Последние метры

МГНОВЕНИЯ ГРАНИЦЫ

«Из крохотных мгновений соткан мир…». Микроскопическая, почти неосязаемая частичка времени - мгновение. Велика ли ему цена? Все относительно. Все познается в сравнении.

Я видел их - мгновения границы, которые отделяли прошлое от настоящего, жизнь от смерти, победу от поражения. Но вставали за суровыми, однозначными понятиями «долг, присяга, ответственность» и другие грани жизни границы - мгновения открытий, радостных минут вдохновенного труда и встреч с прекрасным. Они-то и позволили объединить три совершенно различные, но в чем-то неуловимо схожих эпизода в цельное повествование.

Кому дано

Они стояли чуть в стороне от других - новички, первый день в отряде. Приятели - такие же новобранцы - курили. Дым таял, уносимый ветром. Сплеталось кружево из обрывков разговоров о «гражданке», приглушенного смеха, внезапных вздохов. Первый день…

Эти двое курили. Говорили о спорте. Власов случайно оказался неподалеку - прислушался, уловив в разговоре тревожную нотку.

- Шиповки на прощание брату пришлось отдать. Теперь не попрыгаешь,- вполголоса сказал один, смуглолицый, поджарый, упругий.

- На кроссах да марш-бросках - еще как попрыгаешь. Без шиповок, в сапогах… А я в «Ударнике» хоккеем занялся,- подхватил другой,- по области первое место держали. Да что там… Отпрыгались…

- Отпрыгались, говорите?-Власов подошел ближе.- Сами придумали или от кого услышали?

Двое смущенно умолкли: не понять, что обозначала улыбка на лице этого рослого, стройного пограничника.

- Старшину Власова - к начальнику учебного пункта!- объявил в это время дежурный.

- О спорте мы еще побеседуем,- заверил Власов.- Обязательно.- И легко взбежал по ступенькам казармы.

- Как пополнение, старшина?- спросил майор, когда Власов вошел в канцелярию.- Осваиваются?

- Освоились. Уже говорят о спорте.

- Вот как? Ну что ж, это неплохо. А как твои личные соображения?

Оба хорошо понимали, о чем речь. Василий еще не забыл начало собственной службы, такой же, как этот, учебный пункт, где он после отличного окончания школы сержантского состава был оставлен помгрупповодом и старшиной… Не забыл, как ходил в должности зам-комвзвода, как родной третий взвод - неугомонный, заводной, искрометный третий взвод,- неизменно занимал по учебе и спорту первые места… Настоящее, большое - оно всегда помнится долго, его не сдашь, как изношенное обмундирование, каптенармусу…

- Личные соображения такие, товарищ майор: в середнячках ходить не будем. Не привычны.

Начальник учебного пункта согласно кивнул: иного ответа не ждал. Власов всегда был на виду: нескладный паренек вырос до кандидата в мастера спорта, чемпиона областного общества «Динамо» и округа по самбо. Он один из немногих, кто еще задолго до окончания школы сержантского состава был награжден за успехи в учебе и службе знаками «Отличник Советской Армии», «Отличник погранвойск» II степени. Бессменный знаменосец части - тоже весомый штрих к характеристике, если говорить обо всем в целом.

Никто до армии не говорил Василию многообещающих слов, не рисовал радужных перспектив спортивной карьеры. Собственным упорством, что называется, «заработал» третий разряд по боксу. На сызранском заводе пластмассовых изделий спорт был не в особой чести - все надежды Василий возлагал на армию. Знал, что призван в погранвойска, но имел о них смутное представление. Прошло два долгих, очень трудных и сложных года, прежде чем в его простеньком самодельном альбомчике любительских снимков появилась на первой странице очень личная запись: «Не каждому дано ходить по последнему метру родной земли. С. Лазо». Фотографии друзей, товарищей по спортивной борьбе - само собой, но первой в альбоме обозначена граница: контурная карта Родины, пограничный столб и рядом слова, после которых на человека можно положиться во всем…

- Пришел, увидел, победил. Так, кажется, говорили древние?- спросил у Василия лейтенант Паньков едва ли не в первый день его прибытия в отряд.- А здесь, запомни, будет иначе: придешь, увидишь, и не победишь - духу не хватит. Помогут только старание, систематические занятия, тренировки. Договорились?

