Посиделки в межпланетной таверне «Форма Сущности» (СИ)

Поход Левого Полусреднего от Чаши Святого Грааля с прологом и эпилогом, но без хэппи-энда

Родился я примерно 989 лет 7 месяцев 13 дней 8 часов 5 минут назад (считая до попадания в Место). Мы, драконы, хорошо умеем считать и любим точность. Наша голубовато-зелёная планета, Штрудель-С-Изюмом, довольно быстро, но не теряя достоинства, вертелась как вокруг своей оси, так и вокруг жёлтого карлика Мао. Полагаю, что, если там не произошло мировой революции, то она и до сих пор пребывает на прежней орбите. Мои родители были тогда ещё молоды. Отцу едва пробил 731 год, а матери не исполнилось и пятисот. Оба они происходили из древних и прославленных, но не обедневших родов. Отец принадлежал к клану Вонючих Ядозубов, прозванных так окрестным населением за свою щедрость и высокие душевные качества. Его предок, Струкодил Плюворылый, принял посильное участие в битве девятнадцати воинств у зловещей горы Два-С-Половиной-Кариесных-Зуба. Правда, вначале он в семейных традициях проспал дебют генерального сражения, но затем, появившись на поле боя во всей грозной силе, запугал и рассеял (по ошибке, конечно, так как всегда отличался плохим бинокулярным зрением после хорошей выпивки) главные силы собственных союзников. В результате битва была проиграна, зато в дальнейшем история планеты пошла именно тем блистательным путем, который и привел нас к нынешнему процветанию. Представить страшно, что было бы, если бы мой прапрадедушка обладал более крепким сном… или острым зрением. Нет, его вклад в развитие цивилизации и прогресс культуры явно недооценены хронистами.

Кстати, именно в честь Струкодила я и назван Левым (считается, что я похож на его левую голову, если смотреть анфас). А мое второе имя посвящено маминому дяде Головастику, в которого она была тайно влюблена в детстве и который играл полузащитником в университетской команде по капитболу.

Другой мой пращур по отцовской линии, Каллипиг Зудоносый, слыл покровителем изящных искусств, да и сам не чурался муз. Именно его гений украсил главный пик Штруделя следующим четверостишием:

В отличие от многих и многих виршей, эти строки, похоже, пребудут бессмертными, ибо даже специально подготовленным бригадам скалолазов так и не удалось стесать их с каменной стены. Но основной точкой приложения усилий Каллипига стала художественная критика, и здесь деятельность его была весьма заметна. Собственно говоря, с самого начала его благотворной работы он считался самым крупным из литературоведов планеты (и, безусловно, был таковым — его парадный портрет в натуральную величину до сих пор хранится в моём семействе), а с веками его репутация лишь крепла. Именно он подверг художественный метод Асада Занудноморального столь сокрушительному разгрому, что развалины его замка являются главной достопримечательностью Долины Смердящих Гейзеров, где проживал до встречи с моим прадедушковатым дядей вышеупомянутый пиит.

Он же благодаря энциклопедическим познаниям сумел определить коренные общие черты в фолиантописи двух крупнейших исторических беллетристов той эпохи — Купиля Флотоголового и Гумиля Пассионарного — и установить источник вышеупомянутой близости — большие пальцы левых ног обоих служителей Клио. Бывшие мэтры добились личной встречи с Каллипигом, в процессе которой он, охарактеризовав направление их творчества как романтический неокретинизм, тщательно разобрал всю их жизнь и деятельность. Запоздавшие к началу встречи клевреты и поклонники ученых насильников Музы застали их уже разоблаченными и в кататоническом состоянии. Живописные руины, украшающие различные (но, преимущественно, злачные) районы столицы Штруделя — вот и всё, что оставил предок от литературных построений и репутаций Виктуара Менструозного (писавшего под псевдонимом Однофамилец), Бройлера Велеречивого с присными его, Валентиозы Вивисексуальной, Арбитсона Категоричного и многих, многих других. Поле штруделианской изящной словесности было столь педантично прополото Каллипигом, что два века после него находилось под паром. Увы, он рано умер, подавившись случайным графоманом, каковых так легко встретить на наших бомондах и страницах журналов.

Мои предтечи по материнской линии были тоже ничего себе. Один из них, Гривуар Лысоногий, прославился изобретением плотоядной розы, кусты которой, прихотливо рассаженные им на лесных тропинках, доставили немало забавных минут одиноким путникам и парным распутникам. Другой, Теймураз Многотонный, остался в истории как кровожадный маньяк. Он, загримировавшись под тихого тинэйджера, знакомился на пустырях, тёмных улицах и подозрительных дискотеках с ищущими приключений непорочными девственницами, утолял с ними похоть всех своих тринадцати чресл, а затем заставлял их заполнять бесчисленное множество журналов по технике безопасности, отчего девицы в неописуемых муках умирали. Небезызвестный Гангнус Многоначитанный, проникавший в судьбы цивилизации путем исследования собственного кала, автор нашумевшей монографии «Я как вершина истории», — тоже из моей родни.

Я рос весёлым, шаловливым, развитым мальчуганом. Мне еще не исполнилось тридцати, а я уже освоил огнеметную охоту с упреждением и часами, радуя родителей, преследовал конных рыцарей на горных дорогах. В пятьдесят я был сложён как Бог, по образу и подобию которого мы, драконы, созданы, и совершил дебютное забавное похищение (этим термином в честь Забавы Путятишны — первой жертвы первого из драконов — у нас обозначают галантные похождения). К семидесяти я скопил некоторую толику драгоценных камней, каковую спрятал в самой дальней галерее семейной пещеры и для верности устроил над ней камнепад. К несчастью, двоюродный дедушка Пролаз, отличавшийся чрезмерным нюхом и непристойной наблюдательностью, вскоре обнаружил мой склад. Пришлось убить дедушку, что, помимо прочего, оказалось весьма выгодно и в финансовом отношении. Папа и мама были восхищены моей силой и находчивостью.

В девяносто мне начали подыскивать невесту, но я грудью встал на защиту своей независимости. После долгих, кровопролитных боёв, в которых с каждой стороны пало невероятное количество орков, троллей, летучих мышей, столов и стульев, родители оставили левое крыло пещеры и подрывные намерения. Увы, в лапах отца оказалась моя детская со всеми девушками (кроме самой любимой, которую я — для верности — проглотил), поэтому пришлось пойти на переговоры. В итоговом документе, который мы подписали кровью шеф-повара, папа с мамой обязались холить меня и лелеять, а я их — горячо любить и не есть. Моя феминотека перешла в общую с отцом собственность, что вызвало заметное неудовольствие матери; по-моему, она в дальнейшем там немного подворовывала, когда ей лень было сходить за продуктами. А может, это папа перекусывал на скорую руку или кто-нибудь из кузенов?

В честь моего столетия устроили скромный, но буйный пир: мясной салат «Дары природы», сыр с консервированными русалками, танцы волкулачек на столах, игра в салочки-съедалочки с бродячими трубадурами, шоу с завязанными глазами «Попытка — не пытка» с последующими пытками проигравших, на закуску — пирог со взбитыми гномами. Каждый из приглашённых подарил мне по драгоценному камню и по принцессе в половозрелом возрасте. И хотя, когда все мы перепились коктейлем «Слеза Андромеды», родственнички растащили большую часть алмазов и сапфиров (причём многие прикарманили даже не свои подношения), но девушек-то почти не тронули, и с тех пор я всегда был удовлетворён жизнью в её сексуальном аспекте. Я даже изготовил специальный дорожный принцессер, с выложенными бархатом отделениями, кольцом для переноски на крышке и многочисленными отверстиями — для дыхания и прочих функциональных целей — и всегда беру его с собой. Он и сейчас при мне, наверху, в номере, и принцессы в полной боевой готовности. Так вот, когда праздник закончился, мамочка уединилась со мной в малой кладовой, откашлялась, вымыла лапы с мылом (я проникся серьёзностью момента), сложила крылья на спине особенно внушительным образом и заявила:

— Сын мой! Твой отец — слюнтяй и бабник (надеюсь, что не в первом, но во втором я похож на него), поэтому мне придётся поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. Сынок, ты знаешь, что каждый дракон, достигший совершеннолетия, должен проделать благородный поход, иначе паломничество, по местам боевой и трудовой славы предков, а также по прочим пунктам, куда крылья занесут. Однако ты, я думаю, не имеешь представления, почему мы так поступаем. Слава Богу, мы не паладины какие-нибудь, от этой заразы у драконьей расы иммунитет. Сын, я тебе открою великую тайну, которую неисчислимые века отцы (а порой, как у нас, матери — обычно по аналогичным причинам) открывают сыновьям в их сотый день рождения. Левый (так уменьшительно-ласкательно называют меня домашние; кроме того, они именуют вашего покорного слугу Полусредним, Средним, Полом, Лёвой и Лёвушкой, Серым, Сереньким, Серёжей и еще почему-то Аликом), ты помнишь урнообразный сосуд, который мы используем как плевательницу и миску для костей? О нем и пойдёт речь.

Некогда, во времена, когда мир был ещё настолько юн, что драконов ни на одной планете не путали с бесполезно вымершими динозаврами, по заброшенной лесной дороге брёл одинокий безгрешный старец неопределенной биологической принадлежности. Давно не стриженные волосы на его боках цеплялись за колючие кусты, мускулистые руки в веснушках до первого локтя опирались на клюку из ствола бегебычьего дерева. Палка заменяла ему отсутствующую третью ногу и помогала сохранять равновесие, особенно в период цветения Жёлтой Блудожорки, к соку которой святой пилигрим был неравнодушен. Его седощавый хвост оставлял в пыли узкий извилистый след, напоминавший изречения из Боговдохновенной Книги Трёп, которая, как известно, никогда не существовала. Глаза старца смотрели спокойно и мудро, и это был поистине дар Небес существу, которое последние три с половиной сотни лет — то есть с момента рождения — находилось в состоянии тяжкого алкогольного опьянения. Странник совершал своё паломничество, ведомый инстинктивным религиозным чувством и запущенным геморроем. Он находился в благочестивых поисках страны Ых, где реки текут фруктовым йогуртом; где люди ходят в белых одеждах, а леди — без оных; где жители проводят утро по плану, день — на колёсах и расширяют души к вечеру; где креплёные напитки продают на каждом углу, весь световой день и особенно несовершеннолетним, а ночью раздают их даром, ибо если человек — или иной нетрезвомыслящий объект — приполз в такое время, значит, ему надо. И — никакого похмельного синдрома, ломки, перековки, вшитых ампул, мытья посуды и выноса мусорных вёдер!

