Посланник Аллаха

Глава 6. Штурм

Успех любого сражения Баты-хан связывал в первую очередь со внезапностью нападения. Принимать неожиданные решения давно стало для него нормой и даже своеобразной чертой характера. Не столько сознанием, сколько интуитивно он научился предвидеть, где можно добиться успеха и в какую минуту следует проявить решительность, начать действовать. Это чувство было его даром. Походный же опыт только развил и умножил сей дар. Баты-хан являлся хорошим вожаком, мудрым и еще не старым. Он редко ошибался — может быть, по той причине, что двигался к цели уверенно, без оглядки.

Вот и в этот вечер, объехав вокруг города, светлейший принял смелое решение: атаковать этой же ночью. Уже одно то, что решение должно было стать неожиданностью для осажденных, давало наступавшим шанс на успех.

Начало штурма назначили на полночь. Кайдан был отпущен за людьми и осадными механизмами. Баты-хан, высматривая место для временного лагеря, на ходу отдавал помощнику последние указания:

— Женщин и детей не убивать!.. Каждый час докладывать о результате сражения!..

Отпустив помощника, хан со своим отрядом перебрался на возвышение, откуда отлично просматривалось место, где решено было ворваться в город.

Осадные машины установили в непосредственной близости от крепостного холма. Большую же часть войска Швейбана сконцентрировали в той части местности, где городская стена проходила по низине.

Как только стал слышен шум мнимого штурма, город ожил сотнями движущихся огоньков: это засуетились, забегали горожане с факелами. Громко начал бить церковный колокол. Огни мало-помалу «перебрались» к крепости и к тем городским стенам, за которыми слышен был скрежет и стук мощных метательных механизмов и удары бьющихся о бревенчатые стены громадных камней...

Светлейший видел, как в том месте мелькали мириады быстрых красных лучей — зажженных стрел его воинов. В городе загорелись кое-какие постройки. Издали слышны были крики раненых и даже свист стрел. Ночная темень скрывала истинную картину боя. Светящиеся полосы, вопли, грохот сотрясавшихся стен, наконец отчаянный бой колокола — все это должно было представляться неискушенному наблюдателю кошмарным сновидением. Действительно, что могло быть более противоестественным природе, с ее извечным стремлением к покою, чем этот ночной кошмар! Даже в стане светлейшего, где к подобным явлениям привыкли и люди, и лошади, царила атмосфера напряжения. Приближенные взволнованно посматривали на повелителя, ожидая распоряжений, а лошади под ними били копытами и вставали на дыбы, желая поскорее соединиться с ветром, чтобы уменьшить, успокоить гнетущее чувство тревоги. Трижды от Швейбана прибывали гонцы. И каждый приносил один и тот же вопрос: «Когда?» Но Баты-хан все медлил. Он ждал подтверждения тому, что осажденные поверили его ложной атаке...

Тем временем Кайдан направил на стены пленных. Ужасные крики несчастных, понукаемых одними и атакуемых другими, кажется, долетали до самых звезд и уж точно должны были бередить души осажденных. Для того чтобы осветить путь атакующим, Кайдан распорядился зажечь смоляные бочки... Яркие огни позволили увидеть картину боя издали. Баты-хану и его приближенным стало заметно, как под стены крепости, не желая того, все же двигались пленные. Они беспрестанно озирались, молили о пощаде, спотыкались о трупы, падали и вновь поднимались, вынужденные идти дальше. А со стен их обливали горячей смолой и забрасывали камнями. Ну а тех, кто поворачивал назад, расстреливали из луков всадники Кайдана...

Эти отзвуки и картины щекотали нервы светлейшему. Баты-хан уже не мог жить без всего этого, он чувствовал потребность видеть чужую боль и смерть. Война, как всякая привычная работа, должна была блаженно утомить его, забрать силы, чтобы потом он мог уснуть. Чем отчаянней и продолжительней была какая-нибудь схватка, тем сильнее уставал Баты-хан и тем крепче потом был его сон. Если серьезных столкновений не происходило неделю или больше, его начинала мучить бессонница. Война была его потребностью, как вино для пьяницы или как табак для курильщика. Во время сражений он забывал, что одинок и что у него множество завистников и врагов, жаждущих его падения и смерти. Война, в особенности сама бойня, заставляла его забывать о страхе и одиночестве...

Огнем смоляных бочек удалось поджечь часть крепостной стены. В том месте, где это случилось, осажденные заметались, как потревоженные муравьи. На иных загорелась одежда; крики несчастных заставили притихнуть даже пленных под стенами.

Эта особенная по своему накалу минута показалась Баты-хану подходящей. Светлейший наконец подозвал людей. Его приближенные решили, что он собирается направить гонца к Швейбану. Но светлейший вдруг потребовал:

— Вороную!

Ему подвели лошадь. Ловко усевшись в седло, хан без промедлений пустился в галоп. За ним понеслась вся его громадная свита...