Власов сразу же согласился, хотя не совсем понимал, почему именно ему лейтенант предложил заниматься самбо. Правда, здоровьем и силой, как говорится, не обижен, но и только-то. Ну, еще в школе увлекался легкой атлетикой, держал первое место в спринте, но когда это было! Да и кто тут знает о прошлых его успехах?

- Специального времени отводиться не будет,- сразу же предупредил начальник школы сержантского состава.- Добьетесь отличных результатов в учебе и службе - сможете заниматься и самбо. Ясно?

Начальник физической подготовки, сам кандидат в мастера спорта, подтвердил: только так.

«Старание», по словам Панькова, расшифровывалось просто: не только лишь уложиться в норматив, отведенный для марш-броска, не только на «отлично» выполнить упражнение по тактике, но и при этом не забывать спортивную сторону дела - отрабатывать дыхание, накапливать выносливость, силу, без которых невозможны никакие победы.

Позже Василий и сам не раз убеждался, что победы с наскока - явление редкое и недолговечное. Ключ постоянства успехов именно в ежедневной работе. Главное - приучить организм к нагрузкам - он усвоил сразу.

- Куда?- обычно спрашивали его товарищи, завидев Василия спешащим в свободную минуту к снарядам, он на ходу - некогда!- поднимал обе руки, изображая мускульные усилия. Улыбался. У него обаятельная незащищенная улыбка человека, наделенного недюжинным здоровьем и силой.

Спортплощадка оживала, наполнялась звуками: то и дело щелкал замок на грифе штанги, динькали «блины», увеличивая вес штанги. Он ходил со штангой на плечах, бегал, приседал, словно родился и вырос воедино с этой неудобной для дилетанта штуковиной… После штанга убиралась на стойку, и тогда гнулась, как тугой лук, перекладина - шутка ли, держать около ста килограммов весу! И так - изо дня в день, изо дня в день… Мышцы постепенно обретали упругость, тело - ловкость, пластичность и силу. Играючи, как казалось со стороны, форсировал Василий марш-бросок на шесть километров - двадцать восемь минут, норма второго разряда!

Добрейший Петр Петрович Стенин, лейтенант милиции, первым показавший новичку в спортзале школы милиции приемы самбо, замечал: упорный спортсмен, своего добивается ровно, без наскоков, но уверенно. Такие могут показывать отличные результаты.

- Случайность,- самокритично оценивал первые свои победы Василий, и при этом ничуть не кривил душой: противники явно превосходили его опытом, знанием теории, культурой борьбы.

- Нет, не случайность. Закономерность,- поправлял лейтенант Паньков молодого самбиста, тщательно анализируя итоги прошедших встреч - первенства областного совета общества «Динамо», затем округа, первенства погранвойск С участием неоднократного чемпиона мастера спорта Колыско, и добрейший Петр Петрович Стенин при их разговоре всегда улыбался, не вмешиваясь: дойдут до всего и разберутся сами. Он отдал Власову все: свое умение побеждать, не имея за спиной громких титулов, свой богатый практический опыт, запас прочных теоретических знаний.

Теория борьбы - вот что со временем стало для Василия основным. Даже лежа в кровати после трудного учебного дня, после тренировок, он не мог заснуть: словно в замедленной съемке еще раз «прокручивал» в памяти элементы приемов борьбы соперников, отыскивал наиболее эффективные. И сопоставлял, сопоставлял, сравнивал…

- Вася, ты передержал соперника на захвате,- корректировал Власова после очередной встречи сержант Гилёв, друг и почти земляк, еще до призыва в армию получивший первый спортивный разряд.- Стремительность, только стремительность. Представь на секунду, что перед тобой нарушитель, что от потерянной доли секунды может решиться все: судьба твоя, жизнь… Эта доля секунды должна быть твоей.

Гилёв, Стенин, Паньков… Если бы их не было рядом, Власов едва ли пришел бы к мысли, что самбо - не просто увлечение, что борьба мужественных может стать после армии смыслом всей его жизни…

Гилёв занимался в Саратове у знаменитого Константина Герасимова, был даже для первого разряда очень техничен - его мнением Власов привык дорожить. Когда однажды спортивные дорожки Гилёва и неоднократного чемпиона погранвойск сошлись, Гилёв заявил друзьям, что проиграет «вчистую» - настолько был грозен, недосягаем соперник.