Двигаясь в направлении сих чудесных земель, старец был безмятежен и тих всегда, за исключением утренних часов — по понятным причинам. Увы, именно утром ему повстречался молодой да ранний дракон Самсобой, как назло, взыскующий мудрости. Увидев пенсионера с палочкой, Самсобой сразу же определил его как: а) пилигрима, б) анахорета, в) давно не мытого грязнулю — и, неправильно выведя из этих посылок приверженность к философским размышлениям, принялся задавать свои пресловутые вопросы. Многое интересовало не в меру любознательного юношу. Что есть жизнь и что есть смерть? Что есть Бог? В чем смысл жизни? Что такое бытие и что такое сознание? Быть или не быть? И как, вообще, быть-то? Как заводить себе друзей и оказывать влияние на людей, включая нелюдей? Куда идёт этот мир? Что делать? Кто виноват? Как нам реорганизовать Рабкрин? Куда делась позолоченная погремушка, которую Самсобойчик в двенадцатилетнем возрасте оставил на пеньке и позже не нашёл? Правда ли, что принцесса Нутелла в свои пятнадцать ещё девственница? Прервав поток вопросов, старец завопил, воздел посох к небу и проклял Самсобоя и весь его (то есть наш) род самым страшным и нецензурным об разом. Он повелел, чтобы отныне в каждой драконьей семье оказывался — произвольным образом — совершенно ненужный и даже вредоносный для неё амулет. Любой дракон, достигший совершеннолетия, почувствует душевный зуд, требующий избавить родных от отягчающего их раритета, и отправится в далёкий путь. Его ждут искушения, опасности и пустые хлопоты, но лишь самый стойкий и сильный достигнет цели. Однако по возвращении домой…

Мама замолчала.

— Ну а дальше? — вскричал я, заинтригованный. — Что их дома-то ждёт?

— Дальше старичок ничего не успел сказать. Огорченный и шокированный Самсобой испепелил его. И радостно вздохнули тридцать семь небес и тринадцать глубин, ибо они опасались, что старец, отыскав страну Ых и поймав кайф, достигнет такой духовной силы, что станет вмешиваться в судьбы небо- и адожителей и управлять ими; а он уже и без того сидел у них в печенках со своими вечными жалобами на здоровье и плохое качество обслуживания в магазинах и аптеках. Таким образом, пилигрим сгинул под всеобщие аплодисменты, но заклятие-то осталось. Вот потому ты, сынок, и чувствуешь ныне необъяснимое возбуждение и неодолимое желание вступить на тропу войны и подвигов.

— С чего ты взяла? — изумился я. — Ничего подобного я не ощущаю. Как раз наоборот, я бы сейчас съел чего-нибудь вкусненькое, поиграл в аэрогольф с дядей Спраем или с папой, а потом бы соснул часок с основным составом моей коллекции.

Тут я кое-что вспомнил, связал вместе некоторые нити её рассказа (который я вам передаю в достаточно усовершенствованном виде), и меня осенили:

— Постой, мама, что же это, наша урна для костей?..

— Да, Лёва, это Чаша Святого Грааля. Лет триста назад твой папа подобрал её в лесу, приняв за чашечку для бритья, и с тех пор она висит над нами, как дамоклов мяч — беда с этими мифологическими сравнениями, никогда не знаешь точно, что они означают. Это всё равно как сизифов труп — зловеще, но красиво. Или бездонная вагина, которую должны постоянно наполнять Данаиды — но эту историю тебе ещё рано слушать. Что только мы ни делали с колдовским сосудом: и в речке топили, и в покер соседям проигрывали, и в Россию под видом гуманитарной помощи направляли — ничто его не берёт. Проходит несколько дней — и он снова на прежнем месте, и такая от него по всему дому благодать — не продыхнуть. Нетопыри — и те сбежали. А сколько раз из-за него проезжие паладины наш дворец громили — и не сосчитать. Ворвётся, бывало, всех зомбей до дрожи запугает, посуду перебьёт, старенького дедушку мечом ткнёт — и к Чаше. Потянется к ней ручонками шаловливыми, глаза горят, зубы щёлкают — аж пломбы по полу горохом… Тут, естественно, молния, гром, куст какой-нибудь неопалимый и голос из облаков: я тебе, дескать, задам! А он уж, болезный, на коленях, последние волосья с плеши рвет и голосит: ах, я недостойный рыцарь, искусам поддавался, соблазнов не избегал, сказать, что замечен в порочащих связях, — значит, ничего не сказать. Я в монастырь отправлюсь, я в пустыню уйду. Потрепыхается так в конвульсиях с полчасика, успокоится, отойдёт, отдохнёт — и за дверь, снова на турнирах биться, живность экзотическую истреблять и повышать сексуальное образование сельского населения. А Чаша здесь остается, с нами. Правда, последние полтораста лет, когда мы её под мусор догадались использовать, вроде полегче стало. По крайней мере, прекратили по ночам ангелы являться и этими… как их… кимвалами бряцать. Но окончательно избавить нашу семью от сего… предмета можешь только ты, Полусредний!

Вот так я был повёрстан в герои. Не могу сказать, что эта перспектива меня прельщала, но мама намекнула на возможность потери престижа, жилплощади и материального вспомоществования…

— Слушай, а если я просто выйду на большую дорогу, покараулю одинокого рыцаря, сражусь с ним и, пользуясь фактором внезапности, всучу ему этот кубок? И дело с концом!

— Нет, Левый, так нельзя. Всё-таки мы, драконы, — хранители традиций. Если уж мы уклонимся от исполнения своих обязанностей, то наш мир, и так не слишком мудро устроенный, превратится в сущий бедлам — право, не знаю, что это означает. Ты действительно можешь начать с торного пути, но затем должен свернуть на нехоженые тропы и продвигаться трассой тягот и лишений. Тебя ждут непроходимые чащи и бездонные моря, кровожадные монстры и потерявшие всякий человеческий облик рыцари. Покажи себя во всем блеске, Левый Полусредний!

Тебе также встретятся разнообразные искушения в виде вина, еды, золота, человечьих и драконьих самок — не избегай их. Помни: славу драконьему племени как раз и принесло сочетание мощи с мелкими, простительными слабостями. Если где-нибудь предоставится возможность сжечь городок-другой или хорошенько пограбить — воспользуйся ею. Надо же и о чести рода подумать! Но помни: главная твоя цель лежит далеко на западе. Там огромные площади заняты полями зерновых, находящимися в коллективной собственности и потому отравленных гербицидами, задушенных сорняками и выжженных солнцем.

В самом сердце этой полумёртвой зоны стеной поднялись над землей сверкающие непереносимым для глаз блеском Кисломолочные горы. Немногочисленные проходы и тайные тропы в горах охраняет эльфийская гвардия. Это не те безобидные эльфы с крылышками, к которым ты привык и которые порхают неглиже на солнечных полянках и по ошибке вступают в противоестественные половые сношения с зазевавшимися бабочками. Нет, это нелетучие эльфы-переростки под два метра, жестокие, кровожадные, безжалостные. Их девицы страдают половой гиперактивностью и бросаются на всё, что движется, а их мужчины готовы зарезать кого угодно из высших идейных соображений. Берегись их, сынок, и постарайся не попадаться в их длинные, цепкие пальцы.

В центре горного кольца возносит к небу заостренные башни белый замок Абар-Кадабр, названный так в честь братьев, построивших и его, и парную к нему цитадель Кадабр-Абар, расположенную вне Кисломолочной системы и ныне сданную в аренду под ресторан «Макдональдс». В белом замке проживает великий чародей Васильич. В прежние времена он был воином. дуэлянтом, жуиром и вообще роковым мужчиной, но с возрастом остепенился, увлекся позитивной магией и стал положи тельным до полного отвращения. Только он в силах освободить тебя от Чаши, но как добиться его согласия — Бог весть. Скорее всего, это невозможно, но ты ведь добровольно принял на себя эту ношу.

— Добровольно?!!

— Конечно. Я тебя, во всяком случае, не уговаривала.

Мама всегда передёргивала во время игры в карты.

Период сборов я опущу. Когда мы уже прощались, папа прижал меня тремя лапами к головогруди и сказал секретным голосом (примерно вдвое тише обыкновенного):

— Последнее напутствие, сынок. Мы, драконы, слывём существами мудрыми, поэтому, если ляпнешь какую-нибудь глупость, делай загадочный вид. Пусть ищут в твоих словах второе дно, а ты им не мешай и избегай разъяснений. Надо все же реноме хранить. Не позорь наш род, Левый, но и не прославляй сверх необходимого. От этого суета одна и беспокойство. Помни: сон — вторая пища, но настоящая еда лучше. Пиши с дороги. Ну, счастливо.

На этом прощание можно было считать законченным, и я, взмахнув крыльями, направился прочь от восходящего солнца.

И подумать только, что уже на следующий день меня ждало первое приключение. Я, не останавливаясь, пролетел над деревнями Три Помойки (известной своим собором двенадцатого века, сгоревшим в тринадцатом), Четыре Помойки, Пять Помоек, Одна Большая Помойка. Кстати, согласно господствующей версии, вышеуказанные населенные пункты наименованы в честь легендарного князя Помоя, который неоднократно останавливался здесь на привал и знакомился с местными девушками; с тремя, четырьмя, пятью — соответственно длительности привалов — и с одной, но очень крупной (вариант: с одной, но по большому счёту). В пользу этой версии говорит тот факт, что на здешних полях, лужайках и сеновалах до сих пор находят в больших количествах оставленные некогда воинами Помоя монеты, спички, порнографические открытки, презервативы, предметы женского белья и похабные надписи, а брошенные ими пустые бутылки являются основной статьей дохода аборигенов. Альтернативная гипотеза, связывающая названия деревенек с пунктами складирования общественных отходов, отвергается местными историками как абсолютно неправдоподобная.

