что ее друзьям понравились и двор, и участок, и местность. Она незаметно вернулась в дом. Из всех посетителей лишь она одна ходила сама по себе, и оттого ей было ужасно неловко. В доме толклись молодые пары — смывали туалет, простукивали тонкие стены, измеряли комнаты. Она вышла на улицу через парадный вход. Когда они только приехали, стоявший на крыльце пухлощекий риелтор попытался всучить ей рекламный листок, но она не взяла. Риелтор по-прежнему стоял на крыльце. Она шагнул к ней, протягивая рекламный листок, но потом, узнав ее, улыбнулся и вернулся на свое место. Повинуясь порыву, она протянула руку за рекламой. На фотографии дом был запечатлен в самом выгодном ракурсе: его снимали снизу, чтобы здание казалось высоким и широким. Она перевернула листок и стала разглядывать планировку внутренних помещений. В доме было всего две спальни, значит, детям пришлось бы спать в одной комнате, как и в нынешней квартире, что Шамира и Билал снимали в Престоне.

— Томастауном заинтересовались? — В голосе риелтора слышался лукавый цинизм, словно он внимательно рассмотрел Рози и заметил, что одета она довольно стильно, хотя вещи ее куплены в комиссионном магазине, а босоножки на ней дорогие, фирмы «Биркенсток».

Не отвечая на его вопрос, она спросила:

— За сколько, по-вашему, будет продан дом?

Агент отвечал осторожно, не называя точных цифр:

— За двести тридцать — двести шестьдесят. Но…

Ему не нужно было ничего добавлять к своему проклятому «но». Дом за двести тридцать — двести шестьдесят тысяч долларов — выгодное приобретение, учитывая что рядом есть и магазины, и школы, и вокзал. Выгодное приобретение, которое она не может себе позволить, тем более что цена, скорее всего, еще заметно подрастет. Дом будет стоить никак не меньше трехсот тысяч. И эту сумму надо выложить за жилье, которое находится в безликой, безобразной дыре, больше похожей на мусорную свалку? Рози вернула рекламу агенту.

— Ищите недвижимость под вложение средств? — Риелтор достал из кармана визитную карточку и вручил ее Рози: — Звоните в любое время.

Он, что, подкатывает к ней? Сколько ему? Двадцать пять? Меньше? Она была уверена, что он флиртует с ней, и эта мысль одновременно обрадовала ее и рассмешила. Она глянула на карточку в ее руке. Лоренцо Гамбетто:

— Спасибо, Лоренцо.

— Всегда к вашим услугам.

— Я сюда с друзьями приехала.

— Ах да. Заметная пара. — Это было сказано ровным, небрежным тоном, но она уловила в нем нотки любопытства. Пара. Она видела, что на них обратили внимание сразу же, едва Шамира с Билалом вышли из автомобиля. Взгляды, в основном украдкой, но некоторые оскорбительные, несколько даже угрожающих. Мужчина явно абориген, женщина — мусульманка, но цвет кожи и лицо у нее, как у типичной австралийки из рабочей среды. Кто они такие?

— Ну, что скажешь?

Рози тактично уклонилась от ответа, переадресовав вопрос Шамиры самой Шамире:

— А ты сама-то что думаешь?

— Там только две спальни, хотя больше мы можем позволить только в том случае, если будем искать жилье в дальних пригородах. А я хочу быть поближе к маме и Кирсти, Билал — поближе к своей работе. Меня этот дом вполне устраивает.

Глаза Шамиры возбужденно блестели. Рози точно знала, что надо сказать.

— По-моему, милое местечко. Улица приятная, много детишек, за углом — начальная школа.

— А чуть дальше по дороге — средняя. Это когда дети подрастут.

Рози улыбнулась Билалу. Интересно, понимает ли он, что за ее улыбкой кроется недоверие? Долго ли вы проживете здесь, если купите этот дом? Долго ли сможете жить здесь?

— Идеальный вариант.

По дороге назад она вполуха слушала своих друзей. В их голосах она ощущала волнение, нервную озабоченность. А сама думала о том, как бы ей убедить Гэри в том, что им следует вдвоем заняться поисками собственного жилья, хотя бы посмотреть вместе несколько домов.

Со Спринг-стрит они свернули на Сент-Джордж-роуд, и перед ними на горизонте внезапно обозначились очертания Мельбурна. Вот где она хотела бы жить. Это — ее мир на протяжении уже многих лет, здесь она мечтает приобрести дом. Но если уж в Томастауне невзрачная коробка стоит триста штук, в Мельбурне дом уж никак не купить. Северные районы. Кафе. Ее любимые магазины. Бассейн. Трамвайная линия, тянущаяся по Смит-стрит и Брансуик-стрит. Роскошные набережные Ярры и Мерри-Крик. Какая несправедливость! Они — часть этого города. Почему же они не могут жить здесь?

— Когда аукцион?

— Через месяц.

В выходные сразу же после слушания. Это будет насыщенная неделя. Билал целыми днями будет пропадать на работе, Шамира — заниматься всем остальным. Рози плохо представляла, что требуется для покупки дома, но, вероятно, придется ходить в банки, встречаться с юристами и агентами по продаже недвижимости и еще бог знает что.

Шамира, прочитав ее мысли, обернулась, взяла ее за руку:

— Я приду.

Рози охватило чувство безграничной благодарности.

Поначалу она подумала, что дома никого нет, что Ричи повел Хьюго в парк. Но, стоя на кухне, она услышала шум, доносившийся со двора. Ногой она тихонько отворила дверь с проволочной сеткой и вышла во внутренний двор. В разбитое окно покосившегося сарая она увидела дымящего сигаретой Гэри.

Все трое разом подняли головы, когда она вошла в сарай. У нее было такое чувство, что она встряла в какую-то мужскую игру, явилась в клуб для избранных. Лицо Гэри ничего не выражало. Ричи, сидевший на грязном полу с грудой каких-то журналов на коленях, смотрел на нее с открытым ртом. Вид у него был шокированный, виноватый. В лице Хьюго отражались только обожание и радость. Он кинулся к ней. Она подхватила его на руки, при этом едва не завалившись назад. Чтобы не упасть, ей пришлось прислониться к дверному косяку. Хьюго вырастал, становился тяжелее и уже не умещался у нее на руках. Его тело отторгалось от нее, а она к тому еще не была готова. Ей хотелось, чтобы он вновь стал младенцем, крошечным существом, идеально вписывающимся в нее. Она поцеловала сына один раз, второй, третий, потом бережно поставила его на ноги.

— Мама, — воскликнул малыш. — А мы сиси смотрим.

Ричи быстро захлопнул раскрытый журнал, когда она вошла в сарай, но она мгновенно заметила, что за кипа лежала у него на коленях: коллекция «Плейбоев» Гэри, целая коробка, что он купил на блошином рынке во Франкстоне[91], когда они еще только начали встречаться. С тех пор эта коробка всюду путешествовала с ними. Это были преимущественно издания конца семидесятых — восьмидесятых годов; период расцвета журнала к тому времени уже давно миновал. По современным меркам содержание этих номеров было довольно невинным. И все равно — чем вообще думает Гэри? Как можно показывать порно ребенку и подростку? Неужели он не понимает, как это гадко? Что это извращение?

Гэри сделал последнюю затяжку и затушил окурок на грязном полу.

— Представляешь, Рич до этого ни разу не смотрел «Плейбой»! — Гэри дерзко, с вызовом подмигнул ей. — Хотя зачем ему журналы, когда есть Интернет?

Сконфуженный подросток резко поднялся, рассыпав к ногам журналы. Вкладыши из них вывалились, и грудь Мисс Январь-1985 плюхнулась рядом с задницей Мисс Апрель-1983. Окончательно смешавшись, Ричи опустился на колени и принялся собирать журналы в беспорядочную кучу. Рози захлестнула волна жалости и любви к мальчику: бедняжка даже глаз не смел поднять. Она точно знала, что задумал Гэри. Он специально стал показывать мальчикам порножурналы именно в это время, зная, что она должна вернуться домой с минуты на минуту. Он мстил ей за то, что она поехала смотреть дом. Лучше всего никак не реагировать. Она поняла это сразу же, едва вошла в сарай. Она не должна терять самообладание. Этот мерзавец специально добивается ссоры.

Рози опустилась на корточки и вместе с Ричи стала складывать журналы.

— Мой папа листал «Плейбой», — просто сказала она. — Статьи читал.

Подросток не понял старой шутки; должно быть, слышал ее в первый раз. На Рози он по-прежнему не смотрел, его щеки пылали.

— Пойду приготовлю поесть. Пообедаешь с нами?

Ричи что-то едва слышно пробормотал в ответ, но она разобрала несколько слов: его к обеду ждет мама.

Рози выпрямилась и глянула на Хьюго:

— Хочешь сисю, дорогой?

С этими словами она повернулась и вышла из сарая, уводя за собой сына. Она была уверена, что Гэри смотрит ей вслед.

Гэри добился своего. Разумеется, они поругались. Ему нужно было поспорить, покричать, побраниться, унизить ее, поскандалить. Найти повод, чтобы отправиться в паб, проторчать там до закрытия, может быть, пошататься по ночным клубам и на карачках под утро приползти домой в невменяемом состоянии. Вот чего он хотел, всегда.

Поначалу она не поддавалась на провокации. Очевидно, ты раздражена из-за того, что я показал Ричи журналы? Нет, ничуть. Тогда он стал жаловаться, что она недосолила пеперонату[92], глумливо ухмылялся, когда Хьюго после обеда сосал ее грудь. Ходил взад-вперед по коридору, чертыхался и сквернословил, потому что не мог найти номер «Гуд уик-энд»[93] с фотографией Грейс Келли на обложке. Ты выбросила, его, да? Нет, Гэри, я ничего не выбрасывала. Ты всегда выбрасываешь мои вещи. Я его не выбрасывала. Тогда где он? Не знаю, Гэри. А какого рожна ты знаешь, что ты вообще знаешь, дура набитая?

Она попыталась прикорнуть, но он на всю громкость включил музыку — альбом «Marquee Moon» группы «Телевижн», — лишенную и приятной легкости, и мелодичности, так что она вообще не смогла заснуть. Сразу после обеда он начал напиваться, к четырем часам выдул всю упаковку из шести бутылок пива, а потом, видя, что она не решается дать ему двадцать долларов на новую упаковку, стал орать на нее: «Я зарабатываю эти деньги, это мои деньги, дерьмо поганое. Дай мне мои чертовы деньги». Пока он ходил в паб, она быстро позвонила Айше, но услышала автоответчик. Она попыталась дозвониться до Шамиры, но трубку так никто и не снял. Тогда она решила сходить к Симоне, жившей всего в нескольких кварталах от них. Хьюго там поиграл бы с Джошуа. Едва они собрались выйти, из паба вернулся Гэри:

— Куда это вы?

— Да вот хочу с Хьюго сходить к Симоне.

— Хьюго не нравится Джошуа.

— Нравится.

— Нет, не нравится. Джошуа его щиплет. Верно, Хьюго?

— Джошуа ведь не щиплет тебя, да, дорогой?

— Щиплет.

— А ты скажи Джошуа, что никто не смеет прикасаться к тебе без твоего разрешения.

— Черт возьми, Рози, ты что вообще гонишь?

— Пойдем, детка. Надевай курточку.

— Да, Хьюго, иди. И если Джошуа обидит тебя, скажи, что твоя мама подаст на него в суд. Скажи ему, что твоя мама всегда так делает.