- Надо, Саша, для себя, для команды надо,- подбадривали друзья, и Гилёв победил. Он провел прием захватом, который теоретически невозможен - одной рукой. Колыско сошел с ковра, но все еще удивленно оглядывался на соперника…

Гилёв, говоря о передержке на захвате, не теоретизировал,- Василий видел рекомендации друга в деле. Как емкий аккумулятор, Власов накапливал все самое ценное, запасался опытом впрок. Уже свой, отличный от других «почерк» вырисовывался у борца, вырабатывалась собственная тактика.

«Пока силы не израсходованы,- думал он перед схваткой,- не дать противнику примениться к твоей тактике. Брать его с ходу, проводить прием молниеносно».

В его небольшой спортивной биографии, в графе «победы», мысленно записано: все схватки проведены досрочно. Время: 30 секунд, 7 секунд и, наконец, с перворазрядником из Киева - победа за 3 секунды. Время, за которое не пройдешь и половины ковра.

Колосовский!.. Колосовский - была фамилия борца, с явным преимуществом победившего Василия, когда Власов только еще начинал. Через восемь месяцев они встретились вновь. Не сразу разглядел Колосовский в сопернике то, что дала ему армия, занятия физкультурой и спортом… Вышел на ковер, раскланялся, глядя на Василия торжествующе-победным взглядом. Пошли на захват. Власов поднял соперника на грудь, бросил, но… Судьи посчитали: бросок за ковром. Сильный, могучий Колосовский и рослый, но увертливый Власов, они снова сошлись. Удержания не получилось - Василий увернулся. После гонга Паньков успокаивал: возьмешь его - он твой. Великая сила - поддержка наставника. Василий сделал подсечку, перевернул противника в воздухе и сошел с ковра победителем. Вчистую!

- Ты у нас теперь знаменитый!-говорили товарищи после его приезда в часть, а Власов уже прикидывал: неплохо бы у себя, в школе, начать тренировать любителей самбо, своих ребят увлечь!

- Как смотришь на это дело?- спросил у любителя спорта старшины Ермоленко.

- Попробовать бы неплохо.

Выписали маты, расстелили их в коридоре и начали.

- Десять часов тренировки, сто потов и одна минута борьбы - вот что такое самбо. Согласны?- на всякий случай спросил Власов у добровольцев.

- Согласны.

Ермоленко уже на первенстве округа среди пятнадцати опытных участников занял четвертое место! Те, с кем занимался старшина Власов, усердней нажимали на воинские дисциплины, учебу. Знали незыблемое его правило: служба - прежде всего. Служба, в которой учеба и спорт - союзники, друзья, самые надежные помощники солдата.

Власов и нынешнему призыву молодых пограничников постарается привить эту простую и четкую мысль. В первую очередь поговорит с теми двумя, что полчаса назад стояли в сторонке от одногодков и с грустью говорили о спорте, как об умчавшемся поезде.

- Мы вот как сделаем, друзья. Напиши брату, пусть высылает шиповки. Бандеролью они прилетят к тебе за два дня. А с хоккеем что-нибудь придумаем…

И задумчиво добавлял:

- Вы - пограничники, а это ко многому обязывает. Все остальное - в ваших силах.

…Вскоре в штаб отряда пришли документы: старшина Василий Николаевич Власов награжден знаком «Отличник погранвойск» I степени. Заслуженная награда.

Такая работа

Над заставой стелется, жмется к земле сумрак. Преобладает один цвет - пепельный, густой. Уже неразличимой стала коричневая черепичная крыша казармы; потерялась, ушла в серую муть белая квадратная печная труба с широким, пышным гнездом аиста на макушке; как бы отодвинулись к лесу, растворились ажурные, зеленые с красным ворота - выезд с заставы. Буквально на глазах пришла ночь - такая плотная, что хоть гвозди в нее вбивай.

- Работа! - коротко обронил Михаил Громенко, старший расчета прожекторной установки, и по ответному молчанию в глубине машины можно было догадаться: каждый номер расчета согласно кивнул и про себя повторил это святое слово - работа.