Далее протекает речушка Малая Простата, на берегу которой я встретил и утилизировал первую девушку. Облокотившись на восходящие воздушные потоки, я как раз погрузился в аппетитные воспоминания, когда появилась Она. Я сначала даже принял её за видение, столь она была прекрасна: шелестящие крылья, подобные широкому кружевному плащу и в размахе достигающие десяти метров, восхитительная причудливо изогнутая морда с тремя рядами острых лимонно-жёлтых клыков, за которыми скрывался дразняще тоненький раздвоенный язычок, вытянутое в полёте безупречных линий и пропорций тело, шесть стройных лап, пальцы которых украшали кольца с изумрудами каратов по пятнадцать, и длинный, плавно покачивавшийся на ветру хвост. Вся её шкура блестела и переливалась на солнце, как будто была покрыта драгоценными камнями. Собственно, её панцирь и в самом деле в соответствии с разорительной модой того времени усеивали драгоценности, но так, как я выразился выше, звучит поэтичнее. Именно о подобной драконессе мечтал я в эротических снах ранней юности, когда наш дворцовый доктор понапрасну пытался избавить Левого Полусреднего от отсутствующего у него эдипова комплекса. Увидав меня, крылатая дива на лету извернулась и, изменив курс, направилась в сторону леса, темневшего на юго-западе.

— О, несравненная! — воскликнул я, нагоняя беглянку. — Куда же вы стремитесь, покинув несчастного, который был мгновенно сражен вашим убийственным обаянием и укушен в сердце каждым из ядовитых зубов вашей дивной челюсти?

— Чего надо? — ответствовала она, одарив, наконец, взглядом выпуклых глаз с узкими желтыми зрачками; низкий хриплый голос гармонировал со всем её обликом и будил поэтические струны, дремавшие в глубинах моей души. — Ишь, какой галантный! Небось, из города?

— Нет, почему же? Наш дворец располагается, э-э, на пленэре. Прекрасный вид на поля, рощи, э-э, кладбище. Разрешите пригласить вас как-нибудь навестить наше семейство после моего возвращения из небольшого путешествия. У нас очень, э-э, мило, когда папа, э-э, не перепьётся. А теперь позвольте проводить вас до дому, чтобы знать, куда послать приглашение?

— Как же! Ишь, чего выдумал! Знаю я таких: сначала провожаться, потом поцеловаться, а после гинекологу стыдно показаться.

Каждым своим словом она очаровывала меня. В ней ощущались сила, мощь, красота и дикость первозданной природы.

— Учти: я девушка непорочная, но опытная. Нам в колледже курс полового воспитания читают, так что я теперь вся — сплошная самооборона без оружия. Ежели тебя хвостом двину — лишняя голова появится. Хотя от провожания яйца не несут, проводи уж. А то времена такие — и в лес невинной девице войти опасно.

И мы полетели бок о бок. Порой наши крылья соприкасались, и тогда моё сердце сладко замирало. В самой непроходимой чаще обнаружился каменистый холм, на склоне которого распахнулся зев пещеры. Я посторонился, пропуская даму вперед.

— Ну нет! — она глянула на меня подозрительно. — Давай-ка лучше ты первый.

Я пожал плечами и выполнил распоряжение. Едва мой хвост миновал горловину пещеры, как что-то тяжёлое мягко шлепнулось сзади. Стало совершенно темно.

— Блистательная, где же вы? Что случилось? Девушка, что за шутки, в самом деле? Мы так не договаривались.

Рядом послышались резкие шуршащие звуки, будто кто-то торопливо чиркал спичкой о коробок. Наконец она загорелась, и обнаружилась закутанная в неопределённое тряпье фигура с четырьмя конечностями и одной головой, которая, чертыхаясь, пыталась зажечь факел, криво закрепленный на стене. Я мог бы это сделать одним выдохом, но не все драконы обладают даром огнеметания, и до прояснения ситуации я решил попридержать особые способности. Факел затрещал и зачадил, кое-как освещая пещеру, и мой визави действительно оказался антропоидом с соответствующим количеством ртов, ушей, носов и глаз, одетым в шкуры и явно давно не мытым.

— Ну что, и ты попался? — легкомысленно осведомился он.

Идиотский вопрос!

Вместо ответа я прорычал сквозь зубы нечто нечленораздельное.

— Ладно, не сердись, это я так, чтобы разговор начать. Давай лучше знакомиться, всё-таки вместе срок тянуть. Мое имя — Макар Девятнадцатый Совершенный, но ты можешь звать меня просто: Макар или даже Мак.

Я представился.

— Слушай, Левый Полусредний, а почему у тебя такой огорчённый вид? Обидно стало, что так глупо попался? Да ты не комплексуй. Не ты первый, не ты последний. Тут до тебя и поопытней сидели. Просто у неё, у драконихи, значит, метода такая. Ловля на живца называется. Выйдет, полетает по округе, хвостом помашет — кого-нибудь из ваших и подцепит. Я уж многих здесь перевидал. Одна даже самкой оказалась. Лесбиянка, конечно.

— И ты сюда так же угодил, извращенец?

— Да нет, я сам пришел. Я, понимаешь ли, учёный. Тема диссертации: «Дракон как высшая стадия монструизма». Начал главу «Драконус вульгарис в его естественной среде пропитания» и решил собрать экспериментальный материал. Однако сам попался — в качестве подножного корма, думаю. Но, видимо, оставлен про запас.

— Подожди, с тобой все ясно, но мы-то, драконы, ей зачем?

Мне живо представились заманчивые картины жуткого сексуального рабства, в котором коварная обольстительница держит крепких молодых пленников, многократно возбуждая их бесстыдными ласками и доводя до оргазма по тридцать раз в сутки. Моя горячая молодая кровь воспламенилась, когда перед мысленным взором предстали сцены насильственного полового соития, которому она подвергает своих узников. Возможно, порой она приглашает столь же неудовлетворенных примитивным сельским бытом подруг, и они сплетаются с невольниками в коллективном экстазе. Ах, какое унижение драконьего достоинства!.. Увы, прозвучавший в этот момент ответ Макара развеял все иллюзии:

— Видишь ли, края здесь бедные, дичи мало, окрестные жители повадки вашего племени знают и всегда настороже, путешественникам тоже тут особенно делать нечего. А кушать хочется. Между прочим, дракон — это не только лапы, крылья, хвост и неуёмные сексуальные амбиции. Это ещё и несколько тонн сочного розового мяса, из которого добрая хозяйка всегда сумеет приготовить что-нибудь вкусненькое для себя и для семьи.

Каннибализм! Какая мерзость! Я прикрыл морду передними лапами, чтобы гуманоид не увидел слёзы стыда на моих глазах.

— Как?! — прошептал я дрожащим голосом. — Здесь питаются разумными существами?!

— Дошло, наконец, — устало кивнул он. — Кстати, мозг — это деликатес. Его и под маринадом можно, и с горошком, и с жареной картошечкой. Но всё-таки быстро она тебя захомутала, — сменил он неприятную тему на обидную. — С другими ей понадобилось дольше повозиться. С самыми недоверчивыми пришлось даже предварительно в брак вступать. А ты и поверил, что она невинная девушка? Да она уж замужем раз пятнадцать была. Но заканчивали все — и мужья, и не мужья — одинаково. Разнежится очередной избранник где-нибудь в конце третьего медового месяца у любящей жены под крылышком, бдительность потеряет, глядь — а он уже с гарниром под соусом пикан или на шампуре в компании помидорных ломтиков.

— О, женское коварство! — воскликнул я.

— И я говорю, — подтвердил он.

Три дня мы с ним просидели. Неплохой парень оказался. Если бы не его анекдоты, не знаю, как бы и выдержал. Кормили, что характерно, как на убой (еду проталкивали в крысиную норку). Однако на четвёртые сутки мое терпение лопнуло. Я уставился на валун, загораживающий вход, с такой яростью, что, казалось, его отшвырнет миль на десять. Однако он стоически выдержал мой взгляд и не шелохнулся. И напрасно, потому что в запасе у меня было ещё кое-что, и этим кое-чем, доведенным яростью до сверхвысоких температур, я дохнул на преграду. Этого не перенёс и камень осыпавшись грудой осколков. Сметая их с пути, я, как пробка от шампанского, рванулся в дыру, и Макар едва успел ухватиться за кончик моего хвоста. Как он не свалился в начальной фазе полёта — ума не приложу. Было бы жаль, у меня в его отношении имелись свои планы, о которых скажу позже.

— Ну что, — спросил он, довольно ловко перебираясь ко мне на спину, — куда полетим?

Я, как вы уже, наверное, поняли, не из пугливых, но, думаю, никто не осудит меня за то, что после всего происшедшего целые сутки, не покладая крыльев, я нёсся на запад. Наконец усталость взяла своё, и я даже не спланировал — рухнул на опушке какой-то пущи. С ближайшего поля с визгом сыпанули поселяне и поселянки в малохудожественных одеждах, побросав сельхозинвентарь. Устало шевельнув хвостом, я подтянул к себе зазевавшуюся лошадь. На вкус та оказалась как подошва — типичная заморенная кляча, каковой она, собственно, и была. Но так или иначе, червячка я загубил и уснул.

Пробудился я от неприятного зуда в конечностях. Попробовал размять их и обнаружил, что лапы и крылья туго-натуго связаны, а хвосты примотаны к довольно крепкому — на рывок и даже на повторный рывок — дереву. С неба на мои попытки освободиться холодно взирала луна. Судя по ее положению, было в районе полуночи. Макара я нигде не увидел. Неподалеку горел костер, и нетрезвые голоса горланили песню про Мэри, которая пошла в лес за грибами, но ошиблась в расчетах, и о том, что она в результате потеряла, а что — приобрела. Дальнейшая её судьба была описана в столь захватывающих подробностях и с таким знанием особенностей мужского и женского организмов, что даже я заинтересовался.

Когда Мэри вернулась в родительский дом, обогащённая обильными жизненными впечатлениями, от костра отделился высокий плечистый оборванец с осанкой и повадками вожака и, приблизившись, больно пнул меня в бок.

— Эй ты, туша, просыпайся.

Довольно бесцеремонное обращение, по-моему!

— Да я, собственно, уже и не сплю. А в чем дело?

— Он ещё спрашивает! В общем, кратко обрисую ситуацию. Мы, то есть я, Энурез Ночной, и мои ребята, отважно изловили тебя, когда ты дрых, и теперь хотим доставить в город к графу. Он за каждого живого дракона отваливает по три тысячи бряклей золотом, а за мёртвого — по две. Но, понимаешь ли, на себе мы такую громадину донести не в состоянии, так что ребята склоняются к тому, чтобы наплевать на лишнюю штуку, разрубить тебя на части и отволочь Его Сиятельству в несколько приемов.