Это ее сломало.

Вывело из себя.

И она бросилась на него.

Позже, когда все было кончено и он выскочил из дома, направляясь в паб, а она, обессиленная, дрожащая, раздавленная, лежала на кровати, ее поразило то, что они напрочь забыли о существовании Хьюго. Они ругались так же ожесточенно, как в ту пору, когда они еще не были родителями. Ее ужаснула реакция Хьюго на скандал. Он не заплакал, не выразил страха, не закатил истерику, требуя к себе внимания, а просто удалился в гостиную, включил телевизор, сел перед самым экраном, поставил звук на всю громкость. Только когда они ругались, он не стремился быть центром вселенной, их вселенной. Во время их ссор он никогда не напоминал о себе. Как это отразится на нем? Будет он уклоняться от конфликтов? Пойдет по ее стопам? Или вырастет таким, как Гэри? Склочником, скандалистом, которому лишь бы поругаться? Но об этом она задумалась позже, когда, дрожа, лежала на кровати, а Хьюго, лежа рядом, сосал ее грудь, и это успокаивало их обоих. Обо всем этом она задумалась позже. А сначала был скандал.

Она много не требовала. Ей просто нужна была его поддержка. А он отвернулся от нее, и это было невыносимо. Она понимала, что он нервничает перед судом, боится позора. Она разделяла его беспокойство. Хотела, чтобы в оставшиеся недели до суда они вместе придумали какой-то план, выработали линию поведения, вместе надеялись. Поэтому она вспылила, послала его к черту. И пошло-поехало. Два оскорбительных слова, слетевших с ее языка, и он завелся. Это ты втянула нас в это. Несправедливость его обвинения резанула ее будто ножом по сердцу. Конфликт разгорелся из-за того, что совершенно чужой им человек, животное, ударил ее ребенка. Гэри это знал, и она была уверена, что он оскорблен так же глубоко, как и она сама. Она так гордилась им на барбекю, когда он набросился на подонка, мгновенно, не раздумывая, встал на защиту Хьюго. И позже он был полностью на ее стороне, когда она сказала, что им следует обратиться в полицию. Хьюго был безутешен, ей никак не удавалось его убаюкать. Он не отпускал ее, цеплялся за нее, как раненая перепуганная зверушка. Тот урод травмировал психику их ребенка, потому они и дали ход делу. Гэри был спокоен, согласен с ней, убежден, что они поступают правильно. Что ублюдок, обидевший их сына, должен получить по заслугам. Она была ему благодарна, так как знала, что жизнь научила Гэри не доверять полиции. Но, несмотря на свой печальный опыт, он позвонил в полицию, и она им гордилась. Я не жалею о том, что мы сделали, заявила она. Как ты не понимаешь, что виноваты не мы, что это он заварил кашу? И тогда Гэри заорал, заорал во всю глотку, так что вся улица, наверно, слышала. Нет, это ты кашу заварила. Ты все устроила. Не нужно было звонить в полицию. Она не ответила, попыталась протиснуться мимо него и продолжить резать овощи для супа. Он не дал ей пройти. Ведь это ты вызвал полицию, заметила она. Ты меня заставила, прошипел он в ответ. Она попыталась урезонить его. Это была ошибка. Он уже разозлился, слушать ничего не хотел. Потерпи еще несколько недель, Гэри, и потом все будет кончено. Все уже кончено, крикнул он, или должно было кончиться. Это уже произошло, Хьюго забыл про тот случай. Ничего он не забыл, он все помнит. Только потому, что ты напоминаешь ему каждый божий день. Это ты не можешь забыть. Он взмолился: «Брось ты все это, Рози, отступись». В ней вновь всколыхнулся гнев. Как тут можно отступиться? Ты хочешь, чтобы ему это сошло с рук? Какой же ты после этого отец? Он схватил бумажник, вытащил последние несколько купюр. Она попыталась отнять у него деньги, он ударил ее по руке. Выскочил в коридор. Он шел в паб, собирался пробыть там всю ночь. Она попыталась задержать его в дверях, он грубо отпихнул ее к стене. Я тебя ненавижу. Не крикнул, не прорычал, произнес спокойно. Три слова. И это были не пустые слова. Потом он ушел, и дом заполонила тишина. Она осталась одна.

Нет, не одна. С Хьюго. Со своим Хьюго, со своим любимым чадом. Он залез к ней на кровать, погладил ее по лицу, потрепал по голове, как собачонку. Все хорошо, мамочка, все хорошо. При Хьюго она могла поплакать, при Хьюго ей не надо было сдерживать слезы. Мальчик прильнул к ней, и, лежа вместе с сыном, она постепенно успокоилась.

Она смотрела, как он спит. Его глаза, бледно-голубые, как у матери, были закрыты, и сейчас она видела в нем только Гэри. Он унаследовал подбородок Гэри, цвет его кожи, его большие скособоченные уши. Он был настолько ребенком ее мужа, что, узнавая в нем черты Гэри, она невольно задумалась о дедушках и бабушках сына. Можно ли защитить Хьюго от плохой наследственности? Все только и говорят, что предрасположенность к психическим расстройствам, алкоголизму, наркомании в человеке заложена на генном уровне. Как ей защитить свое чадо от микроскопических частиц его биологической судьбы? Ее отец был не врожденным алкоголиком, в роду у него пьяниц не было. Он стал пить под давлением обстоятельств: потерял работу, дом, жену и, в конце концов, детей. Зато у Гэри алкоголизм был в крови. Отец его пил. Мать пила. Пили родители его родителей. Наверно, в его роду пили все от самых первых переселенцев, отправленных в Австралию преступников. Рози едва не рассмеялась. Ее муж прямо-таки образцовый австралиец. Ей вспомнилась одна застольная беседа, случившаяся лет десять назад, когда Гектор высказал мысль, что в Австралии употребление спиртных напитков явление особое. В отличие от представителей других культур, австралийцы не знают меры и предпочитают пить не в веселой компании, ни за обеденным столом, а за барной стойкой. Она покраснела тогда, как краснела каждый раз, вспоминая тот разговор. Просто поразительно, как Гектору удавалось, без злобы и неприязни в голосе, вкладывать в слово «австралийцы» столько презрения.

Она была в шоке, когда первый раз увидела своего будущего свекра. Ему только что исполнилось пятьдесят, но его кожа, тело, осанка выдавали в нем умирающего старика. Печень у него ни к черту, предупредил ее Гэри, но она и сама сразу это поняла. Кожа его имела трупный серый оттенок, руки покрывали багровые синяки. Он дышал с присвистом, когда говорил, и каждые несколько минут его тело сотрясал мучительный кашель, после чего он сплевывал на пол или в салфетку густой комок мокроты. И все равно он не выпускал изо рта сигареты. Рози тотчас же бросила курить. Вот что делают с человеком курение и алкоголь. Они убивают. Организм мстит за то, что ты его травишь. Тебя ждет недостойная смерть. Мать Гэри, в ту пору сорокавосьмилетняя женщина, страдала от избыточного веса. У нее был нос картошкой — разбух от пьянства, — иссеченный тоненькими красными капиллярами; вокруг рта пролегли глубокие морщины. Была еще сестра Гэри — вечно с сигаретой в одной руке, с банкой пива — в другой.

Рози пришла в ужас от родных Гэри. Два дня, что она провела в их кругу, казалось, никогда не закончатся. Его семья жила в крошечном домике — это было дешевое жилье — на краю одного из западных пригородов Сиднея — не в деревне, но и не совсем в городе. Ходить там было некуда, смотреть нечего; единственный центр развлечений — местный паб неподалеку. Они ужинали там оба вечера, и тогда впервые она увидела Гэри по-настоящему пьяным, в стельку, так что он себя не помнил. Обе ночи, лежа рядом с ним в постели, она не могла заснуть, так как со всех сторон до нее доносились храп, пердеж и тяжелое с присвистом дыхание. Все это ее жутко напугало, и по возвращении в Мельбурн она впервые задалась вопросом, а следует ли ей выходить замуж за Гэри.

Их роман развивался стремительно. Они не встречались еще и месяца, когда он сделал ей предложение и она ответила ему согласием. Одним из сокровищ, что унаследует Хьюго, был автопортрет Гэри, написанный на крошечном холсте размером с фото. На его лице черной тушью по трафарету была сделана надпись: ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ?

Незадолго до их знакомства она вернулась из Лондона. Как и многие австралийцы, она потратила там впустую восемь лет своей жизни, постоянно меняя работу, посещая вечеринки, отрываясь под музыку «хаус», техно и рейв, влюбляясь в женатых мужчин зрелого возраста. Она называла это любовью, хотя ее чувства к Эрику нельзя было назвать страстью. С ним они никогда не испытывала подлинного восторга, никогда не страдала. Они оба прекрасно понимали, что удерживает их вместе, почему он готов нарушать супружескую верность, почему ее вполне устраивает роль любовницы. У Эрика была красивая девушка для плотских утех; она получила крышу над головой — роскошную квартиру с видом на Вестминстер, которую он снимал для них. Он покупал ей красивые наряды, платил за марихуану, «экстези» и кокаин. Они великолепно смотрелись вместе, были стильной, изысканной парой: Эрик, вне сомнения, умел носить костюмы. Он был хорошим любовником, с готовностью исполнял любые ее фантазии; ей нравилось, что он зрелый мужчина и всегда рад угодить ей. Он водил ее на премьеру спектакля по пьесе Дэвида Хэйра «Скачущий демон» и на «Girlie Show» Мадонны в Уэмбли, где у них были самые лучшие места. И что самое важное — в этом нужно отдать должное Эрику, — он ни разу не заикнулся ей о том, что ради нее оставит жену, не давал ей лживых обещаний. Была еще одна причина, побуждавшая ее так долго оставаться с Эриком: ей хотелось досадить матери. Но она была уверена, что в конце концов вернется домой, вернется к своим друзьям. И она так и так вернулась бы, даже если б Эдди не позвонил: Рози, папа умер. Повесился. Мне очень жаль.

Она плакала, прощаясь с Эриком, но они оба знали, что ее слезы вызваны не расставанием, что они оба до конца доиграли свои роли в «мыльной опере» двадцатого века. Они наскучили друг другу. Эрик, джентльмен до мозга костей, купил ей билет, помог упаковать вещи, отвез в аэропорт и, целуя ее на прощание, вложил в ладонь валиум — успокаивающее средство, которое помогло бы ей легче перенести длинный перелет домой.

Похороны состоялись на следующий день после ее прибытия в Перт. Мать на погребении не присутствовала, и, желая позлить ее, Рози целую неделю прожила у Эдди, мирясь с разбросанными тут и там коробками от пиццы, грязным туалетом и покрытой плесенью ванной. Потом арендовала автомобиль и отправилась в Мельбурн. Она хотела вновь почувствовать Австралию, погрузиться в необъятную ширь неба, пустыни и земли. Ехала она по десять часов, по пути не видя ничего, кроме иссушенных солнцем кустарников и бескрайней синевы над головой, делая остановки на затерянных в пустыне одиноких бензозаправочных станциях, заставляя себя спать во время короткого отдыха, несмотря на леденящий холод окружающей ее пустоты. К тому времени, когда она добралась до Порт-Огасты[94] и, избегая убийственных взглядов аборигенов, села перекусить гамбургерами из черствого хлеба в дешевом кафе, у нее уже было такое чувство, что она стерла с себя налет Европы, что проведенные там восемь лет испарились.