В свете звезд низина поблескивала круглыми болотинами. У городской стены, где ждал Швейбан, не было заметно ни огней, ни даже движения теней. Казалось, что с этой стороны город покинут осажденными...

Молодому наместнику не терпелось вступить в бой. Поэтому он встретил хана упреком:

— Дядя! Что ты медлишь! Скоро утро! Еще надо сломать стену!

— Успокойся, мой мальчик, — ответил Баты-хан. — У тебя еще будет время показать свою прыть. Не суетись!

И наконец стал отдавать ему распоряжения:

— Когда войдешь в город, не мечись — скачи прямо к церкви. Запомни: твоя цель — церковь!.. Там женщины и дети. Не смей никого убивать! Эта добыча поценнее золота!.. Выведешь всех и аккуратно проводишь в свой стан. Станешь раздавать женщин — накажу! Разве что себе можешь взять для утехи... Каждый час высылай мне гонцов с докладом. С этим не медли! Не люблю, когда меня держат в неведении! На рожон не лезь — мертвый ты мне не нужен! И вообще думай, действуй так, словно играешь в шахматы, трудись головой, не следуй инстинктам. И не ищи приключений! Их на твой век хватит, коли сумеешь продлить его... Возьмешь церковь — доложи. Я вышлю послов к стенам крепости, пообещаю заперевшимся, что, если сдадутся, сохраню жизнь их женам и детям. Разговоров ни с кем не заводи! Молод ты еще, чтобы умело врать... Ну, вот и все, ступай. Будь крепким, мой мальчик, как камень!

Молодой наместник наконец-то был предоставлен самому себе. Вздыбив коня, он понесся, как сокол за добычей. За ним, отчаянно понукая лошадей, устремилось его дикое, бесседлое войско.

Стену на стыке холмов развалили железными крючьями. В том месте, как и ожидалось, ее защищал небольшой отряд. Осажденных перебили еще до того, как пала стена.

В образовавшийся проем хлынул целый поток всадников. Впереди, выделяясь своими светлыми одеждами, понесся по улице в гору Швейбан. Он только помахивал своей кривой саблей. Зато его воины рубили налево и направо.

Занялась заря. Светлейший отлично видел, как племянник скакал к церкви. В эти минуты, глядя на Швейбана, он вспоминал себя. Когда-то он тоже был отчаянным рубакой и прекрасным наездником. Но, сравнивая сейчас себя и юношу, находил, что в Швейбане больше страсти, чем рассудка. Баты-хан помнил себя куда более осмотрительным и гибким. «Погибнет мальчик, — неожиданно сделал он ужасный вывод. — Не сегодня, так в другой раз. Уж очень горяч!» Сие уверенное заключение побудили сделать отнюдь не тщеславие и зависть его, даже не рассудительность, но чистый опыт и знание жизни. Война, да и не только война — сама жизнь горазды были расставлять капканы. Никто из воинов Баты-хана не умирал своей смертью. Вернувшись из одного похода, люди, прожив награбленное, вскоре отправлялись в другой, потом — в следующий, и так до тех пор, пока не складывали где-нибудь свои головы. Как правило, в походы шли те, кто был из категории отчаянных. Таких вело не столько желание нажиться, разбогатеть, сколько желание жить так, как им хотелось. Хилые и осторожные, предприимчивые и трусливые всеми способами избегали войны. Да и сам Баты-хан, набирая войско, брал не всех, ибо знал, что в решительную минуту осторожные и хитрые обязательно подведут его, продадут ни за что. Таких он презирал.

С отчаянными и откровенными ему было гораздо проще. В походе он жалел своих людей, редко рисковал их жизнью. Он знал и старался выполнять главный принцип настоящего военачальника: войско должно быть сильно духом, а значит, в первую очередь следует заботиться о его сохранении. Когда случались особенно ожесточенные битвы и когда гибло много его воинов, в том числе и тех, с кем он был знаком еще по первым своим походам, Баты-хан ходил чернее тучи, и помогало разве что полное отмщение. За одного своего воина после таких сражений он приказывал покарать смертью десять вражеских... Со временем светлейший становился все жестче, беспощадней. Годы, проведенные в походах, отняли у него главное — уверенность в себе. Он оставался таким же последовательным, рассудительным, даже милосердным по отношению к своим, но уже знал, что в любую минуту может сорваться, как тот груз, подвешенный на изношенной, ржавой цепи...

Первый гонец прибыл от Швейбана очень быстро. Племянник сообщал, что ворвался в город, многих порубил и теперь стоит у дверей церкви, в которой заперлись люди. Баты-хан отослал гонца с пожеланием племяннику:

— Будь осторожен!..

Тем временем вокруг церкви образовался настоящий муравейник. Всадники носились взад-вперед. Иные, спешившись, искали бревно, чтобы выбить дверь.