— Но если вы все решили, то в чём проблема? — удивился я.

— Да понимаешь, мама меня с детства учила быть бережливым, а тут — целая тысяча поросёнку под хвост. Жалко. Кроме того, есть ещё одна деталь: граф и за меня цену назначил — двести бряклей, если живьём, и полтораста — за голову. У него, понимаешь, в подвале камера пыток по последнему слову техники. В век просвещения и разума, понимаешь, идём семимильными шагами. Вот он и предпочитает пленников в здравствующем виде, чтобы и удовольствие получить, и оборудование проверить. Тоже, понимаешь, закавыка. Ну, я и подумал: вы, драконы, числитесь мудрецами, так, может, посоветуешь что. По знакомству.

Я задумался. Приемлемое решение было где-то рядом. Вот оно!

— А почему бы вам, Энурез, не соорудить из стволов деревьев нечто вроде большой платформы на колесах? На ней вы сможете довезти меня до города без особых усилий.

— Но как мы тебя втащим на неё?

— Сколотите дополнительно сходни.

Атаман несколько минут размышлял, а потом решительно покачал головой:

— Ничего не выйдет. Тут вон сколько возни: надо пилить, связывать, колотить, а мои ребята работать не любят и инструментами не владеют.

— Ну тогда я не знаю.

Вдруг рядом с Энурезом невесть откуда объявился Макар. И с очень деловитым видом.

— Я — специалист по критическим ситуациям. Всё слышал и готов разрешить все ваши затруднения. Есть предложение в духе новых веяний. Пусть он сам валит и рубит. Конечно, придётся освободить ему лапы…

— Но он же тогда сбежит, — запротестовал атаман.

— Ничего, крылья-то у него останутся связанными. К тому же мы на него ошейник наденем с поводком. У меня как раз есть такой, — Макар вытащил из заплечного мешка клубок усеянных металлическими бляшками и шипами кожаных полос. — А для страховки я сам к нему на спину сяду вот с этой электрической погонялкой для скота.

— Ну если ты гарантируешь…

Энурез подозвал своих башибузуков, и с меня частично удалили путы, предварительно нацепив дурацкий ошейник. Второй конец поводка намертво прикрепили к столетнему баодубу.

— Начнём, — торжественно сказал атаман.

— Подожди, — перебил его Макар. — Я хочу решить и вторую из твоих проблем.

— Братья и сёстры по биологическому происхождению! — обратился он к разбойникам. — Душой я пребываю с вами и неустанно размышляю о ваших несчастьях, неудачах, бедах и непрухах. И вот среди ночных бдений у меня родилась идея, как облегчить ваши материальные тяготы. Знаете ли вы, что пресловутый граф, купающийся в неправедно нажитых народных деньгах, даёт за вот этого человека, — он указал на главаря, — три сотни, не облагаемые налогом.

— Погоди, что ты несёшь?! — взвыл объект повышенного внимания сотоварищей. — Предатель!

— Не мешайте мне, нетерпеливая вы личность, — сурово оборвал его Макар. — Я провожу психологический эксперимент. Тестирую данную вооружённую группировку на верность временному руководителю. Потом сами меня благодарить будете, ноги целовать, хоть и не люблю я этого.

— Почему это — «временному»? — оскорбился атаман.

— Нет под звёздами ничего вечного. Вы в этом вскоре убедитесь. Господа! — опять обернулся он к банде. — На эти брякли вы заново зарядите свои пистолеты и фляжки. Дамы! Вам наконец предоставляется возможность приобрести современное нижнее белье, ибо ветхость и загрязнённость нынешнего бросается в глаза даже при столь скудном освещении и, по-видимому, отрицательно сказывается на интенсивности и продуктивности вашей свободной половой жизни. Сограждане! Руководители приходят и уходят, а финансы остаются. Так сделаем же отставку присутствующего здесь босса полезной для общества!

Из толпы раздался голос флибустьера по кличке Очень Кривой:

— Ребята! Чего ж мы ждём? Его Сиятельство ещё и передумать могут. Я бы лично больше сотни не дал.

Вперед выскочила юная разбойница и, разодрав платье на груди, визгливо закричала:

— Вот, подруги, глядите, что этот гад мне вчера сделал. И совершенно бесплатно. Ещё и подол порвал. Пусть теперь хоть так расплачивается. Мальчики, ну что же вы?! Девочки, у нас наконец есть шанс проявить себя. Если не мы, то кто же?

— Да уж найдется кому! — пробурчал чей-то бас-профундо.

Это прозвучало как сигнал. Вся ватага разом бросилась на главаря и, подхватив его на руки, понеслась через поля. Над головами реял гордый девичий крик:

— Лифчики или смерть!

Со мной остался один Макар.

— Скорее! — сказал он, забираясь мне на спину. — Я освобожу тебе крылья, а уж с поводком ты сам разбирайся. Этот атаман не такой дурак, каким может показаться, и очень скоро убедит свою шайку, что ты стоишь дороже, чем он, и находишься здесь практически без присмотра.

Одним ударом могучего когтя я покончил с поводком, но и Макар на удивление стремительно справился со своей частью задания.

— Слушай, как тебе это удалось столь быстро? — не удержался и спросил я, с уважением глядя на него.

— Дело опыта, дружище. Несгибаемая воля, мощный интеллект и… стальные зубы, — и он захохотал, демонстрируя блестящую челюсть. — Ну, на старт, Левый, если ты, конечно, не желаешь в зверинец Его Сиятельства.

— Какой уж там зверинец, до него еще дожить надо, — проворчал я, разбегаясь.

По-моему, Макар все-таки переоценил интеллект Энуреза или степень его влияния на аудиторию. По крайней мере, когда я вырули вал на курс, тёмное пятно банды всё ещё двигалось в прежнем направлении — к городу.

Часа четыре спустя мы отыскали подходящий аэродром — зелёную лужайку посреди лесного массива. Мне пришла идея подкрепиться. Однако предварительно в целях безопасности я несколько раз облетел окрестности полянки. Вроде бы всё было спокойно. Наконец я тяжело спланировал в точку, где листва казалась наиболее мягкой.

Пока Макар использовал мой правый хвост в качестве трапа, я скрупулёзно проверил состояние феминотеки. Эти варвары могли напугать или даже испортить девушек. К счастью, коллекция не пострадала, вандалы просто не нашли её, так как во время перелётов я прячу её в особый секретный карман на животе. Он так тщательно укрыт под панцирем, что, даже перевернув меня на спину, вы вряд ли обнаружите его. Всё-таки мои крошки казались слегка встревоженными от долгого пребывания в упакованном виде, и я успокоил их наиболее эффективным из доступных мне способов. Закончив с этим, я обратил свое внимание на Макара:

— Мак, мы многое вместе перенесли, настал черед оказать мне последнюю услугу.

— Почему это последнюю, Полусредний? Я надеюсь на продолжение знакомства и весь в твоём распоряжении.

— Рад это слышать, Мак. Мне кажется, что пришло время тебе узнать меня с новой, возможно, неожиданной для тебя стороны. Короче, я проголодался, как зверь, Мак, у меня это всегда бывает после общения с девочками, и я хочу тебя съесть.

— Неужели, Левый, ты способен слопать друга? Тебя не остановят перенесенные вместе испытания?

— Не надо путать внешнее и внутреннее, Мак. В каком-то смысле мы станем даже более близки друг другу.

— Дракоша, но ведь я спас тебя!

— И я всегда буду тебе благодарен, буду помнить о тебе. Более того, какая-то твоя часть пребудет во мне. Но жизнь — жестокая штука, Макар. Поразмышляй об этом, пока я буду тебя, гм, усваивать.

— Ну что ж, я всё понял, Левый. А вот ты неадекватно оцениваешь ситуацию. Тебе не удастся съесть меня.

Весьма самонадеянное заявление!

— Почему?

— Видишь ли, я не совсем человек, хотя тебе явно представляется обратное. Я — андроид и изготовлен из металла и пластика.

Какая печальная новость!

— Между прочим, Макар — это не просто имя. Это аббревиатура: Многоцелевой Антропоидный Кибер в Автономном Режиме. Кроме того, я — агент Федеральной Бригады Разнюхивания. Изучаю обстановку на местности.

Про нас, драконов, говорят, что мы — хладнокровные существа. Это относительно верно: до нас порой туго доходит. Но и нам не чуждо чувство благодарности, когда нет иного выхода. И я почувствовал, как моё сердце согревает признательность к этому… человекообразному существу, которое действительно оказало мне определённые услуги.

— Ты знаешь, Мак, — сказал я, — я понял, что был неправ, когда намеревался использовать тебя в личных гастрономических целях. Теперь я торжественно заявляю, что добровольно и без всякого принуждения отпускаю тебя. И спасибо за всё!

— Да, — сказал Макар. — теперь я, кажется, лучше узнал драконов. Счастливого пути, Левый Полусредний. Глядишь, когда и увидимся. Штрудель — он круглый.

И, насвистывая, он скрылся среди деревьев.

Следующие две недели если чем и запомнились, то это практически полным отсутствием событий. Я ел, пил, купался в грозовых дождях, при этом почти никого не обижал, и уж точно никто не рисковал обижать меня. Однако нашёлся и для меня противник. Я как раз опустился на луг, где паслись сочные аппетитные коровы, и приготовился позавтракать, когда раздался громкий щелчок, и я увидел небо в клеточку. Никогда не думал, что метафоры могут быть столь вещественны. Я одновременно попал в силки собственной доверчивости (и чужого хитроумия), запутался в сети обмана (капроновой и на редкость прочной), да к тому же неопознанный гад расставил мне капканы, судя по боли в обоих хвостах. Короче, я понял, что ежели уж коготок (и не один) увяз, то всей птичке (то есть мне в данном случае) пропасть. Но если такова добыча (поглядите на меня: во мне без ложной скромности… впрочем, неважно), то каков же охотничек?