В Мельбурне она поначалу остановилась у Айши с Гектором, научилась менять подгузники новорожденной Мелиссе, устроилась на работу приемщицей в ателье по пошиву модной одежды в Фицрое и нашла квартиру в Коллингвуде[95]. Спустя два месяца на одном из вернисажей в Ричмонде она познакомилась с Гэри. Он был единственным из посетителей, у кого хватило смелости раскритиковать безнадежно устарелый постмодернистский бриколаж автора. На выставку Гэри пришел в деловом костюме из серой шерсти, тонком черном галстуке и светло-малиновых подтяжках, купленных в одном из комиссионных магазинов в Футскрее[96]. Она заметила его сразу же, еще до того, как он начал оскорблять художника, потому что из всех мужчин на выставке он один был одет так же элегантно, как Эрик. Но, в отличие от Эрика, Гэри не воспитывался в атмосфере изысканности. Вкус у него был от природы, он исповедовал свой собственный стиль. Он был не так красив, как Эрик, но это не имело значения. Черты у него были выразительные, необычные: заостренный подбородок, резко очерченные скулы, жгучие глаза. Честность он почитал, как Господа Бога. Ей он показался волнующим, опасным. Эрик такого впечатления не оставлял. Да, он был обаятельным и обходительным. Но ее отец тоже был обаятельным, а мать — обходительной, однако эти их достоинства были атрибутами лицемерия.

Она решительно подошла к Гэри и заявила, что он несправедлив к художнику, что на выставке принято хвалить, а не критиковать творчество автора. Он поднял ее на смех — не тогда ли он впервые обвинил ее в мещанстве? — но они оба улыбались. Он попросил у нее телефон и на следующий день позвонил. В пятницу вечером они пошли в ресторан, и за ужином он эпатировал ее разговорами о музыке, о кино, об искусстве и психологических аспектах эволюции философии феминизма. Ей нравилось, что он много читает, хотя в университете он никогда не учился, школу бросил в шестнадцать лет, занимался столярным делом, которое тоже бросил, перебрался на Кингз-Кросс[97] в Сиднее и стал вести богемный образ жизни, окончательно избавившись от остатков своего прежнего существования. Он ничего от нее не утаил. Он был проституткой, сутенером, три года сидел на героине, сбежал из Сиднея, оставив после себя долги на тысячи долларов. Сама она за весь вечер и двух слов не сказала, только слушала его раскрыв рот, очарованная его даром рассказчика, его самоуверенностью, силой его обаяния. Она уже была во власти его чар, готова была лечь с ним в постель в тот же вечер, но не пригласила его к себе. На следующий день он снова позвонил, и они половину воскресенья провели на берегу Ярры. В ту ночь он остался у нее, а на следующее утро, после того, как он ушел, она, собираясь на работу, позвонила Айше и сказала: «Я влюбилась».

С ее друзьями Гэри с самого начала держался настороженно, вызывающе. Айшу он считал неприветливой, Анук — высокомерной, но больше всего ему претили попытки Гектора завязать с ним приятельские отношения. На его взгляд, все они были заносчивы, и Рози, когда они встречались с ее друзьями, замечала, что сама она болтает без умолку, стремясь на корню погасить любые возможные конфликты. Типичные мещане, со скуки с ними подохнешь, вопил Гэри, когда они возвращались к ней домой, как ты их выносишь? Она защищала своих друзей, но в душе, как ни странно, радовалась, что Гэри столь низкого о них мнения. Когда она смотрела на своих друзей глазами Гэри, они уже не казались ей столь успешными, столь уверенными в себе, столь идеальными. Она мало что рассказала Айше о родных Гэри по возвращении из Сиднея. Умолчала о своих сомнениях. Она выйдет за него замуж. Она любит его. И пошли они все куда подальше со своим неодобрением. В итоге ее друзья доказали ей свою верность. Анук присутствовала на свадьбе, а Айша с Гектором и вовсе были у них свидетелями.

Она нежно поцеловала сына в щеку. От него пахло карамелью и детством. Хьюго шевельнулся, хныкнул, потом повернулся на другой бок. Как это ни ужасно, но она была рада, что оба его деда умерли. Один — быстро, сам наложил на себя руки; второго, медленно, убил грог. Обе его бабушки тоже все равно что умерли. Одна спилась, вторая — отказывалась любить внука. Были только она, Гэри и Хьюго. И ее друзья. Только это и имело значение. Это была семья. Все будет хорошо, милый, прошептала она, все устроится.

На следующее утро она нашла Гэри спящим на газоне. Они не словом не упомянули о ссоре. Она приготовила омлет для себя и мужа, сандвичи — для Хьюго. Они вместе сели смотреть «В поисках Немо». Гэри смешил сына, беззвучно проговаривая слова Дори.

Последние недели перед слушанием тянулись нестерпимо медленно, хотя дни пролетали один за другим. Рози ни на секунду не забывала о предстоящем разбирательстве. Ей отчаянно хотелось защитить Хьюго от происходящего. Она полностью посвятила себя дому, устроив генеральную уборку — отдраила плиту, вымела паутину изо всех углов в комнатах, навела порядок в кухонных шкафах. Она расписывала на неделю меню, ходила на рынок, через день ходила с Хьюго по магазинам на Смит-стрит. Приспосабливалась к переменам в настроении Гэри. Если он возвращался с работы не в духе, она не заговаривала с ним, пока он не расслаблялся, выпив первую бутылку пива. Она изводила Маргарет телефонными звонками, пока та не назначила ей еще одну встречу в своем офисе в юридической консультации. И хотя адвокат не могла сказать ничего нового и лишь посоветовала сохранять спокойствие, слова Маргарет приободрили ее. Та повторила, что Рози и Гэри поступают правильно, что жестокое обращение с ребенком не останется безнаказанным. Рози предпочла бы, чтобы Гэри был менее подозрителен к молодой женщине. Тот называл Маргарет неопытным юристом, был уверен, что, как женщина, она не будет пользоваться авторитетом на суде. Однако свои услуги Маргарет предоставила им бесплатно, и Рози считала, что за это они должны быть ей благодарны.

Она была глубоко признательна Конни и Ричи, много помогавшим ей в те недели. Они присматривали за Хьюго вместе или по очереди, что давало ей возможность ходить в бассейн, на занятия йогой, предаваться мечтам. Хоть Маргарет и объяснила ей скучную бюрократическую процедуру судебного разбирательства, Рози не отказывала себе в удовольствии пофантазировать. Она представляла, как стоит на свидетельской трибуне и страстно, убедительно описывает во всех подробностях преступление, совершенное против ее сына. Погруженная в такие мысли, она обычно двадцать пять раз кряду проплывала туда-обратно по дорожке в бассейне.

Шамира тоже проявила себя верной подругой. Она звонила ей каждый день, в те дни, когда не работала в видеосалоне, приводила своих детей поиграть с Хьюго. Однажды Шамира пригласила ее в парк в Норткоте, где часто собирались матери детей, ходивших в одну школу с Ибби. Женщины вместе наблюдали, как играют их чада. Рози оценила старания подруги отвлечь ее от тревожных мыслей, но эта прогулка утомила ее. Все женщины, не считая Шамиры, были урожденными мусульманками, выросшими в арабских или турецких семьях. Они были приветливы, учтивы, но Рози чувствовала, что между ними и ею стоит невидимая стена. Не религия создавала этот барьер: лишь несколько женщин были укутаны в покрывала. Но их не интересовали ее жизнь, ее брак, ее мир. Они непринужденно общались между собой, подшучивали друг над другом и над своими родителями, равнодушные к ее проблемам, и это ее раздражало. Интересно, Шамира хотя бы чуть-чуть чувствует эту отчужденность? Понимает, что она всегда будет «австралийкой» в глазах этих уверенных в себе горластых куриц? Что она всегда будет для них чужой, независимо от того, сколько раз в день она молится? Рози смотрела, как Хьюго пытается играть в футбол с другими мальчиками. На их фоне он казался таким светленьким, таким белым. Она замолчала, наблюдая за сыном. Он отказался от игры в футбол и в одиночку играл на детской площадке, развлекая сам себя. Шамира, заметив это, повелительно крикнула Ибби, чтобы Хьюго приняли в игру.

Не надо, зачем ты? — с горечью думала Рози. Не унижай моего сына. Она встала, сказала с улыбкой:

— Рада была пообщаться с вами, но нам пора домой.

Шамира тоже хотела пойти с ней, но Рози ее остановила:

— Не волнуйся, мы сами прекрасно дойдем, заодно прогуляемся.

Но самое главное: ей ужасно не хватало Айши. Ее душила обида, она негодовала как ребенок. В этот самый тяжелый, самый ответственный момент ее жизни подруга должна бы быть рядом. Сейчас она особенно в ней нуждалась. Рози понимала, что она несправедлива к подруге. Айша, да и Анук тоже всячески поддерживали ее, когда разводились ее родители, когда их семья осталась без дома. Они помогли ей обосноваться в Мельбурне. Они были рядом с ней, когда она вернулась из Лондона, когда ее отец покончил жизнь самоубийством. Айша приехала на похороны. Да, она была несправедлива к ней, но так она чувствовала. Шамира — добрая женщина, но с ней у нее нет общего прошлого. Конни — великодушная девочка, помогает ей, но она всего лишь подросток. Я одинока, думала Рози, вместе с сыном переходя через Хейдельберг-роуд. С тех пор как родился Хьюго, вся ее жизнь сосредоточилась на семье и нескольких подругах. Наверно, прошло уже больше года с тех пор, как она последний раз виделась с приятельницами по работе. Ты — моя жизнь, Хьюго. Она не хотела озвучивать эту мысль, да и Хьюго незачем было это слышать. Но таково было положение вещей. В Хьюго заключалась ее жизнь, вся ее жизнь.

Посему она испытала радость и облегчение, когда по возвращении домой получила сообщение от Айши. Рози, как ты? Не хочешь выпить со мной и Анук в четверг вечером? Позвони. Мы обе думаем о тебе. Любим тебя.

У нее было такое ощущение, будто она собирается на свидание. Ей захотелось сходить в парикмахерскую перед слушанием, и, перезвонив Айше, она договорилась о встрече с Энтони. Это было то, что нужно. Едва она вошла в салон, Энтони засуетился вокруг нее, усадил ее в кресло, стал громко сетовать по поводу того, что она совершенно не следит за собой. Она рассмеялась в ответ на его шутливые упреки. Он спросил про Хьюго, и она сообщила, что суд состоится через неделю.

— К черту слушание, к черту адвокатов. Давай я попрошу своего кузена Винсента проучить того придурка. Он отрежет ему яйца.

Энтони повернулся к своей ассистентке:

— Представляешь, этот недоносок ударил ребенка Рози. Подошел и ударил по лицу. Взял и ударил. Просто так.

Ассистентка в ужасе раскрыла рот.

Энтони мрачно кивнул:

— Точно, нужно убить эту сволочь. Прошу прощения за резкость, но эту сволочь нужно убить.

Она поступает правильно. Абсолютно верно.

