Последнее танго в Бруклине

Глава XXI

Еще не открывая глаз, Бен, как всегда, попытался угадать время. Ну, предположим… шесть сорок четыре. Он взглянул на светящийся циферблат: шесть сорок пять. Неплохо, совсем неплохо, почти в яблочко. Значит, в это воскресенье все у него должно получаться в лучшем виде.

Чувствуя прилив энергии, он вскочил с постели, стараясь не замечать, что кое-где еще побаливает. Подошел к окну, отдернул жалюзи. Небо еще совсем серое, но на горизонте уже начинает обозначаться солнце. Птичка чирикала где-то в их саду, мелодично насвистывала «пьюти-фии, пьюти-фии». Он взглянул на росший у дома дуб с его могучими ветвями. Ага, вон она, большая ослепительно желтая птица, неужели иволга? Им вроде как еще рано прилетать. Значит, в этом году лето начнется до календарного срока. «Пьюти-фии», – опять пропела птица, и Бен ответил ей тонким посвистом. Она прислушалась, насторожившись.

Бен улыбнулся. Ну по всем приметам день будет просто замечательный, тем более что нынче он поедет в Бруклин.

К восьми тридцати Рихард уже принял душ и оделся. Некогда ему с этим возиться. Сегодня возвращается Эллен. Он включил автоответчик, еще раз послушал, что вчера записалось: «Рихард, привет, это Эллен. Решила вернуться в воскресенье утренним поездом, чтобы успеть в парк к раздаче. Спасибо, что ты вызвался меня подменить, но не беспокойся, пожалуйста, я все сделаю сама. Всего хорошего».

С кривой усмешкой он нажал на кнопку, выключив аппарат. Так, надо поторапливаться. Но он привык все делать основательно. Неспешно окинул взглядом комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Ну, конечно. Рихард подошел к письменному столу, взял лежавший там факс. Отправитель – банк «Швейцарский кредит»: «Согласно указаниям господина Таро Хасикава, спешим уведомить, что из Банка Токио на ваш счет 764135 поступил первый вклад из оговоренной суммы три миллиона американских долларов».

Рихард разорвал бумажку на мелкие клочки, бросил в унитаз и тщательно смыл.

Милт тихо выполз из постели, чтобы не разбудить Сару. В выходные она любит поваляться, толкнешь ненароком – потом разговоров не оберешься.

Накинув халат, он прошел на кухню и приготовил себе кофе. Самое лучшее времечко: тишина, можно спокойно посидеть, почитать «Нью-Йорк таймс», никто с разговорами не пристает. Только сегодня ему, как ни жаль, не до этих радостей.

Для начала предстоит где-то встретиться за коктейлем с Майкелсоном, а это и при самых благополучных обстоятельствах то еще удовольствие, сейчас же обстоятельства – хуже некуда. Майкелсон стал просто психопатом из-за этой катавасии с продажей студии японцам.

Милт уж ему предлагал: пусть едет себе в Калифорнию и сидит там, пока не появится что-то новенькое в этом деле, только Майкелсон отказался наотрез, видите ли, уехать – значит, признать собственное поражение. Вот он и торчит тут в городе, доводя всех до бешенства, а Милта особенно, ведь на Милта основная нагрузка и легла.

Хорошо еще с Вандерманном как будто договорились. Уж не знаю, про что они толковали с этим японцем, когда выставили их с Майкелсоном за дверь, но, похоже, потолковали не зря. Японец согласился-таки, хоть и поломавшись, на пересадку сердца павиана, правда, выставив всякие условия, прежде всего – чтобы все это дело держалось в строжайшем секрете. Да, хотелось бы хоть приблизительно знать, какие на этом сделал деньги славный доктор, хотя, что уж там, ясно, что немалые.

Ладно, так или иначе у старика теперь вроде как появился шанс, можно бы Майкелсону и расслабиться, да куда там. Он опять с ума сходит: а вдруг что не так выйдет, вдруг проколемся?