Он заставил-таки себя подождать и появился лишь вечером. Да, на это стоило посмотреть. Или всё-таки не стоило? Пожалуй, второе. Представьте себе ночной кошмар, от которого вы в детстве обмочили постель. Или попкорн с селёдочным маслом, залитый томатным соусом с клубками волос вместо приправы. Или тёщу Кинг-Конга (ну, в крайнем случае, свою собственную, если она у вас уже есть). Так вот, он был хуже. Пять ног, поросших рыжевато-зелёной шерстью; голое фиолетовое брюхо; длинный, покрытый чешуей и язвами хвост с шишкой на конце; слизистые бока и спина, из которых торчат безостановочно извивающиеся щупальца; три непонятно зачем ему нужные руки, похожие на человеческие, но раз в десять больше; круглая лысая голова с пятью багровыми фасетчатыми глазами, одним конусовидным ухом на затылке и пастью, наполненной самыми белоснежными, острыми и длинными зубами из всех, какие вы можете себе вообразить. Если вам ещё мало, то добавлю, что от пяток до макушки в нём было метров сорок. То, что я описал выше, — это беглый рисунок, набросок, почти дружеский шарж. Множество деталей осталось в тени, так как я не сторонник физиологизма. В частности, запах. От гиганта несло, как от полка солдат после двадцатикилометрового марша в полной выкладке в летнюю жару по пересечённой выгребными ямами местности. Я щажу чувства дам и потому смягчаю краски. Конечно же, я сразу узнал его по картинке в бабушкином альбоме «Бумажный монструктор для больших и маленьких».

Передо мной был сам непревзойденный в безобразии Стоматозавр, и это означало, что я покинул обжитые места и углубился в Зону повышенного риска, сокращенно — Зопор, область, известную лишь по мифам и преданиям. Немногие смогли выйти из Зопора живыми. Здесь встречаются порождения самой буйной и болезненной фантазии, вроде крови с молоком, крабовых палочек из рыбы или полутораспальной кровати (для полуторателых уродов). Здесь жестокий тоталитаризм железной рукой внедряет среди подвластного населения свободу слова, демократию и либерализм. Здесь сбываются безумные пророчества и не открываются вовремя магазины.

Пока я предавался сим размышлениям, Стоматозавр подхватил меня, сунул под мышку и двинулся в неизвестном направлении. Я бы на его месте сразу пошел на кухню, но он ещё часа два шлялся по округе, купался, слушал комариное пение, разжигал лесок и грелся на углях. И только ближе к полуночи приволокся во дворец. В ящике у входа он подобрал подходящих размеров клетку, затолкнул меня внутрь и защёлкнул замок на двери.

— Ну, а звать тебя будут, э-э-э, Барсиком, — хриплым басом сообщил он. — Разговаривать-то умеешь?

— Разумеется, — зло буркнул я. — Между прочим, у меня и собственное имя имеется.

— Этого не надо, — заявило чудище, опускаясь в кресло, — Не дерзи. Не люблю.

Я осмотрел своё новое жилище. Обнаружились: охапка сена в углу — видимо, моя постель; ящичек с песком; жёрдочка (судя по всему, размеры не позволяли монстру замечать мелкие различия между мной и птахами); две миски — с водой и с зерном.

— Между прочим, — громко и отчётливо произнёс я, так что задремавший Стоматозавр подскочил в кресле, — я не травоядный, а плотоядный. И требую соответствующего отношения.

— Между прочим, — сердито нахмурил он костные выросты, располагавшиеся поперёк узкого лба и заменявшие брови, — я тоже. Учти это, когда соберёшься будить меня в следующий раз.

Что делать — пришлось переходить на вегетарианство, тем более, что порции были обильными, в соответствии с временами года он давал мне и фрукты, и овощи, и арбузы, и шпинат, изредка и мясца подкидывал, и яичек, а вместо воды — молочка. В общем, впервые в жизни я познал, что такое здоровое, полноценное питание, и возненавидел его навсегда. Только мои девочки утешали меня в неволе. Кормил и поил я их остатками с собственного стола, а навещал каждый раз, когда монстр уходил или засыпал.

Прожил я у него довольно долго, и хозяином он оказался, в принципе, неплохим и не обижал меня. Сядет, бывало, в свою любимую кресло-качалку из стволов сталипы, положит меня на колени, гладит по спине и приговаривает:

— Барсик ты мой маленький. Эх, самочку бы тебе, да не попадаются никак.

С течением времени он стал больше мне доверять; когда возвращался — выпускал порезвиться, любил, когда я летаю по комнатам, но на ночь и на день неизменно запирал в клетку. А замок в ней не брали ни пламя, ни мускульная сила.

Однако я не оставлял мыслей об освобождении. Они заполняли долгие часы моего вынужденного безделья. Из клетки не выбраться, значит, нужно использовать период, когда он даёт мне размяться вовне. Я досконально изучил здание, но это мало помогло. Наружу вели только окна и единственная дверь. Однако на окнах была столь частая решетка, что мне сквозь неё ни как не протиснуться. Дверь он, правда, никогда не запирал, да на ней и не было даже задвижки. Что и говорить, репутация хозяина охраняет дом лучше любых замков. Ясно, что это был единственный путь к свободе. Но тут имелось ещё одно препятствие. У чудовища оказалась невероятная скорость реакции. Я убедился в этом, когда однажды вечером неосторожная ежемышь рискнула пробежать вдоль плинтуса комнаты, в которой находились мы с монстром. Ежемыши — мелкие и быстрые существа, при любой опасности мгновенно находят укрытие, но у данной особи не было этого мгновения. Щупальца Стоматозавра распрямились настолько стремительно, что глаз не сумел уследить за этим, — и несчастная не успела сообразить, что произошло, а уже отправилась на экскурсию в глубины пищевода чудища. Я напрягся, а он лишь прохрипел:

— Ненавижу паразитов.

Значит, так просто мне до выхода не добраться. Нужно чем-то отвлечь внимание хозяина. Чем же? Я проанализировал всё, что узнал о монстре: его привычки, вкусы, разговоры, обстановку комнат, манеру одеваться (когда он вообще удосуживается носить одежду). Решение должно было найтись. Я перебирал факты снова и снова. Следи прочего в памяти всплыл короткий диалог, который состоялся между нами как-то раз, когда он переваривал сочный ломоть телячьей грудинки, жареный в масле, а я — тот пук разнотравья, которым он вздумал накормить меня в целях витаминизирования организма.

— Слушай, Стоматит, — сказал я (так его, по его же словам, называла любящая бабушка), — для чего ты меня всё-таки держишь?

— Понимаешь, Барсик, — ласково прорычал он, — я люблю, чтобы меня окружало всё красивое. А ты столь хорош собой, что просто растопил мне сердце!

Похоронным звоном отозвалась в моем сознании заслуженная похвала. Раз он так любит меня, то никогда не отпустит на волю. Но, помимо огорчения, этот разговор принёс и ещё кое-что: информацию о слабости монстра, не исключено — единственной. Я вспомнил, что во дворце не было зеркал, а здешние водоёмы, если верить сказкам, слишком мутны, чтобы отражать окружающую действительность сколько-либо адекватно. Между тем в ящике с принцессами имелся один предмет… Совсем крошечный — метр на метр — но разглядеть себя все-таки можно. Частями. Внезапно решение проблемы во всей ослепительной простоте возникло передо мной… Конечно, девочки огорчатся, но на свободе я им куплю новое зеркало. Да если чудище с его тягой к прекрасному увидит собственное уродство, то оно а лучшем (для него) случае отделается длительным обмороком (не исключено развитие в дальнейшем мании преследования). А я тем временем ускользну.

Я с трудом дождался вечернего возвращения монстра.

— Стоматит! — воскликнул я, едва он вошел в комнату.

— Что ты пугаешь меня, Барсик? — сказал он, отпрянув. — Так, между прочим, можно заикой остаться. На всю жизнь.

— Хозяин! — продолжил я уже потише. — Я вспомнил про одну штуку, которая у меня есть и которая тебе наверняка понравится.

— Неужели это так важно, что стоило доводить меня почти до сердечного приступа?

— Прости, Стоматит, но уж очень мне хотелось тебя обрадовать. Ты когда-нибудь видел, как выглядишь?

— Нет, конечно. Фотографию-то в наших краях еще не изобрели.

— А ты знаешь, что такое зеркало?

— Слышал сказки в детстве. Кажется, это прибор для получения четкого отражения?

— Не все легенды врут, хозяин. У меня есть зеркало.

Когда он увидел себя в небольшом куске амальгамированного стекла, то, что заменяло ему лицо, исказилось. Я едва сдерживал торжество. Вот сейчас, сейчас… Я отодвинулся, чтобы, падая, он не повредил меня. Между тем монстр шептал что-то. Я прислушался.

— О Боже! — взволнованно бормотал он, задыхаясь. — Это невероятно! Какое чудо! Как я прекрасен! О восторг! Мне никто не нужен, кроме того, кого я сейчас вижу перед собой. Спасибо, Барсик. Что за красота!

О времена, о вкусы! Я на цыпочках выбрался из комнаты и пустился наутёк. Уже в воздухе я подумал, что, возможно, зря спешил. Судя по состоянию Стоматозавра, кайф будет долгим. Пожалуй, я мог захватить с собой из дворца кое-какие ценные вещицы, и хозяин бы даже не огорчился. С его точки зрения, я оставил достаточную компенсацию.

Такое уж место Зопор, что здесь нельзя бежать из огня, не попав при этом в полымя. Очередная опасность ждала меня уже на следующей посадочной площадке. И самое обидное: я её увидел заранее, но не оценил. Вернее, оценил, но неправильно. Ну в самом деле: какие ещё функции может исполнять одинокая женщина в отношении дракона, кроме эротических и гастрономических? Оказалось, однако, что ситуация таит множество нюансов, которые я не смог разглядеть с высоты своего полета и интеллекта.

Дама предоставила мне с полминуты, чтобы оправиться после приземления и принять достойную позу, а затем вышла из тени под развесистым бякбуком. Выглядела она своеобразно, но импозантно, с явным креном к запугиванию мелкой нервной живности: высокая, худая, темноволосая, с вытянутым лицом, в котором более всего запоминались чугунный давящий взор и брезгливо поджатые губы; одета была в чёрное облегающее платье а-ля миссис Адамс; меж большим и указа тельным пальцами левой руки был зажат мундштук с неблаговонно пахнувшей сигарой, пальцы длинные, тонкие, с тщательно отполированными и заострёнными ногтями; в правой руке — тяжёлая книга в красной обложке. Для полноты облика ей не доставало только веера, но его было не в чём держать. Говорила она хриплым низким голосом.