В бар она пришла раньше назначенного времени и, повинуясь порыву, заказала бутылку шампанского. Зная, что Анук захочет курить, она выбрала столик на тротуаре. Усаживаясь за него, она быстро глянула на свое отражение. Энтони, как всегда, подстриг ее коротко, оставив справа густую длинную прядь, падавшую ей на щеку. Ей нравилась эта стрижка: она придала ей стильный вид. Наряд ее состоял из старой белой сорочки Гэри, поверх которой она надела синий бархатный жилет, купленный еще в девяностых годах. Юбку — дорогую, короткую, черную, модную — из коллекции Дэвида Джонса она приобрела еще до рождения Хьюго. Она очень обрадовалась, увидев, что юбка до сих пор ей в пору. Довольная собой, Рози села за столик. Сегодня никто не сможет обвинить ее в том, что она похожа на хиппи.

Спустя несколько минут пришла Анук. На ней был мужской костюм. Волосы она отращивала, и ее густые черные локоны с проседью падали ей на плечи. Подруги оценивающе посмотрели друг на друга, улыбнулись, выражая друг другу свое восхищение.

Анук чмокнула ее в щеку:

— Роскошно выглядишь.

— Ты тоже. Прямо конфетка.

Анук выбила из пачки сигарету и закурила. Кивнула в знак благодарности молодому официанту, без напоминаний поставившему на их столик еще один бокал и теперь разливавшему шампанское.

— Ты, значит, не с Айшей приехала?

— Ты же знаешь, какая у нее работа. — Рози подняла бокал. — Я на трамвае добралась, а она потом, может, подбросит меня домой.

— Хорошо. — Анук глянула на Фицрой-стрит, на серо-зеленые воды залива, мерцавшие в лучах угасающего послеполуденного солнца. — Красиво здесь, правда? Не то, что в твоем районе, где все сплошь бетон и глина.

Рози промолчала. Она уже довольно долго жила в Мельбурне, знала, что собой представляет каждый из его районов, какая репутация у каждого, но ей не было дела до связанных с ними предрассудков. Конечно, приятно было выбраться в Сент-Кильду[98], она с удовольствием почитала, пока долго ехала на трамвае, с удовольствием наряжалась, готовилась к выходу в свет. Но залив не шел ни в какое сравнение с океаном ее юности. Разумеется, она никогда в нем не купалась. Было дело, окунулась несколько раз, но ощущение было такое, будто она не освежилась, а испачкалась, покрылась слоем грязи.

— Как книга?

Анук застонала.

— Так здорово?

— Еврейской принцессе стыдно признаваться в заурядности, милая. Сейчас я просто пытаюсь писать, облечь в слова свои мысли, но сегодня утром перечитала одну из первых глав, и впечатление осталось дерьмовое. — Анук глубоко вздохнула. — Женские сопли. Жуткая сентиментальщина. — На ее лице появилось хитрое выражение. — Я сказала Рису, что в следующий раз это будет порнуха. Про гомосеков. Никаких чувств, никаких эмоций, никакой девчачьей дребедени. Один голый секс.

— И когда я это прочитаю?

— Порнуху?

— Нет. То, что ты пишешь.

— Когда наберусь смелости показать это тебе. Когда сочту, что это не дерьмо.

— Дерьмо ты не напишешь. — Рози была в том уверена.

Анук всегда умаляла свои таланты. Заносчивая, жесткая, бесстрашная в жизни, она теряла уверенность в себе, когда речь заходила о ее творчестве. Уход Анук в телевидение, в написание сценариев для «мыльных опер» Рози и Айша всегда расценивали как бегство. Анук заработала много денег на своем ремесле, но не в этом было ее предназначение. Еще в юности Айша и Рози были убеждены, что их подруга прославится, и шутили по поводу того, кто из них двоих будет сопровождать ее на церемонии вручения «Оскара». Они пришли в восторг, когда Анук объявила им, что завязывает с «мыльными операми» и принимается за книгу. Книга у нее получится, Анук ждет успех, беспокоиться не о чем. Анук всегда подавала большие надежды.

— Как Рис?

— Снимается в одном фильме. Студенческая работа. Балдеет. Денег ноль, но роль хорошая.

Рози глотнула шампанского. Про Гэри и Хьюго Анук, конечно, не спросит. Хорошо зная подругу, она понимала, что Анук не умышленно воздерживается от вопросов о ее муже и сыне. Ей это просто неинтересно. Скорее бы явилась Айша: в ее присутствии разговор течет более непринужденно. Рози поставила бокал, собираясь пересказать одну статью, которую она прочитала в журнале, пока ехала на трамвае. Но Анук заговорила первой:

— Хорошо, что Айша задерживается. Хочу кое-что тебе сообщить. — Анук строго посмотрела на нее. — Только обещай, что не проболтаешься, не скажешь Айше то, что сейчас услышишь.

— Вот-те крест.

— Я серьезно. Дай слово.

— Клянусь.

— В выходные она крупно поскандалила с Гектором. Хотела пойти с тобой во вторник. Она ужасно переживает из-за того, что не может быть с тобой на суде.

Рози молчала.

Анук занервничала:

— Что с тобой?

Что с ней? Да она на седьмом небе от счастья. Это то, что ей требовалось услышать. Нет, конечно, она не рада тому, что в семье ее подруги возник конфликт, но ей нужно было знать, что Айша помнит о ней, понимает, что это самый ответственный момент в ее жизни. Айше незачем лично присутствовать на суде, потому что она на ее стороне. Все это время она была с ней.

— Я рада, что ты мне это сказала.

Анук опять глубоко вздохнула:

— Рози, если хочешь, я пойду с тобой.

Рози едва не расхохоталась. Не хватало еще, чтоб Гэри и Анук на суде повыцарапали друг другу глаза. Она схватила подругу за руку:

— Детка, спасибо, но это не нужно, — она подмигнула Анук, — а то, боюсь, из тебя выйдет хороший свидетель защиты. — Увидев, что ее подруга переменилась в лице, она и в самом деле рассмеялась: — Шучу. Спасибо. И еще раз спасибо за то, что рассказала мне про Айшу. Я знаю, что она не может быть на суде. С нами пойдет Шамира.

Заметив, что Анук смущает физический контакт, Рози выпустила ее руку.

— Как они с Терри… с Билалом то есть… поживают? — Анук презрительно мотнула головой. — Какого черта он сменил имя? Что за дурь?! Разве мусульманин не может зваться Терри?

В душе Рози была согласна с ней. Почему Шамира не может оставаться Сэмми, а Билал — Терри? Когда она общалась с ними, их новые имена в разговоре всегда ей резали слух. Казалось, они понимают, что никогда не станут настоящими мусульманами. Она вспомнила ливанок и турчанок, с которыми на днях гуляла в парке. Одна из них представилась ей Тиной, еще одна — Мэри. Этим женщинам незачем было доказывать верность своей религии. Как и тебе, думала Рози, глядя на подругу. Ты родилась еврейкой. Ты не притворяешься. Ты урожденная еврейка. Тем не менее она сочла своим долгом защитить друзей.

— Наверное, это своего рода крещение, доказательство того, что ты принял другую веру. О чем ты возвещаешь окружающим, приняв новое имя.

— Не думаю, что окружающим есть до этого дело.

— А я считаю, что Терри пришлось проявить огромное мужество, чтобы стать Билалом.

— Потому что он абориген?

— Да.

Анук закурила сигарету:

— По-моему, аборигену требуется не больше мужества, чем белому, чтобы стать мусульманином.

Рози пожала плечами:

— Думаю, в наше время любому нужно иметь мужество, чтобы назваться мусульманином.

— А Шамира? Полагаю, она стала мусульманкой, когда выходила замуж за Билала.

— Вовсе нет. Она еще раньше приняла мусульманство. Они познакомились в мечети.

— Серьезно? — изумилась Анук. — И что же сподвигло такую цыпочку, как она, заделаться мусульманкой?

— Она услышала глас Аллаха.

— Чего услышала?

Рози понимала, что не способна дать толковое объяснение. Когда-то она задала Шамире этот же самый вопрос — вероятно, с таким же недоумением. Ответ Шамиры был незамысловат и мил в своей простоте, но Рози знала, что ее циничная, неверующая подруга не оценит его по достоинству. В то время Сэмми работала в видеосалоне, в том самом, на Хай-стрит, где и теперь. Однажды туда пришел мужчина с маленьким сыном. Они искали какой-то фильм. Сэмми слушала молодежное радио и вдруг уловила слова песни, срывавшиеся с уст мальчика. Это был какой-то речитатив. Она выключила радио. Мне стало так легко, Рози, призналась она. Я ощутила свет в душе, ощутила покой. Когда они подошли к прилавку, она спросила, что за песню напевает мальчик. Рослый африканец рассмеялся и сказал, что это не песня, а стих из Корана, который заучивает его сын. Тот день она могла бы описать в мельчайших подробностях. Запомнила и алую скуфейку на голове отца, и щербинку на переднем зубе у мальчика, и DVD-диск «Король-лев», который они положили на прилавок. И представляешь, Рози, рассказывала Шамира, в тот вечер, когда я вернулась домой и мама с Кристи — они собирались куда-то уходить — предложили мне выпить пива и покурить кальян с марихуаной, я впервые в жизни отказалась. Я пила и курила с двенадцати лет. Но я сказала «нет». Я просто хотела лечь и осмыслить тот стих. Правда. Так все и началось. Дерьма, конечно, было много. Мне пришлось очень постараться, дабы убедить окружающих, что я и в самом деле хочу постичь ислам. Девочки-ливанки в школе решили, что я чокнулась. Мама тоже. Кристи до сих пор не может понять. Но я услышала Господа, услышала Его голос.

Рози вновь наполнила бокал Анук шампанским:

— Не знаю, что подтолкнуло ее принять другую веру. Сама спроси ее как-нибудь. Что вынуждает людей ударяться в религию?

— Страх смерти. Невежество. Отсутствие воображения. И так далее.

Ты — крепкий орешек, Анук, очень крепкий. В этот момент они услышали настойчивый сигнал автомобиля и повернулись на звук. Айша, сидя за рулем, махала им, жестами объясняя, что не знает, где припарковаться. Анук показала на эспланаду. Машины, выстроившиеся за автомобилем Айши, сердито загудели. Она кивнула и поехала к эспланаде. Рози поймала взгляд официанта и попросила его принести еще один бокал.

Подошла Айша. Вид у нее был возбужденный.

— Только что встретила дьявола в обличье семнадцатилетней наркоманки из Престона.

— Мельчает Сатана, — хмыкнула Анук.

Айша, усаживаясь за столик, тоже рассмеялась. Взяла бокал:

— Мне сейчас выпить в самый раз.

— Что случилось?

Айша глянула на подруг, нахмурилась:

— Ишь расфуфырились. Я в сравнении с вами невзрачная старуха.

— Заткнись, — усмехнулась Анук. — Ты великолепна.

— Что-то не чувствую. Даже не было времени заехать домой, чтобы переодеться. Боюсь, от меня несет собачьей мочой и кошачьей кровью.

— Это твой естественный запах, — опять рассмеялась Анук. — Так что не бери в голову.

Рози улыбнулась подруге. На Айше была простая оливковая блузка и удобные синие брюки, тоже простого покроя, но она всегда выглядела замечательно, в любой одежде. Даже в свои сорок с лишним лет она оставалась стройной, с длинной грациозной шеей. У нее было худощавое, вытянутое, как у кошки, лицо с точеными чертами — лицо модели. И почти неестественно тонкая фарфоровая кожа. Она была самой красивой женщиной из всех, кого знала Рози.

— Ты выглядишь чудесно. Лучше расскажи нам, что произошло.