Может, и проколемся, где гарантии, что нет. Причем скорее всего проколемся на самой операции, которая будет как раз сегодня, в частной клинике, чтобы пациента никуда не возить и вообще не посвящать в происходящее никого, помимо тех, кто уже в курсе. Особого оборудования, как выяснилось, тоже не требуется – обычный набор для современных кардиологических отделений, – только две вещи нужны сверх остального: сердце, которое подойдет, и хирург, умеющий это сделать.

Милт со вздохом сложил газету, постарался привести себя в рабочее состояние. Сара спит себе без задних ног, вот бы ему так!

Когда он отъезжал от дома, на улицах еще почти ни души не было. На секунду ему померещилось, что за углом мелькнула машина Бена. Да нет, что ему тут делать воскресным утром, его же вообще сейчас нет в Бруклине. Вздор какой-то.

Кроссовки были на толстой подошве, поэтому пока Бен одолевал пролет за пролетом лестницу, ведущую к нему в зал, не прозвучало ни скрипа. В темной прихожей он нащупал выключатель, зажег свет. Доска для объявлений в том же состоянии, как была, когда он последний раз проводил занятия: вся увешана вырезками, призванными приподнять настроение посетителям, и подобранными им афоризмами. Вот, например: «Если сводит скулы, как от лимона, сделай вид, что жизнь сплошной лимонад». Как ему нравилось подыскивать для этой доски смешные картинки и пословицы. А вот и самая его любимая, про ногу, шагающую в будущее, и другую, увязшую в прошлом. Он именно этим и занимался последние два месяца: поливал мочой собственное настоящее. Ладно, раз он такой жизнелюб, пора это делом доказывать. Застегнуть ширинку, превратить кислятину в виноград… прямо сейчас и начнем, зачем откладывать.

Он вошел в зал, набитый тренажерами. Тишина. В окно рвалось солнце, плясали подхваченные сильными лучами пылинки, блики бешено гонялись друг за другом, отскакивая от хромированных поверхностей снарядов. Словно все с негодованием кричало ему: «Лодырь! Бездельник!» Он пошел в ванную, взял полотенце, скинул рубашку.

Высокий, без следа сутулости, он напрягал мускулы, стараясь понять, не появилась ли дряблость. Вроде, не видно. Поработает тут, надо как следует размяться, почувствовать, как запульсирует кровь. Нагнулся за гантелями, заметил свое отражение в зеркале – на груди ни капельки жира, сплошь мышцы. Ну, и где он теперь, тот измочаленный небритый старик, которого приходилось провожать в сортир? Нет, вид у него ничего, очень даже ничего.

Эллен забилась в самый угол пропахшего сыростью пустого вагона. Неплохо съездила. Во всяком случае, она все для себя решила, и у нее нет сомнений, что решила правильно.

В Амстердам она совершенно точно не вернется, но не вернется и к Рихарду. Просто будет жить, как прежде, работать, а потом… она не знала, что произойдет потом. Заглядывая в будущее, Эллен видела перед собой только пустоту. Ну и ладно. Ее это не угнетало. Даже, наоборот, успокаивало и примиряло с жизнью.

Дядя согласился, что не стоит ей переезжать в Амстердам. Хотя все-таки не смог скрыть досаду, услышав, что, вопреки обычаю, она не составит ему компанию, когда утром он пойдет на воскресную мессу, и на обед, за которым собиралась вся их большая семья, тоже не останется.

Ей было сложно объяснить, отчего возвращение непременно ранним поездом так для нее важно. Когда Рихард подвозил ее на вокзал, что-то в его словах чувствовалось такое, что она встревожилась. Уж очень он ее обхаживал, так… слова не подобрать… так старался ее умаслить. И, вспоминая это, Эллен ежилась от неприятного ощущения.