— Здравствуй, пришелец! — сказала пиковая дама, окуривая меня средних размеров облаком. — Добро пожаловать в нашу глухомань. Только драконов нам здесь и не хватало. Я — хозяйка здешней территории. Меня зовут Геенна, — последнее слово она произнесла с особым ударением, с придыханием, растягивая гласные и следя за произведённым эффектом. Однако здесь её постигло разочарование: ожидаемой реакции не последовало. Слышал я имена и похуже. Тем не менее: что мне стоило тут же взять и улететь? Ведь мы, драконы, кожей чувствуем грядущие неприятности. Нет, помешали легкомыслие и врождённая вежливость.

— А какое имя носите вы? — томно осведомилась она.

Не знаю почему, но я решил представиться псевдонимом. Видимо, здесь сказалась известная прозорливость драконов, ведь чуть позже выяснится, что незнакомка является колдуньей, занимается некрофагией, сиречь — издевательством над мёртвыми, а волшебникам не стоит предоставлять в распоряжение информацию о себе и, в особенности, — называть своё имя.

— Меня зовут Правым Крайним, сударыня, я очень устал и хотел бы поесть и выспаться.

— Поесть? Но ты уже сыт, — произнесла Геенна, и я ощутил, что чувство голода куда-то исчезло, хотя желудок по-прежнему пуст.

Такие фокусы с пищеварительным трактом всегда вызывают у меня дрожь омерзения, ибо поражают дракона в его самое чувствительное место. Между тем садистка ещё только начинала гнусные эксперименты надо мной.

— А теперь я помогу тебе заснуть.

Она превратила поганку в стул, пень — в стол и положила на него книгу. И тут я с ужасом убедился, что красное — всего лишь цвет суперобложки, а сама книга — цвета Запредельной Тьмы с единственной золотой надписью.

— Чёрная Книга Гиля, — прошептал я.

— Она, — усмехнулась ведьма. — Сейчас мы зачитаем кое-какие цитаты. Видишь: заложены мои любимые места.

Она раскрыла книгу и нараспев произнесла:

— «И совершил Всевышний к седьмому дню дела свои и сказал, что получилось весьма хорошо. И хор ангелов славил его, и раздавались бурные аплодисменты и крики: «Браво! Бис!» И, выходя на бисирование, Саваоф создал ещё восемнадцать параллельных вселенных, вот почему таково число их. Но в когорте правоверных нашёлся один, что усомнился и спросил: «А ещё хорошо ли вышло-то? Посмотрим, посмотрим». По привычке повторять некоторые хористы подхватили и эти слова, и получилось уже не единогласное одобрение, а чёрт знает что. Насупился Единый и не сулящим доброго голосом осведомился: «Что вы, собственно, имеете в виду?» «Ну как же, — без тени смущения ответствовал Усомнившийся. — Недоделок масса. Солнца ваши как-то хаотично по космосу разбросаны, некоторые по недосмотру вообще без планетных систем остались, а в таком случае какие же они светила, если светить-то некому? В правом секторе неба, каковой вы на ночь глядя делали, вчера две звезды погасли, а позавчера сверхновая взорвалась. И с фотонами вы что-то слишком сложное придумали, никак в голове не укладывается, уж извините». Разъярился Создатель, и прогнал непокорного с глаз своих, обозвав предварительно полудурком, и объявил ему выговор с занесением в астральное тело, и стал Усомнившийся с тех пор иссиня-чёрным, но продолжал задавать неудобные вопросы. И так резко упал его рейтинг среди свиты, что стали его называть Падшим Ангелом».

Колдунья прервалась, закинула ногу на ногу и, затянувшись, выдала идеальное колечко дыма.

— Вот оно как было на самом деле. Все ваши источники компилятивны и искажены, зато моя книга — непосредственно от Лукавого. Читаю дальше после небольшой цезуры. «И, как обычно, сделал Всевышний из глины человека, и, по традиции, нарёк его Адамом, и из его ребра создал ему жену, и сказал: «По-моему, ничего вышло» — но уже не так самоуверенно. И среди обычных славословий прорезался голос Падшего: «Не знаю, Предвечный, не на свою ли голову ты их сотворил? Обещаю тебе из-за них крупные неприятности». И за эти слова Чёрный Ангел был лишён аккредитации при дворе, но не сдался и почтил людей своим особым покровительством. Порой он даже вынужден был пресмыкаться перед ними, но открыл-таки им глаза на ущемление их прав. И после изгнания из Эдема он не оставил племя человеческое и в меру сил развивал в его сынах гордость, упорство в достижении цели и тягу к справедливости. Именно он подтолкнул так называемого Каина к борьбе за свое попранное достоинство. Он же разработал универсальный межпланетный проект Вавилонской башни (можно сказать, первого небоскрёба, хотя и без лифта, мусоропровода и пентхауза) — выдающегося архитектурного сооружения того времени. После известного смешения языков он изобрёл эсперанто, позволившее людям сохранить достаточно взаимопонимания, чтобы объявлять войны, объясняться с женщинами и допрашивать пленных на доступном обеим сторонам языке».

Геенна потянулась, повела плечами и перелистнула несколько страниц. Я ощутил, что вереница слов, как трясина, засасывает меня, а сознание уплывает, покачиваясь на акустических волнах, как бумажный кораблик в луже.

— «И рассердился Творец на людей за дела их и решил истребить их с лица земли, за исключением Ноя, который имел перед Небесами особые заслуги. Тогда явился к Создателю Падший и заявил: «Как же так, Господь? Кто же разбазаривает вверенные материальные ресурсы? Нерентабельно. Мне и вовсе обидно: всё-таки плоды и моих трудов погибнут». Но не слушал Саваоф, топал ногами и метал молнии. Разъярившись, он ликвидировал-таки предприятие, упрятав концы в воду.

Мои веки отяжелели, голова свесилась на грудь, зрачки закатились, и мир представился простым и понятным, как негатив фотографии. Геенна накинула на меня уздечку и повела за собой, а я только и мог, что переставлять ноги и незамутнённым уголком сознания надеяться на лучшее.

В её замке я прожил семь лет. Первый — вешалкой для шляп в передней, где перевидал немало интересного, когда юные ведьмочки и колдуны на шабашах, сняв алкоголем напряжение, импровизировали на чужих пальто по углам. Следующие четыре я проработал торшером в спальне, где оказалось относительно неплохо, так как Геенна была ведьмой достаточно миловидной и без комплексов (если не считать мании величия), и, кроме того, с меня хоть изредка смахивали пыль. Хуже всего пришлось в последние пару лет, когда мне довелось заменить собой испорченную электрозажигалку для газовой плиты. Вот уж кого никогда не моют. И относятся хуже, чем к миксеру. Тут я натерпелся-таки. К тому же морда обгорела.

Уверен, что после семи отведенных правилами лет она меня не выпустила бы. Отыскала бы повод. Но Провидение, которое не оставляет без попечения даже самую мелкую букашку, не говоря уже о таком тяжеловесе, как я, выручило и на этот раз. Едва наступил предсказанный день моего освобождения, внизу раздался грохот, и входная дверь пала в неравном бою. В образовавшийся проем ворвался светловолосый, круглоголовый и розовощёкий крепыш, размахивая над головой огромным топором. Его клетчатая рубаха расстегнулась, демонстрируя намечающийся животик, борода воинственно топорщилась, мышцы на руках, правда, не бугрились, но их вполне хватало, чтобы безостановочно вертеть солидных размеров секач. При этом он не забывал рычать традиционное: «Казад!» Слуги колдуньи разбегались перед ним без особого сопротивления, выражая верность хозяйке только словесными протестами. Однако незваный гость всё равно для порядка крушил мебель, стараясь при этом принимать наиболее выигрышные позы. Когда он смахнул с журнального столика магический шар с программным управлением, я почувствовал, что заклятие спало, и с удовольствием принял участие в уничтожении недвижимого и движимого имущества. Попутно после столь долгого поста наконец-то хорошенько поел. Впрочем, и он с удовольствием подкрепился, когда мы прорвались на кухню, причем, как и я, отдавал предпочтение мясным блюдам. Однажды нам попалась на пути Геенна со своим чёрно-красным бестселлером. Однако мой новый приятель выразительно глянул на нее; взвизгнул воздух, рассекаемый острой сталью, прозвучало: «Казад!» — и ведьма сочла за благо ретироваться.

— Слушай, спаситель, кто ты все-таки такой? — спросил я, выбираясь на свежий воздух прямо сквозь стену танцевального зала.

— Гном, естественно, — он отбил шпагу осмелевшего начальника стражи и с воплем: «Мы, гномы, существа простые, необразованные, этим вашим приёмчикам необученные» — обрушил на его голову свой инструмент.

— Это я, положим, и сам по твоему кличу понял. Звать-то тебя как?

— Сначала ты скажи. Мы, казад, первыми представляться не любим.

— Я Левый Полусредний из Пещеры Кривых Скал.

— А я Хабарлог. Откуда родом — и сам забыл, слишком много раз пришлось переезжать. Сейчас и вовсе бездомный, брожу по белу свету, на жизнь топором зарабатываю и вообще штуки всякие делаю. А ты куда путь держишь, Левый Полусредний?

— К колдуну из Абар-Кадабра, хочу отнести ему вещь, которая давно хранится в нашей семье и порядком-таки надоела.

— Не колечко, случайно?

— Нет. С чего ты взял?

— Да так, был один печальный опыт. В общем, с тобой я пойду. Путь к Творожным скалам покажу, всё равно делать сейчас нечего, а ты без меня опять в какую-нибудь историю вляпаешься. И чего, спрашивается, я со всякими разгильдяями валандаюсь?! Есть во мне, наверное, педагогическая жилка. Чувствую — во времена эльдарского ига они не только песни пели да крепости строили, небось, и девок наших портили. Иначе — откуда такая напасть? Это ж они, эльфы, всех жить учат. Заковыристая штука — генеалогия. Да, забыл сказать: питание и прочие дорожные расходы — за твой счет… Учти: узнаю, что несёшь ты всё-таки кольцо — накажу. Мы, гномы, народ простой, мирный, нам эти заварушки ни к чему.

— Да говорю же — нет. Вот, смотри.

И я сунул ему под нос Кубок.