— Заканчиваю прием. Осталось принять только наширявшуюся девчонку, которая принесла котенка. Ему просто нужно сделать прививку, ничего серьезного. И тут в приемную влетает один из наших постоянных клиентов. У него на руках истекающий кровью пес. Его сбила машина. Трейси бежит ко мне. Я поворачиваюсь к девчонке и говорю: «Простите, у нас тяжелый случай, я вас оставлю на время». — Голос у Айши был возбужденный, но, рассказывая, она начала понемногу успокаиваться. — В общем, я пытаюсь спасти собаку, и вдруг из приемной доносится крик. Эта стерва орет, что сейчас ее время и мы сперва должны обслужить ее, а уж потом заниматься собакой. Трейси стала ее успокаивать, а та разоралась еще громче. Я оперирую пса, его хозяин плачет рядом, а эта маленькая сучка горланит на всю клинику. Увы, пес умер на столе, мне хреново, но я опять иду к девчонке, занимаюсь ее котенком, а она заявляет мне, что подаст на нас жалобу. А потом у нее еще хватило наглости предъявить претензии Трейси, потому что мы, видите ли, не даем скидок владельцам льготных карт… — С выражением негодования на лице Айша посмотрела на Рози и Анук. — И как только земля таких носит? Кто им дал право так по-хамски вести себя?

Анук откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки:

— Не заводи меня, Айша, ой, не заводи. Нынешние детки просто отпад. Считают, что перед ними все в долгу. И родители, и учителя, и средства массовой информации — все с ними цацкаются, все внушают им, что у них есть одни только права и никаких обязанностей. Потому им не знакомо чувство приличия, у них нет нравственных ценностей. Невежественные эгоисты. Терпеть их не могу… — Анук выражала свое возмущение до смешного пылко. — Знаешь, что тебе следовало ей сказать? Если не можешь оплатить визит к ветеринару, не хрена было заводить кошку. Сволочи. Простите, но другого слова для них нет. Почему они решили, что мы им чем-то обязаны? Ну и молодежь пошла.

— Не то слово, — кивнула Айша.

Рози сидела проглотив язык. История, конечно, ужасная, думала она. Та девушка вела себя эгоистично, отказывалась понять, что речь идет о спасении умирающей собаки. Но Рози покоробила реакция подруг, их грубость. Как они не понимают, что порой у тебя просто нет денег, что порой скидка тебе просто необходима, но ты стесняешься о ней попросить и от стыда становишься наглой или агрессивной? Да, та девушка — эгоистка. Но ведь не все люди, у которых нет денег, такие, как она.

— Судя по твоему рассказу, она не совсем нормальная.

Айша резко повернулась к Рози:

— Разумеется. С чего бы ей быть нормальной, если она чем-то загадила себе мозги? Ах, бедняжка. Аж слеза прошибает. У нее нет денег, она получает пособие, принимает наркотики — идеальная жертва. Просто идеальная. И разумеется, она подаст жалобу на нас в ветеринарную службу. Как же не пожаловаться? Ведь у нее есть права… — Айша сделала ударение на последнем слове, и оно прозвучало как пощечина.

Рози переплела пальцы. Я промолчу. Мне не следует ничего говорить.

Анук жестом подозвала официанта и заказала еще одну бутылку шампанского.

— Это мир, в котором мы живем, — сухо констатировала она. — Вы представляете, что нас ждет в будущем, когда эти детки станут управлять страной? Ожидая, что им все будут подносить на блюдечке, а сами даже палец о палец не ударят. Это будет не жизнь, а ад.

Айша согласно кивнула.

Будто девочка вроде той способна пробиться к власти, подумала Рози.

Айша с сожалением посмотрела на официанта, поставившего на их столик новую бутылку шампанского:

— Нам бы поесть не мешало, а то я домой не доеду. — Она крепко обхватила себя руками. Сгущались сумерки. — Может, внутрь пойдем? — Она показала язык Анук. — Без курения обойдешься. Холодно здесь сидеть уже.

— Тогда после ужина не стреляй у меня сигарету — не получишь… — Анук понизила голос: — Я не уверена, что здесь прилично готовят.

Она назвала итальянский ресторан за углом. Рози напряглась. Айша как-то при ней упоминала этот ресторан. Дорогой. Ей не по карману.

— Хорошая идея, — согласилась Айша.

Рози почувствовала, как подруга стиснула под столом ее руку.

— Мы угощаем, — быстро сказала Айша, глядя на Анук. Та кивнула.

— Спасибо, — тихо поблагодарила Рози.

Ужин был сказочный. Более точного определения и не подобрать, хотя при Гэри она ни за что не употребила бы это слово, опасаясь, что он поднимет ее на смех. Так вкусно она сто лет не ела: оссобуко[99], легко отделявшееся от косточки, свежеиспеченный хлеб с пряно-ароматными травами, восхитительное тирамису, которое понравилось бы Хьюго.

После они отвезли Анук домой. Рози была рада, что Айша отклонила приглашение подруги подняться к ней на чашечку кофе. Хьюго уже соскучился по ней, без нее он вряд ли уснет. Когда они ехали через Ярру по Пант-роуд, Айша впервые за весь вечер заговорила о предстоящем слушании:

— Я бы очень хотела пойти с тобой.

— Ты и так со мной.

— Надеюсь, этот мерзавец Гарри получит по заслугам.

Рози, у тебя самая лучшая подруга на свете, сказала она себе. Лучшая подруга на всем белом свете.

Во вторник она проснулась еще до рассвета. Ей сразу подумалось, что она заболела. Это была ее первая мысль, ибо сильная тошнота, казалось, исходила из самой сердцевины ее чрева. Наверно, месячные, решила она, но потом вспомнила, что менструация у нее была на прошлой неделе. Стараясь не разбудить крепко спавших Хьюго и Гэри, она тихонько выскользнула из постели и кинулась в туалет. Стала тужиться, пытаясь вызвать рвоту, — не получилось. Она села на сиденье унитаза и стала успокаивать себя. Это просто нервы, тихо повторяла она, словно заклинание, к вечеру все будет кончено.

Рози заварила себе чай с мятой, туго запахнула халат и вышла в сад. Погода была безветренная, но холодная. Так бывает в Мельбурне ранним утром на исходе зимы, когда за ночь испаряются все признаки наступающей весны. Рози заставила себя опуститься на старый проржавевший кухонный стул и стала ждать восхода солнца. Сидеть неподвижно на одном месте было выше ее сил, хотя она понимала, что это необходимо. Она должна сохранять неподвижность, должна сохранять спокойствие, бороться с тошнотой, которая есть не что иное, как проявление страха и трусости.

Услышав неровные шаги Гэри, направлявшегося в кухню, она быстро допила чай, вернулась в дом, и они вместе сели пить кофе. Она попросила у него закурить, и он без лишних слов свернул для нее сигарету. После она разбудила Хьюго, и тот, узнав, что его не берут на суд, разразился плачем. Милый, стала успокаивать она сына, с тобой целый день будет Конни. Слава богу, что есть эта чудная девочка. Конни специально отпросилась из школы на день, чтобы посидеть с Хьюго, хотя лучше бы ей не пропускать занятия, ведь у нее скоро экзамены. Но девочка была непреклонна. Рози, я хочу помочь вам с Хьюго. В кои-то веки Рози предоставила Гэри разбираться с сыном, а сама начала собираться. Утром кормить Хьюго грудью она не будет, решила Рози: нет времени. Тем более что его и так пора отнимать от груди. Большой уже.

Наряд она выбрала еще несколько месяцев назад. Это был строгий деловой костюм бежевого цвета, который она надевала на собеседования, когда устраивалась на работу по возвращении домой из Лондона. К тому времени, когда она кончила накладывать макияж, Гэри каким-то образом удалось успокоить Хьюго. Она сделала для сына тост. Гэри за это время принял душ и оделся. Он попросил Рози завязать ему галстук. Заметив, что у него дрожат руки, она крепко стиснула их, поцеловала его пальцы, пахнувшие табаком и мылом. Он поцеловал ее в ответ — в губы, почти страстно. Все будет хорошо, прошептал она. Шамира, захватившая по пути Конни, прибыла в начале девятого. Рози едва не расплакалась при виде подруги. На Шамире были черный свитер из тонкой шерсти и гармонирующая с ним длинная черная юбка. Волосы она распустила. Платок на ней тоже был — простой синий шелковый палантин, из-под которого ее волосы густой белокурой волной падали на свитер. Она распустила волосы. Решила не рисковать, пошутила она, когда Рози обняла ее. А то вдруг судья недолюбливает мусульман. Гэри, казалось, утратил дар речи. Он тоже крепко обнял Шамиру. Видишь, рассмеялась Шамира, смахивая с глаза слезинку, я же говорила, что в душе я по-прежнему обычная белая шваль.

Она привезла их к зданию суда в Хейдельберге. Еще не было и девяти часов, когда они припарковались, но на ступеньках, ведущих к главному входу, уже толпился народ. Многие непрерывно курили. Перед стеклянными дверями о чем-то тихо беседовали двое скучающих полицейских. Когда они приблизились к лестнице, Рози показалось, что на ступеньках собрались представили народов всего мира. Там были белые и аборигены, азиаты и выходцы из Средиземноморья, островитяне, славяне, африканцы и арабы. Все они нервничали, чувствовали себя неловко в своих дешевых синтетических костюмах и платьях. Адвокаты выделялись в толпе. Костюмы у них были из дорогих тканей, сидели безупречно.

Гэри нахмурился:

— Где, черт возьми, наш адвокат?

— Придет.

— Когда? — Гэри начал сворачивать сигарету.

От толпы отделился молодой парень в голубой рубашке, которая была ему на размер мала, и подошел к ним:

— Не одолжишь табачку, приятель?

Гэри молча протянул ему кисет. Парень взял щепотку табака и, нагло улыбаясь, вернул кисет Гэри:

— По какому делу?

— Оскорбление действием.

— Вооо каак, — нараспев протянул парень. — Я тоже… — Он подмигнул Гэри: — Мы конечно же ни в чем не виноваты, да?

Ухмыляясь, он вернулся в толпу и встал рядом с пожилой измотанной женщиной. Рози улыбнулась ей, и та в ответ скривила свое скорбное, усталое, испуганное лицо.

Скорбные, усталые, испуганные. Такими здесь были почти все лица. Она быстро глянула на своего мужа. У него было другое выражение. Такое можно было видеть на лицах некоторых мужчин в толпе. Напряженное, непроницаемое, дерзкое. Словно они бросали вызов испытанию, что приготовил им нынешний день. Как и ее муж, эти мужчины отвечали хмурыми взглядами всем, кто на них смотрел. Некоторые из них пришли не в костюмах и дешевых сорочках с галстуками, а в тренировочных штанах, толстовках с капюшонами и кожаных куртках. Рози знала, что Гэри восхищается ими, испытывает к ним уважение за то, что они отказываются участвовать в глупом фарсе. Она с легкостью читала его мысли. Рози прикусила губу. Но ведь речь идет не о нем и не о ней. Они защищают Хьюго.

Двери распахнулись, и толпа повалила в здание суда. Гэри успел выкурить еще одну сигарету до того, как наконец-то появилась запыхавшаяся Маргарет. Она извинилась за опоздание, жалуясь на пробки на дорогах. Гэри впился в нее злобным взглядом, и она умолкла на полуслове. Игнорируя Гэри, адвокат повернулась к Рози. Та представила ей Шамиру.