Поезд нырнул в туннель, она увидела в потемневшем окне собственное отражение – какая злая у нее улыбочка! А ведь год назад от такого внимания к себе она бы на седьмом небе была. Но теперь старания Рихарда вызывали у нее единственную реакцию – равнодушие, а то и протест. Какое чисто немецкое упрямство: решил ее вернуть и методично идет к своей цели. Вот теперь решил еще продвинуться, оказав внимание Джелло; только зря старается, ничего у него не выйдет.

Свой «мерседес» Рихард поставил на стоянке для персонала, оборудованной за лечебным корпусом. Предъявил вахтеру удостоверение, тот, увлеченный воскресным выпуском новостей, едва взглянул на него.

В лабораторию он поднялся лифтом, прошел в отделение, где содержались павианы, никого не встретив в коридоре. Студентка, обязанность которой состояла в том, чтобы кормить животных и чистить клетки, как раз собралась домой. Взглянула на него, явно растерявшись.

– Ах, доктор Вандерманн, доброе утро, какой сюрприз, что вы пришли!

– Доброе утро, я пришел поработать, пока тихо, понимаете, бумаг накопилось ужасно много, а обрабатывать на неделе никак не выкрою времени.

– Может, вам помочь?

– Ну что вы, день какой замечательный, ступайте погрейтесь на солнышке, – и он одарил девушку своей самой ослепительной улыбкой.

Похоже, перестарался, потому что уходить ей явно расхотелось.

– Но как же так, вы тут совсем один будете эти отчеты заполнять?

– Знаете, вам стоит сегодня получше отдохнуть, как бы не пришлось завтра после работы со мной задержаться, понимаете, к чему я?

– Ах так… – она оглянулась от двери, обменявшись с ним многозначительным взглядом, – ну, тогда до завтра.

Как только стихли ее шаги, Рихард открыл шкафчик, где хранилось все нужное для его опытов. Достал из аптечки раствор хлористого калия, набрал полный шприц. Тщательно обвернув шприц стерильными бинтами, убрал в свою хирургическую сумку. В холодильнике было приготовлено все нужное для внутривенных вливаний, он добавил в раствор Роу 250 000 единиц стрептокиназы и 10 миллилитров декстрозы. Делал все быстро, уверенно, словно опытный бармен, который готовит коктейль. Потом извлек на свет переносную холодильную установку, заполнил ее кубиками льда, туда же положил иглу для внутривенных инъекций. Так, все готово.

Он двинулся к выходу, по пути прихватив с полки свежий пакет с инструментами, стерилизованными, завернутыми в двойной слой целлофана, – полный набор для пересадки сердца. Внизу отыскал автофургон, просмотрел список кодов: так, депо – В.03, прачечная – В.26, администраторская – В.42… ага, вот и морг – В.53.

Рихард сложил в фургон все приготовленное, нажал нужные кнопки и смотрел, как машина покатилась по спрятанному в полу рельсу куда-то все ниже, ниже, во чрево больницы, повинуясь приказу, отправившему ее в это путешествие, которое никто не прервет.

По пути в Бруклин с Центрального вокзала Эллен забежала в магазинчик за свежим хлебом, беконом, салатом, помидорами: все необходимое для сандвичей, которых ждут Джелло и БВГ. Быстро обжарила бекон у себя на кухне, тостер работал с удвоенной нагрузкой.

Бену бы это не понравилось, окажись он здесь в эту минуту. Принялся бы нудить про то, что бекон содержит чрезмерно много жиров, весь аппетит испортил бы. Хотя у нее ответ наготове: эти люди едят что придется, им не вредно хоть раз в неделю съесть что-то настоящее. А он согласится, что она права, наверное… Эллен так и слышала его голос у себя за спиной.

Уж сколько было у нее с ним таких вот воображаемых разговоров! Не сосчитать. А сколько раз она подбегала к окну, уговорив себя, что, стоит ей только очень сильно этого захотеть, и Бен вот сию минуту появится из-за угла, бегом взлетит по лестнице, перепрыгивая через ступени…

Ноги словно сами ее понесли, она опять метнулась к окну, выглянула. Затрясла головой, протерла ладонью глаза – уж не мираж ли. Внизу стояла машина Бена или какая-то, как две капли воды на нее похожая. И из нее выходил… да ведь это и правда Бен. Он, конечно, он, вот и ключи достал, поднявшись на крыльцо.