Дыхания едущих в машине не уловить, выражения лиц тоже не разглядеть, но по тому, как напружинивается правое плечо соседа, сжимающего автомат, догадываюсь: рядом залив, место, куда мы мчимся ночью по тревоге.

Воздух такой сырой, что в нем можно стирать. Реальная влага, ощутимая не в парах, плещется совсем рядом, облизывая серые лобастые валуны, матовокрасные или медово-дымчатые днем. А сейчас - полная дезориентация: где вода, в метре или ближе?-не разглядишь, темень. Шагаешь наугад, обреченно: в грязь ли, в топь, удивительно живучие тут во всякое время года. Кажется, ты один посреди этого дикого, первобытного, необжитого еще мира.

И вдруг - острое, холодное колебание воздуха у лица, по которому угадалось чье-то хозяйское, уверенное даже в темноте передвижение. Затем лег на землю удлиненный, непривычно светлый отпечаток, проникший через проем открывшейся двери. И оттуда, из единственного освещенного места, вдруг раздался до предела голосистый, с трудом переносимый, уверенный грохот двигателя. Пошло питание из дизельной. Дизелист рядовой Дмитрий Козловцев смеется, поглаживает блестящий от краски кожух: хороша машина. Хороша и надежна.

Радиолокационная станция, вобравшая в свое небольшое тело силу дизеля, дает на зеленоватом поле экрана четкую засветку - цель! Развертка будто слегка пошлепывает по ней светлым усиком, подгоняет, как нашкодившую, к береговой кромке.

Приглушенный, но какой-то уж очень собранный, деловитый голос капитана Климова.

- По РЛС обнаружена в пятнадцати кабельтовых цель. Пеленг… курс… Прожекторному расчету: опознать цель!

Удивительная сила приказа! Как рубильник главного пульта, он разом соединяет невидимые контакты, превращая их в единую замкнутую цепь. Обрывается то, что минуту назад еще занимало тебя, но вдруг оказалось ненужным, лишним. Уходят прочь посторонние мысли. Остается сосредоточенность - чуткая, как обнаженный нерв.

- Расчет - к бою!- командует младший сержант Громенко, и четыре пружинных фигурки расчета неуловимым броском занимают исходные позиции.

Глаза, мало-помалу привыкшие к темноте, уже различают далеко справа неясную, как Млечный путь, вытянутую и потому похожую на фосфорическую иголку полоску порта с проглядывающими сквозь туман огнями, различают черные ромбы, переплетения стальных конструкций наблюдательной вышки - самого высокого на берегу сооружения. На ней, припаяв к глазам бинокль, стоит наблюдатель рядовой Калинкин,

Свистят колесиками раздвижные массивные двери - шире, шире, и вот на бетонный мостик по рельсам выходит платформа - прожекторная установка, на секунду, как перед броском, замирает; но даже и в таком, нерабочем еще положении видна скрытая в ней мощь и сила. Стал тесным мостик - все пространство занял прожектор. Толстый, в кулак, фидер питания от дизельной с ручьем провода вошел в гнездо, как прилип. Теперь прожектор с дизелем - одно нерасторжимое целое, как нерасторжим затвор с автоматом.

- Прожектору; азимут.., градус… Осветить цель!-действует согласно приказу Громенко, звонкоголосо ставя задачу трем своим помощникам.

Младший прожекторист рядовой Середа вращает поворотный штурвал и, разделенный поблескивающими пирамидками стекол, сходящимися к центру, прожектор нацеливается в ночь.

Выстрел контакта - сухой и внезапный, как удар молнии. Белый, длинный, словно гигантский раскален-ный прут, луч бьет в направлении цели. Воздух в том месте, где льется свет, голубой, слепящий. Все вокруг словно уменьшено - только луч, единый тут властелин, раздвигает пространство.

- Влево луч!- ориентирует младшего прожекториста Громенко, и почти одновременно с наблюдательной вышки и рифленой площадки прожектора слышится доклад:

- Цель обнаружена! Координаты…

Луч стойко застыл на цели, уткнулся вбок. Взгляд наблюдателя, только что следившего за светом синхронно лучу, устремлен на белую, как лезвие штыка, баржу.