— Ну что, пойдем?

— Да, — недовольно буркнул Гэри. — Давно пора.

Здание суда построили всего несколько лет назад. Серый стальной памятник экономическому буму нового столетия, который уже начал приобретать унылый, запущенный вид, свойственный любому государственному учреждению. Рози казалось, что здесь пахнет моющими средствами и несбывшимися надеждами. В самом здании царила бесцветность, и даже краски висевших на стенах невзрачных пейзажей и натюрмортов, казалось, тускнели, будто подстраиваясь под черно-белое будущее. Маргарет повела их по коридору к огромному залу ожидания, где под самым потолком висел небольшой телевизионный экран, на котором телеповар беззвучно рассказывал, как готовить карри по-тайски. Это выглядело довольно смешно. Они нашли места, и Маргарет, оставив их, пошла посмотреть расписание, висевшее на двери зала заседания.

— Сегодня рассматривается много дел, — сообщила она по возвращении, водя взглядом по толпе. На них она не смотрела. — Но мы не очень далеко. Дай бог все удачно сложится, нас, возможно, вызовут еще до полудня.

Гэри воззрился на нее:

— Кто судья?

— Эмметт. Она нормальная. — Маргарет по-прежнему не смотрела на него.

— Что значит «нормальная»?

Рози предостерегающе положила руку на колено мужа. Не зли ее. Она на нашей стороне.

— Хороший судья. — Маргарет хотела еще что-то добавить и вдруг внезапно умолкла. Они все разом обернулись.

Она не видела Гарри с того ужасного дня, когда он пришел к ним домой, чтобы извиниться. Хотя ведь он не раскаивался. Это было очевидно. Она никогда не забудет его презрительную усмешку. Он не сожалел о своем поступке. Он пришел поглумиться над ними. Усмешка ни на мгновение не сходила с его лица. Сейчас он тоже едва заметно усмехался, оглядывая зал. Их он еще не заметил. Зато их заметили все. У Рози тревожно сжалось сердце. Гарри и его жена выделялись из толпы, стояли высоко над толпой. Не потому что они были более элегантны, утонченны, изысканны. Ничего такого и не просматривалось в новом костюме, в новом платье, в новых туфлях, в новой сумочке, в новых стрижках. Но все в них кричало, вопило о деньгах. О грязных, мерзких деньгах. И этого было достаточно, чтобы вознести их над всеми, кто был в помещении. Рози смотрела, как их адвокат, неестественно высокий, будто гигантское насекомое, втиснутое в костюм, ведет их к свободным местам. Тогда-то она и перехватила его взгляд. Усмешка, самодовольная усмешка опять играла на его губах. Но не это заставило ее охнуть, не от этого она оцепенела, ослепленная острой яростью, пронзившей все ее существо, будто электрический разряд. За ними шел следом, сопровождал их Манолис, отец Гектора.

Она стремительно направилась к нему. Гэри вскочил с места, пытаясь остановить ее, но она стряхнула с себя его руку. Урод, обидевший ее сына, хотел что-то сказать ей, но она даже не глянула на него, проигнорировала и его самого, и его красотку жену. Она подошла к отцу Гектора, и, когда заговорила, голос ее полнился гневом, но не дрожал. Вас не должно быть здесь. Как вам не стыдно? Вас не должно быть здесь. Брызги ее слюны летели на его рубашку. Ну и плевать. Их адвокат попытался вмешаться, но она уже развернулась на каблуках и зашагала к мужу и подруге. Села рядом с ними. Ее била дрожь, зато она добилась того, чего хотела. Он был пристыжен; она видела это по его глазам. Она его унизила. Вот и хорошо. Ничего другого он не заслужил. Это Айша должна быть здесь, рядом с ней, но у ее подруги хватило такта отдать должное своей семье. А ведь семья — это не только кровные узы. Они с Айшей как сестры, и Манолис это знает. Он и его жена Коула присутствовали на крестинах Хьюго. А сколько раз вместе с Манолисом и Коулой они отмечали рождество, пасху, именины, дни рождения? Сколько раз бывали гостями в их доме? Не счесть. Она была рада, что ей не хочется плакать. Это он поступил не по совести. Она никогда его не простит.

Когда они наконец-то вошли в зал суда, ей пришлось скрыть свое разочарование, так все здесь было обыденно. Над креслом судьи одиноко висел австралийский герб, в одном углу зала уже начинало расплываться желтоватое пятно сырости. Они заняли места в первом ряду и стали ждать начала слушания по их делу.

Безысходность людского существования, мирская печаль преступлений и проступков, совершенных в основном из-за денег, порой из любви или от скуки, но главным образом из-за отчаянной нужды в деньгах, — это то, что Рози вынесла из того дня. Молодые парни — по сути, мальчики, но уже с большим багажом судимостей за плечами, монотонно перечисляемых такими же молодыми скучающими полицейскими, — отвечали перед судом за кражу игрушек, радиоприемников, проигрывателей, телевизоров, дамских сумочек, рабочих инструментов, продуктов, спиртных напитков. Здесь были молодые матери, привлеченные к ответственности за махинации с пособиями по безработице, молодые женщины, укравшие в магазинах безделушки, косметику, DVD- и CD-диски и куклы для своих детей. Здесь были кающиеся мужчины, в пьяном угаре избившие незнакомых им людей возле паба просто за то, что те косо на них посмотрели. Полиция зачитывала обвинения, адвокаты — все молодые, суетливые, нетерпеливые, должно быть, бесплатно предоставленные государством — выступали с речами в пользу своих подзащитных, а потом судья в немногословных выражениях выносила решение. Казалось, работа ее тяготит, ей надоело назначать штрафы и условные наказания, приговаривать к тюремному заключению на короткий срок какого-нибудь парня, виновного в совершении четвертой ночной кражи со взломом.

Через некоторое время Рози перестала слушать. Гэри то и дело поднимался и выходил из зала, чтобы выкурить очередную сигарету. Она на него не смотрела. Она знала, о чем он думает, потому что сама начинала думать то же самое. Что мы здесь делаем? Нет, она не должна так думать. Их случай не пустяковый. В битком набитом зале, лишенном окон и декора, было слишком жарко, душно, атмосфера была гнетущая. Рози знала, что это и был тот мир, в котором вырос Гэри, мир, из которого он хотел сбежать. До нее вдруг дошло, что потерять деньги и никогда не иметь денег — это не одно и то же. Вот почему Гэри так боялся идти на суд, вот почему он так сопротивлялся, так злился. Он не хотел, чтобы она сталкивалась с этим миром.

Рози крепко держала Шамиру за руку. Она сознавала, что на противоположном конце переполненного зала сидит это чудовище Гарри со своей женой. Манолис сидел рядом с ними. Она ни разу не взглянула в их сторону. Она смотрела на усталое лицо судьи. Было видно, что женщина хочет быть доброй, что она вовсе не жаждет отправлять за решетку молодых мужчин и женщин. Но также было ясно, что она давно утратила энтузиазм и интерес к судебным процессам. Ее слова, заявления, объяснения относительно судебного протокола произносились одинаково скучным, безразличным голосом.

Боже Всемогущий, молча молилась Рози, даруй мне победу, пожалуйста, помоги мне победить.

После она поняла, что у них изначально не было ни малейших шансов выиграть дело. Обвинение зачитывал тот самый полицейский, что приходил к ним домой вечером того дня, когда ударили Хьюго. Тогда он показался ей зрелым, прямодушным человеком; он их подбадривал, разделял их возмущение. Теперь же, выступая перед судом, он краснел, мялся, тушевался. Запинался, читая свой отчет. Ответчику было предъявлено обвинение в нападении с намерением причинить тяжкие телесные повреждения ребенку. Молодой полицейский сбивчиво изложил подробности происшествия, имевшего место минувшим летом. Потом встала Маргарет. Она повторила обвинения, дав объективную оценку безобразному поведению человека, ударившего трехлетнего ребенка. В наши дни, сказала в заключение Маргарет, ничто не может оправдать такой поступок. Затем поднялся адвокат-великан и пошел в решительное наступление.

При всей своей комичной внешности — за пределами зала суда он казался смешным и нелепым, ходячей карикатурой — адвокат он был блестящий, очень хороший. Он сделал то, чего не сделала Маргарет, — рассказал историю. Ее серьезность не шла ни в какое сравнение с его даром рассказчика. Он придумал сказку про тот день и убедил всех, что это не сказка, а быль. Рози сама была на пикнике, собственными глазами видела, как тот выродок ударил ее ребенка, но впервые она была вынуждена посмотреть на произошедшее глазами Гарри. Да, верно, Хьюго замахнулся крикетной битой. Да, не исключено, что Хьюго мог бы ударить сына обвиняемого. Да, это произошло очень быстро, в мгновение ока, и через секунду все было кончено. Да, случай прискорбный, но по-человечески объяснимый. Да, верно, это естественная реакция: каждый родитель инстинктивно, не раздумывая, бросается на защиту своего ребенка. Все это абсолютно справедливо, но Рози хотелось встать и крикнуть на весь переполненный зал: все было не так. Этот человек, вот этот, что стоит сейчас перед судом, притворяясь невинным агнцем, этот человек ударил ребенка, и я видела, какое лицо было у него в ту минуту. Он хотел причинить Хьюго боль, ему это доставляло удовольствие. Я видела его лицо, он ударил умышленно. Он не ребенка своего защищал, он хотел причинить боль Хьюго. Она знала, что это было именно так; никогда она не забудет его наглую усмешку. Адвокат Гэри был именно таким, каким в ее представлении должен быть по-настоящему хороший адвокат. Он будто вышел из сериала «Закон и порядок» или «Юристы Бостона». Он был Сьюзен Дэй в «Законе Лос-Анджелеса», Пол Ньюмен в «Вердикте». Он был воплощением всего самого лучшего, что можно купить за деньги. Но он отстаивал не справедливость, он лгал. Она видела торжество в глазах Гарри, когда он ударил ее сына. Рози чувствовала себя раздавленной, ее душило отчаяние. Адвокат завершил свою речь и теперь выжидательно смотрел на судью. Рози услышала, как Гэри подле нее протяжно выдохнул. Шамира стискивала ее руку. Рози не нужно было смотреть на мужа. Они оба знали, что все кончено. И все же, и все же она всем телом подалась вперед, надеясь на чудо.

Выступление судьи было точным, умным, сочувственным и сокрушительным. Впервые за все утро она, казалось, проявила искренний интерес к делу, словно знала, что этот случай не должен был рассматриваться в душном, переполненном, безобразном зале суда. В первую очередь она сделала выговор полиции. Возможно, начала она язвительным, презрительным тоном, вы поступили несколько опрометчиво, поддержав обвинение в нападении. Молодой полицейский смотрел прямо перед собой, на лица толпы, которая, он знал, его ненавидит. Затем судья обратила взгляд на стоявшего перед ней ответчика. Рози подалась вперед, всматриваясь в его лицо. Сейчас в нем не было ни следа заносчивости, он не усмехался. Вид у него был пристыженный и испуганный. Она была уверена, что он притворяется. Ломает комедию. Насилие — не самая лучшая реакция в любой ситуации, особенно в отношении ребенка, сурово заметила ему судья. Подонок почтительно кивал, выражая свое полнейшее согласие. Чертов лжец, сволочь проклятая. Но, продолжала судья, она понимает, что в этом случае обстоятельства были исключительными, и, поскольку другие доказательства его виновности отсутствуют, она вынуждена оправдать его за недостаточностью улик. Он — трудолюбивый бизнесмен, добропорядочный гражданин, хороший супруг и отец. Прежде он только раз вступал в конфликт с законом: за ним числится всего одно мелкое правонарушение, совершенное давным-давно, в подростковом возрасте. Она не видит смысла в вынесении обвинительного приговора. Она приносит ему извинения. Ей очень жаль, что она понапрасну отняла у него время. Потом судья обратила холодный взгляд на зал. Иск отклонен.