Она понеслась к двери, выбежала на площадку. Быстрее, о Господи, еще быстрее, только вот не упасть бы, держись за перила, пожалуйста.

Она рассчитывала перехватить его между первым и вторым этажами, но Бена там не оказалось. Ключ, что ли, перепутал, а может, потерял? Еле дыша от усталости, Эллен распахнула дверь подъезда. Никого. Она выглянула, окинув взглядом улицу. Там, где он поставил машину, ничего не было.

Значит, все это ей пригрезилось наяву. До того ей хочется, чтобы он вернулся, что она уже и до галлюцинаций дошла. Она почувствовала себя раздавленной: нет, это уж слишком. В горле стоял ком, дыхание сбилось. Эллен сделала глотательное движение. Надо немедленно взять себя в руки, а то она разревется. А реветь она себе запретила. Раз и навсегда.

Потихоньку она побрела наверх. Уже на лестнице вовсю воняло сгоревшим маслом. Боже мой, а бекон! – ну можно ли так распускаться…

Бен надавил на педаль. «Камаро» дернулся, но не пошел. Плохо дело, пора в ремонт. Застоялась его машина, обленилась совсем. Сам он тоже застоялся, мозги жиром стали заплывать. Вот, пожалуйста, чуть не поставил себя в совершенно идиотское положение.

Это что же он ей скажет, позвонив в дверь? «Привет, родная, вот я и дома», – так, что ли? Совсем надо сдуреть, чтобы всерьез рассчитывать, что можно просто так взять и вернуться в ее жизнь. Вот именно, взять и вернуться, дескать, мне так вздумалось. Идиот!

Письмо ее? А где там сказано, что она хочет, чтобы они опять были вместе? Она просто поздравила его с днем рождения, сделав это небанально, как умеет она одна. Может, как раз и хотела ему деликатно объяснить: все, их история закончилась, – а он-то, дурак, решил, что она его назад зазывает.

Бен катил по Проспект-парк. Вот по этой улице они шли в тот первый вечер, когда познакомились в кино. Еще панки эти привязались, и он на нее произвел впечатление тем, как легко с ними справился. А потом поехали в кафе «Ла Фонтана», посидели там, так мило поговорили про всякое разное.

Он остановился на светофоре. Тут надо направо, а то не выскочишь потом на магистраль. Что он делает, зачем же он снова на Проспект-парк выруливает? Хотя, что такого, он же назад к себе в Джерси не торопится.

Можно, правда, и по-другому это ее письмо воспринять. Ведь уже то важно, что не открытку она ему прислала, не пару строчек, а длинное письмо, сидела над ним, значит, думала, как начать. А ведь записки она ему оставляла совсем куцые, два-три слова, не больше. То есть в письмо ею немало вложено, уж это точно. Ну конечно, черт возьми, он все правильно понял сначала, она и в самом деле что-то очень важное ему хотела сообщить. А он испугался: вдруг это вовсе не то, чего он бы от нее ждал?

Ну вот, снова он на этом светофоре стоит, так что будем делать, сворачиваем, не сворачиваем?

Майкелсон не прикоснулся к коктейлю с желтком, но шардоне выпил целых два бокала. Милт его не удерживал. Что угодно, только пусть малость успокоится. А поесть Милт все равно поест в свое удовольствие, что бы ни случилось.

Он прикончил свой омлет по-орегонски и только собрался приступить к здоровенному куску пирога с сыром, как Майкелсон, поднявшись из-за стола, потребовал счет.

– Что за спешка, Ронни? Не на пожар ведь.

– Не могу на месте усидеть. Пошли.

– Ну, раз босс велит идти, надо идти. – Милт неохотно поднялся следом за Ронни. С тоской оглянулся на свой пирог, двинулся к выходу.