- Опознать цель!-командует Климов голосом, в котором запросто угадываются те победные, праздничные нотки, что слышатся в голосе сталевара со словами: «Пробить летку». Наверху, у прожектора, на вышке, в дизельной остро чувствуют это.

- Есть, опознать цель! - весело раздается в ответ и без промедления:-Цель опознана! Слева по лучу, в пятнадцати кабельтовых от берега,- баржа.

Ударение по-флотски, на последнем слоге. Здесь знают терминологию, и потому с особым шиком произносят: баржа. Слово «буй» с таким шиком не выговоришь, хотя, признаться, в прошлую ночь именно это морское изобретение с коротким упрямым именем доставило немало хлопот. Буй - не баржа: площадь отражающей поверхности значительно меньше.

- Найдем,- уверенно говорил тогда младший сержант Громенко.- Понадобится - иголку отыщем.

И надо было видеть, как работали эти парни, чтобы понять: в уверенных словах нет и налета безрассудной мальчишеской похвальбы. Просто хорошее знание возможностей техники. Да еще умение с ней обращаться, ухаживать за ней, словно за живым существом. Да еще личные знания, то, что издавна зовется опытом, наконец, интуиция, чутье, которое может дополнить сверх всяких технических характеристик реальные возможности машины. Да если ко всему сказанному прибавить многомесячную напряженную учебу и долгие, не поддающиеся никакому подсчету часы самостоятельного корпенья за счет личного времени над учебниками, разбором кинетических схем в самодельных заставских классах - в итоге получится: «иголку найдем».

Не иголку - оторвавшийся буй нашли. Улыбались, шально похлопывали друг друга, радовались, что затраченные усилия - не впустую. Что по-другому не могли. Такая работа.

- Все в порядке,- резюмировал Громенко.- На то и учились.

Какая знакомая, будничная и в то же время горделивая нотка едва уловимо прозвучала в голосе! Так хлебопёк, не задумываясь над таинствами своего ремесла, говорит: «Вот испек хлеб». Так сталевар выдает плавку…

«На то и учились». Иногда и доучивались многому, исходя из сложных заставских нужд и сегодняшних требований. Взять хотя бы такой важнейший фактор, как взаимозаменяемость. Она в расчете прожекторной установки, на всем посту технического наблюдения отработана полностью.

Отработана - не совсем верное слово. Я своими глазами видел, как оператор - этот извечный интеллигент армейской техники, по-рабочему закатав рукава гимнастерки,- тыкал длинным соском рыжей масленки куда-то в глубину двигателя, вволю лил масло на какой-то скрытый от глаз подшипник, и было у него при этом на лице выражение крестьянина, поящего из соски новорожденного теленка. А еще я видел, как дизелист, молодой улыбчивый парень, которому самой службой отведено быть по уши в тавоте, нежно, чуть прикасаясь огрубевшими от солярки и масел пальцами, гладил резиновый раструб экрана локатора, заглядывая в его зеленоватое поле и как при этом чутки, воздушны были его руки, словно им предстояло совершить таинство…

Их не надо спрашивать, чем привлекает их служба, напряженная работа с капризной, сложной техникой. Но иногда они сами говорят о себе. Бывший горловский электромонтажник Михаил Громенко так понял свое армейское предназначение:

- Любовь к технике у людей вроде меня, у кого «в крови на два грамма железа больше»,- откуда она? Не задумывался. Но без учебы, без систематического накопления знаний, она - все равно что вода, так же не оформлена и безбрежна. Учеба в армии - это учеба двойного свойства: механического и политического. Я знаю, зачем в один день могут понадобиться мои знания, и потому учу и запоминаю даже то, что может показаться скучным и неинтересным.

Его имя отмечают среди передовых воинов заставы.

На доске передовиков учебы, отличников службы значится и фамилия рядового Середы. На фотографии он неподвижен, как монумент… Когда я смотрел на его мгновенные, стремительные действия в составе расчета, то с трудом представлял, как фотографу удалось продержать его перед объективом во время съемки. Был в его службе штрих, напоминание о котором вызывает в нем стеснительную улыбку. Как-то в отряде проводили слет лучших специалистов, а Середа так и не смог раскрыть секреты своего мастерства. Острословы тотчас подхватили: «Он как та сороконожка, что взялась показывать, как она переставляет ноги, и разучилась ходить».