Бревно нашли — и сейчас же воины подхватили его и понесли к дверям церкви. Беспощадный колокол продолжал бередить душу, напоминать о близости смерти. Из храма доносились голоса поющих — христиане взывали к своему Богу...

Бревно оказалось крепким и тяжелым, а запал страсти воинов Швейбана мощным, после первого же удара дверь затрещала и поддалась... Послышались вопли и громкий плач детей!.. Это была кульминация штурма. Казалось, еще мгновение — и своды церкви рухнут, чтобы наконец загасить и этот вышибавший все из сознания страшный звон колокола, и вопли укрывшихся в храме людей, и особенно суету, создаваемую множеством всадников...

Воины продолжали выбивать дверь, а неугомонный наместник, подскакивая то к одному отряду своих, то к другому, уже поглядывал в сторону крепости. Ему казалось, что как только дверь церкви упадет, жители тут же опустят мост и сдадутся...

Наконец дверь была выбита. Верховые ворвались в храм. Швейбан, памятуя о наказе светлейшего, отдал распоряжение, чтобы воины зачехлили сабли...

Хотя на улице уже брезжил рассвет, церковные огни буквально ослепили наместника. Тысячи свечей горели у иконостаса, а также на стенах и в руках собравшихся под этими сводами горожан. Даже малые дети, едва ли сознающие, что происходит, держали в руках по маленькой зажженной свечке. Эта неожиданная картина почему-то сразу успокоила Швейбана. От природы впечатлительный, большой выдумщик и озорник, он решил, что прибыл в царство огней. И удивился. Суровые лики святых смотрели на него со стен и даже с потолка. Наместник был очарован убранством строения. В то же время лица горожан, залитые слезами, вызывали в нем чувство раздражения. Сам обласканный вниманием, он не любил, когда плакали другие. Сие обстоятельство доказывало, что у этого наглого вояки и отчаянного храбреца еще было живо чувство совести. Особенно неприятно наместнику было видеть плачущих стариков и старух... А потому теперь, оглядываясь по сторонам, он не задерживал на лицах людей взгляд, взирал куда угодно — на образа, на росписи на стенах, на огни свечей. Последние, казалось, ласкали его утомленную душу. «И все это придется разрушить!» — вспомнив указание светлейшего, почему-то с сожалением подумал Швейбан. И очарованность его начала угасать... Вскоре он опять ожесточился. Лики святых, взиравших на него со стен, казалось, укоряли беднягу: «Пошто чинишь шкоду неповинным! Не видишь, что они жаждут мира! Пошто топчешь копытом святилище Божье!» Но угрызения совести уже не мучили наместника. И хотя удивление его продолжало жить, он думал теперь о другом: «Эти люди надеются, что им поможет Бог! Глупцы! Они не знают, что Бог — это я! Бог — это каждый из моих воинов! Ибо всякий кует славу сам, своими руками и умом!.. Мне жаль их!» Молодой наместник был искренен в своих убеждениях. И все-таки та первая минута, когда он ворвался в освещенную, как звездное небо, церковь, успела поселить в нем некоторое сомнение...

Это сомнение умножилось, когда он увидел в одном углу молоденьких девушек. Все они были в белом. Среди них находились и молодые матери с младенцами на руках. Девушки смотрели на наместника глазами, в которых, помимо страха, читалось еще и удивление. Чудовище, исчадие ада, явившееся забрать их, неожиданно предстало перед ними в образе красавца на белом коне, да еще с драгоценной серьгой в ухе! Может быть, в этом противоречии молодайки угадывали какую-то надежду для себя?..

Увидев девушек, Швейбан вдруг почувствовал себя так, словно выпил стакан крепкого вина. В нем пробудилась страсть хищника, почуявшего добычу. Наместник тут же вспомнил, что дядя разрешил ему выбрать несколько красавиц. Не желая откладывать дело в долгий ящик, он развернул коня и опять двинулся в тот угол, где на полу, сбившись, сидели красавицы. Чувство победителя, властелина зашевелилось в нем!..

Он считал себя владельцем этих девушек. Поэтому когда один из его воинов, не слезая с коня, вдруг протянул руку к груди одной девы, наместник, сбив какого-то старика, в два прыжка подскочил к распоясавшемуся и наотмашь ударил его по голове рукояткой плети!.. Это был ответ собственника, действие вожака, выступающего за неприкосновенность своего стада.

Людей начали выводить на улицу. Молодой наместник занялся этим так ревниво, что даже позабыл отправить гонца к светлейшему.

Выходя из церкви, горожане громко читали молитвы. Зато колокол теперь молчал...

Где-то на краю небосклона выстреливали первые лучи. Но небо было уже голубым. Казалось, ничего не произошло. Мир, природа никак не отреагировали на недавнюю схватку. Отчетливо слышалось, как за городом, где-то на болоте, разноголосо пели проснувшиеся птицы...