Шамира, сидевшая подле нее, плакала, но у самой Рози слез не было. Она глянула на мужа. Тот смотрел прямо перед собой, отказываясь встречаться с ней взглядом. Вскоре суд должен был приступить к рассмотрению следующего дела, и Гэри, резко поднявшись, устремился прочь из зала. Рози с Шамирой тоже неловко встали.

Им пришлось чуть ли не бегом догонять его. Когда они втроем шли к автостоянке, кто-то окликнул сначала Рози, потом Гэри. Только услышав свое имя, он остановился и обернулся.

К ним медленным шагом приблизилась Маргарет:

— Мне очень жаль.

Гэри неприятно хохотнул:

— Сука ты.

У Маргарет был такой вид, будто он дал ей пощечину — своими словами, своей неприязнью.

— А знаешь, почему ты сука? — продолжал Гэри. — Не из-за того, что там произошло. Ясно, что они хорошо заплатили своему адвокату, и он стоит этих денег. Ты сука не потому, что твои услуги бесплатны, не потому, что ты не выполнила свою работу. Ты сука потому, что не остановила ее, позволила ей довести дело до суда… — И впервые за последние несколько часов он посмотрел прямо на Рози. Посмотрел со злостью, с пренебрежением, с презрением.

Он думает, это моя вина. Рози была потрясена. Он думает, это я во всем виновата.

Маргарет скрестила на груди руки. Едва заметно улыбнулась:

— Мне жаль, что вышло не по-вашему. Но от меня здесь мало что зависело… — Она обращалась к Гэри. Ее тон, ее улыбка были ледяными. — Ведь это вы обратились в полицию.

Гэри вдруг обмяк всем телом. Рози хотелось подойти к нему, обнять его, но ее страшила его реакция.

Он закивал — медленно, виновато.

— Вы правы. Простите. Простите, что обозвал вас. — Он повернулся и зашагал к автомобилю Шамиры. — Это я кретин.

Всю дорогу домой он не произнес ни слова. Рози тоже молчала, лишь изредка тихо поддакивала Шамире, возмущавшейся решением судьи. Слушала она ее вполуха. Ее мысли были заняты Хьюго. Что она ему скажет? Что случившееся с ним в порядке вещей? Что любой может ударить, обидеть тебя, даже если ты беззащитен? Во всей этой истории есть только один потерпевший — ее сын. Нельзя допустить, чтобы он думал, будто вся вина лежит на нем.

Едва Шамира припарковалась у их дома, как Рози открыла дверцу, выбралась из машины и помчалась к крыльцу, слыша за спиной быстрые шаги Гэри. Она должна первой добраться до Хьюго. Она повернула ключ, распахнула дверь и побежала по коридору. Конни с Хьюго сидели на кухне. На столе лежали лист упаковочной бумаги, карандаши и фломастеры. Конни устремила на нее взор, полный надежды.

Из коридора доносился топот Гэри. Рози схватила сына на руки, поцеловала его.

— Все закончилось, детка, — прошептала она, снова его целуя. — Тот ужасный дядя, что ударил тебя, наказан. У него большие неприятности. Больше он не будет распускать руки. Его посадят в тюрьму.

Она резко повернулась. В дверях стоял Гэри. Раскрыв рот, он смотрел на нее.

— Правда, папочка? — обратилась она к нему за поддержкой. — Плохой дядя наказан, правда?

Господи, ну должен же он понять. Должен понять, что она лжет ради сына.

Гэри шагнул вперед, и она вся съежилась, думая, что, сейчас он ее ударит. Но он грузно опустился на стул и медленно кивнул:

— Правда, Хьюгс. Плохой дядя наказан. — В его голосе слышались лишь подавленность и горечь поражения.

Ей просто хотелось побыть наедине с сыном. Она не хотела ничего объяснять Конни, ей опостылели утешения Шамиры, надоели упреки и нытье мужа. Она желала одного — побыть наедине с сыном. Вместе с Хьюго она вышла во двор, легла на неухоженный газон. И поведала сыну свою выдумку, которую давно хотела ему рассказать. Описала, как хороший полицейский, что в тот вечер приходил к ним домой — ты должен помнить его, Хьюго, ведь он был так добр, — объяснил суду, что произошло. Ты бы это слышал! Все, кто сидел в переполненном зале, были потрясены, пришли в ужас, не верили своим ушам. Потом судья — женщина-судья, Хьюго, — встала и ткнула пальцем в нехорошего дядю, который ударил тебя. Знаешь, что она сказала ему? Хьюго кивнул, улыбаясь, посмотрел на нее. Никто не смеет бить ребенка? Верно, детка, именно так она и сказала. И его посадят в тюрьму? Да, плохого дядю посадят в тюрьму. Хьюго вырвал из сухой твердой почвы пучок травы. Опять посмотрел на нее. А Адам рассердится на меня за то, что я посадил его дядю в тюрьму? Нет, нет, что ты, дорогой, ни в коем случае. Никто на тебя не рассердится. Никто. Хьюго тронул ее грудь. Можно мне сисю? Она медлила с ответом. Наконец сказала твердо: Хьюго, на следующий год ты пойдешь в садик. А там, как ты понимаешь, ты уже не сможешь сосать сисю. Мальчик кивнул, потом заулыбался, снова тронул ее грудь. А сейчас можно сисю? Да, рассмеялась она, целуя сына. Она готова была зацеловать его. Они легли на траву. Хьюго распластался на ней. Она услышала стук двери. Над ними возвышался Гэри.

— Шамира повезла Конни домой.

Она кивнула. Говорить ей не хотелось.

— А я пошел в паб.

Разумеется.

Она закрыла глаза. Она ощущала на себе тепло солнечных лучей, чувствовала дразнящее подергивание соска, вызываемое сосательными движениями Хьюго. Хлопнула входная дверь, и она вздохнула с облегчением.

К ужину Гэри не вернулся. Она сняла с рычага трубку телефона, поставила на беззвучный режим свой мобильник. Ей казалось, она сойдет с ума от звонков, не дававших ей покоя всю вторую половину дня. Сначала Шамира оставила сообщение, потом Айша, потом Анук, потом снова Шамира. И Конни тоже позвонила. В какой-то момент, когда вместе с Хьюго она в энный раз смотрела и пересматривала по видео концерт «Уиглз», они услышали стук в дверь. Она приложила палец к губам. Прошептала: «Шшш… давай притворимся, будто нас нет дома». Подражая ей, он тоже прижал палец к губам и прошипел: «Шшш…» Потом внезапно сорвался с дивана:

— Вдруг это Ричи?

— Ричи в школе. Это не Ричи.

— А мы ведь можем позвонить Ричи? Можем сказать ему, что плохого дядю посадили в тюрьму?

— Мы завтра ему позвоним.

Ему нужен братик. Братик или сестренка. Пора еще раз поговорить с Гэри. Они и так слишком долго тянули. Нет, она несправедлива к себе. Последние месяцы она не могла думать ни о чем, кроме судебного процесса, будь он проклят. Что ж, суд состоялся, надо жить дальше, нельзя впадать в депрессию. В следующем году ей исполнится сорок, она стареет. А она готова ко второму ребенку, ей хочется еще раз забеременеть. Сегодня вечером обсудить это не получится: он будет слишком пьян. Они поговорят в выходные. Поговорят о школах для Хьюго; возможно, ей удастся завести разговор о покупке дома. И если он упрется, черт с ним, она просто продырявит презерватив. Он и не заметит. Неужели он не видит, как отчаянно его сын нуждается в братике или сестренке, как он жаждет общения с другими детьми?

К десяти Гэри все еще не появился. Она потягивала уже третий бокал вина, приняла полтаблетки просроченного валиума, который нашла в шкафчике ванной. Но сон не шел. В будни Гэри никогда не гулял допоздна. Свой мобильный он оставил дома, связаться с ним она никак не могла. Она попыталась заснуть рядом с Хьюго — не удалось. Ей не давала покоя мысль, что Гэри может сделать с собой что-то ужасное. Не в силах усидеть на месте, она мерила шагами кухню, поглядывая на часы. В половине одиннадцатого она приняла решение. Дрожащими пальцами набрала номер. Шамира сняла трубку после третьего звонка:

— Рози, что стряслось?

Она разразилась громкими судорожными всхлипами, сквозь которые прорывались нечленораздельные слова. Сначала она хотела позвонить Айше, но побоялась нарваться на Гектора. В ее сознание стал проникать встревоженный голос Шамиры: та засыпала ее вопросами. Она слышала, как Билал на другом конце провода спрашивает жену, что случилось.

Она несколько раз глубоко вздохнула, обрела дар речи:

— Я не знаю, где Гэри. Мне страшно.

— Хочешь приехать к нам? — Она услышала, как Билал выразил протест, но Шамира быстро его осадила. — Приезжай. Приезжай прямо сейчас.

Хьюго захныкал, когда она понесла его в машину, но мальчик тут же вновь погрузился в сон, едва она пристегнула его в автокресле. Она плохо понимала, как ей удалось доехать до дома подруги, ведь она была пьяна, взвинчена, с трудом видела дорогу сквозь слезы.

Шамира забрала у нее Хьюго и положила его спать рядом с Ибби.

Билал, в спортивных штанах и толстовке с капюшоном, пил чай, когда приехала Рози.

— Я боюсь, он сделает с собой что-нибудь ужасное.

— Ты знаешь, где он?

Рози покачала головой:

— Он сказал, что пойдет в паб.

— В какой?

Билал задавал вопросы отрывистым резким тоном. Она не могла ему отвечать — смотрела на свои ноги. Ей нужны новые тапочки. Те, что были на ней, протерлись на швах, разваливались. Она понятия не имела, в какой паб отправился ее муж; она не знала, в какие пабы он ходит. Это была его другая жизнь, в которой не было места ни ей, ни Хьюго. И она не хотела знать, какие заведения он посещает, с кем встречается, что делает в пьяном угаре.

— Не знаю.

Билал одним глотком допил чай:

— Я найду его.

Рози заметила, как ее подруга с мужем переглянулись. Глаза Шамиры полнились откровенной, неприкрытой благодарностью.

Она неуклюже поднялась на ноги:

— Я с тобой.

— Нет.

Она вырвалась от Шамиры и последовала за Билалом в прихожую.

— Билал его найдет, — крикнула ей вслед подруга.

— Нет, я иду с ним. Он — мой муж. Я должна пойти.

Сначала они отправились в «Клифтон», находившийся поблизости от ее дома, но этот паб уже закрылся. Они заглянули в «Терминус», потом в ирландский паб на Квинз-парейд и затем отправились в Коллингвуд. Гэри они нашли в пабе на Джонстон-стрит. Он сидел в глубине зала, за одним столиком с тремя незнакомыми ей мужчинами. Когда они приблизились к ним, она увидела, что двое из мужчин — аборигены. Она была рада, что с ней Билал. Он знал, что сказать, как действовать, что делать. Он защитит ее.