В армии стал кандидатом в члены КПСС дизелист рядовой Калинкин. Не берусь судить, правда это или шутка, но о нем говорили, будто он поднес свои мозолистые, в нечувствительных трещинках, в крапинках въевшегося металла руки к компасу, и стрелка дрогнула, отвернула от извечного северного направления…

- Норматив по обнаружению и опознанию цели перекрыт почти вдвое,- подвел итог выезду по тревоге капитан Климов.- Расчет прожекторной установки действовал правильно и грамотно. Прожектор - в укрытие.

Свет погас, и снова нас окутала ночь. Мы не заботились о дороге и лишь сидя в машине, украдкой оглядели друг друга. Их лица казались взрослее, чем днем. Взгляды были обращены ко вспаханной полосе, и я старался не отвлекать их разговорами и вопросами: пусть смотрят. Это профессиональное. Пограничник всегда, где бы ни находился, смотрит в сторону контрольно-следовой полосы, которая обозначает грань его родной земли. Земли, дающей тем, кто на ней живет, удивительную мощь и силу.

Тропа Аланазара

- Все в порядке. Можно домой,- сказал он спокойно, еще раз оглядываясь, видимо, мысленно охватывая пройденный нами путь по флангу, и если бы не эти слова, я мог бы подумать, что старший наряда - немой или крайне угрюмый, неразговорчивый человек.

Время наряда кончалось, до заставы оставалось метров сто по гатям да чуть более километра прямого пути, и мы, завидев вдали, на фоне заходящего солнца, черные точки идущей навстречу смены, заметно повеселели.

Глазам, уставшим от постоянного напряжения в наряде, возвращалось, словно заново обреталось, в общем-то обычное, но радостное свойство - способность открывать то, что минуту назад существовало само по себе, за пределами нашего внимания, только что целиком подчиненного службе.

День как-то незаметно, исподволь стал не просто светлым временем суток, удобным для наблюдения, а самым началом вечера,- той тревожной и чуточку укачивающей, сладкой дремотной порой, когда вот-вот угомонятся над безмятежным заливом чайки, а от земли, вперемежку с теплом, тонко пахнет прохладой близких сумерек…

Чайки кричали неподалеку; их голоса, увязая в густом теплом воздухе, доносились до нас, словно сквозь вату.

Аланазар, как и полагается старшему наряда, двигался впереди. Шел он стройненько, свечкой, но доски гати даже под его легкими, плавными шагами прогибались, словно собирались выстрелить им, будто из лука.

Толстые, как дудки дягилей, камыши, похоже, дышали: низко и тяжело кланяясь, мели по настилу коричневыми мохнатыми кисточками.

- Ала,- сказал я негромко.- Почему тебя называют Уй-вай?

Он промолчал. Почти не останавливаясь, наклонился, сломил камышину и так же плавно двинулся дальше, помахивая ею, как удочкой.

«Можешь не отвечать,- подумал я.- Дело хозяйское».

Гать кончилась. Впереди, за полоской чистой воды, темнел асфальт в белых пятнышках выступающей гальки. Аланазар легко, прижав автомат к бедру, перепрыгнул с досок на твердое. Там, куда он встал, тотчас образовалось на сухом два темных пятна! с мокрых сапог, кое-где перепачканных глиной, текло.

«Оботрет или будет топать?»-подумал я машинально и тоже перемахнул через отделявшую нас воду на твердый асфальт. Аланазар пучком жесткой приобочной травы обтер голенища и внезапно рассмеялся:

- Меня так зовут? Где слыхал, да?

…Мы в тот день сидели в беседке, обтянутой прутьями декоративного винограда: я, тогда еще новичок на заставе, и Аланазар. Он был увлечен своим делом: тюкал да тюкал молоточком по медной пластине - чеканил, не обращая на меня ни малейшего внимания. Меня это задевало. Всегда казалось - раз новенький, затормошат вопросами: кто да откуда, да что из себя представляю… Ничего подобного не происходило. На границе я нес службу вторую неделю, но никто не спешил расспросить меня обо всем как следует. Молчал и Аланазар.