— Что за ерунда такая?

— Чаша Святого Грааля.

— Тьфу, я думал — хоть вещь хорошая. Я бы на месте мага у тебя её нипочем не взял. Это разве узор? Это разве инкрустация? А проба где? Нет, прогонит он тебя.

Тем не менее, он явно успокоился.

Мы пока что шли пешком. Хабарлог утверждал, что в полётах его тошнит и укачивает, и напирал на свои привилегии как проводника, а я после стольких лет наземного существования не рисковал пока опробовать крылья.

— Слушай, — спохватился я, — неужели на тебя колдовство не действует?

— Какое такое колдовство? Нонкино, что ли?

— Ты имеешь в виду Геенну? — потрясённо спросил я.

— Это на своих сеансах она Геенна, да ещё для таких впечатлительных, как ты. А по паспорту она Нонка, то есть Нэнси Смит.

— И на её книгу ты внимания не обратил…

— А чего на что ни попадя реагировать? Я — гном простой, необразованный, книги на меня не действуют. Я и читать-то, можно сказать, не умею. Таких, как эта барышня, бояться не надо. Главное для них — вызвать к себе интерес, а ежели внимания на них не обращать, то колдовство всякую силу теряет. И книжонка эта её — тьфу и больше ничего. Ерунда полная.

Всё-таки в конце концов я уговорил его лететь. Он оказался прав: в воздухе его действительно тошнило. Пришлось вернуться к прежнему способу передвижения. Правда, до цели оставалось, по его словам, недалеко.

Да, спешу утешить тех, кто обеспокоен судьбой моей коллекции.

Когда я дрожащими лапами открыл шкатулку, все девушки были помяты, непричёсаны, но живы и здоровы. Видимо, чары подействовали и на них. А то я уж собирался косточки обсасывать, но обошлось. И боеспособность тоже, кстати, оказалась в порядке.

Идти всё-таки понадобилось часов восемь (с перерывами на завтрак, второй завтрак, ланч, перекус, обед, лёгкий закусон, ужин и фруктовый десерт перед сном). Видимо, для бешеного гнома сто миль — не крюк. К горам подошли уже заполночь, но даже в безлунной мгле они поражали молочной белизной. Неподалеку из сплошной массы кустов доносились грубая ругань и пьяное пение.

— Кто это там? — спросил я Хабарлога. — Неужто эльфы?

— Один эльф, — поправил он меня. — От нескольких шума было бы поболее. И битых бутылок тоже, — отметил он очередную эскападу подгулявшего представителя весёлого народца.

— Странно, — сказал я. — Как-то я себе эльфов иначе представлял.

— Все их другими воображают. А они вот такие, и ничего с этим не поделаешь. Потому мы, гномы, их и не любим. Т-ш-ш, кажется, он нас почуял.

Пение, действительно, прекратилось, и, судя по направлению, в котором перемещался шум, часовой двигался в нашу сторону. Несколько раз он упал (однажды, судя по бурной реакции, особенно удачно), потом раздался треск ветвей, проклятия и торопливые сосущие звуки с хлюпаньем — он явно вломился в заросли спрутеня, который, наряду с костоломкой голодной, является любимым лесонасаждением эльфов. Наконец страж добрался до нас и остановился, не дойдя метров трех.

— Эй, кто вы такие? — крикнул он.

— Путники, — осторожно ответил я. — Направляемся к чародею по важному делу. Разрешите пройти.

— Не разрешаю, — важно объявил он. — Приказ такой: ночью никого не пропускать. Лучше посидим до утра, мужики, выпьем, пообщаемся, а то мне уже стрёмно здесь одному торчать. А светло станет — разберёмся.

Нас тоже не очень тянуло пробиваться к замку во тьме — наверняка, с рубкой, со скандалами и с риском заблудиться в горной местности, заполненной рукотворным и нерукотворным мусором. Поэтому мы согласились. Растянули на земле эльфийский плащ, выложили припасы, приняли, закусили.

— Ну что, давайте рассказывайте что-нибудь, — предложил часовой.

— Пусть он сам говорит, — шепнул мне на ухо гном. — Дивные всё одно, кроме себя, никого не слушают. Соглашайся на все и терпи. Критики они не приемлют и сильно обижаются. Не то что мы — ребята простые, отходчивые.

Эльф не заставил себя долго упрашивать.

— Зовут меня Гоэлрос, — заявил он, не поинтересовавшись нашими именами. — Живу здесь с момента, когда на небе установили Луну, и собираюсь жить вечно, если, конечно, не будут постоянно доставать. В противном случае выйду на пенсию и эмигрирую на Запад.

— На Ближний или на Дальний? — поинтересовался Хабарлог.

— На Заокеанский, конечно. Куда ещё стремится уехать каждый разумный эльф? Но пока у меня и здесь карьера неплохо складывается. Я — второй заместитель помощника начальника караула по идейно-политической части. Поэтому по служебной необходимости много читаю, ловлю ночами по палантиру вражеские голоса и готов дать отпор любым выпадам их пропаганды. По опыту знаю, что первое, о чем хотят послушать уставшие путешественники, — это о сотворении мира, происхождении видов и о том, почему оно всё столь скверно вышло.

Не знаю, как другие, а я на лекциях примерно минуты через три после начала впадаю в полубессознательное состояние: глаза у меня при этом открыты, могу сидеть, ходить, даже разговаривать, но без участия головного мозга. Ответственно заявляю: эта способность многократно спасала мне если не жизнь, то уж рассудок точно. Отключился я и в данном случае, и посему в настоящей повести вы не найдете монолога Гоэлроса. Однако дикий гогот гнома, периодически доносившийся до меня сквозь полудрему, можно считать косвенным подтверждением справедливости расхожего мнения, что, с точки зрения эльфов, вся история мироздания — цепь забавных эпизодов преимущественно эротического характера. В итоге они меня таки разбудили, но, учитывая наличие в составе аудитории девушек и несовершеннолетних, я не рискну излагать здесь некоторые личные комментарии нашего визави к ряду классических легенд.

Завершив речь, Гоэлрос приложился к бутылке с перебродившим нектаром урожая 1438 года, произвеё несколько крупных глотков и лишь затем перевел взгляд на нас. Глаза его округлились. Стало уже довольно светло, и он наконец-то смог разобрать, с кем имеет дело.

— Дракон! И гном! Ну и вляпался же я. Тревога!

Однако из-за посталкогольного синдрома голос его звучал, скажем так, не очень звонко, и не вызвал в округе заметного оживления.

— Не могу поверить, — бормотал он, судорожно пытаясь выдернуть из ножен застрявший меч, — что это происходит именно со мной.

— Погоди, — успокаивающе сказал я, мысленно прикидывая наши шансы. — Мы пришли с миром. Мы одной крови — ты и я.

— Ну, это ты, положим, загнул: всем известно, что у вас, драконов, кровь зелёная.

— Ладно, я немного преувеличил. Но мы в самом деле не имеем враждебных намерений. Я всего лишь несу в дар волшебнику небольшой сувенир от нашего семейства.

— А когда старичок прикоснётся к нему, презент скажет: «ба-бах» — и замок Абар-Кадабр, сооружение одиннадцатого века, представляющее также и архитектурную ценность и находящееся под защитой государства, птичкой вспорхнёт в небеса. Опять же и дедушку жалко. Он нам, знаете, сколько добра сделал? — Гоэлрос принялся перечислять, загибая пальцы на руках, а затем и на ногах. — Заасфальтировал территорию, разбил клумбы, построил две школы, салун и тюрьму, открыл дельфинарий, планетарий и колумбарий. Обучает эльфят джиу-джитсу, йоге и ненормативной лексике. Перевёл на квэнди «Кама-сутру» и изобрёл двадцать восемь новых поз. Построил завод по переработке тяжёлой воды в огненную и сейчас договаривается с русскими о поставках сырья. Научил нас печатать фальшивые ассигнации и стрелять из «винчестера». Организовал курсы стриптиза с гастролями за границей. А с тех пор, как умер Кароян, у нас регулярные концерты классической музыки. И всё это — за одну зарплату старшего лаборанта. Да что там говорить — симпатичный пенсионер. Не пропущу я вас к нему, нашли тоже дурака.

Похоже, он занял твёрдую позицию. Надо было искать другие аргументы, и у Хабарлога они были.

— Мы — гномы простые, недалёкие, словесным вывертам необученные, — заявил он, выходя вперёд. — Я вам вот что скажу: бей эльфов! Казад! — зарычал он, воздев над головой секач.

Гоэлрос вытащил наконец-то меч, порядком-таки заржавленный. Насколько я смог разглядеть, клинок был густо покрыт нецензурными рунами и непристойными рисунками.

— А Элберет Гилтониэль, — выкрикнул он старинный эльфийский клич, смысл которого давно утерян в веках, даже если и присутствовал когда-то.

И два бойца схлестнулись, нанося повреждения окрестному ландшафту и сметая некстати подвернувшуюся живность. Я решил не мешать, обогнул их, стараясь не попадаться на глаза, и вошёл в запретные пределы.

Моему взору открылась широкая долина, усеянная газетными киосками, автоматами по продаже кока-колы и пончиков и фланирующими эльфами. Многие были в шортах и гавайках, но все — при оружии. Еще чуть-чуть — и я буду замечен. Даже если я воспарю, меня достанут стрелами. Что-то нужно было срочно предпринять. Похоже, что выход был единственный. Я вздохнул, представив тающий банковский счёт, вынул из-под левого крыла мобильный телефон и вызвал семейного имиджмейкера.

Он появился спустя несколько минут, критически оглядел меня, сказал: «Да, работа предстоит большая», нанёс кое-где штрихи карандашом и приступил. Вся процедура отняла у меня два часа времени, добрую порцию сил и нервов и кругленькую сумму в конвертируемой валюте, но мастер превзошел себя. Когда я шествовал к замку, приветственно кивая окружающим и распространяя запах роз и лаванды, встречные кланялись и улыбались в ответ, и, клянусь, я видел, как они плакали от счастья. Случись сейчас выборы нового короля, я бы прошёл «на ура». С одной девушкой случилась истерика, когда я кончиком правого хвоста коснулся её ноги, а караул у ворот Абар-Кадабра вытянулся по стойке «смирно» и ел меня глазами. Сам чародей вышел на крыльцо зала заседаний. Мы троекратно обнялись и расцеловались, после чего он ввёл меня внутрь и только там спросил:

— Может быть, закончим этот цирк?