Гэри был мертвецки пьян. Ему пришлось прищуриться, чтобы сфокусировать взгляд. Узнав их, он разразился хохотом. Повернулся к одному из своих собутыльников. Это был огромный тучный мужчина — сплошь одно толстое, ходящее ходуном брюхо. Его круглое, как луна, лицо и обритая голова имели цвет темного эля; кожа обветренная, жесткая, как подошва. Один глаз был полузакрыт, под ним расплывается багровый синяк. Гэри ткнул пальцем в Билала.

— Это он, — заплетающимся языком произнес он. — Тот самый мужик, из ваших, про которого я вам говорил.

Вид у Гэри был горделивый, будто Билал появился в пабе по его повелению.

Жирный абориген протянул ему руку. Рози отметила, что он несколько раз ломал нос, что его руку, словно паутина, оплетают поблекшие татуировки.

— Как дела, братан?

Билал пожал руки обоим аборигенам. Третий из незнакомцев, белый, тщедушный молодой парень в надетой козырьком назад замусоленной бейсболке с надписью «Мэгпайз»[100], тарабанил пальцем по столу. Билал его проигнорировал.

— Давай пивка с нами, братан.

— Я не пью.

Жирный абориген расхохотался. Глыбы жира на нем затряслись, заколыхались по всему телу.

— Всего один бокал. Давай.

Билал выразил свой отказ почти незаметно — лишь слегка качнул головой. Он показал на Гэри:

— Я пришел за ним. Он — семейный человек. Дома его ждет маленький сын.

— Выпьем, и забирай его. Какие проблемы? — Жирный абориген подмигнул Рози: — Хочешь выпить, красавица, а?

Билал не позволил ей ответить. Он тронул Гэри за плечо.

Тот отпрянул от него:

— Отвали. Я хочу выпить. Угости меня или проваливай.

Его собутыльники за столом захохотали. Гэри сначала удивился, потом самодовольно засиял, улыбаясь своим приятелям.

Жирный абориген, глядя на Билала, предостерегающе поднял руку:

— Похоже, твой друг хочет остаться здесь, братан. Не волнуйся, мы о нем позаботимся, — обратился он к Рози.

Она сознавала, что теперь все, кто был в пабе, смотрит на них, что хозяин заведения за стойкой бара насторожился.

— Гэри, пойдем домой, прошу тебя, — умоляюще произнесла она.

Гэри тряхнул головой — яростно, непреклонно, как ребенок. Сейчас он был похож на Хьюго.

— Не хочу домой. Не хочу иметь ничего общего с домом.

Это произошло внезапно. Билал схватил Гэри за шкирку и вытащил его из-за стола. Она услышала треск рвущейся ткани и вскрикнула. Она испугалась. Билал вновь превратился в Терри — в того молодого парня, который любил выпить, любил подраться, в того молодого парня, который наводил на нее страх. Она боялась, что он ударит ее мужа. К их столику с криком ринулся хозяин заведения.

Жирный абориген стал неуклюже подниматься, но владелец паба положил руку ему на плечо:

— Я сам все улажу, приятель.

Билал все еще держал Гэри за ворот рубашки. Тот, шокированный, перепуганный, опять стал похож на ребенка.

Хозяин паба, маленького росточка, но крепкий, с бочкообразной грудью, впился в Билала свирепым взглядом:

— Уходи, или я вызову полицию.

На какое-то мгновение Рози показалось, что Билал его ударит. Но тот выпустил Гэри, развернулся и вышел из паба. Тщедушный белый парень, сидевший за столиком Гэри, насмешливо заулюлюкал ему вслед:

— Что, мужик, не тянешь на Энтони Мандайна[101]?

Оба аборигена молчали, сидя с каменными лицами.

— Гэри, пойдем домой, прошу тебя.

— Отвали.

Она не знала, как ей быть.

Гэри вздохнул и с жалостью посмотрел на нее:

— Рози, иди домой, ладно? Я не наделаю глупостей. Я просто хочу напиться, неужели не ясно? — Он взглядом умолял ее. — Я просто хочу напиться, чтобы забыть и тебя, и Хьюго.

Билал ждал ее в машине. Едва завидев ее, он тут же завел мотор. Она села, пристегнулась ремнем безопасности:

— Прости.

Билал показал на человека, следом за ней вышедшего из паба. Тот, закурив, смотрел на их автомобиль.

— Знаешь, зачем он вышел?

Рози глянула на стоявшего у входа мужчину — она впервые его видела — и покачала головой.

— Это доброхот, — тихо сказал Билал, трогая машину с места. — Следит, чтобы я не причинил тебе зла. Дает мне понять, что он запомнил номер моей машины. Недоумевает, что может связывать такую милую белую женщину, как ты, с черным парнем вроде меня. — Билал захохотал, всем телом раскачиваясь взад-вперед, спиной то и дело ударяясь о спинку кресла, — так ему было смешно.

Он не позволил ей сесть за руль, сам отвез ее и Хьюго домой. Ты пьяна, сказал он. Она отнесла сына в кровать и пришла на кухню. Билал курил сигарету. Все ее существо будто пронзил электрический разряд. От него исходил запах ночи, запах адреналина, пота — резкий, возбуждающий. Казалось, он заполнил собой всю ее кухню. Его лицо, его грубая кожа, блестящие черные глаза были одновременно красивы и безобразны. Что если я упаду перед тобой на колени? — вдруг подумала она. Что если возьму в рот твой член? Стал бы ты лучше относиться ко мне, если б я сделала тебе минет? В воображении замелькали кадры из коллекции порнофильмов Гэри: «Тебе нравится черный член? Хочешь пососать мой большой черный член?»

Билал жестом показал на один из стульев, и Рози села напротив него. Он протянул ей пачку сигарет. Она взяла одну дрожащими руками. Он дал ей прикурить:

— Сейчас я скажу тебе кое-что, и хочу, чтобы ты выслушала меня не перебивая. Понятно?

Она кивнула. Почему она перед ним робеет?

— Сегодня впервые после долгого, многолетнего перерыва я побывал в пабе… — Он он произнес это странным тоном, словно сам удивлялся собственным словам. — Сам не понимаю, как мне могли нравиться такие места. Они отвратительны. — Он прищурился.

Она не должна отводить взгляд, не должна его бояться.

— Я не хочу, чтобы ты, твой муж или твой сын имели что-то общее с моей семьей. Вы напоминаете мне ту жизнь, в которую я не хочу возвращаться. Я не хочу, чтобы ты общалась с моей женой, не хочу, чтобы ты была ее подругой. Я просто хочу быть хорошим человеком, просто хочу защитить свою семью. Я не думаю, что ты — хороший человек, Рози. Прости, но ты не нашего круга. У тебя плохая кровь. Мы с Сэмми избегаем таких, как вы. Это ясно? Пообещай, что не будешь звонить моей жене, не будешь видеться с ней. Я просто хочу, чтобы ты пообещала, что ты оставишь мою семью в покое.

Она ничего не чувствовала. Нет, не совсем так. Она испытала облегчение. Она оказалась права: он никогда ей не доверял. Он знал, что она представляет собой на самом деле.

— Да, обещаю, — ответила она.

— Вот и хорошо. Утром я пригоню сюда твою машину. Ключи оставлю в почтовом ящике. — Билал затушил сигарету, взял свои ключи и, не сказав больше ни слова, удалился. На протяжении долгого времени она сидела не шелохнувшись. Потом подошла к холодильнику, достала бутылку вина и налила себе еще один бокал.

Она была шлюхой. Превратилась в шлюху после того, как их бросил отец и они потеряли дом. Ей было шестнадцать. Девочки в школе перестали с ней разговаривать. Не все сразу, и даже не демонстративно. Они просто не стали приглашать ее к себе, и никто из ее школьных друзей не пришел посмотреть ее новую квартиру. Сказали, что это очень далеко, все равно что за тысячу миль от их побережья. Вот тогда-то она и узнала, что такое деньги, поняла, что деньги — это все.

Она им отомстила. Спала с их парнями, с их братьями. Спала с их отцами. Она продолжала блудить и в новой школе, в государственной школе, где было полно парней, готовых с ней поразвлечься. Она трахалась и трахалась; однажды вечером отдалась сразу семерым. Тогда она сильно порвалась, истекала кровью. Все в новой школе знали, что она собой представляет. Новенькая была шлюхой.

Одна лишь Айша ее защищала. Как же она жалела, что Айша не вышла замуж за Эдди. Но, разумеется, Айша была слишком хороша для Эдди. Айша ее защищала, познакомила ее с Анук. Она с благоговением взирала на старших подруг, рисовавших ей жизнь за пределами Перта и пустыни, вдали от ее океана, советовавших ей бежать из болота, в котором она жила. В их присутствии она никогда не распускалась. Она прятала от них свое истинное «я». Потом они обе уехали, отправились на восток, в Мельбурн, и она осталась одна. Познакомилась с Цюи. Ему было всего тридцать пять, но для нее он был почти старик. Он был ей отцом, возлюбленным, ее любовником-бизнесменом из Гонконга. Цюи заботился о ней, стал первым человеком, который покупал ей вещи. Она перестала спать с другими парнями. Она стала шлюхой Цюи. Потом он уехал. Без предупреждения. У нее не было ни его телефона, ни адреса, она даже не знала его фамилии. Он просто исчез. Она ему надоела. Цюи знал, какая она — видел ее насквозь. Люди, которых она любила, понятия не имели, какая она, кем была. Айша не знала, Гэри не знал, Анук. И Хьюго никогда не узнает. Она была той, кого разглядел в ней Билал. Он всегда видел ее насквозь. Так же, как и ее мать. Ты потаскуха, Розалинда. Дрянь, отребье. Ты — шлюха.

Нет. Она — мать. Казалось, нужна целая вечность, чтобы встать со стула. Но она заставила себя встать. Заковыляла по коридору, открыла дверь в спальню и рухнула на постель рядом с Хьюго. Мальчик проснулся в слезах. Она обняла его крепко, так крепко, что буквально слилась с ним. Все хорошо, Хьюго, плохого дяди больше нет, плохой дядя больше нас не обидит. Повторяя это снова и снова, она заснула вместе с сыном.

На следующее утро она обнаружила мужа мертвецки пьяным на полу в гостиной. Ее чуть не стошнило от его вони: он обделался в штаны. Она подняла его, дотащила до ванной. Там сняла с него грязную одежду, выкупала его и уложила в постель. Потом накормила Хьюго, позвонила начальнику Гэри, сказала ему, что ее муж болен и не сможет выйти на работу. После повела Хьюго в парк, покачала его на качелях. Когда они вернулись, ее автомобиль стоял у дома, ключи от него лежали в почтовом ящике. После обеда она позвонила на мобильный Айше, и, когда подруга стала ее утешать, она расплакалась. Ему это сошло с рук, Айша, он вышел сухим из воды.

Гэри, раскаивающийся, виноватый, не притрагивался к спиртному до пятницы. В субботу вечером она запекла рыбу и поджарила картошку для Хьюго. Когда они смотрели фильм «Вилли Вонка и шоколадная фабрика», позвонила Айша. Она сообщила, что Шамира с Билалом выиграли аукцион и теперь дом в Томастауне принадлежит им. Они выиграли, дом их.

— Я так рада, — выпалила в трубку Рози и, хотя Айша не могла ее видеть, широко, лучезарно улыбнулась. — Я так рада за них, — повторяла она. — Так рада.