За казармой слышны были тугие крепкие удары по мячу - свободные от службы трое на трое играли в волейбол. Получалось, что я сидел в темной беседке, как в кинозале: вдали, где синее небо упиралось в горизонт, дрожал перегревшийся воздух; чуть ближе - прыгающий мяч, веселье, смех, суматоха; на переднем плане - Аланазар со звонким чеканом в руке. На лице, повернутом в профиль, сосредоточенность, какая-то мысль, глубину и тайну рождения которой я, быть может, никогда не постигну.

Он отвернулся к свету, держа чеканку наискосок, спиной закрывая от меня возникающие на металле контуры. Я смотрел на его крепкий затылок с четкой линией стрижки и мысленно надевал ему на темечко цветастую тюбетейку.

Мне очень даже легко было представить его в родном таджикском селе: какая-нибудь Салтанат, с кар-наем и бубном, плещущая смехом среди девушек в шуршащих многоцветных атласах, застенчиво приглашает его к празднично украшенному дастархану… После этой цветной картинки проще думалось о предстоящем наряде, где Аланазар пойдет со мной старшим. До наряда еще часа два.

- Ала! - позвал от порога казармы Дощатов, радист.- Пошли в волейбол?..

- Нет.- Аланазар не глядя покачал головой.

- Долго там будешь сидеть, Уй-вай?? - спросил кто-то другой, не видимый за виноградом, и они оба подошли к беседке, загородив собой вход. Вторым оказался солдат, с редкой, не похожей на остальные фамилией - Колесо.

- Чем ты здесь занят, Уй-вай? - повторил Колесо и усмехнулся: - Произведение искусства, инвентарный номер тринадцать? Подарок девушке, а?

Аланазар нахмурился, резко поднялся:

- Уй, зачем так много вопросов? Я спросил, да? Зачем пристаешь? Зачем называешь Уй-вай?

- Действительно, что пристал к человеку? - Дощатов повернулся и зашагал к волейбольной площадке. Туда же направился Колесо, независимо держа руки в карманах, а Аланазар, глядя ему вслед, крутил шеей, словно тесен был ворот гимнастерки, и повторял, смущенный и красный: «Спрашивает, спрашивает, понимаешь…»

- Слыхал, да? - все еще смеясь, повторил Аланазар, должно быть, вспоминая в эту минуту какую-то веселую историю.- Там,- неопределенно махнул он камышиной в сторону заставы,- на учебном пункте. Из-за него,- погладил ладонью по автомату.- Молодой был, армия первые дни. Сержант занятия вел, Сухов фамилия. Ствол, магазин, мушка - все объяснял, я сидел слушал. А он как в школе: дальность полета пули, убойная сила… Ну, слушал, слушал, да и сказал: «Уй-вай, зачем так много?» - «Чего много?» - это сержант переспросил. «Пуля летит»,- говорю. А этот, Колесо,- вместе в учебном были - выскочил: «А чтоб никто не догадался».- «Как,- спрашиваю,- не догадался? Знать надо, а не догадываться!»

Аланазар опять весело рассмеялся, видимо, вспомнив сценку во всех деталях.

- Интересно, да? Говорить?

- Говори, конечно, рассказывай,- попросил я, пряча улыбку.

По шоссе мы уже шли рядом, невольно глядя на приближавшуюся смену. Уже четко видны были контуры фигур с автоматами на плечах, бегущие впереди длинные колеблющиеся тени… Аланазар рассказывал просто, будто не о себе, и так бойко, словно торопился наверстать упущенное в молчаливом наряде, так что уже через пять минут я знал его историю наизусть…

На первом марш-броске Аланазар «отличился» - прибежал к стрельбищу без автомата.

- Где?..- подошел к нему встревоженный Сухов.

- В пирамиде оставил. Торопился, скорей хотел.

- Знаешь, где нужна быстрота? При ловле мух. Ладно, после поговорим. Твой энтузиазм у меня вот где, на шее аукнется.

Отдал - «душа-человек, таким памятник ставить надо» - свой автомат. Отстрелялся Аланазар на «отлично». По дороге в отряд шел задумчиво, сводя скулы, будто жевал прошлогоднюю сухую былинку. Вечером постучал в дверь канцелярии.

- Что еще случилось? - спросил Сухов, удивленно глядя, как вслед за вошедшим потянулось что-то шуршащее, длинное и белое, похожее на простыню, разрезанную надвое.