Само собой разумеется, в клинику они явились слишком рано. Спросили, где мистер Хасикава, выяснилось, что он у отца, там и доктор Хоуэрд – обычный осмотр.

– Говорил же я, надо было здесь с самого утра находиться, – тут же завел свое Майкелсон, – а теперь вот с Хоуэрдом еще объясняйся…

– Послушайте, Рон, мы же с вами не оперируем, верно? Я вообще не понимаю, зачем нам здесь торчать.

– Тихо вы. А как же иначе, надо ведь точно знать, что все прошло, как наметили.

– Вандерманн у нас спрашивать не станет, когда сердце подавать.

Выражение лица у Майкелсона, однако, было такое, словно он и убить может, а поскольку единственной потенциальной жертвой являлся сам Милт, то сразу сообразил: пора сбавить обороты, шеф уж слишком не в себе.

– Послушайте, Ронни, да хватит вам. Мне говорили, что, как только сердце новое поставят, пациент хоть прямо со стола может на танцы отправляться. Так что долго он тут не залежится, дня три-четыре, только и всего.

– Вы точно знаете? Так быстро?

– Совершенно точно. И недели не пройдет, как мы будем чай пить, стоя на коленях за тем столом. Заодно и денежки сосчитаем.

Майкелсон заметно просветлел.

«Любопытно, – подумал Милт, – что бы Рон сказал, видя, как служащие агентства, усевшись на нормальные стулья, используют тот стол в конференц-зале как большую подставку для ног?»

Бену казалось, что машина сама катит, куда ей вздумается. Словно собака, приученная к каждодневным прогулкам, она выбрала путь, который они проделывали каждое воскресенье по утрам, и следовала теперь прямиком к Кони-Айленд. Он бездумно вертел руль. Вон и океан показался. Хорошо, а то у него нервы совсем расшатались, морской ветерок очень будет кстати.

Он пытался представить себе, как она сбегает по лестнице с платформы метро и, завидев его машину, – ну, как в тот дождливый день, – расцветает улыбкой.

«Извини, я не нарочно, – скажет он, – я в Джерси ехал, а надо через Веррацано, только эта проклятая машина совсем перестала меня слушаться, сворачивает, где захочет, и, пожалуйста, я вдруг оказываюсь на Кони-Айленд. Дай-ка сюда, коробку, Эллен, мне полезно тяжести носить, скорее форму верну».

И тогда она рассмеется, отдаст ему эту коробку с бутербродами и будет так, словно никуда он от нее не уходил.

Вон и сосисочная «Нейтан», всего в квартале отсюда. Уже потянуло запахом жарившегося мяса. Бен взглянул на часы. Половина десятого, не меньше. Слишком рано явился, Эллен обычно часам к одиннадцати сюда добирается. Ну и ладно, пока можно будет с Джелло то-се обсудить, а потом он ее встретит у турникета.

Предстоящая встреча ясно представилась ему. Он, как в мультике, надует щеки и скажет этим собачьим голосом: «Как дела, док?» То-то она изумится. А он опять, как в мультике: «Вы, док, кажется, раньше ушастым зайцем были?»

Ох, хорошо вовремя красный свет заметил; да он ведь почти уже и на месте.

Эта ее улыбка во все лицо! Коробка с бутербродами летит на землю, руки раскинуты, и он… Вдруг он так и оцепенел.

Прямо перед ним шагал по тротуару высокий красивый мужчина, которого он встречал и прежде, доктор Рихард Вандерманн. В руках у него медицинская сумочка, и направлялся он прямо к турникету.

Бен так и осел на сиденье, словно проколотый воздушный шар.

Он не заметил, что загорелся зеленый свет. Не слышал, как сзади нетерпеливо гудит грузовик. Просто он сидел в машине, совсем раздавленный, а тот, из обогнавшего его грузовика, высунулся и крикнул из окошка: «Размечтался, пердун старый!»