Я расслабился, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и достал из потайного кармана Кубок.

— Вот.

Волшебник откашлялся, осмотрел меня, пробормотал:

— Монструм диишиа, прекрасный образец, — потом перевел взгляд на сосуд в моей лапе и констатировал. — Чаша Святого Грааля, вне всякого сомнения. Ну, и что же вам нужно, молодой человек? Можете обращаться просто: профессор. Как ваше имя, кстати, юный представитель монстров двухтазовых?

— Левый Полусредний, профессор. Я к вам издалека и по очень важному делу. Видите ли, господин маг, эта штука хранится у нас в семье… — и я достаточно подробно описал историю Чаши, дополнив ее кратким обзором собственных странствий.

— …Вот и получается, профессор, что нам она без надобности и ничего не приносит, кроме бед и неприятностей, между тем мудрец, подобный вам, безусловно, нашел бы ей применение…

Я разошёлся, расписывая блистательные перспективы как чародея, оснащённого Кубком, так и Кубка в его руках, и даже вообразил, что могу изъять у него за столь ценную вещь немалую мзду. И даже начал прикидывать размеры бакшиша, когда маг бесцеремонно сдёрнул меня с небес на землю.

— Нет, уважаемый Левый Полусредний. Этот предмет в моем хозяйстве абсолютно не надобен. Кроме того, дворец у меня, как видите, маленький, компактный. Я не выпячиваю своих заслуг из скромности, а окружающие, естественно, замечают лишь тех, кто занимается истовой саморекламой, и игнорируют нужды и чаяния тихих героев науки, вроде меня. Если — представим себе чисто гипотетически — если бы я принял у вас сей экспонат, мне бы совершенно некуда было его деть. Для него нужен сейф, сигнализация, естественно, а всё это требует места. Так что не знаю, не знаю, молодой человек, могу ли я вам чем-либо помочь.

— Профессор, а если бы я сопроводил свою просьбу небольшим даром в пользу науки? Например, у меня есть уникальная коллекция специально обученных принцесс, и я бы мог поделиться с вами несколькими удачными экземплярами. Мне представляется, что они оказали бы вам значительное содействие в, э-э, важных экспериментах.

— Да что вы, дорогой Левый! Девушки? В моём возрасте? Эх, сбросить бы мне годков триста!.. А сейчас в данных вопросах я вынужден обходиться без лабораторных исследований. Ограничиваюсь теоретическими выкладками.

Торговались часов пять, при этом ничего нельзя было предложить прямо, приходилось изъясняться экивоками, иносказаниями. Если выбирать между интеллигентом и разбойником, то я, пожалуй, предпочту бандита. С ним как-то спокойнее. В конце концов сошлись на полном комплекте кассет с записями «Битлз». От сердца оторвал!.. Ну, две-то лучшие я подменил на «Модерн Токинг», еще наплюется, некромант проклятый.

Рассказ об обратном пути не представляет интереса. Недалеко от гор я застал врасплох купеческий караван, так что питанием был обеспечен до самого дома. А если где и устраивался на отдых, вначале реактивной струей выжигал круг безопасности. Да: забыл сказать: Хабарлог и Гоэлрос разошлись вничью, но на месте дуэли года три ещё ничто, кроме сорняков, не росло — боялось. Позже про эту битву сочинили сагу, там Гоэлрос сдвигал горы, а Хабарлог растаптывал дворцы, на самом же деле разрушения были куда скромнее.

Дома всё оказалось по-прежнему. Мама развязала со свекровью, то бишь моей бабушкой, локальную войну, в ходе которой пострадали ванна, газовая колонка и несколько мелких родственников. Папа с дедушкой летали на шопинг в соседний городок, но там подготовились к их визиту, и добыть удалось лишь влюблённую пару в собственном стогу да несколько мальков, которые так громко орали, что дед их пожалел и выпустил жировать.

Первым меня на горизонте заметил кузен Устрашитель, который предупредил семью и, воспользовавшись всеобщей суматохой, слопал последний кусок пасхального пирога с пастушками; ещё имел наглость назвать это премией. Мог бы благородно отказаться от премии, между прочим, примеры были. Ничего, в холодильнике кое-что нашлось, и на принцессочек моих хватило.

Когда все, сыто отдуваясь, отвалились от опустошённого стола, в гостиной появился донельзя довольный собой папа, который ближе к концу пира уходил во двор подымить.

— Где ты пропадал так долго, мой крысёночек? — со зловещей улыбкой спросила мама, которая давно и не без оснований подозревала супруга в неверности.

— Смотрите, что я достал! — радостно заорал вместо ответа отец, воздев правую переднюю лапу.

Я ощутил слабость внизу живота. На втором его пальце сиял крупный бриллиант, вправленный в золотой перстень филигранной работы.

— Добыл у старьёвщика! — захлебываясь, объяснял родне папа. — И всего за семнадцать бряклей! Пришлось его малость попугать, конечно.

Не прошло и месяца, как в дом прямо на лошади вломился первый рыцарь и, наскочив на многострадального дедушку, возопил:

— Отдай Кольцо Святого Ирвина, образина!

Наклонив копье, он принялся гонять старика по комнатам, наводя панику на горничных.

Рассказ пора заканчивать. Этот выпад мы отбили, но на следующее утро я тихо собрался, взял феминотеку и вышел во двор. Светило солнце, сладко пахло с кладбища, щебетали по кустам баньши. Я послал родичам воздушный поцелуй и выпал в подпространство сквозь щель, которая издавна располагалась в саду между вечнозелёной высосной и старой корябиной.

— А сюда-то как вы попали? — пискнула мышь-вампирша с планеты Пожалеешь.

— Видите ли, Эйнштейн вывел известную формулу «Е равно эм цэ квадрат», связывающую морским узлом энергию, массу и скорость света. Однако при движении между параллельными вселенными скорость света не является величиной постоянной, что требует введения дифференциалов и нескольких поправочных коэффициентов, зависящих от угла атаки и чистоты намерений учёного. Кроме того, величина «эм» теряет всякий физический смысл там, где энергии — сколько угодно, а материальные носители отсутствуют. Наконец, сам Эйнштейн, вводя вышеуказанное соотношение в статье, написанной первого апреля, попросту разыгрывал доверчивых коллег, но при наборе дата выпала, и своеобразную шутку прославленного своей экстравагантностью гения приняли за чистую монету. Чтобы не вышло конфуза, Господу срочно пришлось менять законы физики в области космоса, прилегающей к Солнечной системе. Однако с развитием межзвёздной астронавтики земные корабли забираются всё дальше во Вселенную, и нарастает опасность парадокса, могущего привести к гибели разумной жизни там, где хоть раз было произнесено слово «человек». Каким-то образом земляне связывают изложенное выше с возможностью отправиться в прошлое и прикончить там своего деда по материнской линии до соблазнения им бабушки. Только шиш им, ненасытным в удовольствиях хомо сапиенс. Дедушку-то пристукнуть нетрудно, но перед смертью он вам задаст — мало не покажется! Что же касается моего случая, то, падая, я несколько раз соударялся с абсолютно упругими мирами, так что не понимаю даже, на каком я свете. Относительно же вашего вопроса, дорогая: с точки зрения современного уровня науки, находящейся на пороге постижения объективной истины, на него можно ответить коротко, но исчерпывающе: а чёрт его знает.

За окнами громыхнуло. Звёздное небо с шуршанием разошлось и зависло у горизонта некрасивыми ошметками. Наступило утро. Все выскочили наружу и обнаружили, что таверна теперь располагается на лугу, залитом солнцем и коровьим навозом. Метрах в тридцати от крыльца твердь заканчивалась, обрываясь в пустоту. Неподалеку сто ял стул с потертой спинкой.

— Что же это, господа? — стали спрашивать гости друг у друга и у хозяина, мудрого головоногого моллюска Пта.

— Ничего особенного, уважаемые, — отвечал тот направо и налево, от смущения сворачиваясь клубочком и топорща иглы. — Просто-напросто в окрестностях таверны образовалась чёрная дыра. Вполне обыкновенный природный катаклизм с последствиями мирового масштаба.

— Где же эта дыра, где она? — закричали присутствующие в унисон.

— А вот видите отверстие в обшивке? — указал крылом кабатчик, поджав две из трёх ног. — Пониже шва и повыше поперечной перекладины. Это она и есть. Если хотите, можете в неё забраться. Будете падать вечно, пока не упрётесь в ватин.

Желающих не оказалось, и все, подавленно молча, вернулись в харчевню. Внутри в их отсутствие тоже произошли некоторые изменения. Посреди зала, в самом неудобном месте, материализовалась музыкальная машина, без устали наигрывавшая репертуар группы «Ну да», и со столиков таинственно исчезли горчичницы.

Пока все рассаживались, говорящий ящик поставил очередную пластинку, и бравые ребята молодцевато вдарили по электрогитарам:

— Ах, — произнёс молодой человек в розовом балахоне, томно вздыхая. — Музыка, зелень, пенистые чаши. Как это напоминает мне о возлюбленной!

— Погодите, — вмешался невысокий смуглый гуманоид Черсаныч, в прошлом — боцман с межпланетного сейнера. — Каким образом отмеченные детали обстановки могут воссоздавать образ потерянной вами девушки? Она что, много пила и постоянно валялась на траве?

— И это тоже, — признал юноша. — Но, вообще-то, на что бы я ни смотрел — всё ассоциируется с ней. О, она вечно стоит перед глазами, моя утраченная невеста. Честно говоря, это ужасно мешает, потому что очень сужает угол зрения. Раньше я мог видеть даже волосы на своем затылке, а теперь плохо разбираю и то, что находится прямо передо мной.

В доказательство он выпил пунш из чаши Левого Полусреднего и вытер губы о молочные железы Сью, причём делал это подозрительно долго.

У жениха были голубые треугольные глаза, в данный момент наполненные розовыми слезами, что-то вроде разбрызгивателя для душа вместо носа и нечто похожее на присоску вместо рта.

— Очень удобно для влюблённых, — прокомментировал кефалопод Свисс.

— Да уж, — согласилась Сью.

В атмосфере накапливалось статическое электричество, чувствовалось, что назревает очередной рассказ, и он разразился, едва жених освободил ротовую полость.