- Аланазар ловит мух,- пробурчал невнятно солдат, отдавая загибающийся в свиток ватман.

Сухов сначала молча, придерживая края бумаги, разглядывал то, что было там нарисовано, а потом как-то редко, всплесками засмеялся, выронил рисунок и залился безостановочным смехом.

Успокоился он тогда, когда заметил, что Аланазар стоит бледный, нахмуренный, злой. Сержант вытер слезы, подошел к солдату ближе.

- Считай, что мы с тобой поговорили - вижу, все понял сам. А с этим что делать? С рисунком?

- Вывесить надо. Я так решил. Пусть будет.

Краем глаза еще раз взглянул на свою зарисовку, где сам он, Аланазар, потешно хлопал в ладоши, гоняя мух, а к нему с мольбой протягивал руки забытый им автомат.

Все-таки рисунок не вывесили. Так начальник учебного пункта распорядился. А как о рисунке проведали в клубе - никому неизвестно.

Едва кончились занятия - Аланазара вызвали в канцелярию, где его ждал начальник клуба.

- Кем до службы работали?

- Монтажником на стройке.

- А специальное образование? Рисовать где научились? - И, не дожидаясь ответа, начклуба обернулся к начальнику учебного пункта: - Нет, что ни говорите, в клуб мы его заберем: парень он энергичный, принципиальный… Это ж надо, на самого себя карикатуру нарисовал!

Судьбу Аланазара решили быстро - уже к вечеру он знакомился с хозяйством отрядного музея. Походил, посмотрел работы предшественников и сразу принялся за дело: лишние, случайные планшеты с одной стены снял.

- Хочу все те войны, что русскому народу пришлось испытать, в чеканке поднять,- объяснил он начальнику клуба…

- Поднял? - спросил я Аланазара.

- Угу,- ответил он.- Правда, одно место пустым долго было. Грюнвальд. Рисовали его по-всякому: на конях воины, без коней, с мечами, с копьями. А я хотел о дружбе сказать: русские, литовцы, поляки - все вместе, понимаешь? Три раза брался - не получалось. Поляк у меня почему-то на Дзержинского был похож. Потом подумал, подумал - оставил: самое правильное лицо - у него. Начальнику клуба в политотделе сказали: ошибки нету, это -искусство…

- Ты и правда монтажником на стройке работал?

- В Яване. Поселок такой таджикский. Там теперь химический комбинат строят, газ перерабатывать будут. Я в нем родился.

- А потом? С музеем в отряде?

- Что музей? Музей получился. Сам ходил с полей оружие собирать, много его тут с войны, карабины, штыки, пулеметы.

- А в отряде-то тебя почему не оставили?

- Оставляли. Начальнику клуба рапорт писал: на границу служить приехал, не рисовать. В политотделе сказали: правильно мыслишь. Колесо этот, что в беседке ко мне подходил, еще говорил: останься, тебе служба здесь будет - рай… Меня попроси на помощь, скажи, одному тяжело, дадут. Уговаривал: помогать буду планшеты делать, кисти, краски готовить.

- А ты?

- Уй, слушай! Я тебе говорю: отец пограничником был - сын в музее служить будет? Да? Воевал много отец.

- Погиб?

- Да, только не на фронте. Монтажником в Яване работал. Сначала на Вахше, потом у себя, в Яване. Упал сверху, пояс монтажный лопнул. Высота большая была, не выжил… Я в Самарканде учился, медресе Шир-дор - слыхал? - реставратором был… Телеграмму получил - все бросил, монтажником стал: память отцу…

Солнце уже коснулось жарким своим ободком края горизонта, когда мы поравнялись со сменой.

- Как на границе, Ала? - спросил старший встречного наряда.- Спокойно?

- Спокойно,- строго ответил Аланазар, и по его лицу вдруг я понял, что видится ему в этой предзакатной поре не только наша застава на этой пограничной земле, а прокаленная зноем родная сторонка, с запахом сухой травы, пыли, овечьей шерсти, с влажным воздухом арыков, так же как и мне чудился Урал с разноцветными заплатами урожайных полей, ковыльными седыми коврами степных просторов и жарким треском кузнечиков в душистом безбрежном полдне…